Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ «Где Катрин?»

На этом они и расстались. А дальше было так: Иоганн вывел Ивана на задний двор, а там через кусты малины за сарай, где открыл узкую потаенную калитку и отступил на шаг, пропуская Ивана вперед. А на словах вообще ничего не сказал. Чертовы немцы, сердито подумал Иван, выходя на улицу. Жизнь тоже чертова, еще сердитей думал он, идя по улице, которая была ему совсем незнакома, хоть он, сколько себя помнит, жил в Петербурге. Но что ему было здесь делать? Они жили далеко отсюда, в другом месте, после переехали раз и еще раз, после Иван жил в корпусе, мать умерла, и он ходил к Пристасавицким, это же здесь у них единственные, хоть и дальние родственники. И еще есть Данила Климентьевич, отцовский боевой товарищ, очень душевный человек и, главное, отец Анюты. А Иван теперь — отрезанный ломоть, думал про себя Иван как про чужого, потому что куда ему теперь? В Ораниенбаум и сдать шпагу. И доложить: это я прозевал, это профукал, а это пропил, а после еще что? Но пока что ничего такого не случалось. А даже того больше: Иван еще раз повернул за угол и увидел, что впереди стоит трактир, а возле стоит извозчик и ждет седока. То есть на ловца, как говорят, и зверь бежит. Иван сразу повернул к извозчику, тот встрепенулся и расправил плечи. Иван сказал:

— В Ранбов, и живо.

Ранбов — это Ораниенбаум по-простому. Извозчик сдвинул шапку, почесал затылок и ничего не ответил.

— Я заплачу, — сказал Иван.

— Э, ваше благородие, — сказал извозчик. — Что деньги! Там же теперь война, кто же теперь туда ездит. И вам зачем?

— Дам рубль! — сказал Иван. И даже достал его. Рубль был новенький, этого года, с царем. Извозчик посмотрел на рубль, вздохнул. Иван сунул ему рубль.

— Э, нет! — решительно сказал извозчик. — Мы что? Мы не злодеи же, мы вперед не берем. И до Ранбова нет. А до Петергофа дашь? А там уже ваших полно, там на казенных доедете! — заговорил он быстро и просительно. — А нам какое подспорье! У нас же детки дома, ваше благородие. А вам рубль что! А полдороги есть! А там казенные.

Извозчик замолчал. Иван спрятал рубль в карман, сказал:

— Ладно. До Петергофа.

После сразу сел, извозчик взгрел лошадь, и они поехали. Иван молчал, извозчик тоже. Так они проехали несколько кварталов, после чего извозчику стало, наверное, совестно, и он начал заговаривать. Сперва он осторожно спросил, что за великая нужда такая заставила его благородие ехать в такое гиблое место. Иван на это ничего не ответил. Тогда извозчик начал как бы сам с собою рассуждать о том, что военная служба — дело непростое и опасное, но зато почетное. И он военных через это очень уважает. Он же ради них на все готов. Он бы и в Ранбов поехал, и даже даром бы. Ему же этот рубль не нужен, но у него же дома детки, и их надо кормить, им надо молочка и много всякого другого. А вот вдруг его там убьют или убьют лошадку, тогда как? А он был сегодня утром в Петергофе, а дальше дороги не было. Прямой не было, а так, конечно, есть. Но за рубль кто это поедет? Только сумасшедший. Да и какой рубль, ваше благородие! Вы не обижайтесь, мы любому рублю рады, мы и этот с радостью возьмем и будем вас благодарить всем семейством. И моя, когда в церковь пойдет, так даже и свечку поставит, потому что такие щедрые седоки не каждый день нам попадаются, храни вас Господь. Но рубль, ваше благородие! Вот вы на него посмотрите внимательно, и тогда сразу как в зеркале вам весь сегодняшний день откроется. И весь вчерашний тоже! Потому что это разве на нем царь? Тощий, курносый! И это для такой нашей России, для бескрайней? Да это же просто посмешище! Нет, ваше благородие, это не наш царь. Нам цари нужны другие. Или хотя бы царицы. Вот вы на прошлый рубль посмотрите, ваше благородие. На Елизавету Петровну. Щеки какие у нее! А взор грозный какой! Берешь рубль и трясешься. Вот это наша царица. А еще раньше до нее была царица Анна. Вот тоже была значительная, прямо сказать, тяжелая царица. У меня один знакомый был, даже почти родственник, он еще тогда возил, когда мы при ней жили, так он у меня спрашивал: а ты знаешь, Сидор, а меня Сидором зовут, а ты знаешь, Сидор, почему государыня Анна Иоанновна всегда только восьмериком езживала? Потому что шестерик не тянул! А этот, который на вашем рубле, такой щуплый и заморенный, что его хоть на козе вези. И еще у нас была такая же сухая, вы ее просто по своим молодым годам не помните, царя Ивана матушка, Анна Леопольдовна по имени. Вот где тоже была щепка! И дщерь Петрова ее враз смахнула. А с ней и царя, тогда еще царевича Ивана…

Тут извозчик замолчал и даже начал придерживать лошадь. Они тогда уже миновали Лифляндское предместье и подъезжали к той канаве, на месте которой теперь Обводный канал. А тогда была просто канава и мосток, а при мостке караул. Иван глянул туда и поморщился. Потому что это же опять были измайловцы! И офицер с ними был, черт его дери, тот самый! Ну, Янка, приехали, очень сердито подумал Иван и даже не стал браться за шпагу. Однажды уже взялся, думал он, и приколол человека. Как его бишь звали? Ефрем?

А дальше думать было некогда, потому что они подъехали уже к самому мостку, и извозчик остановился. Теперь тот офицер стоял возле самой коляски, и Иван смотрел на офицера, а офицер на Ивана. У офицера были очень красные глаза, он вчера, небось, немало выпил. Но он же не ослеп! Он сразу узнал Ивана — и глаза у него округлилась! Но он молчал. Он, наверное, очень сильно тогда растерялся. Или не верил тому, что он видит. А тут еще Иван строго спросил:

— Вы что-то хотите мне сказать?

— Нет, — сказал офицер. Еще подумал и добавил: — Проезжайте.

И они проехали. После извозчик понукнул лошадку, и они поехали быстрей. Иван сидел ровно, не оглядывался. Извозчик оглянулся, посмотрел на караульных и сказал:

— А у всех других они пропуск спрашивают. А у вас нет.

Иван ничего не ответил. И тут сзади закричали. Это офицер кричал, чтобы они остановились. Перепились, строго сказал Иван, гони. Извозчик не осмелился перечить и погнал. Офицера уже слышно не было. Но извозчик, это было ясно видно, сильно напугался. Он то и дело оборачивался и смотрел назад, как будто ждал погони. А потом, когда они уже далеко отъехали и караул пропал из виду, извозчик все равно оглядывался, но говорить уже ничего не говорил. А Иван подумал, что надо будет ему за его страх набавить полтину.

Когда проезжали третью версту, Иван нарочно отвернулся в другую сторону, чтобы не видеть тот поворот, который вел к Пристасавицким и где сейчас Базыль. И так они еще долго ехали и ехали, и все это молча, пока не доехали до Красного кабачка, в котором, как говорил Михель, в прошлую ночь делала роздых гвардия. Теперь же там совсем никого не было. Иван и извозчик оба поглядывали на кабачок, но ничего не говорили. И тут вдруг оттуда, из дверей, выбежал совсем еще молодой офицерик, побежал им наперерез, замахал руками и закричал, чтобы они остановились. Но извозчик и не думал останавливаться. Он даже, не оглядываясь, сказал, подделываясь под Ивана:

— Перепились! Гоню, — и еще раз огрел лошадку.

— Э! — строго сказал Иван. — Остановись! Тебе же офицер велит!

Извозчик придержал лошадку, та остановились. Офицерик подбежал к ним и, еще совсем не отдышавшись, сказал:

— Покорнейше прошу извинить меня, господин ротмистр. Но у меня такая незадача получилась! Я очень спешу, а у меня лошадь украли.

— Как это так? — спросил Иван.

— А очень просто! Кто-то за Отечество радеет, а кто-то лошадей крадет. В это же самое время!

Сказав это, офицерик даже засверкал глазами, так ему было обидно. Офицерик был конный гвардеец, подпоручик, еще совсем мальчишка. Иван спросил:

— А вам куда теперь?

— В Петергоф, к главном дворцу, — сказал офицерик. — К полудню, и никак не позже. А вы куда? Туда же? А меня с собой возьмете?

— Возьмем, — сказал Иван. И пододвинулся.

Подпоручик сел с ним рядом, радостно заулыбался и сказал:

— Я Федор Зайцев, сын Евграфа Петровича Зайцева, полковника.

— Иван Заруба, ротмистр, — сказал Иван. — Поехали. И вот теперь гони!

Извозчик погнал.

— Очень рад, что я вас встретил, — сказал Зайцев, продолжая улыбаться. — Мне же никак нельзя опаздывать. Сейчас же такие дела! А вы тоже туда же спешите? И, может, по тому же делу?

— По какому?

— А! — поспешно сказал Зайцев и насторожился. Помолчал еще немного и спросил: — А чего это вы в старом мундире?

На что теперь уже Иван улыбнулся и не без насмешки сказал:

— Нет, это вы, батюшка, в старом, в елизаветинском, а я как раз в новом.

Зайцев совсем нахмурился, даже дернул шеей, и сказал:

— Эко вы шутите! А у нас вчера одного моего товарища примерно за такие же слова отправили под арест.

— Ну так у вас другое дело, — сказал, продолжая улыбаться, Иван. — Вы уже присягнули, а мы еще нет.

— Кто это вы?

— Экспедиционный корпус в Мекленбурге.

— Румянцевский?

— Так точно.

— А вы как здесь оказались?

— А это такая моя служба. Вожу почту.

— Высочайшую?

— Ну! — только и сказал Иван. Что означало: вот я сейчас начну вам докладывать, кто я такой и зачем! Зайцев это понял и смутился. И так они какое-то время проехали молча, потом Иван сказал:

— Я двадцать шестого сюда прибыл, все еще было тихо. Сдал почту и поехал на квартиру. А тут вдруг все это! И я теперь еду обратно. Но дальше Петергофа, говорят, не проехать.

— А вам надо куда?

— В Ораниенбаум, в Петерштадт. И, согласно предписанию, я должен сегодня же ехать обратно. В штаб, в Мекленбург, к его высокопревосходительству. С реляцией. — Иван помолчал и добавил: — Но теперь, вы меня извините…

Но тут он передумал и дальше ничего не сказал. Зато Зайцев засмеялся и воскликнул:

— Да, вам не позавидуешь! — и продолжал: — Ну да и всем нам тоже. Это ведь какая сразу суета началась! Мы же ничего не знали, нам же ничего не сообщалось, никто не верил, что мы выступим. А вот и выступили! И еще как! Я, между прочим, — тут Зайцев даже покраснел от гордости, — я был при аресте принца Георга, дяди узурпатора.

— Кого-кого? — переспросил Иван.

— Узурпатора, — еще раз сказал Зайцев, очень твердо. И также твердо продолжал: — Ибо довольно сидеть на нашей шее всяким немецким выскочкам! Почему он ходит в голштинском мундире? Почему он молится в лютеранской кирхе? И даже ваш мундир, почему он пошит на прусский манер? Мы что, разве хуже пруссаков?

— Нет, не хуже, — ответил Иван. Сердито хмыкнул и продолжил: — Под Гросс-Егерсдорфом мы были не хуже. И под Цорндорфом, и под Кунерсдорфом, и под Кольбергом… А вот в Берлине я не был, про Берлин молчу. А вы где были?

Зайцев поджал губы и еще сильнее покраснел. Они опять поехали молча. Так они ехали, может, с версту. А потом Зайцев опять заговорил:

— Принц Георг сильно перепугался. Он даже, наверное, думал, что мы пришли его убивать. Но никто его даже пальцем не тронул! Солдаты, конечно, хватали его, парик с него сбили, руки ему начали выкручивать. Но я это быстро прекратил. Мы же не варвары, правда?! И он сейчас во дворце, под арестом. Ему даже вернули шпагу. Наш батальонный командир, майор Саврасов, сказал, что меня обязательно в список внесут. Вот как все вначале славно складывалось! А потом объявили выступление, и началась всякая неразбериха. Ну да это дело не мое, а старшего начальства. А после ночь! И это был просто ужас! Я проигрался в пух и прах! И, что еще ужаснее, я начал играть в долг и проиграл четыре поручения. Теперь с самого утра верчусь с ними как белка. Или, как они смеются, скачу как заяц. Я же Зайцев!

Тут он замолчал и виновато улыбнулся. Иван спросил:

— А утром там что было? Говорят, была стрельба.

— Нет, какая стрельба! — сказал Зайцев. — Он же велел оставить Петергоф. Да, там с вечера стоял фон Ливен с войсками. А утром, даже еще ночью, в три часа, ему было приказано отходить к Ораниенбауму. Так что когда мы подошли туда, там уже никого не было. А стояли они возле Зверинца, там даже земля взрыта, они начали строить укрепления, а после поступил приказ — и они все бросили.

— Значит, теперь, получается, надо идти на Ораниенбаум, — сказал Иван. — Он там укрепился, так, что ли?

— Нет, — опять сказал Зайцев и даже отрицательно замотал головой. — У него руки трясутся, он ничего не хочет. Он пишет письма государыне, он просит заключить с ним перемирие, он говорит, что готов на уступки. Только кто это ему поверит! Мы же боимся… Ну, не мы, а у нас некоторые опасаются, как бы он не сбежал… — Но тут Зайцев спохватился, сказал: — Э! — и виновато улыбнулся.

— В Померанию сбежал, — сказал Иван. — Вы же это хотели сказать. То есть к действующей армии. А там ее два корпуса: наш, Румянцевский, и графа Чернышева, это девяносто тысяч. Так?

— Ну, так, — безо всякой охоты сказал Зайцев. — Есть там у него один такой советчик!

— Миних? — спросил Иван.

— Не знаю, — осторожно сказал Зайцев. — Только я знаю, что этот советчик ему много всяких гадостей советует. Вчера, с самого начала, когда они там все еще совсем не знали, что делать, он советовал ему немедленно ехать в столицу и выступить перед войсками. И увлечь их за собой! А ночью, когда их галеру не принял Кронштадт, он советовал, не приставая к берегу, идти прямо на Ревель, а там пересаживаться на корабль и идти дальше, в Померанию, к вашему корпусу. И даже обещал, что возвращение обратно и наведение полного порядка займет не более шести недель!

— Какие у вас точные сведения! — насмешливо сказал Иван.

— Да уж какие есть! — не менее насмешливо ответил Зайцев. После чего полез в карман, достал часы, откинул крышку, посмотрел на циферблат и радостно добавил: — Успеваю!

Иван осмотрелся. Они и вправду были уже совсем близко — они уже въезжали в Петергофский парк.

— Левее забирай! — велел извозчику Зайцев.

Извозчик повернул налево. Теперь они опять ехали молча. Ну да они уже почти приехали. И там, похоже, стоит много войска, подумал Иван, вон же какой гул оттуда. То же самое, наверное, подумал и извозчик, потому что он проехал еще совсем немного, потом остановился, сошел с облучка и подошел к лошади, начал осматривать упряжь.

— Ты чего это? — сердито сказал Зайцев.

— Так уже приехали, — сказал извозчик. — И тут уже сколько осталось? И вам это чего, а мне с коником беда, потому что вдруг стрельба какая! Ведь же правда, ваше благородие? — это он сказал уже Ивану.

— Правда, — сказал Иван, сошел с коляски, полез за рублем и подумал, что надо прибавить полтину. Но не успел, потому что извозчик сказал:

— Два рубля. Вас же, ваших благородий, двое. А у меня…

— Ладно, ладно! — перебил его Иван, доставая еще один рубль. — Держи!

Второй рубль был елизаветинский, с надутыми щеками. Извозчик быстро взял его. Зайцев сказал:

— Черт с ним! А нам, господин ротмистр, насколько я это понимаю, теперь вон туда, — и он указал вперед, к дворцу, и тут же добавил: — Только как бы нам еще успеть!

И он первым пошел по аллее. И Иван пошел следом за ним. А куда еще тогда было идти?! Они шли быстро, Ивану ни о чем не думалось. Шагов через сто они вышли из парка на широкую красивую площадь, где с одной стороны, на горке, стоял Большой дворец, а с другой шел целый ряд фонтанов, из них била вода. И еще, главное: с обеих сторон, то есть по низу горки и вдоль фонтанов, насколько только было видно, стояли войска. Ближе всех стоял обычный, полевой пехотный полк. Зайцев сказал о нем:

— Воронежский. Герои! Не покусились на его посулы! А ведь могли!

Это он сказал, не останавливаясь. То есть они шли дальше, только уже не по парку, а вдоль строя Воронежского полка. Порядка в полку было мало, Иван это сразу отметил, но, тем не менее, не прошли он и двадцати шагов, как из строя им наперерез выбежал один из офицеров и грозно закричал, что не положено и кто это они такие. «Виктория», сказал на это Зайцев, не сбавляя шагу. «Виват», ответил офицер и отдал честь. Иван и Зайцев пошли дальше. Так они прошли мимо воронежцев, дальше стояли с одной стороны астраханцы, а с другой, со стороны дворца, уже семеновцы, гвардейцы. От семеновцев из строя вышел офицер, Зайцев сказал ему «Виват», офицер сказал «Виктория». А дальше было уже совсем близко до правой парадной лестницы. Там внизу, на ее самых нижних ступеньках, стояло высшее армейское начальство. Зайцев шел прямо на них, а Иван, как на веревочке, шел следом за Зайцевым и думал, что это еще какое счастье, что начальство их не замечает. Начальство смотрело в обратную от них сторону и тоже вдоль фонтанов, туда, где опять же сколько было видно, стояли войска — преображенцы, а справа Ямбургский полк, а дальше уже было не разобрать. Зайцев наконец остановился, Иван тоже. И тут же оттуда, куда смотрело начальство, ударили барабаны. Они били тревогу. И очень быстро! Но на дороге никого пока что видно не было. Тогда Иван посмотрел на начальство и никого там не узнал, кроме двоих. Первый — это князь Никита Юрьевич Трубецкой, фельдмаршал, шеф преображенцев, а второй — генерал-поручик Суворов, Василий Иванович, бывший прусский губернатор, которого еще зимой царь перевел в Сибирь, в Тобольск. А вот не уехал, подумал Иван, и теперь стоит здесь!

Только Иван подумал о Суворове, как тот повернулся к ним и поманил их рукой. Иван застыл на месте. Зато Зайцев сразу отдал честь, быстрым шагом подошел к Суворову и начал ему что-то докладывать.

Но доложить не успел. Потому что барабаны загремели еще громче! А потом вдруг разом замолчали! Зато там, впереди, закричали войска. Это был какой-то очень странный крик — они не кричали «Ура!», а просто «А!» — очень протяжно и дико. Как под Цорндорфом, подумал Иван, посмотрел на дорогу…

И тоже чуть не закричал! Потому что он увидел там карету, запряженную восьмериком. Карета быстро приближалась. Армейское начальство оживилось, Суворов выступил вперед, а Трубецкой, наоборот, отступил, чтобы его не было видно. Карета подъехала к армейскому начальству и остановилась. Войска сразу перестали кричать, и стало так тихо, как во сне. И так же, как во сне, Зайцев неслышно подскочил к карете, открыл дверцу и даже подал руку.

Но никто эту руку не взял. Император вышел из кареты сам, остановился и осмотрелся. Лицо у императора было очень бледное, растерянное. Он смотрел по сторонам и ничего не говорил. И все молчали и не шевелились. Тогда Суворов еще выступил вперед. Император будто только что его увидел, повернулся к нему и спросил:

— А где Катрин?

Суворов ничего на это не ответил, а только подступил к нему еще, то есть уже совсем близко, а после резко вытянул руку — прямо к шпаге императора. Император открыл рот… Но уже ничего не сказал. И молча отдал Суворову шпагу. Суворов взял ее одной рукой, а второй взял императора под локоть и, опять же ничего не говоря, повел его по лестнице наверх. Войска снова начали кричать, и опять тоже самое «А!», а Суворов вел его и вел. Лестница же там очень высокая, ступенек очень много, Иван смотрел им вслед и думал, что это все равно как будто бы ягненка ведут на заклание. А сам он, Иван, разве не ягненок, подумал он дальше. И тут ему вдруг положили руку на плечо. Он быстро обернулся…