Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Иван Иванович

Вошел Клямке. Он уже не улыбался, а был очень серьезен, даже почти мрачен. Он плотно прикрыл за собой дверь, даже еще попробовал, плотно прикрылось ли, и только уже после сказал:

— Вот я и вернулся, господин ротмистр. И кое-что узнал.

Говорил он по-немецки. А Иван в ответ молчал. Тогда Клямке прошел мимо него к окну и посмотрел на улицу. После, как бы между прочим, опять поставил горшки так, как он их ставил раньше, повернулся к Ивану и стал говорить вот что:

— Ничего хорошего сказать вам пока не могу. У них же пока все получается. Город они держат весь, и выезды из него тоже. И весь армейский гарнизон теперь тоже за них. А это еще сколько полков? Четыре? Или шесть?

Иван пожал плечами, делая вид, что не знает. А сам тут же подумал: правильно, четыре здесь и еще два на Васильевском острове.

— Шесть! — громко сказал Клямке. — А другие говорят, что будто даже десять. А кое-кто уже смеет кричать, что даже Ораниенбаумский и Петергофский гарнизоны присягнули Катрин, а Питер… извините, а император Петр Федорович спешно отбыл в Ревель, чтобы оттуда сразу отбыть дальше, уже совсем в Голштинию. Но, повторяю, это только слухи. Даже, точнее, пьяный вымысел перепившейся на радостной, как это правильно по-русски, на радостной дармовщине толпы. Ведь же это такой ее первый указ: поить везде всех даром! Так что только можете себе представить, чего я сейчас везде насмотрелся. Да и вы здесь, как мне сказали, тоже кое-что уже увидели!

Тут Клямке замолчал и даже поджал губы. Но и Иван тоже молчал. Тогда Клямке прошелся взад-вперед, еще раз посмотрел в окно, даже еще раз поправил горшки, а после продолжил вот как:

— Так что они теперь все храбрые. Особенно Катрин! Да вы ее теперь не узнали бы. Она переоделась старым русским офицером, то есть, я хотел сказать, она облачилась в отмененный высочайшим указом мундир образца прошлого, елизаветинского царствования и теперь намеревается во главе гвардии, а точнее, этой вдрызг пьяной толпы, идти на Петергоф. Они думают схватить там государя, посадить его, как зверя, в клетку… — Тут Клямке замолчал и усмехнулся, потом сразу стал серьезным и так же серьезно сказал: — Но я очень бы хотел увидеть, как их в Петергофе встретят. Миних им там задаст! Ведь Миних в Петергофе, насколько я знаю. И он настоящий солдат! Вы его видели?

— Видел, — сказал Иван.

— О! — тут же сказал Клямке. — Вы напрасно улыбаетесь. Конечно, он теперь не тот, кем он был хотя бы лет двадцать назад. Но смею вас заверить, господин ротмистр, и даже готов биться об заклад, что государь поручит это Миниху и только Миниху! А если он этого не сделает, то… Нет, что об этом даже говорить! Поэтому, — продолжил он уже вполголоса, — я думаю, что как только господин фельдмаршал почувствует, что дело принимает дурной оборот, он тотчас же возьмет все в свои руки, и корона будет спасена. Потому что это Миних! За которым Данциг, Перекоп, Хотин, Очаков и, да простят меня другие, Бирон. А справиться с Бироном — это было даже потруднее, чем взять Очаков. А кто такой Гришка Орлов? Гришка — это совсем не Бирон. То есть Орлов, да не орел!

— Орлов? — переспросил Иван.

— Орлов, — повторил Клямке. — Но не Алексей, а Григорий. Тот, который был в коляске. Вы его возле самого города встретили.

— Мы? — спросил Иван.

— Вы, — сказал Клямке. Улыбнулся и еще сказал: — Иван Иванович. — Потом: — Курьер из действующей армии. Вы двадцать шестого сюда прибыли. С пакетом от Румянцева на высочайшее имя.

— Так вы и это знаете! — в сердцах сказал Иван.

— Так точно, — сказал Клямке. Но уже не улыбнулся.

Иван встал и осмотрелся. После опять повернулся к Клямке и спросил:

— И что вы от меня хотите?

— Только одного: чтобы вы не наделали глупостей.

— А глупости, по-вашему, это что?

— Это если вы сейчас выйдете в город. Да вы и до ближайшего перекрестка не успеете дойти, как вас уже задержат. Потому что вы в старом мундире. Да, да, господин ротмистр, в старом. Теперь же у них новые — это старые елизаветинские. Тех, которые являлись к нам сюда, вы видели?

Иван кивнул, что видел.

— Вот, и они тоже были в старых, — сказал Клямке. И тут же в сердцах добавил: — Черт знает где они их столько нашли и когда они это успели, но уже почти все солдаты в городе одеты в них! А вы в петровском. Значит, вы не присягали. Значит, вас надо задержать. И, будьте уверены, задержат на первом же углу. И доставят куда надо, а там сразу откроется, что вы тот самый ротмистр, который поднял бунт в измайловском полку и тяжело ранил или даже убил, я не знаю, солдата Ефрема Голубчикова.

Ивану стало гадко, он поморщился, а после тихо, сердито сказал:

— Ну так и что теперь? Я же все равно на службе. Не могу я здесь больше сидеть, мне нужно идти.

— На службе у кого? — спросил Клямке. — Румянцев же в Германии!

Иван подумал и сказал:

— Румянцев — да. Но здесь у меня есть еще один начальник — непосредственный. И он меня ждет. Я должен быть у него. И как можно скорее! А если мне нельзя идти в этом мундире, так я могу переодеться в вольное, мне это все равно. Вы можете дать мне переодеться?

Клямке улыбнулся и сказал:

— Не знаю, что вам и ответить. Потому что вы же сами видите, у нас с вами совершенно разные конституции. Вам мое будет коротко и широко. А мой работник Иоганн таков, что уже ваше ему будет коротко. А его вам, соответственно, длинно и мешковато. Но главное даже другое. Куда вам спешить? Я вам еще раз говорю: Миних их проучит! И уже завтра утром он будет здесь, и тогда вам вообще не будет никакой нужды переодеваться. Пусть тогда об этом беспокоятся все остальные, которые сейчас настолько неосмотрительны, что, да вы бы только это видели, демонстративно рвут форму и сжигают ее тут же, на перекрестках. На этих перекрестках, как я вам уже сказал, сейчас везде стоят караулы. Чего они так боятся, я спрашивал. Ведь же если верить их пьяному бахвальству, то все вокруг за Катрин. И вот тогда, господин ротмистр, когда я спрашивал у них об этом напрямик, всякий раз случались ну просто необъяснимые заминки! Так что, я думаю, даже здесь, в городе, не все так для них благополучно, как кое-кто пытается нам это представить. Я даже вам больше скажу: они больше всего опасаются флотских экипажей и двух негвардейских полков с Васильевского острова. Это Астраханский и Ингерманландский, если я не ошибаюсь. И еще: Катрин ведь не решилась оставаться в Новом Зимнем дворце, они ведь все оттуда спешно перешли на Мойку, в Старый. Старый, конечно, им будет легче оборонять, когда сюда явится Миних. Ну да Старый — это все равно не Перекоп! А Миних — всегда Миних. Поэтому… — Тут Клямке замолчал, задумался или просто сделал такой вид… А после сказал вот что: — Поэтому нам не хотелось бы, чтобы вы, господин ротмистр, напрасно рисковали собой. Но если это для вас так важно, если у вас такая неотложная служба, то я готов рискнуть своим Иоганном и прямо хоть сейчас отправить его к вашему непосредственному, как вы выразились, начальнику с запиской. Или еще с какой вестью. Вот это, как мне кажется, будет наилучшим на сегодня выходом. Как вам такое предложение?

Иван молчал. И молчал он довольно долго — может, минуты даже три. А после все равно сказал:

— Нет, зачем это все. Лучше принесите мне его одежду, хоть какую, я переоденусь и пойду. Потому что я очень спешу. Так можно сделать?

— Можно, — сказал Клямке, улыбнулся и тут же добавил: — Но для чего вам это? Вы что, мне уже больше не доверяете?

Иван молчал. Тогда Клямке сказал:

— Вот видите, а вы не зря молчите. Потому что прекрасно понимаете, что, во-первых, спешить вам сейчас совершенно некуда, а во-вторых, что мне нет никакого резона чинить вам какое-либо зло. Резон! — сказал он еще раз, как будто проверял это слово на вкус. И тут же спросил: — Я не утомил вас своим многословием?

— Нет.

— Вот и чудесно! — сказал Клямке и повернулся к окну. — Чудесно! Тогда мы еще о резонах. — Тут он мельком посмотрел на улицу. — У каждого они свои. Начнем прямо с государя императора. — Клямке быстро повернулся к Ивану и уже безо всяких улыбок продолжил: — У него какой резон? Он хотел избавиться от нелюбимой жены, которую ему когда-то навязали, и жениться на любимой женщине. Но он, неограниченный властитель самой большой в мире империи, он, оказывается, не может этого сделать. Потому что так, говорят ему, не положено. Жена наставляет ему рога, приносит, как это по-русски называется, в подоле, а все равно, говорят ему, не положено. Вот он и решил от нее избавиться. Любой ценой! Он имел на это резон? Имел. Теперь она, то есть Катрин. Она же тоже со своим резоном. Она же прекрасно понимала, что Питер… извините, император не успокоится до тех пор, пока не упрячет ее в Шлиссельбург. Поэтому сегодняшнее выступление — это ее последний шанс. И так же последний шанс гвардии, потому что иначе они уже, может, прямо сегодня получили бы приказ идти на Шлезвиг. А какой им резон идти в такую даль да и еще под пули? Вот они и заступились за Катрин, а заодно и за себя. Резон? Резон. Теперь мой… Нет, о своем я уже говорил, — поспешно сказал Клямке, еще немного помолчал, а после очень негромко сказал: — А теперь резон моей супруги. Она говорит, — и тут Клямке еще помолчал, а потом как бы очень нехотя продолжил: — Вы понимаете, она же не солдат. Для нее все это очень необычно. Кроме того, те люди, которые здесь были недавно и вели себя крайне распущенно, они еще сказали ей: ты… Ты, сказали они грубо, если ты нас обманула, ведьма, и он сидит здесь у тебя, мы тогда, знаешь что… Ну и так далее, господин ротмистр. То есть она очень волнуется и говорит мне: Клаус, может, тебе удастся уговорить господина офицера остаться у нас погостить. Зачем ему куда-то отлучаться на ночь глядя? На улице могут стрелять, его могут ранить. Скажи ему об этом, Клаус, просила она. А еще она просила вас отужинать с нами, она… О, нет, нет! — тут же перебил сам себя Клямке. — Это она так говорила, простая немецкая женщина, непривычная к кровопролитию. А так, конечно, вам решать, господин ротмистр. Присяга, я же понимаю, долг! Или все же как? Или все-таки сперва отужинаем, отведаем горячего? Потому что мало ли как оно потом сложится дальше. Так что?

Иван подумал и сказал:

— Ну, я прямо не знаю.

— Значит, к столу! — тут же воскликнул Клямке. — А там еще посмотрим! — и сразу взял Ивана за руку.

И дальше было так: они вышли и прошли в другую, соседнюю комнату, в которой стоял обеденный стол. Стол был накрыт на четыре куверта, и возле одного из них стояла еще совсем не старая немка. Про нее Клямке сказал, что это его жена, фрау Эльза, — и фрау сделала книксен. А это наш желанный гость, господин российский офицер, представил Ивана Клямке, и Иван поклонился. После чего они все трое сели за стол. Про четвертый, свободный куверт Клямке сказал, что там должен был сидеть Михель, их племянник, но он задержался по делам, после чего спросил: так, Эльза? Так, кивнула фрау Эльза. Клямке улыбнулся. Открылась дверь, служанка внесла ужин. На ужин был картофель с колбасой.

— Жаль, жаль! — громко сказал Клямке, берясь за нож и вилку. — Михель был бы очень рад. — И, повернувшись к супруге, спросил: — Он сейчас на складах, на Васильевском?

— Нет, — тихо сказала фрау Эльза, не поднимая глаз от тарелки. — Он не там.

— А где? — строго спросил Клямке.

— Я точно не знаю.

— Как это?! — громко сказал Клямке. — В такое время, и не знаешь! Да мало ли что может случиться с мальчиком!

— Он не мальчик, ему уже двадцать лет, — сказала фрау Эльза. — И это ведь ты же сам говорил, что мы должны знать, что вокруг нас творится. Вот я его и отправила узнать об этом. И к девяти велела ему вернуться.

Иван и Клямке сразу посмотрели на часы, висевшие возле камина. Часы показывали девять с четвертью.

— Вот воспитание! — сердито сказал Клямке. — Сразу видно, чей это племянник!

Фрау Эльза ничего на это не ответила. Она продолжала есть картофель.

— Хорошо, — сердито сказал Клямке. — Я не прав. Но ты хотя бы можешь мне сказать, куда ты его отправила?

— Я велела ему посмотреть, куда они пойдут и что они там будут делать.

— Кто?

— Нынешняя императрица и подчинившиеся ей гвардейцы.

Клямке сперва немного помолчал, подумал, а после повернулся к Ивану и сказал уже вполне спокойным, даже бодрым голосом:

— Вот и чудесно! Значит, мы очень скоро все узнаем, и из самых первых уст, как здесь говорится. Михель очень умный мальчик. И внимательный. Так, может, пока по стаканчику?

Фрау Эльза ничего на это не ответила, Иван тоже промолчал — и ужин продолжался в полной тишине. Они все трое ели не спеша и очень аккуратно, ни на что не отвлекаясь. Только когда уже подали кофе, Клямке вполголоса сказал, что если Иван желает, то они могут покурить. Иван сказал, что он не курит. Это очень хорошо, сказал Клямке, курение — очень дурная привычка, фрау Эльза его постоянно за нее ругает. Тут фрау Эльза улыбнулась. А Клямке сказал, что он ничего не может с собой сделать, он сейчас только и думает о трубке, и уже даже повернулся к двери. Но до трубки дело не дошло, потому что дверь вдруг открылась и в ней показалась незнакомая Ивану голова.

— О! — сразу сказал Клямке. — Вот он! Чего стоишь? И так уже на сколько опоздал! Почти на целый час!

Дверь растворилась полностью, и в столовую вошел высокий тощий юноша, то есть тот самый долгожданный Михель. Клямке его сразу представил, Михель поклонился. Клямке велел ему садиться, Михель сел. Клямке спросил:

— Ну и где же ты был, мой мальчик? И что ты там видел?

— Я был на Петергофской дороге, — сказал Михель. — Но когда они остановились, а это было уже за городом, я подождал еще немного и поспешил вернуться. Но, к сожалению, все равно опоздал.

— Это плохо, — сказал Клямке. — Но ладно! Так кто это были такие и почему они остановились?

— Это верные новой императрице войска, — сказал Михель. — Их не меньше пяти тысяч. Но многие из них сильно пьяны, их колонны очень растянулись, и поэтому императрица велела сделать привал и подождать отставших и артиллерию.

— Так они что, выступили без артиллерии? — удивленно спросил Клямке.

— Да, — сказал Михель.

— Очень смешно! — сердито сказал Клямке. — И на что они надеются? Взять Миниха голыми руками? А что, кстати, слышно про Миниха?

— Говорят, что он стоит впереди и у него много войска. И артиллерия там уже стоит наготове. Если, говорят, пройти еще немного, на холм, то оттуда видны их горящие фитили.

— Ну еще бы! — сказал Клямке. — Миних — солдат! И, будьте уверены, он им задаст!

— Но, говорят, — продолжил Михель, — что императрица уже отправила к ним парламентера, и было договорено не предпринимать никаких действий до утра.

— Ха! — громко сказал Клямке. — Договорено! Но это же Миних! Надо его знать. Миних — хитрый лис, и он не станет ждать утра. Ешь, Михель, чего ты сидишь. Еда давно остыла. — После чего он повернулся к фрау Эльзе и уже совсем другим голосом продолжил: — Я еще раз говорю: я был не прав, дорогая. А ты у меня просто чудо!

— Но, но, но! — сказала фрау Эльза, улыбаясь. Однако все же кликнула служанку и велела принести.

Служанка принесла большую бутыль ренского. Клямке сам взялся наливать. И сам же сказал тост. Тост был такой:

— Вот видите, господин ротмистр, как все чудесно сложилось! За вас, господин ротмистр, за вашу верность престолу и за сам престол!

Второй тост был за фрау Эльзу, потому что, сказал Клямке, если бы не фрау Эльза, то они бы до сих пор не знали, что уже можно радоваться, и пребывали бы в печали. И они за это выпили — за радость. А после, уже даже не закусывая, Клямке спросил, где его трубка. Ах, сказала фрау Эльза, извини, я пойду распоряжусь, после чего сразу встала и вышла. Клямке тихо засмеялся и сказал, что она больше не вернется, потому что не выносит дыма. Пришел слуга, немец очень высокого роста, наверное, тот самый Иоганн, подал Клямке трубку и ушел. Клямке начал курить трубку и поглядывать по сторонам. Потом вдруг подмигнул Ивану и сказал, что сразу видно, что он не часто бывал у царя, если он не курит. Царь же не любит тех, кто не курит. Хотя царь сам долго был некурящим. До тех пор, пока не заметил, что его тетушка, покойная государыня, терпеть не может табака. И вот тогда он закурил! И до того в это втянулся, что уже и тетушку похоронил, а бросить все никак не может. А чем вы торгуете, спросил Иван. Бакалеей, сказал Клямке. Пустил дым и прибавил: и галантереей тоже. А также провизией, книгами, ворванью. После еще раз пустил дым, и очень сильно, и вдруг напрямую спросил:

— А вы думали, что я просто шпион?

Иван растерялся, сказал:

— Нет, я так не думал! Я вообще про это…

Но дальше говорить не стал, потому что Клямке замахал рукой. И велел Михелю еще налить, и сделать это по-гвардейски, то есть до самых краев. Когда они выпили, Клямке сказал, что он теперь тоже гвардеец, по крайней мере он их понимает. Потом громко засмеялся и добавил:

— И они еще смеют на что-то надеяться! Да Миних в них даже стрелять не станет. Он прикажет их вязать!

Иван молчал. Клямке опять заговорил:

— Я знаю Миниха. Мой брат служил у Миниха. Конечно, Миних тогда был помоложе, даже сильно…

И Клямке начал довольно подробно рассказывать о том, как еще во времена Анны Иоанновны Миних воевал в Крыму против турок и получил за это фельдмаршальский жезл, а брат Клямке дослужился до секунд-майора. Старший Клямке был, оказывается, очень храбрым малым. Младший Клямке с большим воодушевлением о нем рассказывал. А Иван его уже не слушал, да Иван уже не слышал ничего, Иван просто сидел, уже почти как неживой…

И тут Клямке наконец это заметил, быстро встал и начал торопливо говорить:

— О, в самом деле, в самом деле! Чего это я так заболтался? Мой гость устал, он хочет отдохнуть, и мы сейчас это быстро устроим в самом наилучшем виде. Да я даже думаю, что наша Лизхен вам уже постелила в вашей комнатке, вам ведь там понравилось, там ведь вполне уютно. Идемте, идемте, я вас провожу, время уже позднее, куда спешить? Тем более, как любят выражаться здешние жители, утро вечера всегда благоразумнее. А завтра нас разбудит Миних. Миних завтра будет здесь, можете не сомневаться. Да вы, я вижу, и не сомневаетесь. И правильно!

Эти последние слова были им сказаны уже тогда, когда он выводил Ивана в двери. Иван молчал. Иван пришел к себе, разделся, лег — и только тогда почувствовал, как сильно он устал. Еще он подумал: сколько сегодня было всякого, а ведь ни к чему оно не привело! Как все было, так все и осталось или вот-вот останется, потому что Клямке прав — Миних солдат, он знает свое дело, и он, скорей всего, еще сегодня ночью ударит по ним, опрокинет их и двинется дальше. Или подождет утра и уже только утром выступит. Потому что это будет как-то не совсем прилично вступать ночью в свою же столицу. А утром — это уже совсем другое дело, утром их будут встречать. Народ будет стоять вдоль улиц и приветствовать героев-победителей. Потом будет служба в Казанском соборе — это нужно обязательно в Казанском! И Миних так и сделает, Миних знает в этом толк. Миних — солдат. Отец служил у Миниха. А дядя Тодар — против Миниха. Дядя любил эту историю, часто ее рассказывал…

И тут Иван заснул.