Герой по найму

Глава двенадцатая СОБЫТИЯ, ПРОИЗОШЕДШИЕ ПО ДОРОГЕ К МОРЮ

На самом деле Игги просто воспользовался ситуацией. Он не был прославленным горожанами Защитником, безжалостно искоренявшим городскую преступность самыми жестокими способами. Но объяснять стражам, как и что случилось в проулке, было выше его сил. А так они догадаются, что раз в дело вступил Z, значит четверо бедолаг — явный криминальный элемент, их нужно связать и тащить в темницу, а после разбираться.

Так, собственно, и произошло. Покалеченную четверку транспортировали к месту допроса в тюремной карете, и, когда грабители пришли в себя, те из них, кто мог говорить, рассказали все, не назвав, разве что имени человека, сотворившего с ними подобное. Уж очень они его боялись. Но стражникам хватило и того факта, что четверку наняли для убийства неизвестного. В Велиграде не слишком церемонились с татями, и уже на утро все четверо болтались в уютных петлях на потеху местным жителям.

«Правосудие, которое мы заслужили!» — девиз городской стражи звучал в этот день, как никогда, свежо и актуально. Разумеется, все лавры стражники присвоили себе, но по городу еще долго ходили слухи об очередном удачном деле Защитника.

Игги же вернулся в свою контору на улице Лип, вкусно поужинал, выпил вина и лег спать, ни о чем не тревожась. Утром его не разбудили даже громкие и довольные крики толпы, спешащей на площадь глазеть на повешение.

Вообще жители Велиграда, да и всего Тридевятоземелья были людьми добродушными (то есть считали, что душить быстро — дело доброе, главное, чтобы человек не мучился). Поэтому любимым видом казни считалось повешение. Стар и млад собирался с самого утра погрызть орехи, пощелкать семечки, полизать петушков на палочке, да убедиться собственными глазами в торжестве закона.

Не разбудили Джубу и ароматы готовящейся пищи — Дубыня день ото дня стал готовить все лучше, набираясь рецептов у базарных кумушек, с которыми удивительно легко сошелся.

Он бы, пожалуй, проспал часов до девяти, если бы не Ворон. Умная птица подлетела к постели, села на грудь Игги и требовательно закаркала.

— Ну что ты, хороший, ну дай мне поспать, — попросил сквозь сон Игги, но сочувствия и понимания у Ворона не добился. Для надежности тот легко клюнул его в плечо.

Игги понял, что вставать придется, хочешь или не хочешь. И лучше сделать вид, что сам того хотел, дабы не пасть в уникальных глазах Ворона. Уникальность их заключалась в том, что в отличие от людей, обладающих бинокулярным зрением, и от, например, голубей или уток, у которых зрение круговое монокулярное, у ворон присутствовал гибридный режим. Когда надо, могут видеть то, что у них за головой, а в случае непосредственно атаки сумеют свести глаза на кончик клюва так, чтобы суметь оценить расстояние и непосредственно опасность[47].

— Ну-ка мечи тарелки на стол, и прочую посуду! — приказал он Дубыне, спустившись вниз по лестнице. — А сам дуй за Кудром, через час отправляемся!

Деревенский увалень заохал и заахал. Оказывается, он не ждал, что все случится столь скоро, и поставил тесто, надеясь к обеду напечь пирожков. Теперь план шел коту под хвост, и это было обидно. Но ослушаться приказа или, упаси боги, спорить, он и в мыслях не держал, и, накрыв завтрак для хозяина, отправился искать боярыча.

Сигизмунд[48] неторопливо позавтракал и пошел собираться в дорогу. В этот раз он снарядился куда сильнее, чем на первый квест[49]. Под толстую стеганую куртку надел тонкую кольчугу, к поясу прицепил меч-кладенец, тот самый, самозатачивающийся, разве что шлем не стал надевать на голову — это чересчур, и голову печет. Подумав, вытащил из чулана два арбалета, пару десятков болтов и столько же железных стрелок. Пригодится.

К тому времени, как он собрался, вернулся и Дубыня, и тут же начал суетливо бегать по дому и наполнять корзины припасами. Игги ему не препятствовал. Чем больше еды — тем лучше. Голодать он не любил. Даже в лечебных целях.

Однажды бывшая подруга Джубы — ну как подруга, девица из борделя маман Пипон, пыталась обучить его особой методе, по которой требовалось жрать исключительно растения, а никак не животных. Она обещала райские кущи — прилив сил, особую работу ума, благословение всех богов. Игги честно попытался — ему было интересно, а вдруг сработает! — но не сработало. Девица была изгнана без оплаты труда, а маман Пипон потом лично приносила свои извинения герою за оскорбление его чувств. Долго приносила, три ночи подряд. Благо, маман была еще молода и могла дать фору своим «девочкам».

Наконец, фургон был полностью забит припасами. В этот раз впрягли лишь одну лошадь, вторая должна была тащить на себе телегу с «Батискафом».

Как раз вовремя подъехал Кудр, весь из себя недовольный и даже злой. Но, глянув в чуть сузившиеся глаза Джубы, сразу потух и даже стал словно ниже ростом.

Он лишь попытался что-то негромко вякнуть:

— А заранее… хм… нельзя было?..

Но глаза Джубы все сужались, и вместе с этим слова у Кудра терялись. В конце концов, он просто замолк и лишь наблюдал за приготовлениями к отъезду.

Дубыня нарядился в свою красную рубаху, коротковатую кольчужку поверх, из-под которой торчал живот, и, конечно, не забыл прихватить двухпудовый меч. Остальное оружие Игги уже сложил в повозку. Денег с собой он взял умеренно, собираясь экономить на всем, на чем только возможно. Все остальные монеты надежно упрятал, а ключ, по традиции, скрыл в чучеле седого зайца, самого зайца — в мешок, а мешок на этот раз упрятал в сарае в куче хлама — уж больно просто отыскал Дубыня ключ в прошлый раз, и это Джубе не понравилось. Знаменитая тройная защита дала сбой!

Клетку ворона разместил в повозке, конечно, в открытом состоянии. Птица могла улетать и возвращаться исключительно по собственному желанию. Никто Ворона не неволил. Сейчас он кружил где-то высоко над головами, иногда спускаясь вниз откушать.

В общем, спустя некоторое время, тронулись. Сначала заехали к мастерам, где их уже ждали. Батискаф-два был надежно зафиксирован на телеге и прикрыт сверху простым сукном, прочие приспособы и части конструкции лежали внутри аппарата.

Вторую лошадку быстро впрягли в телегу и отправились в дорогу, провожаемые долгими взглядами мастеров.

Когда телега и повозка отъехали на достаточное расстояние, один из мастеров печально покачал головой.

— Потонут!

— А я тебе говорю, не потонут! — возразил кузнец. — В этот раз не должны!

— В прошлый раз тоже не должны были, но потонули!

— А я тебе говорю, не потонут! — начал закатывать рукава кузнец. Кулаки у него были пудовые, лицо — злое. Было видно, что он очень хотел подраться, сам не будучи уверенным в надежности батискафа.

Остальные мастера, зная характер кузнеца, как-то вмиг разошлись по своим делам. Только что их стояло вокруг человек десять, и уже никого, только кузнец остался там, где стоял, сжимая и разжимая кулаки. Наконец, и он отправился в кузню, бормоча себе под нос:

— А я говорю, не потонут!..

Тридевятоземелье — большая страна с множеством озер, рек, морей, лесов и полей, деревень, и деревушек, и малых городов, и больших городов, со столицей в Велиграде.

Все прочие страны и близко не могут похвастаться таким изобилием. Завидуют, козни строят, воевать иногда ходят, да все безуспешно.

Потому что народ в Тридевятоземелье и накормить может тумаками, и дружески обнять до треска костей, да и пинка прописать, что покатишься до самых своих земель, проклиная себя за то, что вообще явился сюда с недобрыми намерениями.

А вот кто по-хорошему приходит, тем люди рады. Ну, обзовут басурманином или иностранцем, так что с того? Правда, ведь. А на правду, как известно, не обижаются. Налог еще повышенный стребуют. Но и это по-честному, раз чужак и хочешь жить в щедрой и богатой стране — плати!

Бывали разногласия и между своими. Чего уж таить… то село с соседним селом сойдется в кулачном бою, не поделив поля для посева или девку на выданье… то какой мелкий князек взбунтуется, возомнив себя самостоятельным… то тать лесной денег у прохожего отнимет… а самое плохое, если девку, что пошла в лес по грибы, да ягоды словят и в полон угонят степные люди… вот с ними сладу не было совершенно никакого. Гоняет их царская дружина, да войско царское, но степняки — люди шустрые, все при конях, миг — и унеслись в соседнее царство, чтобы потом стороной обойти и вновь вернуться в Тридевятоземелье.

В общем, проблем в стране хватало, но в целом людям жилось вольготно и сытно, особенно в столице. По деревням и селам чуть похуже — но в том они сами виноваты, видно, мало трудятся. А налоги вполне по силам каждому честному человеку — отдай четверть с дохода и живи спокойно[50]!

Вот по такой славной стране и двигались обоз, да телега, да конный всадник плелся позади, да черный ворон планировал сверху.

Солнце светило, кудрявые облачка неслись над головами, в полях вокруг стрекотали насекомые, где-то пели птицы. Красота-а-а-а!

Но настроение у путешественников было совершенно разным. Джуба больше хмурился, прикидывая в голове, как сподручнее спуститься под воду, дабы не потонуть. Кудр тоже был мрачен, но по иной причине. Он уже не хотел ни царевну, ни полцарства. Он устал от всей этой суеты и охотнее остался бы дома, вот только отец тумаками погнал его прочь со двора, как только явился этот деревенский оболдуй с приказом от Джубы немедленно явиться. Сам же оболдуй, он же Дубыня, крестьянский сын, был единственным, кто искренне наслаждался дорогой. В руке он держал баранку, множество которых закупил и взял с собой в путь, время от времени откусывал от нее, и готов был петь во все горло, но не делал этого, опасаясь, что остальным не понравится его вокал.

Правильно, к слову говоря, опасался. Джуба убивал и за меньшие преступления, чем отсутствие слуха и голоса. Одного энтузиазма исполнителя в этом деле было совершенно недостаточно.

До моря было несколько дней пути. Сколько точно — неизвестно, море, бывало, отливало так далеко, что приходилось его искать. А бывало — не ждешь ничего хорошего, а тут на тебе — спокойная гладь воды, игривые волны, морской бриз — красота-а-а-а[51]!

Ехали весь остаток дня, а заночевать решили у самой реки Иволги. Тут и водица чистая — коней напоить и обтереть, и место хорошее.

Дубыня быстро развел костерок, подвесил котелок, и уже через четверть часа там булькало и кипело.

Кудр, вымотавшийся за день, словно пес, скинул с себя тяжелый доспех и плашмя упал на землю. Но на запахи из котелка он повел своим шнобелем и, повернувшись на бок, приказал:

— Эй, как тебя, селянин! Подай мне тарелку каши, да шкварок не жалей — люблю их, мочи нет!

Дубыня дернулся было в его сторону с явно агрессивным намерением, но Игги сделал ему знак успокоиться, и тот вернулся к кашеварению.

— Чего оглох что ли, ирод? — не оставлял попыток Кудр. — Живо тащи кашу, а то ухи отрежу! Жаба, скажи ему!

Джуба в этот момент размышлял над тем, не последовать ли этой идее, и не отрезать ли боярчику, скажем, левое ухо? Или правое? Сначала будет больно, потом придет осознание собственной неправоты, но, возможно, в будущем это спасет ему жизнь. Делать добро Игги любил, особенно кровавыми способами.

Он уже было потянулся за ножиком, но Кудр вовремя замолчал и даже пополз в сторону костра, намереваясь самолично добыть себе пропитание. Вставать на ноги он явно не собирался.

— Кашу дай! Жрать хочу! Дай!

Игги пожал плечами, мол, мы что, нелюди какие? Дубыня тут же зачерпнул большой деревянной ложкой и насыпал полтарелки каши.

— Жри!

Кудр, чуть не захлебнувшись слюной, схватил тарелку и начал лихорадочно поглощать ее содержимое. Так вкусно ему не было еще ни разу в жизни: ни когда он лопал вареники со сметаной, или утку, фаршированную рябчиками, или сердце оленя, тушеное с грибами, или даже на большом боярском собрании, куда пригласили его отца, а тот захватил нерадивого сынка с собой — людей посмотреть, себя показать, а кормили там просто на убой…

Но эта каша, сваренная у берега реки в котелке на костре, была лучшим пиршеством за всю его жизнь. Феерия! Идиллия! Совершенство!

Он так и уснул, обнимая тарелку, с ложкой во рту, и проспал до самого рассвета, пока грубый деревянный башмак Дубыни не пробудил его от игривых сновидений, где присутствовали полуобнаженные нимфы, бегали козлоногие сатиры и не было Игги — последним фактором любое сновидение превращалось в приятное.

— Подъем, жирный!

Дубыня уже отошел собирать вещи, а Кудр все возмущался, правда, не вслух. Какой же он жирный? Худой и нескладный. Мышцы неразвиты — это плохо, нос великоват, лицо не самое привлекательное… но народ его любит! Он же собственными ушами слышал, как люди скандировали: «Кудр! Кудр! Кудр!..»

Впрочем, спорить он не стал. Не заслужил деревенщина, чтобы сын боярина вел с ним беседу, якобы на равных. Пусть знает свое место, смерд! Вот только бы вернуться с призом к отцу, уж тот бы помог наказать этих невежливых людей… уж!!!

Пока Кудр мечтал о возмездии, Дубыня подготовил караван к отправлению. Игги умылся, позавтракал, чем боги послали, и занял свое место в телеге с батискафом. Дубыня правил повозкой, а вот Кудр скинул всю сбрую в повозку, и ехал верхом, но налегке.

Лошади были отдохнувшие и свежие, солнце все так же приветливо светило, и дорога стелилась под копытами лошадей.

Идеальное путешествие!

К обеду Джубе захотелось уточнить маршрут у местных. Он ориентировался по картам, нарисованным от руки легендарным путешественником и покорителем вершин, Фердинандом Селедкиным[52]. Вот только картам было довольно много лет, и требовалось проверить их актуальность.

Поэтому свернули в первую попавшуюся на пути деревню.

К тому времени Кудр изнемог. За полтора дня, проведенных в седле, он утомился, как никогда прежде в жизни. Он проклял все, от отца до Веселины и собственных амбиций. И Игги, добрая душа, разрешил ему править повозкой, привязав коня в поводу, а Дубыня скрылся внутри, решив провести точную инвентаризацию имеющихся баранок и прочего съестного.

Так и въехали в деревню. Впереди на телеге с аппаратом Игги, за ним следом Кудр на повозке, Дубыня внутри, и конь привязанный позади.

И, конечно, Ворон, который то уносился куда-то вперед, словно разведывая дорогу, то возвращался обратно, снижаясь до самой земли, выписывая неимоверные пируэты, чтобы потом поднырнуть под руку Джубе, который, знай, поглаживал красивые перья, да приговаривал:

— Хорошая птица, умная птица, добрая птица, ласковая птица…

Караван заехал в деревню, но никто их не встретил: ни собачий лай, ни вездесущая детвора, ни старики, сидевшие обычно на лавках рядом с домами. Пустота и тишина.

Это было странно и подозрительно.

Джуба, знавший, что в каждой деревне есть место общего сбора, двинул телегу туда, а за телегой потянулись и повозка, и конь.

И практически сразу Игги услышал гул толпы, нараставший по мере приближения к центральной площади.

Там явно происходило нечто интересное, и Джуба поспешил узнать, что именно.