Жертва

ГЛАВА 7

Адам немного успокоился и отправил Кейт наверх, в ее комнату, делать уроки или просто отдохнуть.

— Мне все равно, чем ты займешься, — сказал он, подталкивая дочь к лестнице. — Просто потрать время на себя.

— А как же чай? — возразила Кейт. — А потом надо будет Милли купать. Тебе ведь…

— Иди, Кейт, иди. Я справлюсь.

Адам улыбнулся дочери и заметил, как на ее лице надежда сменяется сомнением и наоборот.

— Честное слово, справлюсь, — добавил он.

— Зови меня, если что-нибудь понадобится.

— Обязательно. Теперь иди. Увидимся позднее, если захочешь перекусить перед сном. Поедим сандвичи с холодной бараниной. Если не проголодаешься, можешь сегодня и не спускаться. Мы сами справимся.

— Ладно. Спасибо, папа.

Адам наблюдал за тем, как легко она взбегает по лестнице на своих длинных-предлинных ногах и скрывается за углом. Он так сильно за нее беспокоился. В последнее время на Кейт навалилось столько разных забот, однако у него самого почти не оставалось сил бороться с невзгодами, и помочь дочери он просто не мог.

Он надеялся, что Кейт найдет способ справиться с несчастливой наследственностью. Она была прекрасной дочерью — честной, доброй и умной, — и все-таки унаследованные черты характера могли проявиться в самый неожиданный момент, пересилив любое воспитание. Совсем как у Деб, на первый взгляд такой спокойной и доброй, а на самом деле — вспыльчивой и даже злобной. Совсем как ее кошмарный отец, хотя все говорили, что она вылитая мать. Если только…

Адам постарался взять себя в руки и вернулся к своим обязанностям, улыбаясь беззаботно, как только мог.

— Ну что, ребята? Приготовим к чаю чего-нибудь вкусненького?

— Ух ты, здорово! — сказал Луис, тогда как Маркус нахмурился. — Может, блинчики?

— И шоколадные хлопья! — закричала Милли.

— Это что, обязательно? — спросил Маркус с таким вздохом, будто ему не меньше семидесяти.

— Нет, не обязательно, если кто-то не хочет и если этот кто-то обещает вести себя тихо. Главное, не надо беспокоить Кейт. Она очень устала сегодня.

Адам знал, что Маркус будет насмехаться над ними и делать вид, будто не хочет готовить, а позднее все-таки проберется украдкой на кухню и присоединится к брату с сестрой.

Повязав Луису и Милли кухонные полотенца вокруг пояса, Адам наблюдал затем, как дети отмеряют и смешивают продукты, а сам из последних сил старался убедить себя, что сумеет держаться столько, сколько потребуется. Если бы дело касалось только членов семьи, он наверняка справился бы, а вот с такой проницательной особой, как любимый адвокат Анны Грейлинг, вполне можно было проколоться.

Адам смутился, вспомнив, как Триш Магуайр догадалась, что он уверен в виновности Деб. Ему следовало лучше скрывать истинные чувства, хотя как это сделать, Адам не знал. Пока что ему удавалось прятать свои сомнения от малышей и, судя по всему, от Кейт. Разгадала ли его мысли сама Деб, Адам не знал. По крайней мере теперь они проводили с глазу на глаз всего один час, и у них находилось много тем для разговоров. На то, чтобы чувствовать неловкость, просто не оставалось времени. До суда Дебору отпускали под залог, и тот год, что она провела дома до вынесения приговора, стал для Адама настоящей пыткой.

По вечерам они, как обычно, отправлялись спать — или, вернее, мучиться бессонницей, — и Адам лежал рядом с Деб в их общей кровати и пытался не думать о смерти ее отца и о том, что она могла бы сделать, доведи он сам ее до бешенства. Все те долгие, мучительные месяцы до суда Деб вспыхивала от любого пустяка как спичка.

Адам изо всех сил старался думать о ней, как о матери его детей; как о той мягкой, ранимой, неуверенной в себе девушке, в которую он когда-то влюбился. Однако Дебора все чаще и чаще замыкалась в озлобленном молчании или взрывалась желчными нотациями, выговаривая всем и каждому за их недостатки, и Адам все отчетливее видел в ней отцеубийцу. И сам себя за это ненавидел.

Он понимал, что Триш Магуайр обо всем догадалась. Оставалось только надеяться, что она не прочитала других его мыслей. Даже самому себе Адам не хотел признаться, что боится собственной жены.

— Пап, где у нас патока? Папа!

Раздумья Адама прервал голос Луиса. Его круглые, голубые, как у Деб, глаза смотрели с раздражением, и было ясно, что мальчик задавал один и тот же вопрос уже долгое время.

Адам достал увесистую желто-зеленую банку и напомнил сыну, как отмерить нужные сто пятьдесят граммов. Маркус уже вернулся на кухню и слонялся вокруг занятых делом брата и сестренки, отпуская едкие замечания, однако сам пока что не присоединялся к работе. Адам знал, Маркусу надо просто дать немного времени. Отец всегда понимал его, мог предугадать реакцию сына на любую ситуацию и не волновался за него. С Луисом — таким же эмоциональным и непредсказуемым, как мать, — было гораздо труднее. Странно, что близнецы, пусть и двуяйцевые, могли родиться такими разными.

Адам жалел, что не верит хоть в какого-нибудь из богов. Тогда он смог бы молиться. «Господи, — попросил бы он, — не дай моим детям заметить, как сильно я боюсь того, что их мать вернется из тюрьмы».

Пока Деб оставалась взаперти, дети были в безопасности. Они могли верить в ее невиновность, писать ей трогательно мужественные письма, рисовать то, чем занимались в ее отсутствие, или просто то, что, по их мнению, она хотела бы увидеть. Если Дебора выйдет на свободу и дети столкнутся с ее постоянным раздражением и редкими, но пугающе сильными вспышками гнева, они тоже могут усомниться в том, что мать невиновна.

Адам давно понял и признался себе, что в нем говорит обычная трусость. Будь он немного храбрее, сразу рассказал бы Анне Грейлинг о своих подозрениях, и та отказалась бы от идеи снять телефильм. Хотя слов адвоката тоже могло оказаться достаточно. Триш Магуайр наверняка догадалась, что он слабый, запуганный собственной женой человек, который до смерти боится ее возвращения домой.

— Папа, что с тобой?

Милли выглядела испуганной. По всей видимости, Адам задумался так глубоко, что начал стенать вслух. Он заставил себя улыбнуться.

— Это люмбаго, — успокоил он Милли.

— Что такое люмбаго?

— Так называют боль в спине у старых людей, — ответил Адам, потянув дочку за белокурый локон. — Говорят, от него есть только одно спасение — надо взять фланелевую ткань, завернуть в нее горячую соль, а когда получится что-то вроде рулета, положить его на больное место.

— Вот здесь есть немного соли, — сказала Милли и слезла со стула, на котором сидела, размешивая вязкую массу. Шоколадные пятна покрывали лицо, руки и почти всю грудь девочки. — Сейчас мы положим ее в печку и подогреем, а я пойду и принесу мою фланелевую…

— Ах, Милли, девочка моя, — сказал Адам и подхватил дочку на руки, не боясь испачкаться шоколадом. — Спасибо тебе, родная, но мне не настолько плохо. Горячую соль мы оставим для следующего случая, а сейчас давай-ка найдем тебе пару бумажных салфеток.

— Пап, мне ее ноги мешают, — сказал Маркус, толкая отца и сестренку в бок. — Убери ее отсюда, а? Я сам размешивать буду. От вас обоих все равно никакого толку. Люмбаго — не оправдание.

Вот уж поистине устами младенцев, подумал Адам.

Письмо уже успело порядком измяться, а Деб все перечитывала и перечитывала его, не в силах сдержаться. Она понимала, что с каждым разом действие магических строк слабеет, и все-таки доставала письмо из кармана и торопливо просматривала его, когда снова падала духом.

Дверь ее камеры была открыта, и мимо, с обычным гомоном и криками, ходили другие заключенные. Деб удивлялась, как ее соседки несколько часов подряд умудрялись производить столько шума. Музыка из стереоприемников, сиплый хохот, фальшивое пение и, конечно, вопли тех, кто пытался себя покалечить или просто привлечь внимание.

Деб снова развернула письмо Анны Грейлинг и пробежала глазами чудесные строки: