Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Горшки

Сзади него стоял тот самый немец из трактира, который там вдруг куда-то пропал. А вот теперь он стоял здесь и улыбался. Да еще выставил руку вперед и сказал:

— Вам туда нельзя, герр ротмистр.

Это он показывал туда, куда вдоль стены шел Иван. Иван глянул туда. Там, между забором и стеной, был виден кусок улицы, и никого там не было. Иван опять посмотрел на немца. Немец сказал:

— Там бунтовщики, их много. Зачем вам туда? Вам лучше сюда, — и он указал себе за спину.

За спиной у него был сарай, там через открытую дверь было видно, что в сарае свалены пустые бочки. Мышеловка, подумал Иван. Но тут на улице раздался шум, Иван опять глянул туда. Теперь там и вправду показались солдаты. Они шли к трактиру, их было десятка полтора, не меньше, и вел их уже не капрал, а офицер.

— Клаус Клямке, негоциант, — сказал немец, приподнял свою шляпу и тут же продолжил: — Всегда был и остаюсь на стороне законной власти. Пожалуйте сюда, герр ротмистр! — и он опять указал на сарай.

А солдаты были уже на крыльце, слышно было, как они там на кого-то заругались. А вот уже бьют в дверь и входят! Иван шагнул к немцу. Немец, ничего не говоря, развернулся и пошел. Но не в сарай, а за него, и там, между одним сараем и вторым, они быстро перебрались на соседний двор. В соседнем дворе было пусто. Зато сзади, во дворе трактира, раздался громкий шум, как будто там началась драка, а вот уже и начали стрелять из ружей.

— Глупости! — сказал на это немец, даже не оглядываясь. — Пьяные бунтовщики. А нам сюда!

Иван шел за немцем. Они миновали тот двор, вошли в кусты, немец предупредил:

— Сейчас будет некоторая сложность.

Это он так сказал про забор. Они быстро перелезли через него и попали в следующий двор. Там два немца, хозяин и работник, разгружали подводу с досками. Иванов немец, Клямке, не сбавляя шагу, по-немецки их приветствовал. Немцы по-немецки же ему ответили, продолжая заниматься своим делом.

Выйдя с того двора на улицу, а это была, кажется, Шпалерная, Клямке и Иван остановились. Там было тихо, никакой стрельбы или даже просто какого-либо шума слышно не было. Клямке улыбнулся и сказал:

— Вот, собственно, и все, что я намеревался для вас сделать. Теперь вы в полной безопасности. Но я все же посоветую вам вот что: сразу ступайте домой или туда, где вы сейчас квартируете, и переждите там хотя бы…

Но тут он вдруг перестал улыбаться, крепко взял Ивана за рукав и почти насильно быстро оттащил в тень под забор и деревья. Иван уже только оттуда оглянулся — и увидел, что солдаты, а это опять были измайловцы, шли через ближайший перекресток.

— Черт подери! — сердито по-немецки сказал Клямке. А потом опять по-русски, и опять с улыбкой, продолжил: — Но почему это я вас куда-то отправляю? Вы любите кофе?

— Люблю, — сказал Иван.

— Тогда я приглашаю вас! — быстро продолжил Клямке. — На чашечку. Прямо сейчас. Я здесь живу совсем рядом. Или вы куда-нибудь спешите? Или вас что-то беспокоит?

Иван еще раз глянул на солдат, остановившихся на перекрестке, потом снова повернулся к Клямке и как только мог равнодушней ответил:

— Нет, ничего. А что?

— Вот и чудесно, — сказал Клямке. — Тогда нам сюда.

После чего они прошли еще совсем немного вдоль того забора, дошли до ближайших ворот и Клямке в них постучался. Им достаточно скоро открыли. Клямке молча поднял шляпу — и у них ничего не спросили, они прошли через тот двор, после пошли по огороду, по тропке между грядками земляного яблока, сиречь картофеля. Тропка быстро уперлась в забор, они через него перескочили — и вышли на такие же картофельные грядки, за которыми был виден еще один дом. К дому вела прямая и широкая тропинка. Но Клямке свернул на другую, узкую, вдоль самого забора. Клямке шел первым и тихонько напевал. Вдруг он остановился, посмотрел на дом. Иван тоже посмотрел туда.

— Два! — по-немецки… То есть: — Цвай! — сказал Клямке, обернулся и продолжал уже по-русски: — Вот и мой дом, герр ротмистр. И нам здесь сюда.

И он повел Ивана к заднему крыльцу. Там он сам своим ключом открыл дверь. Они, стараясь не шуметь, вошли, свернули по коридорчику и, миновав две двери, остановились возле третьей. Клямке открыл ее уже другим ключом, распахнул дверь и знаком пригласил входить.

Иван вошел, прошел совсем немного вперед, остановился, осмотрелся и увидел, что он стоит посреди маленькой чистенькой комнатки, очень похожей на ту, которую он оставил в Померании. Только Мишки-денщика, невольно подумал Иван, здесь не хватает. Клямке снял шляпу, добродушно улыбнулся и сказал:

— Надеюсь, вам здесь будет уютно. Тем более что, как я думаю, вам здесь не успеет наскучить. Вы же совсем ненадолго.

— О, да, несомненно, — ответил Иван.

Клямке еще раз улыбнулся и добавил:

— Произношение у вас великолепное. Акцента совершенно никакого.

Иван сразу нахмурился. Ат, что это он так, подумал он сердито, он же по-немецки с Клямке разговаривает! Клямке участливо спросил:

— Вас что-то опечалило? Могу ли я вам чем-либо помочь?

Это он сказал опять по-русски. Но Иван ответил по-немецки:

— Нет, что вы, все прекрасно. Я всем доволен.

— Я рад, я рад, — воскликнул Клямке, и это опять по-немецки. — Тогда располагайтесь, как у себя дома.

Иван снял шляпу, вернулся к двери и повесил шляпу на рожок. После вернулся, расстегнул мундир, сдвинул шпагу и сел на софу. А Клямке подошел к окну, там в двух горшках стояли два цветка. Иван вспомнил «Цвай» и насторожился. А Клямке выглянул в окно и будто бы залюбовался тамошним видом, будто он впервые это видит. Он даже еще сказал, что обзор великолепный, видны перекресток и ворота, и даже входные двери, а это очень важно. Иван на это промолчал, продолжая наблюдать за Клямке. А тот как бы между прочим передвинул по подоконнику горшки. Передвигать горшки — это дело серьезное, это условный знак, отметил про себя Иван. Тогда куда же это он попал, к прусским шпионам, что ли? Но пруссаки теперь союзники, и получается… А дальше Иван подумать не успел, потому что Клямке уже отвернулся от окна, опять, как всегда, улыбнулся и заговорил уже, конечно, по-немецки:

— Все, что мы сегодня видели, это, конечно, очень неприятно. Но думаю, что это долго не продлится. Вот в прошлый раз было намного хуже! Тогда ведь сразу началось с того, что они захватили императора. А теперь им до императора не дотянуться. Как это по-русски говорится? Руки шибко коротки! — громко и радостно воскликнул Клямке, и так же радостно продолжил: — Наш бравый Питер — это им не тот бессловесный младенец, Питер себя в обиду не даст! Я думаю, ему уже обо всем доложили, он уже отдал нужные приказы — и его верные войска уже идут нам на помощь. Скоро мы их здесь увидим, вот в этом окне! Однако как бы это быстро ни случилось, мы все равно еще успеем выпить по чашечке кофе, не так ли? Или, может, желаете пива? Или горячего пунша?

— Э! — только и сказал Иван и руками показал, что ничего пока не надо.

— Да, — тотчас согласился Клямке. — Я вас понимаю. Ужасный день. Просто кощунственный. Да кто бы это мог подумать, что гвардия, цвет армии — и вдруг такое предательство. А из-за чего? Да единственно из-за того, что они не пожелали идти в поход. Да это просто черт бы их побрал, вот что! — Тут Клямке даже резко поднял руку… А после медленно опустил ее вниз и уже почти совсем спокойно продолжал: — А впрочем, я не прав. Это же вполне в здешних обычаях. Ведь то же самое было и тогда, я еще только приехал сюда… Тогда их тоже хотели заставить служить. Им было объявлено идти в Финляндию. Да вы, наверное, про ту кампанию ничего не знаете, вы еще слишком молоды. Ну разве если только кто-нибудь из ваших старших вам о ней рассказывал. Отец рассказывал?

— Нет, не рассказывал, — сказал Иван. — Потому что его там убили.

— О, — тихо сказал Клямке, — тысячу извинений. Я не знал. — Тут он еще некоторое время молчал, а потом опять заговорил: — Так вот тогда, в ту кампанию, гвардия тоже не желала идти в поход, и они ворвались во дворец. Была ночь, никто ничего подобного не ожидал, все крепко спали. Но пьяным солдатам никакого дела до этого не было. Они вбежали в императорскую опочивальню, схватили императора, завернули его в мантию… Но завернули как попало, наспех. Император упал на пол и начал громко плакать. Но ничего страшного, казалось, не случилось, он же был жив и здоров. И государыня, а тогда была уже другая государыня, теперь, правда, уже покойная, государыня о нем сказала: какой чудесный мальчик. И только уже после, наутро, заметили, что случилось: мальчик не мог стоять на ножках!

Это последнее Клямке сказал очень медленно и со значением. Иван молчал. Клямке, еще немного погодя, продолжил:

— Он еще долго болел, его лечили. И почти вылечили. А сейчас он и вообще почти не хромает!

Тут Клямке даже гордо улыбнулся, как будто в этом была его заслуга. Иван тоже улыбнулся, но совсем не весело, потом сказал:

— Вы говорите так, как будто бы совсем недавно его видели.

— Нет, это, конечно, не так, — сказал Клямке. — Да я его вообще ни разу не видел. Но я знаю одного человека, который знал, что говорил. Но я, конечно, не назову этого человека. Да вы у меня и спрашивать о нем не будете. Как, впрочем, и я не собираюсь вас спрашивать о кое-каких вещах. Например, о том, почему вас так настойчиво разыскивают эти грязные бунтовщики. Это меня не касается! Это не мое дело. Мое дело только вот какое — оказывать посильную помощь тому, кто, может быть один из очень и очень немногих, остался в этом городе верен… — Тут Клямке опять замолчал и спросил: — Вы что-то хотите сказать?

— Да, — сразу же сказал Иван. — Мне кажется, что я напрасно занимаю вас. — С этими словами он даже встал с софы и продолжал: — Благодарю вас за ваши заботы, но, поверьте, мне нужно идти. Я спешу.

— А! — тотчас же воскликнул Клямке. — Вы обиделись. Вы очень гордый человек, я это сразу приметил. Но что вам это даст, если вы сейчас настоите на своем? Да то, что они на вас набросятся на первом же перекрестке. А все из-за чего? Что глупый и невоздержанный на язык герр Клямке надокучил вам своей болтовней. Что ж, тогда я умолкаю. Но умолкаю не просто, а с пользой. А эта польза вот какая: пока вы здесь немного посидите и передохните, я отлучусь буквально на несколько минут — только для того, чтобы заглянуть к соседям и узнать у них, что у нас здесь творится, как нам всем, может быть, сообща лучше помочь доблестному господину ротмистру… — Тут Клямке опять замолчал, склонил голову набок, внимательно посмотрел на Ивана…

А Иван еще раз посмотрел на Клямке — довольно-таки упитанного господина лет пятидесяти, беловолосого и белобрового, даже почти что белоглазого…

После чего Клямке спросил:

— Или вы мне не верите, герр ротмистр? Думаете, что я приведу сюда бунтовщиков и получу за вашу голову награду?

— Нет! — очень сердито ответил Иван. — Вот об этом я как раз совсем не думал.

— Тогда вы позвольте мне отлучиться? Для вашей же пользы.

В ответ Иван только махнул рукой — мол, делай, что хочешь, чего там! Тогда Клямке сказал, что, если что, пусть Иван постучит — и показал, как каким стуком стучать, это будет знак прислуге, прислугу зовут Иоганн — после чего еще раз, как всегда, улыбнулся, любезно поклонился и вышел. Дверь за ним мягко закрылась — и не на замок, как это особо отметил Иван.

И еще вот что тоже было примечательно: шаги почти сразу затихли. Клямке — шпион, это как пить дать, очень сердито подумал Иван. А он, Иван, — дурень набитый! Иван вскочил и заходил взад-вперед. И опять подумал: какой дурень! Вот теперь у него спросят: где ты был? А он скажет: у прусского шпиона. А до этого сперва предал царя, потому что упустил царицу, а после уже ее предал, потому что отказался присягать и оказал сопротивление, заколол невинного солдата — а теперь сидит у прусского шпиона и ждет пуншу! Что с таким делать? Расстрелять. Или повесить? Или еще что? Иван остановился и задумался. И опять подумал: дурень дурнем! Потом подумал: это все от суеты. Куда спешил? Зачем? А сейчас как быть, что делать? И вдруг этот чертов немец, мало ли что он задумал…

Но дальше Иван думать об этом не стал, да и вообще постарался ни о чем пока не думать, а просто постоять и посмотреть в окно и успокоиться. И стал смотреть. На улице пока что никого не было видно. В доме тоже было тихо. Вот и хорошо, думал Иван, не нужно суетиться. Или вот даже хотя бы вспомнить пана Вольдемара. Пан Вольдемар в ту теперь всем известную ночь, то есть в ту самую, про которую только что Клямке рассказывал, что он тогда делал? Да вот как раз ничего! Тогда же было как? Ночь была, сильный ветер, завьюжило, и он, то есть пан Вольдемар, тогда еще простой курьер, только-только подошел к крыльцу, при нем был пакет, он спешил… Как вдруг видит — подъезжают сани, сразу несколько саней, все они разом останавливаются, и из них выскакивают солдаты-преображенцы, а впереди всех Лизка-цесаревна, будущая государыня. И сабля у нее в руке. Ну, дщерь Петрова, что тут скажешь! Пан Вольдемар перепугался, встал во фрунт. То есть не кричал, не поднимал тревогу, но и честь не отдавал и не приветствовал, а просто стоял столбом. Но и этого ему вполне хватило: он уже назавтра был ею обласкан — из простого курьера переведен в столоначальники. И он и дальше бы рос, и к нынешним временам, это за двадцать лет, мог бы очень крепко вырасти. А так весь его рост ушел в бутылку. Но, правда, пан Вольдемар и теперь еще в достаточной силе, он еще может…

И тут Иван вдруг увидел солдат! Это опять были измайловцы, только почему-то в старых, елизаветинских мундирах, их было семеро вместе с капралом, они шли по огороду вольным строем, шляпы набекрень, а в руках держали палаши. Они были крепко пьяные. Иван отступил от окна. А они подошли уже к самому дому и вот прошли под окном. Иван стоял и слушал. А они поднялись на крыльцо и стали стучать в дверь. Дверь им пока не открывали. Ат, сердито подумал Иван, сейчас самое время бежать, чего он ждет?! Но продолжал стоять. Тут им открыли дверь. А, фрау карга, громко послышалось оттуда, а ну посторонись! Фрау, наверное, посторонилась, потому что дальше сразу стало слышно, что они уже вошли в дом. А Иван, опять в сердцах, подумал, что это не Клямке их привел, а это они сами пришли, и они ищут его, Ивана. А дверь к нему открыта — заходи, кто хочешь. Подумав так, он вынул шпагу. А эти, было слышно, ходили по дому, открывали двери и смотрели, нет ли где кого, никого не находили и ругались. А фрау слышно не было. Нет, еще раз подумал Иван, теперь бежать никак нельзя, побежишь — они в отместку сожгут дом, разграбят, а фрау… Ат, совсем уже в сердцах подумал Иван, ведь же еще и это! А кто она такая, эта фрау? Жена шпиона! Ну да что поделать? Значит, такая у него судьба. Иван прошел к двери и встал за нею, поднял шпагу. А эти подходили все ближе и ближе, шумели все громче и громче. Иван начал про себя молиться: Господи, не дай им меня увидеть, я же теперь уже двоих, а то и троих убью, не меньше. А они же наши, Господи, а фрау — шпионка, зачем мне это, Господи? Это же великий грех!..

Тут дверь открылась, и пахнуло крепким перегаром. Тот, который открыл дверь, сказал только: о! — и прибавил еще одно слово. И почти сразу закрыл дверь, и они все пошли дальше. Фрау с ними тоже шла и с сильным акцентом раз за разом повторяла: господа, господа! Но эти господа ее не слушали, шли дальше. Иван стоял за дверью, ждал, что будет дальше.

А дальше было так: они зашли, наверное, в столовую, и им там чего-то поднесли. Они это, конечно, сразу выпили, потому что было слышно, как они стали кричать виват Екатерине Алексеевне. А потом они еще чего-то добивались, требовали, наверное, чтобы им дали с собой в дорогу. И им, наверное, дали, и дали немало, потому что они дружно зашумели и почти сразу пошли вон. Уходили они уже не у Ивана под окнами, а на другую сторону, на улицу. В доме опять стало тихо. Иван убрал шпагу в ножны, отошел от двери и опять сел на софу.

И сидел он тогда долго! В голове все перепуталось, и он вначале ни о чем не думал, в голове были не мысли, а какие-то обрывки. И еще очень хотелось, чтобы скорей пришел Клямке, чтобы дальше что-то делать, а не сидеть просто так. Но Клямке не было и не было. И его фрау тоже как куда пропала. В доме было совсем тихо. Ну еще бы, думал Иван, переполошили ее вон как! Ну да это всегда так бывает, этим же в такое время только попадись. Это же какие уже люди? Им вдруг стало можно все, что хочешь, а это покрепче любой водки. И они тогда просто звереют, и им же тогда все равно, кто перед ними. Вот как хотя бы в прошлый раз, сколько тогда было императору? Да всего год с небольшим. А лейб-кампанцам что! Они вбежали к нему в спальню, няньку сразу в сторону, то есть дали в зубы, чтобы не орала, а самого его в охапку и завернули в мантию, а мантия была длиннющая и скользкая, и он упал. Они его подняли и смеялись. А государыня Елизавета, а она наутро уже стала государыней, сказала про него: какой милый мальчик. И больше его с тех пор никто не видел! Вначале говорили, что его отвезут в Германию, к его дальним дядькам и теткам, и уже даже повезли туда и довезли до Риги… И там он вдруг пропал. Потому что, говорили знающие люди, если бы он только оказался в Германии, то там обязательно нашлись бы такие люди, которые его сперва бы вырастили, выучили, а после дали ему войско, с которым он бы вернулся в Россию и опять стал императором, а дщерь Петрову бы ссадили! Потому что ему присягали, потому что он законный император — Иоанн Шестой Антонович, а дщерь Петрова рождена вне брака… А так Иоанн вдруг пропал, увезли его куда-то, спрятали, и дщерь осталась царствовать. И об Иоанне никогда никак не поминала. И также и другим поминать не велела — строжайше, а непослушным усекали языки. Вот и молчали все, да и никто толком не знал, что с Иоанном и где он…

А Клямке где? Иван опять прислушался. В доме было тихо. Иван встал и подошел к окну, посмотрел на улицу, ничего особенного там не увидел, но все равно подумал, что как бы и в самом деле его немца не схватили. В прошлый же раз как их хватали! И сколько их перебили тогда, сколько их домов пожгли, лавок пограбили! А Клямке, если его сейчас схватят, ему приставят ствол к затылку и велят: веди, показывай! Но это если его схватят. А могут ведь и не схватить…

И точно: во дворе от улицы послышались шаги. Это были шаги Клямке. Клямке шел один и не спешил. Иван вернулся от окна, сел на софу и подумал, что что-то очень долго Клямке не было. Ну да хорошо, что хоть живой вернулся и как будто бы один. А в коридоре что-то тихо говорили — женским голосом и по-немецки. Потом в дверь постучали. Иван, не вставая, ответил:

— Открыто.