Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Как было

Летом в Петербурге ночи почти не бывает. Поэтому когда Иван проснулся и открыл глаза, он никак не мог понять, сколько сейчас времени. Может, думал он, пора уже вставать и ехать в Ропшу. Или, может, еще рано? Ат, дрянь какая, сердито думал Иван, никогда с ним такого еще не было, он раньше всегда был при часах, а тут, уезжая, забыл. Или оставил в штабе на столе. Или на квартире, когда собирался, а Мишка ему не напомнил. Или просто где украли? Вот тогда совсем жаль! Часы же у него были завидные, французские, мастер Андре Карон, золотые. За полгода только на секунду убегали, а что такое секунда! Но, правда, тут же подумал Иван, за секунду пуля долетает. Это ядра летят долго, особенно если работает осадная артиллерия, они же бьют навесом, из укрытий. А пуля — это почти всегда рядом. Это смотришь в черную дырку и думаешь, что там сейчас нажмут на курок — и оттуда вылетит пуля, и это так быстро, что ты ее и не заметишь. И дыма тоже не увидишь, потому что ты уже будешь убит. А вначале видишь дырку — очень черную…

Ат, привязалась же, очень сердито подумал Иван и даже проморгался, а после даже лег на другой бок, к стене, и зажмурился…

Но так стало только еще хуже, потому что Иван теперь увидел, что вокруг него болото, очень топкое, то есть настоящая дрыгва, гиблое место, а он стоит себе, держит в руках ружье наперевес. А рядом с ним стоит Варьят, это такой пегий, ласковый песик, очень чуткий. Варьят крутит носом, нюхает. Ат, думает Иван, нужно открыть глаза, не нужно смотреть это дальше, он же один раз это уже видел, зачем ему еще раз смотреть, судьбу испытывать! То есть думает он совершенно правильно…

А вот открыть не может! То есть он стоит как раз с открытыми глазами и все вокруг видит, но он же понимает: это все не настоящее, это сон, ему нужно проснуться!..

Но не получилось — и он стоял дальше. Варьят тоже стоял и нюхал. А после вдруг заскулил, быстро оглянулся на Ивана, а после вдруг радостно взвизгнул — и побежал по кустам, по дрыгве. И Иван за ним побежал, как только мог быстро. Долго они бежали по дрыгве, Иван крепко устал и уже хотел крикнуть Варьяту, чтобы тот остановился. Но тут Варьят как кинулся — и поднял уток. Иван вскинул ружье, прицелился, бабахнул — и еще успел увидеть, как одну из них аж подбросило вверх, перья из нее посыпались, а остальные кинулись вбок! А Варьят загавчил — и туда!..

И больше ничего не видно, все стало в дыму. Иван опустил ружье и принялся ждать. Думал, что Варьят сейчас опять загавчит, как только найдет утку.

Но Варьят молчал, как будто в дрыгву провалился. А дым уже рассеялся. Иван стоял посреди дрыгвы, дальше впереди, он знал, было озеро, утки туда улетели. Улетели три, четвертая упала, Варьят за ней побежал и вот что-то никак не возвращается. Иван еще немного подождал, после начал звать: «Варьят!», «Варьят!» Варьят не отзывался. Ивана взяла злость — и он пошел вперед. Шел, шел, после опять остановился, начал опять звать Варьята, но Варьят опять не отзывался. И по сегодняшнему разумению Иван сел бы на кочку и принялся бы ждать Варьята, потому что место там было не очень доброе, там же уже много всякого случалось.

Но тогда Ивану было сколько? Семнадцать лет всего, то есть самая дурь! Он тогда уже без Базыля, сам, приехал к дяде на вакации, и эти как только про это узнали, сразу, конечно же, наехали, и была славная, как это называется, потычка. И так все лето после было славное, потому что скоро была еще одна потычка, это уже на Карпицком лугу, и после еще одна, возле запруды, Ивана тогда даже лошадь сбросила, но он ловко упал, дядя его хвалил. И так, одно дело к другому, лето почти кончилось, нужно было уже собираться обратно, на учебу в корпус, браться, как говорил дядя, за ум. И вот уже завтра нужно было ехать. Но Иван с вечера сказал, что он еще раз сходит один, сам, на уток, и недалеко, он же не дурень. И вот встал еще затемно, взял Варьята и пошел. И ходил, ходил, ходил — но ничего не выходил. Куда все утки подевались, непонятно! И вдруг Варьят поднял, Иван выстрелил, попал, Варьят побежал подбирать.

А вот теперь нет его, и нет, и нет! Иван стоял, смотрел, посматривал, после еще прошел, после еще, и дальше дрыгва уже кончилась, началось озеро, тоже Карпицкое, оно там, с того края, все сильно заросшее, там ничего не видно. Но вдруг как будто Варьят гавкнул! Иван пошел туда, остановился, потому что трава громко шуршала, ничего другого слышно не было…

И опять услышал: Варьят гавкнул! Да что это такое, сердито подумал Иван, кого он там так напугался? Варьят — и напугался! Что его там, Цмок схватил, что ли?! Ат Цмок! И Иван шагнул было вперед…

Но там было очень топко, Иван сразу крепко провалился, ему стало жалко ружья, он обернулся, положил ружье на кочку, чтобы оно не замочилось, и пошел дальше, к озеру. Шел, шел, прошел шагов с десяток, даже больше…

И вдруг слышит — сзади шум! Он обернулся…

И только подумал: ат! Потому что а что еще думать, если он увидел, что сзади, на той самой кочке, где он положил свое ружье, стоит пан Хвацкий, а рядом с ним Гардусь, его каштелян, и они оба с ружьями наперевес. А его, Иваново, ружье у них под ногами! Нет, даже еще хуже: Хвацкий на него наступил, оно уже наполовину в дрыгве утопилось. А Хвацкий смотрит на Ивана и усмехается. А Иван смотрит на Хвацкого. И Хвацкий начинает поднимать, точнее, наводить свое ружье. И вот он уже навел совсем, взял, как говорится, правильный прицел, и теперь стоит и усмехается. И рядом с ним Гардусь, и этот тоже усмехается, но он свое ружье не поднимает, потому что он не пан, ему вперед нельзя…

Да Иван на него и не смотрит! А смотрит на дырку в ружье Хвацкого. И ни о чем не думает. Потому что а чего тут думать! Это же не сегодня началось, думал тогда Иван, а это уже двести лет идет, и сколько уже за это время с нашей и их сторон славных панов полегло! Тогда чего он ждет?! И чего у него руки дрожат?! Вот о чем тогда думал Иван, глядя в проклятую дырку!..

И вдруг она вверх кинулась! И сразу же бабахнуло! И Хвацкий закричал:

— Чего уставился?! Никогда меня не видел, что ли?!

А сам уже скрылся в дыму! Иван его уже не видел. И Гардуся тоже. Только было слышно, как Гардусь закашлялся. А после зачавкали шаги. А после шаги стихли. Иван постоял еще немного, послушал, но уже не было слышно ни Варьята, ни Хвацкого с Гардусем. А после, когда дым рассеялся, он их и не увидел. Он тогда вернулся к кочке, вытащил из грязи свое, загвазданное ими ружье, и начал его обтирать. А после сел на кочку, положил ружье на колени и ни о чем не думал, а просто смотрел перед собой и вспоминал о том, как это было.

После вдруг показался Варьят — выбежал из кустов. Варьят был без утки и поэтому близко не подходил, чувствовал свою вину. Но Иван на него не ругался, а просто встал, сказал идти за ним — и они пошли обратно, в Великие Лапы. Там дядя Тодар крепко удивлялся и выпытывал, не падал ли Иван перед Хвацким, не валялся ли в грязи и не просил ли пощады. Иван сказал, что ничего такого не было. Дядя тогда долго молчал, думал, к чему бы это такое, но так ничего не придумал. А на следующий день Иван уехал. И так получилось, что с того раза он больше в Великих Лапах не был.

А после будет ли? Подумав так, Иван сел на софе и прислушался. А так как времени уже прошло достаточно, то в доме уже что-то слышалось: ходили люди, открывались, закрывались двери, кто-то кому-то что-то громко говорил, наказывал. И по двору, слышал Иван, тоже ходили, спрашивали, где дрова и особенно — где Кешка-подлец. Значит, уже совсем утро, подумал Иван, значит, пора в Ропшу. А что там будет? Иван поднял руку, медленно перекрестился. А только опустил ее — сразу же за дверью, далеко по коридору, заскрипел паркет. Иван сел ровненько. Открылась дверь, вошел Семен. Семен был одет кучером, Иван молча удивился, поднял брови. Зато Семен молчать не стал, сразу сказал:

— Барин, вставай. Не то спозднимся.

— Куда? — спросил Иван.

— В Хропшу, куда же еще, — сказал Семен, нахально улыбаясь. И тут же нахально прибавил: — За рыбой! — И поднял руку, и, не давая Ивану спросить, продолжал: — За форелью, барин, за какой же еще рыбой. В Хропше знатная форель! А нам за полцены отдают, барин, потому что ты ловко с ними сторговался. Торговался, торговался, барин! — продолжал Семен уже совсем настойчиво. — Да и какой ты барин? Ты хозяин! Ты — Хромов Фрол Спиридонович, перекупщик, у тебя склады на Выборгской, ты рыбный поставщик двора! Ну, — тут Семен как бы задумался, потом сказал: — Ну, не двора, это ты врешь, а на Выборгской тебя все знают. По трактирам. На, держи!

И он подал Ивану паспорт. Иван развернул его и стал читать. Это и вправду был паспорт на Хромова, купца двадцати семи лет, лицом чистого, нос продолговатый, и так далее. Иван прочел все это и опять сложил, и повертел, не зная, что с ним делать, а потом положил на софу.

— Степан! — позвал Семен.

Вошел Степан, принес переодеться. Одежда была новая, добротная, подобранная точно на Ивана. Иван, переодевшись, подошел к стене и посмотрелся в зеркало. И усмехнулся! Потому что ему сразу вспомнился Кондрат Камчатка. Ведь же и венгерка у него была почти такая же, и такие же шнуры, такой же пояс. Только еще кистеня не хватает, подумал Иван. Или у Семена есть? И оглянулся. Семен строго сказал:

— Барин, надо спешно ехать. И еще же надо подхарчиться. Степан!

И они пошли в столовую. В столовой тогда тоже все было иначе: была только гречневая каша с салом и чай с кренделями, и это все. Семен сказал, что он уже поел, и поэтому просто сидел рядом, пока Иван ел. А после подмигнул Степану, и тот поднес Ивану стопку простой белой. Иван понюхал и поморщился.

— Давай, давай! — сказал Семен. — Пусть будет дух. С духом тебе будет больше веры.

Иван выпил, постаравшись не кривиться, утер губы салфеткой и встал. Семен тоже сразу встал, заторопился, и они пошли вниз. Внизу, во дворе на задах, их уже ждала коляска. Семен сел на козлы, Иван седоком и спросил:

— Тебя как теперь звать?

— Устин, Фрол Спиридонович, — сказал Семен. — Поехали!

И он резко дернул вожжи, они тронулись. Иван молчал. Они выехали со двора, проехали вдоль своего забора, и, выехав на улицу, Семен уже хотел было поворачивать направо, к Трем Рукам. Но Иван вдруг грозно приказал:

— Налево! Я кому сказал!

Семен от неожиданности растерялся и взял налево. А после было уже поздно выправлять, и они так налево и поехали, и взъехали на мост, переехали через Фонтанку и дальше поехали пока что прямо. Впереди стояли караульные. Их, кстати отметить, тогда было везде по городу. Семен сказал, не оборачиваясь:

— Ты, Фрол Спиридонович, что, охренел? Вот нас сейчас возьмут! Куда мы едем?

— На Литейную, — сказал Иван. — А нет, так я сойду.

Семен что-то тихо пробурчал себе под нос. Они проехали еще и миновали караульных. Но уже на следующем перекрестке был виден новый караул.

— Чего это они сегодня здесь везде? — спросил Иван.

— Не могу знать, хозяин, — очень сердито ответил Семен, так же сердито дергая вожжи. — Люди всякое болтают! Одни болтают, что это после вчерашнего, когда эти перепились и пришли ночью к царице и трясли ее как грушу. А вот теперь везде порядок! Теперь не пройдут! А еще люди болтают, что не так все тихо, как хотелось бы, что кое-где по казармам уже пошли разговоры, что за полпива отца продали, куда это годится, надо ее обратно ссаживать. Понятно? — Тут Семен даже обернулся и сказал совсем сердито: — А нам надо за рыбой, срочно! А ты: Литейная, Литейная!

— Караул! — сказал Иван.

Семен сразу развернулся, взялся править. Миновали караул, еще проехали, после Иван тихо сказал:

— Теперь направо.

— Знаю, — сказал Семен и повернул направо. Теперь они ехали прямо к Литейной. Семен в сердцах сказал: — Литейная! Да никакая не Литейная, а съезжая нам будет, вот что! И ноздри! — и хлестнул вожжами. Теперь Иван с Семеном ехали быстрей, оба молчали. Иван смотрел вперед и ни о чем не думал, не загадывал. Они опять проехали мимо еще одного караула, теперь им было уже близко, Иван сунул руку за пазуху, туда, где у него был спрятан портмонет, а в портмонете заговоренное колечко с красным камешком. Красный, подумал Иван, — это страсть. Но и кровь, тут же подумал Иван, осматриваясь по сторонам. По сторонам было пусто. Хмель тогда уже из всех вышел, да и караулов было слишком много, чтобы у подлого народа была охота просто так болтаться по улицам и заходить в питейные, где можно было встретить сами знаете кого — так говорили!

А вот Иван о нем тогда совсем не думал, и когда они еще раз повернули, он сказал:

— Я же не дурень, Сеня, я все понимаю. И заходить к ней я не буду. А мы с тобой только под окна подъедем и остановимся. Я на нее только гляну — и все, и уезжаем, куда скажешь!

Семен ничего не ответил, а только прищелкнул вожжами. Они еще молча проехали, улица была пустая, только впереди, на следующем перекрестке, был виден новый караул. Семен через плечо сказал:

— А она что, в окне будет сидеть, так, что ли?!

— Ну, мало ли, — сказал Иван.

— Не мало ли! — сказал Семен. — А у меня колесо вдруг слетит, что тогда?! — И он еще раз огрел лошадей. А после опять и опять. Лошади побежали быстрее — это уже, конечно, после караульных — и завернули, выехали на Литейную, там Семен их придержал, и они опять поехали чинно. А потом, когда совсем подъехали, и Семен остановил коляску, и сошел, и начал ходить вокруг нее и постукивать сапогом по колесам…

Иван сидел ни жив ни мертв и сперва даже боялся поднять голову, думал, что его и так сейчас признают и окликнут. Но не окликнули. Тогда он осторожно поднял голову. И увидел в окне Трофимовну! Трофимовна сразу узнала его, радостно заулыбалась и уже хотела было кричать, но Иван сделал ей вот так рукой — и она согласно закивала, закивала головой, а потом быстро исчезла. Это, Иван догадался, она побежала к Анюте позвать ее к окну. Иван опять полез за пазуху, к колечку…

Но тут Семен сердито чертыхнулся, быстро сказал:

— Иван, держись! — и кинулся на козлы, схватил вожжи — и принялся хлестать, хлестать, хлестать по лошадям, лошади взвились, помчались! А сзади, от перекрестка, за ними следом бежали солдаты с офицером, офицер что-то кричал, грозился…

А в окне, вместо Трофимовны, показалась чья-то голова. Нет, не чья-то, а Анютина! Иван ее не рассмотрел, конечно, но он знал — это была Анюта! А она знала, что это он в коляске, он к ней ехал, и его могли убить, да по нему уже стреляют! Только разве им попасть?! И они мимо, мимо, мимо! А Семен стегал, стегал, стегал — и они умчались, скрылись за углом, они остались живы, невредимы. Семен сел на козлы и поправил букли, стер пот со лба и сказал:

— Пока что еще живы. Но это только пока что. — А после добавил совсем строго: — И хватит валять дурака, едем за рыбой!

И они поехали. А так как бумаги у них были выправлены справно, а также и вид у них у самих, то есть у Ивана с Семеном, был очень даже убедительный, то их нигде особо не задерживали, и они ехали себе и ехали, мотали, как говорил Семен, версты и мало-помалу приближались к Ропше. Но не напрямик, конечно, приближались, а взяли вокруг Сарского, через Горелово, и уже только после опять прямо. Клушин не дремлет, сказал тогда Семен, когда съезжал с главной дороги. А мы, прибавил, не спешим. И он и вправду щадил лошадей. Но Иван знал, зачем это ему: чтобы потом, если вдруг что, можно было гнать во всю мочь.

Но пока такой необходимости не было, их, повторим, никто особо не задерживал и, уже тем более, никаких подозрений не выказывал. Да у них же тогда с собой никакого оружия не было, по крайней мере у Ивана, и он из-за этого чувствовал себя очень неловко, будто он был голый, что ли. А Семену вроде было хорошо. Он сидел себе на козлах, правил и насвистывал. А разговора между ними никакого не было. Да вначале, то есть сразу после всего того, что с ними приключилось на Литейной, Ивану было не до разговоров. А потом Семен был мрачен, говорил, что подожди, сперва отъедем, а после Иван и сам опять задумался, и это, конечно, опять про Анюту, а после про все остальное.

И так получилось, что пока Семен не свернул с тракта на проселочную, то есть на дорогу на Горелово, они молчали. А зато теперь Иван вдруг сразу вспомнил Клушина. Очень дурацкая, сердито подумал Иван, присказка. Клушин, повторил он про себя, ну и что, что Клушин? А вслух сказал:

— А ты его когда-нибудь видел, Клушина этого?

— Видел, — сказал Семен, не оборачиваясь.

— Ну и в каком он звании? — спросил Иван. — И сам он какой из себя?

— Этого тебе пока лучше не знать, — сказал Семен.

— Почему? — спросил Иван уже сердито.

— Да потому, что мы по делу едем, а это тебя сильно отвлечет.

— А он что, такой страшный?

— Зачем страшный? Просто строгий. Скажет: отсечь голову — и отсекут.

— За что?

И вот тут Семен не выдержал и обернулся, посмотрел на Ивана, а после спросил:

— А зачем мы туда едем, знаешь?

— Нет.

— А зачем тогда соглашался?

— Ат! — только и сказал Иван, потому что это было уже слишком, даже для Семена! Да тут и сам Семен понял, что он это зря, и поэтому сразу сказал такое:

— Ладно, ладно, ты не обижайся! Ну, я сказал! Ну а ты сразу, будто барышня. Или ты и вправду думаешь, что это Клушин про тебя так скомандует? Нет, про меня! Потому что ты кто? Ты мой подчиненный. А я тобой командую, отдаю тебе преступные приказы. И меня колесовать за это! А тебя только повесить. Справедливо?

Иван усмехнулся.

— Значит, вижу, справедливо, — продолжал Семен, снова поворачиваясь к лошадям. — Потому что тебе что? Тебе майор Губин велел: ехай со мной! И ты поехал. Без шпаги и без пистолетов. Даже без ножа, я думаю. А у меня все это есть, — и тут он похлопал по сиденью, на котором он сидел. — На обоих хватит, не волнуйся. И мне отвечать. И когда пойду, тебе сидеть.

— Куда пойдешь? — спросил Иван.

— К царю, — сказал Семен. — Ты же должен знать, зачем мы едем. Потому что вдруг со мной что? Вот сейчас возьмут и вон из тех кустов пальнут по нам, и я с дырявой головой в обочину. А ты тогда что дальше должен делать?

Иван молчал. Он еще смотрел на те кусты, про которые сказал Семен.

— А ты должен вот что, — продолжал Семен. — Ты на меня даже не смотришь, а быстро едешь дальше, и там, где сбоку будет стоять дуб, ты заезжаешь в кусты и оставляешь там коляску, идешь мимо прудов, и там, и это тоже сбоку, будет стоять сторожка. А в сторожке должен сидеть человек, который тебя сразу признает. А ты ему скажешь, что тебя прислали вместо меня.

— И он мне поверит?

— Поверит! И даст тебе одну бумагу. Или попросит подождать и пойдет за той бумагой. Ты ее возьмешь и повезешь обратно. И не читай, что в ней! Когда возьмут, скажи, что ты неграмотный, или скажи, что крепко пьяный, буквы прыгают. Или еще что хочешь выдумай! Только сделай, Иван, так, чтобы они тебе поверили, что ты не читал. А не поверят, плохо тебе будет. Даже хуже, чем ты можешь себе представить. Ты даже будешь кричать: отпустите меня к Клушину, к Клушину, пусть лучше он меня пытает, только отпустите!

Сказав это, Семен замолчал. Иван тоже задумался, потом спросил:

— Так что же там будет написано?

— А то и будет! Завещание его! Понятно?!

Иван молчал. Потому что а чего тут уже было спрашивать? Потому что и в самом деле, подумал Иван, лучше сразу к Клушину, чем в такое дело ввязываться. Ну да чего теперь уже вздыхать, поздно уже теперь. Так и Семен сказал:

— Потерпи, уже совсем мало осталось.