Жаркое лето 1762-го

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ От двух бортов

Сборы у них были недолгие. Потому что, как оказалось, у Степана все уже было готово, он сразу принес мундир — синий, старого привычного покроя, просторный в плечах. Иван не удержался и даже попробовал рубить. Семен, на это глядя, засмеялся и сказал, что им уже пора. Иван убрал шпагу, быстро глянул в угол, на икону, и они пошли спускаться. Внизу, сзади, за домом, уже стояла коляска. Они сели и поехали, выехали через черные ворота, а дальше взяли вдоль забора. А там на мост и в центр города. А там налево и кварталов через пять попали в самое начало Галерной. Им туда и было надо, Семен по дороге сказал, что они едут к Карлу Шнапсу, был там такой в те времена довольно-таки дорогой трактир. Зачем нам туда, спросил Иван. Перекусить, сказал Семен, немного выпить, и еще там хороший бильярд. И девки, добавил Семен, с радостью наблюдая за тем, как Иван засмущался. Да ты не бойся, продолжал Семен, я Анюте не скажу. Иван только сверкнул глазами. Ладно, сказал Семен, без девок так без девок, но тогда нам будет надо много водки, а у меня очень важное дело, как мне с ним пьяному управиться? И засмеялся. Но так как они тогда уже почти приехали, то есть времени уже почти совсем не оставалось, то Семен опять стал строгим и тихо сказал, что дело у них и вправду очень серьезное, поэтому когда Семен будет с тем, кто к ним подойдет, беседовать, Иван должен смотреть в оба, и если что, не теряться. Понял меня? — спросил Семен. Понял, сказал Иван, теперь я знаю, для чего меня переодели. Для чего? — спросил Семен. Чтобы легко было махать, очень сердито ответил Иван, потому что, подумал, что его чем дальше, тем сильней заносит и скоро ему будет обочина.

Но не отказался же Иван! А вышел вместе с Семеном, и они вместе вошли к Шнапсу. У Шнапса было шумно, весело и непривычно тесно для такого еще, прямо скажем, непозднего времени. Иван с Семеном прошли через весь первый зал, и только уже во втором им нашли свободный угол. Они там сели. Им принесли того, сего и закусить. А накурено тогда там было! И уже даже кричали. Но ведь какой тогда был день! Виктория — она и есть виктория, и офицерство ликовало. Да там только одно оно тогда и было. У Шнапса же простой подлый народ даже до крыльца не допускался. Семен раз посмотрел по сторонам, потом еще раз, а потом повернулся к Ивану, взял чарку и поднял ее. Без слов! Это Ивана крепко удивило, но он, конечно, ничего на это не сказал, они молча чокнулись и выпили.

Так оно дальше и пошло — пили без лишних слов. Но понемногу, под хорошую закуску. И еще два раза вставали, ходили бить шары в бильярдную, после возвращались, опять пили и закусывали. И чем дальше, тем сильней Семен мрачнел. Они же ждали человека, а тот никак не приходил. А потом то ли Семену это надоело, то ли еще что, но, чарка за чаркой, он про это как будто забыл. А потом даже совсем, наверное, забыл и стал таким, как всегда, то есть мало-помалу разговорился, начал рассказывать о своей любимой тамбовской деревне, о своих, как он их всегда называл, ворах, потом о том, как его дед пытался отучить их воровать, но бесполезно, потом о том, как тот же дед, еще до своей отставки, служил в Семеновском полку и был в Москве, когда туда приехала царица. На этом Семен замолчал и многозначительно посмотрел на Ивана. Иван молчал. Приехала, опять сказал Семен, и разодрала пункты. А, подумал Иван, вот оно что, Семен об этом тоже думает! А Семен еще раз осмотрелся, вокруг всем было не до них, но все равно налег на стол, чтобы быть ближе к Ивану, и очень сердито сказал:

— Ничего ты про это не знаешь, болтают вам всякую дрянь! Будто, болтают, Васька Долгорукий с Митькой Голицыным хотели больше власти. Да у них и так была вся власть! А им хотелось конституции, закону, двухпалатного парламента. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Иван молчал, он растерялся. А Семен на это криво усмехнулся и продолжил:

— Вот так и мой дед промолчал. Тогда их собрали в Кремле и начали читать бумагу. Потом начали читать другую. По-русски, дед рассказывал, читали, а ничего не понятно. Зато Митька Голицын рядом с государыней стоит и ухмыляется. А младший его брат Михайла, фельдмаршал, смотрит ему в рот и ждет: что Митька скажет, то он и исполнит. Вот как Митька Михайлу держал! А Михайла держал армию. А второй фельдмаршал, Долгорукий, держал гвардию. Да вот не удержали! Потому что не по-русски это было сказано. Потому что, закричали генералы, что это такое, за кого кровь проливать? За верхнюю и нижнюю палату? Или за помазанницу Божию?! Или — и тут Сенька Салтыков вперед выскочил — или, он кричит, ребятки, сколько нам это терпеть? Да я и терпеть не буду, и вы со мной также! А переломим руки-ноги всякому, кто покусится на наши святые вековечные традиции!

И, сказав это, Семен ударил кулаком об стол. И еще даже растер туда-сюда. После еще налил обоим и взял свою чарку.

— А после было что? — спросил Иван.

— Закричали господа гвардейцы.

— А что фельдмаршалы?

— Молчали.

— А потом?

— А потом она велела подать пункты.

— И она их порвала?

— Зачем? Это не царское дело! Она их Салтыкову сунула. И Салтыков их порвал, своеручно. И вот так их швырнул, и они разлетелись.

— И это все?

— Почти что. Митька Голицын вернулся домой, взялся за сердце и сказал: «Мне-то, слава Богу, жить мало осталось, а им еще хлебнуть придется». И хлебнули!

Тут Семен вот так вот мотнул головой и очень недобро засмеялся. А после вдруг застыл, потом тихо сказал:

— О, наш пришел! Дождались!

Говоря эти слова, Семен смотрел Ивану прямо за спину. Но Иван не оборачивался, потому что же Семен тоже пока что не вставал, а продолжал закусывать. А Ивану кусок в рот не лез, Иван просто смотрел на Семена. Семен быстро закусывал.

А после вдруг перестал, торопливо проглотил закуску, быстро встал и так же быстро сказал:

— Осип!

Иван тоже встал, обернулся и увидел, что это к ним подошел морской офицер. Офицер был еще молодой и в новеньком мундире.

— Осип! — еще раз сказал Семен и развел руки.

— Илья! — сказал Осип Семену.

Тут они даже обнялись. Иван быстро сказал:

— Вот кого, братец, не ждал! Но рад! Но рад! Садись!

Они сели. И Иван сел тоже.

— Игнат! — сказал Семен Ивану. — Чего сидишь? Наливай! Ему в мою! — И тут же велел служителю: — Подать этого еще! — Это про водку. — И еще чарку живо! — После чего, посмотрев, как Иван наливает, и кивком одобрив, как он это делает, Семен опять повернулся к моряку и сказал: — Это Игнат со мной. Ротмистр! Тоже, между прочим, в прошлом году был под Кольбергом. Вот за это мы и выпьем! — продолжал он, принимая от служителя новую чарку.

Иван в нее налил, они все трое громко, почти с треском, чокнулись, Семен еще раз помянул Кольберг, и они выпили. Семен сразу же сказал:

— И со знакомьицем!

Поэтому еще раз было налито и выпито.

— Ф-фу! — после этого сказал Семен. — Теперь закусывать!

Они взялись закусывать. И больше так быстро не пили. Но и разговор у них тоже был неспешный. Вначале морской офицер, а если точно, то капитан-лейтенант, очень вежливо, но безо всякого интереса, спросил, где Иван (а по разговору Игнат) был при Кольберге, не в десанте ли при Рюгенвальде. Нет, сказал Иван (Игнат), он тогда был уже при штабе. Осип на это усмехнулся. Иван покраснел. Ну, ну, ну, быстро сказал Семен-Осип, не задирайся, а то я за тебя галеты не поставлю, ни одной. И посмотрел на Ивана. Осип тоже посмотрел. Семен сказал: ну, это ладно, а сам ты как, я вижу, ты теперь весь такой новенький. Осип смолчал. Как ваш «Принц Жорж», спросил Семен, что теперь с ним делать, после всего этого. Осип усмехнулся и сказал, что, как люди шутят, его теперь хоть перекрещивай. Ну да, сказал Семен, вот до чего дожить приходится! И вот тут они еще раз выпили, а после принялись закусывать — конечно, молча. Иван закусывал и думал о Семеновых словах, о «Принце Жорже». «Принц Жорж» — это, что теперь почти никто уже не помнит, был в том году только что спущенный на воду новенький фрегат на семьдесят пушек, и назван он так был в честь принца Жоржа, точнее, Георга, дяди Петра Третьего. Был, кстати, и еще один фрегат, и тоже на семьдесят пушек, тоже тогда же спущенный, так тот вообще назвали «Король Фридрих». Их оба десятого мая спустили, как раз на день заключения мира с немцами. Такой был фейерверк, такая радость! А теперь что, думал Иван, теперь затопить «Фридриха», что ли? А государя… что? И он посмотрел на Семена. Потом на Осипа. И тут Семен опять спросил: так ты еще на «Жорже» или уже как? Нет, не на «Жорже», сказал Осип, у меня теперь свой вымпел. О, весело сказал Семен, ты теперь прямо адмирал какой-то! Адмирал не адмирал, с достоинством ответил Осип, а на своей лохани. Как ее звать? — спросил Семен. «Меркуриус», ответил Осип. Сколько рыл? Шестнадцать. Рыл — это пушек, подумал Иван. Да и знал он этого «Меркуриуса», это пакетбот двухмачтовый, он его то в Кенигсберге видел, то в Данциге. А теперь, раз Осип здесь, то и «Меркуриус» здесь. И, значит, он скоро — а то и прямо хоть сегодня — пойдет обратно, в действующую армию. К Румянцеву. А у Румянцева еще не присягали. А…

Вот о чем он тогда думал. Но дальше думать не стал, а опять посмотрел на Осипа. Если его, конечно, звали Осипом. Ведь откликается же Семен на Илью, а он, Иван, на Игната. То есть вот кто такой этот Осип, очень тоскливо подумал Иван. А потом еще тоскливее подумал, что ну почему ему чем дальше, тем круче? А теперь вообще как бы не было шторму какого!

И точно! Семен вдруг спросил:

— А что почта?

— Почта уже была, — сказал Осип.

— Туда? — спросил Семен.

— Туда, — ответил Осип.

— Эх! — только и сказал Семен.

А Осип усмехнулся. Тогда Семен спросил:

— Письмо было одно? Или их два было?

— Два, — сказал Осип. Но, правда, прежде чем ответить, он вначале как бы ненароком осмотрелся. Дыба, подумал Иван, ох, дыба нам всем будет, дыба, и нахмурился. Зато Семен, наоборот, повеселел и велел Ивану наливать. Иван налил. Они подняли чарки, Семен сделал знак, они застыли, Семен сказал:

— Братцы, за нас. Потому что им что! А за нас!

Иван подумал: хорошо сказал, и разом выпил. На сердце стало хорошо, хоть и по-прежнему тоскливо, Иван взялся за голову, задумался. А эти, Семен и Игнат, заговорили по-французски. Говорили они очень тихо, ничего нельзя было расслышать, да Иван и не думал их слушать. Он же опять думал про Анюту. Да и по-французски он почти не знал. Да и, опять же, думал про Анюту. Черти что, сердито думал он, да он бы давно здесь все бросил и сразу к ней бы, и забрал бы, и они уехали. Вот только отец уже однажды так уехал, и что после было? Так что, думал Иван, теперь то же самое сделать Анюте? За что?! Нет, не годится! И Иван опять сел ровно, прямо, посмотрел на Осипа с Семеном, они замолчали, и он им сказал: может, еще нальем? Семен подумал, усмехнулся и сказал: нальем. После спросил: а ты, Кузьма? Осип, ответил Осип, усмехаясь. После быстро посмотрел на дверь, перестал усмехаться, сказал: за мной пришли, но мне пора, так вы уже их сами встретьте! И тут же быстро встал и еще быстрей нырнул за занавеску — и пропал. А Семен тихо сказал что-то недоброе и неприличное. Ат, медленно подумалось Ивану, и еще раз: ат! И он повернулся. И увидел: через зал к ним уже шли в армейских епанчах. А в зале было, и об этом уже было сказано, накурено и тесно, а теперь еще темно, поэтому Иван их даже не считал, тех епанчей, а только затаился. Потому что он же сидел с краю! Поэтому с него все будет начинаться — как всегда!

И так и началось. Эти, которые были в епанчах, подошли к их столу, остановились, даже сгрудились, и стали смотреть то на Ивана, то на Семена, то на третье, бывшее Осипово, а теперь пустое место. А самих их было четверо, они пока молчали. Зато Иван молчать не стал! Он громко, и нарочно крепко пьяным голосом, сказал:

— Чего, государи, уставились? У нас не подают!

— Ты! — грозно сказал главный епанчинный. — Помолчи! — И спросил: — Кто здесь сидел? С тобой! Только что!

— А ты мне не тыкай! — ответил Иван. — А то как бы тебе не заткнуться!

— Что?! — совсем грозно спросил епанчинный. — Ты мне указывать?! А ну!

И тут он схватил Ивана за плечо. А Иван другой рукой, свободной, как тырцанул ему в зубы! И тот пал на своих! А Иван подскочил. А они все скопом на него! А он им по мордасам, по мордасам! В кучу! И они в ор и тоже на него! Но тут и Семен вскочил и тоже давай их учить! И потеснили они их! И прямо на соседний стол! Стол опрокинулся! А те, кто там сидел подскочили и на этих, епанчинных, тоже, сзади! И началось месилово! Люди же там были крепко разогретые, то есть совсем уже горячие, они не стали разбираться, спрашивать, кто на кого и за что, а просто махать так махать! Крик, топот, ругань, клинки засверкали! А вот кто-то уже и выстрелил из пистолета, у Ивана щеку обожгло, Иван схватился за нее, нет, вроде обошлось, и тогда по морде епанчинного, по морде! И он еще бы ему дал!..

Но тут Семен крепко схватил его под локоть и потащил прочь, в темноту, за занавеску и за печь. А оттуда уже побежали. А сзади битва еще только разгоралась. Но они уже по коридорчику на черное крыльцо, в светлую летнюю ночь! Но там уже какие-то стояли, дожидались с тесаками наголо — и сразу на них кинулись! Но Бог спас — они отбились, только шпаги скрежетали, искры во все стороны летели. Одного пырнул, второго, третий отскочил. Семен крикнул: «За мной!» — и через двор они, через забор, по закоулкам, через дровяной сарай, по крыше, спрыгнули, еще немного пробежали, завернули за угол…

А там их ждала их коляска! Они в нее вскочили, Семен велел гнать — и возница погнал. Семен утер рукой лицо и сердито сказал:

— Ну ты, Иван, и бешеный! Зачем ты так?!

— А что? — спросил Иван.

— А то, — сказал Семен еще сердитее, — что я с тобой больше на серьезные дела ходить не буду!

— Вот и славно! — ответил Иван. — А то я будто бы просился.

Семен совсем сердито зыркнул на Ивана, но вслух ничего не сказал. А в это время они очень быстро ехали, ночь была ясная, возница погонял и погонял…

И вдруг аж вскочил с облучка и стал тянуть вожжи на себя, и только так остановил. И очень испуганным голосом, не оборачиваясь к седокам, сказал:

— А это еще что нам за беда такая?!

Зрелище и вправду было не совсем обычное — им навстречу шла толпа пьяных солдат, и это опять были измайловцы. Они шли без знамен, без строя и без офицеров, конечно.

— Осади! — быстро сказал Семен. — Вон туда! Живо!

Возница быстро развернул коляску и съехал в проулок. Толпа приближалась. Раньше было непонятно, о чем это они кричат, а теперь мало-помалу становилось ясно, что это они то возглашают здравицы в честь матушки Екатерины, то грозят смертью тем бунтовщикам и смутьянам, которые только посмеют покуситься на ее жизнь и покой. Совсем мозги поотпивали, сволочи, сердито сказал Семен. А Иван вообще ничего не сказал. Толпа пьяных солдат приближалась. Потом они шли мимо. Офицеров в толпе не было ни одного. Только однажды вдоль толпы, вперед, проехал конный офицер, который раз от разу восклицал: «братцы!» да «братцы!» а напоследок, уже проезжая, прибавил: «головы вам всем поотрубать!» — и ускакал вперед.

А Иван с Семеном еще подождали, а потом, когда измайловцы прошли, Семен велел во всю мочь гнать домой, возница огрел лошадей — и они помчались обратно, домой, то есть к Никите Ивановичу. Мчались они молча, хмеля почти не осталось, Иван был крепко задумчив, Семен крепко злой. Так они мчались всю дорогу, и только уже въезжая в ворота, Семен сперва сказал что-то сердито по-французски, а после добавил по-русски, и тоже в сердцах:

— Потому что а разве иначе?!