Жемчужина среди принцесс

Поездка в Испанию

В то время как Франциск I томился в своей тюрьме, страх перед ним больше не сдерживал страстей, охвативших все слои общества. Регентшу боялись и ненавидели, хотя парламент не осмеливался переходить определённую черту. Канцлера, её главного советника, повсеместно проклинали и поносили. Только Маргарита своей мягкостью, изяществом и приветливостью легко завоёвывала сердца окружающих.

Но вдовствующую герцогиню Алансонскую ожидало ещё одно тяжёлое испытание, которое повергло её в отчаяние и вызвало скандал и изумление по всему королевству. Сорбонна неожиданно заявила, что не существует более надёжного средства для устрашения всей Франции, чем предъявление епископу Мо обвинения в ереси. Вслед за тем парламент издал указ от 3 октября 1525 года, предписывающий представителям Беды подвергнуть Брисоннэ частному допросу, «касаясь вещей, в которых его обвинила Сорбонна».

Охваченный тревогой, епископ тщетно искал у двора поддержки и защиты. Вместо этого регентша и канцлер призвали его публично отречься от ереси и прервать всякое общение с реформаторами. Маргарита же ничем не могла ему помочь, потому что ещё ранее её брат выразил недовольство тем, что она слишком часто просила его за своих друзей. В качестве последнего средства Брисоннэ потребовал, чтобы его заслушали перед собравшимися палатами парламента — привилегия, на которую он, несомненно, имел право как епископ Мо и граф де Монбрен. Тем не менее, его просьба была отклонена, и Брисоннэ пришлось подчиниться. Кроме того, на него была наложена епитимья, и по возвращении в Мо он созвал епархиальный синод, на котором осудил доктрины Лютера. Более того, по распоряжению парламента он был наказан номинальным штрафом в двести ливров, который должен был быть израсходован на покрытие расходов государства по преследованию его учеников. Оставшиеся несколько лет жизни Брисоннэ (он умер в 1533 году) прошли в безвестности и горьком раскаянии. Окружённый шпионами, он окончательно подорвал свою репутацию проявлениями уже ненужного религиозного рвения, из-за чего лишился доверия Маргариты.

Вслед за падением Брисоннэ по всему королевству начались преследования реформаторов. Луи де Беркен был брошен в тюрьму и приговорён к сожжению на костре. Друзья Беркена настойчиво умоляли Маргариту во второй раз спасти его от ярости его врагов. Напрасно она просила мать и канцлера проявить милосердие к так называемым «еретикам» на том основании, что среди них были самые образованные люди Франции. Ужасные казни продолжались в разных частях страны и наполняли её сердце тоской и страхом. Наконец, негодование придало ей мужества. Её совесть не позволила ей покинуть тех, кто безоговорочно полагался на её защиту и чьи убеждения она разделяла. Поэтому принцесса, наконец, решилась снова обратиться за помощью к брату.

В послании к парламенту Франциск приказал освободить своего камердинера Луи де Беркена. Кроме того, регентше было приказано приостановить все процессы, возбуждённые против еретиков, до возвращения короля. Судя по тому, с какой готовностью Луиза Савойская подчинилась своему сыну, она была не прочь проявить милосердие, при условии, чтобы её собственная ортодоксальность не подвергалась сомнению, или же она использовала данную ситуацию в целях примирения со своими противниками.

Возмущение парламента было чрезвычайным: депутаты, выразив протест регентше, пообещали:

— Если, несмотря на приказы короля, Вы санкционируете создание инквизиции, парламент охотно возьмёт на себя вину за это.

Однако герцогиня Ангулемская ответила, что воля короля должна неукоснительно выполняться как ею самой, так и парламентом.

Тем временем Лефевр поселился в Страсбурге в доме реформатора Капито, где также нашли убежище Фарель и Руссель. Там учёные часто проводили собрания, чтобы обсудить наилучший способ распространения реформационных идей по всей Франции. Это важное поручение было доверено Лефевру герцогиней Алансонской, которая приказала ему вести протоколы совещаний, чтобы впоследствии отчитаться перед ней.

— Молитесь за меня, насколько подскажет ваша дружба; и я, со своей стороны, буду считать себя обязанным ответить вам тем же, — писала Маргарита.

Поскольку регентша строго запретила преследования реформаторов, парламент утешился тем, что с новой энергией продолжил судебный процесс над сообщниками Бурбона. Сенаторы, неприязненно относившиеся к Франциску, охотно воспользовались случаем, чтобы продемонстрировать свою независимость и безразличие к мнению двора. Поэтому приговоры, которые они вынесли друзьям коннетабля, отличались чрезмерной мягкостью: лишение должностей и титулов, штрафы, конфискации имущества. Таким образом, граф де Сен-Валье стал главным «козлом отпущения». Впрочем, просидев в крепости Лош до возвращения короля, он получил затем полное прощение, был освобождён и удалился к себе в Дофинэ, где прожил ещё 15 лет.

Карл V решительно отказывался встретиться с Франциском до тех пор, пока его пленник не согласится на условия, которые он выдвинул в Пиццигитоне. Так что у короля было время горько раскаяться в том, что он безоговорочно отдал себя во власть своего коварного соперника. Хотя, даже находясь в положении пленника, Франциск сумел найти возможность соблазнять женщин. В его честь устраивались спектакли, представления и даже праздники. Во время одного такого праздника король танцевал с очень красивой дамой, женой одного из вельмож, и весело сказал ей:

— Мадам, Вы — сама грациозность. Вы оказали мне такую честь, что я не знаю, как мне Вас за это благодарить. Знайте, я всегда к Вашим услугам.

В доме губернатора Валенсии проживали две его племянницы. Они не остались тоже равнодушными к обаянию короля. В общем, испанки сходили по нему с ума. И всё же часто его мысли по-прежнему улетали к нежному облику Франсуазы, который ни время, ни разлука не смогли стереть из его памяти, равно как и из его желаний.

Такая демонстрация симпатии к его пленнику вывела из себя Карла V. Поэтому Ланнуа получил приказ 29 июня перевезти Франциска из Валенсии в замок Вениссолло, расположенный примерно в двенадцати милях от этого города, где король мог развлечься охотой и наслаждаться видами прекрасных пейзажей Веги. Когда он появлялся на публике, множество золотушных окружали его, умоляя прикоснуться к ним, ибо, согласно поверью, французские короли обладали даром исцеления таких больных.

Все мысли Маргариты в этот период были сосредоточены на проекте её личных переговоров об освобождении брата. И на маршала Монморанси, в том числе, была возложена миссия потребовать безопасного проезда в Испанию для сестры короля, «мадам Маргариты Французской, герцогини Алансонской и де Беррийской и графини д'Арманьяк». На что император ответил:

— Только министры Франции и Испании должны обсуждать условия мира.

— Король через свою сестру желает завершить в течение месяца то, что в противном случае заняло бы бесконечно много времени, в ущерб их величествам, их подданным и территориям, — возразил Монморанси.

Наконец, беспокойство Маргариты рассеялось с возвращением маршала с радостной новостью о готовности императора заключить перемирие и предоставить герцогине Алансонской разрешение на посещение её брата.

Европа с сочувствием и негодованием наблюдала за недоброжелательным обращением Карла V со своим соперником. Бурбон и Пескара же были не на шутку разгневаны проделкой Ланнуа. Однако, по мнению императора, человек, который сумел обмануть не только его прославленных военачальников, но и короля Франции, герцогиню Ангулемскую и её регентский совет, заслуживал его благосклонность. Поэтому Карл V оставил вице-короля при своём дворе и ему единственному приписал честь победы при Павии.

Герцог Бурбон наиболее пострадал от двуличия Ланнуа. Пока Франциск оставался пленником в Пиццигеттоне, он мог диктовать условия, теперь же оказался в роли просителя. Наконец, коннетабль узнал цену своей измены, живя на подачки императора, презираемый испанской знатью, давшей ему прозвище «Предатель короля», и собственными соотечественниками. Ревность и ненависть Бурбона к Ланнуа проявились в письме, которое он адресовал императору:

— …Упомянутый вице-король оставил меня здесь без денег и без средств для набора новых рекрутов из немцев, чтобы осуществить вылазку против Франции… Монсеньор, уверяю Вас, что вице-король, который только что привёз к Вам короля Франции, не является причиной его пленения…

В то время как императорские полководцы оспаривали почести за победу при Павии, учёные мужи Европы, чьим щедрым покровителем был Франциск, объединились в красноречивых протестах против тирании императора и несправедливого преимущества, которое он стремился получить над своим поверженным врагом.

— Если бы я был императором, — писал Эразм Роттердамский, — я бы сказал королю Франции: «Брат мой! Какой-то злой рок спровоцировал нас на войну. Судьба сделала тебя моим пленником; но то, что случилось с тобой, могло случиться и со мной. Твои несчастья заставляют меня чувствовать беды, присущие человечеству. Мы слишком долго воевали вместе; давайте теперь сразимся по-другому: я возвращаю вам свободу — взамен подарите мне вашу дружбу; давайте забудем прошлое! Я не прошу у Вас выкупа: давайте жить как добрые соседи…»

— О, такой возвышенный поступок навеки прославил бы императора! И какая нация с радостью не подчинилась бы правлению такого принца! — добавляет знаменитый гуманист.

Тем временем послы, посланные Мадам для ведения переговоров до прибытия герцогини Алансонской в Испанию, въехали в Толедо 16 июля. Приём, оказанный им в императорском дворце, был великолепным. Личная охрана Карла V выстроилась во дворах, вестибюлях и галереях дворца, присутствовали также главные лица и офицеры испанского двора. Возглавлявшие французскую делегацию президент де Сельве и архиепископ Амбренский выступили вперёд и, сердечно поприветствовав императора, вручили ему свои верительные грамоты от регентши. Внимательно прочитав их, Карл V поинтересовался здоровьем герцогини Ангулемской. Президент ответил:

— Благодарение Богу, мадам была в полном здравии и только что покинула Лион, чтобы приблизиться к месту переговоров.

Затем император приказал всем своим придворным покинуть апартаменты, за исключением вице-короля Ланнуа, графа де Нассау, дона Уго де Монкады, канцлера Гаттинары, графа де Рьё и нескольких других важных членов тайного совета Испании. Президент де Сельве произнёс речь, которая длилась почти полтора часа. Он сравнил блага мира с невзгодами войны, и продолжил, что, поскольку император был принцем, обладавшим наибольшим территориальным влиянием со времён Карла Великого, он должен проявить милосердие и великодушие по отношению к Франциску, тем более, что Мадам была кузиной Марии Бургундской, бабушки Карла V. Когда президент закончил, император ответил:

— Мы всегда желали мира, но, к нашему великому сожалению, между нами и королём разразилась война.

Послы также спросили, готов ли Карл договориться о выкупе короля деньгами или он полон решимости настаивать на условиях, предложенных в Пиццигеттоне, в ожидании прибытия герцогини Алансонской. Император ответил, что не примет выкуп за Франциска и предоставил членам своего совета обсуждать все спорные вопросы с послами.

Во второй половине того же дня послы удостоились частной аудиенции у канцлера Гаттинары, а вечером посетили сестру Карла V, чтобы вручить ей письма от регентши.

— Впоследствии мы сказали ей, что король и Вы, мадам… поручили нам поблагодарить её за добрую волю, которую она проявила для освобождения короля и содействия миру, — сообщил президент Луизе Савойской. — Затем мы, от нашего собственного имени, умоляли, чтобы она продолжила оказывать эти добрые услуги до тех пор, пока дела не придут к счастливому завершению…

Во время заключения короля в Пиццигеттоне регентша написала Элеоноре Австрийской письмо с просьбой использовать своё влияние на брата, чтобы смягчить жёсткие условия, предложенные им Франциску.

— Ах, мадам! Если бы в моей власти было освободить короля! — ответила ей сестра императора.

Быстрый и сердечный ответ вдовствующей королевы Португалии очень утешил герцогиню Ангулемскую, которая увидела в нём подтверждение того, что Элеонора Австрийская с неприязнью относится к браку с герцогом Бурбоном.

С 20 июля начались дебаты между французскими послами и членами тайного совета в императорском дворце. А в понедельник, 24 июля, канцлер сказал им, что император ни в коем случае не смягчит своих справедливых требований, следовательно, поскольку Франциск не имеет права отторгать какую-либо территорию от французской короны, то, по его мнению, приезд Маргариты «скорее вызовет разочарование, чем что-либо другое, и не принесёт пользы королю, её брату».

На что архиепископ Амбренский поспешно ответил:

— Что бы ни говорилось, я, со своей стороны, вижу, что присутствие мадам герцогини Алансонской более необходимо, чем когда-либо, для того, чтобы она могла добиться удовлетворительного ответа.

Тем не менее, ратифицировав перемирие между Францией и Империей, Карл согласился удовлетворить желание Франциска незамедлительно прибыть к императорскому двору, и в качестве подтверждения своей искренности отправил своих офицеров и поставщиков, чтобы организовать поездку короля в Мадрид и пообещал прислать вице-короля для сопровождения его туда по окончании переговоров в Толедо.

Если весть о том, что император дал добро на её поездку в Испанию, Маргарита встретила с восторгом, у герцогини Ангулемской мысль о разлуке с дочерью вызвала слёзы и долгое время она отказывалась дать согласие на её отъезд. Что, если вероломный император заставит Маргариту разделить плен её брата? Тем временем Дюпре использовал своё почти безграничное влияние на Мадам, чтобы примирить её с этим шагом. Он утверждал, что таланты и обаяние герцогини Алансонской в сочетании с её красотой, несомненно, окажут на гордых кастильцев больший эффект, чем официальные переговоры первого президента. Луиза выслушала Дюпре молча. Хотя с присущей ей проницательностью она лучше своего советника понимала характер Карла V, дававший мало оснований для оптимизма, тем не менее, перестала сопротивляться отъезду своей дочери.

— Монсеньор, — написала Маргарита своему нетерпеливому брату, — мадам, наконец, разрешила мне совершить путешествие в Испанию; для выполнения которого я прилагаю все усилия, как доложит Вам маршал (Монморанси)… Но, монсеньор, путь долог… Поэтому, опасаясь, что я не смогу быть с Вами так скоро, как пожелаю, я смиренно умоляю Вас приказать Вашим послам действовать так, чтобы я сразу по прибытии могла узнать, как обстоят Ваши дела… Поскольку мадам сама не может доставить Вам утешение… она была рада предоставить мне счастье служить Вам…

Как и опасалась принцесса, испанский кабинет всячески задерживал предоставление ей охранной грамоты. Нетрудно догадаться, почему Карл V колебался. Правдивый и прямолинейный характер Маргариты был упрёком его собственной неискренности и холодности. Тем не менее, она продолжала активно готовиться к своему отъезду. Известие о болезни брата усилило её тревогу: разочарование, скука и досада из-за холодности императора и препятствий, воздвигнутых, чтобы помешать путешествию его сестры, вызвали у Франциска приступ небольшой лихорадки. С разрешения Карла V или без него Маргарита была намерена смягчить или разделить плен своего брата.

Вся Франция восторженно приветствовала её благородный замысел, а придворные соперничали друг с другом за привилегию сопровождать её в Испанию.

— Монсеньор, — писала герцогиня Алансонская королю, — умоляю, если Бог в своей милости позволит мне увидеть Вас, соблаговолите сообщить мне особо, каких лиц мне взять в свою свиту; ибо все Ваши добрые слуги здесь так жаждут Вас видеть, что каждый умоляет меня принять его…

Тем временем регентша официально наделила дочь полномочиями в качестве чрезвычайного посла при императорском дворе заключить любой договор, который она по своей мудрости сочтёт наиболее благоприятным для обеспечения свободы короля и поддержания чести Франции. Посланники в Толедо были объявлены её подчинёнными и проинструктированы ничего не предпринимать без предварительного разрешения и указания герцогини Алансонской.

Примерно во второй неделе августа 1525 года Маргарита отправилась из Лиона в Эг-Морт, откуда ей предстояло отправиться в Испанию. Её сопровождала Луиза Савойская, которая всё никак не могла расстаться со своей дочерью. Свита Маргариты состояла из Великого сенешаля Пуату, его жены, первой дамы герцогини Алансонской, Айме де Лафайет, вдовы великого судебного пристава Кана, Гийома дю Белле, сенешаля Прованса, и маршала де Монморанси, который должен был встретиться с ней в Барселоне. Кроме того, её сопровождали четыре члена палаты представителей, а также необходимое количество второстепенных лиц из её окружения.

Приближающийся отъезд герцогини Маргариты вызвал у приверженцев реформы смешанные чувства надежды и смятения. В их интересах было возвращение Франциска. С другой стороны, если принцесса потерпит неудачу и станет пленницей в Испании, кто тогда их защитит?

Самой прискорбным было положение её восторженного поклонника и слуги Клемана Маро. Отправившись вместе с Франциском в Италию, поэт был взят в плен в битве при Павии, храбро сражаясь на стороне короля, но, благодаря своим литературным талантам и бедности, получил разрешение вернуться без выкупа на родину. Там Маро поспешил пасть ниц к ногам «своей обожаемой госпожи», однако был арестован по подозрению в ереси по иску некоего Бушара, доктора университета. Таким образом, несчастного поэта бросили в тюрьму в Париже, в то время как его произведения подверглись строгой проверке со стороны Беды и профессорско-преподавательского состава Сорбонны. Отдав приказ об его аресте, парламент, безусловно, хотел таким образом выразить своё недовольство герцогине Алансонской. Маро находился в заключении в Шатле около шести дней, когда Маргарита уехала из Лиона. В своих стихах он жалобно оплакивал свою злую судьбу, утверждая, что если бы не приближающийся отъезд его «дамы и принцессы», никто бы не осмелился так обращаться с её слугой. Жалкое положение Маро вызвало сострадание у его обожаемой принцессы, и при первой возможности она прислала во Францию приказ своего брата о немедленном освобождении поэта. После чего он удалился в Блуа, где ему позволили жить под защитой Мадам до возвращения Маргариты из Испании.

Попрощавшись с матерью, герцогиня Алансонская отправилась в маленький городок и, одновременно, порт Эг-Морт, где её ждал эскадрон, чтобы доставить в Барселону. Тем не менее, Маргарита и её свита задержались в Эг-Морте почти на две недели в ожидании охранной грамоты императора. Но оказалось, что она была составлена в слишком расплывчатых выражениях и гарантировала принцессе свободу лишь на три месяца, что вызвало серьёзные подозрения у советников Маргариты. Тем временем погода настолько испортилась, что капитаны эскадры, которой было поручено доставить герцогиню Алансонскую к берегам Испании, категорически отказались выходить в море во время продолжающихся штормов. Однако это не остановило сестру короля, которая твёрдо заявляла о своей решимости совершить путешествие, несмотря ни на какие опасности, и отказалась тратить время на получение новой грамоты, составленной в более приемлемых выражениях.

В августе 1525 года она написала брату из Эг-Морта:

— Монсеньор, мой посланец расскажет Вам, как Небо, море и советы друзей объединились, чтобы задержать моё путешествие. Но, наконец, Тот, кому все повинуются, сподобился послать нам такую благоприятную погоду, что все трудности преодолены; и даже те, кто больше всего сомневался вчера вечером, сегодня утром посоветовали мне уехать, что я и собираюсь сделать, движимая горячим желанием увидеть Вас, которое Вы один, монсеньор, можете оценить…

Французская эскадра с герцогиней Алансонской на борту отплыла из Эг-Морта примерно в начале сентября 1525 года. Она состояло из шести французских и пяти генуэзских судов под командованием Андреа Дориа. Приближённые Маргариты сильно страдали от морской болезни, за исключением сенешаля Пуату, но сама она избежала этих дополнительных страданий и хорошо перенесла своё путешествие.

— Ибо, — с энтузиазмом отмечает она в письме королю, — крайнее желание увидеть Вас, монсеньор, поглотило все остальные страдания.

Маргарита высадилась в Паламо, мощном форте на побережье Каталонии. Как только до императора дошли сведения об этом, он отправил Ланнуа поздравить принцессу с высадкой на берег и проводить её до Мадрида.

Когда сестра Франциска прибыла в Барселону, её встретили с большой пышностью. Власти города, одетые в парадные одежды, собрались, чтобы поприветствовать её, как и многие высокопоставленные вельможи Каталонии. Народ принял её с энтузиазмом, ибо испанцы почти повсеместно не одобряли политику своего монарха по отношению к его поверженному врагу, и они оценили великодушную преданность Маргариты, которая так бесстрашно рисковала потерей собственной свободы.

Во время своего краткого пребывания в Барселоне принцесса постоянно переписывалась со своим братом, к которому она немедленно отправила Монморанси. Известия о здоровье Франциска, привезённые вице-королём, были далеко не обнадеживающим, поэтому по пути в Мадрид она почти не останавливалась, чтобы отдохнуть или подкрепиться. Маргарита и её свита путешествовали на носилках с мулами в сопровождении почётного караула под командованием дона Уго де Монкады.

10 сентября во Фраге, городке на границе Арагона, она получило письмо от Монморанси с печальным известием о продолжающемся недомогании Франциска. И, чтобы отвлечься, во время своего тоскливого путешествия писала письма, сочиняла стихи, читала или беседовала со своей первой дамой. Иногда сенешаль Пуату писал под её диктовку, а в другие дни декламировал стихи, чтобы подбодрить свою госпожу, которая, подавленная горем и тревогой, часто искала утешения в слезах. Примерно на второй или третий день своего путешествия герцогиня Алансонская отправила Гийома дю Белле в Мадрид с письмами к Монморанси и королю.

— Мне нет нужды упоминать о радости, которую я испытываю, приближаясь к месту (Мадриду), в котором я так долго мечтала оказаться, — сообщала она маршалу, — поверьте, я никогда раньше так не ценила брата, и не могла подумать, что люблю его так сильно!

Если до императора уже давно доходили самые тревожные вести об упадке умственных и физических сил его пленника, то Маргарита даже не подозревала о масштабах прискорбных разрушений, причинённых лихорадкой, которая медленно отнимала у её брата силы. Кроме того, болезнь короля усугублялась нездоровой обстановкой его тюрьмы в Мадриде. Лихорадка прогрессировала так быстро, что Франциск уже не вставал со своего ложа, не мог ни есть, ни пить, ни спать, и ничто не могло вывести его из оцепенения, делавшего его безразличным ко всему окружающему.

Монморанси, потрясённый переменой в состоянии здоровья своего повелителя, ускорил путешествие Маргариты настолько, насколько это было возможно, не раскрывая ей своих опасений. Однако Карл V, будучи полностью проинформирован своими собственными врачами, которых он послал навестить Франциска, приказал немедленно перевезти его во дворец дель Арко, расположенный в более здоровой части Мадрида, до тех пор, пока не будет подготовлено подходящее жилье в Алькасаре. Тюрьма Франциска находилась в мрачной квадратной башне Лос Лахунос, которая возвышалась над другими укреплениями дворца. Когда этот переезд не оказал благотворного влияния на здоровье короля, Карл V поспешно созвал свой совет и объявил о своём решении без промедления отправиться в Мадрид, чтобы навестить Франциска и принять герцогиню Алансонскую, прибытия которой ожидали ежедневно. В глубоком изумлении министры императора выслушали его речь. Ланнуа и канцлер Гаттинара тщетно пытались отговорить Карла от этого шага, заявляя, что если он не намеревался предоставить свободу своему пленнику без каких-либо условий или выкупа, момент был выбран неудачно для давно откладываемой беседы. Однако император оставил их совет без внимания.

Утром 18 сентября 1525 года императорский камергер предстал перед Франциском, чтобы объявить, что в течение дня Карл намерен нанести ему визит с дружескими соболезнованиями. Это сообщение не вызвало ни малейших эмоций в измученном сердце короля и было воспринято с безразличием. Император в сопровождении многочисленной свиты прибыл между восемью и девятью часами вечера и, приказав своим слугам ждать его в прихожей, вошёл в королевские апартаменты в сопровождении только Ланнуа, в то время как впереди шёл маршал Монморанси с зажжённым факелом. Король лежал на своей кровати, чувствуя себя слишком слабым, чтобы подняться, справа же от него стоял епископ Санлисский.

— Ваше императорское Величество, наконец, пришли посмотреть, как умирает Ваш пленник! — воскликнул Франциск, когда император приблизился, чтобы приветствовать его.

— Ты не мой пленник, но мой брат и мой друг, — поспешно откликнулся Карл. — У меня нет иного намерения, кроме как предоставить Вам свободу со всем удовлетворением, которого Вы можете пожелать.

— Я не ожидал меньшего от верности и чести Вашего Величества, — с достоинством ответил король.

Это была изумительная куртуазная сцена с участием двух венценосных актёров, каждый из которых преследовал свои цели: один, притворно изображая покорность, добивался того, чтобы император вёл переговоры непосредственно с ним, а другой хотел, чтобы Франциск согласился выполнить его требования как бы добровольно, а не по принуждению.

Затем два монарха вступили в беседу, в ходе которой коварный Карл выразил сожаление по поводу политической необходимости, которая вынуждает его продлевать заточение своего друга и брата. Хотя он поневоле был очарован образованным и галантным Франциском. По прошествии получаса, проведённого в беседе на различные темы, император удалился, так как его пленник был слишком слаб.

— Мой брат, не беспокойтесь ни о чём, кроме Вашего лечения и восстановления здоровья, — обнадёжил Карл V больного, — ибо, даже если бы Вы захотели остаться моим пленником, я бы не согласился. Я обещаю Вам удовлетворительное и почётное освобождение из плена; а после прибытия мадам герцогини в Толедо мы разработаем такие меры, чтобы ускорить это, чтобы Вы были одновременно радостны и довольны.

Затем вельможи, сопровождавшие императора, вошли в покои короля и, пав ниц к его ногам, поцеловали ему руку.

На следующий день, в среду, 19 сентября, Маргарита прибыла в Мадрид. Император в сопровождении блестящего двора встретил её, когда она выходила из носилок, у подножия лестницы возле портала Алькасара. Карл V со смиренным поклоном приблизился к гостье, затем поцеловал в лоб и вежливо приветствовал её. Герцогиня Алансонская, в свой черёд, с достоинством ответила на приветствие императора, и, приняв руку, предложенную ей Карлом, вошла во дворец, пройдя между двумя рядами придворных.

Маргарита была в своём вдовьем одеянии из чёрного бархата. Ни один драгоценный камень не смягчал мрачного оттенка её наряда, который наилучшим образом подчеркивал нежный цвет её лица. Белая вуаль окутывала её голову и изящными складками ниспадала с плеч до земли. При этом император настолько явно продемонстрировал своё восхищение гостьей, что дворяне из свиты Маргариты начали питать самые радужные надежды на успех её личных переговоров об освобождении короля. Сенешаль Пуату, а также другие дамы и дворяне следовали за своей госпожой и впоследствии были по отдельности представлены ею императору. Когда этот утомительный церемониал закончился, Карл снова предложил Маргарите руку, чтобы проводить её в апартаменты её брата.

Однако болезнь короля со вчерашнего вечера настолько усилилась, что у него едва хватило сил, чтобы ответить на взволнованные приветствия своей сестры. За ним ухаживали два его собственных врача и еще двое лекарей императора. Франциск был настолько слаб, что даже слёзы его «милочки» не смогли вывести его из апатии. Карл V несколько минут молча стоял у королевского ложа, созерцая своего пленника, затем, низко поклонившись герцогине Алансонской, удалился и в тот же вечер покинул Мадрид.

В сильной тоске Маргарита опустилась на колени у ложа своего брата. Она прибыла в Мадрид, воодушевлённая надеждой вызволить его из плена, и теперь опасалась, что её путешествие было предпринято только для того, чтобы увидеть его кончину. Печальными и мучительными были эти минуты, которые принцесса провела одна в огромной крепости-дворце королей Испании. В этой отчаянной ситуации она, как всегда, обратилась к Богу, умоляя Его предотвратить бедствие, от которого, казалось, никто на земле не мог спасти короля.

Сам Франциск уже не надеялся на своё выздоровление; и вскоре после приезда своей сестры принял последние таинства Церкви со всеми внешними признаками преданности и покаяния. Впоследствии, когда его слуги, затаив дыхание в напряженном ожидании, окружили его постель, король, который на некоторое время потерял дар речи, внезапно снова попросил Бога простить его грехи, а затем едва слышно процитировал на латыни прекрасную молитву Езекии. Вскоре он потерял сознание и четверо врачей без колебаний заявили, что его выздоровление безнадёжно, призвав Маргариту готовиться к худшему.

Однако герцогиню Алансонскую, сознававшую, что слуги короля берут с неё пример, не покинуло мужество. Ей хватило самообладания, чтобы скрыть своё горе. Днём наибольшей опасности для здоровья короля была суббота, 22 сентября. Накануне из Толедо прибыли французские послы, спешно вызванные оттуда, чтобы проститься, как считалось, со своим царственным повелителем. В главных церквях Мадрида, Толедо и других городов королевства были отслужены мессы за его выздоровление. Император, чья репутация существенно пострадала бы, если бы король Франции умер в плену, ежедневно получал депеши от испанских врачей, лечивших Франциска, и от начальника гарнизона Мадрида. Король, тем не менее, всё больше слабел, поскольку уже не мог принимать пищу. Теперь, когда все надежды на человеческую помощь рассеялись, Маргарита собрала своих домочадцев в своих личных покоях, чтобы вместе с ними помолиться за здоровье короля.

После этого богослужения, совершённого 22 сентября, принцесса без промедления отправилась со своими дамами в покои брата, чтобы присутствовать вместе с остальными французскими послами и знатью на мессе, которую архиепископ Амбренский отслужил у временного алтаря. Стоя на коленях, окружённая плачущей свитой короля, сама обливаясь слезами, Маргарита снова горячо присоединилась к их молитвам.

Во время мессы архиепископ подошёл к постели Франциска и, подняв высоко Символ Веры, торжественно призвал его взглянуть на него.

— Затем король, — пишет президент Сельве, — который долгое время был лишён зрения и слуха, открыл глаза, пристально посмотрел на Святое Причастие и сложил руки. После мессы мадам герцогиня снова приказала поднести королю упомянутое Причастие; и король тут же воскликнул: «Это мой Бог, который исцелит и мою душу, и моё тело; я молю Вас, чтобы я мог принять Его». На это упомянутому господину было замечено, что он не сможет проглотить облатку; но он ответил, что сможет, тогда мадам герцогиня приказала разделить священную облатку, что было сделано, и он принял её с такими знаками раскаяния и крайнего смирения, что не было ни одного присутствующего, кто не расплакался бы. Затем мадам герцогиня приняла вторую половину упомянутого Святого Причастия. С того часа упомянутый господин стал поправляться настолько, что теперь он вне всякой опасности, что является чудом Божьим, как единодушно свидетельствуют все французы и испанцы.

Действительно, за исключением одного небольшого рецидива, смерть больше не угрожала королю, хотя прошло много недель, прежде чем он смог подняться с постели.

Франциск всегда с благодарностью вспоминал нежную преданность своей сестры во время его болезни. Брантом пишет:

— Лучше всяких докторов зная его природу и сложение, она заставляла их лечить короля по-своему и делала это так успешно, что спасла его, почему впоследствии Франциск часто говаривал, что без неё ему бы не выжить и что она даровала ему жизнь.

Забота, которой он был окружён, и, прежде всего, присутствие его сестры, привели к быстрому улучшению здоровья короля. Маргарита редко покидала его, используя всё своё остроумие и жизнерадостность, чтобы рассеять его уныние и пробудить новый интерес к занятиям, которые когда-то доставляли им взаимное удовольствие. Иногда, сидя на кушетке своего брата, принцесса с неподражаемым изяществом декламировала ему сонеты собственного сочинения или рассказывала какую-либо историю. Искусная в сочинении остроумных пьес и изобретении эмблем и девизов, она часто развлекала его таким образом.

Позднее герцог Сен-Симон, посол Франции при испанском дворе в царствование Филиппа V, описал в своих мемуарах комнату короля и упомянул про глубокую нишу в стене справа от входа, напротив окна. Двойная решётка из железа, прочно вмурованная в стену, защищала окно, находившееся под самым потолком, снаружи, а внутри узкая застеклённая створка едва пропускала свет — нужно было становиться на стол, чтобы увидеть что-нибудь. В комнате было достаточно места для небольшого количества стульев, сундуков, столов, помимо кровати. Высота от окна до подножия башни, которая стояла на берегу высохшего русла реки Мансанарес, составляла около ста футов, и в течение того периода, когда Франциск находился там под стражей, два батальона солдат день и ночь несли охрану внизу. Комната, в которой жил Франциск, была также увешана богатыми гобеленами с изображениями гербов Франции — корона, щит и лилия, окружённые ожерельем ордена Святого Михаила Архангела. Пространство между ними было разделено на ромбовидные отсеки, на каждом из которых поочередно были изображены девиз Франциска, его личный герб — саламандра и лилия, увенчанная королевской короной.

От Луизы Савойской скрывали, что её сын тяжело болен, хотя она, без сомнения, что-то подозревала. Тем временем в Париже распространялись всевозможные слухи. В час ночи 4 октября, который был праздником Святого Франциска, радостная весть об улучшении здоровья короля достигла двора, который переехал из Турнона в Лион. Тогда регентша впервые была проинформирована об опасности, которая угрожала её сыну, и, в избытке чувств, отправилась вознести хвалу Богу в часовню монастыря целестинок, где поселилась. В свой черёд, канцлер Дюпре поспешил заверить короля в письме:

— Мадам так хорошо управляет, что способна обеспечить все необычные расходы королевства, не прибегая к займам или другим экстраординарным методам сбора денег.

Своевременная выплата Луизой Савойской субсидий и безвозмездных выплат в значительной степени способствовала сохранению её политического влияния во всей Европе. Экономность Мадам давала ей средства для оплаты огромной армии шпионов, которых она содержала при всех главных иностранных дворах, кроме того, это позволяло ей назначать пенсии многим высокопоставленным лицам из окружения тех монархов, умилостивить которых было в интересах её сына.

Тем временем Франциск уверенно, хотя и медленно, выздоравливал. Однако мрачный вид Мадрида и строгий надзор, осуществляемый за его малейшим действием, угнетали впечатлительного короля. Неоднократные неудачи его послов в переговорах с неумолимым Карлом тоже вызывали у него беспокойство. Чтобы облегчить переговоры своей сестре, король чётко оговорил, что она должна вести их с императором наедине, без вмешательства кого-либо из его министров. Сам Франциск был уверен, что Маргарита сможет добиться от Карла большего, чем его послы, поэтому настойчиво убеждал её больше не откладывать поездку в Толедо.

Опасная болезнь короля вызвала у Карла сильную тревогу. Примерно через неделю после прибытия герцогини Алансонской он отправил вице-короля навестить Франциска и передать ему своё ободряющее послание. Сразу после приезда Ланнуа архиепископ Амбренский и президент Сельве попрощались с королём и вернулись в Толедо, чтобы подготовиться к приёму Маргариты в этом городе.

В это время герцог Бурбон прибыл в Испанию, чтобы понаблюдать за предстоящими переговорами, с которыми так тесно была связана его собственная судьба. Но Франциск больше не повторил своего предложения отдать руку принцессы Рене своему мятежному подданному, в то время как император держал свою собственную сестру под строжайшим наблюдением и не допускал ни малейшей близости между ней и коннетаблем. Нескрываемое отвращение Элеоноры Австрийской к браку с предателем стало ещё одним горьким унижением для Бурбона. Тем не менее, сестра императора всего лишь разделяла чувство всеобщего отвращения, с которым преступление коннетабля было воспринято испанцами. Даже благосклонность Карла V не могла обеспечить ему почтения со стороны кастильской знати, из-за чего герцогу с трудом удалось найти в Мадриде резиденцию, соответствующую его достоинству и званию. Император был вынужден обратиться с личной просьбой к маркизу Вилланскому о том, чтобы он позволил коннетаблю поселиться в его дворце.

— Я не могу отказать ни в чём, о чём Ваше императорское Величество соизволит попросить меня, — ответил маркиз. — Следовательно, дворец в распоряжении герцога Бурбонского до тех пор, пока он пожелает занимать его; но когда он покинет его, я прикажу сжечь его дотла, как дом, осквернённый присутствием предателя и непригодный для проживания любого благородного человека.

Бурбон прибыл в Мадрид вскоре после выздоровления Франциска. Несомненно, он с радостью отказался бы от своих притязаний на руку вдовствующей королевы Португалии, а вместе с ней и от своего предполагаемого шанса получить корону Арля, чтобы жениться на Маргарите или принцессе Рене и восстановить свои наследственные владения. Поэтому с намерением или настаивать на своём иске или, что представляется наиболее вероятным, просить Маргариту ходатайствовать о милостивом королевском помиловании, герцог отправил ей послание, прежде чем она покинула Мадрид, с просьбой об аудиенции. Однако герцогиня Алансонская ответила холодным и решительным отказом, не желая встречаться с коннетаблем иначе, как публично, в качестве одного из придворных императора.

Наконец всё было готово к её отъезду в Толедо. Маргарите предстояла очень трудная задача. Трудно было найти людей более противоположных по складу характера и уму, чем французский король и германский император.

— Для того чтобы примирить их, — как сказала сама принцесса однажды венецианскому послу, — нужно было бы переделать одного из них по образцу другого.

Карл V был расчётлив в поступках, обладал железной волей и огромным честолюбием. И с этим человеком пришлось теперь вступить в дипломатическое единоборство женщине, отличительную черту которой, по её собственному признанию, составляла «глупая мягкость».

Тем не менее, воодушевлённая безоговорочным доверием, оказанным ей, и всеобщим интересом, который вызвало её путешествие, она покинула Мадрид в понедельник, 2 октября. Маргариту сопровождала внушительная свита из всех французских дворян и дам, находившихся в то время в Испании, за исключением Монморанси и Монпеза, которые оставались при короле. Проведя одну ночь в королевском замке Ильескас, на следующее утро, 3 октября, она добралась до столицы и была встречена с большой помпой примерно в трёх милях от города Карлом V, которого сопровождали французские послы и блестящая кавалькада знати. В свите герцогини Алансонской были епископ Санлисский, сенешаль Пуату, дю Белле, архиепископ Амбренский, президент Сельве и другие дворяне. Император приблизился к носилкам, где сидела Маргарита, со шляпой в руке и приветствовал её в самой почтительной манере.

В сопровождении Карла V, ехавшего рядом с её носилками, и в окружении испанской знати, сестра Франциска въехала в Толедо и была препровождена во дворец Диего де Мендосы, графа де Мелито, близкого родственника герцога де Инфантадо, где для неё и её свиты были приготовлены апартаменты. Император помог Маргарите выйти из носилок, а затем между ними состоялась предварительная беседа, длившаяся два часа. На следующий день ей была назначена официальная аудиенция. Согласно предыдущей договоренности императора с Франциском, никто из министров не должен был участвовать в этих важных переговорах. Карл, однако, решил воспользоваться этим условием в самом широком смысле, и недвусмысленно намекнул герцогине Алансонской:

— Любые беседы по политическим вопросам между нами, мадам, должны вестись конфиденциально.

Несколько пораженная этим заявлением, Маргарита горячо возразила:

— Но это может нанести ущерб моему достоинству и репутации, Ваше Величество.

Тем не менее, Карл настаивал на своём, и единственной уступкой, которой добилась принцесса, было разрешение, чтобы дама, которая проводит её до дверей императорского кабинета, будет дожидаться её снаружи до окончания совещания. Скорее всего, осторожного императора побудило к этому не желание насладиться беседой с Маргаритой без всяких свидетелей, а возможность впоследствии отказаться от любых обещаний, данных наедине. Позже герцогиня Алансонская несколько раз с негодованием упоминала об этом экстравагантном желании Карла, которое она считала одной из главных обид, причинённых ей во время пребывания в Испании.

Живость и грация Маргариты очаровали придворных императора: она находила лестное слово для каждого. Карл тоже был в восхищении от её живого ума, и, возможно, сожалел, что не получил её руки.

— Упомянутый император относился к мадам герцогине с величайшей учтивостью и проявил к ней больше дружеских чувств и благожелательности, чем к любой другой принцессе до этого, — сообщила Луиза Савойская парламенту, описывая приём, оказанный её дочери в Толедо.

Одновременно император созвал в Толедо кортесы. Туда также прибыли послы ведущих европейских держав: Англии, Ватикана, Португалии, Польши, Венеции, а также различных итальянских властителей, жизненно заинтересованных в договоре, который должен был быть заключён между императором и королём Франции. Министрами, избранными Маргаритой для оказания ей помощи в её нелегком начинании, были архиепископ Амбренский, президент де Сельве, верховный казначей Бабу, Делабарр, судебный пристав Парижа, епископ Тарба, и Байяр, впоследствии к ним также присоединились маршалы Монморанси и Брион.

В среду, 4 октября, Маргарита проследовала в императорский дворец, где император принял её наедине в своём личном кабинете, в то время как её дама осталась у двери, ожидая окончания переговоров. Прежде всего, принцесса потребовала руки Элеоноры Австрийской для своего брата, особенно настаивая на необходимости этого брака как единственно возможной основы для статей, которые будут предложены впоследствии. Франциск, как известно, хотел, чтобы Карл V «вернул» ему герцогство Бургундское в качестве приданого его сестры. Во-вторых, Маргарита предложила бессрочный отказ от прав, которыми обладала корона Франции на Неаполитанское королевство, герцогство Миланское, королевства Арагон и Валенсию, графство Барселону и суверенитет Генуи. Она также согласилась отозвать все претензии на Турне и прилегающую к нему территорию и вернуть город Эден императору. Ещё герцогиня Алансонская предложила выплатить Карлу компенсацию в размере 350 000 экю, долг Франции его деду, Фердинанду Католику. Кроме того, Франциск согласился отказаться от прав на графства Фландрию и Артуа. Статьи, касающиеся короля Англии и восстановления герцога Бурбона в его наследственном владении, тоже сохранялись. Если император откажется принять вышеуказанные условия, ему обещали заплатить любой выкуп за свободу Франциска и в этом случае последний обязался никогда не отстаивать свои права на территории, оспариваемые домом Габсбургов, силой оружия, но положиться на решение судей и арбитров. Эта уступка, однако, не должна была рассматриваться как обязательная для преемников короля.

Предложения о мире, сделанные герцогиней Алансонской, очень незначительно отличались от условий, ранее отвергнутых Карлом V. Единственными пунктами, по которым она пошла на уступки или превысила предложения, выдвинутые послами, было возвращение города Эдена и согласие Франциска передать свои претензии на герцогство Бургундское на рассмотрение его парламента и пэров.

С ледяным спокойствием выслушав Маргариту, император затем резко положил конец совещанию, сказав, что немедленно соберёт свой совет для рассмотрения её предложений и сообщит ей о результате завтра. Разочарованная своей первой беседой с ним, принцесса попросила проводить её к Элеоноре Австрийской, зная о её тайной неприязни к герцогу Бурбону. Однако её разочарованию не было предела, когда она услышала из уст самого Карла, что его сестра завтра должна отбыть из Толедо в паломничество к храму Святой Девы в Гваделупе. Опасаясь влияния Маргариты на неё, император специально решил удалить Элеонору, так как его совет ещё не принял окончательного решения, кому отдать её руку — королю Франции или его мятежному подданному. Что же касается самой Элеоноры, то для неё перспектива брака с Франциском, похоже, была более приемлемой. Якобы, она даже заявила брату-императору:

— Я никогда не выйду замуж за предателя, погубившего короля Франциска!

Вдовствующей королеве Португалии только что исполнилось двадцать семь лет. У неё были спокойные, выразительные черты лица, голубые глаза и густые мягкие рыжеватые волосы, которые составляли её главное очарование. Её лицо было полным и довольно бледным, а фигура и манеры, хотя и величественные, но лишённые той грацией, которая отличала герцогиню Алансонскую. Характер Элеоноры был серьёзным и даже склонным к меланхолии. К сожалению, она не обладала ни остроумием Маргариты, ни её обаятельными манерами, оказывавшими столь сильное влияние на ум Франциска. Однако её поведение и как женщины, и как королевы было безупречным. Элеонора была набожной, чувствительной и честолюбивой, и никогда не забывала о том, что она — старшая сестра могущественного императора из рода Габсбургов.

— Император повёл меня повидаться с королевой, своей сестрой, — сообщила Маргарита своему брату. — Я засиделась допоздна, а вечером снова отправилась навестить её, и она беседовала со мной в самой дружеской и приятной манере. Совершенно верно, что она (Элеонора) отправляется в своё путешествие завтра. Перед её отъездом я зайду ещё раз попрощаться с ней. Я полагаю, что она поступает таким образом больше из повиновения, чем в соответствии со своей собственной волей, поскольку они держат её в большом подчинении.

Несомненно, Маргарита была полна решимости максимально использовать свою возможность общения с Элеонорой, и постаралась разжечь в её сердце горячий интерес к судьбе Франциска. Так как вдовствующая королева Португалии быстро поддалась на ухаживания короля-рыцаря, считается, что она внесла немалый вклад своими настойчивыми просьбами к императору в окончательный исход переговоров. Возможно, Элеонора устала от необходимости во всём подчиняться своему брату, который даже дошёл до того, что занимался воспитанием четырёхлетней инфанты, её дочери. Хотя сама она занимала видное положение при испанском дворе и только что договорилась о браке своего брата с Изабеллой Португальской, своей прекрасной падчерицей, и во многих отношениях имела влияние на императора.

В то время как Маргарита дружелюбно общалась с императором и его сестрой, произошла острая ссора между французскими послами — президентом де Сельве, архиепископом Амбренским, казначеем Бабу, — и Государственным советом Империи. Во время аудиенции принцессы у Карла самые влиятельные члены его Тайного совета, вице-король Неаполя, граф де Нассау, канцлер Гаттинара, великий магистр императорского двора и дон Уго де Монкада встретились с французскими послами и угрожающе заявили, что Карл V полон решимости добиться восстановления своих прав, прежде чем освободить Франциска, и что он достаточно силён, чтобы потребовать возврата Бургундии, оккупированной Францией.

Сдержанность, проявленная французскими послами, в конце концов, заставили министров императора устыдиться своего поведения. Тем не менее, стороны продолжали обмениваться язвительными замечаниями. После чего совет разошёлся, так ничего и не решив, но враждебность министров Карла была настолько очевидной, что послы поспешили добиться аудиенции у герцогини Алансонской, дабы поделиться своими опасениями. Эта новость значительно усилила беспокойство Маргариты и она была возмущена тем, что императорский совет осмелился столь высокомерно отвергнуть её предложения, не удосужившись узнать мнение своего господина.

Вернувшись поздно вечером от сестры императора, Маргарита обнаружила, что её ожидает гонец Ланнуа, который сообщил ей, что Карл V крайне недоволен предложенным ему мирным соглашением, но если Франциск уступит ему виконтство Осер и округ Сен-Лоран в Неаполитанском королевстве, герцогство Бургундское и значительную сумму золотом, то, без всяких сомнений, он благосклонно примет такие условия. Вне себя от радости, что император, вопреки её ожиданиям, выразил готовность смягчить свои требования, принцесса вызвала архиепископа Амбренского и президента де Сельве и немедленно отправила их к Карлу с предложением передать ему в качестве выкупа за её брата Неаполь, Милан, Геную, Турне, Фландрию, Артуа, Хесден, виконтство Осер, округ Сен-Лоран и сумму в 500 000 золотых экю.

Приняв послов, император вежливо ответил:

— По мере того, как мадам герцогиня Алансонская увеличивает свои предложения, я должен уменьшать свои требования.

Эти ободряющие слова возродили надежды Маргариты и французских послов. Принцессе также доложили, что император заявил:

— Если она, наконец, решит сделать какое-нибудь заметное предложение для освобождения короля, то я, со своей стороны, сделаю что-нибудь такое из уважения и любви, которые к ней питаю, что приведёт её в изумление.

Рано утром следующего дня Маргарита нанесла третий визит вдовствующей королеве Португалии. Возможно, она уделила Элеоноре гораздо больше внимания, чем требовал этикет, но её тревога за брата была слишком сильной, чтобы позволить ей пренебречь любой представившейся возможностью услужить ему. Тем не менее, Карл V проявил крайнее неудовольствие, когда его министры доложили ему о переговорах герцогини Алансонской с его сестрой, и заявил о своей непреклонной решимости придерживаться одного важного условия, ранее выдвинутого взамен освобождения короля, — передачи Бургундии короне Испании.

Пока Маргарита всё ещё беседовала с Элеонорой, в апартаменты внезапно вошёл вице-король Неаполя, во-первых, чтобы сократить их беседу, а, во-вторых, отвести герцогиню Алансонскую к императору, чтобы услышать его окончательное решение по статьям мирного соглашения, которые она представила накануне. В сопровождении, как и прежде, только одной дамы Маргарита вошла в зал, где её ожидал Карл.

— Он отвёл меня в свой кабинет и там сообщил мне, — написала принцесса брату, — что очень желает Вашего освобождения и совершенной дружбы, и поэтому возражает против принятия решения по Бургундии; то есть, что он отказывается принимать в качестве судей Ваших пэров Франции и суд парламента. Он желает, чтобы дело было решено арбитражем, и попросил меня представить в письменном виде предложения с этой целью, в то время как он, со своей стороны, прикажет своему совету найти способ урегулировать все разногласия, и чтобы завтра и в субботу министры с обеих сторон встретились для обсуждения этого вопроса… Поэтому, монсеньор, я буду вынуждена остаться здесь на субботу; но я пошлю к Вам кого-нибудь, кто расскажет Вам, что делалось здесь каждый день, чтобы, прежде чем мы продолжим в этом вопросе, Вы могли быть осведомлены об их тонких уловках…

«Тонкие уловки» императора ни на миг не обманули Маргариту, которая с самого начала переговоров поняла неискренность намерений Карла и действовала соответственно. Решив, однако, терпеливо выполнять каждое его разумное требование, она согласилась на просьбу императора направить свои предложения в письменном виде Тайному совету.

На следующий день, в пятницу, 6 октября, французские послы и некоторые члены императорского совета собрались на совещание. Кроме герцогства Бургундского император теперь не постеснялся потребовать виконтство Оксон и округ Сен-Лоран, которые Маргарита предложила ему взамен на отказ от Бургундии. Вдобавок, он ещё желал получить Асти, древнее достояние Орлеанского дома.

Оставшуюся часть дня и весь следующий французские послы и министры императора провели в бесконечных спорах, но так и не пришли к компромиссу. Камнем преткновения послужило всё то же герцогство Бургундское. Возмущённая сверх всякой меры Маргарита, тем не менее, оставалась неизменно спокойной. Вечером первого дня её посетил Ланнуа, который, по-видимому, искренне сожалел о мерах, столь неожиданно принятых советом, в котором преобладали враги Франции. На следующий день герцогиня Алансонская отправила брату короткое письмо, которое явно демонстрирует её гнев:

— Монсеньор, если я не написала Вам раньше, то это из-за моего искреннего желания сообщить Вам новости о более приятных вещах, чем я до сих пор слышала или видела здесь; но, учитывая, сколь долго они задерживали меня, и связанные с этим формальности, я полна решимости встретиться с императором сегодня днём и потребовать окончательного завершения дела; тогда я не премину отправить Вам уведомление…

Говоря о беседах Маргариты с императором, Брантом утверждает:

— Она так смело и в то же время так учтиво говорила императору о его плохом обращении с королём, её братом, что он был совершенно подавлен; она показала ему его неблагодарность и преступление, в котором он был виновен по отношению к своему сюзерену из-за Фландрии. Она упрекала его в чёрствости сердца, в том, что он был так немилостив к столь великому и доброму королю; и в том, что подобное унижение не было способом завоевать благородное сердце, подобное сердцу короля, её брата, который, даже если он умрёт из-за жестокого обращения с ним, всё равно его смерть не останется неотмщённой, у него есть дети, которые однажды совершат возмездие.

— И если она так смело говорила с императором, — продолжает аббат, — она говорила ещё худшие вещи в его совете, у которого она получила аудиенцию; но там она снова одержала победу своей приятной и прекрасной речью, произнесённой с изяществом, в котором она преуспела; и она так умело подбирала слова, что казалась скорее приятной, чем отвратительной и доставляющей хлопоты, будучи красивой, молодой вдовой сеньора Алансонского в расцвете лет. Все эти качества очень эффективны для того, чтобы склонять к себе жёстких людей. Она рассказала, в конце концов, так много, и её доводы были признаны настолько вескими и уместными, что она оставалась в большом почёте у императора, его совета и двора.

Однако, по словам самой Маргариты, ей пришлось испытать последствия «небольшой чести, но большой недоброжелательности, проявленной Карлом и его советом». Совещание между послами и имперскими министрами завершилось в субботу, 7 октября, и когда герцогиня Алансонская получила их отчёт, она сочла его противоречащим интересам своего брата. Император, по совету своих приближённых, неуклонно отвергал условия, предложенные сестрой Франциска, и настаивал на немедленном получении герцогства Бургундии в своё владение, а также отказался дать согласие на брак между своей сестрой и королём, одновременно требуя обручения дочери Элеоноры, инфанты Марии, с дофином.

В конце концов, Маргарита и её совет приняли решение отправить архиепископа Амбренского и казначея Бабу в Мадрид в следующий понедельник, чтобы сообщить эти дурные вести королю и запросить его чёткие инструкции. Затем принцесса, чтобы недвусмысленно выразить своё глубокое неудовольствие, покинула дворец, назначенный императором для её проживания, и удалилась в женский монастырь Нуэстра-Сеньора-де-Кармель. Там она заявила, что намерена оставаться в строжайшем уединении до возвращения послов из Мадрида. Поступок Маргариты немало удивил императора: она даже не снизошла до того, чтобы возразить ему, не попыталась при личной встрече побудить его смягчить суровость требований, выдвинутых его советом, и также не пошла на то, чтобы умилостивить кого-либо из дворян, наиболее облагодетельствованных его вниманием. Однако полная приостановка переговоров была не тем, чего он желал.

В ответ Карл V послал к ней вице-короля с протестом, который заявил от имени своего господина, что она наносит ущерб делу своего брата, оставаясь в стороне, и посоветовал ей во что бы то ни стало обратиться к императору с просьбой предоставить ей немедленную аудиенцию. Послав за епископом Санлисским, Маргарита отправила его к Ланнуа со следующим ответом:

— Я ещё ни разу не ходила в гости без приглашения; поэтому, когда император решит послать за мной, меня найдут в монастыре.

Она также приказала епископу сообщить вице-королю, что удалилась в монастырь, «дабы показать всем, что если она даже не посоветовалась с императором, то её высокий ранг позволяет ей сделать это, в то время как слугам непозволительно вмешиваться в дела их господина, который пообещал королю, что будет общаться с ней наедине».

Ответ герцогини Алансонской, переданный Ланнуа, усилил опасения императора, что она может вернуться в Мадрид. Беспокойство, которое испытывал Карл, было замечено некоторыми из придворных Маргариты, которые не замедлили сообщить об этом своей госпоже. Это известие заставило принцессу продолжать держаться в стороне, особенно, когда она обнаружила, что некоторые вельможи императорского двора принялись ухаживать за её дамами, чтобы побудить её через них занять более покорную позицию по отношению к императору.

На следующий день Маргарита сообщила своему брату об этой забавной попытке Карла заставить её выйти из уединения.

— Каждый говорит мне, что любит короля, но я не чувствую этого! — с возмущением добавила она в личной записке к Монморанси, который должен был вручить её письмо Франциску. — Мой кузен, как бы они не притворялись, тем не менее, настолько сбиты с толку, что не знают, что сказать. Я только опасаюсь их медлительности; но, передавая моё письмо, скажите королю, что я нахожу их причуды настолько жалкими, что они даже вселяют в меня надежду…