Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Жаркая встреча

От Петергофа до Петербурга дорога, как известно, неблизкая — почти тридцать верст. Но у Орлова были хорошие лошади, княгиня Дашкова в своих мемуарах после рассказывала, что она этот экипаж заготовила заранее и приказала держать его на одной из ближайших к Монплезиру дач. Так что, продолжала княгиня, как только в них случилась нужда, Орлов их взял — и успел вовремя. Иными словами, если брать мнение княгини Дашковой на веру, то получается, что это единственно ее стараниями…

Однако не будем забегать (а в данном случае заскакивать) вперед, а лучше просто посмотрим на Петергофскую дорогу, на ее уже двадцатую версту — и сразу увидим там Ивана, по-прежнему скачущего с левой стороны кареты. Правда, теперь и карета, и всадник скакали уже не так быстро. Только грешно было бы их в этом обвинять. Даже скорее напротив, можно было только удивляться тому, что они до сей поры еще ни разу не останавливались. Странное дело, дивился Иван, кто бы это мог подумать, что царица позволит так гнать? Да только, тут же думал он, это как раз понятно, потому что никто у нее уже никакого позволения не спрашивает. Вот зато другое непонятно: почему государь не приехал? Ведь же это дело какой важности! Ведь тут он должен быть бы сам, или хотя бы приехал Гудович, или даже Унгерн, Унгерн по таким делам всегда… А тут являются какие-то поручики, говорят: надо ехать, и срочно, мы знаем, куда! — а Иван им: так точно! — и в стремя! Почему он, дурень, их послушался? Что ему самим царем было приказано? Никого не слушать, никому не подчиняться! И не отпускать царицу от себя! Так что еще слава Богу, в сердцах думал Иван, что он пока хоть это исполняет — и она по-прежнему при нем, он скачет рядом, и они скоро прискачут в Петербург, и там, в Казанском соборе, как вчера сказал Семен, и, значит, это правда, сегодня будет великая служба, и там их ждет царь. И они туда прибудут, они туда скачут! Ну а если это даже и не так, опять думал Иван, глядя вперед, на дорогу, то что бы он мог сделать? Их же было четверо, а он один, а тут еще и Колупаев к ним переметнулся. Так что закололи бы его, как кабана, Орлов бы заколол, вон какая у него рожа разбойничья. А шрам какой! Это сабельный шрам, у Хвацкого почти такой же, так его дядя Тодар пометил… Но хотя, тут же думал Иван, если бы они хотели его заколоть, так бы давно уже закололи. Вот бы, к примеру, выехали за ворота, остановились бы да окружили… А так все спокойно. Так что, может, зря он на Орлова всякую напраслину возводит, продолжал думать Иван, потому что этот же Орлов, и это сразу было видно, в Монплезире частый гость, его Колупаев сразу признал, и это оттого, что Орлов преображенец, а преображенцы — это царский полк, и, может, это у них такая служба — следить за царицей. И они следят. А когда Иван был у царя, их тогда рядом не было или, может, просто пьяные валялись, у гвардейцев это запросто, вот царь и отправил вместо них Ивана. А после они проспались, продрали глаза — и он опять их послал. А про Ивана забыл. А что! Он же вон как это дело любит, Иван же сам видел — он же не прихлебывает, как курица, а пьет смело, полным горлом, по-гвардейски. Тут он весь в деда своего, и у него голова не болит, а болит она у нас, у армейского траншейного офицерья. Вот как тогда думал Иван, сердито понукая Белку. Хотя при чем здесь Белка, тут же думал он, что она из этой скачки может выслужить? И кто ее, если вдруг что, пожалеет? Как, впрочем, и его. Подумав так, Иван повернулся к карете. Окошко там было плотно задернуто.

Потом оно отдернулось, и в нем показалась царица. Она внимательно смотрела ни Ивана. Она не улыбалась и не хмурилась, она просто смотрела. Она, думал Иван, тоже, конечно, как и царь, о нем забыла. Она его не узнает, у нее теперь совсем другое на уме. Наверное, думал Иван, она сейчас представляет, что с ней будет после того, как кончится служба в Казанском соборе. Ее, скорей всего, уже не будут возвращать обратно в Монплезир, а сразу повезут в Шлиссельбург. Так что не будет у нее такого случая, чтобы сделать Анюте подарок, как она об этом вчера говорила. Да и от царя тоже ничего не дождешься. Потому что скажет: ты куда смотрел? Или: почему так поздно? А посему… Ну и так далее, то есть найдет к чему придраться. Ну и пусть! Потому что ничего ему от них не надо, ни от него, ни от нее, а только дали бы ему отставку, и он бы женился, забрал Анюту и уехал бы к себе, а вы тут хоть…

Но дальше Иван подумать не успел, потому что тот преображенец, который сидел на козлах вместо кучера, окликнул его: ротмистр, — а после попросил глянуть, как там колеса. Иван глянул и сказал, что переднее в полном порядке, а заднее сильно вихляет. Преображенец сердито свел брови, сказал, кривая вывезет, и принялся опять нахлестывать. А Иван опять подумал: это не к добру! И опять, уже в который раз, опять вспомнил царя и царские слова о том, что он Ивану верит, что Иван его ни за что не предаст, и Дружок, его собачка, тоже в это верит. Так ведь Иван и присягал! А когда присягаешь, то ты ведь не выбираешь, кому присягать, а это такая служба и это такой твой офицерский долг, куда от него денешься?! А тут вдруг этот черт Орлов, а с ним еще трое! Ну да чему быть, того не миновать. Подумав так, Иван только мотнул головой — и опять посмотрел на дорогу. На дороге стояла коляска.

Нет, она даже не просто стояла, а стояла поперек дороги, и это Ивана очень удивило. В коляске было двое офицеров — один за кучера, второй за ездока. Они стояли и смотрели на подъезжающий к ним экипаж. Экипаж, не доезжая до них, остановился. А Иван придержал Белку и, так оно само собой получилось, положил руку на эфес шпаги. Тот преображенский офицер, который здесь, в карете, был за кучера, повернувшись к Ивану, сказал:

— Эти тоже из нашего ведомства.

Иван молчал, смотрел на тех, которые были в коляске — там один был артиллерист, а второй опять преображенец. Вторым был князь Федор Барятинский, а артиллерист — это брат Алексея Орлова, Григорий. Тот самый! Но тогда кто его знал? Никто! И Иван на него не смотрел, а смотрел, как Алексей Орлов выходит из кареты. Выходит с другой стороны от Ивана! И туда же, то есть на другую сторону, вышла царица. А на эту соскочил преображенец с козел. И, мешаясь возле Ивана, начал осматривать колеса. Да еще и начал у Ивана то и дело спрашивать, так ладно или этак. Иван не знал, что отвечать, Иван больше смотрел за царицей.

Только смотреть пришлось совсем недолго, потому что Алексей Орлов громко сказал, что таким колесам веры больше нет, что им сам Бог послал эту коляску, и повел туда царицу. И там преображенец уступил ей свое место, а артиллерист сел вместо кучера и взял в руки вожжи. У Ивана екнуло под сердцем. Но Алексей Орлов уже достал карманные часы, откинул крышку, посмотрел на циферблат и сказал, что если они еще и дальше будут так возиться, то им сегодня же поотрубают головы. Надо спешить, строго прибавил он и убрал часы обратно. А как с колесом, спросил преображенец. Завернем к измайловцам, сказал Орлов, это как раз по пути, и там починимся. Гони! Преображенец вернулся на козлы, взгрел лошадей, Иван пришпорил Белку — и они помчались дальше, держась почти что сразу за коляской. То есть пылищи наглотались просто страшно.

Но зато они уже почти приехали. Иван смотрел по сторонам и видел хорошо знакомые места, потому что это была Третья Петергофская верста, и там по левой стороне, чуть в глубине от дороги, сразу за теми деревьями, был дом Пристасавицкого, и там сейчас, думал Иван, его ждет Базыль. Базыль у них остановился, и он так всегда делает, а раньше так делал дядя Тодар, когда приезжал проведать Ивана. И ох хорошо бы самому Ивану сейчас бы взять да и свернуть туда, потому что, чует сердце, от этой скачки ничего хорошего ему не будет. Ну да что поделаешь, служба есть служба, и не будет так не будет. А пока они скакали во весь дух, правда, духу было уже мало, и поэтому, когда они подъехали к казармам Измайловского полка и коляска повернула туда в ворота, то Иван тогда подумал только вот что: слава Богу, что все это кончилось!

Но, как почти сразу оказалось, все еще только-только началось. Потому что дальше было вот что: коляска лихо развернулась возле съезжей и остановилась там как вкопанная, артиллерист сразу сошел с коляски, подал руку — и следом за ним сошла царица, и это прямо к караульным, у караульных глаза вот такие, и один стоит как столб, а зато второй ударил в барабан! И ударил во всю мощь! Ударил общий сбор! А тогда было еще очень рано, у них в полку еще зорю не били. Поэтому там сразу везде пошел шум, и стали открываться двери, и из казарм выбегали солдаты — кто в чем и кто куда. А караульный знай себе молотит! А преображенцы все стоят! Иван опомнился, соскочил с лошади и кинулся туда, к крыльцу, и закричал:

— Оставить! Я кому сказал! Молчать!

Караульный перестал стучать. Теперь он смотрел на Ивана. Иван быстро подошел к нему и оглянулся. Из казарм — изо всех — выбегали солдаты. Иван громко и очень сердито сказал:

— Чего это такое?! Отставить надо их! Обратно!

Но Алексей Орлов, а он уже стоял с ним рядом, сразу ответил так:

— А, это ты не беспокойся. У них тут свое начальство, они с этим сами разберутся. А что колесо?

— А колесо сюда! — это сказал уже тот, который был у них за кучера. — Вон его дверь! — И тут же быстро прибавил: — Господин ротмистр, не отставайте!

Иван повернулся к нему, а он уже быстро пошел через плац. Шел и показывал рукой и что-то быстро, бестолково говорил про то, что здешний мастер просто как колдун, он с закрытыми глазами все починит, он дунет, плюнет — и даже железо срастается. И он еще чего-то говорил, тоже какую-то дурь…

А Иван ведь шел за ним! Быстро шел, не отставал, как будто его на веревке вели, как будто его тоже кто околдовал. И даже более того — мимо него пробегали солдаты, сзади опять били сбор, а он быстро шел за тем преображением, и ему казалось, что все это легко исправить, нужно только сменить колесо и как можно скорее уехать отсюда. И в Казанский собор, а там царь! А пока они вошли в какой-то дом или, может, в какую-то службу, они не стучали, а преображенец просто пнул ногой как следует, дверь распахнулась, и они вошли, а там было темно, и душно, и еще очень смрадно, потому что все пропахло водкой и капустой, какой-то человек в одной рубахе, весь растрепанный, вышел им навстречу и спросил, чего им надо, а преображенец закричал: где Вахромеич, а Вахромеич, ответил растрепанный, спят; разбудить его, велел преображенец, велел очень зло, даже грозно, они прошли дальше, и там, за столом, спал Вахромеич, преображенец стал его трясти, Вахромеич стал в ответ мычать, а Иван стоял сбоку, смотрел на это, гневался…

И вдруг услышал, что снаружи, и это уже на плацу, барабаны начали бить церемонию! Э, закричал Иван, да что это, и развернулся, и кинулся вон. Куда ты, закричал преображенец, а колесо, и кинулся вслед за Иваном, и даже схватил его за руку, но Иван вырвался и выбежал, и остановился уже только на крыльце.

А дальше он бежать уже не мог, потому что то, что он увидел, его очень крепко поразило! Да это и не мудрено, там же тогда творилось уже вот что: полк был уже весь на плацу, офицеры бегали вдоль строя, пинали, если это было нужно, зазевавшихся, а царица — рядом с тем артиллеристом, и преображенцы там же сзади — а царица подходила к строю. Она была уже без шляпки и без пелеринки, и хоть одета она была просто, но смотрелась очень хорошо, чисто по-царски. А тут еще запели трубы, и тут же кто-то бойко закричал:

— Встречайте государыню! Встречайте матушку-заступницу!

Строй заволновался, дрогнул, а после все же закричал:

— Ура! — И тут же, и уже куда стройней: — Ур-ра! Ур-ра!

И только один Иван сказал:

— Измена!

Но кто его тогда услышал? И кто его видел? Да и вообще кому из всех них тогда до него было дело? Да никому, конечно же! Поэтому дальше тогда было вот что: царица, окруженная преображенцами, шла, улыбаясь, вдоль строя измайловцев, и время от времени негромко, с хрипотцой, восклицала:

— Здравствуйте, ребятушки!

А ей в ответ дружно кричали:

— Ур-ра! Ур-ра!

И до того им было радостно, что они даже строй не держали, строй ходил ходуном, как живой. Или как у новобранцев, со злостью подумал Иван, сошел с крыльца и, стараясь меньше суетиться, как можно быстрей пошел к съезжей. Там тогда никого из солдат не было, зато там стояла Белка. Ат, гневно думал Иван, вот так история, будешь пешим — пропадешь, надо скорей в седло! И он шел к Белке, и Белка была все ближе и ближе, а на плацу кричали все громче и громче.

Потом там вдруг все стихло. Иван остановился, оглянулся туда и увидел, что это царица теперь стоит там, где обычно должен стоять командир полка, и все на нее смотрят и ждут, что она им сейчас скажет. Она и в самом деле подняла руку, подождала, пока станет совсем тихо, а потом сказала вот что:

— Измайловцы! Славные слуги мои! Довольно иноземцу измываться над святым православным законом! Вспомним заветы деда нашего Петра Великого!

И тут она вот так вот сделала рукой — очень решительно! И в ответ ей так же решительно солдаты крикнули «ура!» А потом еще раз «ура!» И еще! Тогда царица шагнула вперед и думала еще что-то сказать… Но почему-то не решилась, оглянулась…

И Алексей Орлов тогда сразу кинулся к ней, встал с ней рядом и начал кричать вот что:

— Солдаты! Братцы мои верные! Проклятый иноземец возжелал извести жестокой смертью последнюю надежду нашу, славную Екатерину Алексеевну вкупе с наследником Павлом Петровичем! Он возжелал, да мы не дали! Мы вырвали царицу из кровавых лап его и привезли ее вам под защиту! Так постоим же за государыню! Так не дадим же ее голштинцу на расправу! Так же ура!

— Ура! Ура! — ответили ему.

А тут еще вдруг задудели трубы! А так как дудели они вразнобой, то строй окончательно сломался, все скопом бросились к царице, обступили ее и принялись кричать что-то уже совсем бессвязное — но зато радостно и с упоением. А Иван, который стоял уже возле кареты, смотрел на это и опять молчал. Иван пытался рассмотреть, где же царица, что с ней, но этого понять было нельзя, потому что там тогда была такая плотная толпа, что просто страх. Иван так и подумал о ней: страх!

Но вдруг эта толпа будто сама собой опомнилась, солдаты стали расступаться. Иван глянул туда, откуда они расступались, и сразу понял, в чем дело: это там шел полковой священник. Священник был немолодой и крепко перепуганный, его даже вели под руки. Но когда он подошел уже совсем близко к царице, его отпустили. Он тогда, чуть-чуть повременив, осенил ее крестным знамением и начал что-то говорить, вот только в общем шуме толпы его слов было не разобрать.

Но так было только поначалу, потому что он довольно скоро осмелел, голос его окреп, и тогда Иван ясно расслышал:

— …всероссийской Екатерине Алексеевне многая лета!

Толпа тут же подхватила, закричала:

— Многая лета! Ур-ра! Многая лета! Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!

А Иван сердито прошептал:

— Ат, ведь же чуял, дурень! Дубина! Пес! — а после резко отвернулся…

И увидел, что почти что рядом с ним стоит красный от крика офицер, а при нем до отделения таких же красных, как и он, солдат. Офицер сердито глянул на Ивана и так же сердито спросил:

— А ты чего молчишь? — И тут же приказал: — Кричи: «Екатерине, самодержице российской…» Ну? Кричи: «Екатерине, самодержице…»

Ивана взяла злость, и он сказал:

— Я таковой не знаю. Мой император — Петр Федорович, ему присягал. И я никому не позволю чернить его честное имя! А лживые слова о нем Екатерины Алексеевны еще…

— Ах, так! — закричал офицер. — Шпион голштинский! — и, обернувшись к солдатам, скомандовал: — Вяжи его, ребята!

Солдаты двинулись к Ивану. Иван выхватил шпагу и крикнул:

— Не подходи! Убью!

Тогда они кинулись скопом! Иван ткнул в первого — и наколол его! Тот заорал, и остальные отступили. Иван развернулся и кинулся к Белке. Офицер скомандовал: «Пали!» — это он сам себе — и выстрелил из пистолета! Мимо! Иван вскочил в седло, пришпорил Белку и погнал в ворота. В него стали стрелять — из пистолетов и из ружей. А те, которые были в воротах, кинулись из-под копыт. Иван проскакал через ворота, потом через мосток, потом осадил Белку, поворотил ее налево, к городу, к Фонтанке… Но там ему почудились мундиры на дороге — и он тогда поворотил направо и поскакал обратно, то есть опять по Петергофке. А по нему опять стали стрелять! Сперва два раза — это от ворот из ружей караульные. А после взводный залп! «Ат, вывози, — зло подумал Иван. — Или же хоть не придави!» Подумав так, он только вырвал ноги из стремян, как дали еще залп! И Белка вздыбилась! А после мордой в землю! А Иван через нее! Летел и думал: «Нет, не придавила, значит, не все еще потеряно!»