Жемчужина среди принцесс

Переговоры о мире

Пленение короля и уничтожение его армии посеяли смятение по всей Франции. В Париже о поражении узнали только 7 марта. По распоряжению городского совета ворота города были закрыты и к ним приставлены часовые, всю ночь напролёт на улицах горели фонари, запрещено было переезжать в лодках Сену. Архиепископ Парижский приказал выставить мощи святого Дионисия, и вокруг них днём и ночью толпился народ.

Едва ли во всём королевстве была семья, которая не оплакивала смерть или пленение одного или нескольких своих членов. Само существование Франции, казалось, было в опасности. Без армии, без финансов, в то время как храбрейшие воины одни были убиты, а другие оказались в плену, с враждебно настроенной Европой, объединившейся против неё, с внутренними разногласиями — таково было плачевное состояние королевства.

Трудно описать чувства той печали, жалости и сострадания, которые Франция в едином порыве испытывала тогда к своему государю.

— Его любят до необычайности, — писал один из послов Карла V, — и каждый готов пожертвовать либо жизнью, либо собственным достоянием, чтобы вызволить из неволи своего короля…

Во всех бедах королевства простой люд обвинял не Франциска, а его мать:

— Это всё из-за её любви к коннетаблю наш добрый король попал в плен к испанцам, а наши братья и мужья погибли под Павией.

Герцогиня Ангулемская с дочерью находилась в Лионе, когда туда дошли вести о катастрофическом поражении французских войск.

— Невозможно передать, — говорит хронист, — какие стенания и слёзы были пролиты этой благородной дамой, матерью короля, после того, как она услышала печальную новость о том, что её дорогой и единственный сын, истинно христианский король Франциск, первый носивший это имя, был схвачен и подчинён воле своего вассала и злейшего врага. О, какие сожаления! О, сколько было прискорбных причитаний! О, как бесчисленны были горестные восклицания упомянутой дамы! Как и мадам Маргариты, её единственной дочери; а также дам, фрейлин, принцев, герцогов, баронов и всех придворных; не говоря о жителях Лиона; и плач был так велик, что его едва можно было унять.

Страдания Маргариты были тем мучительнее, что её муж оказался трусливым предателем, чьё бегство в разгар боя способствовало катастрофе при Павии. Хотя всё это справедливо лишь наполовину. Действительно, Карл Алансонский никогда не отличался ни военными талантами, ни особенной доблестью, но трудно сказать, насколько он лично виновен в проигрыше битвы. Достоверно известно, что Франциск I, увлёкшись атакой, сам сделал крупнейшую ошибку в расположении войск, прикрыв своих врагов и таким образом лишив свою артиллерию возможности действовать.

Похоже, на этот раз герцогиня Алансонская не предприняла никаких мер, чтобы утихомирить жгучее негодование Луизы Савойской против её мужа. Тем временем несчастный принц, терзаемый угрызениями совести и стыдом, с остатками армии медленно пересёк границу, когда приказ регентши вынудил его поспешить в Лион. Невыносимая тревога Маргариты и её матери немного рассеялась с прибытием курьера, некоего капитана Примроуза (офицера шотландской гвардии) и Монпеза (камердинера короля), доставивших письмо Франциска. Король написал матери из имперского лагеря сразу после того, как ему перевязали раны: «Мадам, извещаю Вас о моём несчастье. Из всего, чем обладают короли, мне остались лишь честь и жизнь. Мне дозволено было написать Вам, дабы этой вестью попытаться хоть немного Вас утешить. Прошу Вас действовать с обычной Вашей всегдашней осторожностью и надеюсь на то, что Бог поможет мне пережить это несчастье. Засим поручаю Вашим заботам моих детей и Ваших внуков и умоляю обеспечить безопасную поездку в Испанию гонцу, который встретится с императором, чтобы узнать, какова будет моя дальнейшая судьба. Во всём прочем я полностью полагаюсь и уповаю на Вас и Вашу добрую ко мне волю. Покорнейший и смиренный сын Ваш Франциск».

Эти несколько слов от её любимого сына, который так безоговорочно доверял ей, похоже, вывели герцогиню Ангулемскую из горестного оцепенения. Смягчить ужасы его плена — было её главной целью. Кроме того, Луиза Савойская осознала необходимость немедленных и решительных действий. Тем временем парламент восстал и снова дерзко поставил под сомнение её право на бесконтрольное регентство, а в провинциях вспыхнули беспорядки. Вдохновляемая канцлером Дюпре, чей неустрашимый дух ни разу не дрогнул перед ощущением собственной крайней непопулярности, регентша вышла из своего уединения. Её бесстрашный дух снова воспрянул, и твёрдой рукой она удержала шатающуюся корону Франции.

Первым делом ей нужно было ответить на письмо Франциска. Суть её послания, в написании которого участвовала также Маргарита, такова: «Монсеньор, я не могу придумать лучшего начала для своего письма, чем восхвалить Бога за то, что Ему было угодно сохранить Вашу честь, Вашу жизнь и Ваше здоровье, в чём Вы собственной рукой изволили меня заверить. Эта новость стала для нас таким утешением в нашей скорби, что её невозможно выразить словами; кроме того, Вы сейчас в руках достойного человека (Ланнуа), который так хорошо к Вам относится. Монсеньор, узнав, что Вы намерены смиренно переносить бедствия, которые уготованы Вам Богом, я, со своей стороны, также обещаю перенести этот удар так, как Вы надеетесь и желаете, оказав помощь Вашим маленьким детям и делам королевства, чтобы не стать причиной большего горя для Вас. Я умоляю Бога, монсеньор, оставить Вас под Его святым покровительством, о чём молюсь от всего сердца. Ваша смиреннейшая и добрая мать и подданная, и Ваша смиреннейшая сестра, Луиза, Маргарита».

Разослав приглашения всем оставшимся в живых принцам прибыть на совет в Лион, Луиза Савойская 3 марта 1525 года, через восемь дней после битвы при Павии, также написала императору: «Монсеньор и сын мой, услышав от подателя сего письма о несчастье, случившемся с королём, моим господином и сыном, я вознесла хвалу Богу… за то, что он попал в руки принца, которого я люблю больше всех в христианском мире, будучи уверена, что величие Вашей судьбы не заставит Вас забыть о близком родстве, существующем между нами. Более того, этот факт придаёт мне ещё большую уверенность — это то благо, которое будет повсеместно ощущаться во всём мире, когда вас обоих объединят узы откровенной и верной дружбы. Я смиренно умоляю Вас, монсеньор, поразмыслить над этими словами; а пока распорядитесь, чтобы к королю относились с уважением, которого требуют Ваша честь и его положение. Более того, если Вам будет угодно разрешить мне часто получать известия о его здоровье и благополучии, эта любезность с Вашей стороны обяжет ту, которую Вы называли матерью и которая теперь умоляет Вас проявить братскую привязанность к её сыну, Ваша очень скромная мать Луиза».

Император воспринял известие о пленении Франциска со своим обычным самообладанием. Он беседовал с несколькими придворными, когда к нему стремительно ворвался курьер и, опустившись на колени, вручил Карлу V депешу от трёх военачальников — Ланнуа, Бурбона и Пескары, сообщавших о великой победе, одержанной при Павии. Тогда Карл снял свою шляпу с плюмажем и спокойно сообщил об этом своим придворным, а затем удалился в соседние покои и, преклонив колени перед алтарём, некоторое время продолжал молиться. Впоследствии император запретил все публичные торжества по случаю своей победы, в том числе, фейерверки, звон колоколов и любые другие внешние проявления радости.

— Боже упаси, — воскликнул он, — чтобы этими празднествами я оскорбил несчастье моего брата! Публичные торжества уместны только тогда, когда устраиваются в благодарность за успехи, достигнутые над врагами веры.

Несмотря на эту кажущуюся скромность, Карл V решил воспользоваться своей победой настолько, насколько позволяло положение пленённого Франциска I.

Первым поступком монарха, которого, как Луиза с искусным притворством заявила, она «любит больше всех в христианском мире», было отправить следующий продуманный ответ на её послание: «Госпожа регентша, я получил Ваше письмо от капитана Примроза, который также принёс мне новости о короле, Вашем сыне. Я очень рад слышать, что он теперь в добром здравии и, следовательно, свободен от самых серьёзных последствий своего положения; ибо я не только добьюсь такого обращения, которое подобает родству между нами, но, более того, я сделаю то, о чём расскажет Вам мой кузен и второй камергер, граф де Рьё, податель сего письма, которого я посылаю навестить короля от моего имени. Я распорядился также, чтобы всё, способствующее его здоровью, было в изобилии предоставлено ему, как будто лично мне. Я также дал указания моему шурину и генерал-лейтенанту в Италии, герцогу де Бурбону, и графу де Ланнуа, моему вице-королю Неаполя, чтобы мы могли часто получать письма от короля, как для Вашего и моего утешения, так и для скорейшего урегулирования дел между упомянутым сеньором, Вашим сыном, мной и моими союзниками. Поскольку у меня нет желания продолжать войну, я, чтобы способствовать… миру, распорядился зафиксировать в письменном виде то, что намерен вместе с моими союзниками взыскать с короля как справедливо принадлежащее нам; этот документ мой кузен де Рьё покажет Вам, а затем представит королю, Вашему сыну, в надежде, что вы оба рассмотрите и не отвергнете требования, столь разумные и справедливые, которые обеспечат благополучие и покой христианского мира. Мадам регентша, пусть Бог продолжает оказывать Вам свою святую защиту. Написано в Мадриде 25 марта этого года. Карл».

Условиями, на которые император ссылается в своём письме к Луизе Савойской, были: отказ Франциска от его притязаний на Италию; возвращение герцогства Бургундского императору; отказ короля от своего сюзеренитета над провинциями Фландрия и Артуа; восстановление герцога де Бурбона в его должности и владениях с добавлением Прованса и Дофинэ; выплата королю Англии сумм, причитающихся ему от императора; и, наконец, брак инфанты Марии Португальской, племянницы императора, с дофином.

Тем временем король был переведён в крепость Пиццигеттоне, недалеко от Кремоны, в ожидании императорского решения относительно его дальнейшей судьбы. Поведение Франциска в плену вызвало сочувствие и восхищение его тюремщиков. Его приветливость, царственные манеры и благородство настолько очаровали испанцев, что вице-король счёл разумным запретить доступ в палатку Франциска под предлогом того, что это мешает ему принимать гостей. На следующий день после битвы при Павии герцог Бурбон, движимый каким-то необъяснимым порывом, попросил аудиенции у своего прежнего господина. Франциск согласился на встречу с условием, что там также будет присутствовать Помперан, офицер, сыгравший важную роль в спасении его жизни. Во время этой аудиенции царственный пленник обратился к коннетаблю лишь с несколькими серьёзными и исполненными достоинства словами, одновременно выказав его конюшему более милостивое расположение. Маркизу Пескары он также оказал лестные знаки отличия. Последний, опытный придворный, вместо того, чтобы продемонстрировать королю великолепные одежды и снаряжение, как это делали многие немецкие и испанские дворяне, появился в присутствии Франциска в простой чёрной одежде без меча или украшений. Король был настолько очарован этим изысканным комплиментом со стороны Пескары, что оказал ему чрезвычайное внимание, с предельной фамильярностью рассказав о различных событиях битвы и приписав победу военному искусству, продемонстрированному маркизом.

Маршал Монморанси написал Маргарите о благополучном прибытии её брата в Пиццигеттоне и о вежливом обращении, которое ему оказали.

— Мадам, я буду присылать Вам новости о короле так часто, как смогу, потому что знаю, что это доставляет Вам удовольствие, — заверил он свою покровительницу.

Герцогиня Алансонская в ответ немедленно поздравила своего протеже с тем, что ему было позволено разделить участь своего господина в плену:

— Истинная правда, что отныне всю свою жизнь я буду завидовать Вам за оказанные ему услуги, которые я не могла и сейчас не могу оказать. Ибо… Фортуна служит мне во вред, препятствуя в этом, как женщине…

Частая переписка с Франциском утешала его мать и сестру в их горе, свидетельствуя об их единстве:

— И поскольку Бог всегда милостиво допускал, чтобы наша троица была единой…

Недаром образ «собора святой Троицы», выражающий их взаимную любовь, согласие и союз, постоянно прославлялся всеми французскими поэтами того времени.

Тем временем парламент возобновил свои интриги, не обращая внимания на опасность, которой подвергалось королевство. Когда герцог Вандомский, губернатор Шампани, проезжал через Париж, парламент направил депутацию, предложившую ему:

— Берите регентство в свои руки, монсеньор, а мы Вас поддержим.

Однако у принца хватило благоразумия ответить им:

— Избавьте мне от этой чести, господа. Мадам вызывает меня в Лион, где я обязан обсудить с ней меры, необходимые для обеспечения сохранности королевства и освобождения короля…

Луиза приняла его в Лионе с большим почётом и сразу же назначила Вандома главой Государственного совета. Таким образом, французское дворянство было удовлетворено: оно видело себя стоящим непосредственно у кормила правления и могло не только контролировать, но и иметь некоторую власть над регентшей.

Однако герцогиня Ангулемская, как бы она ни казалась подавленной горем, не допустила бы обнародования ни одного указа без её предварительного согласия. В противовес Парижскому парламенту регентша создала собственную администрацию в аббатстве Сен-Жюст, недалеко от Лиона, и в целях экономии распустила значительную часть персонала своего двора. Она окружила себя преданными людьми и включила в свой Совет государственного секретаря Флоримона Роберте, а также канцлера Антуана Дюпре, принцев крови и видных аристократов, таких как Гиз и Лотрек, хотя последний был её личным врагом. А чтобы умилостивить парламент, Луиза предложила создать ему собственную комиссию при Государственном совете.

Зная о популярности своей дочери, регентша привлекла к государственным делам и её. Брантом говорит:

— Во время плена Франциска Маргарита очень помогала своей матери управлять государством… и привлекать на свою сторону дворянство, ибо доступ к ней для всех был очень лёгок и она завоёвывала сердца своими прекрасными качествами.

Так как контакты с пленённым Франциском I были ограничены, Луизе Савойской приходилось самостоятельно руководить внешней политикой Франции. Она принимала у себя иностранных послов и вела переговоры с принцами и принцессами. Среди последних была Маргарита Австрийская, правительница Нидерландов и тётка императора. Обе дамы воспитывались вместе при дворе Анны де Божё и приходились друг другу родственницами, так как Маргарита была вдовой брата Луизы, Филиберта II Савойского. Таким образом, 14 июля 1525 года две женщины достигли так называемого перемирия в Бреде, нейтрализующего границу между Францией и Нидерландами. А 30 августа по приказу герцогини Ангулемской от имени Франциска I в английском городе Мур на пять лет был заключён «Договор о мире, дружбе и союзе» с королём Генрихом VIII. Для регентши это означало создание источника давления на императора.

Кроме того, Мадам отправила первое французское посольство к турецкому султану. Посла, имя которого не известно, сопровождали двенадцать человек, которые везли подарки, в том числе большой алмаз и на двенадцать тысяч дукатов серебра. Но это посольство так и не добралось до Стамбула, будучи уничтожено турецкими солдатами в Боснии. Паша Боснии, сделавший это в целях грабежа, оправдываясь перед Сулейманом Великолепным, писал ему, что приказал убить французского посла якобы потому, что тот осмелился идти к турецкому султану без подарков. Несколько позднее хорватский магнат Янош Франджипани в одежде паломника пронёс под стелькой башмака письмо Франциска I султану. Французский король умолял Сулеймана I не оставлять его в тяжёлом положении.

Ответ Великого турка был весьма примечателен: «Ты, француз и король Франции, прислал со своим верным слугой Франджипани письмо ко мне в Порту и уведомил меня, что находишься сейчас в темнице и что неприятель завладел твоим государством, и ты просишь у меня содействия и помощи для возвращения тебе свободы. После того, как всё это было изложено у подножия моего трона, который служит прибежищем для всего мира, моя императорская учёность вникла во все подробности этого дела… Наши славные предки (да освятит Аллах их могилу) никогда не переставали вести войны, чтобы отразить неприятеля и приобрести новые владения. И мы шли по их следам… И днём, и ночью осёдлан наш конь, и мы опоясаны мечом».

Однако послание Сулеймана, обещавшего напасть на имперские войска, находившиеся в Италии, с моря, а также вторгнуться в Австрию со стороны Венгрии, попало в руки Карла V. О связях Франциска с главным врагом христиан стало известно всей Европе. Летом 1526 года турки всё же вторглись в Венгрию и нанесли 29–30 августа поражение в битве при Мохаче королю Людовику Венгерскому, зятю императора.

Наконец, Карл Алансонский и его армия вошли в Лион. Вся Франция осуждала малодушие этого принца, парламент угрожал ему лишением всех прав, а население демонстрировало по отношению к нему презрение и насмешки. Вынужденный по приказу регентши предстать перед ней немедленно по прибытии в город, он был принят своей надменной тёщей с суровым презрением. Несчастный герцог испил чашу позора до дна, когда его жена отказалась допустить его к себе и поддерживать любую связь с предателем её брата. Впрочем, Маргарита никогда не любила своего мужа, и только благодаря советам епископа Мо и под влиянием религиозных чувств она заставила себя жить с ним до его отъезда в Италию. Герцог Вандомский, глава Государственного совета, похоже, также бросил своего шурина на произвол судьбы. Таким образом, покинутый всеми, герцог Алансонский, испугавшись ареста, решил тайно покинуть Лион и удалиться в Аржантан, но волнение настолько усилило приступ плеврита, от которого он страдал, что в состоянии крайнего душевного и физического недомогания он слёг в постель.

Состояние Карла Алансонского с каждым днём становилось всё более тревожным: охваченный лихорадкой и раздавленный чувством непоправимого позора, он с беспокойством ожидал смерти. Маргарите, наконец, сообщили о его плачевном состоянии. Совесть подсказала принцессе, что её поведение по отношению к несчастному мужу не отличалось той снисходительностью, которую проповедовала религия. Сострадание к его безнадёжному положению побудило её теперь искренне ходатайствовать за него перед матерью, и, с её соизволения, она решила навестить мужа.

С этого дня и вплоть до его кончины Маргарита неустанно заботилась о нём. Перед смертью герцог Алансонский выразил желание получить помилование короля. И Маргарита пообещала сообщить об этом своему брату, что исполнила в апреле 1525 года:

— …Больше ничего не добавлю, кроме как молю Вас принять самое смиренное почтение монсеньора д'Алансона, который считает свою свободу… таким большим несчастьем, что до тех пор, пока он снова не увидит Вас, он считает свою жизнь равной смерти; которую, со всем, что дал ему Бог, он смиренно посвящает служению Вам…

Сообщение Монпеза о волнениях в королевстве вызвало у Франциска большое беспокойство. Вскоре после получения письма Маргариты он снова отправил своего камердинера в Лион с письмами для сестры, регентши и парламента. Монпез также привёз обращение короля к своим подданным, призывающее их к единству и безоговорочному повиновению его матери:

— Будьте уверены в том, что к чести моей лично и Франции я предпочёл сию честную тюрьму постыдному бегству и пребуду в ней столько, сколько потребует счастье и свобода моей страны…

Нет никаких сомнений в том, что осторожное упоминание Маргариты о своём муже произвело на Франциска желаемый эффект и он написал герцогу Алансонскому любезное послание, а также попытался утешить сестру и заверить её в своей непоколебимой привязанности.

Одновременно принцесса отправила любопытное письмо маршалу де Монморанси, присовокупив к нему «Послания святого Павла» — вероятно, тот самый экземпляр, который она получила от епископа Мо для вручения королю:

— Мой кузен, где-то поблизости живёт набожная затворница, которая в течение последних трех лёт поручала одному хорошо знакомому мне человеку постоянно молиться о процветании короля — что и было сделано. Этот человек недавно заверил меня, что, если королю будет угодно, когда он уйдёт на покой, читать каждый день, как молитву, «Послания святого Павла», Бог, ради Его собственной чести и славы, даст ему скорое освобождение; ибо Он обещал в Своём святом Евангелии, что те, кто любит истину, через истину станут свободны…

Однако в тоскливые часы своего заточения в замке Пиццигеттоне король посвятил себя не столько чтению душеспасительной литературы, сколько сочинению стихотворений в честь своей матери, сестры и графини де Шатобриан, то и дело поминая и прославляя со слезами на глазах «чудесный край, что на брегах Луары».

В это время Маргарита дежурила у постели больного мужа:

— Что же касается Вашей бедной сестры, то она пишет Вам это письмо, сидя в изножье кровати месье д'Алансона. Он умоляет меня… сказать, что если бы он только мог увидеть Вас перед своей смертью, он ушёл бы более довольным. Я не знаю, что сказать Вам о нём, монсеньор — всё в руках Божьих.

Принцесса, очевидно, была очень удручена, когда писала это письмо своему брату. Её муж тогда был при смерти, и 11 апреля 1525 года Карл Алансонский скончался, примерно через три дня после отправки этого письма. Хронист утверждает, что его кончина произошла во вторник Страстной недели. Ранним утром того дня Маргарита сидела у его кушетки и читала вслух какую-то благочестивую книгу, когда она остановилась и напомнила мужу, что он не причастился в предыдущее воскресенье, и искренне призвала его:

— Вы обещали, сударь, сделать это, но не выполнили свой долг. Так вот, если Вас в воскресенье постигла неудача, пусть этот вторник будет для вас более удачным.

Герцог согласился и, встав с постели, причастился. После этого он поужинал, а затем, чувствуя, что его страдания значительно усиливаются, он снова позвал жену к себе и попросил её почитать и поговорить с ним о Боге, и просил её не покидать его. Затем Маргарита прочитала вслух те главы Евангелия, в которых рассказывается о смерти и страстях Иисуса Христа, которые он слушал с назидательной преданностью, делая настолько глубокомысленные замечания, что пятеро священнослужителей, присутствовавших у постели герцога, не могли скрыть своего восхищения. В этот момент вошла Луиза Савойская и её зять произнёс с глубоким волнением:

— Мадам, я умоляю Вас сообщить королю, что со дня его пленения я с нетерпением ожидал смерти. Небеса не оказали мне достаточной милости, чтобы я разделил его судьбу или же расстался с жизнью, служа тому, кто одновременно является моим королём, моим братом и моим снисходительным повелителем.

Затем умирающий принц взял руку регентши и прижал её к своим губам:

— Мадам, сейчас я не прошу ничего, кроме Вашей милости, за исключением того, что я вверяю Вашей любви и заботе ту, кто была моей любящей супругой в течение стольких лет; её поведение было настолько мудрым и добродетельным, что она заслуживает восхищения с моей стороны.

Епископ Лизье выступил вперёд, чтобы совершить таинство Соборования. После этого герцогиня Ангулемская удалилась, сделав знак дочери следовать за ней. Однако умирающий, схватив Маргариту за руку, воскликнул:

— Не оставляй меня!

К его постели был также вызван доверенный служащий его двора Шарденье. Герцог попросил его попрощаться за него со всеми своими слугами и поблагодарить их от его имени за их прошлые заслуги. Повернувшись затем к жене, он дал ей несколько указаний относительно его похорон, отказываясь оставлять письменные распоряжения:

— Потому что я знаю, что моё желание будет исполнено.

Затем Карл Алансонский принял последние таинства церкви со всеми внешними признаками покаяния. Вскоре после этого он воскликнул, что почувствовал приближение смерти и что его конечности и чувства одно за другим отказывают ему. Подозвав Маргариту к себе, муж нежно обнял и поцеловал её, сказав на прощание:

— Прощай, надеюсь, мы вскоре увидимся!

Затем он умолк и словно потерял сознание. Епископ Лизье поднёс к его губам распятие, герцог вскоре открыл глаза, пробормотал имя Иисуса и испустил дух.

Тяжёлое положение государственных дел сделало невозможным проведение траурной церемонии с какой-либо помпой, подобающей первому принцу крови. Карла Алансонского скромно похоронили в церкви Сен-Жюст в Лионе. И, кажется, из-за необходимости оказывать помощь регентше, Маргарита даже не соблюла сорок дней траура. Вскоре после этого она написала своему брату-пленнику о своей глубокой печали:

— …Поверьте мне, монсеньор, что после двух первых дней моей тяжёлой утраты, когда горе пересиливало все остальные соображения, мадам никогда не видела меня со слезами на глазах или скорбным выражением лица; ибо я считала бы себя слишком несчастной, видя, что ничем не могу Вам помочь, и если бы я вызвала беспокойство у той, кто так много делает для Вас…

В период болезни и кончины герцога Алансонского регентша управляла делами королевства с непревзойдённой ловкостью. Парламент, наконец, подчинился прямым указаниям короля, признал власть Мадам и назначил двенадцать членов для оказания ей консультативной помощи во всех важных вопросах.

Тем временем кафедры по всей Франции оглашались криками против еретиков, которым, как и в старые времена, приписывались несчастья страны. А Ноэль Беда торжественно пообещал не упустить столь благоприятную возможность очистить королевство от ереси.

— Когда я вижу, — воскликнул пылкий синдик, — этих трёх людей, наделённых таким замечательным гением, Лефевра, Эразма и Лютера, соглашающихся порицать достойные дела и полагающих спасение только в вере, я больше не удивляюсь, что тысячи людей, обманутых этими доктринами, приходят и говорят: «Почему я должен поститься и умерщвлять своё тело?» Поэтому давайте изгоним из Франции это отвратительное учение о благодати. Такое пренебрежение заслугами влечёт за собой роковое заблуждение дьявола!

Парламент же, вместо того, чтобы подавить это несвоевременное рвение, присоединился к Сорбонне в своих бурных угрозах. Пока король был пленником, сенаторы решили запугать регентшу и отменить конкордат:

— Ересь подняла голову среди нас; и король, не сумев воздвигнуть эшафоты против неё, навлёк гнев Небес на королевство!

На что Луиза Савойская дала вежливый ответ:

— Отменить конкордат в то время, пока король находится в плену, было бы оскорблением для него, но как только он возвратится в своё королевство, я приложу все усилия, чтобы убедить его удовлетворить пожелания парламента.

В конце концов, регентше надоела враждебность парламента и она решила перетянуть на свою сторону общественное мнение, отказавшись от защиты реформаторов. При этом Луиза хотела также умилостивить папу Климента VII, который направил ей послание с выражением соболезнования в связи с пленением её сына.

Несмотря на мольбы Маргариты, решение о запрете деятельности реформаторов вскоре было принято Государственным советом. Эта уступка регентши была встречена преподавательским составом Сорбонны с триумфом. А Климент VII послал кардинальскую шапку канцлеру Дюпре с одновременным назначением его архиепископом Санса, и пообещал герцогине Ангулемской поспособствовать освобождению её сына. Поскольку эти примирительные предложения были милостиво приняты, папа смело заявил о необходимости ввести инквизицию во Франции как безошибочное средство искоренения ереси. Регентский совет официально выразил своё согласие с этой мерой и приступил к рассмотрению средств, которые должны быть приняты для её исполнения.

С неподдельным огорчением Маргарита чувствовала себя бессильной спасти своих друзей. Удовлетворённая тем, что добилась лично для своей дочери свободы совести и освобождения от преследований в соответствии с её убеждениями, Луиза осталась глуха к её просьбам: требования неумолимой государственной политики перевешивали для регентши слёзы дочери или жизнь нескольких французских еретиков.

Вскоре парламент назначил комиссию по расследованию распространения ереси во Франции. Тем временем Лефевр, руководствуясь намёком Маргариты, покинул Блуа и укрылся в Страсбурге.

В это время Франциск в Пиццигеттоне дал аудиенцию графу де Рьё. С величайшим возмущением он выслушал условия, которые Карл V передал ему через своего посланника.

— Я сожалею, что император, Ваш повелитель, заставил Вас совершить столь далёкое путешествие, чтобы предложить мне столь неразумные статьи, — холодно ответил король. — Скажите императору, что я скорее умру пленником, чем соглашусь на его требования расчленить своё королевство; так что, если он хочет вести переговоры о мире, он должен предложить другие условия.

Затем Франциск собственноручно написал свои предложения о мире, которые граф де Рьё должен был представить императору. Он потребовал руки Элеоноры, сестры Карла V, и только в этом случае соглашался на помолвку её дочери, Марии Португальской, с дофином. При этом король должен был получить назад Бургундию от императора в качестве её приданого и передать герцогство по наследству детям, которые могли бы родиться от этого брака. Франциск согласился также выплатить ту сумму, которую император задолжал королю Англии, дать выкуп за своё собственное освобождение из плена, и предоставить Карлу V войска и флот, когда тот отправится в Италию для получения императорской короны из рук папы римского. Он также заявил о своём желании отказаться от своих притязаний на герцогство Миланское, Геную и Турне, и от своего права на сюзеренитет Фландрии и Артуа.

Опальному же коннетаблю Франциск пообещал:

— Мы добьёмся возвращения герцогу де Бурбону его должностей, пенсии и земель, которыми он прежде владел, и предоставим ему руку дочери короля Франции (Рене Французской) с приданым, которое ей полагается.

Интересно, что в то же самое время Карл V написал регентше о своём желании жениться на Маргарите, на что Мадам ответила:

— Я была бы очень счастлива, если бы моя дочь оказалась достойной Его императорского Величества.

Впрочем, послания императора как к Луизе Савойской, так и к пленному королю по-прежнему были полны лживых обещаний и заверений в сочувствии и дружбе:

— Мир, о котором я желаю договориться, является единым, всеобщим и прочным, способствующим чести Бога и благополучию христианского мира; мир, в котором я поддержу свою честь, не попирая Вашей; сохраню моих друзей и союзников и освобожу Вас.

В свой черёд, герцогиня Ангулемская продолжала с таким же притворством вести себя с императором, при этом усердно интригуя, чтобы внести раскол в ряды его союзников в Европе. Освобождённая от постоянного контроля, налагаемого на неё парламентом, который в своем рвении подавить ересь перестал следить за её действиями, Мадам с беспринципной ловкостью использовала все средства дипломатии для достижения своей цели. Уже тогда успех Карла V и его влияние в Европе вызывали смертельную зависть в сердцах различных монархов. В восторге от своей удачи коварный император проявил некоторое высокомерие в переписке со своим союзником, королём Генрихом VIII, который с тех пор охладел к нему. В качестве наглядного доказательства своего недовольства король Англии отказался разрешить своему флоту, который он собрал в Дувре, высадиться на побережье Нормандии.

Узнав о недовольстве Генриха, регентша отправил в Дувр своего тайного эмиссара Джоаккино Пассано, генуэзского дворянина. С помощью тонких намёков относительно тайных замыслов императора тот добился того, что английский король с неистовым гневом заявил:

— Мы не потерпит расчленения Франции!

Кроме того, Карл V нанёс ещё одно оскорбление Генриху VIII, потребовав отмены одного из пунктов Виндзорского договора, по которому он обязывался жениться на принцессе Марии Тюдор. Английский король согласился на это, но затем немедленно распустил свой флот и заключил оборонительный союз с регентшей, пообещав помочь ей людьми и деньгами для отражения любой попытки вторжения во Францию.

Отдалив императора от его самого могущественного союзника, Луиза Савойская затем обратила своё внимание на Италию. Папа, довольный суровыми мерами, принятыми во Франции против ереси, и не доверяющий бескорыстным заявлениям императора о восстановлении независимости нескольких итальянских государств, охотно выслушал предложения посланника регентши. Климент VII, Венецианская республика, флорентийцы и все, кто считал себя союзниками императора, опасались последствий его тирании теперь, когда в Италии не было противостоящей силы, которая смогла бы их защитить.

Обещания, деньги, уговоры и почести, которые щедро расточала Луиза Савойская, постепенно делали своё дело. Однако Франциск с каждым днём всё больше уставал от своей тюрьмы и испытывал нетерпение. Он настойчиво умолял свою мать взять ведение переговоров о его освобождении в свои руки, или, если дела задержат её во Франции, послать Маргариту на встречу с представителями императора:

— Я прошу Вас верить, мадам, что Бог послал мне это наказание для моего блага; и я умоляю Вас приехать без промедления, ибо никогда я не испытывал такой усталости и желания увидеть Вас, как в настоящее время…

Король также просил её назначить послов и добиться, чтобы парламент избрал депутатов, которые отправятся в Толедо для обсуждения условий мира, предложенных императором. При этом он, однако, упорно придерживался идеи, что только личные переговоры мадам или его сестры увенчаются успехом. Маргарита с энтузиазмом приветствовала этот проект, который позволил бы ей сыграть важную роль в освобождении брата, и постоянно останавливалась на этой теме в своих письмах к нему.

В соответствии с желанием своего сына Мадам предложила Карлу V встретиться в Нарбонне, чтобы там договориться об освобождении короля на основе тройного брака: Франциска I с вдовствующей королевой Португалии, Маргариты с императором и Карла Бурбона с принцессой Рене Французской. К сожалению, не осталось даже намёка на то, как Маргарита восприняла этот план, который, если бы он увенчался успехом, позволил бы ей разделить императорский трон с Карлом V. Однако император отказался от встречи в Нарбонне и идея его брака с сестрой Франциска, по-видимому, не получила дальнейшего развития, поскольку во время последующих переговоров про него уже не упоминали.

Регентше оставалось только добиваться освобождения своего сына через послов, которым было поручено вести переговоры о мире при дворе Толедо. Возглавил французскую делегацию архиепископ Франциск де Турнон, получивший предписание отклонять все предложения, не согласованные с регентским советом.

Тем временем с каждым днём усиливались разногласия между полководцами императора, а его армия, требовавшая немедленного погашения задолженности по жалованью, была на грани мятежа. Бурбон и Пескара, завидовавшие благосклонности Карла V к Ланнуа, могли поддаться на щедрые посулы Франциска I. Интриги и тайные переговоры Луизы Савойской тоже держали вице-короля Неаполя в лихорадочном возбуждении, так как он опасался, что регентше удастся склонить итальянских правителей к восстанию.

Внимательно наблюдая за действиями Бурбона, Ланнуа понял, что того тронуло положение короля-пленника. В душе герцог ненавидел императора, прохладно относившегося к его предполагаемому браку со своей сестрой. Под каким-то предлогом опальный коннетабль снова встретился с Франциском в Пиццигеттоне. Вероятно, он надеялся добиться освобождения от наказаний за свою измену. Король немедленно отправил гонца с зашифрованным отчётом об этой встрече к своей матери, которая ответила ему:

— Монсеньор, я вижу из письма, что Вам было приятно написать мне о предложениях, сделанных Вам монсеньором де Бурбоном, что также доставляет мне большое удовлетворение; поскольку для меня невозможно получить большее удовольствие, чем узнать, что он вспомнил о своём долге по отношению к Вам.

Характер этих предложений, сделанных герцогом Франциску, до сих пор остаются темой многочисленных исторических спекуляций. Однако нет никаких сомнений в том, что возможность заключения отдельного секретного договора с королём, который должен был вернуть ему прежнее высокое положение во Франции, долгое время волновала ум бывшего коннетабля. Гарантией этого договора должна была стать рука Маргариты, к которой Бурбон всегда относился с восхищением. К тому же, герцог, несомненно, считал, что не может потребовать от Франциска более надёжной заложницы, чем его сестра, чтобы обеспечить себе достойное положение при французском дворе.

В этот период в его власти было, предоставив своему государю блестящую и славную месть своему сопернику, отчасти смыть пятно собственной измены, однако страх и ненависть Бурбона к матери короля взяли верх, приведя его к гибели.

Тем временем Ланнуа, видя нетерпение и раздражение Франциска по поводу медленного продвижения переговоров о его освобождении, искусно свалил вину на вялое рвение французских посланников при дворе в Толедо и заявил:

— Личная двухчасовая встреча Вашего Величества с императором принесла бы больше пользы, чем любое посольство, которое могла бы отправить донна Луиза…

К удивлению и радости вице-короля, Франциск заявил о своей готовности отправиться в Испанию на встречу со своим соперником. Тем не менее, ни Бурбон, ни Пескара добровольно не позволили бы королю уехать из Италии, поэтому было необходимо усыпить их бдительность и скрыть планируемую меру от армии. Другим препятствием, поначалу казавшимся Ланнуа непреодолимым, было присутствие в Средиземном море мощного французского флота, который мог перехватить испанскую эскадру с королём на борту.

Поддавшись на коварные уговоры императорского любимца, Франциск отправил маршала Монморанси во Францию с чётким приказом регентше о разоружении французского флота и немедленной отправке семи военных судов из Марселя в Тулон, а оттуда в Геную. Несмотря на решительное сопротивление части совета, Луиза Савойская повиновалась воле сына, поручив выполнение этой миссии самому Монморанси. Проследовав в Марсель, тот вызвал в гавань флот, крейсировавший в Средиземном море, распустил команды военных судов и, завладев семью галерами, отплыл с ними в Тулон. Маргариту, опасавшуюся коварства Ланнуа, одолевали дурные предчувствия. Тем не менее, она попыталась скрыть их в нежном письме к брату:

— Монсеньор, чем дальше Вы удаляетесь от нас, тем больше укрепляется моя надежда на Ваше скорое освобождение и возвращение; ибо время величайшей слабости и упадка сил человека — это час, когда Бог наиболее мощно проявляет свою силу, чтобы все могли приписывать честь и славу исключительно Ему.

Когда Франциск получил письмо своей сестры, решение о его поездке в Испанию уже было принято. С непревзойдённым мастерством вице-королю удалось обмануть Бурбона и Пескару. Он созвал военный совет в Милане и в своей убедительной речи рассказал об интригах французского правительства, после чего заявил, что враждебный настрой государств, граничащих с Миланом, больше не позволяет удерживать царственного пленника в Пиццигеттоне. Это заявление было воспринято со зловещем молчании. Ланнуа, понимая, что военачальники подозревают об его истинных замыслах, ловко завершил свою речь предложением, чтобы Франциска в сопровождении всей армии вывезли из Миланского герцогства в одну из неприступных крепостей императора в Неаполитанском королевстве. Затем он обратился к Бурбону и Пескаре с просьбой дать согласие на то, чтобы путешествие царственного пленника было совершено морем, поскольку его перевозка через большое количество государств, враждебных императору, могла, как утверждал вице-король, сопровождаться серьёзными трудностями.

Таким образом, в сопровождении Ланнуа, Бурбона, Пескары и почти всей армии Франциск отправился из Пиццигеттоне в Геную, где его должен был встретить Монморанси с французскими судами. Опасаясь, что за действиями маршала скрывается какой-то заговор, вице-король поспешно сел со своим пленником на императорский корабль и отплыл в Неаполь. Это привело в отчаяние Франциска, который судил Карла V по себе и не сомневался, что при личной встрече они преодолели бы взаимные разногласия и пришли к сердечному примирению, объединив свои силы против турок, изгнания которых из Европы настойчиво требовал папа.

На протяжении двух дней плавания Ланнуа направил свои усилия на то, чтобы разузнать истинные намерения короля и обмануть Бурбона и Пескару, которые должны были отправиться в Неаполь во главе своих войск, чтобы принять пленника по его прибытии в Порто-Венеро. Одновременно к императорской эскадре присоединился Монморанси с семью французскими военными кораблями. Вскоре вице-король перестал притворяться и направился прямо к испанскому побережью, и после короткого, но благополучного плавания высадил 17 июня своего царственного пленника в порту Паламо, а 19 июня они прибыли в Барселону.

Испанцы повсеместно встречали Франциска с восторгом.

— Народ Сида и Амадиса, — пишет А. И. Глебов-Богомолов в «Фаворитках французских королей», — с жаром устремлялся ему навстречу, желая видеть живого героя. Женщины буквально сходили по нему с ума.

Отдохнув в Барселоне несколько часов, они отправились в Валенсию.

И снова удача улыбнулась Франциску и предоставила ему, даже когда он стоял на испанской земле, шанс на спасение, за который ухватился бы государь с менее рыцарским характером. Сразу после высадки в Валенсии вспыхнул мятеж среди солдат, сопровождавших вице-короля. Они настаивали на получении причитающегося им жалованья и, собравшись с оружием в руках перед домом, где жили Ланнуа и его пленник, они потребовали переговоров с первым. Но едва вице-король появился на балконе, как под градом яростных проклятий и стрельбы из мушкетов был вынужден отступить и спасаться бегством по крышам соседних домов.

Тем временем Франциск подвергался большой опасности: несколько пуль влетело в его покои, причём часть из них попали в мраморную колонну, за которой он укрылся. Узнав о недостойном бегстве Ланнуа, король Франции, набравшись смелости, вышел на балкон, чтобы обратиться с речью к солдатам. Но вместо того, чтобы подкупить их и сесть на борт одного из французских судов, всё ещё стоявших на якоре в бухте, он призвал мятежников вспомнить о своём долге и распорядился распределить между ними собственные деньги, пообещав от имени императора, что их требования будут скоро удовлетворены в полном объёме. Величественное поведения Франциска, его приветливость и благородные манеры оказали магическое воздействие на солдат. Аркебузы были брошены на землю и, под бурю приветствий, буйная толпа рассеялась.

Когда беспорядок был, таким образом, улажен, Ланнуа отвёз своего пленника в крепость Валенсии, извинившись перед ним, что не может немедленно отправиться в Мадрид или Толедо из-за невозможности раздобыть достаточное количество лошадей для солдат, составлявших его эскорт. Вскоре Франциск получил довольно прохладное письмо от императора, которому он так безоглядно доверял:

— Мне доставило огромное удовольствие узнать о Вашем прибытии сюда — обстоятельство, которое, без сомнения, будет способствовать установлению прочного и всеобщего мира на благо всех христиан, чего мы желаем больше всего на свете. Я послал приказ моему вице-королю немедленно прибыть ко мне, чтобы от него я мог узнать Ваши намерения по этому вопросу. Я также пожелал, чтобы он продолжал относиться к Вам с той же учтивостью, как раньше; ибо я был бы огорчён, если бы Вы не встретили бы здесь ещё лучшего отношения, чем в Италии, и смогли узнать и оценить моё огромное желание оставаться Вашим братом и другом.