Жемчужина среди принцесс

Заговор герцога Бурбона

Конец 1521 года тоже не принёс ничего хорошего, наоборот, французы потеряли Милан. Папа, полагаясь на союз с Францией, набрал большие отряды швейцарцев, которые должны были содержаться за счёт Франциска и его самого. Появление наёмников в Италии привело к вторжению войск императора на папские территории, из-за чего Лев Х потребовал защиты от губернатора Милана. Тем не менее, Лотрек, чьё тираническое правление вызвало всеобщую ненависть в Милане, рассердил понтифика своим отказом. Возмущённый сверх всякой меры, Лев Х сразу (и небеспочвенно) заподозрил:

— Король Франциск наверняка ведёт сепаратные переговоры с императором, раз его наместник пренебрегает нашими указаниями!

С той же поспешностью, как и после битвы при Мариньяно, когда он умолял короля Франции о союзе, Лев Х заключил наступательный и оборонительный союз с Карлом V и с тех пор стал непримиримым врагом Франции.

По тайному соглашению они решили вместе изгнать французов из Италии и восстановить власть семьи Сфорца в Милане. Кроме того, Лев Х признал притязания Карла на Неаполитанское королевство. Таким образом, вскоре чуть ли не вся Италия встала под знамёна Габсбургов. В разгар этой кампании 1 декабря 1521 года Лев Х неожиданно скончался (возможно, от яда). Новым папой избрали кардинала Адриана Утрехтского, бывшего воспитателя императора и его наместника в Испании.

Как раз в это время маршал Лотрек уехал во Францию, чтобы отпраздновать свою свадьбу с Шарлоттой д'Альбре, дочерью графа д'Орваля. Его брат Тома, сеньор Лескён, принял на себя во время его отсутствия управление герцогством Миланским и превзошёл своего брата в поборах и жестокостях. Поэтому неудивительно, что жители восстали, в то время как к ним на помощь поспешил императорский полководец Просперо Колонна.

Узнав об этом, Франциск приказал Лотреку:

— Вы должны немедленно вернуться в Италию и защитить Милан!

Маршал, человек маленького роста, но крепко сбитый, со шрамом на лице, полученным в сражении при Равенне, резко и безапелляционно ответил:

— Простите, сир, но я не покину Францию до тех пор, пока мне не будет предоставлена сумма в четыреста тысяч экю, которая необходима для успешного исхода предстоящей кампании.

Впрочем, Лотрека можно понять: ни его солдаты, ни наёмники не желали сражаться без денег. В конце концов, Франциску вместе с Маргаритой удалось уговорить его вернуться в Италию, пообещав, что скоро он получит требуемую сумму. Однако 27 апреля 1522 года французские войска в Италии были разбиты в битве при Бикоке, в то время как Франческо Сфорца с триумфом под папскими и императорскими знамёнами въехал в Милан. Когда после этого Лотрек явился в Лион, где в то время находился король, Франциск встретил его неприветливо.

— Почему, сир, Вы хмуритесь, глядя на меня? — спросил маршал.

— У меня для этого есть веские основания, — ответил король сухо. — Вы потеряли моё герцогство Миланское.

— Но герцогство потеряно не по моей вине, сир.

— А по чьей?

— Я неоднократно предупреждал Вас о том, что если мне не пришлют денег, армия выйдет из повиновения, ибо солдаты за восемнадцать месяцев не видели ни одного денье.

— Но я ведь послал Вам 400 000 экю.

— Увы, я этих денег не получил.

Король позвал казначея Самблансе и тот заявил, что когда деньги уже были подготовлены к отправке, Луиза Савойская потребовала отдать их ей. Но когда разгневанный Франциск обратился за разъяснениями к матери, та заявила, что ничего не получала. Графиня де Шатобриан так яростно вступилась за своего брата, что король был вынужден простить Лотрека. В результате козлом отпущения стал Самблансе, у которого Луиза организовала кражу своих расписок. В своём дневнике она прямо пишет:

— В 1515, 1516, 1517, 1518, 1519, 1520, 1521, 1522, не имея возможности обеспечить провизию, мы с сыном постоянно обирали финансистов.

В народе же говорили:

— Франция потеряла Милан из-за неприязни герцогини Ангулемской к фаворитке своего сына!

Конечно, Франциск I собирался вернуть Милан, однако его казна была пуста. Тем временем, назревала новая война с Англией. Король же продолжал беззаботно развлекаться, и одевался он всегда роскошно: его одежды были затканы золотом и усыпаны драгоценными камнями в противоположность своей сестре, которая любила больше всего простое чёрное платье. У Франциска ещё не было постоянной резиденции, и хотя Париж уже значился столицей государства, король бывал в нём недолго. В сопровождении своего двора он перекочёвывал из одного города или замка в другой. Марино Джустиниано, венецианский посол, рассказывает, что за четыре года, пока длилась его посольская служба во Франции, двор всегда путешествовал, нигде не останавливаясь более двух раз. Королевские поставщики ехали впереди, и Франциск, если ему было угодно остановиться даже в самой отдалённой и бедной деревушке, находил там привычную роскошь и изысканность. Рыцарские турниры сменялись маскарадами и другими дорогостоящими развлечениями, «подобных которым никогда не было даже у Лукулла», по утверждению Брантома. В деревне ли, городе или посреди леса, где остановился король, всегда накрывали шесть столов для придворных с таким же церемониальным этикетом, как и во дворце Турнель в Париже. Таким образом, деньги были необходимы не только для поддержки всего этого королевского великолепия, но и для покрытия расходов на войну и удовлетворение алчности Луизы Савойской.

В этой чрезвычайной ситуации король обратился за помощью к сестре. В ответ Маргарита, которая отдала бы жизнь за Франциска, уговорила своего мужа отправить на королевский монетный двор для перечеканки серебряные сосуды на сумму четыре тысячи пятьсот девяносто пять турских ливров. Герцог Алансонский был очень богат, и Маргарита гордилась тем, что оказала помощь своему брату. Дюпре, в свой черёд, тоже разрабатывал смелые планы по привлечению финансов в государственную казну. При этом ловкий канцлер ни разу не позволил себя поймать за руку, какими бы незаконными ни были его действия. Глухой к протестам парламента и народа, при поддержке Луизы Савойской он выставлял на продажу всё, за что могли бы дать приличную сумму, в том числе, создавая новые должности и звания. Конкордат позволил ему наложить руки также на бенефиции (церковные владения). В свой черёд, придворные дамы вовсю торговали епископствами и аббатствами.

Напрасно епископ Мо заклинал Маргариту:

— Я смиренно молю Бога, чтобы Ему было угодно по Своей доброте зажечь огонь в сердцах короля, мадам и Вашем, чтобы от вас троих мог исходить пылающий огонь, который осветит остальную часть королевства и особенно тех людей, из-за холодности которых застыло всё остальное.

— Дни такие холодные и сердце леденеет из-за угроз Сорбонны, — печально отвечала ему Маргарита.

— Лишь только её добродетель сияла, как чистая и прекрасная звезда посреди распутного двора, не в силах рассеять царившую там тьму, — утверждает писательница Марта Уокер.

В отличие от своей добродетельной дочери, Луиза Савойская теперь предъявляла к нравственности других такие минимальные требования, что невольно наводила на мысль о том, что и по отношению к её нравам нужна такая же снисходительность. Ей самой, как и Франциску, нравилась весёлая и беззаботная жизнь, полная удовольствий и развлечений. Из-за своего пылкого темперамента, герцогиня Ангулемская, по словам одного хрониста, «ложилась в постель с разными мужчинами», и нежно посматривала на приятелей сына. Однако только за одного из них она хотела выйти замуж. Этим мужчиной был Карл де Монпасье, которому в знак любви мать короля подарила дорогое кольцо и шпагу, украшенную драгоценными камнями. Холодный и гордый нрав этого принца был всегда неприятен Франциску, любившему компанию весёлых и добродушных людей. Ещё в предыдущее царствование, вскоре после своей свадьбы, в кругу своих приближённых, герцог Бурбон говорил:

— Моя жена, мадам Сюзанна — родная внучка короля Людовика XI, а, значит, прав на корону Франции у неё больше, чем у нашего нынешнего короля Людовика XII, который «всего-навсего» троюродный брат почившего христианнейшего монарха.

Однако из-за действующего во Франции Салического закона, согласно которому наследование престола по женской линии запрещалось, никто на его речи внимания не обращал. Правда, звание коннетабля и пост вице-короля Милана, которые он получил после восшествия на престол Франциска I, на время удовлетворили честолюбие Бурбона. Тем не менее, когда в 1517 году Сюзанна родила ему долгожданного сына, честолюбивый герцог, пригласив короля на крестины, не упустил возможности пустить ему пыль в глаза. Прибыв в Мулен, Франциск увидел там такое великолепие, которое бледнело даже перед утончённостью французского двора. В течение недели Карл Бурбон с царственной пышностью развлекал своих гостей различными празднествами, турнирами и банкетами, во время которых на столы выставлялись золотые и серебряные сосуды.

— Развлечения, устроенные герцогом, были настолько роскошными, — утверждает Брантом, — что даже король Франции не мог бы сравниться с ним.

Галереи, занимаемые дамами во время турниров, были построены из ароматного дерева и инкрустированы драгоценностями, флаги же из богатейшего шелка, украшенные гербами Бурбона и подвластных ему земель, затмили королевские знамёна. Пятьсот дворян, входивших в свиту герцога, были одеты в малиновый бархат, который в то время стоил очень дорого, и каждый из них носил золотую цепочку, трижды обвивавшую его шею. Франциск с удивлением и неудовольствием смотрел на эту великолепную пышность, герцогиня Ангулемская — со смешанным чувством зависти, одобрения и удивления, а канцлер Дюпре обдумывал способы передачи в королевскую казну части огромного богатства герцога. Через две недели после отъезда двора из Мулена сын коннетабля, при крещении получивший имя Франциск, умер. В следующем году Сюзанна родила мальчиков-близнецов, но и эти дети не смогли выжить. Силы молодой герцогини, которая и так не отличалась хорошим здоровьем, были окончательно подорваны.

Увидев на Поле золотой парчи у герцога Бурбона жемчужину стоимостью в 10 тысяч экю, английский король сказал:

— Господин коннетабль для моего брата (короля Франции) такой подданный, чьим сеньором я никогда не хотел бы быть.

Казалось бы, что им мешало ладить между собой, этим молодым людям? Но один из них был королём, стремившимся к полноте власти, а другой — слишком богатым и влиятельным подданным. Заслуживает внимания и ещё одна причина, а именно резкая несхожесть характеров. Они конфликтовали друг с другом по самым незначительным поводам.

Тем не менее, Франциск I не предпринимал никаких действий в отношении любовника своей матери, пока 2 апреля 1521 не умерла Сюзанна Бурбон, супруга коннетабля. Луиза Савойская тотчас подослала к нему графа Сен-Поля, который предложил вдовцу жениться на матери короля. Но тридцатилетний герцог не спешил связывать себя узами брака с женщиной, которая была старше его на четырнадцать лет. К тому же, он был влюблён в Маргариту и с удовольствием бы женился на ней, если бы только она была свободна. Не без основания опасаясь мести Луизы, коннетабль решил, что если не сможет жениться на сестре короля, то, возможно, ему удастся получить руку сестры королевы. Ведь он считался завидным женихом, никто в королевстве не занимал более значительного и блестящего положения.

Карл был герцогом де Бурбон, д’Овернь и де Шательро, графом де Клермон-ан-Бовези, де Монпансье, де Форе, де Ла-Марш, де Джьян, де Клермон-ан-Овернь, дофином Оверни, виконтом де Карла и Мюра, сеньором де Божоле, де Комбрайль, де Меркёр, д’Анноне, де Рош-ан-Рейнье, де Бурбон-Ланси, принцем де Домб. Со всех этих владений он получал огромные доходы, король выплачивал ему 56 000 ливров в год в качестве милостей, жалованья и пенсионов двора. Он имел преимущество перед всеми сеньорами, маршалами и принцами крови, кроме герцога Алансонского. Как коннетабль, Карл командовал армией. Его резиденцией был Мулен, а в десяти лье от города возвышался замок Шантельро, одновременно сильная крепость и место для увеселений. У герцога был свой двор: капитан лучников охраны, камергеры, конюшие, двадцать четыре пажа, герольды, хлебодары, оруженосцы, виночерпии и т. д. Он вершил правосудие в своих владениях, назначал канцлера и докладчика прошений, нанимал солдат, собрал вокруг себя немалое количество дворян, привлечённых его щедростью и роскошью его жизни, держал на жаловании писателей и художников. Помимо этого, коннетабль обладал очень живым и деятельным умом, и вообще, был очаровательным мужчиной, если верить его портретам.

Историк Капефиг даёт ему следующую характеристику:

— Самым замечательным из всех был тот, кого военные люди сравнивали с Роланом за его доблесть и смелые планы, — коннетабль Бурбон, истинный победитель в битве при Мариньяно; его военные познания были выше познаний всех его современников… Вокруг него группировались многочисленные вассалы и самый верный из них, Жан де Пуатье, сеньор Сен-Валье, отважный и смелый капитан сотни…

Но если королева Клод благосклонно отнеслась к сватовству Бурбона к своей сестре, то Франциск I от имени Рене Французской наотрез отказал герцогу из-за опасения, что тот предъявит от имени жены права на Бретань. Тем временем Луиза Савойская искала способ отомстить бывшему любовнику. Вскоре случай этот представился дважды: в сентябре 1521 года в лагере близ Мезьера и в октябре у Валансьена. Без объяснения причин Карла Бурбона лишили привилегии, положенной коннетаблю: командовать авангардом. Оба раза вместо него это делал герцог Алансонский.

— Коннетабль, — пишет Ги Бретон, — который был уязвлён тем, что кому-то другому поручили исполнение самой прекрасной из его обязанностей, чувствовал себя так, словно у него отняли шпагу. И у него сгоряча в присутствии многих придворных вырвались слова оскорбления в адрес герцогини Ангулемской, о чём не преминули доложить герцогине…

Что конкретно говорил Бурбон о своей бывшей любовнице, мы узнаём от той же Марты Уокер:

— Гордая и надменная Луиза корчилась от грубых намёков, сделанных коннетаблем в отношении некоего мельника из Коньяка, на которого, как он заявил, её королевский сын так похож лицом и фигурой, что сходство это не могло быть случайным.

Возмущённая сверх всякой меры, герцогиня Ангулемская поклялась уничтожить дерзкого клеветника. Тем более, что власть в королевстве была в её руках. В октябре 1521 года, когда война между Франциском I и императором была в самом разгаре, английский посол Фицуильям советовал кардиналу Вулси написать Луизе Савойской, чтобы она добилась перемирия:

— Я часто наблюдал со времени моего приезда сюда, что, когда король настойчив в чём-то и говорит громко, Мадам удаётся смягчить его, а иногда, когда он разгневан и говорит: «нет», она вмешивается и он подчиняется.

Как только Франциск I вернулся из похода, Луиза заявила ему:

— Завещание госпожи Бурбонской не имеет силы.

— Не понимаю, о чём Вы, матушка? — недоумённо взглянул на неё король.

— Согласно одной из статей в брачном контракте Анны Французской и Пьера де Божё, герцога Бурбонского, их имущество отходит короне, если после их смерти не останется наследников мужского пола. Та же часть наследства, которая принадлежала мадам Сюзанне лично, должна перейти ко мне как её ближайшей родственнице.

(При этом мать короля умолчала, что данная статья была отменена сначала Карлом VIII, а потом — Людовиком ХII).

— В таком случае, матушка, я прикажу наложить арест на то имущество, которое покойная герцогиня завещала своему мужу. А потом мы начнём процесс…

Естественно, король встал на сторону матери (столько же из любви к ней, сколько и из зависти к Карлу Бурбону), зато парламент и многие дворяне были на стороне коннетабля.

Вся страна напряжённо следила за тем, как разбиралась (и ждала — чем закончится) земельная тяжба между матерью короля и герцогом, начатая в январе 1522 года. Луиза Савойская, как кузина Сюзанны Бурбон, требовала себе те владения, что передавались в роду по женской линии, такие, как сеньория Божоле и княжество Домб. Прочие земли, полученные Карлом Бурбоном в качестве уделов, подлежащих передаче по мужской линии, должны были, по её мнению, вновь присоединиться к королевскому домену. Правда, перед этим герцогиня Ангулемская снова предложила коннетаблю:

— Женитесь на мне и судебного процесса не будет!

— Я никогда не соглашусь на это постыдное предложение, — гордо ответил её бывший любовник, — потому что оно — не что иное, как гнусная попытка грабежа!

Волю коннетабля к сопротивлению подогревала его тёща, Анна де Божё, которая передала ему все свои владения, как наследственные, так и нажитые с супругом. Более того, она посоветовала зятю:

— Вам необходимо заручиться поддержкой императора: он единственный, кто может защитить Вас от произвола Франциска и его матери.

Впрочем, между императором и коннетаблем без того сохранились добрые отношения: за возвращение герцогства Сесса, принадлежавшего его отцу, Жильберу де Монпансье, в Неаполитанском королевстве, Карл V уплатил ему компенсацию в размере 100 000 ливров, а после смерти Сюзанны Бурбон передал через своего посла:

— У нас есть незамужняя сестра мадам Элеонора, вдова короля Португалии, и Вам, герцог, неплохо бы было об этом поразмыслить.

Пока коннетабль думал, Луиза Савойская добилась, чтобы его отстранили от командования авангардом королевской армии, отбывающей в Италию. Эта мера, по сути равная опале, избавила Бурбона от большого стыда, ибо таким образом его имя не фигурировало в числе побеждённых в битве при Бикоке.

Тем временем канцлер Дюпре, действуя от имени матери короля, приказал парламенту наложить секвестр на доходы коннетабля. Правда, ему назначили небольшую пенсию, которая должна была выплачиваться до тех пор, пока процесс не будет завершён. В ответ вспыльчивый герцог начал тайные переговоры с Карлом V, продолжавшиеся с мая по июль 1522 года и возобновившиеся в 1523 году. Баумгартен, историк императора, отмечает, что почти все за пределами Франции знали о них, и справедливо удивляется бездействию Франциска, объясняя это страхом, который тот испытывал перед недовольством, вызванным судебным процессом в королевстве. В то же время коннетабль, окружённый «со всех сторон молодыми людьми, дававшими плохие советы и некоторыми епископами, которые подстрекали его, скорее к злу, чем к добру», продолжал колебаться.

Кроме Дюпре, самым большим его недоброжелателем в окружении короля был Бонниве, который как раз в это время бросил королевскую фаворитку и стал любовником Луизы Савойской. Карл Бурбон был уязвлён тем, как одаривают почестями и богатствами нетитулованного дворянина, его вассала. В свою очередь, Гильом не желал угождать ему, давая понять, что обладание рангом адмирала Франции делает его равным коннетаблю. Вероятно, он по-прежнему ревновал герцога к Маргарите. А что думала она о кузене своей матери, которого знала с детства? Увы, о Карле Бурбоне нет ни одной строчки в её письмах, ни одного высказывания, которое дошло бы до нас в мемуарах современников. Если вспомнить, как ревностно Маргарита хранила свои сердечные тайны, то можно сделать вывод, что она была неравнодушна к коннетаблю. Недаром на протяжении всего судебного процесса герцогиня Алансонская хранила молчание, не выражая никакого отношения к происходящему. Поэтому, чтобы узнать её мысли и чувства по поводу этой истории, следует снова обратиться к «Гептамерону».

В новелле двадцать четвёртой Маргарита рассказывает о некоем дворянине Элизоре:

— Все дивились его достоинствам, но ещё того больше дивились его странному образу жизни, ибо никто никогда не видел, чтобы он ухаживал за какой-нибудь дамой.

За фигурой Элизора угадывается коннетабль, человек молчаливый и скрытный по натуре, в отличие от Бонниве. Даже досужие сплетники не знали, кто был матерью его незаконной дочери Екатерины Бурбон.

Однажды Маргарита лукаво спросила его:

— Неужели действительно для любви нет места в Вашем сердце?

— Если бы Вы видели моё сердце так, как видите моё лицо, то никогда бы не задали мне этого вопроса, — был его ответ.

Молодая женщина начала расспрашивать его и, в конце концов, он признался, что «любит некую даму, благородство и строгий нрав которой не знают равных». Тогда, притворившись рассерженной, Маргарита в шутку пригрозила:

— Если Вы мне не назовёте имя этой дамы, то больше не услышите от меня ни слова.

— Мадам, у меня не хватит ни силы, ни присутствия духа, ни храбрости произнести при Вас имя той дамы, но, как только Вы поедете на охоту, я Вам её покажу, и я уверен, что Вы согласитесь со мной, что это образец совершенства и красоты.

И вот, наступил день охоты, к которой коннетабль прекрасно подготовился. На нём был плащ из чёрного сукна, расшитый золотом и канителью, шляпа из чёрного шёлка с изображением Амура, которая, как и кинжал, была, вдобавок, украшена драгоценными камнями. Конь же у него был вороной, а сбруя — с золотом и чернью, мавританской работы. При этом он был таким лихим наездником, что, по словам Маргариты, окружающие «с таким восхищением заглядывались на него, что забывали об охоте». Как только им с Карлом Бурбоном удалось оторваться от свиты, тот поспешил помочь принцессе сойти с иноходца, на котором она ехала. Затем, откинув плащ и взяв её за руки, кавалер показал ей спрятанное на груди стальное зеркало и попросил:

— Мадам, прошу Вас, взгляните сюда!

Когда охота закончилась, Маргарита вернулась в замок, не сказав ему ни слова. Но вечером после ужина позвала его к себе и заявила, что он обманщик, раз не выполнил своего обещания и никакой женщины ей не показал.

— Это верно, мадам. А что я Вам показал, когда помог Вам сойти с лошади?

— Ровно ничего, разве только зеркало, которое Вы приставили к нагруднику.

— А что же Вы увидели в этом зеркале?

— Ничего, кроме собственного лица.

— Так вот, мадам, повинуясь Вам, я только исполнил своё обещание, ибо в сердце моём нет и никогда не будет никакого другого изображения, кроме того, которое Вы узрели в этом зеркале…

Затем коннетабль поклялся, что любовь зародилась в его сердце ещё в ранней молодости, но «сначала он от неё не страдал», а теперь «вот уже семь лет, как испытывает безмерные муки».

— Но раз Вы были так долго тверды и старались скрыть от меня свою любовь, — ответила Маргарита, — то я тоже буду тверда и не так-то легко ей поверю. Вот почему я хочу испытать Ваше чувство…

В общем, если коротко, она приказала ему ждать ещё семь лет, чтобы проверить его любовь:

— А когда я этому поверю, я исполню то, что Вы от меня хотите.

В знак же того, что сдержит своё слово, она сняла с руки кольцо, которое влюблённый разломил на две половины, одну оставив себе, а другую — отдав ей. Свой поступок Маргарита попыталась объяснить так:

— То ли она решила показаться ему не такой, какая была на самом деле, то ли ей хотелось испытать и проверить его чувство, то ли, наконец, она любила кого-то другого…

Пока в течение всего 1522 года Франциск разъезжал по всему королевству, готовясь к войне, Луиза Савойская вместе с дочерью в Блуа с тревогой и волнением ждала завершения судебного процесса. Большая часть придворных, поражённых событиями последних месяцев и не знавших, каких бедствий можно ещё ожидать, оставили двор. Мать короля чувствовала усталость и меланхолию, когда вспоминала о своей ушедшей любви к коннетаблю. Мысли о том, что её ненависть к графине де Шатобриан привела к потере Милана, нанеся непоправимый ущерб делам её сына, тоже тревожили её совесть. Из-за душевного волнения и других причин здоровье герцогини Ангулемской сильно пошатнулось, и в течение всего года она периодически страдала от мучительных приступов подагры и других болезней. Парижский парламент так и не вынес толкового решения, оказавшись между молотом и наковальней и, в конце концов, король в октябре 1522 года принял вассальную присягу касательно владений дома Бурбонов от своей матери, фактически объявив коннетабля лишённым земель. Хотя на дофине Овернь, графство Монпансье и прочие сеньории, принадлежавшие ему до брака, никто не покушался, но, если перефразировать классика: для младшего сына Жильбера Монпансье этого было слишком много, а для наследника дома Бурбонов — слишком мало.

С непрестанной заботой Маргарита ухаживала за своей матерью. Нежные увещевания дочери и собственные угрызения совести в это время возродили интерес герцогини Ангулемской к церковной реформе. Поэтому принцесса решила воспользовалась этим, так как в то время она получила от Брисоннэ переведённые и великолепно иллюстрированные «Послания святого Павла» со смиренными словами епископа:

— Надеюсь, что этот дар, мадам, не может не быть для Вас приятным, потому что в нём есть пища… не портящаяся и исцеляющая от всех болезней.

Однако Маргарита желала присутствия епископа Мо в Блуа. Не надеясь сама раздуть «пламя» в сердце матери, она смиренно умоляла Брисоннэ лично представить свой перевод «Посланий» Луизе Савойской. Однако епископ не смог исполнить просьбу герцогини Алансонской из-за выступления монахов в Мо против учёных-реформаторов. Возмущённые доктринами, преподаваемыми там Лефевром и его коллегами, францисканцы во главе с аббатом совершили однажды шумную вылазку из своего монастыря в епископский дворец и громко потребовали от Брисоннэ изгнания новых проповедников. Твёрдо, но вежливо епископ разогнал монахов, после чего в следующую субботу взошёл на кафедру в соборе и в красноречивой речи публично оправдал Лефевра. В ярости настоятель монастыря на следующее утро отправился в Париж, чтобы подать официальную жалобу на своего епископа в Сорбонну и в парламент. Грозный синдик Ноэль Беда принял его с распростёртыми объятиями, поскольку искал возможности продолжить преследование Лефевра. Из-за чего тон писем Брисоннэ к Маргарите изменился:

— Посланный держал нам грустные речи, по поводу которых господин Фабри (Лефевр) и я высказали мнение и умоляем гонца передать его Вам. Соблаговолите прикрыть огонь на некоторое время. Дерево, которое Вы хотите зажечь, слишком зелено; оно затушит огонь, и мы по многим причинам советуем Вам не делать этого опыта, если Вы не хотите совсем загасить светильник.

Епископ оказался прав. По характеру, взглядам, вкусам и привычкам Франциск не мог искренне отдаться религиозному движению. Он был слишком предан всем грубым наслаждениям того времени, чтобы отказаться от них и перестроить свою жизнь согласно евангельскому учению. Кроме того, король отличался крайней беспечностью и переменчивостью, хотя при этом утверждал: «Женщины изменчивы».

Историк Люро заметил:

— Ему бы следовало избрать своей эмблемой не саламандру, а хамелеона, и подписать вместо девиза своё же знаменитое двустишие, изменив в нем только одно слово, — вместо «femme» («женщина») поставить своё имя: «Часто Франсуа меняется, и, чёрт того возьми, кто на него полагается».

В свой черёд, французский литературный критик ХIХ века Дезире Низар утверждал:

— Короля прославили именно за те его поступки, которые, в сущности, принадлежали Маргарите. Современники думали, что он согласен со всем, чего он прямо не отрицает, а потомство сохранило это заблуждение.

В начале 1523 года Луиза Савойская покинула Блуа, чтобы присоединиться к королю в Сен-Жермен-ан-Ле, а Маргарита уехала с мужем в Аржантан. После того, как она поспешно покинула замок вместе с братом, принцесса больше ни разу не возвращалась туда. Что же заставило её сделать это? Может быть, вера смягчила её сердце? Вскоре после своего прибытия в Аржантан герцогиня Алансонская написала барону де Морморанси, камергеру её матери:

— Вы хвалите мне свой Экуэн, тем не менее, я не перестану желать, чтобы Вы побывали в Аржантане, как из-за красоты этого места, так и из-за того, что я нахожу воздух здесь таким восхитительным, что мне кажется, Вы бы тоже почувствовали себя здесь гораздо лучше. Я не скажу Вам, насколько успешно я справляюсь со своим домашним хозяйством, но предоставлю Вам догадаться, что, находясь в этом месте и в окружении собравшейся здесь компании, что может сказать или сделать та, которая подписывается, как Ваша добрая кузина и друг.

По тону письма очевидно, что принцесса была более счастлива, чем когда-либо, под крышей обиталища герцога Алансонского, и даже находила в себе силы восхвалять Аржантан, ничуть не сожалея, похоже, о разлуке с братом и двором. Хотя и намекала, что не очень-то рада тамошней компании.

Дело в том, что Маргарита была беременна и, вполне вероятно, что ожидание наследника смягчило сердце Карла по отношению к жене и сделало более сносным её пребывание в Аржантане. Увы, надеждам супругов не суждено было сбыться. Вскоре у Маргариты, вероятно, случился выкидыш. Весть о тяжёлом состоянии матери вынудили её поспешить в Блуа, полностью не восстановив своё собственное здоровье. Несколько дней спустя, в последний день февраля принцесса из Сен-Жермен-ан-Лэ также написала письмо маршалу Анну де Монморанси, служившему в то время на границе Пикардии.

— Мой кузен, для начала сообщу Вам новости о мадам, она чрезвычайно больна и очень страдает. Вы можете себе представить наше горе. Однако со вчерашнего дня ей стало немного лучше, хотя она все ещё чрезвычайно слаба. Мадам выразила большое желание видеть Вас здесь, но поскольку вчера г-н де Вильен сообщил мне, что Вы тоже страдаете от какой-то болезни желудка, поэтому, мой кузен, исполните это желание мадам настолько, насколько позволит Ваше здоровье…

Это было первое послание из её ста семидесяти писем, адресованных своему протеже. Интересно, что её восхищение Анном де Монморанси и её похвалы всем его деяниям порой сильно расходятся с суждением потомков о достоинствах и характере будущего коннетабля Франции. Тем временем Луиза Савойская медленно выздоравливала. Её болезнь причиняла дочери величайшую тревогу и печаль. В своём горе Маргарита даже забыла о своих несбывшихся надеждах стать матерью. Впрочем, герцогиня Ангулемская переносила свои страдания с терпением и несгибаемой силой духа.

Тем временем Анн де Монморанси усердно занимался разгромом банд жестоких мародеров, которые после частичного расформирования армии опустошали страну. Эти авантюристы совершали ужасные зверства, убивая жителей сельских районов и грабя их имущество, сжигая деревни и убивая всех, кто выступал против них, заставляя людей бежать в соседние города в поисках убежища. Внешний вид этих грабителей был до крайности отвратительным, они бродили по стране с длинными бородами и полуголые, одетые только, по словам Брантома, в короткую тунику, которую никогда не меняли. В конце концов, зло стало настолько невыносимым, что люди потребовали защиты от правительства. Поэтому Франциск I издал указ, приказывающий немедленно рассеять эти банды военачальникам, наделённым верховным командованием в различных провинциях. Монморанси сражался под началом герцога Вандомского, но как только он эффективно выполнил возложенную на него задачу по освобождению своей страны от разбойников, наводнивших её, то должен был отправиться в Италию, чтобы принять на себя командование авангардом армии, которая двигалась на Милан под командованием адмирала Бонниве.

В то же время барон де Монморанси, вернулся ко двору, чтобы посоветоваться с герцогиней Алансонской по поводу обручения своего сына перед его отъездом в Италию со старшей дочерью графа Клода де Гиза. Однако Марии де Гиз шёл только одиннадцатый год, поэтому Маргарита не слишком одобряла проект этого брака. Вдобавок, судя по её замечанию, сделанному в одном из её писем, младший Монморанси практически не знал ни Марию, ни её отца.

— Я получила письма от г-на де Жуанвиля (графа де Гиза), — пишет ему Маргарита, — и он чрезвычайно желает, чтобы Вы приехали к нему дней через восемь, чтобы обручиться с его дочерью.

Тем не менее, тридцатилетний Анн холодно отнёсся к этому проекту. Честолюбивый маршал мечтал о невесте более высокого ранга, и некоторые историки предполагают, что, надеясь на покровительство Маргариты, он осмелился даже мечтать о руке принцессы Рене, сестры королевы. Видя, как сильно барон де Монморанси желал женить своего сына на Марии де Гиз, герцогиня Алансонская согласилась принять девушку после её обручения в число своих фрейлин до возвращения её жениха из Италии. Тем не менее, этот брак так и не состоялся.

Неожиданно состояние здоровье Луизы Савойской снова ухудшилось из-за болезни её любимого внука Карла, младшего сына Франциска I. Она не отходила от колыбели маленького принца в течение нескольких дней.

— Мадам так мучилась подагрой, что я никогда прежде не видела, чтобы она так сильно страдала, и с такой короткой передышкой, — сообщила Маргарита маршалу.

Присутствие герцогини Алансонской смягчало уныние Сен-Жермена, её остроумие, красота и живость подбадривали Франциска, подавленного отчаянным положением государственных дел и измученного беспокойством по поводу слабого здоровья матери и жены. Королева, здоровье которой с детства было хрупким, после рождения последнего ребёнка, дочери Маргариты, ещё больше ослабела. За девять лет, прошедших с момента её брака с Франциском, она родила ему семь детей, и её истощённый организм больше не мог противостоять склонности к лёгочным заболеваниям. Поэтому Клод редко покидала свою комнату, где она проводила много часов в молитвах. В обществе своих детей королева вела мирную уединённую жизнь среди суеты двора. Постоянные беременности ещё больше испортили её фигуру. Она располнела и начала часто болеть. Придворные, несмотря на её доброту и хорошее отношение ко всем, посмеивались над ней и её фигурой. Не защищала невестку и мать Франциска. Наоборот, при каждом удобном случае Луиза Савойская старалась уколоть Клод. Зная, что её положение безнадёжно, королева спокойно готовилась к смерти, вероятно, не чувствуя особого сожаления из-за того, что скоро покинет этот мир, в котором её добродетели не пользовались ни уважением, ни признанием. Только Маргарита питала искреннюю привязанность к невестке.

Посреди всех этих страданий и тревог принцесса не забывала о Брисоннэ и других своих друзьях в Мо. Части Библии, переведённые на французский язык Лефевром, которые прислал ей епископ, служили утешением герцогине Алансонской, разочаровавшейся в семейной жизни. Луиза Савойская, напротив, только из любопытства открыла священную книгу, желая узнать, в чём заключается учение сектантов, против которых непрестанно агитировала Сорбонна. Но так как ничто там не затронуло её чувства и воображение, герцогиня Ангулемская быстро закрыла её. Вероятно, она была раздражена тем, что заповеди и возвышенные доктрины, теперь доступные каждому, представляли собой столь красноречивый протест против любви к роскоши, власти и других обуревавших её земных страстей.

В отличие от матери, Маргарита, подвергавшаяся стольким искушениям двора, часто удалялась из блестящего круга, окружавшего её, желая поразмыслить над вопросами веры. И разнообразные эмоции своей души запечатлевала в поэтических излияниях, которые впоследствии были опубликованы в сборнике «Перлы перла принцесс». Пожалуй, одним из лучших её стихотворением является «Послание»:

Бог дал мне в пастыри Христа, —

К иным владыкам мне ль стремиться?

Я хлебом бытия сыта, —

На пищу смерти мне ль польститься?

Меня хранит его десница, —

Мне ль верить собственной руке?

Моё спасенье в нём таится,—

Мне ль строить веру на песке?

Лишь на Христа надеюсь я, —

Не отступлюсь ни впредь, ни ныне.

Он сила, мощь и власть моя, —

Так припаду ль к иной святыне?

Он духа моего твердыня, —

Как я могу его забыть?

Увязнуть стоит ли в пучине,

Чтоб славу ложную добыть?

Вся жизнь моя в любви к Христу, —

Прельщусь ли суетой земною?

Его завет я свято чту, —

Пойду ли я стезёй иною?

Такой учитель дан судьбой, —

Кого я с ним могу равнять?

Он не гнушался править мною, —

Так отступлю ли хоть на пядь?

Бог дочерью меня зовёт, —

Я ль звать отцом его не буду?

Мои слова весь мир клянёт, —

Я ль слух открою злу и блуду?

Он дух мой вынул из-под спуда, —

Меня ли осыпать хвалой?

Нет, ибо Бог везде и всюду.

Ему — любовь и трепет мой.

Тем временем Ноэль Беда с неослабевающей мстительностью обвинил епископа Мо в приверженности лютеранскому учению и яростно осудил французское издание Нового Завета, его совместный труд с Лефевром.

— Если мы будем терпеть этих еретиков, — заявил он своей речи перед парламентом, — то придёт конец нашей власти, нашему авторитету, нашему учению. Мы станем посмешищем Франции, и авторитет Сорбонны будет уничтожен!

После внимательного изучения показаний францисканцев Мо и обвинений, выдвинутых Сорбонной, парламент постановил арестовать всех учёных, собравшихся в Мо, и призвал епископа снять с себя серьёзные обвинения, выдвинутые буйными монахами. Брисоннэ покинул свою епархию и прибыл в Париж. Перед отъездом, неуверенный в судьбе, которую уготовила ему Сорбонна, он взошёл на кафедру собора и торжественно предупредил своих слушателей:

— Хотя я, ваш епископ, ваш учитель и ваш наставник, должен был изменить мой язык и моё учение, остерегайтесь меняться так же, как я.

Несмотря на миролюбивый и робкий характер Брисоннэ, после прибытия в Париж его поведение было достаточно твёрдым, чтобы умерить злобу его врагов, которые, зная о связях епископа при дворе, чувствовали, что ещё не пришло время решать дела кровью. Маргарита, находившаяся в Сен-Жермене, была намерена защитить своего друга, несмотря на все угрозы Сорбонны.

— Если Вы думаете, что я могу чем-то помочь или доставить удовольствие Вам или Вашим близким, — писала она Брисоннэ, — я прошу Вас поведать мне об этом и в любой беде обращаться ко мне за утешением. Да будет вечный мир после этих жестоких войн, ведущихся за веру, в которой Вы желаете умереть.

На самом деле Брисоннэ вовсе не желал умирать за веру. Благодаря своим могущественным друзьям и связям он вскоре снял с себя обвинение в ереси. Однако, защищая епископа Мо, Маргарита не посмела открыто вступиться за Лефевра и его друзей. Поэтому от Брисоннэ потребовали отозвать разрешение на проповедь у «сектантов» по всей своей епархии. Под давлением Сорбонны весной 1523 года он не только издал указ о запрещении проповедовать Лефевру и его товарищам, но также изгнал их из епархии Мо. Однако Маргарита добилась возвращения во Францию Мишеля д'Аранда, которого назначила своим капелланом и раздатчиком милостыни. Кроме того, по её настоянию король назначил комиссию с целью расследования оснований для обвинения в ереси Лефевра. Теологи Сорбонны выразили против этого протест и даже осмелились угрожать Маргарите, но Франциск под влиянием сестры остался твёрд в своей решимости оправдать учёного. Поселившись в Блуа под защитой герцогини Алансонской, Лефевр триумфально доказал свою невиновность. Позже Маргарита добилась назначения его на двойную должность наставника младшего сына Франциска и королевского библиотекаря.

Следующей жертвой кровожадного Беды стал Луи де Беркен, офицер королевской гвардии, который впервые привлёк к себе зловещее внимание синдика эпиграммами и остроумными шутками, отпускаемыми в адрес Сорбонны. Один из самых просвещённых людей своего времени, он проводил часы досуга за переводами на французский язык трудов своего друга Эразма и других реформаторов. Из-за замкнутости и необщительности Беркена против него трудно было выдвинуть обвинение. Однако Беда приказал строго следить за каждым словом, произнесённым им, и, в конце концов, его настойчивость была вознаграждена: якобы, его предполагаемая жертва призывала Деву Марию вместо Святого Духа перед проповедью во время мессы и называла её «нашей надеждой и нашей жизнью», титулами, принадлежавшими только Богу. На этом основании Беда подал жалобу от имени Сорбонны и получил от парламента полномочия обыскать жилище Беркена и конфисковать его книги и бумаги. После этого синдик во главе банды чиновников и сержантов внезапно окружил дом реформатора. Приказав взять Беркена под стражу, он приступил к изучению его книг и бумаг. Кроме сочинений Аристотеля и других мудрецов Беда нашёл в его доме труды Лютера, Эразма, Меланхтона и Лефевра. По приказу синдика книги были конфискованы, чтобы предъявить их в качестве доказательства виновности обвиняемого. Переводы произведений, написанных рукой Беркена, были тоже изъяты. 13 мая 1523 года Сорбонна скопом признала книги и бумаги, принадлежавшие Беркену, еретическими, за что его вызвали в суд. После решительного отказа учёного признать свои ошибки, он был брошен в тюрьму Консьержи.

Друзья Луи де Беркена, однако, активно выступали в его защиту, надеясь также на вмешательство сестры короля, поскольку Маргарита всегда выражала восхищение талантами учёного и оказывала ему многочисленные знаки внимания. К счастью, герцогиня Алансонская не колебалась: решительная и великодушная, она пока обладала достаточной властью и мужеством, чтобы защищать тех, кто разделял её убеждения. Ей удалось убедить брата:

— Со стороны Сорбонны — это наглость арестовать одного из Ваших офицеров под таким легкомысленным предлогом, не удостоверившись предварительно в Вашем королевском соизволении.

Выразив своё недовольство парламенту, Франциск отправил офицера своей стражи в сопровождении сержанта в Консьержи, епархиальную тюрьму, с приказом о немедленном освобождении Беркена:

— Если вы встретите какое-либо сопротивление, я разрешаю вам взломать тюремные ворота.

После своего освобождения Беркен отделался лёгким выговором и был немедленно восстановлен в своей должности при дворе.

Тем временем Сорбонна совместно с францисканцами продолжила преследование других инакомыслящих в городе Мо. После бегства Лефевра и его коллег толкованием Священного Писания там занялся Жан Леклерк, бедный чесальщик шерсти, который был одним из самых прилежных и преданных учеников реформатора. В течение нескольких недель всё шло благополучно, пока он неосмотрительно не выпустил прокламацию против папы римского, в которой заклеймил понтифика, как Антихриста:

— Господь вскоре уничтожит его дыханием Своих уст.

С безрассудной смелостью Леклерк, подражая Лютеру, приказал прикрепить свой манифест ночью к дверям собора Мо. Однако утром горожане в смятении осадили епископский дворец с призывами о мести нечестивому богохульнику. Францисканцы тоже вмешались в схватку и отправили гонцов за инструкциями в парламент и Сорбонну, в то время как Леклерк был арестован и немедленно привлечён к суду, на котором Брисоннэ был вынужден председательствовать. Приговор был таков: Леклерка три дня подряд били розгами, водя по улицам Мо, затем поставили клеймо на лбу и изгнали из епархии.

Леклерк бежал в Мец. Но и тут ему не суждено было спастись. Накануне большого праздника он пробрался в часовенку и разбил статую Мадонны, считая её идолом. На другой день разъярённая толпа схватила его и предала мукам. В продолжение всех пыток он пел псалом:

Их идолы — серебро и золото, дело рук человеческих.

Есть у них уста, но не говорят, есть глаза — но не видят.

Подобны им да будут делающие их и все надеющиеся на них.

Боящиеся Господа, уповайте на Него: Он наша помощь и щит…

Не мёртвые восхвалят Бога, но мы все — живые!..

Треск дров костра заглушил его голос. Однако Леклерк и ещё один протестант были лишь первыми французскими мучениками за дело Реформации.

Тем временем кольцо вокруг Карла Бурбона постепенно сужалось. В июне 1523 года было запрещено предоставлять выезд из Франции любым курьерам с письмами, не подписанными королём, досматривались все послания и пакеты, отправляемые за границу. И всё же агенту императора удалось добраться до Монбризона, где он увиделся с герцогом, и 18 июля было составлено соглашение. Согласно этому договору Карл V обещал даровать коннетаблю рука своей сестры Элеоноры Австрийской с приданым в 200 000 экю и помочь зятю вернуть свои поместья, а, кроме того, передать ему Прованс с королевским титулом. Взамен Бурбон обязался со своими людьми поднять восстание в центре Франции. Одновременно англичане, присоединившиеся к этому соглашению, должны были высадиться на севере, в Нормандии, а имперские войска — опустошить Прованс и юг Франции.

Франциск I не знал о подробностях этого договора, но, поскольку до него дошли слухи о предполагаемой женитьбе герцога на сестре Карла V, король прилюдно обратился к родичу, горько упрекнул его в скрытности и даже назвал лжецом. Разобиженный коннетабль покинул двор в ярости и укрылся в своих владениях. В середине июля 1523 года он собрал всех преданных ему людей в Монбризоне, чтобы составить окончательный текст договора с Карлом V. Император и король Англии обещали начать военные действия в середине августа, как только Франциск I отправится из Лиона в Италию. Через десять дней коннетабль должен был предпринять собственную кампанию. В виде подкрепления ему обещали 10 000 ландскнехтов, набранных в Германии. На следующий день после подписания договора граф де Сен-Валье, лучший друг Бурбона, вдруг осознал, сколь суровые обязательства связали их со злейшим врагом Франции. В ужасе он примчался к герцогу.

— Монсеньор, — сказал Жан де Пуатье, — из-за этого союза Вы станете виновником вторжения во Францию императора и короля Англии, немцев, испанцев и англичан. Подумайте, сколько это принесёт зла, кровопролития, разрушенных городов, домов, церквей, изнасилованных женщин и прочих бед, проистекающих от войны. Вы ведь член королевского дома Франции, один из самых влиятельных ныне принцев, Вы всеми любимы и уважаемы. Но, способствуя гибели сего королевства, Вы станете самой одиозной фигурой из всех, когда-либо существовавших на свете, а проклятия в Ваш адрес не смолкнут и через тысячу лет после смерти. Подумайте также, сколь великую измену Вы совершаете. После того как король отбудет в Италию, а Францию, доверясь Вам, оставит Вашему попечению, Вы нанесёте ему удар в спину, сгубив вместе с королевством. Умоляю, хоть из любви к Богу, примите всё это в расчёт, и пусть Вы не испытываете почтения к королеве и её царственным сыновьям, молю Вас, не чините погибели сему королевству, чьи враги, после того как Вы откроете им дорогу, и Вас самого изгонят отсюда.

Тем не менее, Карл Бурбон не позволил себе растрогаться.

— Брат мой, — ответил он Сен-Валье, — а чего бы ты от меня хотел? Король и его мать жаждут меня уничтожить. Они отняли большую часть того, что я имею, а теперь добиваются моей смерти.

— Монсеньор, молю Вас, оставьте эти недобрые замыслы, — продолжал увещевать его граф. — Доверьтесь Богу и поговорите с королём откровенно.

Коннетабль не послушался своего друга, но в результате своей лихорадочной деятельности по подготовке к восстанию заболел. Из Монбризона его на носилках перевезли в Мулен, где ему предстояло ждать отъезда Франциска I в Милан. Перед этим он поручил своим доверенным людям схватить короля, когда тот будет пересекать провинцию Бурбонне, и заключить его в замке Шантельро. Хотя кое-кто из друзей герцога советовал ему убить Франциска, но он не дал на это согласия.

Короля же в это время полностью занимали приготовления к походу в Италию и разработка военных операций против Испании, возложенных на Лотрека в Гаскони и Лекёна в Лангедоке. Однако в начале августа 1523 года он был внезапно предупреждён о заговоре Бурбона письмом Великого сенешаля Нормандии накануне того дня, когда собирался въехать в Мулен.

Король сразу написал своей матери:

— Так как я предупреждён, я думаю, что заставлю их потерпеть неудачу в их предприятии… Я остаюсь здесь, в Сен-Пьер-ле-Мутье, и говорю, что у меня немного болит нога… поздно ночью я отправил Перро, который собрал добрую банду (ландскнехтов), которую я приказал привести ко мне, так что теперь у меня больше способов устроить им подвох, который они собирались устроить мне.

В сопровождении ландскнехтов Франциск прибыл на встречу с герцогом в Мулен.

— Мне всё известно о Вашем заговоре! — заявил король.

— Нет, сир, я отверг все предложения Ваших врагов! — упрямо ответил Карл Бурбон.

Франциск сделал вид, будто его это убедило. Вместо того чтобы арестовать бывшего коннетабля, он ещё раз попытался завоевать его доверие и обещал вернуть все земли, даже если вердикт парламента окажется для него неблагоприятным. Вдобавок король предложил Бурбону разделить с ним командование итальянской армией. После этого Франциск I покинул Мулен, не сомневаясь, что укрощённый и преисполненный благодарности герцог вскоре последует за ним в Лион.

Там он снова задержался, отправляя Карлу Бурбону послание за посланием, чтобы вызвать его к себе. В действительности тот вовсе не думал мириться с королём. Чтобы выиграть время, он написал Франциску, будто почувствовал себя хуже. Отныне король более не сомневался в его коварстве и существовании заговора. Утром 6 сентября он отправил коннетаблю ещё одно послание, дав последний шанс оправдаться. Но одновременно послал своего дядю Бастарда Савойского, великого мажордома Франции, и Жака де Шабанна, маршала де Ла Палис, с несколькими тысячами пехотинцев и четырьмя-пятью сотнями всадников с целью схватить бунтовщика и разогнать его войско. Савойский бастард и маршал де Ла Палис готовились к осаде Шантельро, крепости, которую, по слухам, было взять не легче, чем Милан. Коннетабль укрылся в ней, ожидая начала военных действий союзников. В надежде задержать осаду своего замка он отправил к королю епископа Отэна с умиротворяющим письмом: Бурбон-де обязуется верно служить с условием, что, как и было обещано, получит обратно свои владения.

Однако коннетабль знал, что никакое двурушничество его уже не спасёт. Во вторник 8 сентября около часу ночи он сел на мула и в сопровождении группы своих сторонников поднялся по горной тропе. Сделав остановку в Кромбрейе, чтобы послушать мессу в Монтегю, он заглянул ненадолго в замок Ла Файетт и, наконец, прибыл в Эрман. Посреди ночи коннетабль тайно покинул замок и, оставив свиту, галопом помчался на восток по холмам Канталя на встречу с Карлом V. Он понимал, что отныне его могло спасти лишь участие в захватническом походе иноземцев.

После ареста Сен-Валье и других преданных герцогу друзей на 11 сентября было назначено заседания парламентской комиссии для суда над ними. Кроме того, был издан королевский указ арестовать самого Бурбона с обещанием награды в 10 000 экю тому, кто его выдаст, и предупреждением, что право судить коннетабля и вынести ему приговор принадлежит одному королю.

Каким бы несправедливым, близоруким или своекорыстным ни представлялось современникам и даже позднейшим историкам отношение Франциска I к герцогу, нужно признать, что измена Карла Бурбона и его переход на сторону врагов Франции самым неопровержимым образом подтвердили правильность тех мер, которые принимал король, желая ослабить своего чересчур могущественного вассала.

Позже, в письме к своему брату, Фердинанду Габсбургу, Карл V признался:

— …я писал Вам… что хочу возбудить процесс в имперском суде против врага нашего — французского короля — и произвести конфискацию земель, подвластных империи, которыми он незаконно владеет и которые незаконно занимает, такие, как королевство Арелатское, Дофине, Лион, графство Валанс, Дийуа, Прованс, княжество Оранское, Монтелимар, сеньории Мозон, Мезьер и другие земли… из-за которых он является моим непокорным подданным, совершившим измену, начав войну против меня.

Из приведённого письма императора видно, что планы Карла V в отношении Франции отнюдь не ограничивались восстановлением герцога Бурбона в его владениях во Франции. В письме к брату он прямо говорит о своём намерении оторвать от Франции её восточные и юго-восточные провинции под тем предлогом, что они когда-то входили в состав Империи. Карл V намерен был создать ещё одно государство на территории Франции, которое простиралось бы от Бурбонне, в сердце Франции, и до самых Пиренейских гор, от Оверни до Альп. Владения же Франциска I оказались бы, таким образом, сведёнными к незначительным размерам и зажатыми между Бургундией, переходившей в руки императора, и вновь созданным королевством во главе с Карлом Бурбоном, союзником и фактическим вассалом императора. Если учесть ещё, что и английский король должен был получить свою долю при этом разделе французских земель, а именно часть Нормандии, — то станет ясно, что ни о какой самостоятельности Франции при таких условиях больше не могло бы быть речи. Таким образом, основная цель императора при заключении им союза с герцогом Бурбоном состояла в том, чтобы при помощи этого союзника расчленить Францию и сделать французского короля своим вассалом.