Гимназия №6

Глава 5

— Всего три месяца — и снова Прорыв, на старом месте. И на этот раз больше предыдущего.

Капеллан обращался к городовому — меня он, похоже, игнорировал напрочь. Зато я теперь мог рассмотреть его вдоволь. Впрочем, зрелище… нет, не то, чтобы разочаровало — но оказалось весьма и весьма заурядным. «Преподобие» не отличался ни ростом, ни богатырским сложением — оказался даже чуть пониже меня, хоть ему уже явно и перевалило за тридцать. В гладко выбритом лице — почти треугольном, с острым маленьким подбородком — не было ровным счетом ничего героического.

Ко всему прочему капеллан еще и носил очки — круглые, в бронзовой оправе. Зато выправку имел, можно сказать, офицерскую: спина прямая, плечи расправлены — даже сейчас, когда Прорыв явно высосал из него все силы. Да и плащ из темно-коричневой кожи добавлял худощавой фигуре этакой мужественной угловатости. Никаких знаков отличия на одежде я не разглядел — только на вороте тускло поблескивал металл. Обычно так носили ордена — вторую или третью степень на шейной ленте. Но этот вполне мог оказаться и не наградой за службу, а просто символом принадлежности к духовному сословию.

Прямой равносторонний крест с расширяющимися лучами сохранил «военную» форму, но был выкрашен в пурпурный со светлой каймой. Присмотревшись, я все-таки смог разглядеть в центре овал с серебряной фигуркой — миниатюрный всадник, пронзающий копьем какую-то ползучую гадину.

Прямо как я с куском поручня — только еще и на коне.

Георгий Победоносец. Святой, заколовший то ли дракона, то ли змея — неудивительно, что борцы со всякими Жабами выбрали его своим покровителем. Кажется, и у обычных солдат на пурпурных погонах красовалась такая же эмблема.

— Ровно в том же месте, ваше преподобие. Как сейчас помню, — закивал городовой, разводя руками.

Голос у него при этом был почему-то испуганный — а скорее даже виноватый. Будто от старика с револьвером Нагана и старой саблей на боку каким-то образом зависело появление новых Прорывов.

— Я должен немедленно доложить в Святейший синод, — продолжил капеллан. — Возможно, придется обустроить на кладбище круглосуточный пост. Если в следующий раз Прорыв окажется больше…

— Мне бы винтовку, ваше преподобие. Или ружьишко какое. — Городовой похлопал себя по боку, где висела кобура. — Одним «наганом» много не навоюешь.

— Я обращусь к полицейскому руководству. В крайнем случае — обеспечим постовых на проспекте оружием за счет Ордена. — Капеллан выпрямился и заложил руки за спину. — А пока — позвольте поблагодарить вас за безупречную службу, любезный. Я непременно напишу рапорт. Медаль обещать не могу, но денежная премия…

— Так это не меня надо благодарить, ваше преподобие. — Городовой отступил чуть в сторону. — Вот он — ваш герой. Взял саблю — и Жабу, значится… того.

— Жабу? Одной саблей? — недоверчиво отозвался капеллан.

Теперь он смотрел на меня — так, будто за каждой из линз очков у него был спрятан крохотный, но очень мощный рентгеновский аппарат. На мгновение я даже успел пожалеть, что вообще пришел сюда.

Привычкой избегать лишнего внимания я обзавелся давным-давно — и она редко оказывалась лишней.

— Правду говорю, ваше преподобие! Разве ж я буду врать? Пока меня Жаба сожрать пыталась, — Городовой для пущей убедительности потряс в воздухе окровавленным рукавом, — он сабельку мою подхватил — и давай вокруг гадины плясать, пока та и не померла.

— Вон оно как… Выходит, непростой ты парень, господин гимназист, — задумчиво проговорил капеллан.

— Как есть непростой, ваше преподобие. — Городовой легонько похлопал меня по плечу. — Его бы испытать — может, какой Талант в нем окажется?

— Может, и окажется. — капеллан сдержанно улыбнулся. — А может… Отвага — сама по себе талант, любезные. И немалый… Как тебя звать, воин?

— Владимир, — ответил я. — Владимир Волков, ваше преподобие.

— Вот что я тебе скажу, Владимир Волков. Парень ты боевой — сразу видно. Такие всегда и везде нужны. Хоть с Талантом, хоть без. А нам — особенно… Времена для Ордена нынче тяжкие, сам понимаешь. Так что если надумаешь, — Капеллан залез рукой в нагрудный карман и вытащил небольшой картонный прямоугольничек, — то вот тут телефонный номер. Или заходи к нам на Галерную. Будешь в юнкерское поступать — замолвлю за тебя словечко. А ежели пожелаешь в солдаты, вольноопределяющимся — это мы тебя хоть завтра возьмем… Но я бы не советовал. — Капеллан едва слышно усмехнулся. — Все-таки образование — дело первостепенное, а служба от такого молодца точно никуда не денется.

— Бери! — Городовой зачем-то толкнул меня под локоть, будто я мог отказаться от такой милости. — Орден два раза не предлагает!

Не то, чтобы я собирался бегом бежать вербоваться в солдаты или поступать в военное училище — но визитка явно меня ни к чему не обязывала. Впрочем, как и капеллана: вполне возможно, жест с его стороны был исключительно проявлением вежливости, и всерьез участвовать в судьбе бравого — а может, и просто сверх меры везучего гимназиста никто не собирался.

Будто у Ордена нет работы поважнее, чем возиться с не нюхавшими пороху пацанами.

— Благодарю, ваше преподобие. — Я убрал визитку в карман кителя. — Может быть, еще увидимся.

— Очень на это надеюсь, Владимир. А теперь, любезные — прошу меня простить. — Капеллан чуть склонил голову. — Служба не терпит.

От рукопожатия он воздержался — то ли мы с городовым не вышли сословием, то ли подобное вообще было не принято в этом мире. Так или иначе, разговор явно завершился, и нам всем оставалось только прогуляться обратно до проспекта. Капеллан бодро ускакал вперед — так, будто прекрасно видел даже в темноте. А мы с городовым чуть отстали — я даже чуть замедлил шаг, чтобы старик ненароком не запнулся об какое-нибудь вросшее в землю надгробие.

— Владимир, значит, — негромко проговорил он. — У меня сына старшего так же зовут… Звали. Погиб в четвертом году в Порт-Артуре. Снарядом убило.

Ага. Значит, русско-японская в этом мире тоже была. Помнил я Порт-Артур — еще как помнил. И снаряды, и пулеметы, и штыковые атаки… Как только цел остался. Впрочем, здесь-то как раз все могло случиться и по-другому: император Александр не зря назывался Миротворцем — в войну без повода не лез, даже после всех армейских реформ. Но если уж закусился с японцами — значит, так, что клочки летели. С искрами вместе.

Мог победить? Еще как мог.

— Хороший парень был… На тебя похож чем-то — только постарше. — Городовой крякнул и полез в карман кителя — наверное, за папиросами. — Видать, судьба у него такая, солдатская. У нас, Владимир, вся семья из служивых. Средний на Кавказе сейчас, уж целого фельдфебеля дали, да еще и с медалью. А младшенький, Алешка — в кадетском корпусе.

Я молча кивнул — никакого другого вмешательства в диалог от меня, похоже, не требовалось. Городовой словно беседовал сам с собой, и слушать его было и вовсе не обязательно… Но я все равно слушал. И не потому, что рассказ про семью оказался таким уж интересным — просто на большее измученного разума уже не хватало.

Слишком уж много событий вместил сегодняшний день… да еще и в двух мирах. Слишком сильно этот Петербург отличался от того, что я знал и помнил — при всем внешнем сходстве. Прорывы, выползающие из них разномастные и разнокалиберные твари, таинственные капелланы из Ордена Святого Георгия, наделенные даром зашивать прорехи в бытие, аристократы со своим магическим Талантом прожигать взглядом шведские фрегаты — и наверняка перечень непривычных странностей на этом не заканчивался, а только лишь начинался.

И поэтому измученный разум упрямо выталкивал все чуждое и цеплялся за простые и понятные вещи.

— А сам я, значит, отставной зауряд-прапорщик Восьмого гренадерского Московского полку, — оттарабанил городовой — будто по бумажке прочитал. — Игнатов, Степан Васильевич.

Я пожал протянутую руку — широкую и еще не по-стариковски крепкую. Мой новый знакомый уже давно снял унтер-офицерские погоны, но ни сил, ни воинской удали, похоже, не утратил — судя по тому, как лихо бросился на Жабу с одним «наганом».

— Давно из полку в отставку вышел, лет пятнадцать уж прошло, — продолжил он. — Но службу государеву исправно несу — и буду нести, покуда силенки есть.

— Вам силенок не занимать, Степан Васильевич, — улыбнулся я. — На троих молодых хватит.

— Да если бы так, Владимир. Руки еще работу свою помнят — да глаза подводят. И ногу все чаще прихватывает. Весной и летом еще ничего, а как осень — так хоть ложись помирай. — Степан Васильевич протяжно вздохнул и чуть замедлил шаг. — Видать, осколок шевелится. Еще с турецкой войны прямо над коленом застрял. На Дунае тогда прилетело — доктора заштопали, а доставать не стали. Сказали — хуже будет… Уж тридцать лет прошло — а все никак покою не дает, зараза такая.

Степан Васильевич чиркнул спичкой — и через мгновение выпустил целый клуб сизого дыма. Я тоже встал на месте: до ограды оставалось каких-то два десятка шагов, и все же не хотелось оставлять старика на кладбище одного — да еще и раненого. Похоже, прокушенная Жабой рука его не слишком-то беспокоила, хотя и выглядела жутковато.

— Вам бы к доктору, Степан Василич. — Я указал на перемазанный кровью рукав кителя. — Перевязать. Или лекарств каких.

— Это? Да ерунда, если кость цела — дырка сама зарастет. Жаба не ядовитая… Вот если Упырь цапнет — там да, месяц маяться будешь, а то и вовсе гангрена пойдет. — Степан Васильевич пыхнул в темноте папиросой. — А ты меня по имени-отчеству не величай, Владимир — не привык я к такому. Лучше дядькой Степаном зови, как все тут.

— Как скажешь, дядька Степан, — отозвался я. — Но за рукой все-таки приглядывай. Сляжешь — кто нас от Жаб защитит?

— Да уж есть кому, я погляжу. — Старик негромко рассмеялся. — Ладно уж. Беги домой, Владимир, нечего тебе тут со мной на кладбище торчать.

Я не стал возражать — и двинулся к калитке, а за ней обратно к обломкам трамвая. Солдаты уже успели убрать крупные куски и даже увезти тушу Жабы — видимо, как-то подняли в грузовик. Прохожие давно разошлись, и о недавнем побоище напоминали только здоровенная лужа темной жижи и разбросанные повсюду деревянные щепки. Спасенная мною из трамвая девчонка, конечно же, тоже не стала меня дожидаться — от нее и след простыл. Но там, где я ее оставил, на асфальте что-то белело.

Подойдя поближе, я разглядел в темноте платок. Из тонкой, чуть ли не прозрачной ткани с кружевами по краям — явно ручной работы. Да еще и с вышитым на уголке золотыми нитками вензелем… Настолько вычурным, что я даже не сразу смог распознать две буквы — Е и В.

Девушки из мещан таким баловались редко. Такой платок скорее могла обронить дочь какого-нибудь купца — а то и вовсе титулованная аристократка… И что эта фифа забыла в трамвае — да еще и на ночь глядя?

— Е. В, — пробормотал я, рассматривая золотые инициалы. — Е. В… Кто же ты такая?