Гимназия №6

Глава 31

— Ну, милостивые судари… — Я поднял чашку. — За нас!

— За ваше здоровье, миряне, — протянул в ответ Петропавловский. — И за окончательную победу сил добра.

С этим я, пожалуй, мог бы поспорить — но не стал. Слишком уж хорошее у всех было настроение. Чай оказался вкусным, баранки еще вкуснее, а солнце — неожиданно ярким и почти по-летнему теплым, словно сама природа решила наградить нас за все пережитые неприятности.

Такой вот подарок на первое мая. В этом мире, конечно же, еще не успели придумать Интернационал и Праздник солидарности трудящихся, и даже обычных для начала двадцатого века рабочих демонстраций как будто не наблюдалось. Самый обычный день — хотя и не совсем. Уж я-то мог вспомнить обычаи куда старше, чем забастовки и тайные встречи революционно настроенных заводчан.

Особая точка в ежегодном цикле. День, когда зима окончательно и бесповоротно уходит, уступая свои права лету. Бельтайн, Майское Древо, Еремей-запрягальник — как его только не называли, в зависимости от географии и конкретной даты. В легендах Вальпургиева ночь с тридцатого апреля на первое мая обрастала жутковатыми подробностями вроде шабаша ведьм или кровавых языческих ритуалов, но на деле все сводилось исключительно к хороводам, громадным кострам — символу летнего солнца — пляскам вокруг украшенных шестов, пирушкам и иногда — разврату.

Для последнего компания была явно не самая подходящая, но пирушку мне все-таки устроили: удрали из гимназии, прогуляли латынь и историю, поболтались по центру города и в конце концов остановились на Васильевском — буквально в двух шагах от моего жилища. Поскребли по карманам и решили хоть на часик устроиться в заведении напротив Смоленского кладбища, одновременно напоминавшем и кондитерскую, и неожиданно приличный и чистый кабак. В пользу первого говорили пузатый самовар на столе и свежая выпечка, а в пользу второго — меню и весьма пространный ассортимент алкогольных напитков. Петропавловский даже попытался выпросить подать нам пива в кружках, но хозяин остался непреклонен: ничего подобного гимназистам не полагалось.

Впрочем, чай из самовара уж точно был ничем не хуже — и его я готов был пить бесконечно. Не спеша потягивать из дымящейся кружки, снова подливать, тянуться за сахаром, прикусывать баранку и — самое главное — никуда не торопиться. После сумбура первых дней в новом мире почти неделя без беготни, драк и стрельбы по Упырям казалась самым настоящим подарком судьбы. Видимо, заступничество старшего Кудеярова все-таки оказалось не пустым звуком: нас больше не донимали уголовники, а восьмиклассники со своим главарем притихли и обходили нас стороной. И даже суровый гимназический инспектор старательно делал вид, что ничего особенного и вовсе не случилось.

Я каждый день обещал себе, что займусь делами: поищу знакомых мне-прежнему в девятьсот девятом году, разошлю письма, пройдусь по местам, которые посещал в своем старом мире. А если не поможет — по самые уши закопаюсь в библиотеку и проштудирую все, от ветхих былин до новейшей истории — и особенно русско-японскую… Раздобуду патроны, в конце концов. Не то, чтобы я уже чувствовал себя готовым в одиночку схватиться с целой бандой, но покой вряд ли мог продлиться долго. И даже если Кудеяров каким-то чудом договорился с Прошкой, покалеченные мною каторжане уж точно не забыли обиду.

Обещал — но все время откладывал на потом. Житие гимназиста затянуло меня с такой силой, что я пару раз даже садился за домашнее задание. Новая молодость подарила чуть ли не бесконечный запас времени, который так и подмывало потратить на ерунду. А сегодня, когда в гимназию, наконец, вернулся Фурсов, я почти забыл обо всех на свете важных делах. А когда мы удирали с классов за спиной у Ивана Павловича — и вовсе почувствовал себя так, будто родился в этом мире. И всегда был Володей Волковым, а не древним колдуном из ниоткуда.

— Уж не знаю, чего там случилось, братцы, — Фурсов отставил чашку и принялся рассказывать дальше, — но Прошкиных каторжан я с того дня не видел. Как бабка отшептала.

— Исключительно благодаря отваге его превосходительства генерала Владимира Волкова. — Петропавловский отсалютовал мне наполовину сгрызенной баранкой. — Ну, и преданным офицерам первого лейб-гвардии гимназического полку.

— Да уж, тебе-то в первую очередь, гвардеец, — рассмеялся Фурсов. — В общем, такие дела. Даже на работу обратно взяли… Правда, на другой склад — соседний, Кудяеровский.

— Видать, папаша испугался, что ты и ему зубы посчитаешь. — Петропавловский ткнул меня кулаком в плечо. — Тебе сейчас сам черт не брат — если уж даже Иван Павлович за такие дела из гимназии не вышиб… В чем секрет, сударь?

— Да нет никакого секрета. — Я пожал плечами. — Видать, попечители замять решили — чтобы лишнего шуму не было.

О своем знакомстве со старшим Кудеяровым и капелланом Ордена Святого Георгия я решил не распространяться — хотя наверняка кому-то из них и был обязан тем, что все еще носил синюю форму гимназиста. Но думать об этом сейчас не хотелось — впрочем, как и обо всем хоть мало-мальски серьезном. Товарищи, чай, баранки и сахар на блюдце — вот и все, что меня сейчас интересовало.

Впрочем, нет — было еще солнце, ярко светившее сквозь витрины… Но его сейчас почему-то закрывали вытянутые тени.

Все-таки полезные привычки порой спасают жизнь. И особенно те, что приобрел так давно, что уже успел перестать отмечать даже про себя. Заходя в кабак, я мог занять любое место — но подсознательно выбрал то, с которого мог наблюдать весь зал, входную дверь, окна — и даже приглядывать за самим хозяином. Усатый толстяк в переднике сонно протирал тряпкой очередную пивную кружку и вид имел самый что ни на есть миролюбивый.

А вот темные личности снаружи за стеклом не понравились мне сразу — как только появились невесть откуда. Нет, знакомых лиц среди них не было, но сам облик явно намекал если не на принадлежность к обществу каторжан, то на тесную с ними связь. Грязные сапоги, свободные куртки, картузы и шейные платки-кашне, которые двое из примерно полудюжины мужиков уже успели натянуть на лицо, хотя на улице определенно не было холодно.

Неспроста.

— Судари! — Я со звоном опустил недопитую чашку на стол. — Кажется, у нас…

Договорить я не не успел: у одного из незваных гостей в руках блеснул металл, и счет пошел даже не на секунды — на мгновения. Орать «Ложись!» определенно было уже поздновато — так что я просто пинком опрокинул Петропавловского вместе со стулом, сгреб Фурсова за шиворот и утянул за собой на пол за мгновение до того, как снаружи раздался первый выстрел.

Осколки витрины с жалобным звоном обрушилась вниз, и следом пули принялись крошить чашки и блюдца там, где мы только что сидели. Патронов головорезы не жалели, но стреляли, на наше счастье, из рук вон плохо: я успел свалить стол и даже затолкать в укрытие Фурсова раньше, чем по ту сторону окна догадались подойти или хотя бы прицелиться пониже.

Петропавловского, к счастью, спасать не пришлось — соображал тот явно побыстрее уголовников с револьверами: откатился в сторону и теперь обалдевшими глазами смотрел на меня из-за стойки.

— Сиди там! — крикнул я, вынимая из-под кителя «браунинг».

Подарок Кудяерова все-таки пригодился: вряд ли один ствол мог решить все наши проблемы разом — зато хоть как-то уравнивал шансы. Свои семь патронов я собирался потратить с пользой, а вот противники их явно не считали: колотили так, будто ставили целью не подстрелить кого-то из нас, а разнести несчастный кабак. Пули то и дело дырявили столешницу, засыпая нас с Фурсовым деревянным крошевом, но не меньше половины уходили в «молоко».

Точнее, в напитки покрепче… и наверняка подороже: бутылки на полках то и дело разлетались вдребезги, и кабак понемногу наполнял густой и терпкий запах. Вино и водка струились вниз, смешиваясь на полу под аккомпанемент из отборной ругани. Я и представить не мог, что благообразный толстячок-хозяин так владеет русским матерным.

И, похоже, не я один — после очередной рулады кто-то из головорезов влепил пулю в барную стойку. Возмущения тут же стихли, и я услышал, как за окном курок щелкнул по опустевшей каморе — кто-то расстрелял весь барабан.

Пора.

Оттолкнувшись свободной ладонью от пола, я на полусогнутых метнулся к стойке, стреляя на ходу. «Браунинг» в моей руке трижды рявкнул, сердито лягаясь в локоть, и пули наши цель: один головорез завалился навзничь, а второй с криком выронил оружие и схватился за пробитое плечо. Их товарищи тут же метнулись в стороны — кто-то спрятался за стенами, а пара человек и вовсе плюхнулась на асфальт. У окна застрял только тот, что истратил все патроны — но вместо того, чтобы убраться подобру-поздорову или хотя бы залечь, принялся бестолково возиться, пытаясь побыстрее зарядить оружие.

Его я сносил уже наверняка — прицельно, как в тире, без всякой жалости влепив свинец четко между глаз. Так, чтобы остальные сообразили, с кем связались: наверняка девятимиллиметровая пуля, раскидавшая по асфальту осколки черепа, выглядела убедительнее некуда.

Похоже, сработало — головорезы притихли. Они и до этого не слишком-то торопились бросаться на приступ, а теперь и вовсе поджали хвосты и даже не высовывались. Не знаю, в каких рудниках и притонах Прошка набирал этих болванов, но даже вооружились они абы как: «наганы» и старые «Смит-Вессоны» были разве что у половины, а остальные носили в карманах пятизарядные «велодоги», которые годились разве что пугать бродячих собак или стрелять по бутылкам — но никак не для серьезного дела.

Дилетанты.

Впрочем, и радоваться было пока нечему: я уложил двоих, еще один со стоном уполз куда-то в сторону, оставив за собой на асфальте кровавый след — но остальные никуда не делись. И теперь неторопливо заряжали револьверы: звенели опустевшими гильзами, шуршали по карманам и щелкали барабанами, пыхтя, как усталые лошади.

И вполголоса переговаривались. Видимо, решали, стоит ли вообще геройствовать дальше — если уж гимназист и на этот раз оказался чересчур «зубастым».

А может, просто ждали подкрепления — и как раз с ним мне связываться уж точно не хотелось. Начало боя безоговорочно осталось за мной, но появления еще одной «бригады» каторжан мы с Петропавловским и Фурсовым вполне могли и не пережить. Для прорыва наружу четырех патронов в магазине «браунинга» явно было маловато — так что вариант у нас, похоже, имелся только один.

— Эй, любезный! — прошипел я, помахав рукой притихшему хозяину кабака. — А как у вас тут насчет второго выхода?