Гитлер: мировоззрение революционера

1. Недооценка значения экономических вопросов в мышлении Гитлера

Долгое время господствовало мнение, что Гитлер, во-первых, ничего не понимал в экономических вопросах и, во-вторых, придавал лишь очень малое значение экономической политике и, соответственно, вопросам экономического строя. В соответствии с образом Гитлера как не имеющего цели оппортунистического прагматика его экономические представления не принимали всерьез и считали исследование таких представлений излишним или невозможным. Буллок писал, например: «Гитлер думал об экономике абсолютно оппортунистически. По сути дела, экономика его совершенно не интересовала»[1038].

Суждение о том, что Гитлер думал об экономике оппортунистически и не разработал точных представлений, вытекало, очевидно, из наблюдения, согласно которому в речах до 1933 г. он высказывался по экономическим вопросам очень неясно и общими фразами. Правда, в 1932 г. НСДАП опубликовала весьма конкретную экономическую «неотложную программу», в которой были намечены многие специфические меры более поздней экономической политики[1039], но достаточно однозначное неприятие этой программы влиятельными экономическими кругами побудило Гитлера последовать совету Ялмара Шахта, который 5 марта 1932 г. рекомендовал ему «не выдвигать, по возможности, никаких детальных экономических программ»[1040]. При подготовке последних выборов 5 марта 1933 г. Гитлер на совещании с министрами порекомендовал «по возможности избегать любых точных данных об экономической программе правительства рейха. Правительство должно набрать от 18 до 19 миллионов голосов избирателей. [Получило 17,277 млн, или 43,91 % голосов. — Ред.] Экономическая программа, которая могла бы получить согласие такой большой массы избирателей, нигде в мире не существует»[1041].

В следующей главе мы покажем, что к числу основных убеждений Гитлера относилось и то, что экономика не годится в качестве «общей платформы народа», поскольку здесь превалируют разные интересы.

Такие соображения, а в особенности и страх, что обнародование его экономических взглядов может спровоцировать сопротивление крупного капитала[1042], побудили Гитлера в речах до 1933 г. высказываться по экономическим вопросам лишь очень нечетко и общими фразами, так что у ряда его критиков усилилось впечатление, что он ничего не понимает в экономике и, соответственно, принципиально равнодушен к экономическим вопросам. Уже современники Гитлера, подавляющее большинство его критиков внутри страны и за рубежом полагали, что он потерпит неудачу из-за поставленных им экономических задач. Тем больше было потом их удивление, когда успешное решение экономических проблем против ожидания оказалось козырной картой Гитлера.

В книге, вышедшей в Лондоне в 1939 г., Клод Уильям Гильбо констатировал противоречие между более чем скептическими прогнозами критиков Гитлера и достигнутыми действительными экономическим успехами режима: «Осенью 1936 г. успех первого четырехлетнего плана был несомненным. Безработица уже не была тяжелой проблемой. Была достигнута полная занятость в строительстве и сырьевой промышленности. Национальный доход постоянно рос и по физическому объему достиг рекордного уровня 1928 г. Промышленность и банки были ликвидны, и сбережения во все большем объеме поступали на рынок капиталов. Кругооборот стал полным. Политика, казавшаяся столь смелой в 1932–1933 гг., была оправдана результатами. <…> Сомнения заграницы, которая почти без исключения считала успех германского эксперимента невозможным, оказались неоправданными. Успех был очевиден для каждого»[1043].

После войны часто пытались преуменьшить экономические успехи режима. Нередко приводился аргумент, что национал-социалистическое правительство пожинало плоды экономической политики предшественников. Национал-социалисты якобы всего лишь продолжили в больших масштабах меры предшественников, например правительства Папена, и в первые годы не добавили ничего принципиально нового[1044]. К тому же Гитлер пришел к власти в очень благоприятный момент, когда дно экономического кризиса было пройдено. Если эти аргументы означают, что имелись благоприятные обстоятельства, которыми Гитлер сумел воспользоваться, то не стоит им возражать. Но если они предполагают вывод, что и при другом правительстве, естественно за примерно такой же промежуток времени, были бы достигнуты те же самые экономические успехи, то тут уместен самый большой скепсис. Прежде всего: для тех миллионов безработных, которые пережили практический провал правительств Брюнинга и Папена, а сейчас вновь получили «работу и хлеб», эти аргументы значили столь же мало, сколько и часто приводимый (однако справедливый лишь отчасти) аргумент, согласно которому преодоление кризиса было достигнуто посредством гигантской программы вооружений. Гроткопп справедливо указывал на то, что начатая в 1934 г. переориентация на вооружение «не изменила базовый экономический характер тогдашней политики»[1045], которая посредством кейнсианской политики дефицитных государственных расходов достигла цели обеспечения полной занятости[1046].

При всех частично вполне обоснованных доводах фактом остается то, «что уже во время первого года национал-социалистического правления число безработных уменьшилось, а экономика Германии примерно за четыре года до конца 1936 г. достигла полной занятости и что это <обеспечило> режиму и его политике «широкий консенсус немецкого народа: в глазах населения НСДАП была партией, которая обещала „работу и хлеб“ и сдержала слово, в то время как другие пострадавшие страны крайне медленно оправлялись от мирового экономического кризиса»[1047].

На фоне этих несомненных успехов нацистской экономической политики задаешься вопросом, как они могли быть достигнуты при диктатуре одного человека, который якобы экономикой вообще не интересовался и ничего в ней не понимал. Очевидно, что этот образ Гитлера нуждался в корректировке. Начатки такой корректировки на самом деле обнаружились за прошедшие годы. В 1973 г. впервые вышла работа о «Hitler’s Economic Thought»[1048], и позднее некоторые историки занялись экономическими воззрениями Гитлера[1049]. Этот факт тем более примечателен, что в течение десятилетий заниматься этим вопросом считалось невозможным и ненужным. Появлялись многочисленные книги о внешней и расовой политике Гитлера, и медленно стала прокладывать себе дорогу точка зрения, что в этих областях он развивал ясные программные идеи. Но изучение его экономических представлений, которые до сих пор полностью игнорировались, только началось и находится на начальной стадии. Хотя первые исследования ужо принесли первые интересные результаты и противоречивые утверждения, база источников еще слишком узка, чтобы прийти к однозначным выводам об экономических взглядах Гитлера.

Поэтому интересны, в первую очередь, не полученные до сих пор результаты, а факт признания возможности и необходимости изучения экономических взглядов Гитлера. Например, Петер Крюгер пришел к выводу, что «до сих пор господствуют по большей части удивительно огульные суждения и утверждения о незнании Гитлером экономики и его презрении к ней, а также о его неспособности мыслить экономически»[1050]. Он, напротив, утверждает, что экономические воззрения Гитлера являются «внутренне связными и не носят отпечатков незнания или презрения к экономике. Скорее напротив: экономика была большой силой в жизни того времени и могла опрокинуть его политические представления и цели, если следовать экономической логике»[1051]. Мы можем вполне согласиться с этим выводом, тенденция которого разделяется многими историками, однако вынуждены одновременно констатировать, что ни один из авторов, до сих пор занимавшихся экономическим мышлением Гитлера, не справился с задачей реконструкции его экономических воззрений[1052].

Поэтому в следующих главах мы хотим реконструировать экономические воззрения Гитлера на максимально возможной базе источников и, каждый раз на основе соответствующих источников, высказаться о полученных до сих пор результатах исследований и спорных вопросах. В разделе IV будут рассмотрены — после описания отношения Гитлера к экономической теории — его представления о «примате политики» и, соответственно, «вторичной роли экономики», о соотношении государства и экономики, а также о соотношении плановых и рыночных элементов в его мышлении и его отношение к частной собственности и проблемам обобществления. В следующем за ним пятом разделе, занимающемся соотношением модернистских и антимодернистских элементов в его мышлении, будет рассмотрено прежде всего экономическое значение жизненного пространства на востоке, в особенности в связи с критикой Гитлером экономической экспансии.

2. Отношение Гитлера к экономической науке

Одной из причин недооценки вопросов экономической политики в мышлении Гитлера является, очевидно, его уничтожающая критика и презрение к экономической науке. В начале лета 1930 г. он сказал Вагенеру, будущему руководителю отдела экономической политики НСДАП, что невозможно будет обойтись без «потрясения» нынешних основ экономической науки: «Наука, экономическая теория и традиционная практика… построены на индивидуалистической позиции тысячелетнего прошлого, сооружены и выдуманы людьми этого мышления и вошли в чувства, ощущения, даже в этику и религиозную веру этих людей. Они не поймут нашу логику, они проклянут наши мысли, они осудят нашу новую этику, они обрушатся на нас и будут нас преследовать со всей ненавистью, на которую способно обреченное на гибель мировоззрение, чтобы бороться, давить и душить новое мировоззрение, опрокидывающее все старое»[1053].

Гитлер был убежден, что официальная экономическая наука исходит из пустых догм, давно уже доказавших свою непригодность: не в последнюю очередь во время экономического кризиса 1929–1932 гг., на который не нашли убедительный ответ господствующие учения экономической науки. Если Гитлер выступал против экономической теории, то прежде всего потому, что придерживался мнения, согласно которому ее застывшие догмы не отвечают изменчивости современной экономической жизни. В речи в рейхстаге 30 января 1937 г. он сказал, что «не является экономистом», «это значит прежде всего, что я никогда в жизни не был теоретиком. Но я, к сожалению, обнаружил, что худшие теоретики гнездятся всегда там, где теория ничто, а практическая жизнь все. Само собой разумеется, что с течением времени в экономической жизни возникли не только определенные основные принципы, обусловленные опытом, но и определенные целесообразные методы. Однако все методы привязаны к времени. Желать сделать из методов догмы означает лишить человеческую способность и рабочую энергию тех эластичных возможностей, которые только и могут ответить меняющимися средствами на растущие требования и справиться с ними. Попытка сформулировать догму на основе экономических методов предпринималась многими с тем основательным усердием, которое, что поделаешь, отличает немецкого ученого, и в качестве экономической науки была поднята до уровня учебного предмета. И только по установлениям этой экономической теории Германия была, несомненно, обречена на гибель. В соответствии с природой всех догматиков они самым решительным образом защищаются от новой догмы, т. е. от нового вывода, от которого потом отмахиваются как от теории. Уже 18 лет мы можем наблюдать восхитительный спектакль о том, как наши научные догматики на практике опровергаются почти во всех сферах жизни, но тем не менее отвергают и проклинают тех, кто на практике преодолел экономическое крушение, как представителей чуждых им и, следовательно, ложных теорий»[1054].

Критика Гитлером экономической науки, по сути, направлена против догматизации определенных тезисов и против неадекватного — по его мнению — перенесения старых методов на новые проблемы и постановку новых вопросов. С точки зрения Гитлера, принципиально новые проблемы быстро меняющегося современного индустриального общества требуют и новых, иногда неортодоксальных, ответов. Экономическую науку он упрекал в том, что она переносит определенные ответы, которые в более ранний момент могли быть правильными и адекватными, на новые вопросы и ситуации.

В речи о национал-социалистической экономической политике перед строителями в Берхтесгадене 20 мая 1937 г. он заявил: «Я не хотел бы вам говорить, что на место этих экономических теорий других я ставлю национал-социалистическую экономическую теорию. Я хотел бы вообще избежать слова „теория“, я хотел бы даже сказать, то, о чем я вам сегодня рассказываю, это вообще не теория. Потому что если я в экономических вещах признаю какую-то догму, то это единственная догма, что в этой области нет никаких догм, что здесь вообще нет никакой теории, а здесь есть только знания. Моя заслуга и заслуга национал-социалистического движения как таковая — это то, что мы собрали эти выводы, представили в нашей программе и осуществили в нашей практической реальности»[1055].

Критика Гитлером экономической науки была для него прежде всего средством, чтобы преуменьшить значение всех якобы закрепившихся и общепринятых истин и, таким образом, создать идеологическую предпосылку для революционизации экономического порядка, к которой он стремился. Гитлер осознавал, что сможет перестроить существующий экономический порядок, если принципиально избежит критики со стороны экономической науки и поставит под вопрос ее учения целиком.

Одним из этих учений было учение о золотом обеспечении валюты, которое Гитлер отрицал. В речи в рейхстаге 30 января 1939 г. Гитлер насмехался над экономической наукой: «Немецкий народ был не только излечен эффективностью политики репараций от многих иллюзий, но и освобожден от многочисленных экономических идеологий и прямо-таки теологически освященных взглядов на финансы. Мы улыбаемся сегодня над временем, в котором наши экономисты на полном серьезе придерживались мнения, что ценность валюты определяется золотыми и валютными запасами, лежащими в сейфах государственных банков, и, главное, ими же и гарантируется. Мы, вместо этого, научились понимать, что ценность валюты заключена в производственной мощи народа, что валюту держит и даже повышает ее ценность растущий объем производства, в то время как падающее производство рано или поздно неизбежно должно привести к девальвации валюты. Так национал-социалистическое государство в то время, когда финансовые и экономические теологи предрекали нам крах раз в квартал или в полгода, стабилизировало ценность нашей валюты, невероятно увеличив производство. Между растущим германским производством и находящимися в обороте деньгами было установлено естественное соотношение»[1056].

Во время беседы Гитлера с бывшим американским послом в Брюсселе Кьюдахи 23 мая 1941 г. последний выразил свое восхищение ясностью и дальновидностью, с которыми Гитлер решает экономические проблемы. Если бы у американских банкиров была хоть часть такого понимания, сказал Кьюдахи, дело не дошло бы до экономического кризиса в Соединенных Штатах. Он боится, ответил охотно принявший эту похвалу Гитлер, «что ему через 20 или 30 лет так же не избежать похвалы в качестве образцового экономиста от тех профессоров экономики, которые до сих пор боролись с его экономическими воззрениями»[1057].

Гитлер полагал, что экономическая наука искусственно усложняет сами по себе простые экономические феномены. Сам он считал себя «великим упростителем», приводящим вещи снова к простому знаменателю. «Все эти вещи естественны и просты, только нельзя подпускать к ним еврея», — заметил он в одной из застольных бесед. «Основа еврейской коммерческой политики заключается в том, чтобы сделать нормальную коммерцию непонятной для нормального ума. Прежде всего, люди трепещут перед мудростью экономиста. Если кто-то так не делает, то говорят, что он не образован, ему не хватает высшего знания. На самом деле эти понятия создают, чтобы люди ничего не понимали. Сегодня миллионам людей эти точки зрения вошли в плоть и кровь. Только профессора не сообразили, что стоимость денег зависит от объема товаров, стоящих за деньгами. Я однажды собрал рабочих в зале на Оберзальцберге, чтобы прочесть им лекцию о деньгах; я сорвал бурные аплодисменты, люди поняли это так. Деньги — это всего лишь вопрос производства бумаги; а вот смогут ли рабочие произвести настолько больше, когда поступит новая бумага? Если они сделают не больше, чем раньше, тогда за много денег они смогут купить не больше, чем раньше за мало. Но эта теория никогда не стала бы достойной темой для диссертации. Пришлось бы писать о торговле бутылками, с трудно понимаемыми понятиями и сложными ходами мыслей!»[1058]

Этот дар Гитлера упрощать сложные феномены был признан даже Шахтом: «Гитлер был гением находчивости. Для сложнейших ситуаций он часто умел находить решения, которые были невероятно простыми, но которые другим не приходили в голову. <…> Его решения зачастую были жестокими, но почти всегда действенными»[1059]. Сам Гитлер хвалился способностью приводить вещи снова к простому знаменателю. 21 февраля 1936 г. он, например, сказал в интервью французскому журналисту Бертрану де Жувенелю: «Я открою Вам тайну, что меня вознесло на эту позицию. Наши проблемы казались сложными. Немецкий народ не знал, что с ними делать. При таких обстоятельствах предпочитали передать их профессиональным политикам. Однако я упростил проблемы и свел их к простой формуле. Масса увидела это и пошла за иной»[1060].

Сложные теории экономической науки, которые, по мнению Гитлера, не могут предложить практичные решения современных экономических проблем, он рассматривал лишь как помеху для позитивного экономического развития. 12 ноября 1941 г. он сказал в завершение длинного монолога об экономических проблемах: «Континент оживает. Нам нужно только на ближайшие десять лет запереть все университетские кафедры по экономике!»[1061]

В застольных беседах Гитлер по разным поводам выражал презрение к экономической науке. 2 февраля 1942 г. он сказал, что вся «бессмыслица» идет от экономической науки; «один профессор в Мюнхене провозгласил „учение о ценности“, совершенно отличное от провозглашенного кем-то в Лейпциге; но ведь только одно может быть правильным!»[1062] В секретной речи перед молодыми кандидатами на командные должности 30 мая 1942 г. он выступил против теории о необходимости золотого обеспечения: «Америка сама в эти годы, когда ей невозможно было платить продукцией и работой, то есть промышленной продукцией, со своей стороны экспортировала промышленную продукцию, но брала за это исключительно золото — с точки зрения экономической науки безумие, но экономическая наука теперь была не учением здравого смысла, а учением о теориях»[1063].

19 мая 1944 г. Гитлер вспомнил за столом, что в 1929 г. НСДАП выпустила публикацию о вопросах экономической политики, которая была единодушно отвергнута экономистами разных университетов. Однажды он попробовал подробно поговорить с одним известным экономистом, «а именно с тем, кто среди них считался революционером. С Цвидинеком[1064]. Это чуть не привело к катастрофе. Тогда системное государство [т. е. Веймарская республика. — Р. Ц.] взяло кредит на 2,7 миллиона марок для строительства определенной улицы. Я объяснил Цвидинеку, что считаю такой способ финансирования безумием. Построенный на этот кредит отрезок улицы прослужит, может быть, пять, может быть, десять или 15 лет. Но проценты и амортизация капитала займут 80 лет. То есть бремя частично переваливается на следующее поколение, а то и на поколение за следующим. Это же нездоровое дело. Нам следовало бы снизить процентную ставку, чтобы капитал стал бесплатным. Потом я объяснил ему, что золотое обеспечение, валюта и тому подобное суть понятия, которые я ни в коем случае не могу рассматривать как неопровержимые и заслуживающие поклонения факторы. Для меня деньги есть не что иное, как перечисление за сделанную работу. Они имеют ценность тогда и в той мере, когда и в какой мере за ними стоит выполненная работа. Там, где они не представляют эту работу, я не могу признать за ними и ценность. Цвидинек пришел в ужас и был очень возбужден. Он заявил мне, что таким ходом мысли я разрушил бы признанную во всей мировой экономике систему. Реализация таких планов привела бы, с точки зрения экономической политики, к полному краху. Когда я позднее после прихода к власти воплотил свои идеи в реальность, все экономисты, повернув на 180 градусов, начали обосновывать и использовать перед студентами то новое, что я принес»[1065]. Фактически все учения экономической науки изменились, как известно, вследствие великой экономической депрессии. Государственная политика создания денег за счет предоставления кредитов — ранее отвергавшаяся — стала общепризнанной и превращена в систему британским экономистом Дж. М. Кейнсом[1066].

Когда Гитлер отвергал официальные теории экономической науки, это не означало, что он хотел заменить их учениями Готфрида Федера, считавшегося в ранние годы НСДАП ее официальным экономическим теоретиком[1067]. Гитлер, правда, как он сам ясно подчеркивает в «Майн кампф», в первые годы своей политической деятельности находился под влиянием учений Федера об «уничтожении процентного рабства»[1068], но позднее Федер не играл существенной роли ни в Третьем рейхе, ни в экономическом мышлении Гитлера.

3. «Вторичная роль экономики» и примат политики

Мы видели, что критика Гитлером экономической науки не может быть привлечена в качестве доказательства недооценки значения экономики. Основной причиной, побудившей различных авторов к предположению о низкой оценке Гитлером экономики является, вероятно, не его критика экономической науки, а его тезис о «вторичной роли экономики», который надо рассматривать как ядро его экономических воззрений. Что установление «примата политики» было одной из, но не существенной характеристикой национал-социалистического общественного порядка, было констатировано уже авторами того времени[1069], а позднее подтверждено и подкреплено подробными исследовательскими трудами[1070]. Однако эти исследования были посвящены преимущественно реальной структуре национал-социалистической системы правления и, соответственно, экономическому порядку Третьего рейха, а не роли экономики в гитлеровской картине общества.

Но и в новых подходах исследователей, впервые посвященных экономическим представлениям Гитлера, несмотря на обычно различающиеся результаты, единодушно признается, что установление примата политики было решающей целью Гитлера, а его мнение о «вторичной роли экономики» должно рассматриваться как ядро его экономических воззрений[1071]. Однако при этом не анализировались ни его обоснование такого воззрения, ни выводы, которые он из него делал и которые имели решающее значение прежде всего для его политической теории. Поэтому Тёрнер и приходит к ложному заключению, что тезис Гитлера о примате политики и «вторичной роли экономики» является выражением «глубокого презрения, которое он испытывал к экономическим вопросам[1072]. В следующей главе будет исследовано, что часто повторяемая формулировка Гитлера о «вторичной роли экономики» действительно означала в контексте его взглядов на экономическую политику, как он обосновывал отстаиваемый им примат политики и прежде всего какие экономические, но и политические, выводы он из этого делал.

На собрании НСДАП 26 февраля 1923 г. Гитлер заявил: «Капитал должен быть слугой государства, а не господином»[1073]. Похожим образом он высказался 24 апреля 1923 г.: «Капитал не господин государства, а его слуга»[1074]. В написанном им воззвании «Отечественного боевого союза», объединения различных националистических групп и движений, говорилось: «Во времена нужды экономика поступает исключительно на службу отечеству»[1075]. 30 сентября 1923 г. Гитлер впервые употребил в речи формулировку о «вторичном значении» экономики[1076], которая позднее должна была характеризовать его позицию по соотношению политики и экономики. Подробнее Гитлер изложил эту мысль в программной статье в апреле 1924 г.: «Вера в то, что можно сохранить нацию, государство с помощью одной лишь экономики, имела своей предпосылкой воззрение, согласно которому государство как таковое является институтом, существующим, в первую очередь, по экономическим причинам, следовательно на него надо смотреть с этих точек зрения и управлять им в соответствии с этим. То есть своего рода акционерное общество, также удерживаемое по общим, также экономическим соображениям, причем каждый имеет в собственности определенную долю. Один больше, другой меньше, и большинство голосов решает. Соответственно, „экономика“ как основательница государства! Править может любой сведущий в государственном праве штудиенпрофессор и любой директор фабрики, имеющий необходимый опыт в экономической жизни; а толковый и исполненный достоинства чиновник-администратор будет, вероятно, в большинстве случаев Бисмарком II, во всяком случае по собственному мнению. Что искусство управления государством есть именно искусство, которое нельзя выучить, а которое должно быть врожденным, что такой случай тем чаще появляется во плоти, чем политически неэкономичнее думает и действует нация, и тем реже, чем более экономически ориентированным является народ, такое, правда, не захотят слушать, тем более признать. Фактически экономика не только не может „строить“ государства, она даже не может их сохранять»[1077].

Гитлер подробно рассматривал соотношение государства и экономики в «Майн кампф». Он критиковал убеждение, «что само государство обязано своим существованием только этим [экономическим. — Р. Ц.] явлениям, что само оно представляет собой, в первую очередь, институт, которым надо управлять в соответствии с экономическими интересами, и, следовательно, и в таком состоянии зависит от экономики». Гитлер решительно выступал против таких представлений и, наоборот, выдвигал тезис, в соответствии с которым государство не имеет никакого отношения к определенному экономическому воззрению или развитию экономики. Оно является не объединением экономических контрагентов в определенном отграниченном жизненном пространстве для выполнения экономических задач, а организацией сообщества физически и духовно одинаковых живых существ для лучшего обеспечения сохранения своего вида, а также достижения предначертанной провидением цели его существования». Через несколько страниц Гитлер продолжает свою аргументацию: «Насколько мало государствообразующие и государствосохраняющие свойства связаны с экономикой, яснее всего показывает тот факт, что внутренняя сила государства в редчайших случаях совпадает с так называемым экономическим расцветом, а этот расцвет в бесконечном количестве примеров, похоже, возвещает близящийся упадок государства. <…> Если же приписать образование человеческих сообществ, в первую очередь, экономическим силам или даже стимулам, тогда высочайшее экономическое развитие одновременно должно было бы означать самую большую мощь государства и наоборот». Этим Гитлер никоим образом не хотел провозглашать обратную закономерность, по которой приходящая в упадок экономика должна представлять основу сильного государства. Скорее он хотел сказать, что рамочные политические условия имеют решающее значение для положительного развития экономики, но что односторонняя концентрация на чисто экономическом, наоборот, может стать опасностью для государства — и тем самым в конце концов для самой экономики: «Всегда, когда в Германии происходил подъем политической власти, начинался и экономический подъем; но всегда, когда экономика становилась единственным содержанием жизни нашего народа и душила идейные добродетели, государство снова рушилось и, спустя некоторое время, увлекало за собой экономику». В качестве одного из решающих «признаков упадка в довоенной Германии» Гитлер называл «следствия», которые принесла чрезмерная экономизация нации. По мере подъема экономики до роли все определяющей госпожи государства деньги стали богом, которому все должно было служить и перед которым каждый должен был склоняться. Небесных богов все больше задвигали в угол как устаревших и изживших себя и вместо этого кадили идолу Маммоне. <…> Насколько удалась эта „экономизация“ немецкого народа, наиболее наглядно показывает то, что в конце концов после войны один из ведущих представителей германской промышленности, и прежде всего торговли, смог высказать мнение, что только экономика как таковая в состоянии вновь поднять Германию». В другом месте «Майн кампф» Гитлер назвал целью национал-социалистов создание государства, «которое представляет собой не чуждый народу механизм экономических требований и интересов, а народный организм».

Во второй главе второго тома «Майн кампф» Гитлер критически анализировал — как уже упоминалось в другой связи — различные теории государства. При этом он выступал и против буржуазно-либерального взгляда, «который ожидает от государства прежде всего выгодную организацию экономической жизни отдельного человека, который, соответственно, судит с практических точек зрения и на основании общих экономических представлений о рентабильности»[1078].

И в речах времен борьбы Гитлер постоянно полемизировал со взглядом, согласно которому «в качестве последнего якоря спасения, можно бросить, например, так называемую экономику»[1079]. В конце февраля 1926 г. в речи перед Гамбургским национальным клубом 1919 года он выступил против «совершенно непонятной веры, что экономика однажды сможет вновь поднять и построить Германию». Он аргументировал примерно так же, как в «Майн кампф»: «Часто рейх бывал в очень мощном расцвете, без цветущей экономики, без цветущей торговли и ремесел, он, главное, стоял, и всегда, когда рейх рушился политически, с ним в гроб падала и экономика». Это «безумие» — полагать, что «однажды можно через экономику поднять рейх, безумие, потому что по опыту цветущая экономика не укрепляет государства, а скорее выхолащивает изнутри, ибо, если этой цветущей экономике не противостоит живая политическая воля к самосохранению, эта чистая экономика станет, скорее всего, заманивающей причиной уничтожения государства». Гитлер, очевидно, усматривал в фазах экономического подъема и слишком односторонней концентрации на экономике опасность декаданса, который опять-таки должен привести к политическому и, в конце концов, экономическому упадку. Этот распад нельзя, однако, задержать тем, что и дальше заниматься поддержкой его причины, а именно низкой оценкой политического и, шире, идейного элемента и переоценкой экономической жизни, а можно только опять установив примат политики над экономикой, тем самым создав предпосылку нового экономического расцвета. Политиков Веймарской республики Гитлер упрекал в том, что они не осознали этих взаимосвязей, а пропагандировали прямо противоположное тому, что только и могло спасти германскую нацию: «Если мы зададимся вопросом: что, собственно, было использовано и применено за все эти долгие годы для немецкого спасения, то придется, если мы хотим быть открытыми и честными, сказать: прежде всего, только одно; пытались задействовать против этого экономику. Это был тот самый рецепт, с которым вошли в 1920–1921 годы, после того, как были преодолены первые горести войны. Тогда и выросла вера, что однажды из этого выйдет не только цветущая экономика, но и цветущий рейх»[1080].

26 марта 1937 г. Гитлер напал на буржуазию и ее идеологию, по которой экономика является панацеей: «Это декаданс, гибель германской буржуазии, что ее главное экономическое тело плесневеет. Какой-нибудь господин Стиннес мог сказать, что экономика вновь отстроит Германию. Нет, мой милый, ты на том свете и можешь оттуда видеть Германию, экономика вообще ничего не отстраивает. Народы и государства выстраивались всегда за счет живой силы самосохранения, а экономика всегда была лишь средством для питания. Не экономика погубила Германию, мы пали из-за отсутствия единой народной организации. Поднять нашу экономику могло бы только установление такого единства внутри нашего народа»[1081]. 13 апреля 1927 г. Гитлер заявил, что «не только безрассудные утопии», т. е. марксизм, «уничтожили этот старый рейх, но еще больше и вера, что сама экономика является не только государствообразующим, но и государствосохраняющим фактором. Были действительно убеждены, что только в экономике спасение всей нации, и вместе с этим убеждением шло постепенное разложение настоящих государственнических сил, нашего государственно-политического мышления вообще, даже в старом смысле»[1082].

Одним из существенных пунктов, по которому Гитлер критиковал политиков Веймарской республики, было их мнение, «что экономика — это судьба народа, что международные требования экономики следует ставить над политическими требованиями отдельных народов и что отдельные народы должны подчиняться этим международным требованиям экономики»[1083]. В своей «Второй книге» Гитлер также отстаивал тезис о вторичной роли экономики: «Опасность экономической деятельности в исключительном смысле заключается для народа в том, что он слишком легко начинает верить в то, что его судьбу можно окончательно определить экономикой, так что последняя, таким образом, перемещается с чисто вторичного места на первичное и начинает наконец рассматриваться как государствообразующая и лишает народ тех добродетелей и свойств, которые только и могут сохранять народы и государства на этой Земле»[1084].

9 ноября 1928 г. Гитлер критиковал «германского предпринимателя», который полагал, что может снова поднять Германию «экономической манипуляцией. Мы же видели, куда это ведет. Здесь, в этом зале[1085], однажды пытались изменить германскую историю, и, когда эта попытка не удалась, встала германская экономика и закричала: вообще не политика вновь поднимет Германию наверх, экономика сделает это. Где они, эти тогдашние крикуны? И когда в этом зале, здесь, в 1925 г. национал-социалистическое движение было основано во второй раз, та же экономика опять встала и заявила, вы только мешаете восстановлению Германии, экономика будет санировать Германию и вновь приведет ее наверх. Где сегодня эти гениальные специалисты по экономической политике? Сейчас мы опять так прекрасно можем наблюдать восстановление Германии с помощью экономики»[1086].

В речи 30 ноября 1928 г. обнаруживается причина, приведшая Гитлера к мнению о «вторичной роли экономики». Преувеличение значения экономики скорее разрывает народ, чем сплачивает его, поскольку в экономике неизбежно всегда существуют противоречащие друг другу интересы отдельных слоев. Поэтому экономика совершенно непригодна в качестве общей платформы и тем самым основы для построения государства: «На экономических конгрессах говорят, что будущее нашего народа лежит на экономике [sic!] и в ней, и это смешно по многим причинам. Самые существенные, во-первых: сама экономика явление вторичное, а не первичное. Экономика не строит государства, это политическая сила строит государства. Никогда экономика не сможет заменить политическую силу, а если у народа нет политической силы, то его экономика рушится сама по себе. Экономика скорее обременяет, чем строит. Вы видите сегодня многих немцев, особенно в буржуазных слоях, которые всегда говорят, что экономика спаяет наш народ. Нет, экономика — это фактор, который скорее разрывает народ. У народа есть политические идеалы. Но если народ, напротив, растворяется в экономике, экономика разорвет народ, потому что в нашей экономике постоянно противостоят друг другу работодатель и наемный работник. То же и в так называемой коммунистической экономике. <…> Если люди смотрят только на экономику, обнаружится ее разрывающая тенденция»[1087].

Ту же идею Гитлер развивал 7 декабря 1928 г. на собрании НСДАП: «Реальное развитие, которое мы наблюдаем вот уже девять лет, у него в качестве высших понятий прибыль, доход, дививденд, заработная плата, рабочее время, экспорт, импорт, короче говоря, сплошь вещи, которые должны разобщать людей, а свести их вместе не могут. Как только республика решилась отказаться от продолжения старых традиций национальной чести и т. д., в тот же самый момент она уже отдалась самому беззастенчивому духу наживы со всеми его роковыми последствиями. Мы это с тех пор видим сверху донизу. Повсюду вы можете сегодня увидеть: «Понятие „идеал“ стало прямо-таки чем-то смешным. Миллионы людей насмехаются над тем, кто хотя бы произнесет это слово. Но правые мастера республики вовсе забывают, что, убив последний идеал, они устранили последнюю силу, которая могла бы определить людей к тому, чтобы выполнять какую-нибудь обязанность, делать какую-нибудь работу из каких-то высоких соображений, а не из эгоизма. Они тем самым начали преобразовывать республику в своего рода кооператив по добыче и сбыту. Они сами начали доводить дело до того, что в этом государстве правят исключительно деловые интересы и общепринятым стало выражение: „Экономика выстроит государство и будет определять его суть“. Это привело к тому, что нация разлетелась на две половины, каждая из которых использует это выражение для себя: промышленник, работодатель на одной стороне, наемный работник, рабочий ручного труда на другой…»[1088]

Следовательно, Гитлер выступает против того, чтобы политику государства определяли в первую очередь экономические интересы, и указывает на неизбежное следствие углубления классовых различий, как только экономика объявляется не вторичной, а первичной силой. В идеологии, объявляющей первичными экономические интересы, он видел причину классового раскола и в конечном итоге внутреннего разложения общественного порядка. «Если сегодня предприниматель думает лишь экономически, то его мысли направлены на прибыль, в противоположность мысли наемного работника о повышении заработной платы. Долго ли коротко ли, если начинают думать больше экономически, то народ начинает распадаться не то что на два, а медленно на бесчисленные классы»[1089].

Уже старая империя, заявил Гитлер 6 марта 1929 г., была без остатка одержима «идеей рентабельности». Вплоть до самых верхов государства правили понятия «экономическое преимущество, рентабельность, процветание». Но со времен войны все рассматривается только с одной точки зрения: «Можно ли еще совершать сделки при таком положении вещей? Если да, то это положение не так плохо. Почему должно быть плохим положение, при котором еще можно совершать сделки? Эта мысль, господствовавшая во всей политике еще до войны, пока еще можно получать прибыль и совершать сделки, пока чисто экономически еще можно чего-то добиться, эта мысль стала сегодня доминирующей. <…> Но еще и во время краха еще можно совершать сделки! Почему тогда крах вообще плох, если еще можно совершать сделки. <…> Экономика — это всё, подъем экономики — это всё. Вот мысли, которые правят народом»[1090].

Мнение Гитлера о «вторичной роли экономики» является выражением критики общества и формы государственного устройства, в которой доминируют в конечном счете экономические интересы. «Народ стоит во главе, экономика есть служанка народа, а капитал есть слуга экономики, а не наоборот»[1091], — заявил он 29 ноября 1929 г.

Определяющим в процессе принятия политических решений должны быть не экономические интересы, а, наоборот, экономика должна была подчиняться политике. Это, конечно, не имеет ничего общего с «низкой оценкой экономики». Речь идет лишь об определении места и функций экономики в общих рамках общественной и политической системы. Гитлер не недооценивал значение экономики, а хотел разорвать и развернуть признанную им вредной функциональную связь. Не политика должна теперь быть функцией экономики, а экономика должна была стать функцией политики.

Поэтому Гитлер критиковал и влияние экономических союзов на политику. Так, например, он писал 26 апреля 1930 г. в «Иллюстрированном наблюдателе»: «Чем больше группы экономических интересов вгрызаются в наши политические партии, тем невозможнее становится рассчитанная на продолжительное время сплоченная операция. Особенно плохо это тогда, когда в довершение всего влияние на политическое руководство приобретают союзы, мышление которых является в высшей степени аполитичным. Стремление создавать политические партии из экономических кирпичиков является вообще колоссальной ошибкой. Я всегда самым решительным образом возражал против выставления перед выборами представителей определенных групп интересов в качестве кандидатов»[1092]. Такие рассуждения показывают, что требование Гитлера об установлении примата политики в своей сути направлено против характерного для капиталистической системы переплетения интересов политики и экономики, которое находит свое выражение в описанном им лоббизме.

Например, после захвата власти в известном выступлении в «День Потсдама» 21 марта 1933 г. Гитлер объявил о своей программной приверженности примату политики как цели его правительства: «Мы хотим восстановить примат политики, призванной организовать и направлять борьбу нации за жизнь»[1093]. Два дня спустя в речи, посвященной обоснованию закона о предоставлении чрезвычайных полномочий, он заявил: «Здесь все действия будет определять закон: народ живет не ради экономики, и экономика существует не для капитала, а капитал служит экономике, а экономика — народу!»[1094]

Отношение государства и, соответственно, политики к экономике должно было быть, по мнению Гитлера, неограниченным отношением господства, в котором правам государства принципиально противостоят не права, а исключительно обязанности экономики. Государство поэтому в любой момент имело право заявить экономике свои претензии, требования и целеполагания и реализовать их. 30 января 1934 г. Гитлер заявил, что на место «кулачного права более сильного» должны прийти «высшие интересы сообщества». «Ибо мы отдаем себе отчет в том, что гигантские задачи, которые демонстрирует нам не только экономическая нужда настоящего, но и испытующий взгляд в будущее, могут быть решены только тогда, когда представитель интересов всех имеет слово над эгоистическими мыслями отдельного человека и его воля считается окончательным решением». И в этой речи он повторил формулу, в которой была выражена его программная цель: «не народ существует для экономики, и не экономика для капитала, а капитал должен служить экономике, а она народу»[1095].

Подчеркивая полезность частной инициативы в экономике, Гитлер всегда включал ограничивающее замечание о том, что над всем должны стоять интересы общества, т. е. определенные государством политические предпосылки: «Авторитет руководства нации стоит как суверенитет над каждым, — подчеркнул он 1 мая 1934 г. — Через организацию и руководство народной общностью оно создает предпосылки для проявления способностей, знаний и рабочей энергии отдельного человека, но оно должно позаботиться о том, чтобы не было одностороннего смещения обязанностей и прав. Оно должно по отношению к любому соотечественнику, кем бы он ни был, блюсти интересы общности и обеспечивать их реализацию. Оно может признавать не особые права сословий и классов, а имеющиеся способности и умения отдельных людей и должно определять вытекающие друг из друга и необходимые для сообщества обязанности. Только в этой позиции руководства нации, стоящего над отдельными контрагентами экономической жизни, может заключаться источник доверия, являющегося одной из самых существенных предпосылок экономического успеха восстановления»[1096].

Уже в параграфе П.5.г мы установили, что Гитлер хотел своими монументальными строительными проектами продемонстрировать всемирноисторическое значение национал-социализма и, соответственно, начатую им «смену эпох». Но и примат политики над экономикой должен был получить свое архитектурное выражение. В речи на сессии по культуре «Имперского съезда свободы» он заявил 11 сентября 1935 г.: «Невозможно дать мощную внутреннюю опору народу, если большие сооружения общества не поднимутся над произведениями, которые более или менее обязаны своим возникновением и сохранностью капиталистическим интересам отдельных людей. Невозможно придать монументальным сооружениям государства или движения размеры, соответствующие двум или трем ушедшим столетиям, в то время как выражение буржуазных творений в области частного или, тем более, чисто капиталистического строительства, наоборот, многократно усилилось и увеличилось. Пока характерные черты наших сегодняшних больших городов в качестве выдающихся центров внимания представляют универмаги, базары, отели, офисные здания в форме небоскребов и т. д., не может быть речи ни об искусстве, ни об истинной культуре. Тут было бы предпочтительнее скромно придерживаться простоты. Но, к сожалению, в буржуазную эпоху строительное оформление общественной жизни сдерживалось в пользу объектов деловой жизни частного капитала. Но большая культурно-историческая задача национал-социализма заключается как раз в том, чтобы отказаться от этой тенденции»[1097]. Эта функция монументальных сооружений до сих пор не была осознана при интерпретации архитектурных планов Гитлера. Вторичная роль экономики и, соответственно, частных капиталистических интересов по сравнению с политикой и, соответственно, идеологией национал-социализма должна была отразиться и в архитектуре.

И в «Памятной записке к Четырехлетнему плану 1936 г»., написанной в августе 1936 г., Гитлер подчеркнул принцип, согласно которому государственные интересы, прежде всего вооружение и достижение экономической независимости Германии, должны иметь приоритет перед частными капиталистическими интересами. Эти государственные интересы следовало продвигать с «решительностью» и «при необходимости с такой же беспощадностью»: «Есть лишь один интерес, и это интерес нации, и единственный взгляд, который означает, что Германия должна быть политически и экономически приведена в состояние самосохранения»[1098].

В выступлении на открытии имперского партсъезда 1936 г. Гитлер однозначно высказался против «необузданной свободной экономической деятельности и за плановую экономику»[1099] и заявил: «Ни экономика, ни капитал не являются самовластными явлениями, подчиненными собственной закономерности, а во главе стоит народ, тем самым исключительно и в одиночку устанавливающий законы жизни. Не народ существует для экономики, а экономика есть прислужница народа. Народ и экономика не являются рабами капитала, а капитал есть лишь вспомогательное средство и поэтому подчинен большим необходимостям сохранения народа». В речи о культуре на том же съезде Гитлер заявил: «Необузданность политического развития передается и экономике. Кто столетиями был слугой, становится господином. При капитализме средство для цели, подчиненное функции служения, пытается подняться и помогает этим новым нарушением нынешнего органического развития создавать причины других нарушений. По видимости безличная мировая сила вторгается, таким образом, в личные судьбы народов». Тезис о «вторичной роли экономики» несовместим с капиталистическим экономическим порядком, и Гитлер сам подчеркивал эту несовместимость. «Единая линия» ни в политической, ни в экономической жизни «никогда не образуется из так называемой свободной игры всех сил сама по себе». Победа национал-социализма «покончила с игрой свободных сил. <…> Поэтому вышедшая победительницей из игры свободных сил национал-социалистическая идея и несущее и развивающее ее движение принимают руководство нацией не только в политическом, но и в экономическом и культурном отношении. Оно ставит задачи и определяет тенденцию их выполнения. Ни у кого нет больше оснований, чем у нее, но ни у кого нет и большей внутренней предпосылки». Экономике не может быть позволено «действовать произвольно, только в частных интересах, в соответствии с личными воззрениями или ради личной пользы»[1100].

Эти взгляды Гитлера находятся в явном противоречии с идеей экономического либерализма. В соответствии с этой теорией оптимальная польза для общества с необходимостью вытекает из свободной игры сил. Общее благо возникает как результат действия эгоистических индивидуальных интересов предпринимателей на рынке. Гитлер не разделял этой теории и считал, что упорядоченную экономическую жизнь делает возможной однозначно доминирующая роль государства и, соответственно, политического руководства при беспощадной реализации определенных им «общих интересов» против интересов отдельных частных предпринимателей.

По логике рыночной экономики и закономерностям конкуренции, нельзя во многих случаях, полагал Гитлер, ожидать действий, направленных на общее благо. Так, например, нельзя же требовать «от человека, производящего, скажем, азот, чтобы он сказал: „Я считаю, что разумнее отдавать его теперь на 20 % дешевле“. Нет, этого требовать мы не можем. Это можно рассмотреть как необходимость лишь с высшей точки зрения и потом сказать: „Это должно произойти“. Но от человека мы этого требовать не можем. Или, если я, например, потребую от другого, чтобы он согласился с тем, что горючее мы будем в Германии производить сами, в то время как он как раз зарабатывает на торговле горючим. Ну, вы же не можете потребовать, чтобы этот человек сказал: „Я считаю великолепной идеей, что вы сами будете производить горючее“. Или тот, кто на международном рынке закупает резину или торгует резиной, должен будет определить, что мы в Германии будем строить фабрики Буна. Он, конечно же, скажет: „Я считаю это сумасшествием, это совершенно невозможно“»[1101].

Во всех этих случаях частнокапиталистические и определенные государством общие политические интересы противоречат друг другу. Но государство, по Гитлеру, в каждом случае имеет право и обязано реализовывать общие политические интересы против особых частнокапиталистических интересов.

30 марта 1938 г. Гитлер указал на то, что его тезис о примате политики с самого начала был одним из базовых принципов национал-социалистического мировоззрения: «Нам с самого начала было ясно, что экономика сама по себе не может поднять Германию. Народ сначала должен был прийти в порядок политически и тем самым органически. Потом уже могла расцвести и экономика. Но политика первична»[1102].

До какой степени мышление Гитлера определялось посылкой об антагонизме между частнособственническими и общественными интересами, демонстрирует, например, высказывание за столом 18 октября 1941 г. Кёппен написал в своих заметках: «Фюрер очень оживленно критиковал новое японское правительство. Что экономика очень довольна новым премьер-министром, это не очень хороший знак»[1103]. А 1 ноября 1941 г. Гитлер во время застольной беседы назвал «одной из самых неотложных задач… в области руководства экономикой приход к статусу, определяемому следующими двумя базовыми принципами: 1) государственный интерес выше частного интереса; 2) если между государственным интересом и частным интересом возникает вопрос, он решается в пользу народного и государственного интереса органом, который совершенно ничем не связан»[1104]. Отсюда Гитлер выводил следствие, что политические функционеры должны на всех уровнях быть независимы от экономических предприятий и не имеют права занимать посты в наблюдательных советах, иметь доли в акциях и т. д. Поскольку это мнение, прямо вытекающее из только что цитированных двух базовых принципов, имеет особое значение в политико-экономическом мышлении Гитлера, оно будет подробно рассмотрено в следующем разделе.

4. Предостережения о переплетении интересов экономики и политики

Чтобы последовательно реализовать примат политики, Гитлер высказывался за четкое разделение политического руководства и частной экономики. Он придерживался мнения, что в капиталистических государствах поэтому часто решения принимаются не по политическим соображениям, а в интересах частнокапиталистических предприятий, поскольку депутаты и ведущие политики через посты в наблюдательных советах и владение акциями тесно связаны с интересами этих фирм. Удивительно, что эта проблематика, которой Гитлер придавал огромное значение, до сих пор не рассматривалась исследователями, хотя соответствующие взгляды Гитлера в 1942 и 1943 гг. привели к конкретным директивам канцелярии партии и председателя фракции НСДАП.

5 апреля 1940 г. Геббельс написал в дневнике после разговора с Гитлером: «Он говорит о размере окладов. После войны каждый германский государственный деятель должен оплачиваться по-царски, но не имеет право получать дополнительные доходы. Только полная финансовая независимость обеспечивает высшую объективность в проблемах»[1105]. «В этих [капиталистических. — Р. Ц.] странах почти каждый член парламента, британского парламента, является членом какого-нибудь наблюдательного совета и получает за это свои тантьемы. Я в Германском рейхстаге запретил, чтобы вообще кто-то еще во время нашего пребывания в оппозиции был членом какого-нибудь наблюдательного совета. Сегодня это запрещено законом»[1106]. На самом деле во время нахождения НСДАП в оппозиции в Веймарской республике каждый депутат рейхстага должен был подписать заявление, в котором он в том числе заверял, что не занимает «никаких постов в наблюдательных советах банков либо прочих предприятий» и обязаться под честное слово и на время после прекращения депутатской деятельности «не занимать таких постов, а именно ни прямо, ни косвенно через третьих лиц»[1107].

Как мы увидим, Гитлер впоследствии узнал, что его директивы относительно экономической независимости партийных функционеров в Третьем рейхе не были исполнены на практике.

10 декабря 1940 г. Гитлер вновь критиковал возникающее через членство в наблюдательных советах переплетение политики и экономики. «Это безобразие, однако у нас мы его устранили. Ведь это было только сокрытие доходов, ничего больше. И прежде всего это было средство подкупа. Поскольку господа депутаты являются членами наблюдательных советов. У нас было так же. Мы это устранили. Ни один депутат не имеет права быть членом наблюдательного совета, разве что бесплатно. Какая-либо оплата исключена, исключена в любой форме»[1108].

В конце предыдущего раздела мы цитировали одну из застольных бесед, в которой Гитлер называет приоритет государственных интересов перед частными важнейшим принципом. Во время этой беседы он пояснил: «Государство только тогда может принимать решения в соответствии с потребностями общего высшего интереса, а руководство государства только тогда пользуется абсолютным авторитетом, когда из него выйдут все те, кто связаны тем, что в какой-то форме принадлежат к какому-нибудь хозяйственному предприятию или близки ему (что уже имеет место, если в их капитале есть частные акции). Каждый должен быть поставлен перед альтернативой и решить, откажется он от этого и останется на государственной службе или хочет выйти в отставку. Возможность чисто спекулятивной деятельности должна быть полностью исключена для членов государственного руководства. Ценности они могут вложить в земельные участки или в государственные ценные бумаги, поскольку их имущество будет связно с существованием государства. <…> Это касается всех мужчин, которые сидят в рейхстаге, находятся на государственной службе или в вермахте или входят в руководящий состав партии. Они должны быть полностью отсоединены от этих экономических интересов. Мы видим, куда это ведет, если при этом не действовать холодно и жестко. Англия не вляпалась бы в эту войну, если бы Болдуин и Чемберлен не были заинтересованы в промышленности вооружений»[1109].

О том, какое значение Гитлер придавал этой проблематике, свидетельствует то, что он в застольных беседах то и дело к ней возвращался. 24 марта 1942 г. он заявил: «Из-за того, что вся ее экономическая система строится на таком капиталистическом мышлении, Англия сегодня такая шаткая. Он, фюрер, поэтому заблаговременно распорядился, чтобы в Германии ни один человек, занимающий посты в наблюдательных советах, не имел право быть членом рейхстага. Поскольку мужчины, занимающие посты в наблюдательных советах и тому подобное, не могут думать объективно о многих вещах, он к тому же приказал, чтобы мужчины в партии не были связаны никакими обязательствами перед частным капиталом, промышленностью или вообще экономикой. Также и непосредственному слуге государства, офицеру и чиновнику, он только тогда может с чистой совестью разрешить вложить свои сбережения в ценные бумаги, если это государственные ценные бумаги и тут исключены спекулятивные и прочие нечестные моменты»[1110]. Неделю спустя Гитлер объявил за столом, что нужно озаботиться тем, «чтобы руководящий государственный муж был независим от экономических влияний и не мог быть принужден к каким-нибудь решениям под экономическим давлением. Поэтому его должна содержать политическая организация, чья сила заключается в прочном укоренении в народе и которая стоит над экономическими вещами»[1111]. 10 апреля 1942 г. Гитлер подчеркнул в одной из застольных бесед, что он в принципе не имеет ничего против богатых людей, богач «сам по себе не есть социально вредное явление», но надо ограничивать их политическое влияние[1112].

Центральным источником по этому кругу проблем является застольная беседа Гитлера 26 июля 1942 г., чье исключительное значение подчеркивается предпосланной записью: «Настоящую записку рейхсляйтер Борман немедленно направил рейхсминистру Ламмерсу для дальнейших распоряжений рейхсканцелярии». Такая запись уникальна для застольных бесед либо «монологов в ставке фюрера». Пиккер записал в этот вечер: «После ужина фюрер заговорил о проблеме экономических связей ведущих людей в партии, государстве и вермахте и осведомился у рейхслейтера Бормана, позаботились ли о том, чтобы ни один депутат рейхстага не занимал посты в наблюдательных советах. Рейхсляйтер Борман ответил, что приказ пока не выполнен и отложен до конца войны. Он предлагает, чтобы д-р Ламмерс изложил точное положение дела при его следующем докладе. Фюрер, который даже не поверил, что его соответствующее указание еще не выполнено, заметил на это: «Ни один слуга государства не имеет права владеть пакетами акций. Ни один гауляйтер, ни один член рейхстага, ни один партийный руководитель и так далее больше не должен в будущем входить в состав наблюдательного совета, все равно, получает он за это вознаграждение или нет»[1113].

Прежде чем цитировать дальше указание Гитлера и его обоснования, нужно еще раз объяснить суть дела, о котором идет речь. Гитлер неоднократно давал указания, запрещавшие политическим функционерам владение пакетами акций и занятие постов в наблюдательных советах. Обычно центральным посредником был Борман; его задача заключалась в том, чтобы превращать определенные указания Гитлера в конкретные директивы. Очевидно, в этом случае такого не произошло, во что Гитлер сначала даже не хотел верить. Он наверняка был очень рассержен тем, что особенно важный для него вопрос просто отложен на более позднее время (после войны), хотя он исходил из того, что его соответствующие директивы уже стали политической реальностью. Этот случай мог бы подтвердить тезис Ганса Моммзена, что Гитлер был вовсе не всевластным правителем, каким его долгое время представляли, а в «некоторых отношениях слабым диктатором»[1114], который, тем более во время войны, находил очень мало времени, чтобы заниматься внутренней политикой[1115]. Оставим открытым вопрос, можно ли в целом согласиться с этой интерпретацией или в такой форме она заострена[1116]. В данном случае Гитлер явно исходил из того, что его указания, на которые на самом деле вообще не обратили внимания, уже реализованы. Услышав в ответ на его настойчивый вопрос, что это не так, он приказал Борману тут же передать рейхсминистру Ламмерсу для рейхсканцелярии следующие разъяснения. Ниже довольно подробно цитируется обоснование Гитлером его директивы:

«При прежней экономической системе крупные компании не смогли бы обойтись без государственных протеже. Поэтому они брали в свои наблюдательные советы и на другие оплачиваемые посты депутатов и высокопоставленных государственных чиновников или людей с дворянскими фамилиями, а суммы, которые они подкидывали этим людям в виде тантьемов, директорских окладов и тому подобного, они возвращали себе через один-два государственных заказа. <…> В дальнейших объяснениях фюрер подчеркнул, что и слуга государства, уходящий с государственной службы, не имеет права переходить в частную компанию, с которой до сих пор имел служебные отношения. Частная компания берет его из-за его связей, а не из-за его профессиональных технических или экономических знаний. <…> Промышленность гоняется за такими связями, как дьявол за еврейской душой. Поэтому, если допустить, чтобы гауляйтер, будучи владельцем акций или членом наблюдательного совета, позволил использовать себя в экономических интересах, то не удастся помешать крейсляйтеру или бургомистру заняться тем же самым. Начало коррупции будет, таким образом, положено. По всем этим причинам нужно позаботиться о том, чтобы слуга государства, вложивший свой капитал в пакеты акций, впредь вкладывал его в государственные облигации». Только так будет иметься гарантия, что каждый слуга государства «своими частными интересами будет связан исключительно с интересами государства. В конце концов, государство существует не для того, чтобы поднять кого-то на вершину жизни, которая обеспечит ему массу связей, чтобы потом смотреть, как он уплывает. <…> Чтобы воспрепятствовать тому, что слуги государства однажды начинают планировать переход в частную экономику, нужно применительно ко всем крупным сделкам государства с частными компаниями принципиально запретить монопольные договоры. При крупных сделках в конкурсах должны участвовать три-четыре фирмы. Только так можно помешать тому, чтобы слуги государства, занимающиеся экономическими вопросами, строили „золотые мосты“ к определенным фирмам. По той же причине нужно позаботиться о том, чтобы решения о распределении крупных заказов принимал консорциум, члены которого должны постоянно сменяться. Например, в ведомство по вооружениям нужно вводить только людей с фронта, которые не связаны никакими экономическими отношениями. И их надо опять менять, если предпринимается попытка всевозможными приглашениями — особенно на охоту — направить их в нужном направлении. <…> Сила Германии в том, чтобы люди из партии, государственных органов и вермахта не участвовали в частнокапиталистических предприятиях. Если кто-то из этих людей еще имеет связи такого рода, он должен поэтому однозначно решить: или он отказывается от этих связей, или должен сложить свои государственные функции»[1117].

Указания Гитлера были обнародованы в циркулярном письме партийной канцелярии 20 августа 1942 г. Депутатам рейхстага и другим действующим партийным функционерам категорически запрещалась деятельность в «правлении, наблюдательном совете, административном совете или прочих органах частных компаний любого вида»[1118]. Этот запрет был подтвержден циркулярным указом главы фракции НСДАП д-ра Фрика от 26 февраля 1943 г. В нем для депутатов рейхстага устанавливался в ультимативной форме срок до 31 марта 1943 г.: «До 31 марта 1943 г. все члены фракции, которые в настоящий момент еще входят в наблюдательный совет либо другой орган частной компании, обязаны или выйти из этого органа или сообщить фракции, что они сдают свой мандат». Исключения из этого запрета невозможны и в том случае, «если при исполнении в отдельном случае возникнут трудности»[1119].

Это требование разделения экономики и политики было, конечно, несовместимо с практикуемой Альбертом Шпеером (рейхсминистром вооружений и военного производства в 1942–1945 гг.) системой «самоуправления промышленности». Именно здесь была реализована персональная уния между экономикой и политикой в ее самой чистой форме. Противники этой практики, например Отто Олендорф и Фридрих Ландфрид, занявшие позднее решающие позиции в имперском министерстве экономики, однозначно ссылались в своей критике этого переплетения интересов на Гитлера. В результате бесед между Олендорфом, Ландфридом и Функом в 1942 г. сошлись на точке зрения, что центральной задачей реорганизованного и увеличившего свой политический вес имперского министерства экономики является сопротивление «перемещению задачей высшего порядка на людей и организации действующей экономики»[1120]. В письме Олендорфа Гиммлеру от 16 октября 1942 г. он ссылается на сообщение имперского министра экономики Функа, в соответствии с которым отвечающий за такие вопросы шеф рейхсканцелярии Ганс Ламмерс в самое ближайшее время «сообщит ему ясное мнение фюрера, согласно которому решительно отвергается исполнение государственных задач высшего порядка самими представителями частной экономики»[1121].

То, что система Шпеера все-таки практиковалась и дальше, показывает, что нарисованный национал-социалистической пропагандой образ «государства фюрера» часто имел очень мало общего с реальностью. Гитлер не был всевластным диктатором, как преувеличенно изображали его даже противники, и он не был решительным вождем, каким его охотно хотели видеть сторонники и он сам. Он, конечно, знал о коррупции гауляйтеров и других крупных партийных функционеров, на которую он, однако, — так же как и на моральные проступки, которые ему были безразличны, — «закрывал глаза с почти безграничной терпимостью»[1122].

Выдвинутое Гитлером требование разделения экономики и политики и его критика «персональной унии» ведущих представителей каптала с носителями государственных функций прямо и логично вытекали из его приверженности «примату политики» и его тезиса о «вторичной роли экономики», поскольку такое переплетение интересов, конечно, решающим образом сдерживало оперативную энергию политического руководства. Поэтому для Гитлера оно было сильным раздражающим мотивом, и он явно был обозлен тем, что соответствующие его директивы не были исполнены. Это показывает и ложность представления о Гитлере как о лакее монополистического капитала и послушном подручном интересов крупных капиталистов. Для него речь шла не о реализации интересов капитала, а о продвижении его мировоззрения и политики подавления всякого сопротивления, даже если оно исходило из рядов промышленников, которых он — как будет показано в следующих главах — рассматривал лишь как уполномоченных национал-социалистического государства и которым он, явно или скрыто, грозил обобществлением, если они не были готовы играть эту роль.

5. Рынок и план

Возможно, самый важный и одновременно самый спорный вопрос в интерпретации экономических взглядов Гитлера касается соотношения рыночных и плановых компонентов в его мышлении. Тёрнер придерживался тезиса, согласно которому Гитлер «сделал либеральный принцип конкуренции основой его взглядов на внутригосударственные экономические дела. При этом он указывает на связь между базовым социал-дарвинистским убеждением Гитлера и его поддержкой принципа конкуренции. Гитлер видел в свободной конкуренции особый случай базового социал-дарвинистского принципа, в соответствии с которым жизнь есть постоянная борьба, в которой выживает более толковый и способный[1123].

Баркай возражал этой интерпретации Тёрнера, отстаивая тезис о том, что самой примечательной характерной чертой взглядов Гитлера был его «крайний антилиберализм, принципиальное неприятие принципа „Laisser faire“, беспрепятственной свободной рыночной предпринимательской инициативы». Правда, Гитлер не отвергал конкуренцию в принципе, но хотел, полагает Баркай, «безусловно подчинить индивидуальную свободную игру сил в экономике требованию авторитета „народной общности“ и государства». Именно попытка соединить эти две противоположности является одним из самых характерных признаков национал-социалистической экономической концепции. Следует признать, что Баркаю удается с помощью убедительных аргументов поставить под вопрос интерпретацию Тёрнера, но и он может лишь частично обосновать свой тезис. Баркай пытается объяснить слабость своей аргументации тем, что Гитлер почти не высказывал соответствующие свои взгляды в официальных речах и письменных материалах, поскольку считал тактически неумным вызывать таким образом враждебность предпринимательских кругов. Это совершенно верно, но в дальнейшем мы покажем, что тезис Баркая, согласно которому в центре мышления Гитлера стояло его убеждение в необходимости государственного ограничения конкуренции и «государственного управления экономикой»[1124], можно доказать гораздо лучше, привлекая большое число высказываний Гитлера, которые Баркай не учитывает или не упоминает.

Если мы соглашаемся с тезисами Баркая, то это не означает, что интерпретация Тёрнера совсем неверна, поскольку последний ссылается исключительно на позицию Гитлера по экономике и обществу до 1933 г. Об истинной позиции Гитлера до 1933 г. можно, действительно, до определенной степени только гадать, поскольку Гитлер, как правильно подчеркивает Баркай, строго хранил в секрете свои планы, прежде всего чтобы не оттолкнуть предпринимателей. В своих беседах с Вагенером, руководителем отдела экономической политики НСДАП, Гитлер постоянно подчеркивал значение секретности его экономических планов. Например, в сентябре 1931 г. он сказал: «Отсюда следует то, что я всегда подчеркивал, что эту идею никоим образом нельзя делать предметом пропаганды и вообще обсуждения, разве только в вашем самом узком рабочем кругу. Реализуема она все равно будет только когда у нас в руках будет политическая власть. Но и тогда нашими противниками, кроме евреев, будут вся промышленность, особенно тяжелая промышленность, а также крупные и средние землевладельцы и, конечно, банки»[1125].

Весной 1932 г. Гитлер заявил Вагенеру, что хотя он и социалист, но «в настоящий момент по политическим причинам <должен> учитывать и людей от экономики». При этом он выступил против опубликования экономических планов партии, поскольку: «Достаточно, если там будет хоть одно слово, которое неправильно или может быть неверно истолковано. Тогда все наши противники набросятся на это слово и так смешают с грязью не только нашу публикацию, но и всю нашу партию и все наши цели»[1126]. Гитлер постоянно упорно настаивал на том, чтобы «за пределами определенного круга не говорить обо всех мыслях и проблемах»[1127].

В одной из бесед между Гитлером и Вагенером, состоявшейся осенью 1930 г., последний сказал: «Система экономического самоуправления, как я ее предложил, и лишь благодаря ей возможное государственное управление экономикой, они сами по себе приведут в порядок эти вещи [резкое увеличение экспорта при пренебрежении внутренним германским производством продуктов питания. — Р. Ц.]. Мне интересно, когда первый крупный промышленник придет к Вам, чтобы протестовать против этой системы и против плановой экономики — как они ее называют — и в конечном итоге против меня». На это Гитлер ответил: «Поэтому хорошо, чтобы мы выяснили эти вопросы прежде, чем начнем споры с людьми. И кроме того, целесообразно держать наши планы в тайне, пока мы не усядемся в правительстве. Иначе они [т. е. крупный капитал. — Р. Ц.] натравят на нас всю эту свору бестолковых масс промышленных рабочих, и мы никогда не придем к власти»[1128].

Этот разговор между Гитлером и Вагенером показывает, что именно планы, нацеленные на государственное управление экономикой, Гитлер непременно хотел сохранить в секрете до захвата власти. В более поздней беседе Гитлер упрекнул Вагенера в том, что тот недооценивает политическую власть капитанов экономики: «Но вы, Вагенер, недооцениваете политическую власть этих людей и экономики вообще. У меня такое чувство, что сначала мы будем завоевывать Вильгельмштрассе не против них. Насколько я считаю правильными и необходимыми ваши планы, которые являются и моими, настолько же мне кажется целесообразным полностью затаиться с этими планами, пока мы не усядемся прочно на Вильгельмштрассе и пока мы не будем наверняка иметь за спиной минимум две трети немецкого народа»[1129].

По этой причине действительно трудно изучать отношение Гитлера к плановой и рыночной экономике до 1933 г. Одним из немногих источников, дающих нам представление об экономических воззрениях Гитлера до 1933 г., являются именно записи Вагенера, который имел с Гитлером многочисленные беседы об экономических проблемах. Общее впечатление Вагенера при этом заключалось в том, что «в его [Гитлера] груди, очевидно, [боролись] две души»: «Он был социалистом и хотел им быть. Но его внутренняя связь с природой заставляла его постоянно наблюдать борьбу за существование, борьбу за победу над другим и осознать это как закон природы»[1130]. Так, у Гитлера встречаются рядом, с одной стороны, начатки плановой экономики, а с другой стороны, такие, которые подчеркивают принцип конкуренции и отбора в экономике. В беседе с Вагенером Гитлер сказал, например: «Это то, что я всегда говорил: с самого начала в экономике не хватало руководства, планирования! Не было даже и мыслей об этом, воли, чтобы над этим подумать»[1131]. В другой беседе он попытался согласовать принцип государственного планирования, с одной стороны, и самостоятельность предприятий, с другой стороны: «Если, например, промышленные предприятия из высших соображений решают больше не бороться друг с другом, а создать объединение, тогда каждое предприятие само по себе остается самостоятельным. Оно лишь на основании плана более высокого порядка и с точки зрения разумности и рентабельности в отношении производства и сбыта встраивается в целое. Оно должно отдать что-то из своего суверенитета в интересах целого и тем самым в собственных интересах»[1132].

Гитлер стремился, как он заявил в начале 1931 г., к «синтезу», который должен был привести к «радикальному устранению всех ложных результатов индустриализации и необузданного экономического либерализма»[1133]. В другой раз он сказал Вагенеру: «Либерализм промышленных государств, претензия на право собственного распоряжения имуществом и рабочими местами со стороны предпринимателей, превратился в свою противоположность! Бенефициары либерализма — это только крупные, масса опустилась до их слуг и рабов. Даже в организациях и палатах демократов царит только дух торговли, владельцы частного капитала, крупные промышленные магнаты, тресты правят государством»[1134]. Все эти высказывания являются выражением очень критического взгляда на экономический либерализм. Гитлер считал, что необузданный экономический либерализм изжил себя и должен быть заменен новой экономической системой. «Мы живем внутри перемены, ведущей от индивидуализма и экономического либерализма к социализму», — сказал он в июне 1930 г. Вагенеру[1135]. С другой стороны, Гитлер был убежденным социал-дарвинистом и отвергал коллективистские решения: «Повсюду в жизни решать всегда должен только отбор. У животных, у растений, везде, где проводятся наблюдения, выдвигается сильнейшее, лучшее»[1136].

Очевидно, Гитлер стремился главным образом к тому, чтобы согласовать преимущества (понимаемого в социал-дарвинистском духе) принципа конкуренции и отбора, присущего экономическому либерализму, с преимуществами государственного управления экономикой. Правда, по принципу «общее благо выше частного» государство должно управлять экономикой и давать проекции целей, но в этих рамках принцип конкуренции ни в коем случае не следовало устранять, поскольку он, по мнению Гитлера, был важной движущей силой экономического подъема и технического и промышленного прогресса. Существенно, однако, то, что Гитлер вовсе не разделял отстаиваемую представителями «свободной рыночной экономики» веру, согласно которой польза для сообщества как бы автоматически образуется в форме результата разных частных интересов. В речи 13 ноября 1930 г. он разъяснил: «Во всей экономической жизни, во всей жизни вообще нужно будет расстаться с представлением, что польза для отдельного человека имеет значение и что на пользе для отдельного человека основана польза сообщества, то есть что польза для отдельного человека только и создает пользу для сообщества. Правильно обратное. Польза для сообщества определяет пользу для отдельного человека. Прибыль отдельного человека отвешивается с прибыли сообщества. Если не признавать этот базовый принцип, тогда неизбежно выступает эгоизм, раздирающий сообщество. Если кто-то скажет, что нынешнее время не перенесет это неэкономическое мышление, то ему надо ответить: само мышление или правильное, или ложное. Если оно правильное, тогда любое время его перенесет, а если оно ложно, то оно будет ложным в любое время»[1137].

По мнению Гитлера, экономический эгоизм отдельного человека и принцип конкуренции являются важной движущей силой экономической жизни, но они опять-таки должны ограничиваться государством, не имеют права безудержно расширяться, поскольку общая польза не возникает из представительства особых интересов отдельных людей, как полагают сторонники «свободной рыночной экономики». Так задаются рамки, в которых Гитлер признает частную инициативу.

В речи на 2-м рабочем конгрессе ДАФ 16 мая 1934 г. отчетливо проявляются две стороны мышления Гитлера. С одной стороны, полагал Гитлер, надо предоставить свободной игре сил максимально возможное широкое и свободное поле деятельности; с другой стороны, нужно подчеркивать, что эта игра сил должна держаться в рамках, заданных людям целевым сообществом, т. е. в рамках народной общности. Эта речь опять четко показывает, что Гитлер переносил свои базовые социал-дарвинистские убеждения и на экономическую жизнь: «Свободная жизнь так же естественна, как борьба в окружающей природе, которая ничего не принимает в расчет и уничтожает многих живых существ, так что остается только здоровое. Если заменить этот базовый принцип обобществлением, то все принципы нашего государственного управления были бы перенесены на структуру всей нашей экономической жизни, и мы так потерпели бы крушение самым жалким образом. В насквозь забюрократизированной экономике мы вообще не смогли бы достичь человеческого прогресса»[1138].

Поэтому поначалу Гитлер был скептически настроен в отношении государственной плановой экономики, хотя, с другой стороны, вполне поддерживал необходимость государственного управления экономикой. В программной речи в рейхстаге 21 мая 1935 г. он заявил, что задача установления экономической независимости Германии может «быть решена только через планомерно управляемую экономику», но добавил, что это «опасное предприятие, поскольку за каждой плановой экономикой слишком легко следует бюрократизация и тем самым удушение вечно творческой частной индивидуальной инициативы. Но в интересах нашего народа мы не можем желать, чтобы из-за приближающейся к коммунизму экономики и обусловленного ею усыпления производственной энергии уменьшилась возможная общая производительность нашей наличной рабочей силы и тем самым всеобщий уровень жизни ухудшится, вместо того чтобы улучшиться. Эта опасность еще и возрастает за счет того факта, что каждая плановая экономика слишком легко отменяет или по меньшей мере ограничивает жесткие законы экономического отбора лучшего и уничтожения слабейшего в пользу гарантированного сохранения неполноценной посредственности за счет высшей способности, высшего трудолюбия и высшей ценности и, таким образом, за счет всеобщей пользы. Если мы, несмотря на такие выводы, вступили на этот путь, то произошло это под жесточайшим принуждением необходимости. То, что было достигнуто за два с половиной года в области планомерного обеспечения работой, планомерного регулирования рынка, планомерного ценообразования и регулирования заработной платы, еще за несколько лет до этого считали совершенно невозможным»[1139].

Сомнения Гитлера относительно государственной плановой экономики идут прежде всего от его базового социал-дарвинистского воззрения. Он опасается, что исключение — пусть частичное — свободной конкуренции устранит важную движущую силу экономической жизни. С другой стороны, из его основного принципа «примата политики» и из мнения о «вторичной роли экономики» логично вытекает требование государственного планирования экономики, поскольку только государственное управление экономикой в конечном итоге гарантирует безусловную реализацию определенных государством общих интересов в противоположность отстаиваемым частниками особым интересам.

На фоне успехов государственной экономической политики все больше исчезали сомнения Гитлера по поводу государственного руководства экономикой. К тому же вооружение и подготовка к войне, а также связанные с этим усилия по обеспечению хотя бы относительной автаркии требовали максимально возможного рационального экономического порядка. В одной из речей в связи с праздником урожая, отмечая экономические успехи, достигнутые после захвата власти, он связывал их с элементами плановой экономики и государственными мерами: «Правда, это ясно, мы не могли пускать вещи на самотек. Само по себе это чудо не произошло бы. Если Германия хочет жить, то она должна всю свою экономику вести ясно и планомерно. Без плана нам не обойтись. Если бы мы захотели пустить все вещи на самотек по принципу пусть каждый делает, что хочет, то эта свобода за короткое время закончилась бы лишь жутким голодом. Нет, мы должны вести наши дела и нашу экономику планомерно. Это национал-социалистическое правительство не может быть зависимым от отдельных заинтересованных лиц, оно не может быть зависимым от города и деревни, от рабочих и работодателей. Оно не может быть зависимым от промышленности, ремесла, торговли и финансов. Только народ наш господин, и этому народу мы честно служим»[1140].

Насколько большое значение Гитлер придавал вопросу государственного планирования экономики, следует и из того факта, что он лично в августе 1936 г. составил «Памятную записку к Четырехлетнему плану 1936 г.». Уже в ней одно из замечаний демонстрирует его восхищение советской системой плановой экономики: «Германская экономика поймет новые экономические задачи, или же она окажется неспособной дальше существовать в наше новое время, когда советское государство разрабатывает гигантский план»[1141]. Как мы увидим позднее, Гитлер был убежден в превосходстве советской системы плановой экономики над капиталистическим порядком.

Но это следует рассматривать и как одну из существенных причин, по которой он так решительно требовал и, соответственно, форсировал расширение государственного управления экономикой и в Германии. Этот мотив, а именно ясно выраженный в записке страх Гитлера, что германская экономика при сохранении рыночной экономической системы может не устоять «в наше новое время, когда советское государство разрабатывает гигантский план», до сих пор не был обнаружен исследователями.

На сессии по культуре имперского партсъезда 1936 г. Гитлер заявил, что «игра свободных сил» как в политике, так и в экономике теперь окончена[1142]. В речи на открытии он объявил само собой разумеющимся, «что при этом нужно было покончить с безудержностью свободной экономической деятельности в пользу планомерного руководства и планомерного использования». Национал-социалистическое руководство при этом постоянно избегало большего влияния на экономику, чем это было абсолютно необходимо. Во главе всех соображений всегда стоял принцип, что народ и экономика не рабы капитала, «а капитал есть лишь вспомогательное экономическое средство и поэтому подчинен большим необходимостям сохранения народа». В своих дальнейших рассуждениях Гитлер поставил задачу, чтобы Германия за четыре года стала независимой от заграницы по тем материалам, «которые хоть как-то могут быть обеспечены немецкой способностью, нашей химией и машиностроением, а также нашей горнорудной промышленностью». «Возможно, из уст западных демократий скоро опять прозвучит жалоба, что мы и экономике не даем свободы действий по собственному усмотрению, а загоняем ее в смирительную рубашку нашего государственного планирования. Но вы, мои дорогие соотечественники, конечно, поймете, что речь здесь идет не о демократии или свободе, а о быть или не быть. Обсуждается не свобода или прибыль отдельных промышленников, а жизнь и свобода германской нации»[1143].

В речи к четвертой годовщине захвата власти 30 января 1937 г. Гитлер обрушился с критикой на идеологию экономического либерализма и выразил свою убежденность в необходимости государственной плановой экономики: «Нет никаких экономических воззрений или экономических взглядов, которые хоть как-то могли бы претендовать на священность. Решающим является воля к определению для экономики роли служения народу, а для капитала — роли служения экономике. Национал-социализм, как вы знаете, является ярым противником либерального взгляда, согласно которому экономика существует для капитала, а народ для экономики. Поэтому мы с первого дня были полны решимости покончить с ложным выводом, что экономика в государстве может вести несвязанную, неконтролируемую и безнадзорную жизнь. Сегодня больше не может быть экономики свободной, то есть предоставленной исключительно самой себе. Не только потому, что это было бы нетерпимо политически, но и чисто экономически следствием было бы невозможное положение. Так же как миллионы отдельных людей не могут по собственному усмотрению и по своим потребностям делить и исполнять свою работу, так и вся экономика не может действовать лишь по собственным представлениям или на службе лишь своекорыстных интересов. Ведь она не в состоянии сегодня как-то отвечать самостоятельно за последствия неправильного решения. Развитие современной экономики концентрирует огромные массы рабочих на определенные отрасли и в определенных областях. Новые изобретения или потеря рынков сбыта одним махом могут уничтожить целые отрасли промышленности. Предприниматель, возможно, закроет ворота своей фабрики и, может быть, попытается открыть для своей энергии новое поле деятельности. Он, в большинстве случаев, просто так не погибнет, а, кроме того, речь тут идет о нескольких отдельных личностях. Им противостоят, однако, сотни тысяч рабочих со своими женами и со своими детьми! Кто займется ими и позаботится о них? Народная общность! Да! Она должна это сделать. Однако не дело, когда на народную общность взваливают всю ответственность за катастрофу экономики, но без влияния и ответственности за те действия и за тот контроль над экономикой, которые пригодны для избежания катастрофы! Уважаемые депутаты! Когда германская экономика с 1932 на 1933 г., казалось, окончательно погибает, мне еще яснее, чем в предыдущие годы, стало следующее: спасение нашего народа — это не проблема финансов, а исключительно проблема применения и задействования имеющейся рабочей силы, с одной стороны, и использования наличествующей земли и полезных ископаемых — с другой. То есть это прежде всего организационная проблема. Речь поэтому идет не о фразах, например, о свободе экономики, а речь идет о том, чтобы всеми имеющимися средствами дать рабочей силе возможность производства и продуктивной деятельности. Пока экономика, то есть сумма собственных предпринимателей, делает это своими силами, это хорошо. Но если они этого больше не могут, тогда народная общность, т. е. в этом случае государство, обязана со своей стороны озаботиться использованием имеющихся рабочих сил для цели полезного производства и, соответственно, принять для этого необходимые меры». Важнейшие проблемы могут быть решены лишь «планомерным руководством нашей экономикой», которое получает свое «мощное выражение» в принятии Четырехлетнего плана[1144].

Такие высказывания отчетливо демонстрируют, что Гитлер все больше отказывался от, возможно, первоначального скепсиса в отношении государственного управления экономикой и все резче и принципиальнее формулировал свою критику рыночной системы экономики. По мнению Гитлера, из свободной игры рыночных сил вовсе не вытекает автоматически работающая, упорядоченная и процветающая экономика. Этой цели экономической политики можно достичь лишь на пути государственного управления экономикой. Правда, Гитлер по-прежнему не считал необходимым всеобщее обобществление средств производства, чтобы можно было рационально организовать общенациональное производство, но, с другой стороны, — открыто или скрыто — угрожал возможностью обобществления, если свободная экономика не будет в состоянии достичь поставленных государством целей.

Например, 20 февраля 1937 г. по случаю открытия международной выставки автомобилей и мотоциклов он заявил: «Через один-два года мы по топливу и резине будем независимы от заграницы. И не должно быть никаких сомнений: или так называемая свободная экономика способна решить эти проблемы, или она неспособна продолжать существовать как свободная экономика! Национал-социалистическое государство ни при каких обстоятельствах не капитулирует ни перед инертностью или ограниченностью, ни перед злой волей отдельного немца»[1145]. Фраза: или свободная экономика решит проблемы (здесь имеются в виду проблемы производства синтетического каучука и моторного топлива), «или она неспособна продолжать существовать как свободная экономика» — была особенно подчеркнута в новом журнале «Четырехлетний план»[1146]. Гитлеру предстояло — как мы покажем в следующей главе — скоро продемонстрировать, что к этой угрозе он относился совершенно серьезно.

Гитлер неоднократно подчеркивал, что относительно формы экономики не существует неприкасаемой догмы. Свободная экономика также не была для него святыней. На имперском партсъезде 1937 г. он заявил: «Экономика есть одна из многих функций народной жизни и поэтому должна быть организована и управляема только с точки зрения целесообразности, и с ней никогда не надо обращаться догматически. Не существуют как догма ни обобществленная экономика, ни свободная экономика, а есть только облеченное обязанностями народное хозяйство, т. е. такая экономика, задачей которой в общей системе является создание высших и лучших условий для жизни народа. Если она справляется с этой задачей без всякого руководства сверху, только за счет свободной игры сил, то это хорошо и прежде всего очень приятно для руководства государства. Если же она больше не может в какой-то области выполнять возложенные на нее задачи, то руководство народной общности обязано дать экономике те указания, которые необходимы в интересах сохранения всего общества. Если же экономика в той или иной области вообще не в состоянии самостоятельно выполнить поставленные большие задачи, тогда руководство народной общности должно будет искать другие средства и способы, чтобы удовлетворить требования всего общества». В последних предложениях опять содержится лишь слегка прикрытая угроза. Этим часто повторяемым тезисом о том, что не существует догм относительно экономического порядка, Гитлер хотел довести до руководителей экономики, что они обязаны выполнить поставленные государством задачи, но если «на этом пути поставленная цель» не будет достигнута, «то сама нация возьмет на себя эту работу». Гитлер хотел использовать преимущества рыночной экономики, прежде всего принцип конкуренции, в качестве движущей силы для увеличения темпов экономического роста, но весьма скептически относился к возможности добиться оптимального течения экономических процессов без государственного руководства экономикой. Этот скепсис, очевидно, еще и увеличивался из-за разнообразного негативного опыта, и поэтому усиливались заявления и, соответственно, угрозы, что если частная экономика неспособна на выполнение задач, поставленных перед ней государством, то для выполнения необходимых задач будут найдены другие средства и способы. В процитированной только что речи в рейхстаге он еще и подчеркнул, что в области экономики Германия не может себе позволить «предоставить каждому отдельному лицу идти собственным путем»[1147].

В особенности потребности вооружения не позволяли, по мнению Гитлера, принимать решения об инвестициях в первую очередь по частнокапиталистическим соображениям рентабельности. Ганс Франк (рейхсрехтсфюрер и во время Второй мировой войны генерал-губернатор Польши) рассказывал как-то о разговоре между Гитлером и Муссолини во время визита в Италию в мае 1938 г. Остановившись на проблемах производства чугуна и стали, Гитлер заявил: «Но если дело еще раз дойдет до войны, то и производство чугуна и стали в Германии готово к высшим достижениям. Я копаю в земле Германии, и, если я могу найти всего лишь тысячу тонн, я их выкапываю. Но такой процесс может осуществить только государство, которое, как Италия или мы, сделало себя независимыми от капиталистических методов, для которых эксплуатация национальных полезных ископаемых важна лишь с точки зрения прибыли, то есть так называемой рентабельности. Но эти полезные ископаемые надо добыть — так или иначе, поскольку при этом важно или должно иметь решающее значение не то, может ли какой-то капиталист на этом заработать, а увеличивается ли национальная экономическая сила. Только это является задачей, для которой, естественно, решающим фактором остается только возможность повышения общего благосостояния»[1148].

Успех национал-социалистической экономической политики Гитлер объяснял, в первую очередь, государственным руководством экономикой: «Но для этого необходима была организация работы, вынуждающая каждого отдельного человека ставить интересы сообщества выше своих собственных. Тут национал-социалистическое государство действовало беспощадно. Только так для нас было возможно обеспечить в нашей экономике единое руководство, в результате приведшее к мощным достижениям, которые идут на пользу всему народу»[1149].

Мнение Гитлера о том, что положительные результаты нацистской экономической политики объясняются главным образом государственным руководством экономикой, разделяется сегодня и историками экономики. Карл Хардах пишет, например: «Что национал-социалисты были в состоянии выполнить свою обширную программу вооружения без существенной девальвации[1150] и сколько-нибудь заметного отрицательного влияния на уровень жизни масс, было возможным, поскольку они, не следуя заранее составленному плану, из года в год шаг за шагом преобразовывали то, что еще оставалось от германской рыночной экономики, в экономику управляемую»[1151].

Идущая рука об руку с реализацией принципов плановой экономики тенденция бюрократизации имела, правда, место и в Германии, но, пишет Хардах, «связанная экономика [т. е. централизованно управляемая. — Ред.] могла во многих отношениях не стыдиться сравнения с другими экономическими системами того времени. Национал-социалисты надеялись достичь гармонического соотношения между адаптивной способностью и стабильностью экономики за счет частичного планирования и продолжающегося использования механизма цен в качестве экономических средств руководства. Принижение их требующего много времени поиска нового экономического порядка и необходимого экспериментирования как бессмысленных и несистематических попыток кое-как перебиться[1152] связано с непониманием их намерений и объективных возможностей. Отвращение и презрение к политическим и социальным базовым принципам национал-социалистов не должны делать невозможным бесстрастный и свободный от предрассудков анализ их экономической системы. Они не считали уместными ни тотальное централизованное планирование по советскому образцу, ни рыночную экономику западного типа, а выбирали без догматических сомнений из инструментов экономической политики по потребности то, что казалось полезным для их целей». Мы можем согласиться с этой точкой зрения, но с одним важным ограничением: формулировка, согласно которой нарастающее вытеснение принципов рыночной экономики осуществлялось без «заранее составленного плана», а национал-социалисты не догматически пользовались в каждом случае соответствующими полезными инструментариями, могло бы привести к ложному выводу, что нацистская экономическая политика была совершенно прагматичной и свободной от идеологии. Но это совершенно не соответствует действительности. Скорее она отличалась внутренней логикой, с которой экономическая реальность все больше революционно преобразовывалась на принципах гитлеровских экономических воззрений. Основание новой экономической системы, которая, как правильно формулирует Хардах, «должна была стать альтернативой капитализму и коммунизму и не означала ни рыночную экономику, ни тотальное планирование»[1153], относилось к самым важным целям революции, к которой стремился Гитлер.

С другой стороны, нужно учитывать, что такая экономическая система была до того времени так же мало опробована, как революционизирующие экономическую теорию выводы Кейнса и других. Поэтому практический опыт этой экономической системы, со своей стороны, влиял на экономические воззрения Гитлера, и он все больше приходил к убеждению, что только централизованное планирование и государственное вмешательство могут решить проблемы экономической жизни.

В беседе с итальянским министром юстиции Гранди 25 ноября 1940 г. Гитлер критиковал государственное руководство в демократиях: «Оно же, собственно, не работает, а отдает все гражданской инициативе и экономике. Из-за этого проблемы не только не решаются, а прямо-таки игнорируются»[1154]. Во время застольных бесед 27–28 июля 1941 г. Гитлер сказал: «Разумеется, осмысленное использование сил народа может быть достигнуто только плановостью экономики сверху»[1155]. Примерно две недели спустя он заметил: «Что касается плановости экономики, мы находимся еще в самом начале, и я представляю себе строительство всегерманского и европейского экономического порядка как что-то невыразимо прекрасное»[1156]. Особое значение имеет высказывание о том, что относительно плановости экономики мы стоим только в самом начале, поскольку оно показывает, что Гитлер — и на период после войны — вовсе не думал об отказе от государственного вмешательства, а, напротив, хотел расширять инструментарии государственного руководства экономикой.

5 июля 1942 г. Гитлер высказал за столом мнение, что если германская экономика до сих пор справлялась с бесчисленными проблемами, «то это не в последнюю очередь связано с тем, что руководство народным хозяйством все больше становилось государственным. Только так было возможно продвинуть общегерманскую цель относительно интересов отдельных групп. И после войны мы не сможем отказаться от государственного управления экономикой, поскольку иначе каждый круг интересов думает исключительно об исполнении своих желаний»[1157].

Отношение Гитлера к советской экономической системе также, очевидно, все больше менялось от сильного скепсиса к восхищению. Начатки положительного взгляда на плановую систему экономики обнаруживаются, как мы показали, уже в памятной записке к Четырехлетнему плану 1936 г. С другой стороны, еще в беседе с Геббельсом 14 ноября 1939 г. он, например, очень критически высказался о советской экономической системе, которую упрекал в чрезмерной централизации, бюрократизации, удушении частной инициативы и неэффективности[1158]. Менее чем три года спустя Гитлер решительно защищал (в застольной беседе 22 июля 1942 г.) советскую экономическую систему и даже так называемую «стахановскую систему», смеяться над которой «невероятно глупо». «И Сталина нужно обязательно уважать. В своем роде он гениальный парень! Свои образцы, такие как Чингисхан и так далее, он хорошо знает, а его экономическое планирование настолько всеобъемлюще, что уступает, наверное, только нашим четырехлетним планам. Для него не подлежит никакому сомнению, что в СССР, в противоположность капиталистическим государствам, не было безработных»[1159].

До сих пор исследователи не обнаружили, что экономические воззрения Гитлера, а именно его убеждение в превосходстве плановой системы над рыночной системой, в основном определялись впечатлением от превосходства советской экономической системы. Восхищение Гитлера советской экономической системой подтверждается и заметками Вильгельма Шейдта, который, будучи адъютантом Шерффа, уполномоченного Гитлера по вопросам военной историографии, и членом группы ставки фюрера, имел тесный контакт с Гитлером и иногда участвовал в «обсуждениях положения». Шейдт пишет, что Гитлер пережил «обращение к большевизму». Из замечаний Гитлера, пишет Шейдт, можно было почувствовать следующие реакции: «Прежде всего, Гитлер был в достаточной степени материалистом, чтобы заметить, во-первых, мощное достижение СССР в области вооружений в связи с сильной, крупномасштабной и тотальной экономической организацией». Удивление Гитлера, охватившее, очевидно, Шейдта и других членов группы ставки Гитлера под впечатлением от эффективности советской экономической системы, удивление, отражающее в особенности прежнюю недооценку этой системы, находит свое выражение в дальнейших высказываниях Шейдта: «И в самом деле, для каждого глаза, привыкшего к европейским формам хозяйствования, были прямо-таки ударом, различия, ставшие заметными сразу после перехода на советскую территорию. Уже с самолета видна была резкая перемена в застройке земли. Многочисленные маленькие поля, характерные для европейского крестьянина, исчезли и уступили место просторному и в то же время рациональному распределению площадей. Необозримые плодородные равнины Украины, упорядоченные в гигантские прямоугольники и безупречно обработанные, расстилались подобно ковру порядка и трудолюбия, который невозможно было представить себе еще более впечатляющим. Руками можно было пощупать, что здесь в экономическом отношении было достигнуто и построено то, с чем западные формы экономики не могли конкурировать в долгосрочной перспективе. Это впечатление подтвердилось более подробными отчетами аграрных экспертов. То же впечатление повторилось при осмотре даже разрушенных промышленных объектов. Даже по развалинам можно было увидеть, что они были оборудованы на самом современно уровне и должны были иметь невероятную мощность». Шейдт пишет, что Гитлер под таким впечатлением обнаружил и выразил «внутреннее родство его системы с так страстно атакуемым им большевизмом», причем он был вынужден признать, «что у его противника эта система была развита намного совершеннее и прямолинейнее. Его враг стал для него тайным образцом». «Впечатление от коммунистической России», в особенности от превосходства советской формы экономики, сильно подействовало на Гитлера и круг близких ему людей: «Другие формы экономики казались по сравнению с ней неконкурентоспособными». Под впечатлением от рациональной организации сельского хозяйства СССР и «гигантских промышленных объектов, которые, несмотря на разрушения, были красноречивым свидетельством», Гитлер, по описанию Шейдта, «был в восторге»[1160]. 22 апреля 1944 г. в беседе с Муссолини Гитлер признался, что пришел к убеждению: «И капитализм доиграл свою роль до конца, народы больше не будут его терпеть. В качестве победителей останутся идеи фашизма и национал-социализма, может быть, еще большевизма на востоке»[1161].

Гитлер чувствовал, пишет рейхспрессешеф Отто Дитрих в воспоминаниях, «что обширные экономические требования человеческого развития переросли форму прежнего, саморегулируемого частнокапиталистического экономического порядка и что разум требует нового, более целесообразного экономического порядка, т. е. планового общего руководства.

Экономический принцип, представлявшийся ему, можно сформулировать примерно так: частнокапиталистический способ производства на общую пользу под государственным руководством!»[1162] Следует, однако, иметь в виду, что Гитлер, как мы покажем в следующей главе, временами носился с мыслью поставить под вопрос и принцип частной собственности и обобществить ключевые части экономики.

На фоне этих тенденций, сопровождаемых аналогичным развитием реальности, которое порождало все большее влияние государства на экономику, среди промышленников, как пишет Шпеер, в том числе представителей военной промышленности, распространялось значительное «недовольство», направленное «против увеличивавшегося расширения власти партийного аппарата на экономическую жизнь. Фактически возникало впечатление, что в представлении многочисленных партийных функционеров все большее место завоевывал своего рода государственный социализм. Именно наша система обусловленного войной управления промышленностью, которая к тому же оказалась очень эффективной, могла стать рамками государственно-социалистического экономического порядка, так что как раз сама промышленность с каждым улучшенным достижением давала партийным вождям в известном смысле инструменты для их собственной гибели»[1163].

Эту подоплеку нужно знать, чтобы понять речь Гитлера перед представителями военной промышленности на Оберзальцберге 26 июня 1944 г.[1164]: Шпеер настоятельно просил Гитлера рассеять в какой-нибудь речи эту обеспокоенность руководителей экономики, на что последний попросил написать ему краткие тезисы для выступления. Шпеер рассказывает: «Я написал ему, что надо дать обещание сотрудникам службы автономной ответственности промышленности, что им помогут во времена ожидаемого тяжелого кризиса, далее, что они будут защищены от вмешательства местных партийных инстанций, и, наконец, ясное указание на „неприкосновенность частной собственности на предприятия, в том числе при временном негласном переводе в разряд государственных, свободная экономика после войны и принципиальный отказ от национализации промышленности“»[1165]. Это вообще не соответствовало фактическим взглядам Гитлера. В то же время он понял, что должен последовать совету Шпеера и рассеять недоверие промышленников.

В его речи в самом деле встречаются некоторые высказывания, в которых он отказывался от обобществления средств производства, объявлял себя сторонником частной собственнлости[1166] и в социал-дарвинистском духе обосновывал принцип конкуренции[1167]. Многие из этих заявлений, пусть они и соответствовали частично его убеждениям ранних лет, не следует принимать всерьез, поскольку, как мы знаем от Шпеера, на первом плане стояла чисто тактическая функция рассеивания недоверия капитанов промышленности. Гитлеру и не удалось убедительно и правдоподобно изложить порученные ему Шпеером заверения. Шпеер рассказывает о своем впечатлении от речи Гитлера: «В своей речи, где он, по сути, придерживался моих тезисов, Гитлер производил впечатление какой-то заторможенности. Он часто оговаривался, запинался, обрывал фразы, не делал переходов и иногда запутывался». Шпеер связывает это с его состоянием изнеможения, но нам представляется более важным, что Гитлер был вынужден отстаивать взгляды, которые были довольно далеки от его подлинных мыслей, и произносить речь, которая — против его обыкновения — была частично заранее сформулирована другим человеком. Гитлер тут же и приуменьшал значение своих высказываний, как замечает Шпеер: «Сначала он отрицал все идеологические оговорки, „ибо может быть лишь одна догма, и эта догма совсем кратко гласит: правильно то, что само по себе полезно“. Тем самым он подтвердил свой прагматический образ мысли и, собственно говоря, снова отменил все обещания, данные промышленности»[1168].

На самом деле Гитлер начал свои рассуждения следующими замечаниями: «…в либеральном государстве прежних времен экономика была в конце концов служанкой капитала; народ, по взглядам многих, средством для экономики; в национал-социалистическом государстве народ — это доминирующее; экономика — средство на службе сохранения народа; капитал — средство для управления экономикой. <…> В руководстве борьбой народа за жизнь может быть лишь одна догма, а именно использовать те средства, которые ведут к успеху. Всякая другая догма была бы вредной. Поэтому я и не остановился бы ни перед чем, если бы знал, что тот или иной метод не работает»[1169].

Как правильно замечает Шпеер, такое вступление Гитлера совсем не годилось для успокоения капитанов экономики. Но все это лишь поверхностное впечатление «прагматичного образа мысли». На самом деле, как мы уже показали, высказывание Гитлера о том, что в сфере экономики не существует догм, имело скорее функцию предупреждения, что для него и система рыночной экономики также не является святыней. Когда он еще добавил, что он бы «ни перед чем не остановился», если тот или иной метод не сработает, то и это опять-таки было лишь слегка завуалированной угрозой, обесценивающей все последующие заверения в пользу частной собственности и против национализации.

Гитлер пошел еще дальше и объявил руководителям экономики, что для поддержания относительной автаркии Германии государственное руководство экономикой сохранится и после войны: «Это, господа, как раз еще одна область [обратите внимание на манеру, с которой Гитлер формулирует! — Р. Ц.], где и в будущем государственному руководству придется вмешиваться. Ему придется вмешиваться с точки зрения высшего понимания. Это безумие — делать в мирное время снарядные гильзы из меди и точно знать, что через три месяца войны придется сразу переходить на гильзы из чугуна или стали, безумие! Но гильза из меди красивее, ее легче изготавливать, и, кроме того, она уже введена в употребление. Тут возникает задача для государственного руководства, или оно получает эту задачу, а именно позаботиться о том, чтобы высшая точка зрения войны была здесь учтена»[1170]. Речь, которую Гитлер произнес по совету Шпеера, принявшего участие в ее формулировании, получилась в конце иной, чем Шпеер себе это представлял. Как резюмирует Шпеер, «высказывание в пользу свободной экономики в мирное время получилось менее ясным, чем я ожидал». В то же время, пишет Шпеер, некоторые фразы в этой речи были примечательны, так что он попросил у Гитлера разрешения включить их в архив, до чего дело так и не дошло, поскольку Борман этому воспрепятствовал, а Гитлер тоже уклонился[1171].

Сам Гитлер, как он подчеркнул в своем последнем выступлении по радио 30 января 1945 г., был убежден в том, «что эпоха безудержного экономического либерализма себя изжила»[1172]. В последних текстах, надиктованных Мартину Борману, он сказал примерно через месяц, оглядываясь назад: «Кризис 30-х годов был лишь кризисом роста, но глобальных масштабов. Экономический либерализм оказался изжившей себя формулой»[1173].

Эти высказывания Гитлера в 1935–1945 гг., особенно с начала 40-х годов, демонстрируют, что он стал яростным критиком системы рыночной экономики и убежденным сторонником государственной плановой экономики. По сути, эти взгляды логически вытекают из его тезиса о «вторичной роли экономики» и «примате политики». Если же он иногда медлил с этим выводом, то это наверняка следует приписать его базовой социал-дарвинистской позиции, которая заставляла его верить в важность принципа конкуренции в экономике. Когда же его практический опыт и проблемы с экономикой, с одной стороны, и успешные попытки с плановой экономикой, с другой стороны, продемонстрировали возможности государственного управления экономикой, шаг до убежденного сторонника плановой экономики был небольшим и, в сущности, последовательным. Это не означает, что Гитлер отказался от своей, базирующейся на социал-дарвинизме, убежденности в пользе экономической конкурентной борьбы. Но для его экономических воззрений более существенной была не эта сторона, а его убеждение, что либеральная экономическая система себя изжила и будущее за плановой экономикой.

На примере взглядов Гитлера на проблему «рынок и план» можно показать, в какой мере мировоззренческие посылки диктатора воплощались в реальность. Уже в первые годы национал-социалистического правления, как констатирует Баркай в своем фундаментальном исследовании «Экономическая система национал-социализма», государственное вмешательство в экономику было «по масштабам и глубине несопоставимо ни с одной другой капиталистической страной, включая фашистскую Италию»[1174]. Экономическая политика национал-социализма во многом соответствовала предложениям «реформаторов» из экономистов, которые уже во время мирового экономического кризиса придерживались точки зрения, что только активная конъюнктурная политика может достичь цели восстановления полной занятости. Однако, в то время как большинство германских реформаторов видели в своих предложениях ограниченные по времени чрезвычайные меры и понимали их лишь как «зажигание», после чего экономика, разогнавшись, могла бы снова вернуться к свободным рыночным отношениям, теоретический экономический инструментарий реформаторов стал в руках национал-социалистов «постоянным руководством по экономике и финансам для управляемой экономики на службе „примата политики“»[1175].

Шаг за шагом все сферы экономики брались под государственный контроль. Составленный в 1934 г. «Новый план» имел следствием всеохватывающий прямой контроль за всей внешней торговлей. 25 «контролирующих инстанций», распределенных по отраслям экономики, должны были подтверждать каждую отдельную импортную сделку. Только на основании этого подтверждения «региональный валютный орган» выделял импортеру необходимые валютные средства. «Новый план» был практически не чем иным, как «почти полной государственной монополией внешней торговли»[1176]. Правда, частная собственность оставалась в значительной степени неприкосновенной, но государство создало себе обширный инструментарий для прямого управления инвестициями. В особенности введенный в марте 1933 г. и утвержденный законом от июля 1934 г. контроль за сырьем был создан для этой цели. 28 распределительных инстанций использовали накопленную у них информацию для принятия решений об утверждении новых или расширении существующих промышленных объектов. Эти полномочия по утверждению и надзору были возложены на имперского министра экономики распоряжениями к закону о картелях от июля 1933 г. Тем самым была взята под государственный контроль практически вся частная инвестиционная деятельность. На целые отрасли экономики, в частности текстильную, целлюлозно-бумажную, цементную и стекольную промышленность, был наложен инвестиционный запрет, затронувший частично и отрасли тяжелой промышленности, например свинец и трубы.

Все это было только последовательным в рамках национал-социалистического представления об экономике: «В контексте взгляда на экономику под углом зрения государственного управления капиталообразование и инвестиции занимают центральное место. То, что здесь было понято скорее интуитивно, а именно значение инвестиций для цикличности экономических процессов, несколько позднее оказалось подтвержденным современной экономической теорией: такой решающий для занятости и экономического равновесия фактор нельзя было отдавать на откуп свободной инициативе и инвестиционным намерениям предпринимателей»[1177].

Заработная плата и цены, регулируемые в частнокапиталистической системе свободной игрой рыночных сил, в Третьем рейхе также устанавливались государством. Правда, в Германии уже с 1931 г. существовал рейхскомиссар по ценам, но новое назначение «рейхскомиссара по ценообразованию» в конце октября 1936 г. означало «нечто большее, чем просто реактивацию уже существующего органа под новым наименованием, он скорее превращался в рамках Четырехлетнего плана в центральный институт по управлению экономической политикой. Задачей рейхскомиссара были вовсе не только «надзор» и корректировка рыночной цены, но и «ведомственное ценообразование». С помощью различных инструментов и мер государство руководило и использованием рабочей силы. Одно из распоряжений, изданных в 1936 г. в рамках Четырехлетнего плана, например, обязывало все предприятия чугунной и металлообрабатывающей, а также строительной промышленности обучить определенное число учеников, чтобы на этом пути справиться с нехваткой квалифицированных рабочих[1178]. Подводя итоги, можно констатировать, что государство создало всеобъемлющие плановые инструменты и с помощью ряда прямых и косвенных мер руководило инвестициями, заработной платой, ценами и частично даже потреблением[1179].

При этом было бы, как подчеркивают Петцина, а также Баркай, односторонним выводить эту политику государственного руководства экономикой лишь из необходимости вооружения. Тезис, согласно которому режим пользовался этими инструментами только с прагматической целью оптимальной реализации вооружения, не учитывает тот факт, что, независимо от этого, центральной целью национал-социалистов было создание антилиберальной экономической системы и устранение частнокапиталистической экономической системы[1180]. Реализованная в первом приближении уже в ранние годы Третьего рейха перестройка экономического порядка была форсирована во время войны. В системе военной экономики государство как единственный заказчик устанавливало приоритеты и определяло в рамках «централизованного планирования», что должно производиться, и распределяло сырье, рабочую силу, энергию и транспортные мощности.

Все это были для Гитлера вовсе не временные меры, обусловленные только вооружением и войной, а сознательно используемые средства революционизации экономического порядка и установления новой экономической системы, отличающейся синтезом элементов рыночной и плановой экономики, причем упор делался однозначно на аспекте управления экономикой, которое должно было реализовать «примат политики».

То, что система плановой экономики могла так быстро установиться в Германии, было обусловлено многими факторами. Политически диктатура была в состоянии сломить сопротивление из предпринимательских кругов. «Чрезвычайно сомнительно», справедливо подчеркивает Баркай, «что какое-нибудь демократическое правительство смогло бы тогда преодолеть сопротивление экономических интересов, организованных в лоббистские группы, чтобы проводить подобную неортодоксальную экономическую политику, даже если бы оно теоретически пробилось к этим выводам»[1181].

С другой стороны, в германской экономической науке имелась давняя этатистская традиция, которую можно проследить от Адама Мюллера и Фридриха Листа до Вернера Зомбарта[1182]. Во время мирового экономического кризиса, показавшего неспособность капиталистической системы справиться с проблемой полной занятости, концепции плановой экономики стали популярными. Левые, особенно КПГ, и без того относились к системе рыночной экономики критически, отрицали ее и пропагандировали плановую экономику как альтернативу капиталистической «анархии производства». Но и такие экономисты, как Вернер Зомбарт, заявляли в докладах, статьях и популярных брошюрах, что будущее за плановой экономикой[1183].

Сам Гитлер находился под влиянием этих представлений, широко распространенных в кругах «консервативных революционеров». Они соответствовали базовым принципам его мировоззрения, в соответствии с которым индивидуальная свобода (которую представители рыночной экономики приводили для легитимации этой системы) не имеет собственной ценности и должна подчинить всю себя «общему благу», т. е. понятым «фюрером» интересам народа. Практические успехи использования инструментария плановой экономики подтвердили для него его воззрения на экономику. Уже до 1936 г. удалось снизить число безработных с 5,6 до 1,6 миллиона. Одновременно валовой общественный продукт вырос на более чем 40 %, национальный доход на душу населения — на 46 % (по сравнению с 1932 г.)[1184]. В 1943–1944 гг., когда Шпеер под знаком военной экономики систематически расширял систему плановой экономики, удалось, несмотря на авианалеты союзников, увеличить в три раза германское производство вооружений по сравнению с 1941 г.[1185]

Неожиданно эффективное в глазах Гитлера советское военное производство, казалось, также подтверждало его тезис о превосходстве плановой экономики над рыночной. Но если идеологические посылки, выводимые из них экономические принципы и практические успехи экономической политики до такой степени совпадали, то было бы странно предполагать, что Гитлер после войны вернется к «старой» рыночной системе. Верно обратное: поскольку плановая система полностью соответствовала мировоззренческим посылкам Гитлера и на практике оказалась чрезвычайно эффективной, Гитлер, как справедливо опасались предприниматели, после войны, вероятно, не пошел бы путем сокращения государственного интервенционизма, а — на это указывают его высказывания — стал бы, очень может быть, последовательно расширять эту систему.

6. Частная собственность и национализация

Ответ на вопрос, как Гитлер относился к частной собственности и к обобществлению, кажется относительно простым. В целом исходят из того, что Гитлер признавал частную собственность на средства производства и отрицал обобществление[1186]. Однако ограничиться этой констатацией, как это обычно и происходит, означало бы остаться на поверхности, ибо это высказывание слишком недифференцированно и оставляет открытыми ключевые вопросы.

В большинстве случаев уже из того факта, что частная собственность в Третьем рейхе была сохранена, делается вывод, что Гитлер в принципе относился к идее обобществления отрицательно. Однако в последней главе мы уже показали, что Гитлер часто довольно ясно грозил обобществлением. В этой главе мы приведем некоторые высказывания Гитлера, особенно начала 40-х годов, в которых он выступает за обобществление определенных сфер экономики. Это указывает на то, что Гитлер — как и относительно плановой экономики — во время своего политического правления пережил радикализацию либо модификацию многих экономических воззрений. Лапидарная констатация, что Гитлер одобрял частную собственность, оставляет открытым решающий вопрос: какие признаки частной собственности еще остаются в государственной плановой экономике, в которой владелец больше не может свободно распоряжаться использованием своей собственности?

Еще Фридрих Поллок в статье об экономическом порядке национал-социализма, вышедшей в 1941 г., указал на следующее: «Я согласен, что правовой институт частной собственности был сохранен и что многие признаки, характерные для национал-социализма, проявляются, хотя и неявно, и в нетоталитарных странах. Но значит ли это, что функция частной собственности не изменилась? Является ли „увеличение власти немногих групп“ действительно важнейшим результатом происшедшей перемены?[1187]Я полагаю, что она уходит гораздо глубже и должна бы быть описана как разрушение всех существенных признаков частной собственности, кроме одного. Даже самые мощные концерны были лишены права создавать новые отрасли там, где можно ожидать максимальной прибыли, или прекращать производство там, где оно становится нерентабельным. Эти права в полном объеме были переданы господствующим группам. Компромисс между находящимися у власти группами определяет объем и направление производственного процесса; перед таким решением бессильно правооснование собственности, даже если оно проистекает из подавляющего большинства в капитале, не говоря уже о том, кто владеет лишь меньшинством»[1188].

Анализ реальной экономической структуры Третьего рейха не является задачей настоящей работы. Но мысли Поллока могут иметь значение и для анализа отношения Гитлера к частной собственности. Ведь метод Гитлера редко состоял, как известно, в том, чтобы радикально устранить какой-либо институт или учреждение, нужно было так долго подрывать его субстанцию и суть, пока от его первоначального функционального предназначения практически ничего не останется. В качестве аналогии можно заметить, что и Веймарская конституция никогда не упразднялась, но часть за частью подрывалась в своем существе и тем самым практически была отменена.

Эти предварительные соображения должны подвести нас к тому, чтобы подвергнуть вопрос отношения Гитлера к частной собственности подробному анализу, включив при этом и перемену его взглядов в качестве возможности.

В провозглашенной 24 февраля 1920 г. программе из 25 пунктов НСДАП, в написании которой Гитлер принял участие, в пункте 13 говорится: «Мы требуем национализации всех (до сих пор) уже обобществленных (трестов) предприятий». Пункт 17 гласил: «Мы требуем адаптированную к нашим национальным потребностям земельную реформу, создание закона о безвозмездном отчуждении земли для общественных целей. Отмену земельного процента и воспрепятствование любой спекуляции землей». Этот последний пункт был весной 1928 г. по настоянию Гитлера дополнен ограничительной сноской, которая должна была не допустить, чтобы конкурирующие партии в сельскохозяйственных областях могли использовать выдвинутое в этом пункте требование создания закона о безвозмездном отчуждении земли против национал-социалистов[1189]. Пункт 13 программы, сам по себе путано сформулированный (национализация всех уже обобществленных предприятий?!), сначала не играл в программатике Гитлера никакой роли. Правда, 7 августа 1920 г. он потребовал, например, «национализации всех банков и всей финансовой системы»[1190], но в своих речах принципиально высказывался за частную собственность и скептически относился к обобществлению.

В кратких тезисах к речи 25 августа 1920 г. он записал:

В дальнейших тезисах Гитлер, с одной стороны, высказывался за частную экономику, но, с другой стороны, требовал «национализацию полезных ископаемых, искусственных удобрений [и] химических продуктов», при этом, однако, выступая против «социалистических экспериментов полного обобществления»[1191]. Из сообщения о речи Гитлера 25 августа 1920 г. и контекста его тезисов отчетливо реконструируется смысл этих заметок: Гитлер хвалил в речи «национализацию почты и телеграфа», но выступал против «необдуманного обобществления», поскольку это означает только, «что граждане должны платить больше налогов». Германия «шла пионером во всех областях. Что все так хорошо получилось, это заслуга сознания чиновников о необходимости работать на общие интересы. Для воспитания к выполнению обязанностей нужны годы»[1192].

Гитлер одобрял уже произведенное обобществление, например, железных дорог и почты, но считал, что национализация предполагает, в первую очередь, сознательность чиновников и служащих. Но она может быть создана в процессе воспитания, который продлится лет десять. Немедленное «полное обобществление», которому не предшествует такой воспитательный процесс, Гитлер считал «обманом», который приведет лишь к тому, что гражданину придется платить больше налогов.

На собрании НСДАП 26 октября 1920 г. Гитлер критиковал в общем «планы по коммунализации и обобществлению», но добавлял, что к «нужному месту (банки, крупная торговля и т. д.) подступаться не решаются»[1193]. Требование обобществления банков и крупной торговли связано, как мы покажем в следующей главе, с ранними (в значительной степени под влиянием Готтфрида Федера) экономическими воззрениями Гитлера, в соответствии с которыми эксплуатация происходит не в сфере производства, а в сфере обращения.

Немаловажную роль сыграла инсценированная Гитлером в ноябре 1921 г. кампания НСДАП против планов приватизации имперских железных дорог. В составленном Гитлером циркулярном письме к партии 19 ноября 1921 г. говорилось: «В связи с грозящей продажей за бесценок германских железных дорог частному капиталу мы направляем всем местным группам, а также секциям, призыв выступать против этой попытки на собраниях и во время вечерних бесед»[1194]. В тот же день Гитлер написал в информационном листке НСДАП подробный отзыв на эту тему, где, в частности, говорилось: обдумывавшаяся уже несколько месяцев назад «приваткапитали-зация германских железных дорог», «продажа ценнейшего национального имущества», решительно отвергается большой частью народа. «Просветительская работа последнего времени вызвала некоторую внимательность даже далеко вправо, в кругах тупейшей лени мышления, как и влево, в беспредельно подстрекаемых массах». Этот «грабеж германской национальной собственности, его продажа за бесценок» «воспринимается многочисленными так называемыми национальными кругами, и даже народными партиями, к сожалению, как менее опасная», поскольку сам Стиннес участвовал в этом деле. Гитлер выдвигал аргументы против планов приватизации: «Неужели полагают, в конце концов, что нынешний дефицит имперских дорог при переходе в частную собственность будет покрыт новыми владельцами? Разве не совершенно ясно, что этот груз в будущем будет взвален только на налогоплательщика, хотя и в другой форме, через более высокие тарифы и т. д.?» Гитлер призывал всю партию уделить этому вопросу повышенное внимание: «Руководства наших местных групп обязаны на собраниях и во время вечерних бесед неустанно указывать на этот новейший жульнический трюк международного финансового бандитизма, без отдыха и неустанно призывать наш народ к сопротивлению против продажи за бесценок его ценнейшего национального имущества. Массе постоянно нужно вбивать в голову, что уже в течение трех лет не проходит и дня, чтобы так называемая социальная республика не сбывала за бесценок германское национальное имущество, которое так называемое реакционное время за сорок лет трудной бережливой работы создало для германского народа. Национал-социалистическая германская рабочая партия отвергает любую продажу, будь то по частям или полностью, германских железных дорог частному капиталу. Она убеждена, что железные дороги — это только начало, а концом будет потеря последнего остатка германской национальной экономики»[1195]. На собрании 1 июля 1923 г. Гитлер критически заявил: «Вместо обобществления он [марксизм. — Р. Ц.] теперь готов выдать уже обобществленные предприятия, такие как имперские железные дороги, частным спекулянтам»[1196]. 6 июля 1923 г. он заявил: «Пять лет назад кричали: мы хотим полного обобществления, и что из этого вышло? Сегодня собираются превратить в частные компании такие имперские предприятия, как почта и железные дороги»[1197].

В ранних речах Гитлер, правда, высказывался за национализацию земли[1198], но принципиально за частную собственность. 28 июля 1922 г. он критиковал «марксистскую теорию», заявляющую, «что собственность как таковая есть кража, т. е., другими словами, как только отошли от естественной формулы, что только природные богатства могут и должны быть общим достоянием, но то, что человек честно создает и зарабатывает, принадлежит ему, с этого момента и экономическая интеллигенция национальных убеждений также не могла идти со всеми, поскольку должна была сказать себе, что эта теория означала бы полное крушение любой человеческой культуры вообще»[1199]. В написанном Гитлером «Воззвании Отечественного боевого союза» говорится 2 сентября 1923 г.: «Частная собственность признается и поддерживается государством как основа создающего ценности труда. Отчуждение через налоговое законодательство есть злоупотребление государственной властью». К этому добавляется, правда: «Капитал и экономика не имеют право образовывать государство в государстве»[1200].

Положительное отношение Гитлера к частной собственности привело к конфликту внутри НСДАП, когда крыло вокруг братьев Штрассеров в 1926 г. захотело присоединиться к предложенному марксистскими партиями референдуму об экспроприации княжеских династий. Но Гитлеру удалось отстоять свое отрицательное отношение к участию в референдуме на сессии в Бамберге 14 февраля 1926 г. Геббельс, тогда еще сторонник левой фракции Штрассеров, вскоре стал, однако, на позицию Гитлера. В своем дневнике он описывает ее 22 июля 1926 г. так: «Социальный вопрос. Совершенно новые взгляды. Он [Гитлер. — Р. Ц.] все продумал. Его идеал: смешанный коллективизм и индивидуализм. Земля, все, что на ней и под ней, народу. Продукция создающая, индивидуально. Концерны, тресты, готовая продукция, транспорт и т. д. обобществлены»[1201]. Эту мысль Гитлер, по словам Геббельса, повторил и в беседе 22 июля 1926 г.[1202]

Если запись Геббельса правильно передает взгляды Гитлера, то это показывает, что его отношение к частной собственности и обобществлению нельзя свести к простой и распространенной формуле. Следует признать, что Гитлер в принципе поддерживал частную собственность, но, с другой стороны, продолжал взвешивать требуемое уже в программе НСДАП обобществление определенных компаний монополистического капитала. То, что такие мысли не появляются в его официальных речах, вряд ли удивляет. Как мы уже демонстрировали, Гитлер постоянно требовал от своих сотрудников строжайшей секретности экономических планов, так как опасался, что в случае их обнародования он столкнется с массовым сопротивлением промышленности. Если бы, однако, его экономические взгляды исчерпывались открыто проповедуемой им безусловной поддержкой частной собственности, это опасение было бы, вероятно, беспочвенным. Здесь справедливо то, что мы уже излагали в последней главе: в связи с исповедуемой Гитлером секретностью реконструкция его экономических взглядов до 1933 г. чрезвычайно затруднена. Можно, однако, с уверенностью предположить, что Гитлер по-прежнему отвергал идею «полного обобществления»[1203]. Как видно из записок Вагенера, скептическое отношение Гитлера к обобществлению было связано с его социал-дарвинистскими взглядами. Вагенер рассказывает, что Гитлер сказал ему в начале лета 1930 г.: «Рассматривая идею коллективизма, я прихожу, собственно, к тому, что он включает в себя и должен принести с собой уравниловку, которая внутри целого народа означает не что иное, как то, что нам демонстрируется в сумасшедших домах и тюрьмах. Поэтому вся идея обобществления в той форме, в которой ее до сих пор испытывают и требуют, представляется мне ложной, и я прихожу к тому же результату, что и господин Вагенер. В эти вещи надо как-то внести процесс отбора, если хотят прийти к естественному, здоровому, а также удовлетворительному, решению проблемы, процесс отбора для тех, кто вообще должен и имеет право на имущество и на владение предприятием»[1204].

С учетом до сих пор описанного мы все-таки имеем право поверить Отто Штрассеру, хотя его изложение одного спора с Гитлером во многих пунктах ненадежно, когда он рассказывает, что Гитлер 22 мая 1930 г. отклонил всеобщую экспроприацию и отстаивал точку зрения, что «сильное государство» будет в состоянии «не обращая внимание на интерес, руководствоваться исключительно крупными точками зрения». Когда Штрассер перед Гитлером сослался на партийную программу, в которой требовалось обобществление обобществленных предприятий (?!), Гитлер возразил, что это означает не то, «что эти предприятия должны быть обобществлены, а только что они могут быть обобществлены, а именно если они действуют против интересов нации. Пока они этого не делают, было бы просто преступлением разрушать экономику». Гитлер, стало быть, отвергал «полное обобществление», но сохранял за собой возможность угрожать национализацией предприятий, если они не решают без возражений поставленные государством задачи и цели. Для того чтобы избавиться от являющихся результатом капитализма недостатков, не нужны — передает Штрассер мнение Гитлера — ни участие рабочего класса в капитале, ни его участие в принятии решений: «Именно здесь должно вмешиваться сильное государство, заботящееся о том, чтобы производство осуществлялось только в интересах нации. Если в отдельных случаях этого не происходит, тогда государство принимает жесткие меры, тогда оно экспроприирует такое предприятие и управляет им по-государственному»[1205].

Этим Гитлер четко сформулировал свое представление о роли частной собственности и месте предпринимателя в нацистском государстве. После захвата власти это понятие роли предпринимателя было зафиксировано и юридически в Законе о порядке национального труда (20 января 1934 г.)[1206]. По этому закону, руководитель предприятия был «поверенным государства», тем самым обязанным блюсти общее благо народной общности. Эта интерпретация роли предпринимателя в нацистском государстве была важнее, чем гитлеровская формальная гарантия собственности. Ибо, как показала реальность Третьего рейха, особенно в годы войны, это определение имело далеко идущие последствия. Народный суд назначал, например, чрезвычайно жесткие наказания предпринимателям, пренебрегавшим государственными плановыми заданиями[1207].

Еще до захвата власти значительные части предпринимательского сообщества были озабочены тем, что в случае прихода национал-социалистов к власти последуют радикальные меры в сфере экономической политики, следствием которых будет ограничение предпринимательской свободы. Обеспокоены они были прежде всего радикальностью выдвигавшихся НСДАП социально-революционных требований. «В социоэкономических вопросах», пишет Генри Тёрнер в своем исследовании отношений между крупными предпринимателями и национал-социалистами, «НСДАП часто формулировала позиции, которые практически были неотличимы от тех, которые занимали крайне левые»[1208]. Когда речь шла об экономических вопросах, например о налоговом законодательстве, национал-социалисты часто голосовали в рейхстаге вместе с коммунистами и социал-демократами[1209].

«Тенденция вставать по социоэкономическим вопросам на сторону левых»[1210] заставляла многих предпринимателей видеть в НСДАП опасность. Господствовавшая в кругах предпринимателей оценка национал-социалистов нашла выражение, например, в ряде директив, которые Пауль Ройш, основатель влиятельной «Рурладе», в 1929 г. выпустил для издателей контролируемых его фирмой газет. В этих директивах НСДАП представала вместе с коммунистами, социал-демократами и профсоюзами в качестве одного из носителей марксизма, его вредных «идей классовой борьбы» и его «утопистских марксистских целей в области экономической жизни»[1211]. В анализе, появившемся накануне выборов в рейхстаг 1930 г. в журнале союза работодателей, НСДАП критиковалась за ее «агрессивную враждебность к предпринимателям» и содержалось предостережение, что национал-социализм принадлежит к заговорщическим, демагогическим и террористическим элементам современного социализма[1212].

Гитлер неоднократно пытался рассеять понятные сомнения большинства предпринимателей в отношении партии. В такие моменты он заботливо стремился подчеркнуть свое плакатное признание частной собственности. Известным примером является часто цитируемая речь Гитлера перед промышленным клубом в Дюссельдорфе 26 января 1932 г., с которой он, вероятно, связывал надежду подвигнуть предпринимательские круги к поддержке НСДАП[1213].

Недопустимо, конечно, некритично расценивать однозначно определяемую такими целями речь как обнародование его «истинных взглядов», как и нелепо было бы воспринимать каждое высказывание Гитлера в речи на 1 мая как программное высказывание, к которому надо относиться серьезно. Как раз при таком выступлении, когда так однозначно на первом плане стоит целевая обусловленность, прежде всего намерение получить поддержку или хотя бы благосклонность предпринимателей, высказывания Гитлера только с допущениями можно расценивать как воспроизведение его фактических взглядов. Это, однако, не мешает многочисленным авторам рассматривать эту речь как программное высказывание Гитлера. Это происходит, вероятно, потому, что такой подход очень просто подкрепляет образ прислужника капиталистов и лакея монополистического капитала. Как бы то ни было, в речи Гитлер категорически подчеркнул свою поддержку частной собственности, и мы хотим проследить за его аргументацией:

«Вы полагаете, господа, что германская экономика должна быть построена на идее частной собственности. Но такую идею частной собственности вы можете поддерживать только если она имеет логическое обоснование. Эта идея должна извлекать свое этическое обоснование из понимания естественной необходимости. Она не может быть мотивирована только тем, что заявляют: так было до сих пор, и так и должно оставаться дальше. Ведь в периоды крупных государственных перемен, движения народов и изменения мышления учреждения, системы и т. д. не могут оставаться незатронутыми только потому, что они до сих пор существовали в той же форме. Характерным для всех действительно больших революционных эпох человечества является то, что они с невероятной легкостью переступают через такие, освященные только возрастом, формы. Поэтому нужно, чтобы такие унаследованные формы, которые должны сохраниться, были обоснованы так, чтобы на них можно было смотреть как на логичные и правильные. И тут я должен сказать: частная собственность только тогда может быть оправдана морально и этически, если я предположу, что люди трудятся по-разному. Только тогда я могу констатировать: поскольку люди трудятся по-разному, постольку и результаты труда различны. Но если результаты труда людей различны, то целесообразно и управление этими результатами возложить на людей примерно в соответствующем соотношении. Было бы нелогично передавать управление результатом определенной, привязанной к личности, деятельности первому попавшемуся, способному лишь на меньшие результаты, или сообществу, которое уже из-за самого факта, что не оно произвело соответствующую работу, не может быть способно управлять результатом. Тем самым следует признать, что люди в экономическом отношении не во всех областях с самого начала одинаково ценны и значительны. И если это признать, то было бы безумием сказать: ценностные различия, безусловно, существуют в экономической сфере, но не в области политики! Это противоречие — в экономике строить жизнь на идее достижения, ценности личности, тем самым практически на авторитете личности, а в политике этот авторитет личности отрицать и на его место ставить закон больших чисел, демократию».

Анализ гитлеровской аргументации показывает, что для него здесь речь идет не о частной собственности. Он просто следует за взглядами собравшихся перед ним промышленников: «Вы полагаете, господа, что германская экономика должна быть построена на идее частной собственности». Далее Гитлер объясняет, что частную собственность нельзя легитимизировать только ссылкой на то, что она до сих пор была основой экономики и так и должно оставаться. Скорее, частную собственность можно оправдать лишь принципом результата и фактом неравенства человеческих достижений. Это, кстати, довольно существенная для Гитлера мысль, поскольку она — как мы позднее увидим ниже — ведет к тому, чтобы требовать национализации анонимных финансовых компаний, которые, по его мнению, не основаны на разнице в индивидуальных достижениях. Гитлер был, конечно, далек от того, чтобы делать такие выводы перед промышленной публикой. Для него важна совсем не частная собственность, а вывод: если люди неравны в сфере экономики, если здесь действует принцип личности, то и в политической сфере должно быть так же. Весь смысл рассуждений Гитлера заключается не в оправдании частной собственности, а в том, чтобы доказать предпринимателям, исходя из их собственных символов веры и интересов, бессмысленность демократии. В ходе дальнейших рассуждений он рисует страшный призрак коммунизма: «Если же, напротив, утверждается — и, кстати, из экономических кругов, — что в сфере политики не нужны особые способности, а что здесь имеет место абсолютная однообразность достижений, тогда однажды эту же теорию перенесут и на экономику. Аналог политической демократии в экономической сфере — это коммунизм»[1214].

Вот аргументы Гитлера: если — как его предпринимательская публика — признавать частную собственность, нужно сделать вывод и в политической сфере и превратить принцип личности (т. е. у Гитлера в этой связи принцип вождя) в основу политической системы. Если же держаться за демократию, то скоро дело дойдет до переноса действующих там принципов на экономику, но это означает: до ввода коммунизма. По сути, аргументация Гитлера демонстрирует лишь его способность внедряться в мир мыслей его слушателей и, исходя из определенных базовых убеждений его публики, выстроить внутри себя логичную (возможно, только с виду) цепочку мыслей, которая в завершение заканчивается доказательством правильности его политических убеждений.

Гитлер высказывался в пользу частной собственности не только перед предпринимателями, но и в других случаях, например в речи к Закону о наделении чрезвычайными полномочиями 23 марта 1933 г. Однако при этом следует опять-таки учитывать, что эта речь по большей части служила лишь для маскировки его истинных намерений. Если он на одном дыхании обещал не затрагивать самостоятельность земель, уважать права церквей, не стремиться к автаркии и лишь в исключительных случаях прибегать к закону о чрезвычайных полномочиях, то даже его высказывание против «организуемой государством экономической бюрократии» и за «мощнейшую поддержку частной инициативы», а также за «признание собственности»[1215], не особенно убеждает. И в заключительном выступлении на имперском партсъезде 1933 г. Гитлер легитимизировал частную собственность через неравенство достижений людей. Но и в этой речи его интересует не частная собственность, а, как и в выступлении перед Дюссельдорфским промышленным клубом, доказательство отсутствия логики в демократической ситеме[1216].

С другой стороны, Гитлер часто и настоятельно подчеркивал, что распоряжение собственностью ни в коем случае не является частным делом предпринимателя. 9 октября 1934 г. он заявил: «Поэтому особенно богатство имеет не только большую возможность пользоваться благами, но и большие обязательства. Точка зрения, что использование имущества в любом объеме является лишь частным делом отдельного человека, должна в национал-социалистическом государстве подвергнуться тем большей корректировке, что без участия сообщества никакой отдельный человек не мог бы пользоваться таким преимуществом»[1217]. 14 ноября 1940 г. он сказал: «Мы в Германии, притом что я никак не затронул собственность, все же поставили собственности границы, т. е. границу, которая состоит в том, что никакая собственность не может быть использована во вред другому. Мы не позволили, чтобы, например, накопления капитала создавали из прибылей военной промышленности, мы здесь установили границу: 6 из ста, и из этих 6 из ста сначала 50 из ста уходят в виде налогов, а остаток 3 из ста должен быть как-то снова вложен, иначе и его заберут на налоги. А все, что свыше, заранее должно быть вложено в акции и находиться в распоряжении рейха, государства»[1218]. 14 ноября 1940 г. Гитлер заявил, что отдельный человек «не имеет права свободно распоряжаться тем, что должно быть вложено в интересах народной общности. Если он лично распоряжается разумно, это хорошо. Если он распоряжается неразумно, вмешивается национал-социалистическое государство»[1219].

Формальное сохранение частной собственности не было для Гитлера решающим. Если у государства есть безусловное право определять решения собственников средств производства, то формальный правовой институт гарантий собственности значит немного. Так полагал Поллок, когда констатировал «разрушение всех существенных признаков частной собственности, за исключением одного». С того момента, когда собственники средств производства не могут свободно принимать решение о содержании, моменте и объеме своих инвестиций, отменяются — при формальном сохранении гарантий собственности — существенные экономические признаки частной собственности. Мы знаем, что Гитлер в политической и, соответственно, конституционно-правовой сфере предпочитал медленный подрыв наличного права и существующих институтов. В экономической сфере формальный юридический статус собственности был ему совершенно безразличен, если государство имело фактическое право распоряжения средствами производства, а также могло кусок за куском урывать для себя землю.

Во время застольной беседы 3 сентября 1942 г. Гитлер сказал, что земля — «национальная собственность, в конце концов данная отдельному человеку для жизни»[1220]. В своей ранее уже цитированной в другой связи речи перед руководителями военной промышленности в июне 1944 г. Гитлер, правда, высказался — частично потому, что Шпеер просил его об этом, чтобы успокоить предпринимателей, — за частную собственность на средства производства, однако заметил, вводя ограничение: «Правда — и тут мы отличаемся от либерального государства… все работы высокоразвитых отдельных персон должны быть в рамках пользы для всех… либеральное государство стоит на следующей точке зрения: все хорошо, что идет на пользу и полезно индивидууму, отдельному человеку, даже с риском, что это вредно для сообщества. Национал-социалистическое государство имеет, напротив, идею [sic] или отстаивает, напротив, вывод, что сама по себе сила в индивидууме, но что дело индивидуума, творческая деятельность индивидуума должна быть в смысле пользы сообщества. Высшее достижение отдельного человека, скорректированное общим интересом сообщества, которое в конце концов должно прикрывать и защищать отдельного человека своим влиянием и своими действиями в тяжелейшей операции, т. е. в войне. Тут разумно и само собой разумеется, что достижение отдельного человека взвешивается в той мере, в какой это достижение идет на благо сообщества. Эта модификация идеи частной собственности ни в коей мере не есть ограничение индивидуального, индивидуальной способности, идеальной творческой силы, трудолюбия и т. д., а, напротив, она дает индивидууму огромные возможности для развития. При этом она ставит лишь одно условие, что развитие не должно протекать не на пользу сообщества, т. е. надо всем стоит в конечном итоге весь общий интерес»[1221].

Все эти высказывания Гитлера имеют одно общее: они «модифицируют» — как он выразился — идею частной собственности. В чем состоит эта «модификация»? Гитлер признает частную собственность только в той мере, в какой она применяется по принципу «общая польза выше индивидуальной», т. е. конкретно: поскольку она используется в рамках заданных государством целей. Для Гитлера принцип «общая польза выше индивидуальной» означает, что государство имеет право в любой момент принимать решение о виде, объеме и моменте использования собственности, если это необходимо в интересах всех, и этот конкретный интерес, конечно, формулируется государством. Тем самым отменяются некоторые решающие сущностные признаки частной собственности. В тот момент, когда юридическое правооснование собственности отделяется от права распоряжения, т. е. частник не может больше свободно принимать решение о виде, объеме и моменте осуществления необходимых инвестиций, отменяются существенные признаки определения частной собственности при формальном продолжении существования юридического института. На поверхности экономических отношений это может выглядеть иначе, поскольку в качестве существа категории берется юридическое правооснование, а не существенная экономическая определенность формы.

Это одна из — и, возможно, самая важная — сторона отношения Гитлера к частной собственности. К этому, однако, добавляется, что он хвалил определенные обобществленные сферы экономики, например железные дороги, в качестве образцовых и приводил как пример того, что рациональное хозяйствование возможно не только на основе частной собственности. В речи по случаю 100-летия германских железных дорог он заявил, что нужно «видеть в железных дорогах, как они развились в Германии, первое очень большое социалистическое предприятие, в отличие от точек зрения представителей чисто капиталистических отдельных интересов. Это видно, во-первых, по организации самого железнодорожного сообщения. Железнодорожная сеть по своей внутренней сути есть по духу социалистическая и по замыслу социалистическая. Своеобразие этой компании заключается в том, что во главе угла стоит не вопрос прибыли, а удовлетворение потребности в сообщении». То есть железнодорожные линии прокладываются и там, где они сами по себе нерентабельны, но существует потребность в связи. Гитлер видел суть управляемой по социалистическим принципам компании в том, что максимизация прибыли не должна быть определяющей для решения об инвестициях. Дальнейшие рассуждения в его речи на торжественном мероприятии по случаю 100-летия германских железных дорог имеют заголовок «Предостережение»: «И во-вторых, мы видим социалистический характер имперских железных дорог еще и в чем-то ином. Они представляют собой предостережение по адресу исключительных претензий частнокапиталистической доктрины. Они суть живое доказательство, что вполне можно управлять общественной компанией без частнокапиталистических тенденций и без частнокапиталистического руководства. Ибо нельзя забывать: германские железные дороги — крупнейшая экономическая компания, крупнейший заказчик, какой только существует на свете. Германские имперские железные дороги могли бы выдержать сравнение с построенными по чисто частнокапиталистическому принципу железнодорожными компаниями. <…> Мы видим бесконечные успехи развития капиталистической экономики прошлого столетия, но в имперских железных дорогах мы видим в то же время убедительное доказательство, что точно так же возможно в качестве примера создать образцовое предприятие и на другой основе». И внутренняя организация имперских железных дорог доказывает их социалистический характер и блестяще опровергает ошибочное мнение, что «руководство крупной экономической компанией вообще немыслимо без частнокапиталистических тенденций». Имперские железные дороги демонстрируют на практике, что воззрение, ставящее общее благо над индивидуальным, вполне реализуемо. Он знает, продолжает Гитлер, «что ничто в мире не получается одним махом, что всему нужно время на развитие. Но я убежден, что такое развитие мыслимо, и наша задача заключается в том, чтобы повсюду стремиться к такому развитию»[1222].

Речь Гитлера чрезвычайно интересна с разных точек зрения. Прежде всего, мы видим, что он вовсе не был в целом противником национализации. Гитлер видел в базирующемся на частной собственности экономическом порядке явно не лучшую и не единственную возможность хозяйствования, а прямо-таки «предостерегал» от этой «доктрины». 100-летний юбилей железных дорог не был для него, конечно, важным событием, он лишь воспользовался им как поводом для того, чтобы высказать критику капиталистической системы. Интересен также момент произнесения речи, а именно рубеж 1935/36 гг. В последнем разделе, описывая отношение Гитлера к рынку и плану, мы пришли к выводу, что около 1935 г. он, очевидно, частично модифицировал или развил свой взгляд на экономику. Его критика системы рыночной экономики была более наступательной, принципиальной и отчетливой, чем в предыдущие годы, и он становился все более убежденным сторонником государственной плановой экономики. Параллельно менялось, очевидно, и его отношение к частной собственности и к вопросу обобществления. Более редкими становятся обычные в предыдущие годы плакатные заверения, что он стоит на почве рыночной экономики, более частыми — указания на пределы свободного распоряжения собственностью, его угрозы возможной национализации и его соображения в узком кругу об обобществлении целых отраслей экономики.

Вспомним еще раз процитированные в предыдущей главе угрозы Гитлера: «Министерство экономики должно ставить задачи национальной экономики, а частная экономика должна их решать. Но если частная экономика полагает, что она на это неспособна, тогда национал-социалистическое государство сумеет собственными силами решить эту задачу. <…> Германская экономика или поймет новые экономические задачи, или окажется неспособной продолжать свое существование в этот современный период, когда советское государство создает гигантский план. Но тогда погибнет не Германия, погибнут максимум несколько экономистов»[1223] — такова довольно неприкрытая угроза в памятной записке к Четырехлетнему плану 1936 г.

17 декабря 1936 г. Гитлер выступал с речью перед промышленниками, которая, по словам Луиса Лохнера (бывший сотрудник, а позднее глава бюро Ассошиэйтед Пресс в Берлине), показала, как он «на самом деле оценивал мир экономики и как намеревался с ним обращаться, если не видел никаких тактических препятствий». Выступление походило на ультимативное требование осваивать все, даже самые бедные, сырьевые месторождения родины без учета соображений рентабельности. Он еще раз даст промышленности шанс по собственной инициативе заставить течь те естественные вспомогательные источники внутри страны, чье использование до сих пор считали не стоящими, — иначе! «Слова „невозможно“ здесь нет!» — крикнул он собравшимся прерывающимся голосом: «Я больше не буду терпеть капиталистическую практику, когда достают лицензии на полезные ископаемые, а потом оставляют их неиспользованными, потому что их разработка представляется нерентабельной. При необходимости я дам государству конфисковать такие месторождения, чтобы довести их до соответствующего использования». Его манера речи в этот день напоминала, по словам Лохнера, «пребывавшего в плохом настроении контролера дорожных работ, отчитывающего рабочих своей колонны из-за невыполнения плана»[1224].

Если уж Гитлер говорил в таком грубом тоне перед промышленниками, то в узком кругу его отношение к предпринимательству было и вовсе неприкрашенным. Геббельс написал 16 марта 1937 г. в дневнике: «В обед у фюрера. Много народа за столом: мощно против так называемых руководителей экономики. Они не имеют понятия о настоящей экономической науке. Они глупы, эгоистичны, не национальны и до тупости чванливы. Им хотелось бы саботировать Четырехлетний план только от трусости и лености мышления. Но им придется»[1225]. На следующий день Геббельс снова записал в дневнике: «Фюрер мощно выступает против промышленных баронов, которые все еще упражняются в тихой сдержанности относительно Четырехлетнего плана»[1226]. 8 сентября 1937 г. Геббельс резюмирует рассуждения Гитлера на партсъезде: «…сильно против экономического самоуправства. Горе частной промышленности, если она не отобьется. Четырехлетний план будет реализован»[1227].

В мае 1937 г. Гитлер заявил: «Я, например, говорю германской промышленности: „Вы должны сейчас сделать то-то и то-то“. Потом я возвращаюсь к этому в Четырехлетнем плане. Если германская экономика ответит мне: „Мы этого не можем“, тогда я ей скажу: „Хорошо, тогда я это возьму на себя, но это должно быть сделано“. Если же экономика скажет: „Мы это сделаем“, то я буду очень рад, что мне не надо брать это на себя»[1228].

Эти угрозы будут понятны только в связи с разворачивавшимся в этот момент конфликтом между предпринимателями чугуно- и сталелитейной промышленности и национал-социалистическим государством и, соответственно, органами Четырехлетнего плана. В соответствии с принципами Четырехлетнего плана двумя главными проблемами были увеличение мощности печей и добычи железной руды. Увеличение мощности чугуно- и сталелитейной промышленности натолкнулось, однако, на мощное сопротивление предпринимателей. Большие сомнения промышленников были связаны с опасением, что дальнейшее освоение месторождений бедных железом германских руд неэкономично и отрицательно скажется на конкурентоспособности германской промышленности за рубежом и экспорте продукции чугуна и стали. Кроме того, существовало опасение, что слишком большое увеличение мощности печей вызовет трудности со сбытом, когда бум военной промышленности спадет[1229]. После заседания с виднейшими представителями германской чугуно- и сталелитейной промышленности 17 марта 1937 г. показалось, что предприниматели готовы следовать указаниям Гитлера либо Геринга. Фактически же, несмотря на их согласие, в последующие месяцы в промышленности не произошло ничего, что указывало бы на форсированное увеличение рудной базы. После этого Геринг на заседании органов Четырехлетнего план, министерства экономики и железорудной промышленности 16 июня 1937 г. упрекнул промышленность в том, что она по-прежнему противится переработке германских руд. Одновременно он объявил о строительстве нового завода, но оставил открытым вопрос, будет ли за него отвечать государство или частная экономика. Подобно Гитлеру, он также пригрозил предпринимателям: «Уже давно было бы необходимо развивать германские руды, там, где этого не происходит, мы отберем у вас руду и будем все делать сами»[1230].

Что такие высказывания Гитлера и Геринга не были пустыми угрозами, предпринимателям стало ясно не позднее 23 июля 1937 г., когда Геринг объявил представителям промышленности о создании АО горнорудной и чугунолитейной промышленности «Герман Геринг». Этот неожиданный ход Геринга вызвал изрядное замешательство среди промышленников. В то время как часть их по-прежнему пыталась проводить курс, независимый от претензий Геринга, другие предприниматели были готовы к сотрудничеству под впечатлением «свершившихся фактов» и из опасения дальнейших мер. «Несмотря на этот результат», резюмирует Петцина, «спор остается достаточно показательным, поскольку ясно демонстрирует, что интересы частной промышленности не совпадали автоматически с интересами режима, и в случае конфликта режим не побоится реализовать свои цели и вопреки сопротивлению части тяжелой промышленности»[1231].

Развитие событий, начавшееся неоднократными угрозами Гитлера и Геринга, привело в конце концов к постройке «Рейхсверке Герман Геринг», на которых в 1940 г. было занято уже 600 000 человек. Завод в Зальцгиттере стал в итоге крупнейшим в Европе. Национал-социалистическое государство продемонстрировало таким образом, что серьезно относится к часто провозглашаемому лозунгу «примата политики» и не остановится перед тем, чтобы в областях, где частная экономика противится выполнению государственных директив, начать действовать самостоятельно и строить государственные предприятия.

Действия в случае с добычей руды и чугунолитейной промышленностью приобрело значение прецедента для деятельности национал-социалистического государства. В будущем — таким должен был быть расчет Гитлера — частные предприниматели будут готовы из страха перед другими подобными мерами скорее и без обременительного сопротивления следовать директивам, установленным государственным планированием.

В таких условиях «полное обобществление», к которому Гитлер по-прежнему относился скептически, конечно, было не нужно. С другой стороны, он заметил в уже цитированной речи 20 мая 1937 г., что «есть области, где я могу сказать, что они созрели для обобществления. Это области, где мне не нужна конкуренция, где ее и нет, где вообще время изобретений прошло и где я прежде всего в течение многих десятилетий медленно получу усердное чиновничество, прежде всего там, где нет конкуренции, например на транспорте и т. д.»[1232] Гитлер выступал, следовательно, за обобществление некоторых отраслей экономики, но при определенных условиях и предпосылках. По-прежнему — и это становится ясно из только что процитированной речи — сомнения Гитлера относительно «полного обобществления» вытекали из его социал-дарвинистских воззрений, которые он переносил и на экономическую жизнь. Страх, что всеобщее обобществление устранит движущую силу конкуренции и тем самым одну из причин экономического прогресса, заставлял его и дальше занимать позицию против всеохватывающей национализации всех средств производства[1233].

Гитлер продолжал придерживаться своей тактики: сначала попытаться «заполучить» частную экономику для реализации своих проектов и, если не удавалось ее «убедить», дело — как он часто выражался — брать в свои руки, т. е. реализовывать с помощью создания государственных компаний. Другой пример, кроме создания заводов «Герман Геринг», — основание завода «Фольксваген» с помощью ДАФ. Этому также предшествовала ожесточенная борьба с промышленностью. Гитлер видел в автомобиле средство передвижения будущего, но только при условии, что удастся производить дешевый и, таким образом, доступный для широкой массы «народный автомобиль». Поэтому он сразу загорелся идеей конструктора Фердинанда Порше сконструировать такой автомобиль, но поставил условием значительное снижение конечной цены (которую Порше, сильно ужавшись, определил в 1550 рейхсмарок): «Должно быть возможным, — объяснил он конструктору, — подарить немецкому народу автомобиль, стоящий не больше, чем раньше средний мотоцикл»[1234]. Этот замысел был вполне реализуем как технически, так и экономически, но натолкнулся на отрицательную позицию частной экономики. Компании автомобильной промышленности саботировали проект с самого начала, поскольку опасались, что вырастят себе конкурента и поставят под угрозу сбыт существующих — более дорогих — моделей. С 1934 по 1938 г. действовавший по поручению Гитлера конструктор Порше «вел со всей германской автомобильной промышленностью тайную подпольную борьбу»[1235].

В разных речах, особенно на ежегодных автомобильных выставках, Гитлер критиковал германскую промышленность, не осознавшую, что автомобиль, если он действительно собирается стать транспортным средством будущего, должен быть не люксовым объектом для немногих, а доступным для широкой массы предметом потребления. Когда Гитлер наконец увидел, что ему не удалось «убедить» частных предпринимателей, он в рамках Четырехлетнего плана назначил «генерального уполномоченного» по автомобильному транспорту и основал завод «Фольксваген», который теперь, под руководством ДАФ, занялся реализацией проекта. На Международной автомобильной и мотоциклетной выставке 17 февраля 1939 г. Гитлер объявил, что пришел к выводу, «что в конце концов промышленность по собственной инициативе не может прийти к такой организации производства. Поэтому я решил для реализации всех этих задач назначить в лице полковника фон Шелля генерального уполномоченного, который в рамках Четырехлетнего плана будет издавать обязательные к исполнению всеми органами распоряжения»[1236]. В своей биографии Порше Квинт пишет: «То, что „Фольксваген“ стал автомобилем КДФ, что, в конце концов, Трудовой фронт в одиночку взял на себя строительство и финансирование завода и тем самым патронаж над всем автомобилем, что партайгеноссе Лей, чертовски мало понимавший в автомобилях, стал патроном этого авто, а его помощник д-р Лафференц с этого момента играл решающую роль во всем планировании, т. е. что государство в такой радикальной форме завладело идеей „Фольксвагена“, — все это результат трех с половиной лет интенсивных усилий поставить на колеса фольксваген с помощью германской автомобильной промышленности, которая через свой имперский союз pro forma — поскольку инициатива исходила от Гитлера, фюрера государства, и невозможно было открыто сказать нет — это приветствовала и поддерживала, но на самом деле по мере сил стремилась помешать»[1237].

Конфликты с частнокапиталистическим предпринимательством, которые мы подробно описали на примере споров с черной металлургией и автомобильной промышленностью, вели к усиливавшейся радикализации позиции Гитлера. В связи с разговором с Геббельсом о проблеме увеличения производительности предприятий Гитлер объяснил 14 февраля 1942 г., «что тут надо действовать непреклонно, что весь производственный процесс надо подвергнуть новой проверке и что предприниматели, не желающие подчиняться данным нами инструкциям, должны терять свои предприятия без учета того, что они при этом погибнут экономически»[1238].

По-прежнему оставаясь — по названным причинам — противником «полного обобществления», Гитлер, однако, больше не исключал национализацию важных отраслей промышленности, например «анонимных акционерных обществ», энергетики и других ключевых отраслей промышленности. 24 марта 1942 г. он заявил за столом: «Частную собственность как отдельное имущество обязательно надо защищать! Когда кто-то вкладывает часть результата своего труда в семейное имущество, то это нечто естественное и здоровое. Если это имущество состоит из фабрики, то эта фабрика — если семья происходит из здорового корня, наверняка лучше управляется одним из членов семьи и тем самым успешнее для всей народной общности, чем государственным чиновником. Поэтому он, Гитлер, решительно выступает за сохранение частной промышленности. Но так же решительно он против анонимного частного владения акцией. Не делая для этого ничего, акционер получает больше дивидендов, если рабочие акционерного общества прилежны, а не ленивы, или если во главе предприятия стоит гениальный инженер, или если спекулянт ведет дела акционерного общества. Если акционер настолько хитер, что анонимно участвует в нескольких акционерных обществах, то он извлекает чисто спекулятивную прибыль, не опасаясь потерь, которые он в ином случае не смог бы компенсировать. Он, Гитлер, всегда отвергал и боролся с этими спекулятивными доходами, получаемыми без труда. Если такие доходы кому-то и причитаются, то только всему народу, поскольку рабочие и инженеры, зарабатывающие эти повышенные доходы акционерного общества, иначе не получали бы зарплату, соответствующую их трудовому вкладу. Анонимные общества с привлекаемым капиталом должны поэтому быть отданы в руки государства, которое может выпускать государственные ценные бумаги с единообразной выплатой и определенным государственным процентом для тех, кто ищет экономичное вложение для своих сбережений»[1239].

Выводы, которые здесь делает Гитлер, по сути дела логично вытекают из его рассуждений в речи перед Дюссельдорфским промышленным клубом в 1932 г., разве что он, во-первых, счел бы неуместным делать эти выводы перед предпринимательской публикой и, во-вторых, возможно и сам еще не был готов додумать следствия из его посылок до конца. Вспомним: тогда Гитлер решительно отвергал легитимацию частной собственности ссылкой на то, что она всегда уже существовала. Единственная легитимация, которую он допускал, это результаты либо неравенство результатов. Рассуждения во время застольных бесед почти ровно 10 лет спустя суть лишь логические выводы из этой аргументации. Ведь тот, кто стрижет купоны, рантье, т. е. акционер, не может связать свою прибыль с личной работой на компанию, в которой он участвует. Иначе обстоит дело в семейном предприятии, где, хотя бы на поверхности, прибыль владельца выглядит наградой за его работу и готовность рисковать. Но вся тенденция современного капитализма ведет к крупным акционерным обществам и прочь от маленького семейного предприятия. Наступает растущее разделение между владельцами средств производства и теми, кто их использует. Этот феномен марксистско-ленинистская экономическая теория называет «паразитическим капитализмом». Н. Бухарин пишет, например: «Этот слой буржуазии является явно паразитическим; он развивает такие психические черты, которые роднят его с загнивающей аристократией в конце „старого порядка“ и верхушкой финансовой аристократии того же периода. Самой характерной чертой этого слоя, резко отделяющей его как от пролетариата, так и от буржуазии другого типа, является, как мы уже видели, ее отчуждение от экономической жизни: она не участвует непосредственно ни в производственной деятельности, ни в торговле: ее представители часто даже купоны стригут не сами»[1240]. Именно этот слой, в отличие от «буржуазии другого типа», имеет в виду и Гитлер, когда критикует анонимные акционерные общества и выступает против «дающегося без труда спекулятивного дохода», исключающего всякий экономический риск.

Существенны, однако, не эта критика Гитлера, а выводы, которые он делает. Теоретически возможны два. Один: назад к частному семейному предприятию, расчленение больших монополий, восстановление свободной конкуренции. Это, правда, только кажущаяся альтернатива, поскольку восстанавливает то состояние, которое с внутренней необходимостью ведет через процесс концентрации и централизации капитала опять к крупным монополиям и анонимным акционерным обществам. Этот вывод марксистская экономическая теория называет реакционной мелкобуржуазной критикой современного монополистического капитализма, в то время как «социалистическая альтернатива», естественно, гласит: национализировать крупные компании, т. е. перевести в государственную собственность.

Но именно этот вывод однозначно делает Гитлер, когда говорит, что «анонимные акционерные общества должны быть отданы в руки государства». Однако Гитлер шел гораздо дальше и требовал национализации энергетики. В только что процитированном монологе он рассуждает: «Энергетическая монополия принадлежит государству, которое выпускает государственные ценные бумаги и тем самым может заинтересовать людей в своей монопольной компании и поэтому прежде всего в себе самом. <…> То, что касается энергетики, касается и управления другими жизненно важными видами сырья: нефти, угля, железной руды, а также гидроресурсов. В этой части капиталистические компании должны быть устранены.

Подведем итоги сказанному. Гитлер выступал за обобществление следующих компаний:

• крупные акционерные общества

• энергетика

• все другие отрасли экономики, производящие «жизненно важное сырье», например железорудная промышленность.

В ходе дальнейших рассуждений Гитлер заявил, что он «уже в юности занимался проблемой капиталистического монопольного предприятия», критиковал «нечистые методы ведения дел в анонимных компаниях» и резко выступал против переплетения политических и экономических интересов[1241].

На следующий день, 25 марта 1942 г., Гитлер вновь обратился к этому комплексу вопросов. Он подчеркнул, что «и монополии, и тем самым монопольные прибыли рейх должен оставить в своих руках [имеются в виду монопольные прибыли в оккупированных восточных областях. — Р. Ц.]. Совершенно непонятно, как уже подумали о том, чтобы передать табачную монополию в оккупированных восточных областях господину Реемтсма (Филипп Реемтсма, табачный промышленник в Гамбурге); фюрер немедленно это запретил и подчеркнул, что табачная монополия с самого начала может принадлежать только рейху. Кстати, и в рейхе, как он, фюрер, уже давно требует, как можно скорее нужно ввести табачную монополию. По тем же причинам по ту сторону [т. е. в оккупированных восточных областях. — Р. Ц.] большая часть сельскохозяйственного имущества должна, как и раньше, остаться государственной собственностью, чтобы и прибыли от сельскохозяйственных доходов этого гигантского государственного имущества шли на пользу государству и для покрытия военных долгов. Независимо от этого необходимые излишки сельскохозяйственной продукции могут быть получены только в крупных хозяйствах»[1242].

Эти высказывания о запланированной организации экономики в оккупированных восточных областях особенно важны по следующим причинам: как мы покажем в следующем разделе (V), завоевываемое жизненное пространство на востоке было для Гитлера в первую очередь источником сырья и рынков сбыта, а не должно было служить исключительно для заселения крестьянами, как до сих пор предполагали исследователи. Этот вывод мог бы, однако, привести к недоразумению, согласно которому Гитлер начал войну с Россией с целью империалистической экспансии на службе монополистического капитала. Правильно как раз обратное, поскольку Гитлер, как доказывают только что процитированные высказывания, был за то, чтобы организация экономики на востоке с самого начала являлась делом государства.

Требуя, с одной стороны, национализации значительных частей германской промышленности, он, с другой стороны, испытывал опять-таки сомнения из-за вытекающей отсюда сверхцентрализации. Как мы покажем в параграфе VI.3.г, он критически относился к любой сверхцентрализации. При этом он оказывался в плену противоречия, потому что поддерживаемому им государственному руководству экономикой, а также тоталитарной политической системе как раз присущи централистские тенденции.

Это противоречие выражалось у Гитлера в известной непоследовательности, когда он 26 июля 1942 г. сказал за столом, что реорганизация энергетики не должна проходить «ни в форме государственного социализма, ни с централистской тенденцией». «В нацистском государстве», продолжал Гитлер, «государственная администрация естественным образом вмешивается в интересы отдельного человека, если это необходимо для общества. Нацистское государство может поэтому предоставить частной инициативе гораздо больше свободы, поскольку государство оставляет за собой право вмешаться в любой момент. Государство не должно, однако, брать в свои руки частную экономику; это привело бы к ужасающему засилью чиновников и тем самым к закостенению соответствующих сфер. Нацистское государство, напротив, должно поддерживать частную инициативу, насколько это возможно. В соответствии с этим он — начальство — представляет себе следующее положение: в принципе в будущем каждый крестьянин, имеющий подходящие условия, должен завести себе ветряной двигатель. Если крестьянский двор находится у ручья, тогда двор должен иметь возможность без проблем подключиться к ручью, чтобы производить для себя необходимую электроэнергию. Монополии определенных компаний, которые сегодня в значительной степени сдерживают частную инициативу отдельного соотечественника в области производства энергии, в принципе должны рухнуть. Кроме того, для коммун должно быть без проблем возможно самостоятельно производить электроэнергию, будь то с помощью угля или находящихся в их распоряжении гидроресурсов. Государственная администрация должна бы только радоваться, если отдельная деревня или отдельная городская коммуна сами обеспечивают себя энергией. Органы самоуправления провинций также должны сами позаботиться о производстве электроэнергии, где есть такая возможность. Чрезвычайно нежелательно, чтобы все малые и средние электростанции по возможности эксплуатировались рейхом, а не коммунами или органами самоуправления провинций. Кроме того, в будущем вполне должно быть возможно, чтобы владелец мельницы производил электроэнергию для себя и своей коммуны. Сама государственная администрация должна взять на себя те крупные предприятия водо- и энергоснабжения, которые необходимы для объединенных энергосистем». Гитлер заявил далее, что у него большие сомнения относительно централизма, который планирует Шпеер. В политической и экономической сфере «любой централизм, так уж сложилось, душит инициативы вокруг в стране». Главное, «чтобы энергетика была удалена от спекуляций частной экономики. В остальном нужно разрешить отдельному владельцу мельницы или отдельной фабрике собственное производство электроэнергии и, кроме того, позволить отдавать другим потребителям излишнюю энергию, которая им самим не нужна»[1243].

Эти рассуждения Гитлера, связанные со сделанными ранее предложениями специалиста по энергетической политике и нацистского экономического теоретика д-р-инж. Лавачека[1244], явно частично противоречат высказанным Гитлером за несколько месяцев до этого соображениям, направленным на национализацию всей энергетики[1245].

Мы можем зафиксировать у Гитлера две альтернативные концепции, которые наверняка можно было бы дополнить, но которые все-таки являются выражением того факта, что он до последних лет своей жизни был в плену принципиального противоречия: с одной стороны, он был яростным представителем идеи «примата политики», или — как он выражался — «вторичной роли экономики». Одним из средств реализации примата политики было как раз обобществление широких сфер экономики. С другой стороны, у Гитлера сохранялся скепсис в отношении полного обобществления. Этот скепсис вытекает из другой аксиомы его мировоззрения: как социал-дарви-нист, он ценил принцип конкуренции как движущую силу экономического прогресса и роста и опасался, что «полное обобществление» может привести к бюрократизации, сверхцентрализации и удушению частной и коммунальной инициативы. На этом основано часто подчеркиваемое — особенно в речах до 1935 г. — признание частной собственности. Правда, принцип частной собственности пережил у Гитлера существенную модификацию, поскольку он отвергал неограниченную власть владельцев в отношении вида, объема и времени осуществления инвестиций.

Подобно тому как мы констатируем, начиная с 1935 г., а особенно с 1941–1942 гг., что Гитлер все принципиальнее и резче критиковал систему рыночной экономики и становился убежденным сторонником государственного руководства экономикой, так же мы можем зафиксировать — это результат настоящего раздела — тенденцию его большей открытости в отношении концепций обобществления.

Война была, разумеется, неподходящим моментом для реализации столь радикальных концепций обобществления, какие разрабатывал Гитлер во время застольных бесед, например в марте 1942 г. В этом отдавали себе отчет и Гитлер, и ведущие национал-социалисты, которым и так уже с трудом удавалось унимать страхи предпринимателей по поводу обобществления. Одна из записей Гиммлера от 21 октября 1942 г. гласит, что «во время войны» (!) «основательное изменение нашей тотально капиталистической экономики невозможно». Каждый, кто на нее «нападет», навлек бы на себя травлю[1246]. Ситуации войны — самый плохой момент для провокации внутриполитических конфликтов прежде всего с теми группами, от которых зависело функционирование военной экономики. Одновременно именно гиммлеровские СС пытались создать предпосылки для радикального переструктурирования экономического порядка и оттеснения частного капитализма за счет форсированного строительства предприятий СС, объединенных в гигантский концерн «Deutsche Wirtschaftsbetriebe GmbH».

В подготовленном одним гауптштурмфюрером СС в июле 1944 г. докладе на вопрос: «Зачем СС занимаются экономикой?» дается следующий ответ: «Этот вопрос задают особенно те круги, которые думают чисто капиталистически и без удовольствия наблюдают, что возникают предприятия, которые являются государственными или по меньшей мере носят характер государственных. Время либеральной экономической системы требует примата экономики, т. е. сначала экономика, потом государство. Национал-социализм встает, напротив, на другую точку зрения: государство приказывает экономике, не государство для экономики, а экономика для государства»[1247].

Отсюда ясно, до какой степени программные высказывания Гитлера становятся и на нижнем уровне лейтмотивом практической политики. От создания максимально возможного крупного СС-концерна ожидалось, по мнению Энно Георга, что на этой основе после войны можно будет в еще большей степени, чем до сих пор, перестроить экономику рейха в направлении еще более жестко организованной «государственной командной экономики». «Вряд ли можно сомневаться, что при продолжительном существовании национал-социалистического господства процесс расширения экономических компаний СС был бы продолжен. Многочисленные проекты, которыми собирались заняться после войны, содержатся в документах. Из-за такого развития система частной экономики, формами и правовыми нормами которой оппортунистически пользовались СС, подрывалась бы чем дальше, тем больше. Растущая аккумуляция СС-экономики уже открыла путь к функциональному и структурному изменению важных сфер германской экономики»[1248]. Реальное развитие навсегда вело — под лозунгом «государство приказывает экономике» — к оттеснению частного капитализма, и Гитлер приветствовал эту тенденцию.

Наше исследование показало, что огульный тезис, согласно которому Гитлер был убежденным сторонником частной собственности и противником обобществления, в таком виде несостоятелен, поскольку скрывает противоречия — и развитие — его экономических воззрений. Гитлер размышлял над экономическими вопросами гораздо дифференцированнее, чем до сих пор предполагалось. Он искал систему, которая связывала преимущества частной инициативы и экономической конкуренции с преимуществами государственного управления экономикой, включая возможности обобществления определенных отраслей экономики.

7. Гитлеровская «критика капитализма» в ранних речах

В предыдущих главах ясно показано, что Гитлер был критиком капиталистической системы, хотя и вполне ценил некоторые ее преимущества, прежде всего принцип конкуренции. Наше исследование показало, что эта критика обосновывалась рационально, притом что с понятием «рациональность» необязательно должна быть связана положительная оценка, поскольку она может служить, как в системе Третьего рейха, в конечном итоге человеконенавистническим целям. Гитлеровская критика вызывалась, во-первых, противоречием между частными интересами прибыли и интересами государства, которые были для него тождественны запросам «народной общности». Его требование «примата политики» было направлено против доминирования частнокапиталистических интересов прибыли и включало в конечном итоге как требование замены рыночной экономики экономикой плановой, так и возможность обобществления определенных частей экономики, если противоречие между отдельными частными интересами и интересами «народной общности» не могло разрешиться иначе. Во-вторых, Гитлер критиковал тот феномен, который в марксистской политэкономии именуется «анархией производства», т. е. он выводил из противоречия между рациональностью отдельного предприятия и бесплановостью всей экономики требование активного экономического планирования государством.

Мы еще раз свели вместе эти два ключевых пункта его критики, чтобы показать, как сильно отличается «критика капитализма» в его ранних речах от его позднейших воззрений. Ведь в то время как позднюю критику капитализма Гитлером, соглашайся с ней или нет, вполне можно назвать рационально обоснованной, это вряд ли в той же мере можно сказать о его ранних экономических взглядах. В то же время они не лишены «теоретической» основы, поскольку находились под решающим влиянием сформулированной инженером Готтфридом Федером теории «процентного рабства». Хотя эта теория претендовала на то, чтобы быть антикапиталистической, она одновременно — как мы покажем — была диаметрально противоположна марксистской экономической теории, чего о поздних экономических воззрениях Гитлера в такой форме сказать нельзя.

В своей программной речи на тему «Почему мы антисемиты?» Гитлер представил 13 августа 1920 г. свои взгляды, которые мы сначала хотим процитировать подробно. Он заявил, что национал-социалистов упрекают в том, что они борются не с промышленным капиталом, а только с биржевым и ссудным капиталом. Но с промышленным капиталом никак невозможно бороться. «Что такое промышленный капитал? Это фактор постепенно меняющейся величины, только относительное понятие. Что он когда-то собой представлял: игла, нить, мастерская и несколько грошей, которые были у портного в Нюрнберге в XIII веке. Это была сумма того, что ему было нужно для работы, т. е. инструмент, мастерская и определенная сумма, чтобы он мог прожить определенное время. Постепенно из маленькой мастерской возникла большая фабрика, и мы видим практически то же самое: из в свое время маленькой ткацкой рамки возник ручной ткацкий станок и механический ткацкий станок, но последний — такой же инструмент, как когда-то ткацкий станок самого примитивного вида. А мастерская, когда-то маленькая комнатушка, комната, стала большой фабрикой. Но мастерская и инструмент, машина и фабрика сами по себе есть не ценность, которая сама производит ценность, а только средство для цели, создающее ценность, когда ими работают. То, что создает ценность, — это работа, а маленький грош, который тогда, может быть, имел мелкий мастер-ремесленник, чтобы пережить трудные времена, увеличился в десятки, в сотни раз и сегодня стоит опять перед нами — только теперь мы называем его капиталом для продолжения существования предприятия в плохие времена, т. е. оборотным капиталом. Тут я хочу кое-что подчеркнуть! Инструмент, мастерская, машина или фабрика и оборотный капитал, т. е. промышленный капитал, вы вообще не можете с ним бороться. Это первый большой обман, который совершается с нашим народом, и его совершают, чтобы отвлечь от настоящей борьбы, оторвать от капитала, против которого следует и нужно бороться: против ссудного и биржевого капитала»[1249].

Реконструируем для начала понятие капитала у Гитлера. Капитал он определяет как «инструмент, мастерскую, машину или фабрику и оборотный капитал». С точки зрения «буржуазного» учения о национальной экономике, это совсем не обязательно неверно, поскольку и оно определяет капитал как «производящее средство производства». Но, с марксистской точки зрения, Гитлер путает сущность и форму проявления капитала.

Это смешение сущности и формы проявления капиталистических производственных отношений еще больше бросается в глаза в его различении «биржевого и ссудного капитала» и «промышленного и оборотного капитала». Биржевой и ссудный капитал, полагает Гитлер, «возникает принципиально иным путем. В то время как самый мелкий мастер-ремесленник зависит от судьбы, которая может коснуться его в течение дня, от общей ситуации, в Средние века, возможно, от размера города и его процветания, от безопасности в этом городе, сегодня этот капитал, т. е. промышленный капитал, привязан также к государству, народу, зависит от стремления народа к работе, зависит и от возможности достать сырье и предложить работу, найти покупателей, которые действительно купят работу, и мы хорошо знаем, что крах государства может при определенных обстоятельствах сделать самые большие ценности ничтожными, обесценить их в отличие от другого капитала, биржевого и ссудного капитала, на который равномерно начисляются проценты, без учета того, погибает или нет владелец, на счету которого лежат эти 10 000 марок. Долги остаются на счете. Здесь мы видим первую возможность, а именно что эта форма умножения денег, не зависящая от всех событий и происшествий обычной жизни, неизбежно, поскольку ей никто не мешает и она всегда протекает равномерно, постепенно приводит к гигантским капиталам, так что у них в конце концов остается только одна болезнь, а именно трудности с их дальнейшим размещением. Для того чтобы разместить эти капиталы, нужно переходить к тому, чтобы разрушать целые государства, уничтожать целые культуры, убирать национальную промышленность, не для того, чтобы социализировать, а для того, чтобы бросить все это в пасть этого международного капитала; ведь этот капитал интернационален; как единственный на этой Земле, который вообще интернационален, интернационален он потому, что его носители, евреи, интернациональны в силу своего распространения по всему миру. И уже тут каждый должен был бы схватиться за голову и сказать себе: если этот капитал интернационален потому, что его носители, евреи, распространены по всему миру, то безумием должно быть думать, что с этим капиталом могут бороться на международном уровне те же представители этой расы. Так этот капитал рос и сегодня господствует практически на всей Земле, с неизмеримыми суммами, непостижим в своем большом размахе, неимоверно растущий и — вот что самое плохое! — полностью коррумпирующий весь честный труд, ибо ужасное в том, что обычный человек, который должен сегодня нести груз для начисления процентов на эти капиталы, должен видеть, как ему, несмотря на трудолюбие, прилежание, экономность, несмотря на настоящую работу почти ничего не остается, чтобы питаться, и еще меньше, чтобы одеваться в то время, когда слой этой расы распространяется в государстве, который не занят никакой другой работой, кроме как собирать для себя проценты и отрезать купоны. Это деградация любой честной работы, ибо каждый честно работающий человек должен сегодня спросить себя: есть ли смысл, что я вообще вкалываю? Я ведь никогда ничего не достигну, а там люди, которые без всякой деятельности — практически — не только могут жить, но и практически еще и господствуют над нами, и в этом и есть цель. Должен быть разрушен один из основных устоев нашей силы, а именно моральный взгляд на труд, и в том и была гениальная мысль Карла Маркса, что он исказил нравственное представление о труде, что он всю массу людей, вздыхающих под капиталом, организует для разрушения национальной экономики и для защиты международного биржевого и ссудного капитала»[1250].

Подведем итог: Гитлер проводит различие прежде всего между (национальным) оборотным, или, соответственно, промышленным, капиталом, с одной стороны, и (международным) биржевым и ссудным капиталом, с другой стороны. В то время как промышленный капитал зависит от работы, добывания сырья, возможностей сбыта и т. д., биржевой и ссудный капитал представляет собой «форму увеличения денег, независимую от событий и инцидентов обычной жизни». Носитель этого капитала — еврей, который, будучи единственной «интернациональной» расой, только и может быть слоем носителей этого капитала. Гениальный обман марксизма состоит в том, чтобы нападать на национальный экономический либо промышленный капитал, щадя при этом международный биржевой и ссудный капитал.

И здесь снова обнаруживается, что так называемая критика капитализма Гитлером представляет собой противоположность Марксовой теории. Когда Гитлер утверждает, что начисление процентов на биржевой и ссудный капитал протекает независимо от нарушений общественного производственного процесса и именно этот капитал является действительным источником эксплуатации[1251], в то время как прибыль предпринимателя является вознаграждением за проделанную им «умственную работу», то он, правда, правильно описывает видимость, которую имеют производственные отношения на поверхности буржуазного общества, не проникая в их сущность.

В конце концов — гласит марксистская теория — на поверхности буржуазного общества кажется, что эксплуатация берет свое начало в сфере обращения, а не в сфере производства. Так можно было бы — с точки зрения марксизма — объяснить экономический мотив ненависти Гитлера к евреям. Поскольку в торговле, в банковском деле и т. д. на основе известных исторических обстоятельств евреи были представлены очень мощно, Гитлер идентифицирует их как настоящих эксплуататоров. Так как он локализует сферу обращения как место эксплуатации, его теория, какой бы ложной она ни была, внутри себя вполне логична. Так же логично, что он должен воспринимать марксизм как еврейское средство отвлечения от живущего на проценты биржевого и ссудного капитала как истинного источника эксплуатации — теория, которая в его глазах подтверждалась тем, что не только многие «биржевые и банковские капиталисты», но и многочисленные вожди марксистского рабочего движения были евреями.

31 августа 1920 г. Гитлер заявил: «Карл Маркс, основатель красного Интернационала, был сознательным шулером социальной мысли. <…> Он ведет борьбу против промышленного капитала, но оставляет нетронутым ссудный капитал евреев, так как он еврей. Германский промышленный капитал насчитывает 15 миллиардов, ссудный капитал 300 миллиардов».

В сообщении газеты «Народный наблюдатель» об этой речи подчеркивается, правда, что Гитлер критикует живущий на проценты капитал из принципа, а не только потому, что он «еврейский»: «Мы боремся, — говорит Гитлер, — с любым крупным капиталом, будь он германским или еврейским, если он основан не на творческом труде, а на принципе процента, дохода, дающегося без труда»[1252].

Различение промышленного и ссудного капитала находит место в многочисленных ранних речах Гитлера. 10 сентября 1922 г. он сказал на собрании НСДАП: «Этот капитал, промышленный капитал, работает творчески. Ссудный капитал действует разрушающе. Промышленный капитал создает жертвенным трудом произведения, неприкасаемый ссудный капитал удовлетворяет без собственного труда лишь эгоизм его владельца, он несет процент, он увеличивается за счет других»[1253]. Главные отличия, которые он видел между промышленным и биржевым капиталом, показывают краткие тезисы к речи 22 ноября 1922 г.[1254]:

В предыдущей главе мы показали, что Гитлер считал частную собственность легитимизированной через принцип результата. Поэтому он признавал идею частной собственности как выражение имеющего для него очень большое значение «принципа личности». Здесь обнаруживаются определенные связи с критикой Гитлером биржевого и ссудного капитала. Существенно, с его точки зрения, то, что последний совершенно независим от трудолюбия и таланта, как промышленный капитал. Промышленный капитал «личностный», биржевой капитал «безличен».

Хотя в своих поздних речах и прочих высказываниях Гитлер гораздо основательней критиковал капитализм и только что представленные идеологические конструкции практически не играли никакой роли, тем не менее по отдельным пунктам обнаруживается преемственность с его ранними воззрениями. Когда Гитлер выступал за национализацию «анонимных» акционерных обществ и в этой связи настойчиво указывал на то, что акционер получает «чисто спекулятивные прибыли, без потерь» и риска и что он постоянно отвергал этот, полученный без труда спекулятивный, доход и боролся с ним»[1255], становится видно, что для обоснования своих планов он все еще привлекал идеологию Федера. Такие отсылки имели, правда, лишь маргинальное значение.

В начале своей политической карьеры Гитлер находился, однако, как он настоятельно подчеркивает в «Майн кампф», под глубоким впечатлением от теорий Федера. Когда он начал освобождаться от этих представлений, нельзя установить определенно. Однако один пассаж в «Майн кампф» указывает на то, что он уже достаточно рано — по крайней мере, в первом приближении — осознал проблематичность федеровской теории: «Любая, даже лучшая, теория становится опасностью, когда воображает, что является самоцелью, а на самом деле она лишь средство для таковой, — но для меня и всех истинных национал-социалистов есть лишь одна доктрина: народ и отечество. Каждая мысль и каждая идея, каждое учение и все знания должны служить этой цели. С этой точки зрения надо все проверять и, в зависимости от целесообразности, применять или отвергать. Так ни одна теория не застынет, превратившись в смертельную доктрину, поскольку все должно служить лишь жизни»[1256]. Этими, относящимися к теории Федера, замечаниями Гитлер хотел намекнуть, что для него учение официального экономического теоретика партии не догма, поскольку, вероятно, предварительно уже осознал проблематичность ее практической реализации[1257].

Как известно, в конце 20-х либо в начале 30-х годов Гитлер все больше отдалялся от Федера, чья «карьера» с освобождением с поста статс-секретаря в имперском министерстве экономики в августе 1934 г. закончилась навсегда. Потом Федер был лишь профессором в Берлинском техническом университете на кафедре поселений, планирования территории и городского строительства. Эта «карьера» Федера отражает изменение экономических воззрений Гитлера. Сам он в начале своей политической деятельности, очевидно, довольно мало понимал в экономике. Правда, в написанном 29 ноября 1921 г. наброске автобиографии он утверждал, что с 20 до 24 лет занимался «основательным изучением учений о национальной экономике»[1258], однако в этом можно усомниться, учитывая ту неопытность в сфере экономической политики, которая отражается в его процитированных выше речах, равно как и в его высказывании, что он изучал «Капитал» Маркса[1259]. В то же время Гитлеру, очевидно, удалось в течение жизни, по крайней мере частично, наверстать упущенное. Во всяком случае, по свидетельству Вагенера, он придавал вопросам экономической политики большое значение. Вагенер пишет, что Гитлер «не был человеком, оставлявшим за экономикой примат все равно в какой области». С другой стороны, он подчеркивает, что полностью разделял его мнение о важности экономической и социальной политики. «Я не сомневался», продолжает Вагенер, «что для Национал-социалистической рабочей партии создание непременно ясной направленности и установление несомненных директив в области экономической и социальной политики были conditio sine qua non. И я постоянно находил у Гитлера полное понимание и поддержку, когда говорил с ним об этих вопросах»[1260].

Циглер, знакомый с Гитлером генерал-интендант Немецкого национального театра в Веймаре, пишет в своих мемуарах на основе личного опыта, «что идеи Гитлера по всем вопросам экономики, народного хозяйства, валютной системы, мировой экономики и самых разных отраслей промышленности, вплоть до самых сложных вопросов снабжения рудой и топливом, были глубоки» и что его рассуждения перед экономистами (свидетелем которых был Циглер), «свидетельствовали об изумляющем владении материалом»[1261]. Эти оценки Циглера, в компетентности которого для оценки таких вопросов следует, вероятно, усомниться, могут быть преувеличенными, но, до известной степени, определенно справедливы для «позднего Гитлера», в то время как «ранний Гитлер», очевидно, интересовался экономическими вопросами, но был сначала настолько неопытен, что сделал теории Готтфрида Федера основой его так называемой «критики капитализма».