Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Господин комендант

Но на самом деле он об этом почти ничего не сказал. То есть сказано им тогда было, конечно, много, но всякий раз о чем-нибудь другом. Так, когда они только вышли из дворца, царь жестом остановил Ивана, после многозначительно кивнул в ту сторону, куда ушла царица, и так же многозначительно сказал:

— Теперь ты все понял. Теперь тебе ничего не нужно объяснять. Только я еще напомню, что я с этой женщиной живу… нет, уже просто состою в законном браке уже целых восемнадцать лет! Пойдем!

И они пошли дальше, в парк. Там царь довольно скоро остановился. К нему сразу же подошел голштинский офицер и доложил, что все уже готово. Царь сказал, что он сейчас будет, и отпустил голштинца. И когда царь с Иваном опять остались вдвоем, царь сказал:

— У меня чутье, Иван. Я же прирожденный охотник. Поэтому я сразу понял, почуял, что ты меня не предашь! — Тут он даже взял Ивана за пуговицу мундира, дернул ее, будто хотел оторвать, и сердито спросил: — Разве не так?

— Так! — растерянно сказал Иван. — Я присягал!

— Э! — насмешливо сказал царь, отпуская Иванову пуговицу. — Если бы все было так просто, Иван. А то как раз наоборот: те, которые крепче клянутся, после первыми и предают. Но мы не о них сейчас говорим, а о тебе. Неси, Иван, службу, выполняй, что тебе было велено, а я помню, что я тебе обещал. Я говорил, что ты потом можешь просить чего хочешь. А можешь, — сказал он и даже усмехнулся, — а можешь и уже сейчас попросить. Так чего ты хочешь, Иван? — продолжал он, опять беря его за пуговицу. — Ну! Говори!

Иван крепко смутился, но все же сказал:

— Благодарю, ваше величество, но я сперва отслужу, а потом уже буду просить.

— И правильно! — сказал царь. — Правильно! Я бы сам так же на твоем месте ответил. Да и чего тут спешить? Служба у тебя будет недолгая. Сейчас я приеду туда обратно и распоряжусь, чтобы тебе сюда прислали эскадрон. И потом завтра тебе надо будет с ними один день здесь пробыть, а уже послезавтра, я так думаю, я опять сюда приеду, это будет утром, и мы это дело совсем завершим. Вот и все!

— А… — сказал было Иван, но, посмотрев на царя, сразу замолчал.

Царю это понравилось, он одобрительно кивнул, после сказал:

— И не забывай, что на тебя возложена великая честь — охранять государыню. И охранять с особым тщанием. Ты меня понял?

Иван отдал честь.

— Вот это хорошо, — сказал царь. — Люблю, когда мне не задают лишних вопросов. Мы же не малые дети, Иван, мы же и так все понимаем. Правда?

Иван кивнул.

— Ты чего это?! — сердито спросил царь. — Мы с тобой что, водку пьем? Ты почему мне киваешь? Ты на службе или где?!

Иван встал во фрунт и отдал честь.

— Вот так оно намного лучше, — сказал царь уже не так сердито. — Распустила вас тетушка. Вот что такое бабье воспитание! Так и Пауля испортили. Он теперь не будущий солдат, а неизвестно кто. Кисель какой-то! А!

Тут царь вдруг резко развернулся и пошел по аллее. Но уже шагов через пять опять так же вдруг резко остановился, обернулся и сказал Ивану:

— И еще вот что помни: отныне ты никому, кроме меня, не подчиняешься. Только мне и присяге, понятно?!

Иван отдал честь. Царь засмеялся и сказал:

— Я рад, что ты мне попался. И Дружок тоже сразу тебя признал. Помнишь Дружка?

— Так точно! — ответил Иван.

— Пф! — в сердцах воскликнул царь. — Какие вы все скучные, Иван! С вами просто умрешь со скуки! — Тут он опять развернулся и, уже больше ничего не говоря, пошел по аллее и очень быстро скрылся за деревьями.

А после в той же стороне зацокали копыта — и они все уехали. Иван постоял еще немного, послушал, но больше ничего не услышал и пошел обратно. В голове у него все было перепутано, думать ни о чем не получалось.

Когда Иван вернулся ко дворцу, там возле парадного входа стояли давешние караульные — несколько солдат во главе с сержантом. Судя по мундирам, это были семеновцы. А так, конечно, это был не караул, а черт знает что, потому что половина их была без ружей, а один солдат даже без шляпы. И, что всего ужаснее, так это то, что они всего этого нисколько не смущались. Мало того: они даже и не подумали приветствовать Ивана, а только теснее сбились в кучу. Ладно, подумал Иван, не мое это дело, не хватало мне еще с пехотой разбираться. И, остановившись перед ними, он, не скрывая раздражения, спросил:

— Вы кто такие?

— Семеновские мы, — очень спокойным голосом ответил сержант. — Второй батальон, рота капитана Тягунова.

— А сам ты кто? — спросил Иван.

— А сам я сержант Колупаев, — ответил сержант, по всему видно — человек бывалый. И еще он слишком много себе позволяет, очень сердито подумал Иван.

А сержант опять заговорил все тем же спокойным голосом:

— Да вы, ваше благородие, не гневайтесь. Мы тут уже три года. Заменяемся, конечно! А так все равно три. И здесь всегда тихо. А вы, позвольте спросить, из самого оттуда только что?

— Да, только что, — сердито ответил Иван. — Сколько вас здесь всего?

— Здесь четверо, — ответил Колупаев. — И в караульном еще столько же. И еще в казарме тоже столько. Там спят.

— Так! — сказал Иван, чтобы хоть что-нибудь сказать. И сразу опять подумал, что здесь черт знает что творится, что царь прав, что это все бабье воспитание…

Но спохватился и убрал руки за спину, покачался на каблуках, после еще раз — теперь уже по одному рассмотрел караульных — и заговорил уже вот как:

— Ладно, пускай будет так. Только чтобы привели себя в порядок. Это, значит, шляпы, ружья, подсумки и все остальное. Потому что это служба. И остальным тоже служить! Ты, — и он указал на одного из солдат, — сейчас сбегаешь к ним и приведешь их всех сюда. И чтобы не в таком собачьем виде! А чтобы при оружии, по форме, и чтобы блеск в глазах! А не то зарублю! — И тут он и вправду схватился за шпагу. Но после сразу успокоился и убрал руку, потому что это было напускное, и продолжал уже нормальным голосом: — А ты, Колупаев, пока пойдешь со мной и покажешь все наше расположение. Ну, или парк. Пойдем!

И они пошли. Расположение, как того и опасался Иван, было весьма неудачным. То есть, с одной стороны, это был, конечно, очень красивый, ухоженный, настоящий царский парк. Но если смотреть с другой, служебной стороны, то местность тут была весьма пересеченная, вся густо поросшая кустами и деревьями. Также много было всяких гротов, беседок, фонтанов или даже просто отдельно стоящих статуй, которые сильно усложняли обзор. И вот что еще: где кончалось их расположение и где начиналось расположение майора Игнатьева, а он держал здешний Большой дворец, понять было невозможно. Да и самого Игнатьева, сказал Колупаев, тоже никогда нигде не доискаться. «А вот зато щеки у него, вы извините, ваше благородие…» — начал было Колупаев… Но спохватился, замолчал и повел Ивана дальше. Дальше был причал и берег моря. Ночь была светлая, белая, но все равно это уже был не день. Колупаев показал направо и чуть в море и сказал, что в хорошую погоду отсюда видна Петропавловская крепость. Иван стал смотреть туда, куда показал Колупаев, но ничего, конечно, не высмотрел, зато вспомнил про Литейную и про все тамошнее остальное, ему сразу стало очень досадно, и он отвернулся. Но тут же опомнился и повернулся обратно, а после посмотрел на Колупаева и как бы между прочим сказал, что за подобный неуставной вид он бы у них в Померании из передовой траншеи не вылезал бы. Колупаев покорно молчал. Тогда Иван сказал, что это только начало и что пусть он, Колупаев, всем своим скажет, что с завтрашнего дня у них начнется новая, настоящая служба. Колупаев согласился, что начнется, после пробурчал что-то себе под нос, вроде как что-то про немцев, и они пошли обратно.

Там их ждали уже все двенадцать подчиненных Колупаева. Теперь в них порядка было много больше, это Иван сразу отметил. Но промолчал, прошел вдоль строя и, конечно, нашел кое-какие неполадки, однако опять ничего насказал, потому что сразу брать в короткие гужи нельзя. И он дал отмашку, постоял, еще раз осмотрел их всех и сказал, что поступил такой приказ, чтобы они сегодня в ночь стояли в карауле все. И они будут стоять! Зато потом их сразу всех сменят. Подойдут драгуны, эскадрон, может, даже, он уже подходит. Но пока они будут стоять и ждать драгун. И еще вот что, чтобы зарубили на носу: караул сегодня наиважный. Вот он сейчас от них уйдет, потому что у него еще есть другие дела, а Колупаев их расставит, всех, а он, господин ротмистр и с сегодняшнего здешний комендант, через полчаса выйдет обратно и все проверит. И если вдруг не дай Бог что, то он тогда будет лично ходатайствовать перед вышестоящим начальством, чтобы их всех заперли в Померанию — немедленно. Колупаев стоял, вытянувшись во фрунт, и молчал, так же молчали и солдаты. Иван еще раз повторил:

— Да, в Померанию! — и, резко развернувшись, вошел во дворец.

Во дворце, в Парадной зале, уже было темно, все свечи погашены. Иван остановился при пороге, осмотрелся и увидел, что справа от него, возле одной из боковых дверей, стоит царицын гардеробмейстер Шкурин. Но Иван с ним знаком еще не был, он только подумал, что это тот самый служитель, который приносил царю раскуренную трубку. Заметив, что Иван на него смотрит, Шкурин ему важно поклонился. Иван подошел к Шкурину и по-простому спросил:

— Тебя как зовут, дядя?

Шкурин обиделся.

— Василий Григорьевич мы! — важно ответил он. — Гардеробмейстер ее императорского величества Екатерины Алексеевны. А ты кто?

— Царский курьер, — просто сказал Иван. — По особо важным поручениям. — И тут же спросил: — Как тут у вас? Надеюсь, все в порядке?

Шкурин кивнул. Иван еще спросил:

— Что государыня?

Шкурин удивленно посмотрел на Ивана, после ответил:

— Она отдыхает. А что, прикажете будить?

— Нет, зачем! — сказал Иван. — Отдыхают — это хорошо. Мы же, Василий Григорьевич, здесь для того и поставлены, чтобы это всегда было так: ночью покой.

— Так это у нас и раньше, еще до вас, так всегда было, — сказал Шкурин.

— И это хорошо, — сказал Иван. — А теперь будет еще лучше.

— Чем? — спросил Шкурин.

— Порядком, — ответил Иван.

— Каким?

— Вышеуказанным! — сказал Иван и даже поднял вверх указательный палец. После чего строго добавил: — И вот что еще немаловажно, любезный Василий Григорьевич: я человек военный, а это знаешь что такое?

Шкурин подумал и пожал плечами. Иван недобро усмехнулся и сказал:

— А это означает вот что: я жить долго не собираюсь. На войне же всякое всегда может случиться. Поэтому я спорить не люблю, мне это некогда. Зато я люблю, чтобы все было просто и ясно. И чтобы оно так было, а не только говорилось. Вот как сегодня: мне было сказано, чтобы здесь отныне был порядок, и он отныне будет. — И тут же строго спросил: — Понял?!

— Так точно! — быстро сказал Шкурин.

— Вот то-то! — похвалил его Иван. — А теперь, дядя, — и слово «дядя» он сказал с нажимом, — проведи-ка меня здесь по всем вашим закоулкам и все покажи, где здесь какие двери, окна, лестницы, подвалы и прочее. Я же теперь за это все в ответе.

— Но, сударь, уже очень поздно, все спят! — очень тихо сказал Шкурин. — Вдруг мы кого разбудим?

— А мы осторожно! — ответил Иван, и это тоже очень тихим голосом. И так же тихо продолжал: — Ты же, дядя, здесь все закоулки знаешь. У меня на тебя вся надежда. Пойдем!

— Извольте, — сказал Шкурин.

И они пошли. И опять, как и совсем недавно в парке, Иван очень скоро убедился, что этот красавец дворец ему с его солдатами ни за что не удержать, если вдруг чего случится. А чего может случиться, тут же думал он, идя следом за Шкуриным. Ничего не может, вот как надо думать, думал он дальше. Шкурин же время от времени останавливался и говорил вроде того, что эта дверь в буфетную, а эта в кухню. А эта в Китайский кабинет. А эта лестница туда-то и туда-то, там людская. И так далее. Иван кивал и даже делал вид, что он все это запоминает, хотя на самом деле он думал о совсем другом — что он попал в весьма недобрую историю. Ведь получается что? Что вот завтра царь с царицей помирятся, и кто тогда будет во всем виноват? Господин ротмистр, кто же еще. Которого никто сюда не звал, а он все равно явился, и никому не дал покоя, и еще слышал, как царицу обозвали бранным словом. Так в Померанию его обратно, в авангард, думал Иван, идя следом за Шкуриным уже по галерее. Галерея была очень длинная, с обеих сторон сплошные окна, такую очень легко штурмовать, продолжал думать Иван. Окна, думал, до самой земли, сюда можно даже конно въехать. Только никто въезжать не собирается! Никому здесь ничего не нужно, а нужно только одному царю, думал Иван, входя в павильон.

— Люстгауз, — сказал Шкурин и остановился.

Иван остановился рядом. Шкурин посмотрел наверх, Иван посмотрел тоже — и увидел в потолке окно, а в том окне серое предрассветное небо.

— Называется фонарик, — сказал Шкурин.

Иван кивнул и посмотрел на него. Шкурин сказал:

— Дальше ходу нет. И здесь тоже, как видите, пусто. Так что пожалуйте опять за мной обратно. Осмотрим левое крыло.

Они опять пошли по галерее. Иван спросил у идущего впереди Шкурина:

— А левое крыло такое же?

— Такое же, — ответил Шкурин, не оборачиваясь. — Только там кабинеты такие: Секретарский и Морской. И тоже опять службы. И высочайшая опочивальня.

Пока он это говорил, они опять вошли в Парадную залу и там остановились. Шкурин вопросительно посмотрел на Ивана. Иван повел бровями и сказал:

— Нет, я и так все там представляю. Туда не пойдем. — Подумал и сказал: — Симметрия!

Шкурин кивнул.

— А где у вас здесь казарма? — спросил Иван. — И кордегардия.

— В Восточном флигеле, вон там, — ответил Шкурин и даже показал рукой. — Колупаев вас проводит, если надо.

— Благодарю, — сказал Иван, повернулся и пошел к двери, в пороге остановился, повернулся и сказал теперь уже такое: — И еще вот что, Василий Григорьевич. Такая же у нас служба, сами понимаете. Так что если к вам вдруг придет Колупаев, или даже кто из солдат, и велит вам ко мне явиться, так вы являйтесь сразу же.

— Как? — удивленно спросил Шкурин. — Вы что, собираетесь остаться в кордегардии?

— Да, — сказал Иван. — А что?

— Так это… — смущенно сказал Шкурин. — Я же вам уже здесь приготовил. В Китайском павильоне постелил. И я же там совсем рядом, через стенку. Не нужно никого тревожить, если что. И чего там, в кордегардии?

— Служба, Василий Григорьевич, служба, — ответил Иван. — Отдыхай, а мы тебя пока постережем, — и вышел.

На крыльце Иван остановился и осмотрелся. Было почти совсем светло. Солнце уже, наверное, взошло, подумал Иван, просто здесь, в парке, его за деревьями еще не видно. То есть, значит, уже утро, а обещанного эскадрона все нет. И, скорее всего, его и не будет. Потому что царь, подумал Иван дальше… И тут он даже в мыслях осекся, не стал думать дальше. А то сперва подумаешь, а после скажешь вслух, а кому это нужно? Никому! Нужно только одно: исполнять то, что тебе поручили. Подумав так, Иван сошел с крыльца и пошел проверять посты.

С постами было хорошо: все они стояли по местам. Мало того: никто не спал и даже не подремывал, ружья у всех были к ноге, штык на отлет. А при подходе — сразу на плечо, потом на караул, и это четко, без лишних приемов. Иван давал отмашки — и ружья опять приставлялись. Иван шел дальше, ничего не говоря. А что было, думал он сердито, говорить? Что сдача должна быть по смене, а смены нет и не будет, так, что ли?

Пройдя восемь постов, Иван остановился. В парке было совсем тихо, хоть бы какая птица прочирикала — так нет. Эх, сердито подумал Иван, нужно было отвечать, что он не понимает по-немецки, тогда бы никакого разговора дальше не было, и он бы поехал не сюда, а на Литейную, и там бы его встретили не так, как здесь… И все остальное прочее, уже совсем сердито подумал Иван, повернулся влево и увидел Колупаева, который стоял на крыльце небольшого кирпичного дома. Это, наверное, и есть Восточный флигель, подумал Иван — и повернул в ту сторону.

Когда он подошел туда, Колупаев широко заулыбался и сказал:

— А вот и вы, ваше благородие. А то я уже хотел идти вас искать. Вам же царский кофей принесли.

— Как это царский? — не понял Иван.

— А это потому, что в царской чашке, — сказал Колупаев. — И царский человек принес.

— Шкурин?

— Так точно. Извольте за мной.

Они вошли во флигель, в сенях резко повернули и оказались в кордегардии.

В кордегардии порядку было мало, Иван даже поморщился… И тут он увидел чашку на столе. Чашка и вправду была очень красивая, тонкой саксонской работы, на таком же тонком и красивом блюдечке. И там же, с краю блюдечка, был положен кренделек. Кофей был еще горячий, потому что давал сильный дух. Царский кофей, подумал Иван. Но тут же подумал: нет, царицын.

— Приступайте, ваше благородие, а то остынет, — сказал Колупаев.

Иван прошел к столу, сел, еще раз посмотрел на чашку и подумал, что вот уже и здесь есть польза, потому что, во-первых, ему уже давно хотелось чего-нибудь горячего, а во-вторых, тут же подумалось, после можно будет всем рассказывать, что он пил из царской чашки. И что, может, это ему сама царица этот кофей заваривала. Иван пригубил кофею, кофей был немного жидковат, а так вполне приличный. И кренделек был очень вкусный, как в Великих Лапах, когда он в первый раз туда приехал. Тогда, вспомнил Иван, как только Базыль ввел его в дядин дом, а правильней, в палац, так дядя сразу закричал, чтобы панычу подали кренделей и молока. И этим молоком он после еще долго его донимал, заставляя пить и пить, потому что, говорил, водки ты еще напьешься, Янка, а вот молока давать тебе уже не будут, а от него вся наша сила и наша белая кость. А кофей дядя совсем не любил. И уже если он чего-то не любил, подумал Иван — и подумал почему-то очень медленно, как будто во сне. И еще подумал: будто отравили. А потом почувствовал, как кто-то тронул его за плечо и сказал Колупаевским голосом:

— Вы бы разувались, ваше благородие. Или позвольте вам помочь. А то вы себя совсем не жалеете.

— Э! — громко сказал Иван. — Я не сплю! Я должен дождаться эскадрона!

— Так и дождетесь, — сказал Колупаев. — В засаде ждать еще способнее. Лежмя. Вон там лежмя, уже постелено, — и он указал, где.

А и вправду, подумал Иван, ему раньше после Померании всегда давали три дня на отдых. А теперь совсем ничего! Ну да это не беда, тут же подумал он дальше, встал и принялся ходить взад-вперед по кордегардии, время от времени поглядывая на лавку, на которой лежала заботливо постеленная Колупаевым шинель. «Выйдем в отставку, тогда выспимся, — думал Иван, — а пока нужно дождаться эскадрона. Ну а если его не дождемся, то дождемся чего-нибудь другого».