«Был ли Гитлер революционером?» — под таким названием в 1978 г. вышла статья историка-марксиста, ответившего на этот вопрос однозначным «нет». Обозначение национал-социализма как революционного движения якобы было связано с намерением дискредитировать таким образом действительно революционные движения[1859]. Однако это отнюдь не было целью нашей работы, хотя мы пришли к выводу, что национал-социализм невозможно понять, если не принимать всерьез революционное самопонимание Гитлера.
Путь Гитлера как революционера начался с впечатления от революции, у которой он не признавал характера «настоящей революции». Уже в своих ранних выступлениях Гитлер, упоминая Ноябрьскую революцию, характеризовал ее как «так называемую революцию», поскольку она не повлекла за собой никаких действительно фундаментальных и идеологических преобразований социальных и политических условий. Тем не менее он признавал заслуги Ноябрьской революции. О крахе монархии он никоим образом не сожалел. Уже в своих ранних речах он неоднократно говорил, что он в принципе не противник республики как формы правления, а только лишь враг той республики, которую провозгласили в Веймаре. Он резко выступал против реакционных сил, он отверг их цель, заключавшуюся в восстановлении отжившего социального строя. Позже он часто с похвалой и восхищением отзывался о социал-демократах, он очень высоко оценивал их заслугу — устранение монархии. Таким образом, позиция Гитлера по отношению к Ноябрьской революции принципиально отличается от оценки со стороны его консервативных или реакционных современников. Гитлер рассматривал Ноябрьскую революцию как некоего предвестника его собственной, национал-социалистской революции.
В отличие от многих своих консервативных современников Гитлер в принципе положительно относился к праву на революцию, более того, он даже прямо провозгласил «обязанность к восстанию». Чтобы обосновать право на революцию, он разработал революционную теорию государства: государство не является, как полагали консервативные почитатели авторитарного государства, некой «самоцелью», чем-то священным, что находит свое оправдание в себе самом или просто в факте своего существования, а лишь «средством для достижения цели». Но цель — это «сохранение народа». Когда государство перестает удовлетворять этой своей цели, народ обязан устранить такое государство путем революции. Особенностью революции для Гитлера было то, что она означала победу такого мировоззрения, в соответствии с принципами которого радикально преобразуются все политические, экономические, социальные и культурные условия, как это произошло, например, во время Октябрьской революции в России. Поскольку Гитлер в принципе положительно относился к праву на революцию, он ни в коем случае не давал оценки историческим революциям, таким как Французская революция 1789 г. или немецкая революция 1848 г., которые были бы принципиально негативными, даже если он и рассматривал их лозунги как иллюзорные.
Поначалу Гитлер представлял себе революцию как насильственный акт, в результате которого старые правители будут устранены. Он отказался участвовать в парламентских выборах, поскольку опасался, что в результате партия утратит свой революционный характер и в конечном итоге выродится в партию, служащую системе. Однако после того, как 9 ноября 1923 г. его попытка насильственно свергнуть существующую систему потерпела провал, он разработал тактику «легальной революции». При этом, несмотря на «принцип законности», который он соблюдал, его главной заботой всегда были усилия, направленные на то, чтобы и далее последовательно выступать за революционные амбиции движения. Тому, что революционные амбиции он мог и далее представлять убедительно, хотя он теперь и объявлял о своей приверженности «законности», Гитлер, как он сам подчеркивал, был обязан не в последнюю очередь тому факту, что уже в ноябре 1923 г. он доказал, что он действительно революционер. Однако, хотя Гитлер в течение восьми лет придерживался провозглашенного им «курса на законность», тем не менее не только у многих его сторонников, но и у него самого порой возникали сомнения, а не лучше ли все же будет захватить власть путем восстания с применением силы. Однако, с другой стороны, Гитлер осознавал, что концепция «легальной революции» была новой формой революции, адекватной немецкому менталитету, которая наилучшим образом отвечала противоречивым потребностям масс в революционном изменении общества, с одной стороны, и консервации передаваемых из поколения в поколение ценностей авторитета власти, повиновения и дисциплины — с другой. Поэтому после захвата власти он постоянно особо подчеркивал, что один из величайших переворотов в истории произошел в исключительно умеренной и дисциплинированной форме, в отличие от «кровавых» и «хаотичных» революций, случавшихся в истории. Несмотря на свою «умеренную» форму, нацистская революция в понимании Гитлера и его сторонников стала событием всемирно-исторического значения. Он считал, что своей революцией он положил начало всемирно-историческому «повороту времен», истинное значение которого, возможно, будет полностью понято только грядущими поколениями.
Против того, что Гитлер характеризуется как революционер, подчас выдвигается возражение того плана, что 30 июня 1934 г. он ведь ликвидировал именно революционное крыло нацистского движения, штурмовые отряды Рема (СА) и Национал-социалистическую организацию производственных ячеек. Однако при толковании событий так называемого путча Рема необходимо в первую очередь принимать во внимание следующие факты: Гитлер на протяжении долгого времени не мог определиться в конфликте между штурмовыми отрядами Рема и рейхсвером. Эта неспособность принимать решения была — как уже и 8/9 ноября 1923 г. — формой проявления его амбивалентной структуры личности, которую Вильгельм Райх метко охарактеризовал словами «бунт против авторитетов и властей при одновременном их признании и повиновении». В «событиях, связанных с Ремом», «революционные» амбиции Рема и штурмовиков СА корреспондировали с «бунтарской», революционной направленностью Гитлера, в то время как рейхсвер, несомненно, по-прежнему играл для него роль уважаемого и внушающего страх авторитета. То, что Гитлера раздирали самые противоположные чувства, нашло отражение в многочисленных противоречивых высказываниях, в которых он то провозглашал окончание революции, то потом, однако, решительно требовал ее продолжения и достижения ее целей. Поскольку Гитлер не мог сделать выбор между Ремом и рейхсвером, противники Рема в конце концов вывалили такие крупные фальсификации, что Гитлер действительно поверил в его намерения совершить путч и ему оставалась только одна возможность — попытаться спасти ситуацию, упреждая события. Некоторые высказывания Гитлера свидетельствуют о том, что позже он сожалел о своих действиях против Рема. Ведь целью Гитлера ни в коем случае не было по-настоящему положить конец революции. Хотя для сторонней публики он и заявлял, что революция завершена, на самом деле он просто хотел продолжать ее в других формах.
Каково было содержание этой гитлеровской революции, какие социальные, экономические и политические целевые установки он хотел реализовать?
Гитлер, вопреки господствовавшему до сих пор мнению, придавал огромное значение социальному вопросу. Он намеревался решить социальный вопрос путем улучшения возможностей развития рабочего человека, путем повышения социальной мобильности. Гитлер, и это смог доказать анализ многочисленных публичных и непубличных высказываний за период с 1920 по 1944 г., был решительным сторонником «равных возможностей», которые, однако, как и все его социальные и экономические цели, должны были быть реализованы только внутри «немецкого народного сообщества». При этом его интересы не были направлены на обеспечение наилучшего возможного раскрытия личности, а на оптимизацию пользы для «немецкой народной общности». Гитлеру личность как таковая была безразлична: она была важна в своем функционале и в своей пользе для немецкого народного сообщества, и ей, по мнению Гитлера, лучше всего способствовало бы, если были бы устранены классовые барьеры и всем «соотечественникам» (фольксгеноссен) была бы предоставлена возможность участвовать в понимаемой с социал-дарвинистских позиций борьбе за социальное продвижение. Таким путем, как он надеялся, сформировалась бы новая элита, способная заменить буржуазию.
Гитлер вменял в вину буржуазии прежде всего антисоциальное отношение, жажду наживы и пошлый материализм. Отвергая обоснованные социальные требования, буржуазия загоняла рабочий класс в объятия марксистских партий. Пролетарское классовое сознание было лишь ответной реакцией на буржуазное сословное высокомерие. Кроме того, буржуазия исказила и дискредитировала национальную идею, недопустимо отождествляя свои собственные эгоистические классовые интересы с национальными интересами. Центральное, постоянно повторяющееся обвинение, которое Гитлер выдвигает против буржуазии, — это обвинение в слабости, отсутствии энергии и трусости. Причину этой «трусости» Гитлер видел в материальных условиях жизни этого класса, то есть в том, что буржуазия — в отличие от трудящихся — является имущим классом и поэтому отмечена постоянным отпечатком страха перед потерей своей собственности. Обвинение в «трусости» следует понимать только в связи с социал-дарвинистским мировоззрением Гитлера. Одна из основных посылок Гитлера заключалась в том, что в постоянной борьбе более сильных явлений против более слабых в конечном итоге все, что является слабым, будет уничтожено. По его мнению, это относилось как к отдельным индивидуумам, так и к социальным группам, да и к целым народам. Буржуазия, делал он вывод, в результате своей трусости, слабости и отсутствия энергии подошла к исчерпанию своей миссии. По его словам, этот класс неспособен к политическому руководству и должен быть заменен квалифицированной элитой. Гитлер надеялся привлечь эту элиту прежде всего из числа трудящихся. Рабочие были для него, как он выразился, «источником силы и энергии». Они, в отличие от буржуазии, обладали неустрашимостью и бойцовскими качествами. Поэтому Гитлер сосредоточил свои усилия прежде всего на привлечении трудящихся на свою сторону. Основной целью его революции было идеологическое увеличение значимости физического труда и повышение социального престижа рабочего. Повышение социального престижа рабочих должно было служить не только цели лучшей интеграции этого слоя. Столь же важным было намерение Гитлера путем релятивизации традиционного социального статуса создать предпосылки для повышения социальной мобильности. Повышение значимости физического труда, как уже заявлял Гитлер в «Майн кампф», было необходимым условием для того, чтобы повысить готовность детей из буржуазных семей заниматься работой в профессиях, связанных с ремеслами и физическим трудом, но в то же время предпосылкой для социального подъема детей из рабочих семей.
В то время как трудящиеся и буржуазия были центральными группами, определявшими программатику Гитлера, среднее сословие и крестьянство играли в его мышлении — вопреки распространенным представлениям — совершенно второстепенную роль. Целью Гитлера было создание «народной общности», в которой классовое разделение должно было быть устранено. С помощью постоянного процесса перевоспитания должны были быть разрушены существующие традиции, «сословное высокомерие» и «классовое самосознание». Процессу идеологического нивелирования соответствовало при этом фактическое уравнивание в различных сферах жизни.
Однако даже более важным, чем революционизирование социальной структуры общества, для Гитлера было революционное преобразование экономического порядка. Наше исследование показало, что длительное время представлявшаяся точка зрения, что Гитлер пренебрегал экономикой и ничего не понимал в экономических вопросах, более не может быть поддержана. Недопустимо также, как это осуществляет, например, Генри Тёрнер, делать вывод о пренебрежительном отношении Гитлера к экономике на основании его формулировки, в которой говорится о «второстепенной роли экономики». Смысл этой формулировки должен был скорее означать, что в конечном счете общие политические условия имеют решающее значение для позитивного экономического развития. Если эта функциональная связь более не будет пониматься, то опасность, которая имеет место особенно в периоды экономического подъема, приведет, по словам Гитлера, к политическому, а следовательно, в конце концов и к экономическому распаду. Экономика совершенно непригодна в качестве общей платформы для разных слоев общества и тем самым как базис для построения государства, поскольку в экономике всегда существуют неизбежно расходящиеся интересы. Идеология, объявляющая экономические интересы первостепенными интересами, в конечном счете приводит к разложению общественного устройства. А потом, однако, этот распад нельзя будет остановить за счет того, что будут продолжены и обострены причины этого, а именно пренебрежение к примату политики, остановить можно будет только путем того, что распознанная и признанная как вредная функциональная связь, согласно которой экономика определяет политику, будет ликвидирована и повернута в противоположном направлении. А это, однако, подразумевает, по словам Гитлера, последовательное противодействие переплетению интересов между политикой и экономикой. Так, например, он резко критиковал влияние экономических ассоциаций на политику и «подкуп» ведущих политиков с помощью постов в наблюдательных советах и акций. Эти далеко идущие последствия требования Гитлера по установлению примата политики, которые имели бы результатом революционизирование отношений политики и экономики и в конечном итоге были бы несовместимы с капиталистической формой экономики, в научных исследованиях до сих пор в значительной мере игнорировались, что, вероятно, было связано в том числе с тем, что реальность Третьего рейха (например, критиковавшаяся Гитлером система «самоуправления промышленности» Шпеера и коррупция гауляйтеров и других крупных партийных деятелей, с которой он мирился) противоречила этому требованию о строгом разделении экономики и политики.
Вместо капиталистической экономической системы Гитлер хотел установить смешанный экономический уклад, в котором элементы рыночной и плановой экономики были бы объединены в некий новый синтез. Гитлер высоко ценил принцип экономической конкуренции, который он считал частным случаем социал-дарвинистского принципа отбора и двигателем постоянного динамичного промышленного прогресса. С другой стороны, он подвергал критике логику рыночной экономики, согласно которой общественное благо возникает как результирующая из представительства на рынке интересов частных предпринимателей, связанных с получением прибыли.
То, что Гитлер признавал правовую форму частной собственности, мало что значило, учитывая тот факт, что он отвергал свободное предпринимательское право распоряжения средствами производства. В экономическом и политическом плане это соответствовало методу Гитлера сохранять внешние формы, такие как, например, юридическую форму частной собственности, но при этом с точки зрения содержания выхолащивать ее до такой степени, что он ее в итоге сводил на нет более эффективно и с меньшим сопротивлением, чем это было бы возможно при любом другом методе. Предприниматель, по мнению Гитлера, был всего лишь уполномоченным государства и обязан был безоговорочно выполнять заданные им целевые показатели. Наше исследование показало, что одним из важнейших средств достижения этой цели была постоянная — открытая и скрытая — высказываемая Гитлером угроза обобществления. Если свободная экономика неспособна выполнить поставленные перед ней задачи, вновь и вновь угрожал он, то государство само возьмет эти задачи в свои руки. То, как он действовал в случае основания заводов им. Германа Геринга и заводов «Фольксваген», показало, что это были не пустые угрозы.
Конфликты с экономикой все более радикализируют критику Гитлером рыночной экономической системы. Большую роль играло при этом его восхищение советской экономической системой, чему в исследованиях до сих пор не придавалось значения. Уже в его памятной записке касательно четырехлетнего плана, а также позже в застольных беседах и в замечаниях, высказанных его сотрудникам, проявляется, что убеждение Гитлера в превосходстве советской экономической системы над капиталистической было решающим мотивом для разрушения рыночной экономической системы в Германии, которое он форсировал.
В конце концов, Гитлер даже рассматривал возможность социализации (национализации) важнейших частей немецкой экономики, например крупных акционерных обществ, энергетики и всех других отраслей экономики, которые производили «жизненно важные сырьевые товары». Создание системы плановой экономики было обусловлено не только необходимостью наращивания выпуска вооружений и войной. Вопреки мнению, представляемому Людольфом Хербстом, Гитлер не собирался после войны упразднять государственный интервенционизм, он даже намеревался расширить систему плановой экономики. В вопросе же планового управления экономикой, как полагал Гитлер, делаются еще только первые шаги.
Однако, в то время как Гитлер отрицательно относился к капиталистической системе западных промышленно развитых государств, он одновременно восхищался уровнем технико-промышленного развития, достигнутым в США. В этом отношении США были для него примером, на который он равнялся. Гитлер наложил прямой запрет в распоряжении, адресованном прессе, на использование уровня технико-промышленного развития США в качестве пропагандистского аргумента против этого государства.
Представление о том, что Гитлер якобы придерживался антимодернистской аграрной идеологии и планировал отказ от индустриального общества, основано на ложном понимании, и сохранять такой подход более нельзя. Запланированное Гитлером переселение крестьян на жизненное пространство на Востоке, которое требовалось завоевать, не должно было стать началом «реаграризации» немецкого общества, а было призвано лишь послужить устранению нарушенной пропорциональности между сельским хозяйством и промышленностью и стать предпосылкой для формирования относительно самообеспечивающегося великоевропейского экономического порядка. При этом расселение крестьян было лишь одной из функций жизненного пространства на Востоке. Наряду с этим ему еще предстояло обрести выдающееся значение в качестве источника сырья и рынка сбыта, на что до сих пор в научных исследованиях закрывались глаза. Завоевание «земли» означало для Гитлера не только получение новых сельскохозяйственных угодий, но также и обеспечение новых сырьевых и энергетических ресурсов. Завоевание российских источников сырья обеспечило бы, как замышлял Гитлер, гигантский подъем промышленного производства и в конечном итоге даже позволило бы Германии догнать и перегнать высокоиндустриализирован-ные Соединенные Штаты.
Гитлер не был противником технического прогресса и индустриализации. Напротив. Он исходил из квазизакономерной тенденции к постоянному увеличению потребностей человека, тенденции, которая в эпоху массовых коммуникаций и в свете примера США еще больше усиливается. На веру Гитлера в прогресс не оказывал принципиального воздействия в том числе и его скептицизм в отношении некоторых негативных последствий современного индустриального общества, таких как разрушение окружающей среды, которые он неоднократно критиковал.
Начатая национал-социализмом социальная революция, содержанием которой были современные новшества, с интенциями Гитлера ни в каких противоречиях не находилась. Гитлер не просто приветствовал процесс индустриализации и повышения социальной мобильности, но и оказывал содействие этой тенденции развития столь же сознательно, как, например, устранению издавна бытовавших региональных зависимостей в результате упразднения автономии отдельных земель. Так, например, Гитлер исходил из обусловленной развитием массовых коммуникаций и транспортных техник исторической тенденции к централизации, которая создавала предпосылки для прогресса промышленного развития. Гитлер не отвергал все эти тенденции (индустриализацию, ликвидацию классовых барьеров, разрыв тесных региональных зависимостей и привязок), а скорее считал себя сознательным исполнителем этого процесса модернизации. Таким образом, мнимое противоречие между намерениями и результатами, целями и средствами социальной революции, толчок к которой был дан национал-социализмом, не имело места, по крайней мере в отношении Гитлера.
Хотя Гитлер, с одной стороны, был ярым приверженцем современного индустриального общества и одобрял его социальные последствия, т. е. повышение социальной мобильности, он был в то же время столь же решительным противником модели демократического плюралистического общества. Он подвергал критике демократию как систему, в которой внешне правит большинство, которое, однако, слишком глупо, чтобы осуществлять политическую власть, и которое на самом деле лишь позволяет прессе манипулировать собой. А пресса эта находится в руках крупного капитала, который и осуществляет политическую власть в условиях демократии, обходными путями заполучив господство над «общественным мнением» и подкупив ведущих политиков с помощью предоставления постов в наблюдательных советах и т. п. Поэтому-то в демократических системах политику определяет не всеобщее благо, т. е. интересы народа, а индивидуальные и особые интересы обладающих силой социальных групп. Буржуазия, изначально являвшаяся лишь экономической элитой, в условиях демократии стала — к несчастью народа — также и политической элитой.
На место демократии и ее «принципа большинства» Гитлер хотел поставить господство новой революционной элиты, которую он назвал «историческим меньшинством». Гитлер разработал теорию привлечения элиты, которую можно кратко сформулировать следующим образом: пропаганда революционной партии должна быть, по возможности, радикальной и бескомпромиссной, чтобы она с самого начала отвращала от себя «трусоватых» буржуазных оппортунистов. Следует обращаться только к тем элементам, которых не страшит также и социальная неприязнь, связанная с приверженностью радикальной идеологии. Имевшие место в отношении членов штурмовых отрядов (СА) физические риски были, с точки зрения Гитлера, неким пробным камнем, чтобы определить, действительно ли эти «товарищи по партии» были «неустрашимыми» и «отважными» бойцовскими натурами или «трусливыми» оппортунистами. Удивительно то, что в гитлеровской теории привлечения элиты расовые аргументы почти не играют роли. В рамках его социал-дарвинистского мировоззрения было важно не то, как внешне выглядел человек, а то, был ли он храбрым и отважным. Эти качества, наличие которых члены партии доказывали своей готовностью не только подвергаться общественной неприязни, но и, может быть, преследованиям или, по крайней мере, принимать на себя значительные потери, и являются безошибочными признаками «героической расовой составляющей» немецкого народа.
Разумеется, эта теория рекрутирования элиты более не была применима на этапе системы, поскольку теперь, когда приверженность национал-социализму не приносила социального вреда, а оборачивалась только пользой, к партии стали примыкать скорее оппортунисты и «конъюнктурщики». Поскольку, однако, Гитлеру не удалось разработать убедительные принципы рекрутирования элиты также и для этапа системы, он с тем большим упрямством держался за «старых бойцов», зарекомендовавших себя в «период борьбы». Но поскольку они не обладали необходимыми бюрократическими и административно-техническими навыками, он был вынужден в значительной степени опираться на старые элиты, а ведь он взялся за их смещение. Хотя «концепция приручения», которую отстаивали буржуазно-консервативные силы, такие как Папен и Гугенберг, потерпела неудачу, Гитлер также не был явным победителем в этом союзе. В конце своей жизни он был вынужден констатировать, что его революция потерпела неудачу из-за отсутствия новой революционной элиты. За неимением таких отборных сил он продолжал опираться на старые элиты. Он заключил с ними союз, потому что считал их слабыми, политически бездарными и трусливыми, и поэтому надеялся легко воспользоваться их поддержкой или, если это не удастся, относительно легко уничтожить их.
По сравнению с этим он совершенно по-другому оценивал марксистов левого толка, особенно коммунистов. Поскольку и они тоже — в отличие от буржуазных партий — «фанатично» выступали за свое мировоззрение, поскольку они были храбрыми, смелыми и решительными, он восхищался ими и одновременно боялся их, это позиция, характерная также и для взгляда Гитлера на еврейство, которое он рассматривал как «зачинщиков» исторических революций, т. е. как то «историческое меньшинство», способное действенно организовывать и возглавлять революции. Но именно потому, что Гитлер был убежден в превосходстве и эффективности марксистских (и вообще «еврейских») форм борьбы и методов, он опасался этого противника гораздо больше, чем буржуазных сил, которых он презирал как трусливых, слабых и бездарных. По сути, Гитлер действительно серьезно воспринимал как противников во внутренней политике только марксистские левые силы, а во внешней политике только большевизм.
Однако в конце жизни Гитлер сожалел о том, что он не выступал против буржуазных правых сил в той же степени, как против своих марксистских противников. В конечном счете он был ослеплен и одержим своей собственной идеологией, которая гласила, что только против противников-марксистов необходимо решительно бороться, поскольку только они являются храбрыми и отважными, в то время как буржуазные оппортунисты не могли бы оказаться для него опасными. Но на самом деле сопротивление, опасное для Гитлера, формировалось именно из рядов старых дворянских и буржуазных властных элит. Это является признаком того, что революционера Гитлера ни в коем случае не следует причислять к политическому правому спектру. Против этого также говорит и то, что его непубличные высказывания демонстрируют поразительную симпатию к коммунистам и социал-демократам и восхищение Сталиным и советской системой, в то время как он все чаще занимал критическую позицию по отношению к итальянскому фашизму, а о помощи, которую он оказывал реакционному режиму Франко в Испании, он высказал сожаление, заметив, что ему лучше было бы поддержать «красных испанцев». Впрочем, сам Гитлер никогда не считал себя правым политиком — разумеется, также и не левым, — но рассматривал себя революционером, который в ситуации, когда ни один из крупных социальных классов и ни одно политическое течение не были в состоянии взять верх, создал в лице национал-социализма «третью платформу», синтез национализма и социализма.
Социальные, экономические и политические основные моменты этого мировоззрения, которое мы хотим назвать «гитлеризмом» (поскольку как такового национал-социалистского мировоззрения не существовало), мы реконструировали в этой работе на основе высказываний Гитлера. Чего при этом не удалось добиться системным путем, так это ответа на вопрос о том, в какой степени Гитлеру удалось воплотить свои представления в реальность. Это после данной работы остается неким желаемым предметом исследования. Однако на различных примерах мы смогли показать, что в отдельных областях, особенно в области экономической политики, Гитлеру удалось, по крайней мере в виде наметок, реализовать свои представления. В других областях картина противоречива: цель Гитлера по повышению социальной мобильности, расширению возможностей роста для представителей социально лишенных привилегий слоев населения была определенно наметочно реализована. «Долгое время упускалось из виду, что социальный подъем в Третьем рейхе происходил не только символически. Грюнбергер писал, что общая мобильность в отношении социального подъема за шесть мирных лет нацистского режима была, по его словам, вдвое выше, чем за последние шесть лет существования Веймарской республики[1860]; государственно-бюрократические организации и частнокапиталистические ассоциации включали в себя один миллион человек, выходцев из рабочего класса»[1861]. Уже Дарендорф и Шёнбаум указывали на то, что повышение социальной мобильности было важным следствием социальной революции, толчок к которой дал национал-социализм. Однако до сих пор не придавалось значения прежде всего тому, что этот процесс не только сознательно инициировался Гитлером, но и тому, что его представления о целях выходили далеко за рамки фактически достигнутых результатов. Так, в школьной политике только частично, а именно в элитных нацистских школах, удалось реализовать намеченную цель — обеспечить равные возможности для всех «соотечественников» (фольксгеноссен).
Тот факт, что не все замыслы Гитлера были полностью реализованы за двенадцать лет его правления, можно объяснить рядом объективных и субъективных факторов. В первые годы своего правления Гитлеру приходилось в значительной степени считаться со своими консервативными союзниками по коалиции. Это особенно касается периода, предшествовавшего смерти Гинденбурга, но также и за его пределами. Ему не удалось подготовить новую революционную элиту во всех сферах общества, которая обеспечила бы реализацию его идей. Следует добавить еще одно обстоятельство: шесть из двенадцати лет правления Гитлера были периодом войны. Хотя война в некоторых случаях и способствовала реализации представлений Гитлера, например, в сфере экономической политики, но все же она помешала осуществлению многих идей, поскольку Гитлер именно во время войны ни в коем случае не хотел идти на риск конфликта с влиятельными социальными группами.
К этим объективным трудностям добавилась субъективная неспособность Гитлера эффективно претворять свои идеи в жизнь. Эта неспособность связана с одной странной чертой Гитлера, которую мы также можем наблюдать во внешней политике и в ведении военных действий. Гитлер часто видел только «крупные линии» и «мельчайшие детали». Например, в ведении военных действий он, с одной стороны, обладал хорошим чутьем в отношении стратегических соображений, а с другой стороны, он обстоятельным образом занимался такими деталями, как расположение зарядов взрывчатого вещества на акведуках[1862]. Однако ему часто не хватало понимания промежуточных звеньев, передающих представление о целом. Во внешней политике он, правда, например, установил свои крупные цели и определил двух желаемых союзников (Англию/Италию), но промежуточные шаги, именно которые обеспечили бы реализацию «великой идеи», в свое планирование он никогда не включал. Поэтому ему часто приходилось прибегать к импровизации, с которой он иногда справлялся мастерски, но подчас, однако, и в высшей степени по-дилетантски. Это относится и к сфере социальной политики. Гитлер, как мы показали, ставил большие цели, вполне логично обосновывал их в рамках своего мировоззрения, но вот способности к по-настоящему систематической реализации этих замыслов в жизнь ему в значительной степени недоставало. И здесь тоже Гитлера опять же интересовали только долгосрочные цели и их мировоззренческое обоснование, с одной стороны, и самые мелкие детали — с другой. Если размещение экипажа круизного парохода, который он посетил, казалось ему антисоциальным или если до его слуха доходила информация о недостатках помещений для размещения работников имперских автобанов[1863], он старался исправить положение. Такого рода проблемы могли интенсивно занимать его внимание и даже годы спустя во время застольных бесед. Однако это имело мало общего с разработкой систематической концепции реализации его идей. В этом отношении Ганс Моммзен прав, когда он говорит — имея в виду внешнюю политику, — что Гитлер был «человеком импровизации, экспериментирования и внезапно возникающих замыслов»[1864]. С другой стороны, Гитлер выработал сложившееся, внутреннее непротиворечивое мировоззрение, он был «разработчиком программ» с аксиоматически фиксированными представлениями о целях. Как мы показали в настоящей работе, это относится не только к внешней и расовой политике Гитлера, но и к его представлениям о социальной, экономической и внутренней политике.
В начале этого исследования мы пояснили, почему мы сочли необходимым обратить внимание на те аспекты мировоззрения Гитлера, которые до сих пор лишь мало изучались. Мы аргументировали это тем, что если о внешнеполитических и расовых взглядах Гитлера уже точно известно, то его цели в социальной, экономической и внутренней политике до сих пор почти не исследованы. Каким бы важным ни был анализ внешнеполитической программы Гитлера и его расовой идеологии, он, как неоднократно подчеркивает Эберхард Йекель в своем исследовании «Мировоззрение Гитлера» («Hitlers Weltanschauung»), мало способствует прояснению важнейшего вопроса о том, как этот человек смог повести за собой значительную часть, а в конечном итоге и подавляющее большинство немецкого народа.
Мы тоже, и это следует признать, исследовали и отобразили в нашей работе только одну часть, хотя и очень важную, на наш взгляд, мировоззрения Гитлера. Однако при этом нам пришлось включить в анализ и внешнеполитические представления Гитлера. Подтвердилось то, что Тревор-Ропер впервые убедительно доказал в своей статье «Цели войны Гитлера» («Hitlers Kriegsziele»), опубликованной в 1960 г., а именно что завоевание жизненного пространства на Востоке входило в число констант программатики Гитлера. Однако до сих пор в исследованиях недостаточно учитывалось, в какой степени эта цель определялась экономическими соображениями Гитлера. Гитлер выводил свое требование о том, что немецкий народ должен завоевать себе новое жизненное пространство в России, исходя из чисто экономических соображений. Политика «мирного экономического завоевания мира» с помощью экспортоориентированной экономической политики иллюзорна, поскольку, как показала Первая мировая война, она тоже в конечном счете должна была привести к войне. Кроме того, практическая возможность такой политики так или иначе исчезает в связи с индустриализацией пока еще слаборазвитых стран, обусловленной экспортом капитала из старых капиталистических стран, и вытекающего в связи с этим свертывания рынков сбыта. Кроме того, стратегия экономической экспансии приводит также к возникновению диспропорции между сельским хозяйством и промышленностью. Экономическая стратегия, ориентированная в первую очередь на экспорт, может «разрешить» реальное противоречие между численностью населения и продовольственной базой лишь мнимо или временно. Реальное решение заключается в расширении жизненного пространства, которое, конечно, может быть достигнуто только путем применения силы. В этом пункте мы видим, насколько тесно связаны экономические и внешнеполитические аргументы Гитлера.
Каким образом представления Гитлера по социальной, экономической и внутренней политике, рассмотренные в нашей работе, соотносятся с его внешней политикой? Распространенное толкование гласит: социальная и экономическая политика была чисто функционально ориентирована на предстоящую войну и была призвана сделать Германию настолько сильной, способной и сплоченной, чтобы потом можно было направить войну вовне. Эта точка зрения не совсем неверна, поскольку на самом деле сам Гитлер видел тесную взаимосвязь внутренней, социальной, экономической и внешней политики или политики войны. Как и на все его поколение, на него наложил отпечаток опыт Первой мировой войны, например ситуация блокады, и он пришел к выводу о том, что без решения основных экономических и социально-политических проблем невозможно и успешное ведение военных действий.
С другой же стороны, общепринятая интерпретация взаимосвязи внутренней и внешней политики слишком узка, поскольку неверно истолковывает войну как цель более высокого уровня или как аксиому политики Гитлера и односторонне исходит из примата внешней политики в его мышлении. Возможно, этот несколько однобокий и урезанный образ Гитлера связан с тем фактом, что в 1933–1939 гг. он очень сильно концентрировался на внешней политике, а в годы войны его внимание было в нарастающих масштабах поглощено теми событиями, которые происходили в военной сфере, так что он все больше превращался из политика в «военачальника».
Это, а также вполне оправданная послевоенная концентрация исследовательского интереса на анализе той политики, которая в конечном счете привела к самой масштабной и разрушительной войне в истории человечества, а также к «окончательному решению еврейского вопроса», т. е. к неизвестному ранее феномену системных массовых убийств, организованных с «немецкой основательностью», вылились в тенденцию истолковывать те области, которые оказались в поле зрения значительно позже, такие, например, как социальная и экономическая политика, исключительно в их функциональной связи с войной и «окончательным решением». Такой подход присущ, например, Э. Йекелю, который приводит часто повторявшуюся формулировку Гитлера, что государство, экономика и т. п. являются лишь «средством для достижения цели», в качестве доказательства своего тезиса о том, что все внутриполитические цели Гитлера служили только его двум основным, внешнеполитическим и расовым, намерениям. К этой интерпретации мы присоединиться не можем. Например, в «Майн кампф» Гитлер пишет, что «внешняя политика также является лишь средством достижения цели», причем в качестве цели он называет «исключительно оказание поощрения нашего собственного народа»[1865]. Если рассматривать формулировку «средство для достижения цели» как свидетельство оппортунизма Гитлера или второстепенности определенных областей политики в его мировоззрении, тогда следовало бы сделать вывод, что внешняя политика также была для Гитлера лишь второстепенной либо же что он мыслил и действовал во внешней политике оппортунистическим образом, как это Йекель приписывает Гитлеру в отношении его экономических и социально-политических взглядов (со ссылкой на формулировку Гитлера про «средство для достижения цели»)[1866]. Между тем воззрение о том, что Гитлер подразумевал под «целью» всегда войну или «устранение евреев», не подтверждается источниками.
Представление о том, что цели Гитлера в социальной, экономической и внутренней политике были якобы направлены исключительно на войну и «устранение евреев», подразумевает, если его логически додумать до конца, в принципе такой взгляд на вещи, что после «успешного» завершения «окончательного решения» и победоносного окончания войны цели Гитлера в области социальной, экономической и внутренней политики должны были бы стать утратившими значение или обессмысленными. Высказывания Гитлера о социальной и экономической политике, а также о совершенно других областях, которые здесь не рассматриваются, таких как политика в отношении церкви, наоборот, показывают, что он видел предпосылки для радикального решения и этих вопросов[1867] только «после войны». После войны, как записал Геббельс 22 января 1940 г. содержание беседы с Гитлером, «фюрер намерен оставаться на своем посту еще несколько лет, проводить социальные реформы и осуществлять свои строительные планы, а затем удалиться от дел»[1868]. То, что послевоенный период будет характеризоваться осуществлением далеко идущих социальных перемен, было предпосылкой того, что прежде всего Германским трудовым фронтом (DAF) разрабатывались уже весьма детальные концепции преобразований, в частности в сфере политики в области заработной платы, профессионального образования, здравоохранения, пенсионного обеспечения и субсидированного социального жилья. Возможности реализации этих послевоенных концепций, подробно описанные Мари-Луизой Рекер[1869], не следует оценивать излишне скептически. Пропагандистская цель, которую подчеркивает Рекер, а именно укрепление в условиях войны воли населения продержаться до конца, отнюдь не занимала центральное место. Наоборот, Геббельс неоднократно высказывался за то, чтобы вообще «хранить молчание по этой щекотливой теме»[1870], «особенно учитывая невозможность вообще что-либо сделать в настоящее время»[1871]. Это не означает, что Гитлер и Геббельс отвергали социальные реформы, планировавшиеся Германским трудовым фронтом. Наоборот. Гитлер — вопреки серьезному сопротивлению — недвусмысленно возложил на Лея эти задачи. Геббельс, например, тоже считал планы Лея по пенсионному обеспечению «очень щедрыми» и сделал следующую запись: «[Они] прямо касаются самой сути проблемы. Есть намерение опубликовать законопроекты по этому поводу при подписании соглашения о прекращении огня»[1872]. Только победоносное окончание войны и завоевание нового жизненного пространства на Востоке, таков был посыл Гитлера, могли создать необходимые материальные основы для проведения широкомасштабных социальных реформ.
И если Гитлер подчас выступал против объемистых требований Германского трудового фронта, то это по той причине, что, по его мнению, «из нашего положения выход дает не теория, а только сила»[1873], а в настоящее время еще нет пока «пространства, чтобы прокормить наш народ»[1874].
В принципиальном отношении концепции социального переустройства Германского трудового фронта в значительной степени соответствовали основным положениям идей социальной и экономической политики Гитлера, отображенным нами в этом исследовании. При этом было бы ошибкой видеть противоречие между этими в некоторых отношениях весьма прогрессивными концепциями социального переустройства и целью Гитлера по завоеванию жизненного пространства. В мировоззрении Гитлера эти различающиеся элементы дополняли друг друга в замкнутой системе и обоюдно обусловливали друг друга.
В рамках мировоззрения Гитлера первостепенными были не завоевание жизненного пространства на Востоке или «устранение евреев», хотя обе эти цели, безусловно, были для него очень важны, но первостепенными были его социал-дарвинистская идея «вечной борьбы» и народнический принцип. Из этих принципов вытекали все остальные представления и цели Гитлера по внутренней, экономической, социальной, внешней и расовой политике. При этом не будет особой пользы затевать ретроспективную иерархизацию важности отдельных целевых представлений. Существенно то, что все элементы составляли единое целое, систему с внутренней логикой, которую можно свести к двум или трем основным аксиомам[1875].
Даже если допустить (а это невозможно доказать), что анализируемые нами цели Гитлера в социальной, экономической и внутренней политике были лишь средством для достижения целей ведения войны, то нужно иметь в виду, что выбор именно этих средств (поскольку из заранее установленной цели не вытекает автоматически некое одно исключительное средство, но на него можно выйти с помощью множества альтернативных средств) становится понятным только в том случае, если мы примем во внимание, что Гитлер одобрение или отклонение конкретных концепций всегда ставил в зависимость от того, соответствовали ли они основным аксиомам его мировоззрения, которые были для него критерием оценки всех конкретных отдельных вопросов.