Гимназия №6

Глава 36

— Точно уверен? — поинтересовался я. — Надо оно тебе, друг ситный?

— Шутить изволите, ваше превосходительство? — Фурсов хищно оскалился. — Уж сколько эта сволочь нашему брату крови попортила — не сосчитать. И чтобы я, да не пошел?

С последнего класса в субботу не миновало и суток, а под моими знаменами собралась… нет, конечно же, не армия, но примерно взвод. Человек пятнадцать парней из рабочих кварталов и другие — не такие крепкие и помоложе. Почти все знакомые лица. Кажется, кто-то даже из восьмого класса, из тех, с кем мы дрались в недавнем побоище в гимнастическом зале.

И не факт, что на одной стороне.

Наверное, зря я все-таки поделился с Фурсовым планами на выходные. Хотел просто успокоить, чтобы он сдуру не удрал с матерью из города, а вышло… Вышло как вышло — и теперь вместо одного лихого гимназиста Кудеяров получил где-то с полдюжины — не считая работяг и извозчиков, которым тоже не терпелось намять бока Прошкиной уголовной братии.

И вид у парней был, надо сказать, весьма серьезный. Чуть ли не все прихватили с собой дубинки или цепи, а кое у кого из-за голенища сапогов торчали рукояти ножей. Один даже притащил здоровенный свинокол, и теперь с видом матерого урки прятал двадцатисантиметровое ржавое лезвие под курткой. Наверняка имелся и огнестрел: те же «велодоги» или двуствольные обрезы — а то и игрушки посолиднее. Вроде той, что я притащил к Апраксину переулку в кобуре под мышкой.

И на этот раз даже с парой запасных магазинов.

В общем, желающих задать каторжанам жару нашлось изрядно, и я даже начал опасаться — не сболтнул ли кто лишнего. Но, видимо, зря: Фурсов привел с собой только самых проверенных товарищей, у которых к Прошке были личные счеты.

А за остальных клятвенно поручился Петропавловский.

— Тоже мне — народные мстители, — проворчал я, разглядывая пестрое гимназическое воинство. — И чего вам дома не сиделось? Как зайдем на Апрашку — там вам не пирожки с баранками будут. Могут и финку в бок воткнуть.

— Так… один за всех, — Петропавловский выпятил тощую грудь, — а все повредились умом. Если уж ты решил убиться — так и нам, значит, положено… Ну что — не бросим генерала, братцы⁈

— Не бросим! — нестройным хором отозвались гимназисты. — Не бывать такому!

— Как пожелаете, судари, — вздохнул я. — Но если уж взялись за дело… Извольте за мной.

Я развернулся на каблуках и направился к углу трехэтажного здания на Садовой улице. Того самого, с бесконечными арками вдоль тротуара и крытой галереей с магазинчиками, знакомой любому жителю Петербурга — и в моем родном мире, и в этом. Наверняка и здесь кое-кто из владельцев небольших павильонов тайком приплачивал Прошке или подкармливал его мордоворотов — но наш путь лежал дальше, в самое нутро Апраксина двора. К вытянутым главным корпусам и торговым рядам.

Мой «взвод» пробирался на рынок с, можно сказать, парадной входа — напротив Банковского переулка, как раз там, где стояла будка городового. Кудеяров двинулся в Воронцовский проезд, а его брат со своими сибиряками — со стороны Фонтанки, прямо на Инструментальную линию. Четвертая часть шла от площади — той самой, где стояла наша альма-матер — санкт-петербургская гимназия номер шесть.

Конечно, взять в кольцо весь огромный рынок мы не смогли бы при всем желании — на это понадобилась бы не одна рота солдат. А вот пройтись по основным «магистралям», разгоняя мелкую уголовную шушеру и выколачивая любезных каторжан из корпусов…

Собственно, таков и был план — простой и надежный, как трехлинейная винтовка Мосина.

Деревянных зданий и даже сараев на территории крупнейшего столичного рынка почти не осталось — после жуткого пожара в мае шестьдесят второго года прошлого века граф Апраксин распорядился строить только из камня… в моем мире. Не знаю, что случилось здесь — но торговый двор образца одна тысяча девятьсот девятого почти не отличался от того, что я помнил из своего времени. Чуть иначе расположились корпуса, часовня с православным крестом на макушке «переехала» чуть ближе к Садовой улице — но все прочее осталось почти без изменений.

Все те же однотипные прямоугольные корпуса со складами и «дорогими» павильонами, в которые захаживали разве что господа с деньгами, и бесконечные торговые ряды, что лепились к своим товарищам, выстраиваясь вдоль их каменных боков. Здесь работали дельцы калибром поменьше — с них по большей части и стригли дань Прошкины каторжане. Но наверняка доставалось и тем, кто ютился на самых задворках Апраксина рынка: старушкам с пирожками и прочей снедью, цветочницам, мастеровым — и, конечно же, обычным гражданам, которые приходили сюда продать какой-нибудь нехитрый скарб.

«Развалы» возникали на рынках стихийно. В любое время — но чаще по вечерам или на выходных. И так же внезапно исчезали. Настолько беспорядочно и непредсказуемо, что любая попытка бороться с нелегальной торговлей заведомо оказывалась обречена на неудачу.

Мы специально отложили осаду Апраксина двора на вечер воскресенья, чтобы под раздачу не попали посетители и торговцы — но даже за полчаса до закрытия народу на рынке было столько, что нам пришлось чуть ли не проталкиваться. Большинство шагали навстречу, отправляясь по домам, однако немало осталось и тех, кто все еще бродил вдоль рядов в надежде напоследок урвать что-нибудь по удачной цене. Торговались все — от пацанов на пару лет моложе меня до старушек и седовласых патриархов с окладистыми бородами на пузе. Стояли насмерть, за каждую копейку. Кто-то от жадности, а кто-то, похоже, исключительно из спортивного интереса. Со всех сторон слышался галдеж, свист и ругань.

Даже под самое закрытие рынок буквально искрился жизнью. Так, что я на мгновение забыл, зачем мы сюда пришли — и почувствовал острое желание самому стать частью этой задорной суеты. Удрать от соратников и прошерстить лавки. Пройтись вдоль каменного корпуса, втихаря зацепить с лотка кислое яблоко, от души поругаться с каким-нибудь цыганом… Может, даже купить чего нибудь или…

— Смотри, смотри, Вовка! — Петропавловский дернул меня за рукав. — Вот образина!

Я обернулся — и от неожиданности чуть не подпрыгнул. Хлеба и прочих товаров на рынке всегда было в избытке… но теперь кому-то, похоже, захотелось побаловать народ еще и зрелищами. Я мог только догадываться кто и как изловил неведомую зверюго на потеху публике — цели он своей явно добился: вокруг здоровенной железной клетки собралась целая толпа.

Поглазеть на чудище шли даже старики и солидные господа в шляпах, а уж молодняк с детворой и вовсе разве что не жались к ржавым прутьям. Так близко, что распорядителю приходилось то и дело рявкать и щелкать нагайкой по голенищу сапога, отгоняя особо ретивых.

И правильно — иначе бы точно остались без пальцев.

— Вот ведь уродище-то… — пробормотал кто-то за моей спиной. — Тьфу! Смотреть противно.

Вид из-за чужих спин и правда открывался весьма… своеобразный. Больше всего тварь в клетке напоминала гориллу. Только ростом метра этак в три, тощую и вместо обычной шерсти покрытую длинной жиденькой порослью непонятного цвета — то ли темно-коричневого, то ли вообще зеленого. Будто какому-то безумному демиургу вдруг захотелось взять что-то вроде примата, вытянуть втрое по вертикали, а в довершение еще и засунуть в не по размеру подобранный костюм «гилли» — лохматый камуфляж, в котором обычно щеголяют снайпера из спецуры.

Да и морда твари напоминала не обезьянью, а скорее… В общем, подходящего сравнения я придумать так и не смог. Здоровенный уродец зачем-то отрастил некое подобие кустистых бровей, бороды и усов. А самым жутким лично для меня оказалось сходство с человеческими чертами: в некоторых ракурсах узник Апраксина двора напоминал этакого дедушку — испуганного, старенького и беспомощного.

Впрочем, стоило ему сверкнуть желтыми глазами и распахнуть пасть, огрызаясь на назойливую детвору — любые крохи сопереживания тут же улетучились, будто их и вовсе не было: не может тварь с такими зубами оказаться добренькой, никак не может. Да и питается, поди, строго определенным образом.

К примеру — вот теми самыми пацанятами, которые как раз швырялись в него камнями.

— Не будите лихо… пока тихо, — пробормотал я и, повернувшись к остальным, уточнил: — А это что за чудо-юдо?

— Леший. — Петропавловский сдвинул кепку на затылок. — Я сам такого только раз видел, в том году на Сенной площади. Его георгиевцы из пулемета с собора сбивали — шуму было…

Значит, все-таки не «местный» — вылез из Прорыва. И попался не суровым вояками с капелланами, а кому-то, кто догадался показывать такую страхолюдину за деньги. Или вовсе продавал. Состоятельным любителям экзотики, владельцам личных зоопарков… или ученым — на какие-нибудь опыты.

Судя по всему, Леший занимал в иерархии гостей из других измерений место между рядовыми Упырями и какой-нибудь Жабой. И встречался нечасто — раз уж почтенная публика валила поглазеть на него чуть ли не со всех концов Апраксина двора… И вряд ли все они вспомнили старое, как сам мир, правило: рядом случилось что занятное? — следи за кошельком.

Карманник не дремлет.

Оглядевшись по сторонам, я увидел неприметного паренька лет двенадцати в замызганной одежде и натянутом по самый нос головном уборе. Он то ли донашивал картуз за старшим братом, то ли зачем-то пытался скрыть лицо. Само по себе это могло и вовсе ничего не значить, но когда мелкий засранец будто бы невзначай толкнул Фурсова, пробираясь через толпу…

— Ай! Пусти! Пусти!

— А ну не дергайся! — Я чуть сильнее стиснул пальцами худенькое запястье. — Давай показывай, чего взял.

— Я ничего… ой!

Воришка попытался вырвать или заехать мне по голени сапогом, но силы все-таки оказались неравны: раздался писк, и грязный кулачок разжался.

Такой шкет — а уже… туда же. Достойная смена растет каторжанам.

— Ничего, говоришь? — Я отобрал «трофейный» гривенник — больше у Фурсова в кармане, похоже, не имелось. — А это?

— Это я нашел! Тут внизу валялось… — Воришка захныкал, шмыгнул носом — и вдруг заревел на весь Апраксин двор: — Пусти, дя-я-я-яденька!

Мог бы даже позвать на помощь — но, видимо, не рискнул: слишком уж хорошо публика на рынке знала местную уголовную братию. Начинающие «щипачи» наверняка орудовали чуть ли не на каждом углу, и заступаться за незадачливого карманника не стал бы никто. Большая часть публики и вовсе не обращала на скандал внимания и продолжала глазеть на Лешего.

Но дрожащие губы в комплекте с льющимися по щекам крокодиловыми слезами все-таки сделали свое дело: неравнодушные граждане (и особенно гражданки) начали оборачиваться и поглядывать на меня. Не то, чтобы с осуждением, но…

— Ну чего ты, сударь? — Какая-то пухлая тетка осторожно взяла меня за локоть. — Пустил бы мальчишку… Жалко же.

— Жалко у пчелки… в интересном месте, — проворчал я и, разжав пальцы, рявкнул: — Пошел прочь отсюда! Еще раз увижу — руки пообрываю!

Увесистый подзатыльник придал горе-воришке изрядное ускорение — и тот буквально пулей вылетел из толпы. Обернулся, вытирая рукавом слезы, погрозил мне кулаком — и снова пустился бегом к углу каменного корпуса, у которого как раз курили плечистые парни в красных платках на шеях.

Прошкина братия, не иначе.

Местная экосистема работала быстро и точно: мелкий падальщик попался, огреб заслуженного «леща» — и тут же бросился жаловаться хищникам покрупнее. Те коротко закивали, дружно выплюнули папиросы и направились к нам, на ходу закатывая рукава.

— Вот они, голубчики. — Фурсов недобро ухмыльнулся и принялся расстегивать пуговицы на куртке. — Сейчас начнется.

— А то, — отозвался я. — Давай, братец. Ты правого, я — левого.