Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Сапоги и еще сапоги

Иван спал, и снился ему дядя Тодар, и также снился город Данциг, в котором он теперь, по долгу службы, часто бывал проездом. И даже снился ему бывший польский король Станислав Лещинский, которого он ни разу не видел, да и видеть никогда не мог, но о котором дядя Тодар часто рассказывал — правда, одну и ту же историю. Эта история была давнишняя, еще Иван не родился, когда она случилась. Тогда умер старый король Август, Август Второй Сильный, шляхта собралась на сейм и выбрала себе новым королем Станислава Лещинского. Станислав был тестем короля французского Людовика Пятнадцатого — его дочь Мария была за Людовиком замужем, и поэтому французам такой выбор шляхты понравился. Зато российская царица Анна Иоанновна Станислава совсем не одобрила. И австрийцы тоже, и саксонцы. Поэтому они, все трое, ввели в Польшу свои войска, еще раз собрали сейм, и теперь уже другая шляхта выбрала себе другого короля — Августа Третьего, сына умершего Августа Второго. Дальше это дело продолжалось так: Август вступил в Варшаву, а Станислав отступил в Данциг, затворился там и стал ждать сикурсу из Франции. А фельдмаршал Миних, про приказу Анны Иоанновны, обложил Данциг со всех сторон и начал осаду. Осада длилась долго, французы дважды поспевали с сикурсом, и Миних этот сикурс дважды побивал. Затем у осажденных стало заканчиваться продовольствие, а городские стены, от непрерывного бомбардирования, начали мало-помалу рушиться. Но фельдмаршал Миних не спешил с окончательным штурмом, он даже заявлял, что может совсем снять осаду. Если, конечно, осажденные выдадут ему незаконного, как он его называл, короля Станислава. Осажденные в ответ молчали. Тогда Миних велел объявить, что щедро наградит того, кто доставит ему Станислава — живого или мертвого.

— Вот до чего, Янка, у нас тогда в Данциге дошло! — всегда говаривал при этом дядя Тодар. — Ты представляешь, как ему тогда было? Это же хоть ты никуда из дому не выходи. Ведь же мало ли что может у кого в голове сотвориться, когда он его увидит и подумает: вот ко мне идут сто тысяч талеров! Значит, нужно было что-то срочно делать. Но никто не знал, что именно. Тогда я пришел к нему и говорю: ваше наияснейшее величество, пан государь, я знаю!..

И, по дяде Тодару, там дальше было вот что: он пошел на рынок и там купил потрепанный, видавший виды крестьянский кафтан, домотканую рубашку, старую шапку, торбу, штаны и сапоги. Все это было по мерке, король был доволен покупкой. Одни только сапоги ему очень сильно не понравились. Они, сказал король, просто ужасные, он лучше останется в своих. Но в ваших вас сразу узнают, сказал дядя Тодар. Пусть узнают, лучше смерть, сказал король, чем этот ужас. Дядя повторил свое — король свое. Они заспорили. А время шло! Да и спорить было очень трудно. Грохот же тогда, в тот вечер, стоял просто невыносимый, ибо вся российская осадная артиллерия беспрерывно, ни на минуту не умолкая, метала на город зажигательные бомбы. Город горел. Еще раз идти на рынок было уже поздно да и небезопасно. И тогда было сделано так: дядя отдал свои сапоги, а они были уже так себе, королю, а сам переобулся в сапоги Базыля, после дядя и король переоделись в крестьянское платье, и это получилось у них очень и очень похоже, после скрытно, через черный ход, вышли из дома французского посланника, а король до этого жил там, скрытно прошли по городу, никто их не узнал, их и нельзя было узнать, вышли за стены, сели в заготовленную лодку — и поплыли, и их пока никто не замечал. Ночь была лунная, но с облаками. Иван знал, что дяде это нравится, и поэтому на этом месте всегда спрашивал:

— А кто сидел на веслах?

Дядя тогда вот так, очень важно, оглаживал усы и отвечал:

— Сперва я, а после он. А после опять я. Надо же было спешить!

— А как король греб?

Дядя делал очень строгое лицо и говорил:

— Плоховато. Но он старался. — А после еще строже добавлял: — Потому что он был настоящий король!

А дальше у них было так: они гребли примерно с час, то есть к тому времени они давно уже миновали все неприятельские посты и только уже после причалили к берегу. Берег там был низкий, болотистый. Дядя хотел идти напрямик, но король потребовал, чтобы они шли по тропинке, потому что он не хотел лезть в грязь. Они пошли так, как хотел король, и вскоре подошли к какой-то хижине. Они хотели незаметно пройти мимо нее и даже уже почти прошли… Но тут их стали окликать оттуда, и дядя сказал, что этих людей лучше не гневить. Они вернулись, вошли в хижину.

— Халупа это была, а не хижина! — каждый раз сердился дядя. — Даже почти змеиное гнездо! А какие там сидели хлопцы! Все злодеи. Рожи у всех разбойничьи. И бутылки у них стояли на столе, и закуски, и сами они были уже все крепко пьяные. Вы откуда, спрашивают, будете? Я говорю: откуда надо. А они: тогда садитесь, хлопцы, у нас есть вас чем угостить. Нет, я говорю, зачем нам это, мы не голодные. Или мы что, я дальше говорю, из Данцига, что ли, что мы сала и водки не видели? Нет, говорю, мы только обогреться, и нам сразу надо дальше. А, ну тогда как хочешь, говорят, тогда кладись вон туда. Кладись, тебе сказали, говорят!

И дядя, а куда ты денешься, лег, куда ему велели, а это было в дальнем углу, за печью, лег и достал нож, и так с ножом лежал и слушал. Потому что пан король спорить с теми злодеями не стал, а пошел и сел к ним за стол, они ему налили, и он выпил, ему дали закусить, он закусил. И они стали водить с ним беседы. А он стал им отвечать. Говорили они о всякой, если прямо сказать, ерунде, по крайне мере так вспоминал об этом дядя, и говорили достаточно долго, а король больше помалкивал. А дядя лежал в углу и держал нож наготове. Но все обошлось. Они загасили свет, стали ложиться спать, и король пришел за печь, лег рядом с дядей. Дядя успокоился и сразу же заснул. Спал он очень крепко, ничего ему не снилось. Так он проспал часа два или даже, может, три…

Как вдруг чует — его кто-то будит. Он продрал глаза и видит — ничего не видно! Так тогда было еще темно. А его опять трясут. Тогда он уже видит, что это один из вчерашних злодеев наклонился над ним. Дядя вскочил, а тот ему вот так вот сделал знак, чтобы он не шумел, а уже после тихо-тихо шепчет:

— Эй ты, не знаю, кто! Давай быстро буди короля! И давайте отсюда, давайте!

Ат! Дядя аж позеленел, наверное, когда это услышал. И сразу начал трясти короля и делать ему знаки, что надо как можно скорее вставать и уносить отсюда ноги. Король быстро поднялся, злодей открыл дверь, и они все трое скоренько вышли на двор, а там через огород к кустам, за которыми почти что сразу начинался настоящий лес.

— Вам туда, — сказал злодей. — Там дорога свободная, ваше величество.

Король очень удивился и спросил:

— А как вы догадались, кто я такой?

— Э! — весело сказал злодей. — А чего тут такого хитрого? Я же вас, ваше величество, еще раньше видел в городе и хорошо запомнил. Но мало ли, думаю, на свете людей, похожих один на другого? Но когда вы всех нас за столом все время величали господами, тут мы уже наверняка уверились, кто это такой с нами сидит. И сколько за него обещано!

Король как про это услышал, так сразу в лице переменился и спросил:

— Тогда почему вы меня не схватили?

— Потому что, — ответил злодей, — посидеть и выпить вместе с королем — это для нас большая честь, вот мы и не хотели лишать себя такого удовольствия. А теперь как вспомнишь про ту кучу денег, которую сулят за вашу голову, так прямо всего в дрожь бросает. Так что бегите, ваше величество, как можно быстрее отсюда, а то мои хлопцы уже утомились притворяться спящими!

Вот что он тогда сказал. И дядя с королем его сразу послушались. И уже на следующий день они перебрались в тогда нейтральную Пруссию. А еще через два дня Миних узнал, что Станислав сбежал, — и открыл такую страшную канонаду, что уже еще через два дня город открыл ворота. Миних был в ужасном гневе и наложил на город дополнительную контрибуцию в два миллиона золотых рублей. Дядя не любил об этом вспоминать. Также не любил он вспоминать о том, что он получил от короля. Спрашивать его об этом считалось верхом неприличия. Ну а если кто иногда все же спрашивал, дядя насмешливо щурился и отвечал:

— Э, мой паночек! Да я что, какая девка, чтобы мне платили? Я вольный человек. И моя сабля вольная — кого хочет, того рубит, а кого хочет, защищает.

Вот какая это была история. Иван спал беспокойно, ворочался. Да и спать ему пришлось недолго: было еще, может, только часов шесть, когда он уже проснулся. За окном было светло, в доме было тихо. Пора уже вставать, думал Иван, продолжая лежать. Миних, наверное, уже разбил гвардейцев, думал Иван дальше, Миних, наверное, уже подходит к городу. Или, может, уже подошел. А Иван лежит. Это не дело! Иван сел на софе. И потянулся. И подумал: он в гостях у Клямке, у шпиона. А его товарищи всю ночь сражались, проливали кровь. А он жрал ренское, свинья! Иван соскочил на пол, начал одеваться. Черт знает что, думал Иван, что это с ним вчера такое было, он что, сошел с ума, так, что ли? Надев мундир, Иван сел на край софы и начал обуваться. «Расстрелять, — думал Иван, — повесить, четвертовать к чертям собачьим — вот что надо со мной сделать, и то будет мало!»

В дверь осторожно поскребли. Иван в сердцах сказал:

— Открыто!

Открылась дверь и вошел Клямке. Иван сразу спросил:

— Ну что, где Миних?

— Миних служит императору, — ответил Клямке. — Миних солдат. И сразу же быстро добавил: — А мы приглашаем вас к завтраку. Я, извините за дерзость, позволил сделать за вас выбор и сказать, что вы желаете кофе. Я не ошибся?

— Нет, — сказал Иван. — А Миних что?

— А Миних, насколько мне известно, — сказал Клямке, — вообще пьет только ключевую воду и больше ничего кроме нее, дабы, как он говорит… — И тут же осекся. И поспешно продолжал: — Господин ротмистр! Иван Иванович! Клянусь, я в самом деле ничего не знаю! И никто здесь ничего не знает! Город пуст! Патрули везде исчезли! И также исчезла вся гвардия, которая вчера ушла за царицей. От них нет никаких вестей. Может, Миних взял их в плен, может, рассеял, они разбежались… То есть все, что хотите, может быть, но пока нам это точно неизвестно. Никому в столице, а не только нам. Но, — и тут Клямке опять успокоился и продолжил даже с некоторой гордостью: — мы не стали ждать оказии, а опять послали Михеля. И Иоганна с ним на всякий случай. Но это две мили за город, поэтому пока они вернутся, мы, я думаю, вполне успеем позавтракать. Так что прошу к столу!

Эти последние слова были им сказаны уже с улыбкой. Да и сам он был уже опять, как всегда, весел и благодушен. По крайней мере на вид. Иван посмотрел на Клямке, после провел себе рукой под подбородком, почувствовал щетину — и сразу представил себе всякое, сильно поморщился и сказал так:

— Хорошо. Я сейчас буду. Но я сперва должен побриться, чтобы иметь вид, вдруг что. А бритвы я с собой не захватил.

— О, какие пустяки! — радостно воскликнул Клямке. — Будет вам бритва! Новая, английская. Я вам ее даже подарю, у нас же их на складе целая партия. Сейчас, сейчас, одну минуточку! — И, сказав это, он вышел.

А Иван начал ходить по комнате и думать, что хуже, чем он, вляпаться, наверное, было нельзя. Или нет — можно, дядя Тодар же любил повторять, что нет такой грязной грязи, которая была бы грязней всех. И смеялся! А Ивану было не до смеха, и он ходил и ходил, вспоминал вчерашнее и все сильней и сильней злился — на самого себя, конечно.

Пришла служанка, он остановился. Служанку звали Лизхен, как это уже знал Иван, она принесла ему бритву и все остальное, выставила все это на стол, и даже состроила глазки, и только потом уже ушла. Иван сел бриться и подумал, что это добрый знак, это он так подумал про глазки, потому что когда будут вешать…

И он порезался. Нет, подумал Иван, хватит, нечего себя корить, как оно было, так было, да и если бы ему сейчас опять ехать с царицей и въехать в измайловский полк, он теперь разве бы ей присягнул? Нет, ни за что! И не потому, что царь лучше царицы или царь больше ему обещал, а потому что…

И опять порезался! Правда, опять не очень сильно. Иван аккуратно замазал порез, оторвал кусок бумажки и заклеил. И подумал: это знак, довольно. И, больше ни о чем уже не думая, добрился и собрался, вышел в коридор, зашел в столовую, сел там на свое вчерашнее место, взялся за чашку с кофе, повернулся к Клямке и спросил, где фрау Эльза. Она себя неважно чувствует, ответил Клямке, у нее сегодня разболелась голова, и она осталась у себя. Или ее позвать? Нет, нет, сказал Иван, зачем же. Потом спросил: а вы чего не пьете? Клямке сказал: а я уже позавтракал, я вместе с Михелем, и это уже часа два назад. Так что если вы хотите, чтобы я составил вам компанию… О, нет, нет, зачем, сказал Иван — и продолжал пить кофе. Кофе был дрянной, намного хуже царского, или это просто ничего ему теперь не нравилось, думал Иван, продолжая пить кофе. Чертов кофе, думал он, чечевичная похлебка, а не кофе! Но когда Лизхен подала ему вторую чашку, Иван не отказался. И еще даже взял кренделек. Кренделек был жесткий, пересушенный. А вот у Анюты крендельки так крендельки, вспомнил Иван и вздохнул.

И тут вошел Михель. Вид у него был не самый радостный.

— Э! — только и сказал Клямке, быстро глянув на племянника. Потом сказал: — Михель! Тетушка хотела тебя видеть. Срочно!

— Нет! — сказал Иван. — Сядь, Михель.

Михель сел. Иван сказал:

— Мы тебя слушаем.

Михель медленно моргнул, но не сказал ни слова. Ресницы у Михеля были очень длинные и почти белые. Михель опять моргнул. Иван спросил:

— Где ты был, Михель?

— На Седьмой версте.

— Это где Красный кабачок?

— Так точно. — И Михель еще добавил: — Гвардейцы вчера там стояли.

— А сегодня?

— Их там нет.

— А где они?

— Говорят, что пошли дальше.

— А Миних что?!

Это Иван спросил уже сердито. Михель тихонько вздохнул и сказал:

— А он отошел к Петергофу. Он им там готовит ловушку. — Тут Михель помолчал, а потом осторожно добавил: — И, может, они в нее уже попались, потому что никто оттуда не возвращается.

— Кто тебе это сказал? — строго спросил Иван.

— Фройлен Грета. Она там служит в зале, в Красном кабачке.

— О! — сказал Иван и усмехнулся. А Михель сразу сильно покраснел. Иван повернулся к Клямке, немного подождал, подумал, а потом как можно спокойнее сказал: — Вот, значит, какие дела. Но, как видите, ничего ужасного пока не случилось. Однако вам все равно лучше пока поостеречься, то есть побыть дома, никуда не выходить и посмотреть, чем же все это кончится. Вы же не давали военной присяги, так что напрямую это вас никак не касается. А вот я…

— Но! — тут же сказал Клямке.

— Что? — спросил Иван.

— Но если это правда, — сказал Клямке уже не так быстро, — это я про то, что Миних не открыл против них действия, то это ведь значит, что он и дальше их не откроет, поверьте. То есть теперь уже почти известно, чей будет верх. И тогда зачем вам туда являться? Теперь же вы, как мне кажется, раз там ничего не предпринимается, тоже должны, ничего не предпринимая, ждать распоряжения господина Румянцева. Вы же под его командой служите. Так что вот пусть он вначале…

— Э! — сказал Иван, вставая. — Я же уже говорил, что тут дело вот в чем: вы не на военной службе, а я на военной, — и он одернул кафтан.

— Но гвардия! — воскликнул Клямке. — Они же, как вы, тоже…

И не договорил, потому что Иван поднял руку. И когда Клямке замолчал, Иван еще тоже некоторое время ничего не говорил, а после сказал так:

— Так ведь на то она и гвардия, что ей все можно. А мы полевые полки, и мы всегда за все в ответе. Как и на этот раз, черт бы его побрал! Так что мне пора идти. Вы передайте фрау Эльзе все мои…

— Погодите! — быстро сказал Клямке.

— Что такое?

— Так, сущий пустяк, — сказал, сильно смутившись, Клямке. После спросил у Михеля: — Вы принесли это?

— Да, — сказал Михель, вставая. И сразу позвал: — Иоганн!

Вошел их служитель Иоганн, в одной руке он держал узел. Клямке велел показывать. Иоганн поставил узел на пол и развязал его. Там, как Иван и думал, были приготовленные для него одежда и обувь. Одежда была простая, приказчичья, но зато добротная, почти что неношеная. Сапоги тоже были почти не сбитые, с подковками. Надо примерить, сказал Клямке. Но Иван молчал. Что-то не так? — спросил Клямке. Нет, сказал Иван, все правильно, вот разве что сапоги. Что сапоги? — спросил Клямке. Иван молчал. Я понимаю, сказал Клямке, и тут он даже усмехнулся, сапоги совсем не офицерские. Нет, сказал Иван, не в этом дело, сапоги как раз очень приличные, даже лучше королевских. Но я пойду в своих, мне в них привычнее. Клямке подумал и сказал: как знаете, может, их и в самом деле никто не заметит. Но остальное ведь нужно надеть обязательно! Потому что это сумасшествие, вас сразу схватят! Нет, сказал Иван, не сразу, я выйду через задний двор, так что на вас никто и не подумает. Услышав это, Клямке даже покраснел от досады, а после также с досадой сказал:

— Эх, господин ротмистр! Вы еще слишком молоды, у вас слишком горячая кровь. А на войне или во время таких событий, которые сейчас здесь происходят, это очень плохо. Будьте осторожны!

Иван в ответ на это только улыбнулся.

— Зря! — сказал Клямке. — Очень зря! Так что нам теперь остается надеяться только на то, что Миних все же им покажет. Миних солдат!

— Солдат! — сказал Иван. — Конечно. Поэтому я и иду к нему. Спешно иду! Пусть Иоганн подаст мне шпагу, я ее там оставил, у себя.

Клямке пожал плечами, очень недовольно хмыкнул, но все же послал Иоганна за шпагой. Пока Иоганн ходил, Клямке и Иван молчали и не смотрели один на другого. А когда Иоганн вернулся, Иван взял свою шпагу и начал прощаться. Но Клямке не дослушал и сказал:

— Конечно, конечно. Все было очень чудесно. Но я вам еще раз говорю: вы должны остудить свою кровь. Потому что никому из них, вы знаете, о ком я говорю, нет до вас ровным счетом никакого дела. Так и вам не должно быть до них. А вот теперь уже прощайте, и да хранит вас ваш Бог!