Гитлер: мировоззрение революционера

Известно, что Гитлер был решительным противником демократии и стремился заменить эту форму правления и общества другой. Менее известно, однако, используя какие аргументы он подвергал критике демократическую систему, и прежде всего то, как оценивается значимость отдельных направлений аргументации. Ниже мы хотим представить наиболее важные обвинения, выдвинутые и чаще других приводимые Гитлером против демократии. При этом следует различать следующие основные линии аргументации:

• критика «принципа большинства»,

• критика «политики интересов» (критика плюрализма),

• демократия как форма правления капитала,

• демократия как признак упадочничества и слабости.

а. Критика «принципа большинства»

Один из аргументов, наиболее часто выдвигавшихся Гитлером против демократической формы правления, направлен против основного пункта этой системы, а конкретно против принципа принятия решений большинством, проявляющегося прежде всего на выборах. Отношение Гитлера к массам было двойственным: с одной стороны, он признавал важность масс в современном обществе, прежде всего сознавая, что революционное движение должно было быть массовым движением, с другой стороны, он считал массы глупыми и не способными составлять суждения.

Смысл демократии, по сделанному 28 июля 1922 г. Гитлером высказыванию, означает «стадоподобное обольшинствовление интеллекта и истинной энергии, деленное на численность мертвой массы»[1516]. Из-за того, что марксизм отрицает «ценность личности» и идею авторитета, «ставится заслон свободе действий и творческим возможностям личности, на гений лидера накладываются кандалы, парализующие любое свободное проявление дарования, а вместо всего этого появился демократический принцип вынесения решений большинством, которое всегда означает только победу более подлого, худшего, слабого и прежде всего более трусливого, безответственного. Личность убивается массой»[1517].

Критика Гитлером принципа большинства связана также с его социал-дарвинистской философией, поскольку он всегда рассматривал массы как «безответственные» и «трусливые», в то время как храбрость и героизм находили воплощение якобы только в «историческом меньшинстве» и отдельной, обособленной личности: «Всякая истинная сила является свойством немногих людей, иначе у нас не было бы слова „герой“, — заявил Гитлер 30 октября 1923 г. и продолжил: «Людская масса состоит из людей средних способностей, из демократов. Но из ста слепцов не получится сделать хотя бы одного зрячего, из тысячи трусов не получится ни один герой, из ста тысяч парламентариев не выйдет ни один государственный деятель. Люди трусливые выбирают себе в лидеры опять же самых трусливых, чтобы им не нужно было бы проявлять героизм, а глупцы выбирают самых глупых, чтобы у каждого было ощущение, что они все-таки немного превосходят вождя. Народ, который подчинен решениям большинства, обречен на гибель»[1518].

Мы уже видели в описании отношения Гитлера к буржуазии, какое значение придается обвинению в «трусости» в контексте его социал-дарвинист-ского мировоззрения. Только исходя из этой причины можно понять «поклонение героям» у Гитлера, которое Ваппу Тальгрен справедливо назвал существенной чертой его мировоззрения[1519]. Но поскольку массы вовсе не состоят из «героических фигур», как утверждал Гитлер, то они опять же ищут в качестве своих представителей трусливых парламентариев, опасающихся брать на себя ответственность. На допросе во время Мюнхенского процесса после ноябрьского путча 1923 г. Гитлер сказал, что решение большинства «всегда будет отрицательным. Это ведь люди менее значительные, худшие. Решения большинства всегда отличаются слабостью. Выигрывает в конце концов только тот, кто умеет перетягивать на себя большинство, дергая за нужные нити, находящиеся в его руках»[1520].

Какой опыт заставил Гитлера стать столь ярым противником парламентской демократии, можно только догадываться. Гитлер писал в «Майн кампф», что хотя он с давних пор ненавидел (австрийский) парламент, «но не как институцию саму по себе. Наоборот, как человек, настроенный на свободомыслие, я просто не мог себе представить никакой другой возможности правления, потому что мысль о какой-то диктатуре показалась бы мне, учитывая мое отношение к дому Габсбургов, преступлением против свободы и против любого здравого смысла». А еще он, по его словам, испытывал определенное восхищение английским парламентом[1521]. Сложно сказать, правда это или нет. Гитлер также утверждает, что поначалу он отрицательно относился к антисемитизму и положительно относился к социал-демократии[1522], но вполне возможно, что здесь речь идет только лишь об искусной риторической тактике, призванной «наставить на путь истины» читателя, расписав историю собственного «обращения на путь истины». Гитлер пишет, что он с самого начала враждебно относился к австрийскому парламенту; более того, он считал его «недостойным великого примера», т. е. примера британского парламента, потому что из-за всеобщего избирательного права произошло обольшинствовление германской общности в государстве Габсбургов. Посетив много раз парламентские заседания и получив впечатление хаотической неразберихи, он, однако, пришел к принципиальному неприятию парламентской демократии. «Что меня в первую очередь и больше всего навело на размышления, так это очевидное отсутствие какой-то индивидуальной ответственности. А разве замысел какой-либо ответственности не связан с индивидуумом? Но можно ли на практике возложить на руководящее лицо в правительстве ответственность за действия, возникновение и осуществление которых следует занести исключительно на счет воли и склонности большого числа людей?» Всякое гениальное деяние в этом мире есть «видимый протест гения против инертности массы». Разве кто-то верил, по словам Гитлера, в то, «что прогресс этого мира… происходит из мозгов большинства, а не из умов отдельных лиц?» Но когда демократическо-парламентский принцип принятия решений большинством отвергает авторитет личности и ставит на его место «численность соответствующей толпы, то это означает погрешение против аристократической основной идеи природы, хотя, впрочем, его восприятию дворянства никоим образом не нужно было бы воплощаться в нынешнем упадке нашего высшего слоя из десяти тысяч человек». Парламентская система неизбежно ведет к «невероятному переполнению всей политической жизни самыми низменными явлениями наших дней. В той мере, в какой истинный лидер будет отходить от политической деятельности, которая по большей части не будет состоять из творческих достижений и работы, но в большей степени из махинаций и стараний привлечь на себя благосклонность большинства, в такой мере этакие делишки будут соответствовать мелкому духу и именно этим его и привлекать». А великие умы, гениальные личности наверняка отказались бы быть «покорными слугами тупоумных бездарей и пустозвонов, да и наоборот — представителями большинства, то есть глупости, заключающейся в том, чтобы ничего не ненавидеть пламеннее, чем превосходящего тебя по уму человека». Если, несмотря на это, вдруг в виде исключения нашлась бы истинная личность, готовая управлять в рамках этой системы, то ее, если ей вообще удастся занять важный пост, немедленно единым фронтом большинства и безответственности вытеснят с такой должности. Продолжая выдвигать аргументы, Гитлер утверждает, что политическая понятливость широких масс якобы недостаточно развита, чтобы они могли самостоятельно прийти к определенным общим политическим взглядам и подобрать подходящих для этого людей. Так называемое «общественное мнение» определяется прессой, и потому «политическое мнение масс представляет собой лишь конечный результат подчас невероятно упорной и тщательной обработки душ и умов». Ну а большинство избранных в конце концов парламентариями вовсе не демонстрировали опыт или компетентность для принятия решений по тем вопросам, которые выносились на обсуждение в парламенте: «Решающая роль всегда будет задаваться большинством невежд и неумех, ведь состав этого учреждения остается неизменным, в то время как поступающие на рассмотрение проблемы распространяются почти на все сферы общественной жизни, а потому требовали бы постоянной смены депутатов, которые делают о них суждения и принимают решения. Ведь это же неприемлемо, чтобы отдавать решения по уличному движению и транспортным делам в руки тех же людей, как, скажем, вопросы высокой внешней политики. Тогда это должны были бы быть сплошь не иначе как универсальные гении, а такие действительно появляются едва ли хоть раз в несколько столетий. К сожалению, здесь дело идет чаще всего вообще не о „светлых головах“, а о дилетантах, столь же ограниченных, сколь и тщеславных и напыщенных, об умственном полусвете наихудшего сорта»[1523].

Аргументы, используя которые Гитлер в своих речах атаковал демократию, повторяются снова и снова, достигая кульминации в обвинении в том, что массы не обладают компетентностью для принятия политических решений, и в том, что ими манипулирует пресса[1524]; созидательными никогда не бывают они, а только отдельное лицо (например, изобретатель)[1525], но самое главное вот что: большинство никогда не воплощает в себе энергию, смелость, проницательность и дальновидность[1526], а всегда только трусость, некомпетентность, глупость, невежество, серость, слабость и половинчатость[1527]. На первом месте среди обвинений стоит глупость, с одной стороны, а также трусость и слабость — с другой.

В своих пропагандистских выступлениях Гитлер часто приводил армию или другие сферы жизни в качестве примеров абсурдности принципа принятия решений большинством. Так, в своей речи 6 августа 1927 г. он заявил: «Или если бы я сказал: армия будет теперь управляться на демократических принципах, а это значит, что в будущем каждая рота будет решать голосованием, хочет ли она идти в наступление или она не хочет наступать, и большинство проведет голосование о том, как наступать и куда наступать, с чем наступать и так далее. Простой рядовой человек наверняка сказал бы тогда: это означает разгром армии. Или вот если бы ему сказали, что железная дорога теперь будет устроена так, что все железнодорожники будут решать голосованием, какие составы будут ходить и когда будут ходить поезда, а стрелочники будут голосованием решать, переводить ли стрелки или нет, тогда бы он сказал: это означает крушение. Да, ты знаешь, что вся структура государства на этом принципе просто невозможна, но это не меняет ничего в том, что ты отдаешь принятие решений в руки большинства, то есть индивидуальное достижение, а его ты, вообще-то, весьма ценишь, ты подбрасываешь на усмотрение прихоти глупости, соизволению большинства»[1528].

Гитлер старался довести демократию до абсурда или выставить ее на посмешище, утверждая, что судьба нации при некоторых обстоятельствах может зависеть от одного голоса, а именно от голоса телятницы «Куфройляйн Ценци». Вот один из таких примеров риторики Гитлера: «То есть может случиться, например, что идет голосование о том, должна ли Германия пойти по внешнеполитическому пути или по какому-то другому, вот проходит голосование, и в конечном счете оно зависит от одного человека, скажем Иеронимуса Оберхубера, который тем или иным способом будет формировать внешнюю политику Германии. И вот этот человек отдает свой голос. Но теперь представьте себе, как он сам был избран! А ведь его самого опять же избрали только большинством в один голос, и этот голос принадлежит телятнице. Этой фройляйн Ценци пришлось пойти на выборы. Вообще-то, ей идти не хотелось. Но благодаря увещеванию духовного лица и его совету она почувствовала необходимость пойти. Ей было сказано, что крестик надо поставить на номер 7. Этому бюллетеню Оберхубер обязан тем, что его избрали. Подумать только, этой добропорядочной даме немецкая нация обязана своими достижениями во внешней политике. Таких барышень болтается достаточное количество. Найти их можно в самых благородных семьях»[1529].

Гитлер привел следующий аргумент: вполне возможно, «что даже очень мудрые люди не в состоянии прийти к совершенно ясному заключению по особо трудным вопросам. И это, однако, по существу означает капитуляцию руководства, когда оно передает именно такого рода проблемы на публичное рассмотрение и вынесение соответствующих оценок. Ведь этим оно предполагает, что у широких масс большие умственные способности, чем обладает само руководство»[1530].

Следствием, проистекающим из аргументации Гитлера, является, конечно же, то, что «общенародные референдумы», проводившиеся в Третьем рейхе, не должны были служить принятию решений или вовсе даже нахождению истины, поскольку в таком случае они были бы выражением принципа большинства, который он презирал. Хотя Гитлер и другие нацистские лидеры все же достаточно серьезно относились к результатам этих голосований, тем не менее — как подчеркивал сам Гитлер в многочисленных выступлениях[1531] — на переднем плане находился пропагандистский эффект того, что другим странам демонстрировалось единство немецкого народа. Выступая перед руководителями округов в орденсбурге Фогельзанг 29 апреля 1937 г., он заявил, что не следует обременять людей чем-то, что будет тяжкой головоломкой даже и для лучших умов: «Я приведу вам только один пример. Недопустимо, что, например, партийный лидер (партайфюрер) какое-то решение, скажем, прокручивает в своей голове и обсуждает его со своим приближенным, а по поводу этого решения даже самые лучшие умы не могут прийти к однозначно единому пониманию, но вот этот партайфюрер берет и это решение, о котором он не смог прийти к единству даже со своими лучшими сотрудниками, выносит народу. То есть, иными словами, он предполагает, что народ толковее его самого и всех тщательно отобранных им сотрудников»[1532]. В качестве примера Гитлер назвал сложную ситуацию с принятием решений перед вторжением в демилитаризованную Рейнскую область. В такой ситуации нелепо «маленького червяка в обличье человека, который изо дня в день трудится под открытым небом, который по всему своему образованию, по всему своему разумению, по знаниям своим вовсе не способен быть в состоянии как-то оценить масштабы этих проблем» обременять такими решениями. Ему могли бы возразить, продолжает Гитлер, что он ведь тоже ходил на референдум. «Но я сначала дело сделал. Сначала сделал дело, но, правда, в этом случае я просто хотел показать остальному миру, что за моей спиной стоит немецкий народ, вот в чем суть. Если бы я придерживался убеждения, что немецкий народ, может быть, в этом вопросе мог бы не совсем согласиться, я бы все равно действовал, но я не стал бы потом проводить референдум. Я бы тогда сказал: вот это я беру на свою ответственность. Но ведь совершенно ясно, что кто-то должен принять решение; кто-то должен найти в себе силу решить вопрос»[1533]. Мы увидели теперь, используя какие аргументы Гитлер подвергал критике основной демократический принцип принятия решений большинством. Однако Гитлер также знал, что демократическая система не исчерпывается голосованием на референдумах, что она организуется в партии и группы по интересам, перед которыми стоит задача формирования политической воли и осуществления выражения интересов, на что человек-одиночка не способен.

б. Критика Гитлером плюралистической системы: всеобщее благо против «политики интересов»

В число коренных убеждений плюралистической социальной теории входит то, что индустриальное общество пронизано сетью противоположных интересов. Эта неоднородность признается, к гомогенному обществу как к цели не стремятся. Всеобщее благо, такова аргументация сторонников теории плюрализма, априори не может быть определимо, а формируется апостериори из конфликтов и компромиссов социальных групп, следовательно реализация всеобщего блага есть результат политической конкуренции[1534].

Гитлер подвергает критике демократическую систему, поскольку отрицает тезис о том, что всеобщее благо автоматически является результатом представления единичных интересов. По его мнению, следует в большей степени проводить в жизнь и представлять общие интересы государства по сравнению с особыми интересами отдельных групп. Но это может сделать только сильное государство, организованное на принципе вождизма, во главе которого стоят люди, осознающие, что правильно и необходимо для всеобщего блага.

Классовую и партийную политику, которая, на взгляд Гитлера, воспринимала и реализовывала только конкретные интересы какого-либо одного класса или партии и поэтому была «вредна для народа», он противопоставлял в своих выступлениях «народной политике», которая представляла «интересы народа в целом»[1535]. Надлежит противостоять всем партиям, сказал Гитлер 18 октября 1928 г., «которые хотят преимущественно представлять профессиональные интересы». Одной из причин, по которой Гитлер критикует эту политику, является его точка зрения о том, что в плюралистической демократии краткосрочные интересы доминируют над долгосрочными и что отдельные партийные группы и группы по интересам не в состоянии распознать долгосрочные задачи на будущее и заняться их реализацией. Партии действуют по принципу «После нас хоть потоп!»: «Так будем же стараться извлекать немедля ту выгоду, которую можно извлечь. Этот принцип преступен. Он постепенно приведет народ к уничтожению. И здесь важно, чтобы было сказано: то, что вы делаете, — бессовестно. Вы сегодня не задумываетесь о будущем. Но когда-то наступит будущее, которое проклянет вас»[1536].

Политическим партиям он ставил в вину, что они не преследуют долгосрочных перспектив, да еще и оправдывают свою мелкотравчатую текущую политику фразой Бисмарка о том, что политика — это искусство возможного. Бисмарк, однако же, как пишет Гитлер в своей «Второй книге», держал в уме «точно очерченную и четко определенную политическую цель». Было бы наглостью пытаться приписывать ему, что «он смог свершить дело всей своей жизни только благодаря тому, что скопились соответствующие политические возможности, а не благодаря тому, что совладал с той или иной возникшей ситуацией с прицелом на ту политическую цель, которая представлялась ему в его замыслах. У его преемников нет ни политической цели, ни даже хотя бы одной политической мысли, и в то же время они беспорядочно хлопочут, перекладывая дела с сегодняшнего дня на завтра, с завтра на послезавтра, чтобы только потом с кичливым нахальством сослаться на того человека, которому отчасти они сами, а отчасти их духовные предшественники устроили тягчайшие проблемы и жесточайшие бои, чтобы выдать свою политически бессмысленную и бесцельную болтовню за искусство возможного»[1537].

Здесь зримо проявляется решающее противоречие между демократически-плюралистической социальной теорией и тем, как Гитлером понималась политика[1538]. В соответствии с плюралистическим пониманием политики политические решения должны ориентироваться на статус-кво и стремиться только к незначительным изменениям, благодаря чему достигается постепенное решение проблемы. При этом для установившихся целей не ведется поиск адекватных средств, наоборот, цели подгоняются под имеющиеся средства. Наиболее важные импульсы для политических решений исходят не от первоочередных целей, а от текущих передряг[1539]. Именно против этой политической практики под девизом «Кое-как перебьемся» направлены аргументы Гитлера.

В другом контексте мы уже приводили цитату, в которой Гитлер весьма определенно высказался против влияния на политику объединений защиты экономических интересов[1540]. И здесь он тоже находится в противостоянии плюралистической концепции демократии, поскольку она рассматривает влияние групп экономических интересов законным и необходимым. По принципиальным соображениям Гитлер выступал против точки зрения, согласно которой «судьба сообщества определяется судьбой отдельного человека», как это утверждали традиционные партии, представляющие отдельные классы. По его мнению, скорее наоборот, первичным является судьба всей совокупности, т. е. всеобщее благо. «Корректировка судьбы отдельного человека или отдельных сообществ нации нереализуема, если не будет улучшена судьба совокупности всего этого понятия Германии как народа и государства»[1541].

Мы уже ознакомились с этим воззрением Гитлера в связи с его критикой системы рыночной экономики: интересы целого стоят впереди интересов личности и зависят прежде всего от общего состояния, а не наоборот. Плюралистическая социальная теория, напротив, исходит из того, что общий интерес априори не может быть определен, а лишь возникает как результант представительства различных индивидуальных интересов (интересов партий и объединений). Гитлер, в противовес этому, часто утверждал в своих речах, что национал-социалистское движение «не представляет ничьих интересов, кроме интересов немецкой нации как совокупности»[1542]; то есть что оно принципиально отвергает политику, завязанную на интересах. Прочим партиям он ставил в вину, что они «никогда не были представителями народа, а всегда представляли интересы», а на самом деле «думали прежде всего только о себе самих»[1543].

В интервью Вагенеру Гитлер выразил сожаление, «что есть так мало людей, которые умеют видеть общую картину. Всегда все оборачивается кликой по интересам, все истолковывают дела в свою пользу и в соответствии со своими шансами получения выгоды»[1544]. При другой встрече Гитлер сказал Вагенеру, что в «грядущем социализме» речь будет идти только лишь «о совокупности, о сообществе, о народе». Индивид будет играть только подчиненную роль и будет готов пожертвовать собой, «если этого потребует общество, если это понадобиться для всеобщего блага»[1545].

Гитлер понимал под социализмом безусловное и ни с чем не считающееся утверждение общих интересов над интересами индивидуальными и групповыми. Как Гитлер подчеркнул в своей речи 5 ноября 1930 г., социализм означает, «что отныне правильным будет то, что служит всему совокупному обществу, а не отдельному человеку. Совокупность является первичным, существенным, только через нее он получает свою долю в жизни, и если его доля противоречит законам целой совокупности, то человеческий разум должен подсказать, что интересы совокупности должны преобладать над его интересами». Для Гитлера социализм означал «подчинение индивидуума» и его интересов всеобщему благу. Тот экономист, который стал бы выступать против него и полагать, что правильным будет путь в противоположном направлении, что польза для совокупности вытекает из представления о пользе отдельного лица, «тот переворачивает все с ног на голову»[1546]. Таким образом Гитлер противопоставлял свой, понимаемый таким образом социалистический принцип парламентской или плюралистической демократии. В речи 8 ноября 1930 г. он дал следующее определение: «Социализм означает в своей последней и глубочайшей сути: представительство интересов сообщества над интересами отдельной личности, то есть я не признаю необходимым, чтобы интересы отдельного человека выдвигались на первый план; наоборот, на первом плане должны находиться интересы целого сообщества. Когда на первом плане будут находиться интересы сообщества, то будут также обеспечены и интересы отдельной личности, ведь когда заправляет эгоизм, то фатальный крах происходит, однако, сначала вовсе не с отдельным человеком, но вот крах сообщества станет уничтожением отдельной личности»[1547].

После захвата власти Гитлер назвал главной задачей создание таких авторитетных органов управления, которые «[должны]) быть независимы от сиюминутных течений духа времени, прежде всего независимы от течений, которые допускают появление экономически ограниченного и однобокого эгоизма. Должно возникнуть государственное руководство, являющее истинный авторитет, а именно авторитет, не зависящий ни от какого слоя общества»[1548]. По мнению Гитлера, только такая авторитетная власть могла бы эффективно отстаивать всеобщие интересы от эгоистичных притязаний одиночного индивидуума. Его точка зрения, представленная в главе ГУ.4, заключающаяся в том, что политические функционеры должны быть экономически независимыми, т. е. им не разрешалось бы занимать посты в наблюдательных советах и т. п., также вытекает из этих посылок, таких как, например, его одобрение государственного управления экономикой. Гитлер считал, и он сформулировал это в своей речи в рейхстаге 30 января 1934 г., «что огромные задачи, которые нам показывают не только экономические трудности настоящего периода, но и испытующий взгляд в будущее, могут быть решены только в том случае, если превыше эгоистических помыслов личности-одиночки будет звучать слово выразителя интересов всех и его воля будет считаться окончательным решением»[1549].

Гитлер, однако, все же видел, что в современном индустриальном обществе существует множество несовпадающих интересов. В условиях капиталистической экономической системы и политической демократии, где, по мнению Гитлера, государство не обладает независимостью и органами авторитетной власти, чтобы отстаивать всеобщие интересы перед индивидуальными, он признавал, как мы видели, например, также права профсоюзов в качестве необходимого корректива эгоистического представления экономических интересов капиталом. В своей заключительной речи на имперском съезде НСДАП в 1934 г. Гитлер сказал, что даже в национал-социалистском государстве существует необходимость «найти баланс между понятными и естественными интересами его отдельных сословий». Однако этот баланс не должен быть «результатом махинаций парламентских дельцов», но «он должен стать результатом справедливого рассмотрения того, что возможно дать индивидууму в рамках сообщества всех людей, и устанавливать это должен суверенный орган власти, несущий ответственность только перед этими всеобщими интересами»[1550].

12 марта 1936 г. Гитлер заявил: «Конечно, я тоже вижу и видел разные интересы, существующие в народе. Я тоже вижу горожанина, ремесленника, крестьянина, служащего, предпринимателя и понимаю, что все они считают, что должны особым образом представлять свои особые интересы. Только я знаю, что если эти представительства интересов выродятся в необузданность, то в конце концов окажется, что они просто не смогут обнаружить свои интересы, но эти свои интересы они совместно лишь уничтожат. Видя это, я занял позицию, согласно которой режим должен быть независим от таких интересов. Перед лицом этих интересов индивидуумов-одиночек и вопреки им режим должен держать перед глазами интересы всей совокупности, всего сообщества»[1551].

Национал-социалистское государственное руководство, как подчеркнул Гитлер на имперском съезде НСДАП в 1936 г., было «настолько суверенным и стояло над всеми экономическими привязками, что в его глазах обозначения „наемный работник“ и „работодатель“ представляются понятиями, не обладающими значением. Нет работодателя и нет наемного работника перед лицом высших интересов нации, а есть только трудовые уполномоченные всего народа»[1552]. Иными словами, все обязаны безоговорочно подчиняться власти национал-социалистского государства и осуществлять свою деятельность исключительно в рамках установленных им целевых наметок. Себя Гитлер охарактеризовал как «человека, который, с решимостью, не считающейся ни с чем, будет соблюдать высшие, совместные интересы нации, основанные на разуме и реальности, в противовес эгоизму личностей-одиночек»[1553].

Дав это определение соотношения между индивидуальными и коллективными интересами, Гитлер разработал свою альтернативу плюралистической демократии. Общие интересы определяются в обязательном к выполнению порядке национал-социалистским государством и его лидером (фюрером). Он распознает «всеобщее благо» и способен, используя весь свой властный авторитет, реализовывать его в противостоянии со всеми группами по интересам.

В своем выступлении перед руководителями округов в орденсбурге Фогельзанг 29 апреля 1937 г. Гитлер изложил свою точку зрения о том, что понятие государства и демократическая система якобы противоречат друг другу. Он исходил из того, что демократия во всем мире находится в кризисе: «Потому что то, что мы сегодня подразумеваем под словом „государство“, то, что показывается нам под понятием государства в качестве реальности, является наиболее естественной противоположностью понятия «демократия». Это государство возникло, как возникли и все государства, благодаря преодолению чистых интересов корыстолюбия, а также своекорыстия индивидуума. Демократия же нацеливается на то, чтобы выдвинуть человека в центр всего происходящего. Но ведь невозможно в долгосрочной перспективе избежать кризиса, который должен возникнуть в результате такого противоречия. Эта битва, которую я называю кризисом демократии, неизбежна, и она придет во все страны мира, придет неминуемо, десятилетием раньше, десятилетием позже — это никакой роли не играет. Не вызывает сомнений, что государство не может существовать в долгосрочной перспективе под руководством парламентской демократии. Это уж точно. И то, что из-за антагонизма, существующего между этой парламентской демократией и государством, обязательно должен возникнуть кризис, напряжение, а вместе с тем когда-нибудь снова и разрядка, это несомненно»[1554].

Итак, Гитлер исходит из антагонистического противоречия между понятиями «государство» и «демократия». В сути понятия государства заключается, что индивидуальные интересы откладываются на более высоком уровне, в сути понятия «демократия» заключается, что именно эти частные интересы должны быть выдвинуты на самый передний план. Из этого противоречия Гитлер делает вывод о необходимости замены демократии авторитарным общественным строем. Авторитарное государство узаконивает свои претензии по отношению к отдельным индивидуумам, утверждая, что отстаивает высшие и общие интересы людей. «Мы никогда не потерпим, чтобы в народном государстве что-либо поставило себя выше авторитетной власти этого народного государства. Пусть это будет что хочешь, и даже не церковь. И здесь тоже имеет силу неизменный принцип: превыше всего стоит авторитетная власть государства, то есть этой живой народной общности. Все должно подчиняться этому авторитету. Если кто-то попытается выступить против этой авторитетной власти, то он будет согнут под эту власть, так или иначе! Допустим только один властный авторитет, и это может быть только авторитет государства, при условии, что само это государство, в свою очередь, в качестве наивысшей цели знает только жизнеобеспечение, охрану и поддержание определенной национальности»[1555]. Последнее замечание существенно для мировоззрения Гитлера, поскольку, в отличие от этатистской традиции, он готов считаться с притязанием государства на властный авторитет только в том случае, если это притязание служит «интересам народа»: если же оно не выполняет это стремление, то тогда народ — как мы показали в главе 11.2 — имеет право и даже обязанность восстать против этого государства.

Гитлер характеризовал государство, которое он рассматривал в качестве альтернативы демократической системе, как «народное государство»: «Из прежнего классового или кастового государства возникло германское народное государство. Из государства, которое когда-то определялось и управлялось интересами отдельных групп, теперь получился рейх, свойственный исключительно немецкому народу»[1556]. Национал-социалистский духовный мир, как подчеркнул Гитлер в своей речи 31 января 1941 г., представляет собой «преодоление индивидуализма, и вовсе не в том смысле, что он урезает индивидуальную свободу или парализует инициативу индивидуума, но только в том смысле, что выше индивидуальной свободы и выше всяческой инициативы индивида стоит общий интерес, что этот общий интерес является регулирующим посылом, определяющим, если необходимо, сдерживающим, если необходимо, то и повелительным посылом»[1557].

Обобщим теперь изложенное выше: Гитлер отвергает не только принцип принятия решений большинством, но и плюралистическую демократию, при которой объединения и партии представляют каждый свои интересы. Аргументы, используя которые Гитлер подвергает критике плюрализм, не являются однозначно ни «правыми», ни «левыми», просто потому, что левая и правая критика плюрализма по многим пунктам совпадают. В то время как консервативная критика плюрализма фокусируется на понятии всеобщего блага, определение которому дается государством, марксистская критика исходит из того, что так называемый плюрализм демократической системы якобы лишь скрывает истинное засилье интересов капитала. Именно это воззрение разделял также и Гитлер, критикуя демократию как форму правления капитала.

в. Демократия как форма правления капитала

В своей речи 9 июня 1927 г. Гитлер сказал, что нынешняя система не обеспечивает народовластие: «На самом деле сегодня правит не народ, а капитал. Не утверждайте, мои дорогие товарищи из левого крыла, что вы правите! Много ли немцев имеют представление о политической жизни! Каждый знает только то, что написано в его газете, и то, что он читает. Но газеты делаются не народом, а выпускаются „журналистами желтой прессы“, а содержатся они капиталом»[1558]. 18 сентября 1928 г. Гитлер заявил, что социалисты не достигли своей цели, ибо «капиталистическая мысль сегодня царит в мире больше, чем когда-либо прежде. <…> Ни один человек не верит, что крупный капитал был разгромлен. Сегодня он царит… более беззастенчиво, чем когда-либо прежде» [1559].

В демократическом государстве, как пишет Гитлер во «Второй книге», процессы принятия политических решений происходят под давлением того «общественного мнения», «производителями которого были политические партии и пресса, которые сами опять же получили свои свежие инструкции от неприметных кукловодов. При этом интересы нации все более и более отступали на задний план по сравнению с интересами определенных и особых групп»[1560]. Уже при описании отношения Гитлера к буржуазии мы видели, что он придерживался мнения, что демократизация государства якобы привела к тому, «что государство сначала попало в руки определенных социальных слоев, которые отождествляли себя с собственностью как таковой, с предпринимателями как таковыми». Тогда государство уже перестало быть объективной инстанцией, а стало «результатом экономической воли и экономических интересов определенных групп внутри нации»[1561].

Это лукавство, сказал Гитлер 12 сентября 1938 г., что демократии сами себя выставляли как народные режимы, а авторитарные государства — как диктатуры, поскольку «то, что провозглашает себя в других странах демократией, в большинстве случаев является не чем иным, как достигнутым умелым манипулированием прессой и деньгами одурачиванием общественного мнения и ловким использованием полученных благодаря этому результатов»[1562]. В Германии перед Первой мировой войной, сказал Гитлер 14 ноября 1940 г., капитал «обходными путями через прессу и тогдашние партии, которые субсидировались капиталом, оказывал огромное влияние на общественную жизнь», из-за чего, например, терпело фиаско любое последовательное социальное законодательство[1563].

Гитлер подробно изложил свое критическое отношение к демократии в речи 10 декабря 1940 г.: «Вы же знаете, эта демократия характеризуется следующим: провозглашается, что это власть народа. Но ведь народ должен же иметь какую-то возможность выразить свои мысли или свои желания. А если повнимательнее присмотреться к этой проблеме, то можно констатировать, что народ-то там сам по себе преимущественно вообще не имеет убеждений, но что убеждение, разумеется, подается ему на стол, кстати, как и везде. И решающий вопрос такой: кто же определяет это убеждение народа? Кто просвещает народ? Кто формирует народ? В этих странах фактически правит капитал, т. е. в конечном счете группа из нескольких сот человек, владеющих несметными богатствами и в силу своеобразного устройства государственной жизни там более или менее вполне самостоятельных и свободных. Ибо там провозглашают: „У нас здесь свобода“, и под этим они подразумевают прежде всего „свободную экономику“. А под свободной экономикой они понимают свободу не только приобретать капитал, но прежде всего опять же свободно использовать капитал, быть свободным в приобретении капитала от всяческого государственного, то есть народного, надзора, но также и быть свободным от всякого государственного и народного, надзора в использовании капитала. И это в действительности понятие их свободы. И вот этот капитал, он прежде всего создает для себя печать. Они твердят о свободе печати. На самом деле у каждой из этих газет есть хозяин. И этот хозяин является в любом случае тем, кто дает деньги, то есть владельцем. И теперь внутренней жизнью этой газеты заправляет этот хозяин, а не редактор. Захочется редактору написать сегодня что-нибудь такое, что не устраивает хозяина, тогда его выгонят вон уже на следующий день. Вот такая печать, являющаяся абсолютно подобострастной, бесхарактерной канальей своих хозяев, так вот теперь эта печать формирует общественное мнение. А общественное мнение, мобилизованное этой прессой, в свою очередь делится на партии. Эти партии весьма мало отличаются друг от друга по сравнению с тем, как они раньше у нас друг от друга отличались»[1564]. Да и оппозиция также, продолжает Гитлер, является только мнимой. В капиталистических странах господствовали ярко выраженные классовые различия и социальная напряженность: «В этих странах так называемой демократии вовсе не народ ставился в центр внимания. То, что имело решающее значение, это исключительно лишь существование этих немногочисленных делателей демократии, то есть существование этих нескольких сотен исполинских капиталистов, которые владеют своими ценностями, всеми своими акциями и которые в конечном счете, используя исключительно это, управляют этими народами. Широкие массы не интересуют их ни в малейшей степени. Массы интересуют их, как когда-то наши буржуазные партии, только во время выборов, ведь тогда им нужны голоса. <…> Нет, поверьте, в этих государствах, и это показывает вся их экономическая структура, там в конечном счете под вывеской демократии царит эгоизм относительно небольшой прослойки. И действия этой прослойки никем не поправляются и не контролируются»[1565].

Конечно, в полемике Гитлера играет роль и адресат (а он выступал перед работниками военного предприятия), и цель — пропагандистская мобилизация сил для войны против западных держав. Однако не следует переоценивать этот факт, потому что его высказанные здесь взгляды органично вписываются в его же, например, высказывания, сделанные в ходе застольных бесед: мы уже видели, что он придерживался точки зрения о том, что в демократической системе министры и политические лидеры подкуплены капиталом, а конкретно посредством предоставления должностей в наблюдательных советах и наделения акциями[1566].

Если учитывать настойчивость, с которой Гитлер защищал тезис о том, что демократия — с помощью манипулирования прессой — была замаскированной формой господства капитала, то в свете присущей этим высказываниям логичности нет оснований сомневаться в том, что приведенные выше суждения соответствовали его истинным убеждениям. Впрочем, эту точку зрения Гитлер высказывал не только в выступлениях перед рабочими, но и, например, в своей речи по случаю восьмой годовщины захвата власти 30 января 1941 г. В своей полемике против капиталистических враждебных государств он отмечал: «И здесь тоже довольствуются фразами, говорят о свободе, говорят о демократии, говорят о достижениях либеральной системы, понимая под этим не что иное, как стабилизацию режима общественного слоя, который благодаря своему капиталу использует возможность получить в свои руки прессу, завести в ней свои порядки и управлять ею, формируя таким образом общественное мнение»[1567].

В свете описанных выше в данной работе взглядов Гитлера на социальную и экономическую политику и его восприятия самого себя как революционера такие высказывания ни в коей мере не вызывают удивления. Наоборот, они органично вписываются в отображенный ранее образ Гитлера. Следует, правда, иметь в виду, что в своих речах, в которых он разоблачал демократию как форму капиталистического правления, в первую очередь ставилась пропагандистская цель обличения притязаний враждебных государств на то, чтобы называться демократическими, вместе с тем нет сомнений в том, что сам Гитлер разделял убеждение, согласно которому демократия в конечном счете является не чем иным, как формой власти капитала и манипуляции.

Возможные сомнения в том, что речь идет исключительно о целенаправленной пропаганде, связаны, пожалуй, только с однобокостью — главным образом под влиянием догматическо-марксистской историографии — образа Гитлера, в соответствии с чем он был лакеем монополистического капитала, пешкой в руках Флика и Тиссена. С другой стороны, такая оборонительная позиция понятна, поскольку консервативная историография, отмечая определенную схожесть между национал-социализмом и коммунизмом, просто предпринимает попытку дискредитировать коммунизм. Но в наши намерения это ни в коем случае не входит. И дело не в том, чтобы хотя бы потому констатировать схожесть «тоталитарных» направлений и режимов, что оба они единодушны в неприятии плюралистической и парламентской демократии. Интересно, однако, что критика демократии со стороны Гитлера по содержанию демонстрирует схожесть не только с консервативными позициями (например, в противопоставлении «политики интересов» и «всеобщего блага»), но также и с марксистскими (например, в полемике против демократии как завуалированной формы власти капитала). В этом отношении прав Лотар Кеттенакер, написав в своем комментарии: «Нацизм был способен на все, определенно во всяком случае на политику, которая на практике могла оказаться более антибуржуазной и антикапиталистической, чем это теоретически представляется допустимым потомкам, проникнутым именно этим сознанием»[1568].

В конце этой главы мы хотим рассмотреть точку зрения Гитлера на то, что демократия преобладала только в «периоды упадка» в истории и была якобы выражением «декадентства». Как Гитлер обосновывает эти взгляды, особенно в связи с его базовыми социал-дарвинистскими взглядами? И есть еще второй вопрос: какие аргументы выдвигает Гитлер против подчеркнутого акцентирования сторонниками демократической системы свободы и терпимости, которые отличают эту форму государственного правления от других?

г. Демократия как признак упадочничества и слабости

В «Майн кампф» Гитлер охарактеризовал парламентаризм как «один из самых серьезных признаков упадка человечества»[1569]. По словам Гитлера в речи 30 ноября 1928 г., оказалось забытым, «что у мира период демократии был лишь очень краткий и что налицо были признаки упадка, что римское государство или Англия не были демократическими республиками в нынешнем понимании, а были аристократическими республиками»[1570].

Он повторял этот взгляд в разных своих выступлениях и статьях. 2 марта 1929 г. он писал в журнале «Иллюстрированный наблюдатель», «что в мировой истории эта парламентарно-демократическая система господствовала лишь ничтожно малые отрезки времени, и притом регулярно в периоды упадка народов и государств»[1571]. Демократия, как подчеркнул Гитлер 26 июня 1931 г., никогда не была созидательной[1572]. «Подмену ценности личности уравнительным, количественным понятием в демократии» он охарактеризовал как явление, встречающееся только «во времена упадка наций»[1573]. Не было ни одного государства, сказал Гитлер в речи на имперском съезде НСДАП в 1936 г., которое возникло бы благодаря сегодняшней демократии, «но из-за такого рода демократии все великие империи претерпели свое разрушение»[1574].

Откуда Гитлер взял утверждение о том, что демократия является признаком упадка, декадентства? Излагая критику принципа большинства со стороны Гитлера, мы уже видели, что он связывал парламентскую демократию с такими понятиями, как «слабость» и «трусость». Однако в его социал-дарвинистском понимании, истории «слабость» и «трусость» означают «непригодность для жизни» и «упадок». Все слабое и трусливое не имеет права на жизнь и должно, пережив упадок, погибнуть, и это относится к отдельным лицам, социальным классам, государственным системам или народам — таково было одно из коренных убеждений Гитлера. Но каким образом Гитлеру пришло в голову ассоциировать демократию с этими понятиями? Существенным касательно его презрения к этому режиму было то, сколь парадоксальным это на первый взгляд может показаться, что он имел свободу выбора, чтобы в демократии бороться с демократией, поносить ее, а в завершение еще и пустить в бой против нее ее же собственное оружие.

Его неоднократно провозглашенная цель заключалась в том, чтобы бить «демократию оружием демократии»[1575]. «Мы разгромили наших противников на их собственной демократической основе», — заявил он 15 января 1936 г., отмечая годовщину победы НСДАП на выборах в земельный парламент в Липпе-Детмольде в 1933 г.[1576] Национал-социалистская революция, как выразился Гитлер 30 января 1941 г., «взяла верх над демократией в условиях демократии, используя демократию!»[1577] А вот повторение такого процесса в рамках национал-социалистского режима Гитлер считал невозможным по следующей причине: «Все те идиоты, которые рассчитывают на возвращение минувшего, должны были бы решиться пойти по тому же пути, по которому пошел я. А это вот что значит: должен был бы прийти человек, которого никто не знает по имени, и начать ту же борьбу, которую начал я, но только с одним отличием: я-то победил демократию благодаря ее собственному скудоумию! А вот нас ни один демократ устранить не может. Мы уничтожили предпосылки для перезапуска такой игры на будущие века»[1578].

Гитлер мог истолковывать только как слабость государства, когда оно позволяло, чтобы в нем образовывалось, ширилось, организационно крепло и одевало своих сторонников в форму некое движение, а его провозглашенная цель заключалась при этом в уничтожении этого самого государства. «Трусость» Веймарской республики, испытываемая перед национал-социализмом, т. е. халатность полиции и властей, терпимость государства, Гитлер не рассматривал с восхищением как признаки либеральности и свободы, он испытывал к этому отвращение как к глупости, трусости, слабости — а значит, как к признакам неизбежного заката демократии. То, что относилось к внутренней политике, относилось в глазах Гитлера также и к внешней политике: точно так же, как он был убежден в трусости и слабости буржуазии и ее политических партий, так и британская политика умиротворения подтвердила ему его убежденность в том, что демократия слаба и изжила себя.

д. Гитлер о политической свободе

В речи 29 апреля 1937 г., в которой Гитлер изложил свой тезис о противоречии между понятием «государство» и демократией и свое видение общемирового кризиса этой системы правления, он также обратился к проблеме соотношения между свободой и принуждением: «Все то, что мы видим вокруг себя, оказалось реализуемым только путем концентрации трудовой энергии миллионов отдельных людей. Все они каким-то образом оказались сообразно с природой скреплены с этим в своей безудержной личной свободе и стали лучше. У индивидуума-одиночки это может отозваться болью. Я думаю, что где-то и как-то во всех людях, конечно, сидит самая малость анархической склонности к сопротивлению. Вот только все это не принесет пользы. Если мы верим в человеческую миссию, то должны тогда верить в то, что человек обязан эту миссию обосновать и подтвердить своими деяниями. Но если мы хотим возлагать надежды на человеческие деяния, то должны понимать, что все и всяческие деяния могут быть только коллективными деяниями. Но если мы рассчитываем на коллективные деяния, то мы должны признать, что всякое коллективное деяние так или иначе требует соединения сил всех людей, что недопустимо говорить: «Идите теперь и делайте все, что вы задумали сделать», здесь необходимо отдать приказ: «Идите и делайте то, что заповедано волей». Этим Гитлер узаконил ограничение свободы человека необходимостью реализации коллективных деяний, которые требовали единой координации. Альтернативой этому были бы хаос и анархия: «Ведь если позволить всей массе народа жить в соответствии с критерием демократической вседозволенности, и есть ведь только жесткий выбор „или-или“, то тогда, дорогие мои товарищи по партии (партайгеноссен), можем себе представить, какую картину будет представлять такой народ, если посмотреть сверху. Муравейник, я полагаю, был бы все же чудом организации и дисциплинированности, потому что даже там есть законы, которым подчиняются. Но если бы людям дали волю, если бы был установлен сегодня принцип, что каждый делает то, что он считает уместным, правильным, нужным, верным и так далее, то тогда эта человеческая толпа продвинулась бы вовсе не путем наслаждения свободой, а наоборот, за самое короткое время она разрушила бы все это, тем самым потеряв то, что за тысячелетия достигалось благодаря дисциплинированному объединению людей». Эта «концентрация всей человеческой деятельности» — это не что иное, как веление разума. «Таким образом, и предпосылка такой концентрации, а именно установление авторитетной власти, является просто велением разума, или попросту разумом как таковым. И напротив, хотелось бы мне сказать, демократия в конечном счете — это отмена концентрации и, таким образом, нечто обратное разуму, это безумие»[1579].

В речи перед крестьянами по случаю Дня урожая в 1937 г. Гитлер заявил, что не бывает «свободы отдельной личности, как не бывает и свободы класса», поскольку природа постоянно принуждает людей заниматься работами, которые им не нравятся, осуществлять труды, которые им не всегда приятны[1580]. По мнению Гитлера, в число этих ограничений свободы входили также ограничения, которые налагались бы на индивидуума, например, обязательной военизированной принудительной трудовой повинностью. В особенности детей из высокопоставленных семейств надлежало бы принуждать к физическому труду, чтобы сбить с них их сословное высокомерие. «Если интерес народной общности дает индивидууму свободу, то она дается ему. Там, где его свобода затрагивает интересы народной общности, свобода индивидуума заканчивается. Свобода народа вступает тогда на место свободы отдельной личности»[1581].

В застольных беседах Гитлер обосновывал ограничение свободы человека тем, что «наибольшая возможная степень культурного творчества… может быть достигнута только при условии его строгого объединения в государственную организацию. Без организации, то есть без обязательности и, следовательно, без отказа для индивидуума, дело не пойдет. Вся жизнь является ведь непрерывным отказом от индивидуальной свободы. И чем выше поднимается человек, тем легче ему должен был бы даваться отказ! Потому что, благодаря тому, что его кругозор расширился, он тем больше должен бы выказывать понимания необходимости отказа»[1582].

Во время другого застольного разговора Гитлер высказался о том, что «не индивидуальная свобода является признаком особо высокого уровня культуры, а ограничение индивидуальной свободы посредством организации, включающей как можно больше индивидуумов одной расы». Чем больше будут ослабляться тугие поводья государственной организации и даваться простор личной свободе, тем больше судьбы народа будут направляться на пути культурного регресса. Сообщество можно создать и сохранять только с помощью насилия. По этой причине неверно, например, критиковать методы Карла Великого или нынешнего Сталина в Советском Союзе[1583]. Однако, как сказал Гитлер в застольной беседе 28 июля 1942 г., существенно то, чтобы эти ограничения свободы проводились бы в равной степени для всех[1584].

В то время как некоторые из этих высказываний о свободе и принуждении носят столь общий характер, что с ними мог бы согласиться даже демократ, все же антидемократический и тоталитарный характер воззрений Гитлера проявляется в его неприятии идеи терпимости. Демократическая система основывается — с точки зрения того, на что она претендует, — на принципах свободы слова и множественности политических взглядов. Гитлер категорически отвергал эти принципы: «…когда я признаю какое-либо мнение правильным, тогда на мне не только лежит обязанность донести в государстве это мнение до моих сограждан, но помимо этого я также обязан устранить противоположные взгляды. Это может считаться нетолерантностью. Но, господа офицеры, вся жизнь — это вечная нетолерантность. И этому нас опять же учит сама природа. Природа не терпит все, что является неправильным и потому слабым. <…> Природа устраняет уже у самых примитивных живых существ слабейших и просто слабых. Полная чепуха мнить сегодня, что политические взгляды должны бы быть толерантными. Толерантность объяснима только как признак внутренней неуверенности. Но в тот момент, когда я внутренне полностью уверен в какой-либо проблеме, я не только имею право распространять информацию о проблеме или этом мнении, но и обязан устранять другие. В природе нет толерантности. Природа, если взять „толерантность“ как человеческое понятие, является самым нетолерантным, что только вообще существует на свете. Она уничтожает все, что не совсем жизнеспособно, что не хочет или не может защищаться, вот это она уничтожает, а мы ведь лишь пылинка в этой природе, человек не что иное, как маленькая бактерия или маленькая бацилла на такой вот планете. Если он уклоняется от этих законов, он не изменяет законы, но прекращает свое существование»[1585]. Эти рассуждения лишний раз наглядно раскрывают, почему Гитлер отвергал именно демократию. Демократия, являясь толерантной формой государственного правления, не только допускает множественность мировоззрений и политических убеждений, но буквально в обязательном порядке требует его, и она с точки зрения Гитлера является слабой и потому обречена на гибель. Для него толерантность по отношению к политическим противникам — это в первую очередь признак слабости и неуверенности. Однако революционный характер его мировоззрения проявляется именно в том, что он ставит во главу угла вопрос о власти и исходит из необходимости сокрушить политического противника всей силой авторитета и насилия.

Давайте подытожим: Гитлер не видит какой-либо ценности как таковой в свободе индивидуума, напротив, он придерживается мнения, что дальнейшее развитие человечества имеет якобы предпосылкой именно ограничение индивидуальной свободы. Для него свобода и толерантность, даруемые в демократическом государстве, не являются позитивной ценностью, силой этой системы, а представляют собой явный признак слабости и упадка. Его убежденность в необходимости революционной замены демократии авторитарной формой государственного правления проистекает из его социал-дарвинистского мировоззрения: демократия доказала свою слабость именно через свою толерантность, через свободу, которую она предоставляла своим политическим противникам. Однако поскольку природа не приемлет существ слабых и трусливых, а признает только сильных и бескомпромиссных, то и устранение демократии через иную форму государственного правления неизбежно. Но как Гитлер представлял себе эту другую форму государственного правления? На каких принципах она должна быть основана? Коль скоро он не признавал принятия решений большинством, тот самый «принцип большинства», который он высмеивал, то тогда на какое же основание должна была опираться задуманная им система?

Мы видели, что Гитлер отвергал «принцип большинства» в качестве основы формирования политической воли в демократическом государстве. Старые элиты, а ему, правда, поначалу приходилось пользоваться их услугами, он также намеревался в долгосрочной перспективе вывести из игры. Но что должно прийти на смену старым элитам и критикуемому им «принципу большинства»? По каким принципам должна была набираться новая элита? Хотя этот вопрос, имеющий решающее значение для политического самопонимания Гитлера, занимает весьма значимое место в его речах и сочинениях, исследование его воззрений в этом отношении до сих пор отсутствует. Однако для нашей тематики они являются решающими, ибо перед каждым революционером прежде всего встает вопрос о революционном субъекте, т. е. вопрос об организации революционной элиты, которая будет действовать в качестве носителя революционных преобразований государства. Кроме того, вопрос о том, как формируется политическая элита власти, является фундаментальным вопросом для любой политической системы.

Критикуемому им «принципу большинства» Гитлер противопоставил теорию исторической роли «меньшинства», которое должно было бы стать носителем революционного процесса и занять ключевые посты в органах власти в новом государстве. По мнению Гитлера, не большинство делает историю, а прежде всего активные, сознательные меньшинства. Однако, поскольку Гитлер объявил все передаваемые из поколения в поколение характеристики старых элит второстепенными или даже не имеющими значения или вредными (образование, собственность, социальный престиж, профессия, доход и т. д.) и даже намеревался устранять именно их, возникает вопрос, каким методом, по каким принципам и критериям он хотел рекрутировать свою новую революционную элиту, как раз ту, которую он охарактеризовал как «историческое меньшинство».

Воззрения Гитлера требуют четкого разделения двух фаз — «этапа становления движения», т. е. «период борьбы» до захвата власти, и «этапа системы» после завоевания политической власти.

а. Принципы привлечения элиты на этапе становления движения и теория «исторического меньшинства»

Одно из наиболее часто повторявшихся коренных убеждений Гитлера заключалось в том, что история никогда не вершилась решениями большинства, а всегда в результате действий сознательных, организованных меньшинств.

«Великие исторические события, — сказал Гитлер 30 января 1922 г., — всегда и исключительно добивались силой стойкими в своих убеждениях меньшинствами, выступавшими против инертной массы всего сообщества»[1586]. В речи 25 октября 1922 г. Гитлер заявил: «Только меньшинство, в котором царят активность и безрассудная смелость, способно на революцию. Пока еще все революции были результатом готового к схваткам меньшинства, в том числе и революция 8–11 ноября [1918 г.]. Только за счет того, что из большой массы выделилась НСДПГ [Независимая социал-демократическая партия Германии] как активное, борющееся меньшинство, можно было осуществить революцию. Здесь находится тот рычаг, за который могли бы зацепиться национал-социалисты»[1587]. Таким образом, Гитлер сознательно ориентировался на марксизм и видел в радикальной, относительно небольшой партии, такой как НСДПГ (левое ответвление от СДПГ), образец «исторического меньшинства», которое он хотел сосредоточить в НСДАП.

Но как Гитлер намеревался добиться того, чтобы в его партии действительно объединилось «историческое меньшинство»? Ответ Гитлера на этот вопрос был таков: поскольку приверженность национал-социализму ведет к уважению в обществе, поскольку действия во имя идеалов движения также могли быть связаны со значительными физическими опасностями (это относилось к штурмовым отрядам), то только действительно смелые и отважные идеалисты автоматически стали бы вливаться в его движение, в то время как оппортунисты и трусы стали бы его избегать.

Это воззрение, имеющее для теории Гитлера касательно привлечения элиты основополагающее значение, впервые было озвучено в речи 28 июля 1922 г., когда он обратился к бойцам штурмовых отрядов: «.. тот, кто сегодня является фюрером немецкого народа, на нашей стороне, Боже Всевышний, тот ничего не выигрывает, а вот только проиграть может, пожалуй, все. Тот, кто сегодня идет на сражение за вас, тот нынче снискать больших лавров не может, а уж еще меньше он завоюет много разного добра, гораздо более вероятно его упекут в тюрьму. Тот, кто сегодня для вас — фюрер, тому нужно быть идеалистом хотя бы уже потому, что он ведет за собой тех, против кого, кажется, все плетут заговор. Но в этом и заключается неиссякаемый источник силы»[1588].

В «Майн кампф» Гитлер подчеркивал, что любой, кто присоединился к движению, должен с самого начала знать, «что новое движение может принести честь и славу потомкам, а вот в настоящем ничего не предложит. Чем больше постов и должностей, которые легко получить, будет раздавать какое-то движение, тем больше в него будет приток людей малоценных, пока в конце концов эти политически случайные люди своим количеством, как сорняки, заглушат успешную партию до такой степени, что честные борцы былых времен вообще перестанут узнавать старое движение, а подтянувшиеся новички решительно отвергнут его самого как докучливого „непрошеного гостя“. Но в результате этого на „миссии“ такого движения будет поставлен крест»[1589]. По этой причине Гитлер видел большую опасность для революционного характера партии также и в участии в парламентских выборах и направлении депутатов в парламент[1590].

Когда партия выступает решительно и радикально, то в нее вступило бы только «малое число соратников из такого общества, которое устарело не только физически, но, к сожалению, слишком часто морально. <…> Нам противостоит бесчисленная армия из немногих злонамеренных подлецов, в ней побольше равнодушных и ленящихся думать и даже тех, кто заинтересован в сохранении нынешнего состояния. Но только именно в этой кажущейся безнадежности нашей исполинской борьбы и обосновано величие нашей задачи, да и возможность успеха. Боевой клич, который либо сразу отпугивает убогих духом, либо быстро доводит их до отчаяния, именно он становится сигналом сбора истинных боевых натур. И вот о чем надо иметь ясное понимание: когда из народа появляется некая сумма высшей энергии и деятельной силы, объединенная в направлении на одну цель, и в результате этого оказывается окончательно выведенной из безразличия широких масс, это малое число процентов поднимается, становясь господами, повелителями всего числа. Мировую историю делают меньшинства тогда, когда в этом меньшинстве воплощается весь объем большинства воли и решимости. То, что сегодня многим может показаться отягощающим моментом, на самом деле является предпосылкой нашей победы. Именно в величии и сложности нашей задачи и заключается вероятность того, что только лучшие бойцы найдутся для своей борьбы. Но в этом элитном отборе и кроется залог успеха». Если следовать этой линии мысли, то, оказывается, было важно поддерживать численность членов партии по возможности малой она не была «разжижена» «негероическими» и «трусливыми» людьми и тем самым не лишилась своего революционного характера. Поэтому Гитлер выступал за четкое разделение на «сторонников-приверженцев» и на «членов» партии: «Если движение намеревается поломать мир и построить на его месте новый, то в рядах его собственного руководства [Führerschaft] должна царить полная ясность по следующим принципам: каждое движение прежде всего должно разделять привлеченный человеческий материал на две большие группы: на сторонников и членов. Задача пропаганды — привлекать сторонников-приверженцев, задача организации — обретать членов. Сторонник движения — это тот, кто согласен с его целями, член — это тот, кто борется за них. <…> У тех, кто входит в число сторонников, корни находятся только в познаниях о движении, у тех, кто входит в члены движения, корни — в мужестве самому отстаивать познанное и распространять его. Познание в его пассивной форме отвечает [устремлениям] большинства человечества, которое инертно и трусливо. Членство обусловливает активистские настроения и, таким образом, отвечает [устремлениям] лишь меньшинства людей. <…> Самого оглушительного успеха мировоззренческой революции всегда можно будет добиться, если новая идеология будет преподаваться по возможности всем людям и, при необходимости, позже будет навязывается, в то время как организация, от которой исходит идея, то есть движение, должна включать в себя лишь столько, сколько абсолютно необходимо для занятия нервных центров данного государства. Организации, численность членов в которых переходит определенный уровень, постепенно теряют свою боевую мощь и уже не в состоянии решительно и наступательно поддерживать или использовать пропаганду некой идеи. Чем масштабнее и внутренне революционнее идея, тем активистичнее будет ее членский состав, так как ниспровергающая сила учения сопряжена с опасностью для его носителей, которая представляется способной оберегать его от мелких, трусливых обывателей». Поэтому пропаганда некой партии должна быть как можно более радикальной и подстегивающей, ибо это отпугивает «слабаков и робких натур» и препятствует их «проникновению в первое звено нашей организации». В радикальности пропаганды находится гарантия того, что в организацию войдут только радикальные люди[1591].

В качестве доказательства эффективности небольшой, радикальной и идеологически ориентированной элитарной партии Гитлер в своих выступлениях часто приводил КПСС или итальянскую фашистскую партию. Так, в речи 12 июня 1925 г. он сказал: «Коммунистическая партия России насчитывает всего 470 тысяч членов; они подчиняют своему влиянию 138 миллионов человек. 580 тысяч фашистов управляют итальянским государством. Это отряд, который невозможно разорвать на куски. В этом заключаются сила и мощь. Если у нас было бы 600 тысяч бойцов, которые все как один повиновались бы этой единственной цели, мы были бы властной силой». Гитлер был убежден, что времена подполья и преследований (НСДАП была запрещена после неудавшейся попытки государственного переворота в ноябре 1923 г.) представляли собой пробный камень, с помощью которого проявляется, кто действительно принадлежит к историческому меньшинству, а кто нет: «Времена гонений почти что необходимы движению, они, может быть, являются критическим испытанием натуры. Элементы здоровые заслуживают жизни. Недуги движения — это моменты преследований, это лишь великие периоды очищения. Того, кто в такие периоды бежит от нас, нельзя удерживать»[1592].

Согласно Гитлеру, партия проходит разные этапы своего развития: 1. Движение полностью замалчивается. 2. Движение выставляется на посмешище. 3. Затем начинается преследование. 4. Фаза успеха. Уже во время второго периода — и это было хорошо — партию покинули некоторые «колеблющиеся сторонники». Однако в период гонений «начинается бегство из их рядов. Но если только ядро движения верно и непоколебимо стоит под знаменем, то эту опасность нужно преодолеть. Если сторонники будут убеждены в правильности идеи и честности воли, то ядро никогда не погибнет при преследовании, а выйдет из него окрепшим. Когда движение преодолело проклятие смехотворной пустячности, то время от времени полезно проводить чистку, и ее большей частью выполняют противники. Того из числа сторонников, кто не выдержал ураганного огня преследований, того тоже надо исключать из движения»[1593].

Опасности преследований, общественной опалы или, кроме того, и угрозы физической расправы не были, по мнению Гитлера, чем-то негативным, но буквально способствовали тому, что только идеалисты и фанатики (положительный термин в устах Гитлера) примыкали к партии или оставались ей верными. В этом якобы заключается важное отличие от буржуазных партий: «Подвергните одну из этих буржуазных партий тому гнету, которому подвергаемся мы, и тогда увидите, а осталось ли от них хоть чего-нибудь! В этом признак того, что наше движение, несмотря на все подавление, невозможно подавить. Нас не стало меньше, у нас появилось молодое пополнение. Тот, кто присоединяется к нашему движению, постоянно ходит между исполнением своего долга и тюремными воротами»[1594].

И эти взгляды Гитлера тоже можно понять опять же только в контексте его основной социал-дарвинистской концепции: движение призвано объединять в себе активное «историческое меньшинство», смелых, отважных и готовых сражаться бойцов. Радикальность пропаганды, с одной стороны, побуждающая буржуазных «трусов» шарахаться от того, чтобы присоединяться к партии, а с другой стороны, опала в обществе и преследования, обеспечивающие очистку партии от «трусливых» элементов, гарантируют, что в движении сбивается «историческое меньшинство». Дело в том, что эта элита характеризуется не образованием, профессией, статусом и достоянием — это скорее препятствия, так как они заставляют человека слишком многое терять[1595], — а мужеством, отвагой, непоколебимой верой и фанатизмом. Однако поскольку эти качества всегда встречаются только у меньшинства людей, то слишком сильное увеличение численности партии приводит в конечном итоге к ее ослаблению. Здесь Гитлер извлек уроки из марксизма и проанализировал причины превращения социал-демократии из революционной партии в реформистскую: «На протяжении многих лет марксистское движение, организационно оформленное в социал-демократическую партию, становилось все больше и обширнее по объему. Но этот рост означал, в сущности, внутреннее ослабление, потому что конечные цели марксистского мировоззрения столь радикальны, что бороться с ними до конца может только абсолютно фанатичный ударный отряд. Когда социал-демократия превысила определенное число сторонников, ей пришлось пасть жертвой опасности так называемого обуржуазивания, ей пришлось постепенно делаться более мягкой, и было неизбежно, что когда-нибудь эта миллионная армия старой, довоенной социал-демократии более или менее примирилась бы с существующим государством, и, строго говоря, скатилась бы, превратившись в конечном счете в партию реформ, которая защищала бы определенные экономические интересы для массы всех служащих и постепенно даже в ее собственной основной тенденции покинула бы радикальную почву. И это очень четко осознали лидеры социал-демократии. Поэтому уже на пятом месяце войны произошел раскол, организованный несколькими деятелями в чрезвычайно хороших рамках, который с первого дня пошел по пути таких радикальных тенденций, что группка людей, связывающих себя с этими тенденциями, изначально могла быть лишь только очень маленькой, а тогдашняя Независимая партия самым жестким образом выступила против военных кредитов и возложила на Германию ответственность за развязывание войны. Уже из-за чрезвычайного изобилия этих радикальных целей размах нового движения оказался ограничен, но вместе с тем это открывало вероятность того, что в число его сторонников стали бы входить только самые радикальные, чрезвычайно решительно настроенные элементы. Этот расчет впоследствии оказался абсолютно верным». Независимая социал-демократическая партия Германии имела в своих рядах «наилучший человеческий материал, сплошь пламенных, брутальных, не считающихся ни с чем предводителей, к которым уже в силу чрезвычайно широко очерченной фанатической цели самого движения могли относиться только самые фанатичные и решительные люди. Они-то впоследствии и сделали возможной революцию»[1596].

Существенной характеристикой такой элиты, решающим критерием того, была ли она, как выразился Гитлер, «лучшим человеческим материалом», была готовность к жертвам и героизм, но не общественное положение. Гитлер попытался объяснить это своим буржуазным слушателям в своей речи в Гамбургском национальном клубе 1919 года: «В общем и целом нация всегда будет состоять из трех частей: из крупных, широких, инертных масс, среднего слоя, который будет тяготеть к той стороне, где в какой-то данный момент покоится власть и где есть успех, и, наверное, туда, куда в связи с отсутствием мужества это представляется целесообразным. Этим широким массам противостоит на другой стороне небольшая часть героизма, геройства во всех областях жизни, интеллектуального героизма, действительного геройства, призванного к предводительству. Не думайте, что эта часть витает исключительно в отвлеченности; она спускается вниз к крестьянству, доходит до каждой фабрики. Это отбор, который становится все лучше и лучше. Эти люди готовы отставить в сторону свое „Я“ и свои собственные интересы ради интересов всех, выступать за свой народ, будь то совсем маленький человек, неплохой дворник, или же профессор, или предприниматель[1597], или кто угодно, это роли не играет. И эта важнейшая часть имеется во всей нации, во всех слоях. Это ее лучшая кровь»[1598]. Гитлер изложил разработанные им ранее принципы привлечения элиты позднее также в других подробных речах, на которые здесь можно сделать лишь неполную ссылку[1599].

Касательно времени, предшествовавшего захвату власти, мы хотим указать только на две принципиальные речи по вопросам привлечения элиты. Самую важную речь Гитлер произнес 2 сентября 1928 г. на тему: «О внутренних энергиях национал-социалистской партии». В ней он изложил теорию о якобы закономерности и необходимости победы некой партии, если она знает законы образования элиты и действует в соответствии с ними.

Во всемирной истории, начинает свое выступление Гитлер, время от времени обнаруживаются отдельные явления, которые в течение относительно коротких промежутков времени «переворачивают мир и приводят к успеху новые взгляды», хотя изначально число носителей этих идей «бесконечно мало, в то время как сопротивление кажется непреодолимым».

Такой подъем некой идеи, каковой является марксизм, можно понять только в том случае, если понят принцип отбора в политической сфере. Это «задача времени — рассортировать людей, выявить тех, чья конкретная ценность особенно высока, ибо из какой-либо организации или общего количества можно извлечь ту долю, которая имеет особенно высокую собственную ценность. <…> Но если я сумею извлечь и собрать из этого сумбура с помощью совершенно определенного процесса наиболее ценные достижения, тогда центр тяжести этой совокупности будет сосредоточен в этой части, которая в наибольшей степени соединяет в себе особую ценность. Если некой идее удается обеспечить себе высшие специфические индивидуальные ценности, то она представляет собой историческое меньшинство, творящее историю». Ну а как же теперь, спрашивает далее Гитлер, как можно обеспечить представление об этих «индивидуальных максимальных ценностях»? «Ответ на это дает нам накопленный до сих пор исторический опыт: всякое мировоззрение, которое кажется правильным, по крайней мере на основании внешнего рассмотрения, но которое абсолютно противопоставляет себя существующему положению дел, очерствевшему внутри себя, будет когда-нибудь обладать большей частью энергии, когда оно, ни с чем не считаясь, начнет свою борьбу и будет решительно поддержано другой стороной. Не требуется много мужества, чтобы молча служить в существующей организации, но нужно уже побольше мужества, чтобы бороться с существующим положением дел. Как только человек начинает выступать оппозиционно, ополчившись против существующего состояния, ему придется проявлять больше мужества, чем тому, кто это состояние защищает. Движение требует больше мужества, чем простое упорство. Наступление привлекает к себе тех лиц, у кого больше смелости. Таким образом, состояние, которое таит в себе опасность, становится магнитом для людей, которым нравится искать опасности. Программа с радикальными идеями привлечет радикальных людей. Такая организация, как „Ротфронт“, с самого начала отличающаяся самыми брутальными наступательными помыслами, будет склонять на свою сторону только таких людей, которые настроены аналогичным образом. Движения с радикальной тенденцией благодаря характеру своей тенденции привлекают людей с радикальными взглядами, а вот в свою очередь движения с нерешительной тенденцией привлекают только людей с нерешительными взглядами. Когда же я наделяю некое движение как таковое радикальными тенденциями, то к этому добавляется и реакция существующего состояния. Сопротивление толпы начинает еще раз просеивать также и это небольшое число. То, что остается, — это меньшинство решительных и суровых людей. Именно этот процесс позволяет дать хотя бы историческое объяснение того, что произошли известные перемены, которые исходили от очень малого числа людей и которые придали миру новый облик. Но вот теперь происходит в дополнение активное сопротивление существующего государства. Все партии, общественное мнение выступают против нас. Только в этом и заключается безусловная, я бы даже сказал, прямо математическая причина несомненных успехов нашего движения в прошлом. Пока мы являемся радикальным движением, общественное мнение сторонится нас, а существующие факторы государства противостоят нам, в течение всего этого времени мы будем постоянно накапливать в себе ценнейший человеческий материал, даже и тогда, когда, как говорится, все доводы разума говорят против этого. Будущее нашего движения и заключается в том, чтобы с помощью этого процесса мы медленно, стойко собирали историческое меньшинство, которое в Германии составит, может быть, от 600 до 800 тысяч человек»[1600].

24 февраля 1929 г. Гитлер повторил эти соображения. Для него ценны были только те люди, которые были «против течения», а не те, кто плывет по течению — ведь для этого не нужна сила: «Тому, кто идет с массой общественности, кто остается в ней, тому не нужна отвага, ему не нужно и мужество. Тому, кто приемлет актуальные события, кто смиряется с ними, тому не нужен героизм, не нужно чувство жертвенности. Он всегда может при этом только зарабатывать. Только тому, кто осмеливается объявить войну духу времени, тому нужно мужество и героизм. Только тому, кто осмеливается воспротивиться ставшему привычным факту и провозгласить иную идею, иной взгляд, ему потом приходится идти на жертвы. И только тот, кому нужно мужество и кому приходится приносить жертвы, тот и будет способен на мужество и жертвы. Ведь это замечательно, что между программой и людьми все же существует внутренняя связь»[1601].

Если следовать этим соображениям, то они не лишены определенной внутренней логики. Правда, они в одинаковой мере применимы ко всем радикальным движениям, для КПГ, пожалуй, даже в большей степени, чем для НСДАП, поскольку она гораздо сильнее подверглась преследованиям государства в период Веймарской республики. Гитлер осознавал это, он — как мы видели — придерживался мнения, что «лучший человеческий материал» собирался в таких партиях, как Независимая социал-демократическая партия Германии, или в таких организациях, как Союз красных фронтовиков («Рот-фронт»). Однако это не относилось к буржуазным партиям, которые ведь только защищали существующее положение и поэтому привлекали только трусливых людей. Это объясняет, почему Гитлер в принципе серьезно воспринимал в качестве противника только марксизм, но вовсе не буржуазные партии.

Из теории Гитлера, однако, вытекает второй вывод: если подчеркнуто радикальное движение привлекает всех тех людей, которым нечего терять, то при этом окажется множество личностей, потерпевших крушение и «выброшенных на берег» в нормальной социальной жизни, которых, правда, например, можно было бы для определенных целей очень хорошо использовать в качестве боевиков штурмовых отрядов, но которые, однако, вряд ли представляют собой элиту, с которой можно выстроить новое государство.

Вагенер сообщает, что Гитлер определенно видел эту проблематику. В конце 1930 — начале 1931 г. Гитлер пояснил ему, что он должен «брать всех, кто поступает в мое распоряжение. Если я обнаруживаю среди них несколько человек, потерпевших фиаско, что поделаешь? Они, безусловно, более других готовы и полны решимости выстраивать себе новое будущее, наполнять свою бедную жизнь новым содержанием. Да, они даже часто являются лучшими бойцами, более искренними выразителями наших мыслей, более фанатичными знаменосцами нашей веры. Кого бы вы предпочли видеть в политической организации в качестве таких борцов?» Вагенер сообщает, что высказывания Гитлера вызвали полемику между ним и Грегором Штрассером, в ходе которой Штрассер сказал, что только такие люди приходят в руководство партии и к управлению ее структурами, «которые сами ничто и ничем не обладают». Вагенер на это возмущенно ответил: «И эти неумехи должны стать политическими лидерами [Führer]!» — после чего Гитлер прервал спор: «Видите ли. Поэтому я за принцип фюрерства [Führertum]. Вы оба правы. Мы зависим от тех, кто сам себя предлагает. И, к сожалению, это не всегда самые лучшие. Вот почему нам просто нельзя позволить им свободно говорить то, что им вздумается. Им позволительно представлять только то, о чем им сообщается свыше. Только один человек может руководить. Они же достаточно сильны лишь для того, чтобы повиноваться»[1602]. В соответствии с этим «принцип фюрерства» проистекает не в последнюю очередь из понимания Гитлером того, что «человеческий материал», полученный в соответствии с его принципами, состоит из смелых и храбрых людей, но не всегда из умных.

Проблему привлечения элиты Гитлер еще очень часто поднимал и после захвата власти. Мы уже описали в параграфе III.3.a центральное рассуждение его теории, которое он излагал в различных выступлениях, а именно что принципы рекрутирования элиты противоречат друг другу в экономической и политической сферах, поэтому-то совершенно неверно возвышать экономическую элиту, т. е. буржуазию, в статус политической элиты. Высказывания Гитлера о проблемах привлечения элиты после захвата власти можно разделить на различные основные группы суждений. С одной стороны, конечно, он возвращался — в том числе в поминальных речах или выступлениях на партийных съездах — к «временам борьбы» и вновь повторял уже изложенные принципы привлечения элиты[1603]. С другой стороны, однако, он также разбирал проблемы и принципы привлечения элиты на этапе системы, которые носили совершенно иной характер, чем на этапе становления движения.

б. Проблемы привлечения элиты на этапе системы

Давайте еще раз проследим логику аргументации Гитлера: приверженность радикальному политическому движению требует мужества, поскольку его члены или сторонники подвергаются в обществе опале, а при определенных обстоятельствах даже политическому притеснению, преследованию и физической опасности. Но именно это и является причиной того, почему истинная элита, т. е. «историческое меньшинство», состоящее из самых энергичных, мужественных и последовательных бойцов, сплачивается в этом движении или в партии. Однако каково будет, если это движение добьется успеха или даже уже обрело политическую власть? Тогда приверженность такому движению уже не потребует мужества, напротив, теперь мужество потребовалось бы из-за приверженности против этого движения, а в то же самое время в партию вступают оппортунисты. Следовательно, очевидно, что высказывания Гитлера о принципах привлечения элиты распространяются только на период становления движения, т. е. на «время борьбы» революционного движения, но не на время после достижения политической власти. Осознавал ли Гитлер эту проблематику и если да, то как он на нее реагировал?

В предыдущей главе мы уже привели цитату из речи Гитлера 8 июля 1925 г., в которой он выделил этапы развития движения. Первые три периода были обозначены следующим образом: движение полностью замалчивается; движение выставляется на посмешище; движение подвергается преследованиям. Гитлер, однако, упоминает еще одну, четвертую, опасность, угрожавшую движению: «Если молодое движение обещает успех, если победа видна уже даже издалека, тогда начинаются крупные передвижения. Тогда со всех сторон приходят люди, которые внедряются в движение и будут маршировать не только в рядах, но скоро даже и во главе движения. Это те, кто не желает идти ни на какие жертвы и лишения, но кто сейчас торопливо суетится, чтобы тогда, когда движение достигнет своих целей, заполучить место в парламенте или какое-то другое хорошее местечко в царствии небесном, которое вдруг оказалось достижимо — причем на этом свете». Лучшим примером такой губительной тенденции развития является социал-демократия: «Со временем просачиваются другие люди и придают идее некую другую форму»[1604]. Гитлер подробно рассматривал эту проблему также в «Майн кампф». «Самая большая опасность» для какого-либо движения — это ненормальное увеличение числа членов из-за быстро достигнутых успехов. «Ибо как бы старательно все трусоватые и предрасположенные к эгоизму люди ни избегали какого-то движения, пока ему приходится вести отчаянную борьбу, они имеют обыкновение столь же быстро приобретать членство, как только в результате хода развития делается вероятным или уже наступает большой успех партии. Именно этим-то и объясняется, почему многие победоносные движения вдруг терпят неудачу или, вернее, до окончательного завершения того, чего им хотелось бы, от необъяснимой внутренней слабости прекращают борьбу и в конце концов затухают. В результате их первой победы в их организацию вошло столько дурных, недостойных, но особенно нерешительных, трусливых элементов, что эти неполноценные люди в конце концов берут верх над наиболее боеспособными и теперь заставляют движение служить своим интересам, опускают движение до уровня своей собственной мелковатой доблести и ничего не делают для того, чтобы первоначальную идею довести до окончательной победы. И это размывает фанатичную цель, парализует боеспособность, или, как весьма верно любит говаривать в таких случаях буржуазный мир: „Теперь вино вдруг оказалось разбавлено водой“»[1605].

Таким образом, Гитлер занялся рассмотрением фундаментальной проблемы любого революционного движения, а именно проблемы «вырождения» и «оппортунизма». В своем поле зрения он явно имел пример социал-демократии, которая, по его мнению, утратила характер революционной партии и выродилась в чисто реформистскую партию из-за парламентаризации и чрезмерного увеличения числа членов. Так как же, гласил вопрос Гитлера, сохранить революционный характер партии, даже если оказался достигнут успех или уже была захвачена государственная власть? Ответ Гитлера в «Майн кампф»: «Весьма необходимо поэтому, чтобы, исходя из чистого инстинкта самосохранения, движение, как только на его стороне окажется успех, немедленно блокировало бы прием членов и в дальнейшем занималось бы увеличением числа членов своей организации лишь с крайней осторожностью и после тщательной проверки. Только таким образом оно сможет сохранить ядро движения подлинно свежим и здоровым. Оно должно обеспечить, чтобы исключительно одно это ядро затем и руководило движением, то есть определяло пропаганду, которая должна привести к его всеобщему признанию, и, как обладатель власти, предпринимало бы действия, необходимые для практической реализации своих идей»[1606].

Когда некое движение пожинает успехи и кажется, что «победа осеняет его знамена», предостерег Гитлер в своей речи 18 сентября 1928 г., внезапно туда в большом количестве устремляются «неполноценные элементы». «А вот потом, когда битва окончена и происходит вступление в завоеванный город, эти колеблющиеся трусоватые эгоисты начинают целыми толпами стекаться, чтобы во главе бойцов войти в завоеванную крепость, вовсе не как те, кто ее штурмовал, а как обозники, которые лишь стремительно поменяли фронт, а уже потом намного обогнали других, чтобы первыми подойти к успеху! Сами по себе это проходимцы. Таких проходимцев оказывается полно в каждом движении, как только оно добивается победы. Беда, если такое движение не будет сопротивляться таким элементам и не попытается их удалить. Иначе когда-нибудь в нем будут эти элементы»[1607].

Как известно, успех, о таящихся в котором опасностях здесь предостерег Гитлер, впервые пришел к НСДАП после выборов 14 сентября 1930 г., когда она смогла нарастить число поданных за нее голосов по сравнению с выборами двумя годами ранее с 810 тысяч до 6,4 миллиона, а количество своих депутатских мест увеличить с 12 до 107. И те тенденции, которых опасался Гитлер, действительно в определенной степени наступили. Как пишет Иоахим Фест в своей биографии Гитлера о ситуации после сентябрьских выборов 1930 г., «конъюнктурщики, озабоченные, полные предчувствий оппортунисты» стали подстраиваться под изменившееся соотношение сил: «Во множестве случаев теперь стало „модным“ оказаться членом НСДАП. Уже весной в нее вступил принц Август Вильгельм, один из сыновей кайзера, заметив по этому поводу, что туда, где предводительствует Гитлер, может записаться любой; теперь вот пришел Ялмар Шахт, который был соавтором плана Янга и первоначально защищал его от критики со стороны национал-социалистов, потом последовали многие другие. Только за два с половиной месяца до конца года число членов НСДАП выросло почти ровно на 100 тысяч до 389 тысяч человек»[1608]. Сходная тенденция, только в несравненно больших масштабах, началась после захвата власти в 1933 г. НСДАП, которая в 1933 г. могла опереться примерно на 849 тысяч членов[1609], в период между днем «перелома» и временем первого запрета на прием в членство приняла в свои ряды 1 644 881 нового партайгеноссе; это означало прирост на 193 %. Почти ⅔ из 2 493 890 членов партии в начале лета 1933 г. составляли те, кого «старые бойцы» называли «мартовскими павшими», т. е. прежде всего те оппортунисты, про которых Гитлер уже сказал в «Майн кампф», что в фазе успеха партии они присоединятся к ней.

В речи в рейхстаге 30 января 1934 г. Гитлер снова упомянул об этих «элементах». Еще более опасными, чем другие враги национал-социализма, среди которых он счел достойными упоминания в особенности коммунистов, буржуазных интеллектуалов, реакционеров и народных идеологов, находятся «те политические перелетные птицы, которые всегда появляются там, где летом как раз начинается страда. Слабохарактерные субъекты, которые, однако, как истинные фанатики конъюнктуры набрасываются на любое удачное движение и стремятся громогласными криками и поведением на сто десять процентов не допустить вопроса о своем прежнем происхождении и деятельности или дать на него ответ. Они тем опасны, что под маской нового режима пытаются удовлетворить свои сугубо личные, корыстные интересы и становятся настоящей обузой для движения, ради которого миллионы порядочных людей годами приносили тяжелейшие жертвы, никогда даже, может быть, в мыслях не веря в то, что им когда-нибудь воздастся за те страдания и лишения, которые они приняли на себя ради своего народа. Очистить государство и партию от этих назойливых паразитов будет важной задачей, особенно на будущее»[1610].

Гитлер также затронул проблемы привлечения элиты на этапе системы в своей заключительной речи на имперском съезде НСДАП в 1934 г. Важно, предостерегал он, ограничить увеличение числа новых членов партии только теми, кто даст гарантию, что они действительно принадлежат к «тому меньшинству, которое в силу своей большой ценности до сих пор всегда творило историю. Если в прошлом естественная борьба, предъявляемые требования и понесенные жертвы сами производили здоровый отбор и препятствовали тому, чтобы плевелы попадали к зернам, то теперь мы с помощью скрупулезных методов серьезных проверок должны для будущего своими силами обеспечивать такие же меры предосторожности. Ведь когда-то становиться национал-социалистом было опасно, и благодаря этому у нас появились наилучшие бойцы. А вот сегодня оказывается полезным „приобщиться к нашей идеологии, раз она главенствует“, и поэтому мы должны проявлять осторожность в отношении наплыва тех, кто хочет под эгидой нашей борьбы и наших жертв проворачивать дешевые гешефты. Когда-то наши противники заботились о том, чтобы в результате запретов и волн преследований движение время от времени очищалось от той легковесной дряни, которая начинала проникать в него. Сегодня мы должны сами проводить выбраковку и отсекать то, что проявило себя дурным и поэтому внутренне для нас не годится. Великие добродетели самопожертвования, верности и повиновения, а в отношении них раньше через преследования со стороны наших противников нас время от времени подвергали испытаниям, теперь же мы должны подвергать это собственному испытанию. Но тот, кто не выдержит этого испытания, должен от нас уйти»[1611]. Бальдур фон Ширах, молодежный фюрер рейха, а позднее гитлеровский наместник в Вене, оставил воспоминания о том, что Гитлер часто говорил ему, когда движение было еще небольшим: «Я страшусь того дня, когда к нам хлынет огромная толпа»[1612].

Чтобы противостоять опасности заполонения «конъюнктурщиками», Гитлер еще в «Майн кампф» рекомендовал ввести запрет на прием в члены партии, который должен был предотвратить приток оппортунистических элементов в партию после захвата власти. В действительности такой запрет был введен в 1933 г., но только после того, как в партию было принято уже более 1,6 миллиона новых членов. Однако поскольку НСДАП оказалась в ситуации нехватки денег и нуждалась в том, чтобы у нее было много новых, платежеспособных партайгеноссен, то запрет на прием в партию сохранить не удалось, он был временно отменен первый раз в 1937 г., а затем еще раз в 1939 г., что опять же привело к массовому притоку новых членов партии и тем самым к окончательному фактическому прекращению действия принципа элиты[1613].

Столкнувшись с этими трудностями, Гитлер неоднократно возвращался в своих речах к центральной проблеме — по каким принципам должно осуществляться привлечение элиты на этапе системы. 29 апреля 1937 г. он вновь изложил метод привлечения элиты на этапе становления движения, на котором «этот отбор было производить очень легко». В будущем, продолжил Гитлер, «мы должны будем попытаться этот процесс, которому в то время, конечно, благоприятствовала борьба движения за власть, ну и при теперешних обстоятельствах, я сказал бы, как-то с идейной стороны все-таки вести дальше. И вести дальше в том же духе. Мы, конечно, не можем в будущем искусственно создавать себе оппозицию, чтобы нам было видно, кто неустрашим или кто выходит вперед. Но из-за этого у нас ведь нет возможности нормальным образом, через борьбу подыскать, а кто же особо прирожден для этого. Теперь нам следует задействовать что-то другое, и естественный процесс отбора будет ведь у нас в будущем начинаться уже в молодости, то есть у нас получаются две оценки мальчика»: с одной стороны, школьная оценка учителем, однако еще вместе с этим прежде всего оценивание со стороны юнгфолька и гитлерюгенда, где прежде всего проверяются лидерские способности каждого в отдельности. Потенциальные лидеры, воспитанные в гитлерюгенде, затем, по словам Гитлера, будут вновь «[подвергаться] очень жестким испытаниям, и самым первым испытанием является испытание на обладание мужскими достоинствами, личными мужскими достоинствами, ибо у меня вызывает протест представление о том, что слабаки, прячущиеся вечно под зонтиком, когда-нибудь способны стать политическими вождями». Прежде всего необходимо сделать героизм основой процесса отбора, чтобы было гарантировано, «что политическое руководство состоит сплошь из неустрашимых людей, которые также лично отважны. И вот тут у нас теперь тоже есть возможность проверки для будущего. Мне скажут: „Ну, послушайте, вот ведь человек все же сможет стать политическим лидером в будущем когда-нибудь, хотя у него раньше не хватило смелости прыгнуть с парашютом или сделать что-то в этом роде“. На эти слова я должен сказать: „Нет, нет, нет, нет! Нет и нет! Я ничего не имею против этого человека; как по мне, то он может стать лидером какого-то объединения кондитеров или что-то в этом роде, я ничего против этого не имею. Но политическим лидером он будет только в том случае, если он неустрашим“. Когда был период борьбы, я мог подвергнуть его испытанию по-другому. Тогда я мог сказать: „Иди прямиком на митинг!“ Десять тысяч коммунистов стоят на улице, они ревут и бросаются в него камнями; вот тогда-то он и сможет сделать свой прыжок с парашютом — в самый центр митинга. Сейчас, к сожалению, я не могу этого сделать, теперь парень должен каким-то другим образом показать, что он мужчина, что он крутой, что он решителен, что у него есть мужество, это необходимо. Только таким планомерным отбором, абсолютным обращением к мужским достоинствам мы получим в будущем действительно жесткое политическое руководство, которое тогда — будьте уверены — будет иметь уважение и у нации»[1614].

В качестве замены отсутствующих возможностей проявить себя в политической борьбе Гитлер хотел искусственно ввести «испытания мужества», которые должны были показать, кто на самом деле обладает смелостью и героическими качествами и благодаря этому пригоден к политическому руководству и призван к нему. Так, в секретной речи перед молодыми политическими лидерскими кадрами 23 ноября 1937 г. он охарактеризовал как «главную задачу этих учебных орденсбургов НСДАП внедрение испытания мужества впоследствии на постоянной основе, что означает — покончить с мнением о том, что только солдат должен быть неустрашимым. Тот, кто является политическим лидером, тот всегда солдат. А у кого нет неустрашимости, тот им быть не может. Он должен быть готов в любой момент напрягать все силы. В прежние времена мужество изначально обязательно было предпосылкой, чтобы найти путь в партию. Так с этим обстояло дело. А теперь нам приходится сооружать искусственные препятствия, искусственные траншеи, через которые нужно перепрыгивать. Потому что если человек не обладает бесстрашием, то он для нас не годен. Если мне кто-то вдруг скажет, что да, но ведь прибывают ведь и другие, чистые гении. Только вот гении в политической жизни совершенно бесполезны, если они не обладают волевым характером. У политического лидера характер важнее, чем так называемая гениальность. Неустрашимость важнее мудрости или проницательности. Решающее значение имеет то, что мы создаем организацию бойцов, которые упорно, стойко, но также — если необходимо — решительно защищают интересы нации»[1615].

Давайте впишем теперь эти высказывания Гитлера в общую систему его мировоззрения: исходным пунктом являются социал-дарвинистские взгляды, согласно которым в природе побеждает неустрашимый и отважный, а слабейший и трусливый, напротив, уничтожаются. Из этого проистекает принципиальное подчеркивание Гитлером героических ценностей, поклонение героям, которое имело решающее значение для его мировоззрения. Отсюда же, в свою очередь, проистекает воззрение, что только бесстрашные бойцы предназначены для политического руководства. Однако поскольку доказательством наличия неустрашимости перестал был простой факт вступления в партию, как это было на этапе становления движения, и, напротив, чаще в партию будут вступать скорее оппортунисты, то в учебных заведениях для элиты (Школы Адольфа Гитлера, национально-политические воспитательные учреждения) и в орденсбургах НСДАП необходимо устраивать искусственные «испытания мужества», с помощью которых трусливых отделяют от бесстрашных. Но прежде всего — это еще один логический вывод — должны быть улучшены возможности перехода на более высокий социальный уровень для рабочего, потому что его, в отличие от буржуа, отличают активность, смелость, готовность принимать решения и энергичность[1616].

Сколь бы логичным и убедительным ни было это воззрение, Гитлер понимал, что одно это не приведет к решению проблемы. Часто типичное для Третьего рейха дублирование в работе ведомств, «хаос властей», т. е. факт конкурентной борьбы, неизбежно вытекающей из накладывающихся друг на друга компетенций разных институций, истолковывается как метод, преднамеренно используемый Гитлером для того, чтобы в соответствии с его базовыми социал-дарвинистскими взглядами создать возможность «отбора сильнейшего» на этапе системы[1617]. Дискуссия о значении этих «поликратических» элементов в нацистской системе столь же противоречива[1618], как и то, сколь по-разному можно трактовать причины этого явления.

Уильям Карр обобщил различные варианты объяснений, которые могут предложить исследования, связанные с Гитлером[1619]. С одной стороны, в качестве объяснения используются богемный образ жизни Гитлера и его неспособность принимать решения[1620]. Но с другой стороны, кроме прочего, говорится, что Гитлер намеренно создавал неразбериху и неуверенность, чтобы укрепить свою власть в соответствии с принципом «разделяй и властвуй». Но прежде всего, как писал Карр, ссылаясь на интерпретацию, выдвинутую еще до него другими исследователями, «это соответствовало его социал-дар-винистским воззрениям. По его убеждению, можно было смело положиться на то, что уж природа выявит, какая партия оказалась слабее в политической борьбе за власть, и нужно только терпеливо подождать, когда эта борьба закончится»[1621]. Этот тезис в том отношении убедителен, что он представляет собой ответ на проблемы рекрутирования элиты на этапе системы, логически вытекающий из социал-дарвинистских посылок Гитлера. С другой стороны, однако, следует констатировать, что в источниках едва ли можно обнаружить какие-либо подтверждения того, что Гитлер намеренно планировал это именно так. Можно бы привести лишь одно высказывание, сделанное в беседе со Шпеером, согласно которому Гитлер, когда его спросили о его практике поручать одну и ту же задачу нескольким лицам или организациям, сказал: «Пусть верх возьмет тот, кто сильнее»[1622].

Тем не менее, конечно, ни «испытания мужества» в школах для элиты, ни организация «спланированной анархии» не могут рассматриваться как убедительные ответы на проблемы рекрутирования элиты на этапе системы. Прежде всего не потому, что организация элиты, т. е. партия, вопреки принципам Гитлера, разработанным в «Майн кампф», продолжала раздуваться.

Хотя 19 ноября 1941 г. Гитлер подчеркнул в «Монологах», что партии нельзя «принимать балласт, „попутчиков“, а от тех, кто был в нее принят, она должна избавиться». Но он, однако, не проводил акций по чисткам, какие, например, практиковались в ВКП(б)[1623]. Вероятно, он, в свете раздувания партии, хотел создать в лице СС альтернативную элитную организацию, которая лучше соответствовала бы принципам, разработанным в «Майн кампф». Так, он сказал 3/4 января 1942 г.: «Нельзя, чтобы СС стала слишком большой, ее ведь можно будет держать в такой численности, которая не имеет себе равных[1624]. Подобно магниту, эта команда должна притягивать к себе всех, кто входит в ее состав, ее становление должно целиком идти из самой себя. Надо знать, что всем этим подразделениям приходится нести свое бремя крови, это чтобы мальчики, которые просто хотят повыпендриваться, держались от них подальше»[1625]. Подобно борьбе внутри страны, и война тоже должна была — посредством элитной организации СС — продемонстрировать, кто на самом деле был неустрашимым и мужественным, и собрать эти элементы в небольшую элиту.

Ввиду гипертрофии партии Гитлер вряд ли видел возможность вновь превратить ее в революционную элиту. Ее место должна была занять СС, как показывает высказывание Гитлера во время застольных бесед 27 июля 1942 г.: «РФСС [рейхсфюрер СС, т. е. Гиммлер], исполняя волю фюрера, должен впредь отбирать лучших из партии, а значит — лучших людей нации. СС должна применять при отборе гораздо более жесткие и строгие стандарты, чем это делает партия. СС также должна предъявлять гораздо более высокие требования к характеру и поведению своих людей в обыденной жизни, чем это делает партия. Предполагается, что СС будет обучать своих отдельных членов гораздо более широко и эффективно, чем это может делать партия. Ибо СС — лишь небольшая часть всей партии, и она должна оставаться малочисленной, чтобы блюсти принцип отбора». При этом Гитлер, конечно, проводил различие между охранными отрядами партии (Partei-SS) и войсками СС (Waffen-SS): «Одинаковое оценочное суждение про бойца из Ваффен-СС и из партийных отрядов СС невозможно. Сегодня к бойцу Ваффен-СС применяются главным образом солдатские критерии, и, наверное, так будет и в будущем, да и должно так быть. Если боец в Ваффен-СС является особенно хорошим солдатом, то ему, может быть, даже не будут ставить в упрек, если он не окажется выдающимся знатоком в идеологическом отношении, в то время как, с другой стороны, в охранных отрядах СС партии оценка производится только в отношении поведения, характера и работы ради народа. В партийных охранных отрядах СС рейхсфюрер СС обязан собирать и возглавить лучших людей партии и лучших нации. В Ваффен-СС он, кроме того, должен собирать и прививать идеи Великогерманского Рейха военному отряду, бойцы которого есть и будут полностью тверды идеологически»[1626].

Только учитывая этот аспект, т. е. утрату партией революционных элитных качеств из-за ее гипертрофии и ответ Гитлера на проблемы привлечения элиты на этапе системы, можно объяснить подъем СС в Третьем рейхе и возникновение государства СС. Однако эти взаимосвязи пока еще не были учтены и сведены в общую картину. С другой стороны, это не означает, что Гитлер полностью отрекся от партии. Например, 31 июля 1942 г. он заметил, «что движение должно потом выглядеть так, что на каждого оформленного члена партии должно приходиться девять других, не числящихся в картотеке. В дальнейшем партия должна вбирать в себя только политически активное меньшинство»[1627].

Поскольку до сих пор не было предпринято ни одной попытки осмыслить внутреннюю логику представлений Гитлера о рекрутировании элиты на этапе становления движения, то прошло незамеченным, какие разнообразные выводы будут следовать только из того факта, что Гитлер, с одной стороны, уже не мог перенести эти принципы на этап системы, но, с другой стороны, постоянно искал выход из этой дилеммы: Гитлер неоднократно сожалел, что «такой отбор руководителей, какой партия пережила в период борьбы… сегодня уже невозможен»[1628]. Также до сих пор не исследованные ограничения, которые он выдвигал против чрезмерной централизации рейха и бюрократизации, следует понимать — как еще будет показано — тоже только в связи с поиском ответа на эту проблему[1629].

Кстати говоря, ту верность, которая неоднократно наблюдалась, причем подчас она казалась иррациональной, и которую Гитлер хранил по отношению к старой элите, сформировавшейся во «времена борьбы», может быть объяснена только в этом контексте. Фриц Видеманн, непосредственный войсковой начальник Гитлера в период Первой мировой войны, ставший затем его личным адъютантом, пишет в своих мемуарах: «Примечательной чертой Гитлера, несовместимой с настоящим фюрером, была его неспособность расставаться с элементами, которые в период борьбы, может быть, когда-то были ему полезны, но от которых он обязательно должен был бы избавиться, когда стал рейхсканцлером»[1630]. Такое отношение Гитлера ни в коем случае не было вызвано сентиментальными мотивами, как полагали иногда ранее[1631]. В гораздо большей степени у Гитлера его нерушимую, как у Нибелунгов, верность своим «старым бойцам» можно объяснить его убежденностью в том, что элита, привлеченная на этапе становления движения, т. е. те члены, которые прибились к нему в то время, когда выступление за интересы партии еще означало «жертву», самым нагляднейшим образом доказали свою неустрашимость, отвагу и способность руководить. На фоне отсутствия убедительных принципов привлечения элиты на этапе системы Гитлеру пришлось еще крепче цепляться за тех, кого он считал зарекомендовавшими себя членами, прибившимися к движению еще до захвата власти.

Гитлер уже в «Майн кампф» указывал, что «основной состав старого движения», т. е. членов, примкнувших к партии на этапе становления движения, следует «назначать на все важные посты на завоеванной территории» и «формировать из них все руководство»: «И делать это до тех пор, пока существующие до настоящего момента принципы и учения партии не станут основой и содержанием нового государства. Только после этого рожденному из их духа особому настрою этого государства можно постепенно передавать в руки бразды правления. Однако это обычно происходит опять же только в обоюдных сражениях, так как это не столько вопрос человеческого благоразумия, сколько игры и действия сил, которые хотя и можно распознать заранее, но управлять ими на вечные времена невозможно»[1632].

Когда Гитлер вспоминал период борьбы, он прежде всего подчеркивал ценность людей, вступивших в партию тогда. Так, в выступлении 24 февраля 1941 г. он сказал: «Время жестоких боев того времени неизбежно повлекло за собой отбор командного руководства. <…> Эти тяжкие времена способствовали подбору первоклассных бойцов, из-за которых, конечно, часто возникали поводы для беспокойства — это совершенно ясно. Бойцы, которые на что-то годятся, бывают грубоватыми и часто колкими, и даже в нормальные времена подчас приходится заботиться о том, чтобы эти колючки располагались рядом друг с другом, а не друг против друга. Но в тот момент, когда возникают опасности, они становятся гвардией решительных людей. Этот отбор, а его в отношении солдат влечет за собой война, отбор, который позволяет появляться истинным лидерам, этот отбор также и в политической жизни возникает только благодаря борьбе. Это было результатом этого медленного развития, этой вечной борьбы на слом сопротивления, так что в итоге мы постепенно получили такое руководство, с которым сегодня можно отважиться на все»[1633]. 3–4 января 1942 г. Гитлер вспоминал: «Наши старые национал-социалисты, они были действительно чем-то замечательным, ведь в то время тот, кто был в партии, мог только все потерять, а приобрести не мог ничего»[1634]. 16/17 января 1942 г. он заявил: «Я всегда сужу о людях по тому, как они вели себя во времена борьбы»[1635].

Теперь становится понятна причина, почему Гитлер был так тесно связан со своими старыми партийными лидерами. Вместе с тем он, конечно, также знал, что многие из его старых товарищей по партии были «мужественными» и «неустрашимыми», но не обладали необходимыми специальными знаниями, чтобы заниматься администрированием и руководством государством и экономикой. По этой причине он в крупных областях опирался на старый аппарат государственных чиновников, который хотя и был «приобщен к господствующей идеологии», но в результате этого, конечно, еще не стал национал-социалистским. Как подчеркивает Моммзен, режим хотя и произвел смену на руководящих постах в бюрократическом аппарате, армии и в «приобщенных к идеологии» общественных ассоциациях, тем не менее избегал систематического вмешательства в положение традиционных элит. Лишь 20 июля 1944 г. в этом произошел решительный перелом[1636]. Покушение, совершенное 20 июля 1944 г., спонтанно реактивировало на стороне национал-социалистской руководящей группы, но также и сторонников НСДАП среди масс латентно продолжавшую действовать социальную неприязнь против тех, кто входил в старые высшие круги[1637].

Сам Гитлер все чаще осознавал, что потерпел провал из-за отсутствия концепции привлечения элиты на этапе системы. Для того чтобы вообще добиться власти и обеспечить управление государством, он был вынужден вступить в союз с теми силами, которые он в принципе глубоко презирал. В записях, которые под диктовку делал Борман, Гитлер 14 февраля 1945 г. заявил, что война «наступила… слишком рано, если принимать во внимание нашу моральную подготовку к бою. У меня не оставалось времени на то, чтобы воспитать людей для моей политики. Мне нужно было бы двадцать лет, чтобы дать созреть новой национал-социалистской элите, отобранным молодым людям, которые с самого раннего возраста врастали в наше учение. <…> За неимением той элиты, которую мы себе мысленно представляли, нам пришлось довольствоваться имеющимся человеческим материалом. Вот и результат выглядит соответственно! Поскольку интеллектуальная концепция не согласовывалась с возможным практическим воплощением, из военной политики революционного государства, такого как Третий рейх, неизбежно получалась политика реакционных мещан! Наши генералы и дипломаты, за немногими исключениями, — люди вчерашнего дня, ведущие войну и проводящие политику отживших времен». В качестве примера Гитлер привел политику в отношении Франции, которая была «полной несуразицей»: «Наша задача должна была бы заключаться в том, чтобы освободить французских рабочих, помочь им победить в революции. Надо было беспощадно сметать закостенелую буржуазию, этих бессердечных и не чтящих понятия родины людей. Но каких друзей нашли наши великие дипломаты с берлинской Вильгельмштрассе во Франции? Мелких расчетчиков, которые уразумели, что нас надо ценить, рассчитывая на то, что мы оккупируем страну для того, чтобы защищать их денежные сейфы, и которые были полны решимости предать нас при первом удобном случае, как только это окажется возможным сделать безнаказанно! Не менее наивной была наша позиция во французских колониях. И здесь наши великие гении с Вильгельмштрассе были в своей стихии! Поистине классические дипломаты, военные старой закалки и мелкие помещики-юнкеры из Заэльбья — вот кто были нашими помощниками для революции в европейском масштабе! Они буквально вгрызлись в те представления о ведении военных действий, которые бытовали в прошлом веке. Между тем нам ни под каким видом нельзя было присоединяться к игре Франции против тех народов, которые несли французское ярмо. Наоборот, мы должны были помочь им освободиться от этой кабалы, а в случае необходимости даже подстрекать их к этому. Ничто не мешало нам в 1940 году предпринять такие действия на Ближнем Востоке, а также и в Северной Африке. Тем временем наши дипломаты сконцентрировались на укреплении власти Франции в Сирии, Тунисе, Алжире и Марокко. Наши политики-кавалеры предпочитали поддерживать светское общение с элегантными французами, вместо того чтобы откликаться дружбой с повстанцами; они предпочитали завтракать с колониальными офицерами, размахивающими дубинами и мечтающими только о том, чтобы обмануть и предать, и не шли к арабам — которые остались бы нам верными союзниками»[1638].

В этих и других высказываниях четко проявляется стремление Гитлера найти причины поражения «Третьего рейха» — а также и виновных в этом. Перед лицом поражения он нашел настоящих виновников в стане своих внутри- и внешнеполитических союзников: это были буржуазные элиты, на которые ему приходилось опираться, и в этом он видит истинную причину провала своей политики, ибо ему не удалось взрастить национал-социалистскую элиту. Поэтому он не смог, например, заключить союз с арабскими освободительными движениями, поэтому он не смог революционизировать отношения в обществе во Франции и т. д. «Для меня идеальным рецептом было бы, — сказал Гитлер 25 февраля 1945 г., — сначала обеспечить дальнейшее существование немецкого народа, воспитать национал-социалистскую молодежь, а уж потом предоставить ведение неизбежной войны грядущим поколениям, в случае, если тогда мощь, воплощенная в немецком народе, не отпугнет от этого его врагов. Тогда Германия будет морально и материально во всеоружии, обеспечена корпусом чиновников, дипломатов, генеральным штабом из людей, которые впитали национал-социалистский дух с молоком матери и были сформированы на этих принципах. Дело, за которое я вознамерился взяться, чтобы завоевать немецкому народу место под солнцем, слишком велико для одного человека, со слишком исполинским охватом для одного поколения!»[1639]

Подведем итоги до этого места: Гитлер разработал логическую концепцию привлечения элиты на этапе становления движения, которую, однако, ни под каким видом оказалась невозможно перенести на этап системы. Хотя он и пытался модифицировать эту концепцию и адаптировать ее к изменившимся после захвата власти условиям, ему не удалось воспитать национал-социалистскую элиту, которая могла бы заменить отжившие свое элиты. Поэтому ему приходилось в значительной степени опираться на буржуазные силы, которые следовали за ним из оппортунизма, а не из истинных национал-социалистских убеждений.

Остается, пожалуй, единственный последний вопрос, возникающий у нашего читателя: мы изложили воззрения Гитлера на рекрутирование элиты на этапе системы и в фазе становления движения, при этом ни разу не проявился «расовый» аргумент. Это, однако, противоречит распространенным представлениям о расовой идеологии Гитлера. Когда обращаются к теме рекрутировании элиты, то она, пожалуй, часто ассоциируется с типом белокурого, высокорослого и голубоглазого эсэсовца. Если бы Гитлер был расовым идеологом в той мере, в какой это предполагалось до сих пор, то он должен был бы, вероятно, положить в основание формирования своей новой элиты в первую очередь расовые критерии. То, что это частично было сделано в СС и соответствовало представлениям Гиммлера и других нацистских идеологов, не вызывает никаких сомнений. Но какова была позиция Гитлера по этой проблематике?

Экскурс: принцип Гитлера: делайте вывод о расе, отталкиваясь от «одаренности и пригодности», а не наоборот

Чтобы понять рассуждения Гитлера на этот счет в их внутренней логике, нам вначале нужно познакомиться с некоторыми основными предположениями, из которых он исходит. По мнению Гитлера, существуют не только расовые различия между народами, но и различия внутри немецкой народной общности. Хотя все составные звенья этой группы принадлежат к более высокой, т. е. более ценной, расе по сравнению, например, с евреями или славянами, однако и немецкий народ также не представляет собой единую расу, а состоит из самых разных расовых составных частей[1640]. При этом, по мнению Гитлера, существуют, например, такие расовые элементы, которые более склонны к музыке, такие, которые более склонны к технике и к наукам, такие, которые более предрасположены к политике и даровиты в ней, и т. д. Получается хотя и довольно странное, в сущности, уже не биологическое расовое понятие, но мы должны сначала принять его таким, чтобы вообще понять внутреннюю логику дальнейших рассуждений Гитлера.

Гитлер исходит из вопроса о том, как внутри народа можно определить, каких людей следует отнести к каким расовым группам. Теоретически для этого существует два варианта: либо исходить из внешних характеристик людей (таких, как форма головы, рост, цвет глаз и волос) и относить их в соответствии с этими критериями к определенным расовым группам, либо же исходить из эмпирически видимых специфических способностей человека, его пригодности к чему-либо и определять по ним, к какой расовой группе он принадлежит. Гитлер отверг мысль отбирать политическую (или иную) элиту (элиты) по внешним «расовым» признакам. В большей степени определяющим является специфическая одаренность человека. Если человек, например, — благодаря приверженности радикально-революционной партии — проявляет себя храбрым и мужественным, то это доказывает, что его следует отнести к той расовой части немецкого народа, которая обладает политической одаренностью и, следовательно, предназначена для политического правления.

Если вдуматься в эти рассуждения, то бросается в глаза, что Гитлер своей собственной аргументацией в значительной степени доводит свою расовую идеологию до абсурда. Ведь если его теория сводится в конечном счете к тому, что люди, подходящие для определенных областей, отбираются путем проверки их конкретных способностей в этой области, то дополнение о том, что касательно именно этих вот людей речь идет о, например, расовом компоненте с «политическими» или «художественными» способностями, не имеет особого смысла. Расовый аргумент, очевидно, всего лишь дополнительная приписка, в нем нет необходимости ни в одном месте внутренней логики построения аргументации. И потому это также не приводит к практическим последствиям, например, в том смысле, что политическая элита теперь отбиралась бы по внешним отличительным признакам (которым, впрочем, Гитлер и партийная элита вовсе ведь не соответствовали бы). У расового аргумента есть только в определенной степени и в конкретном случае одно последствие — хотя и фатальное для тех, кого это затронуло, поскольку те люди, которые изначально были исключены из немецкой всенародной общности, например евреи, «цыгане», умственно отсталые и т. д., даже и не подвергались проверкам на предмет их способностей, а, за редким исключением, были уничтожены как расово неполноценные.

Наиболее подробно Гитлер изложил свои взгляды на этот счет в своих выступлениях на имперском съезде НСДАП в 1933 г. В своих речах Гитлер исходил из тезиса, что немецкий народ состоит из различных расовых составляющих, при этом национал-социализм обращается к потенциальной элите, т. е. к «героической» расе[1641]. Но, развивая свою мысль в другом выступлении, он продолжил: «Делать вывод об одаренности и пригодности можно не только отталкиваясь от расы, но и отталкиваясь от одаренности — о расе. И это означает следующее: необязательно сначала раскрывать людей, имеющих способности к музыке, как расу, чтобы доверить им работу в сфере музыки, наоборот, это музыка раскрывает расу, обнаруживая одаренность к ней». То есть на вопрос о том, каких людей в немецкой всенародной общности следует отнести к той расовой составляющей, которая отличается своими музыкальными способностями, ответ дается просто одаренностью этих людей, их особым музыкальным талантом. Противоположный метод, который отвергает Гитлер, состоял бы в том, чтобы сначала изучить, какие внешние расовые характеристики являются определяющими для музыкального человека, а затем сосредоточить этих людей и поручить им «попечительство о музыке». Гитлер использует этот абсурдный пример (абсурдность, в которой Гитлер отдавал себе отчет, вытекает, однако, в сущности, из абсурдности конструирования «музыкальной» или «технически одаренной» расы) только для того, чтобы доказать, что политическую элиту тоже нельзя подбирать по внешним расовым признакам (как это можно было бы предполагать), но исключительно исходя из ее пригодности и одаренности, которые в этой области, как мы подробно показали, проявляются в боевой приверженности радикально-революционной партии. Гитлер поясняет, что вопрос о том, каким методом он мог выявлять героических людей — а они имеются во всех слоях общества, т. е. будущую политическую элиту, имел для него решающее значение: «Здесь была только одна возможность: выводить из расы одаренность было нельзя, наоборот, от одаренности следовало делать вывод касательно расовой пригодности. Но одаренность можно было установить по характеру реакции отдельного человека на какую-либо провозглашаемую новую идею. Это безошибочный метод поиска таких людей, которых вы хотите найти. Потому что каждый слышит только тот звук, на который настроена его душа»[1642].

Гитлер считал своей заслугой объединение немецкого народа, отрешаясь от всех конфессиональных, социальных и иных барьеров, в единое целое, в «народную общность». Он отнюдь не намеревался разрушать это единство, когда он представил в качестве темы для обсуждения различающиеся расовые составляющие, введя этим новый критерий различий, сеющий раздор. В июне 1930 г. он сказал Вагенеру: «Если мы, исходя из этого понимания, внимательно рассмотрим вопрос о пользе и вреде разделения рас и племен в нашем немецком отечестве, то увидим один только вред! Немецкий народ в результате демонстрации расовых проблем был бы только еще больше расколот, стравлен между собой, раздроблен, а тем самым сделан ничего не значащим в отношении внешней политики. В связи с этим я уже неоднократно запрещал, и на ближайшем совещании гауляйтеров я снова со всей строгостью буду запрещать вообще вести обсуждения и писать о расовой доктрине и расовых проблемах. Мы должны сделать прямо противоположное! Всенародная общность, именно всенародная общность — вот что должно быть нашим боевым кличем! Все, что объединяет и связывает слои, должно быть извлечено на свет божий, об этом надо тщательно заботиться и давать поддержку, а все, что разделяет их, что заставляет снова пробудиться старые предубеждения, этого всего следует избегать, с этим надо бороться, устранять это. <…> Мы — без посторонних — можем и должны разобраться в расовых вопросах, вы, я и Розенберг, и еще кто-нибудь, тот или этот. Ведь это для нас эти вопросы являются ключом и ориентиром. Но для широкой публики это яд! А кроме того, еще идет пробуждение только комплексов зазнайства или неполноценности. А они — самое верное средство для разрушения всенародной немецкой общности»[1643]. Поэтому Гитлер также отказался формировать элиту по внешним расовым критериям. В своих «Монологах» 27 января 1942 г. он высказал следующее мнение: «Расовой войне не надо будет начинаться, если люди будут отбираются не по внешнему признаку, а по тому, как они себя зарекомендовали. Внешность и наклонности часто бывают не связаны друг с другом. Отбор можно проводить по внешним признакам, но можно — как это делала партия — и по тому, как человек проявляет себя в жизни»[1644].

В своей речи 26 мая 1944 г. Гитлер повторил, что отбор элиты нельзя проводить по внешним признакам, а нужно осуществлять исключительно по способностям, поскольку способный человек этим доказывает, что он принадлежит к особой расе: «Теперь мы объединили эти расовые ядра в нашем народе. Однако сейчас решающее значение заключается в том, чтобы я, исходя из богатой палитры способностей немецкого народа, вывел из самых разных способностей на передний план те расовые ядра, которые изначально являются носителями этих способностей; а это значит вот что: я должен обеспечить, чтобы в отношении художественной одаренности постепенно повсюду в немецком народе начиналось воплощаться то расовое ядро, которое связано с художественными способностями. Так вот, господа, разве это происходит не благодаря отбору, не из-за того, что я говорю: „Кто выглядит как художественное дарование?“ — наоборот, здесь проявляется чудо, заключающееся в том, что в конечном счете некий звук, тон находит того, кто будет его носителем. Другими словами: когда я задаю определенный тон, тогда, например, в фортепиано отзывается та струна, которая настроена на этот тон, а когда мне требуется определенное подтверждение способностей и здесь я указываю на свободное развитие, то тогда откликаются те элементы, которые в конечном итоге по своей природе, то есть на основании их расовой предрасположенности, действительно являются для этого предназначенными»[1645].

Таким образом, мы видим, что Гитлер всей своей аргументацией касательно формирования элиты доводит до абсурда расовую идеологию в том отношении, что она должна была претендовать на некую действенность в рамках немецкой всенародной общности. В расовом аргументе, собственно говоря, нет необходимости ни в одном месте для логического хода аргументации. Весь ход мыслей можно было бы представить и без понятия расы, практические выводы были бы аналогичными.

Тем не менее в Третьем рейхе, особенно в СС, была распространена примитивная расовая доктрина, представители которой не «исходя от способностей, делали вывод о расе», как того требовал Гитлер, а, наоборот, «исходя от расы, делали вывод о способностях». Так, Гиммлер недвусмысленно признавал себя сторонником принципа «отсеивать людей исключительно по внешним признакам»[1646], согласно которому рост, форма лица, цвет волос и глаз, а также телосложение были решающими критериями, по которым кандидаты в СС разделялись на пять категорий[1647]. Сам Гитлер, а в отношении евреев и других групп, «изгнанных» из немецкой народной общности («цыган», инвалидов и т. п.), а также других народов он, несомненно, был фанатичным расистом, тем не менее выступал против публичного обсуждения расовых аспектов внутри немецкой всенародной общности. «Фюрер очень резко осуждает работу всех расовых комитетов», — записал Геббельс в своем дневнике 26 июня 1936 г.[1648] Сам Геббельс, внешность которого, пожалуй, вряд ли соответствовала бы критериям СС, решительно выступал против «порока расового материализма, который обращает внимание не на поведение и убеждения, а на пергидрольный блонд»[1649]. Так, 7 сентября 1937 г. его возмутила статья некоего обербургомистра: «Вот теперь внешние характеристики фигуры должны иметь решающее значение уже и при продвижении по службе. Это просто неслыханная нелепость»[1650]. 28 октября 1937 г. он сделал запись: «Обсуждал расовую политику с доктором Гроссом. Я ставлю ему в упрек наши неверные принципы отбора. Если следовать им, то почти все сегодняшние лидеры были бы (в свое время) отвергнуты»[1651]. В итоге этого экскурса можно заключить, что и в вопросах расовой политики нельзя говорить о единой идеологии «всех» национал-социалистов.

Мы ознакомились с критикой Гитлером «принципа большинства», с одной стороны, и с его теорией «исторического меньшинства» — с другой. Пока мы можем только сказать, что главную задачу Гитлер видел в том, чтобы заменить существующие элиты новой элитой, которая будет сформирована с помощью особой методики, эту новую элиту он назвал «историческим меньшинством». Между тем известно, что Гитлер всегда особо подчеркивал так называемый «принцип фюрерства» как альтернативу демократической системе. Придал ли Гитлер больше конкретики своим воззрениям в области государственной и внутренней политики? Ряд вопросов остаются открытыми. Что Гитлер понимал под «принципом фюрерства» и как он его обосновывал? Намеревался ли он разработать новую конституцию и если да, то какое содержание она должна была иметь? Как Гитлер собирался определить вопрос о своем преемстве? Как он относился к проблеме федерализма и унитаризма? Рассматривал ли Гитлер свое правление как диктатуру? Ответы на эти и другие вопросы будут даны в следующей главе.

Будет видно, что и в этом случае оказалось важным провести исследование заново, поскольку до сих пор мы слишком мало знали о политической самооценке Гитлера, о его смысловых представлениях и прежде всего об их обосновании в контексте его мировоззрения.

Йекель пишет, что Гитлер был равнодушен не только к вопросам экономической и социальной политики, но и к внутриполитическим и конституционно-политическим вопросам. Йекель обосновывает это следующими доводами: 1. Формулировка Гитлера «государство как средство достижения цели» демонстрирует-де его прагматически-оппортунистическое отношение к этим вопросам. 2. Тот факт, что Веймарская конституция никогда не была отменена и заменена новой, да и то, что Гитлер даже не регламентировал законодательно вопрос о преемстве («суть любой конституции»), якобы свидетельствует о его безразличии к этим вопросам[1652]. Первый аргумент мы уже рассматривали в главе 11.2 и показали, что формулировка Гитлера не была выражением пренебрежения к внутриполитическим вопросам, а представляла собой критику консервативных теорий государства и немецкой традиции обожествления государства, однако в первую очередь она должна была обосновать обязанность и право на революцию. Ниже мы сначала рассмотрим второй аргумент Йекеля, т. е. конституционный вопрос.

а. Гитлер о конституционном вопросе и вопросе преемства

В «Майн кампф» Гитлер пишет, что было бы «величайшей ошибкой полагать, что внезапно, из ниоткуда, только обладая властью, можно было бы провести определенную реорганизацию, не имея уже заранее определенного костяка людей, которые были бы прежде всего заранее подготовлены с точки зрения мировоззрения. Здесь также действует принцип, согласно которому более важным, чем внешняя форма, которую механически можно создать очень быстро, всегда остается дух, который заполняет такую форму. В приказном порядке вполне можно, например, привить принцип фюрерства некоему диктаторскому государственному организму. Но наполненным жизнью этот принцип станет только в том случае, если он на основе собственного развития постепенно сформировался из мельчайших элементов и благодаря постоянному отбору, который непрерывно производит суровая реальность жизни, получил на протяжении многих лет необходимый фюрерский материал для осуществления этого принципа. Нельзя, значит, себе представить, что можно вдруг из какого-нибудь портфеля извлечь на свет проекты новой государственной конституции и затем приказанием сверху „ввести“ в действие. Что-то подобное можно попробовать, только результат наверняка будет нежизнеспособным, чаще всего из этого получается изначально мертворожденное дитя.

Это сильно напоминает мне о создании Веймарской конституции и о попытке подарить немецкому народу вместе с новой конституцией также и новый флаг, который не имел внутренней связи с тем, что пережил наш народ за последние полвека. Также и национал-социалистскому государству нужно остерегаться подобных экспериментов»[1653].

Давайте рассмотрим аргументацию Гитлера: внешняя форма конституции никоим образом не гарантирует внутреннего функционирования и жизнеспособности государства. Когда предпринимаются попытки, оказавшись у кормила власти, искусственно «привить» конституцию, не воспитав, однако, людей либо же новую элиту таким образом, чтобы они внутренне положительно относились к этому государству, тогда это государство не будет жизнеспособным, а будет «чаще всего изначально мертворожденное дитя». В качестве доказательства своего воззрения он приводит Веймарскую республику, в которой хотя и существовала демократическая конституция, но не было основной предпосылки, а именно мощных, поддерживающих и одобряющих ее групп людей. Таким образом, существенным для Гитлера является в первую очередь формирование «исторического меньшинства», т. е. той элиты, которая активно поддерживает и на которую опирается новое государство, элиты, привлекающей массы с помощью пропаганды или «перевоспитания» на сторону этой государственной формы.

В аналогичном направлении указывают также высказывания Гитлера, сделанные перед группой товарищей по партии, об этих словах сообщает Альберт Кребс, с 1926 г. возглавлявший местное подразделение НСДАП в Гамбурге[1654]. «Сначала, — сообщает Кребс в своих воспоминаниях, — Гитлер, отвечая на поставленный мной вопрос, в общих чертах обрисовал картину национал-социалистской конституционной реформы и законодательства. Подвергая яростным, хотя и не совсем необоснованным нападкам юристов и бюрократов, он высказал мнение о том, что законодательный орган должен бы создавать всегда лишь каркас, а не некий опус из уставов и параграфов, скрупулезно изложенных до последней детали. Нельзя, чтобы жизнь оказывалась задушенной под массой букв, а органичное дальнейшее развитие сделалось невозможным. Гитлер прямо ссылался на пример Англии, который он, однако, явно не распознал в его истинной сути либо из-за недостатка знаний, либо из-за преднамеренно доктринерской ошибочной оценки и представил именно таким образом»[1655]. Существенным является высказывание Гитлера о том, что нельзя допустить, чтобы «органичное дальнейшее развитие сделалось невозможным». Гитлер выступал против «преждевременного» конституционного законодательства не из-за отсутствия интереса к внутриполитическим вопросам, а потому, что такой подход вступил бы в противоречие с его концепцией постоянного продолжения революции. Закреплять существующее положение дел посредством точно сформулированной конституции означало бы по собственному усмотрению на определенной стадии прервать революционный процесс.

Хотя Гитлер после захвата власти неоднократно оповещал о предстоящем проведении конституционной реформы[1656], такие высказывания носили, пожалуй, в основном тактический характер. Так, Отто Мейснер, который был статс-секретарем еще при Эберте и Гинденбурге, а затем при Гитлере, пишет в своих воспоминаниях, что по его впечатлениям о Гитлере, которые он почерпнул во время его «совещаний с Гинденбургом и других конфиденциальных бесед в узком кругу в тот период [вскоре после захвата власти. — Р. Ц.]», он считал вероятным, что Гитлер «после своего первоначального революционного политического старта, после провала своего мюнхенского путча и опыта общения со своими соперниками в партии пришел к убеждению, что в связи с внутриполитическими и внешнеполитическими причинами представлялось целесообразным как можно скорее отказаться от революционных методов его борьбы за власть и пойти по пути эволюции, которая единственная могла обеспечить стабильность и долговременность его правления и внешнеполитическое признание его нахождения у власти. Получив власть законным путем, он серьезно намеревался посредством реформы империи и конституции, решение о которой должен будет принять рейхстаг, выступая в качестве учредительного собрания, устранить раздувание и избыточность парламентаризма и править с помощью скорректированной имперской конституции под контролем народного представительства и с допуском конструктивной оппозиции (sic!). В этом смысле он постоянно высказывался в личных беседах в первый период своего пребывания на властном посту; он подчеркивал при этом, что не отвергает демократию как таковую, но хочет заменить нынешнюю связанную с партиями демократию прямой демократией граждан, выстраивающейся снизу вверх. Местные и районные руководители должны были бы избираться, гауляйтеры и министры — назначаться фюрером и утверждаться имеющими право голоса избирателями путем голосования, законы — приниматься сенатом, в котором должны были бы быть представлены представители всех профессиональных групп. Когда и по какой причине он отказался от замысла конституционной реформы такого рода, побудило ли его к такой перемене взглядов не встретившее сопротивления самоотречение тогдашних партий и оглядка на радикальные элементы его собственного движения, которые олицетворяли Геббельс, Гесс и Гиммлер, либо же его собственное стремление к тотальной власти, по всей вероятности, установить будет уже невозможно никогда»[1657].

На самом деле, однако, Гитлер не претерпел никакой «перемены взглядов», а скорее ввел в заблуждение своих консервативных союзников, таких деятелей, как Гинденбург и Папен, в отношении своих истинных взглядов и намерений в критический период после захвата власти. Изложенные Мейснером приписываемые Гитлеру планы, которые были нацелены исключительно против «избыточности парламентаризма» и «нынешней партийной демократии» и обещали прежде всего скорейшую конституционную реформу, а также окончание революции, слишком однозначно ориентированы на мир идей и политические убеждения Гинденбурга, чтобы их можно было бы воспринимать всерьез.

Гитлер, безусловно, опасался, что четкие конституционные нормы могли бы ограничить его единовластное господство. Но еще важнее было то, что он хотел сохранить революционное состояние открытым как можно дольше. Конституция же искусственно прервала бы революционный процесс в определенном месте, зафиксировав результат определенной стадии развития революции. Кроме того, Гитлеру приходилось с подозрением относиться к формальным конституционным конструкциям хотя бы потому, что период 1930–1933 гг. показал, что их можно аннулировать даже с помощью конституции, не нарушая существенно содержащиеся в ней формулировки, если больше не будет мощных сил, защищающих эту конституцию. Если собрать все эти аргументы воедино, то отчетливо проявится, почему Гитлер крайне подозрительно относился к применимости формальных конституционных конструкций: в сомнительном случае они не могли ему помочь, а вот навредить могли бы вполне.

Что касается вопроса о преемстве, затронутого Йекеллем, то Гитлер часто занимался этой темой. Его план состоял в том, чтобы сформировать сенат из старейших и наиболее испытанных членов партии, который должен будет затем избрать его преемника. Уже в конце 1930 г. Гитлер поручил профессору Троосту встроить зал для сената в «Коричневый дом» в Мюнхене (штаб-квартира рейхсляйтера НСДАП). Как пишет Вагенер, в конце 1931 г. Гитлер сказал, что все же всегда следует принимать в расчет, что с ним что-то может случиться. Поэтому он подумывает о том, что теперь ему все-таки придется перейти к учреждению партийного сената: «Вы же знаете, что этот партийный сенат должен обеспечивать и нести перед партией ответственность за то, чтобы всегда руководствовались национальными и социалистическими принципами партии и постоянно их развивали, и чтобы прежде всего они не нарушались ни с какой стороны. <…> Если мне придется безвременно уйти из этой жизни, то без такого партийного сената развернулась бы борьба диадохов за управление, которая всегда встает перед моими глазами, когда ощущаю, насколько различны взгляды и помыслы разных моих соратников. Борьба развернулась бы не только за руководство, но и за цели, за программу»[1658].

В речи перед рейхсляйтерами и гауляйтерами 6 августа 1933 г. Гитлер также объявил о создании сената, который состоял бы из «самых старых, наиболее испытанных и самых верных партайгеноссе [товарищей по партии]»[1659]. 13 декабря 1934 г. был принят закон о преемстве фюрера и рейхсканцлера: «До принятия новой конституции Германской империи фюрер и рейхсканцлер назначит на случай своей кончины или иного прекращения объединенных в его лице должностей рейхспрезидента и рейхсканцлера своего преемника»[1660]. На основании этого закона Гитлер назначил актом от 19 декабря 1934 г. своим преемником Геринга. 1 сентября 1939 г. Гитлер провозгласил в рейхстаге: «Если со мной в этой борьбе что-либо произойдет, то моим первым преемником будет партайгеноссе Геринг. Если с партайгеноссе Герингом что-либо произойдет, его преемником станет партайгеноссе Гесс. Тогда вы должны будете хранить ему, как фюреру, слепую верность и повиноваться ему, как мне! В случае, если что-либо произойдет и с партайгеноссе Гессом, я законом теперь созову сенат, который тогда должен будет избрать из своей среды наиболее достойного, то есть самого неустрашимого!»[1661]

Гитлер неоднократно возвращался к этой мысли. Геббельс передает содержание воззрений на этот счет, высказанных Гитлером в беседе 3 ноября 1939 г., следующим образом: «В состав будущего сената должны входить примерно 60 человек. Не только обладатели высоких постов, но и обладатели заслуг. Не все гауляйтеры — и уж тем более не все рейхсляйтеры. Коллегия старых, испытанных национал-социалистов. Предложение Фрика, содержащее 300 имен, отвергается целиком и полностью. Фюрер считает, что он был бы только рад, если бы сам вошел в его состав»[1662]. 5 февраля 1941 г. Гитлер вновь обсудил с Геббельсом проблемы конституции и преемства: «Важнейшим содержанием будущей конституции является процедура избрания фюрера. Он избирается высшим руководством движения, вермахт аполитичен и не имеет к этому никакого отношения. И только сразу же после избрания вермахт будет приведен к присяге новому фюреру. Монархии всегда грозит опасность того, что ее возглавит полный дурак.

Здесь это исключено. Фюрер государства должен обладать определенной зрелостью, которая приходит только с определенным возрастом, в том числе и у гения. Поэтому избранникам необходимо предоставить все возможности для деятельности. Они должны иметь возможность через работу войти в курс дела в масштабах всего государства. Есть округа [Gau] — большие и маленькие. Позже руководители округов [гауляйтеры] тоже будут переводиться на новые должности, и это откроет перед ними возможности продвижения по службе. Как в партии, так и в государстве необходимо максимально усилить центральную власть. Но она должна не администрировать, а осуществлять направляющее руководство. У нее есть деньги, власть и право на крупные инициативы. И в государстве также должна доминировать партия. Без партии государство руководить не может. Посмотрите на Италию, где государство командует партией. А каков при этом успех, так это мы сейчас видим»[1663].

Застольные беседы Гитлера также демонстрируют, что представление о том, что он не интересовался конституционными вопросами и не разрабатывал никаких представлений относительно регламентирования преемства, является ошибочным. Так, например, он подробно остановился на этой проблематике в застольной беседе 31 марта 1942 г. Важность его высказываний подчеркивается тем фактом, что во время ужина Борман вручил Пиккеру карточку, указав: «Вы не просто сделайте беглую запись об этом разговоре, важность которого вы, вероятно, даже не осознаете, но сразу после ужина садитесь за свой письменный стол и проработайте запись во всех деталях». Гитлер занимался вопросом о том, как удалось бы «привести лучшего к руководству государством». По его словам, это большая проблема, в которой нет ни одного решения, которое не таило бы в себе источник ошибки. Республика, в которой главу государства избирает весь народ, имеет тот недостаток, что с помощью денег и рекламы можно «поставить во главу какого-нибудь абсолютно комического театрального персонажа». Если глава государства избирается пожизненно, существует риск того, что он будет проводить «эгоистичную силовую политику», в то время как смена главы государства, происходящая каждые пять или десять лет, не обеспечит стабильности руководства, а реализация долгосрочных планов ставится под вопрос. Гитлер отвергал также и другие возможные конструкции, такие как, например, наследственную монархию, которую он отклонял принципиально. По словам Гитлера, взвесив достоинства и недостатки различных форм государственного правления, он пришел к следующим выводам:

«1. Шансов на то, чтобы не заполучить полного идиота в качестве главы государства при свободных выборах, по словам Гитлера, больше, чем без таких выборов.

2. При подборе кандидата на пост главы государства необходимо искать личность, которая, как подсказывает человеческий разум, могла бы обеспечивать определенную стабильность государственного управления на длительный срок. Это является необходимым условием не только для успешного управления государством, но и тем более для реализации любого крупного государственного плана.

3. Необходимо, по словам Гитлера, обеспечить, чтобы руководитель государства был бы независим от влияния экономики и чтобы его нельзя было бы принудить к каким-либо решениям с помощью экономического давления. Поэтому он должен иметь опору на политическую организацию, сила которой заключается в ее прочном укоренении в народе и которая стоит выше экономических вещей»[1664].

Основными критериями для выбора фюрера были, следовательно, по мнению Гитлера, стабильность государственного управления и независимость главы государства от экономических интересов. Такое определение приоритетов следует понимать в контексте критики Гитлером демократии. По его мнению, в демократических системах главы правительств действуют только памятуя о следующих выборах, в то же время в разработке долгосрочных концепций на будущее они никак не заинтересованы. К тому же политики в условиях демократии подкуплены капиталом и поэтому не способны независимым образом принимать политические решения.

В своих дальнейших рассуждениях Гитлер уточнил свои воззрения в отношении конституционной политики следующим образом:

«1. Германская империя должна быть республикой. Фюрер должен избраться. Он должен быть наделен абсолютной властью.

2. В качестве коллективного органа должно оставаться народное представительство, которое обязано поддерживать фюрера и, в случае необходимости, вмешиваться в управление государством.

3. Избрание фюрера должно происходить не через это народное представительство, а через сенат. Сенат должен быть наделен ограниченными полномочиями. Членство в нем не должно быть постоянным, но должно быть связано с занятием определенных высших должностей, назначение в состав которых также должно подлежать переменности. Члены сената благодаря своему воспитанию и жизненному становлению должны были бы проникнуться убеждением, что фюрером должен быть избран не слабак, а лучший.

4. Выборы фюрера должны проводиться не на глазах у народа, а за закрытыми дверями.

5. В течение трех часов после завершения выборов представители партии, армии и государства должны принести присягу новому фюреру.

6. Точнейшее и строжайшее разделение законодательной и исполнительной власти должно быть высшей заповедью для нового фюрера. Точно так же, как в движении штурмовые отряды и СС являются только лишь мечом для осуществления политических указаний партии, так и исполнительная власть не должна заниматься политикой, а лишь выполнять политические указания, полученные от законодательных органов — в случае необходимости с помощью меча»[1665].

Следовательно, Гитлер представлял себе конституцию следующим образом: республика, во главе которой стоит фюрер, избираемый сенатом. Членство в сенате сопряжено с занятием высших должностей, члены сената подлежат чередованию. Наряду с сенатом существует некое народное представительство, которое обязано оказывать поддержку фюреру, но может при необходимости вмешиваться в управление государством. Законодательная и исполнительная власть должны быть строго разделены.

Эту мысль Гитлер повторил и в застольной беседе 24 июня 1942 г.: «Наряду с децентрализованным государственным управлением, с одной стороны, в качестве сильной скрепы рейха на другой стороне должен находиться абсолютно упроченный инструмент государственной власти, исполнительной власти. Исполнительная власть, в голове ее вермахт, затем полиция, служба труда и воспитание молодежи и так далее, это должно бы быть только в одних руках. Будь это гарантировано, с рейхом ничего не могло бы случиться. По его словам, наиболее опасным было бы, если исполнительная власть одновременно являлась бы или желала бы быть государственным руководством. Тогда начнется соперничество отдельных составов вермахта, частей территории и так далее, из-за этого в прошлом уже погибло немало весьма порядочных государств». По вопросу об избрании главы государства Гитлер, продолжая свои размышления, сказал: «Если с ним когда-нибудь что-то случится, то и нового главу государства вовсе не следует позволять избирать массе всего народа, ведь папу римского не избирала вся масса верующих, или венецианский дож не избирался всем населением Венеции. Если к участию в таких выборах будут привлечены массы народа, то выборы станут делом пропаганды. А пропаганда за или против каких-то кандидатов будет раздирать народ на части. Если небольшой круг — он имеет в виду сенат — стал бы осуществлять выбор и мнения при этом стали бы сталкиваться друг с другом, то это совершенно не важно. Просто нужно проявить достаточно ума, чтобы не позволять разногласиям обрести известность за пределами этого круга. А вот когда выборы уже будут осуществлены, то тот, кто наберет для себя наибольшее количество голосов, то как в случае с выборами дожей или при выборе римских пап, несмотря на все предыдущие разногласия при подготовке к выборам, тот и станет тогда главой государства. А за счет того, что в течение трех часов после завершения выборов будет осуществлено приведение к присяге новому главе государства вермахта, партии и государственного чиновничества, будет абсолютно обеспечен порядок общественной жизни». Конечно, такая система не гарантирует, что при избрании главы государства во главе рейха в любом случае всегда встанет обязательно выдающаяся фюрерская личность. Однако всегда это будет человек, который находится настолько выше среднего, что до тех пор, пока аппарат в целом будет в порядке, не надо опасаться, что от него будут исходить опасности для рейха[1666].

Такие планы, как создание сената, а также другие представления Гитлера в сфере конституционной политики не были реализованы при его жизни. Причины этого мы уже назвали в начале этой главы: гораздо важнее формальных конституционных конструкций для Гитлера было, во-первых, формирование элиты, которая могла бы быть опорой нового государства и заменить старые элиты, и, во-вторых, перевоспитание людей. Он также хотел отложить на как можно больший срок создание прочной формы. Она, на его взгляд, должна была скорее органично развиваться в ходе революционного процесса. Наряду с этими мотивами, возможно, сыграл свою роль и еще один момент: Гитлер ни в коем случае не хотел позволить, чтобы его власть при его жизни была бы лимитирована какими-либо институциональными ограничениями. А еще он никого из соратников не считал способным действительно стать своим преемником. Не прошло и двух месяцев после того, как он публично назначил Геринга своим преемником, как в своей речи перед верховным командованием вермахта он заявил: «Ни военный, ни гражданский деятель не мог бы заменить меня. Я убежден в мощи своего мозга и в моей решимости. <…> Судьба рейха зависит только от меня»[1667].

В беседе с Муссолини 19 июля 1943 г. Гитлер заявил, что он придерживается позиции, что после него не будет более великой личности, которая могла бы справиться с делами лучше, поэтому в этой войне при его жизни должно быть достигнуто решение[1668]. В последних записях, которые под диктовку делал Борман, 25 февраля 1945 г. Гитлер высказался о том, что другие государственные деятели могут рассчитывать на своих преемников, «которые начнут с того же места, где остановился предшественник; это сменщики, которые тем же самым плугом продолжат ту же самую борозду». Сам же он, однако, «постоянно задается вопросом, где среди моих ближайших сотрудников найдется то дарование, которое сможет и дальше нести факел, который однажды выскользнет из моих рук»[1669].

Шейдт сообщает, что Гитлер занялся вопросом преемства после полета Гесса [в Англию][1670]. «В то время Гитлер хотел видеть своим преемником, собственно, уже не человека своего поколения, а человека более молодого. В этом отношении он подумывал о рейхсюгендфюрере [имперском руководителе молодежи] Бальдуре фон Ширахе[1671]. Ему предстояло системно дорасти до этой роли. Между тем сам ход войны принял с зимы 1941/42 г. гораздо более серьезный характер. По-видимому, именно это и сделало также и Шираха неподходящим в глазах Гитлера. Ему нужен был человек, который ни перед чем не остановится и достигнет его уровня в том, что называется отсутствием угрызений совести. В конечном счете его выбор пал на тогдашнего статс-секретаря Гейдриха, которого он охарактеризовал как „человека с железными нервами“. <…> Между тем Гитлер никогда публично не отстранял Геринга в качестве своего преемника, даже когда уже было совершенно ясно, что несостоятельность и провал этого паладина в наибольшей степени привели к проигрышу в войне, да и к провалу самого Гитлера»[1672].

Если Гитлер не считал никого из своих соратников способным стать его преемником, то это не следует рассматривать исключительно как проявление его собственной завышенной самооценки. Видимо, Гитлер также все же знал, что он был единственной интеграционной фигурой в системе господства национал-социализма, которую принял немецкий народ и без которой невозможно было представить существование этой системы. Кершоу убедительно показал, что высокий авторитет Гитлера был обратно пропорционален престижу партии и других нацистских фюреров[1673]. Гитлер, и только он, был интеграционной скрепой Третьего рейха, рядом с ним не мог существовать никто второй, ему подобный. И это делало урегулирование вопроса о правопреемстве невероятно трудным. Неверно, что Гитлер не интересовался этой проблемой или что он не разработал никаких принципов по этому вопросу, о чем свидетельствуют прежде всего приведенные выше высказывания в ходе застольных бесед. Ниже мы рассмотрим подробнее, как Гитлер представлял себе структуру фюрерского государства [РиЬгегБГааГ], и, конечно же, сначала необходимо ответить на вопрос о содержании и обосновании «принципа фюрерства», на который уже было сделано так много ссылок.

б. «Принцип фюрерства»

Основные условия понимания «принципа фюрерства», пропагандируемого Гитлером, мы уже разобрали: это его критика принципа большинства и его теория «исторического меньшинства». В своей речи 27 апреля 1923 г. Гитлер заявил: «То, что нужно нашему народу — это вожди-фюреры, причем не парламентского толка, а полные решимости отстаивать то, что они перед Богом, миром и своей совестью считают справедливым, если будет необходимо, то и против большинства. Если нам удастся выдвинуть таких фюреров из массива нашего народа, то тогда вокруг них вновь будет выкристаллизовываться нация»[1674]. Народ, по мнению Гитлера, «жаждет не решений, принимаемых большинством, а фюреров. Германская империя была создана не решением, принятым большинством, а решением одного человека — Бисмарка»[1675]. Таким образом, Гитлер, с одной стороны, считал, что фюрер должен, если необходимо, пробивать свои решения вопреки воле большинства (сегодня можно было бы сказать, что он должен иметь способности принимать непопулярные решения). Однако, с другой стороны, он исходил из того, что массы желают такого фюрера, которому они могли бы повиноваться.

Между тем, как убедительно доказал Альбрехт Тирелл, сам Гитлер в первые годы своей политической деятельности еще не считал себя таким фюрером, а считал себя предшественником кого-либо другого. Такое самопонимание Гитлера изменилось только после неудавшегося путча в ноябре 1923 г. Когда Гитлер находился в заключении в ландсбергской тюрьме, ему, как пишет Тирелл, стало ясно, что все «личности с фюрерскими задатками», на которых он «опирался с почти слепым доверием», не оправдали ожиданий[1676]. Его самооценка изменилась; теперь он начал рассматривать себя грядущим фюрером Германии. Находясь в тюрьме в Ландсберге, он написал «Майн кампф» и подробно разработал «принцип фюрерства» как альтернативу демократическо-парламентской системе.

По словам Гитлера, для фюрера важно, чтобы у него было сформировано прочное мировоззрение, от которого ему в принципе нельзя более отклоняться. Центральное понятие, которое Гитлер связывает с принципом фюрерства, — это понятие «ответственности». Как «истинную германскую демократию» он охарактеризовал систему, при которой фюрер избирается посредством «свободного выбора», но при этом обязан «полностью взять на себя всю ответственность за свои действия и бездействие»: «В ней нет голосования некоего большинства по отдельным вопросам, а есть только определение, даваемое отдельным индивидуумом, который потом должен будет отстаивать свое решение, ставя на кон свое имущество и жизнь». В другом месте в «Майн кампф» Гитлер описывает принцип, в соответствии с которым следует выстраивать партию и будущее государство: партия либо государство имеют структуру, выстроенную сверху вниз, фюрер сам назначает подчиненных ему нижестоящих фюреров. Основная мысль «принципа фюрерства», которую Гитлер позднее часто повторял, звучит следующим образом: «авторитет каждого фюрера перед теми, кто ниже его, а ответственность перед верхами»[1677].

При этом Гитлер не утверждал, что фюрер не мог бы ошибаться в отдельных вопросах и что подчиненный не мог бы лучше оценить конкретное положение дел. Вот как он высказался в своей речи 12 июня 1925 г.: «Нет сомнения, что в некоторых случаях на каких-нибудь нижестоящих должностях окажется человек, который сам по себе будет правильнее соображать, чем те, кто руководит организацией. А ведь сущность организации заключается именно в том, что сила организации тем больше, чем сильнее подавляется индивидуальная воля. — Приведу пример армии: предположим: совсем недалеко находится фронт. Предполагается провести крупное генеральное наступление 21 марта, в 9 часов утра. Без сомнения, среди дюжины командиров корпусов может оказаться один, который скажет себе: „По такой-то и такой-то причине не 21-е число будет правильным днем, а 27-е“. — Чисто практически он может быть прав (может быть, он настоящий „Наполеон“). Он имеет право высказывать свое мнение. Да пусть он хоть тысячу раз будет прав, но все же у него нет права говорить: „Я считаю по своему глубочайшему убеждению, что было бы правильнее идти в наступление 27-го числа!“ — И фюрер какой-нибудь может заблуждаться: без сомнения. Но даже не самое лучшее распоряжение быстрее приведет к цели, чем свобода действий!» Он тоже может подчас ошибаться, признал Гитлер в той же речи. В конце концов, это заложено в природе человека[1678]. Правда, Кребс и Ширах утверждали, что Гитлер провозгласил свою непогрешимость в качестве «фюрера-понтифика» в июне 1930 г., а также в январе и мае 1931 г.[1679] Однако же высказывания, сделанными Гитлером, не следует цитировать некритически, как это часто делается в литературе, поскольку не только невозможно обнаружить соответствующие слова в «надежных» источниках, но и сам Гитлер в своих речах прямо допускал, что и он тоже может «заблуждаться и совершать ошибки»[1680]. Не вопрос об ошибочности или безошибочности стоит на обсуждении, заявил Гитлер 16 сентября 1935 г., но насколько мало можно было бы позволить командующему армией, командиру войсковой части или, в конце концов, простому солдату считать свое представление и мнение мерилом, подвергая сомнению правильность отданного ему приказа, настолько же мало при постановке политических целей и руководстве «дикому одиночке позволительно оправдывать свои действия, утверждая о правильности своего воззрения или указывая на ошибочность тех взглядов, распоряжений или приказов, которые исходили от партии»[1681].

Гитлер считал, что в обычном усредненном случае все же лучше вообще действовать, в том смысле, чтобы следовать приказу, чем отказываться от принципа фюрерства и позволять любому действовать по своему усмотрению, разрушая тем самым всякую координацию и в результате делать невозможными любые действия — безразлично, правильные или неправильные. Поэтому-то индивидуум и должен подчиняться приказу, данному свыше.

Однако в противоречии с этой авторитарной концепцией находится точка зрения Гитлера, заключающаяся в том, что иногда отказ от повиновения также может оказаться необходимым. В определенных ситуациях, как заявил Гитлер в своей речи 14 октября 1923 г., существует «гораздо большая обязанность, а именно долг немца-бойца, долг не выполнять свой „долг“! История демонстрирует нам мужей, которые, спасая Отечество, имели мужество отказаться от повиновения»[1682].

Термин «исполнение долга» был для Гитлера связан с определенными условиями, которые, собственно, и придают ему значимость. В Германии, как заявил Гитлер 28 февраля 1926 г., существует «очень неправильное понимание термина „исполнение долга“. Это понятие „исполнение долга“ превратилось у нас в Германии намеренно в доктрину, в самоцель, хотя оно является всего лишь средством для достижения цели. <…> На это возражают: если что-то и могло бы быть самоцелью, так это повиновение вплоть до самой смерти. Все это имеет смысл, если это повиновение проявляется для того, чтобы получить еще что-то другое в народной жизни. <…> Исполнение служебного долга было само собой разумеющейся вещью до тех пор, пока знали, что этот большой административный аппарат, пусть и плохой, подверженный недостаткам, управляющийся бюрократическими методами, служит одной цели: благосостоянию нации, что вся эта возникшая по приказу готовность к сражениям обязана была служить только этой одной цели. В тот день, когда кощунственная рука осмелилась уничтожить эту ценность, по логике вещей должно было бы прекратиться выполнение долга, либо же оно стало бы мощнейшим оружием для разрушителей рейха». Гитлер также высказался против «нехватки гражданского мужества». Гражданское мужество заключается, на его взгляд, в том, чтобы «принимать решение не тогда, когда не отдаются приказы, а когда это противоречит воле общего мнения»[1683]. Еще в «Майн кампф» Гитлер выступил против «окостенения наших понятий об исполнении долга и повиновении». В тяжелые роковые для народа часы повиновение и исполнение долга означало «доктринерский формализм, даже чистый бред». В такие часы проявляется личная ответственность перед всей нацией[1684]. Эти высказывания не являются маловажными, поскольку они были направлены против самого Гитлера в катастрофический период Второй мировой войны. Ссылаясь на процитированный выше отрывок из «Майн кампф», сознающие свою ответственность офицеры противились бессмысленному сопротивлению и разрушениям в давно проигранной войне[1685].

Когда Гитлер требовал, с одной стороны, «безоговорочного повиновения», то, с другой стороны, он часто выступал против «авторитарного государства»[1686] и провозглашал необходимость самостоятельных и ответственных действий. Так, например, в «Монологах» он заявлял: «Вермахт знает, какую высшую награду заслуживает тот, кто, действуя вопреки приказу, благодаря своей сообразительности и решительности спас ситуацию. В административном органе отход от предписания будет всегда стоить головы: исключение — чуждое здесь понятие. Поэтому ему также не хватает и смелости для принятия на себя серьезной ответственности»[1687]. Подобные высказывания отражают противоречивое отношение Гитлера к власти, которое не позволяет выразить его позицию в этом вопросе в простой, ясной формулировке. Безусловно, будет правильно истолковывать Гитлера и Третий рейх как воплощения авторитаризма, но вместе с тем верно и обратное. Подобно тому как Гитлер выступал против немецкой традиции обожествления государства, в которой государство было лишь «самоцелью», перестав быть «средством для достижения цели»[1688], он также выступал с критикой слепого повиновения, которое больше не задается вопросом о смысле и цели повиновения, он восхищался «гражданским мужеством», т. е. ответственными действиями — без приказа свыше или даже вопреки ему, — в ситуациях, когда Отечеству грозит опасность. Только понимая эту противоречивость и лежащее в ее основе двойственное отношение Гитлера к власти, можно адекватно трактовать Гитлера.

Подобные двойственности вообще важны для понимания политических взглядов Гитлера. Односторонний акцент только на одной стороне его мышления означает недопустимую редукцию, которая искажает представление о мировоззрении, политике и личности этого человека. Есть еще одна, другая двойственность, которая заключается в его отношении к демократии и диктатуре, народовластию и единоличному правлению. Мы видели, что Гитлер отвергал «принцип большинства» и противопоставлял ему принцип «исторического меньшинства» и единолично ответственного фюрера. С другой же стороны, он считал, что только в фюрерском государстве реализуется «истинная демократия» или народовластие в их высшей и совершенной форме. Эта амбивалентность авторитарно-диктаторских и «демократическо» — популистских элементов во взглядах Гитлера существенна для понимания привлекательности его идей и его системы. Односторонняя интерпретация, направленная на момент угнетения и диктатуры, которая была особенно популярна в послевоенной Германии, поскольку она в том числе должна была служить снятию ответственности за преступления режима, преграждает путь любой возможности понять причины успеха Гитлера и привлекательности национал-социализма.

в. Диктатура как «высшая форма демократии»

В своих ранних выступлениях Гитлер часто призывал: «Нам нужен диктатор, который являлся бы гением, если мы хотим снова подняться»[1689].

Эта формулировка с упоминанием «диктатуры гения»[1690] является выражением почитания Гитлером героев и связана с определенными традициями культа гениальности в Германии в XIX в. 4 мая 1923 г. Гитлер, который, как уже упоминалось, в то время еще не рассматривал себя будущим фюрером, заявил: «Что может спасти Германию, так это диктатура национальной воли и национальной решимости. Возникает вопрос: есть ли подходящая личность? Наша задача не в том, чтобы искать этого человека. Он либо дарован небесами, либо не дарован. Наша задача — создать меч, который был бы нужен этому человеку, если бы он был. Наша задача — дать диктатору, когда он придет, народ, который созрел для него!»[1691] «Мы хотим стать носителями, — заявил Гитлер 5 сентября 1923 г., — носителями диктатуры национального разума, национальной энергии, национальной жесткости и решимости»[1692].

Хотя Гитлер довольно часто использовал понятие диктатуры в своих ранних выступлениях[1693], после освобождения из заключения в Ландсберге он стал использовал его крайне редко. Вероятно, это связано, во-первых, с тем, что теперь он придерживался концепции «легальной революции» и формально был вынужден объявить себя сторонником Веймарской конституции, а во-вторых, с изменением его самопонимания: если раньше, когда он еще не видел себя самого будущим фюрером Германии, он требовал диктатуру для кого-то другого, то это было гораздо менее самонадеянным по сравнению с тем, если бы он сейчас пропагандировал бы свою личную диктатуру, что он должен был бы делать после изменения своей самооценки.

Как заявил Гитлер 16 августа 1932 г., критикуя планы и намерения Папена, «диктатура» могла быть легитимной только как «носитель народной воли»: «Ибо и диктатура возможна, только если она является носителем народной воли или имеет наилучшие перспективы в короткие сроки и в обозримом будущем быть признанной в качестве такого носителя народной воли. Но я не знаю во всей мировой истории такой диктатуры, которая смогла в конечном счете воплотиться в новую и признанную форму государственного правления, которая не выросла бы из народного движения»[1694]. Диктатура в форме только лишь господства тирании не сулила бы, на взгляд Гитлера, никаких перспектив стабильности.

После захвата власти Гитлер часто протестовал против обвинения в том, что он диктатор. В данном случае речь идет все же, видимо, о самооправдании, поскольку с понятием диктатуры обычно связываются негативные ассоциации. Но в то же время следует учитывать, что Гитлер вряд ли считал себя диктатором в общепринятом смысле слова, несмотря на то что самое позднее в августе 1934 г. он соединил в своих руках такие широкие полномочия, какими может обладать только диктатор.

Гитлер неоднократно отвергал выдвигавшееся в зарубежных странах обвинения в том, что он является диктатором, и ссылался при этом на высокое доверие немецкого народа по отношению к его правлению — якобы выраженное в ходе общенародного референдума[1695]. Как указывает Видеман, Гитлер оценивал настроения народа действительно «в преобладающей степени по результатам выборов. Он не отдавал себе отчета или не желал уяснить себе, что результаты голосования отражали не столько реальное мнение народа, сколько ловкие действия его гауляйтеров, которые отвечали за это голосование и, следовательно, за количество голосов, поданных „за“»[1696]. Дневники Йозефа Геббельса также показывают, что нацистское руководство вполне серьезно относилось к результатам «общенародного референдума» как к «барометру настроений». Результаты голосования, состоявшегося 19 августа 1934 г., которое Гитлер распорядился провести после смерти Гинденбурга и объединения в своих руках постов рейхсканцлера и рейхспрезидента, Геббельс прокомментировал с разочарованием. Несмотря на то, что во время голосования при явке в 95,7 % было отдано 89,9 % голосов «за», его результат, очевидно, не оправдал возлагавшихся на него амбициозных надежд нацистского руководства. По крайней мере, результат в Берлине был истолкован Геббельсом как провал: «Выборы окончены. <…> Зарубежная пресса [оценивает] и так и эдак. Серьезные [издания] хорошо. Но все же наша неудача остается главной темой. Результат в Берлине очень плохой. Частично это даже наша собственная вина. В середине дня встреча с фюрером. Много присутствующих. Обсуждались причины неудачи. Каждый ищет их там, где они не касаются его. <…> Побольше выступать и ходить к народу. Больше твердости в борьбе с врагами государства»[1697].

Совершенно иначе Геббельс прокомментировал результаты голосования с результатом 98,8 %, которое Гитлер провел 29 марта 1936 г. после вторжения в Рейнскую демилитаризованную зону: «В полдень [у] фюрера. Мы все сгораем от напряжения. <…> Первые результаты. Трудно поверить. Снова и снова. Я направляюсь в министерство. Тенденция сохраняется. Я пока задерживаю публикацию. Триумф за триумфом. И вот уже как град сыплются вести об одержанной победе. Непрерывно. <…> Народ встал. Фюрер сплотил нацию. На такое мы не надеялись в наших самых смелых мечтах. Мы все словно оглушены. Фюрер совершенно спокоен и молчалив. Он просто кладет мне руки на плечи. У него совсем мокрые глаза. Он безмерно счастлив»[1698].

Отчеты о настроениях от службы безопасности СД и других органов свидетельствуют о том, что результаты общенародного референдума действительно отражали настроения среди населения. Конечно, было бы упрощением оценивать их преимущественно как результат фальсификации выборов и манипуляций.

По мнению Гитлера, диктатура и демократия были лишь кажущимся противоречием, поскольку диктатура или авторитарное государство лучше всего были якобы способны реализовать «истинное народовластие». Таким образом Гитлер, с одной стороны, отвергал парламентскую демократию, однако одновременно он претендовал для себя на то, чтобы не просто только упразднить демократию, а сохранить ее в более высокой форме. Этот важный для политического самопонимания Гитлера элемент, который уже сыграл определенную роль в его речах и беседах на стадии борьбы, будет представлен в следующем виде: «А что такое народовластие в высшем смысле этого слова?» — спросил он в речи 9 июня 1927 г. «Народовластие», говорится в определении Гитлера, «это система, которая всем в совокупности приносит наибольшую пользу. Я не буду выдвигать некий принцип [имеется в виду «принцип большинства». — Р. Ц.], который противоречит логике. Народовластие, народоправство — это правление, при котором народ не претерпит никакого вреда. Состояние, которое вечно приносит счастье другим. Народовластие основано на системе, которая позволяет, чтобы народ возглавляли и управляли им его наиболее способные умы. Народовластие — это власть ответственности. Народовластие — это служение народу. Вы все это поймете, народу ведь, конечно, служит не режим, состоящий из аристократии, а человек из народа, одаренный ум, который становится во главу»[1699]. В то время как сегодня в действительности правит не народ, а капитал, национал-социализм стремится к подлинному народовластию. Народовластие, заявил Гитлер 18 сентября 1928 г., осуществляется не по принципу большинства, не с помощью «системы, которая на самом деле означает власть глупости». «Нет, народовластие означает приведение лучших умов из народа к власти»[1700].

6 марта 1929 г. Гитлер заявил, что демократии ни в коем случае нельзя противопоставлять аристократию по праву рождения, «а только аристократию по праву разума, гениальности и решимости! Если сегодня какой-нибудь коммунист выйдет ко мне лицом к лицу и скажет: вы против демократии, против власти народа — нет, я не против власти народа, я только против власти отборных экземпляров глупости народа; вот и все; ибо я протестую против того, что представительство нации должно выказываться только в глупости, и я твердо придерживаюсь мнения, что единственное истинное представительство нации заключается в гениальности, в ее смелости, в превосходстве разума. Ставьте лучших из народа во главу и подчините их правлению народ! До тех пор пока люди склоняются перед чернью, правит не народ, а подонки, правит не то, что из-за своей весомой ценности опускается вниз, а то, что из-за своей малоценности плавает поверху и нахально пускает пузыри. Это единственное возражение против демократии, имеющее обоснование»[1701].

В нескольких беседах, которые Вагенер вел в 1930 или в начале 1931 г. с Гитлером, тот изложил свой тезис о противоречивой тождественности демократии и принципа фюрерства. «Слово „демократия“, — сказал Гитлер в беседе с Грегором Штрассером и Вагенером летом 1930 г., — парламентарии узурпировали для себя и высказывают претензию на то, чтобы отождествлять парламентаризм и демократию. Но я не вижу в чистом парламентаризме ни правильной формы, ни в парламентариях подходящих людей для того, чтобы действительно представлять народ и править им. Истинное самоуправление народа, которое для меня является глубочайшим смыслом демократии, безусловно не может быть достигнуто путем чистого парламентаризма, а только путем организации самоуправления, в котором на вершину должны подниматься лучшие и наиболее подходящие»[1702].

В своем вступительном слове на имперском съезде НСДАП в 1933 г. Гитлер заявил: «Отрицая парламентско-демократический принцип, мы самым решительным образом отстаиваем право народа самому определять свою жизнь. Но мы не видим в парламентской системе истинного выражения народной воли, которая логическим образом может быть только волей к сохранению народа, однако мы видим в ней искажение этой воли, если вообще не перевирание ее. Воля народа к утверждению своего существования наиболее ясно и целесообразно проявляется у его лучших умов!»[1703]В своей речи в рейхстаге в первую годовщину захвата власти 30 января 1934 г. Гитлер заявил: «Воля к сохранению этой [народной] основы должна, однако, найти то подходящее выражение, которое в качестве народной воли проявляется зримо и энергично, а также становится практически действенным. Понятие демократии пройдет за счет этого тщательный анализ и прояснение. Потому что новое руководство государства является лишь улучшенным выражением народной воли по сравнению с отжившей парламентской демократией. И в таком случае само новое государство не может иметь иной задачи, кроме надлежащего выполнения условий, необходимых для дальнейшего сохранения народа. Оно отделяет их от всех чисто формальных республиканских легитимистских или демократических представлений, и его правительство будет в такой же степени народным водительством, как и руководство народом, выросшее из внутренних народных условий, является правительством государства». Национал-социалисты, как сказал Гитлер в другом месте той же речи, являются «действительно лучшими демократами»[1704].

Кстати, тезис о тождестве демократии и народной диктатуры, как известно, также является основной теоремой ленинизма и сталинизма. Ленин, Сталин и Мао Цзэдун также утверждали, что диктатура пролетариата (воплощаемая благодаря господству пролетарской партии) на самом деле представляет собой более высокую форму демократии, чем буржуазный парламентаризм[1705]. Это утверждение, как и другие высказывания Гитлера, не следует трактовать исключительно как попытку замаскировать демократическими фразами реальность диктатуры. Современная тоталитарная диктатура представляет собой в большей степени качественно новую форму, которую нельзя сводить к принципу единоличного насильственного правления и которая характеризуется синтезом диктаторских и плебисцитных элементов. Модернизационная диктатура, которую представляет собой не только сталинизм, но и национал-социализм или маоизм, всегда также приводит к определенным формам уравнивания и участия [партиципации]. Так, Гитлер смог подвести обоснование «демократического» характера своей системы, например, делая отсылку на возросшие возможности для продвижения рабочих и крестьян, т. е. на расширение «равенства возможностей»[1706]. Как национал-социализм, так и марксизм/ленинизм исходят, по крайней мере в неявном виде, из различения между volonté générale и volonté de tous <общей волей и волей всех по Руссо>. Уже в основе теории общественного договора Руссо находится возможность того, что общая воля, направленная на обеспечение общественного устройства и имеющая нормативный характер, и воля большинства, определяемая с помощью голосования, не совпадают. Точно так же ленинизм проводит различие между объективными и субъективными интересами пролетариата, причем партия является той инстанцией, которая в силу своего знания исторических закономерностей представляет объективные интересы пролетариата, даже если он сам их еще не осознает. Гитлер исходит из того, что «принцип большинства», т. е. volonté de tous <воля всех>, никоим образом не выражает действительной общей воли, т. е. volonté générale, которую знают и адекватно истолковывают только партия и ее фюрер.

В констатации таких общих черт национал-социализма и коммунизма теория тоталитаризма права. Однако следует трезво констатировать такие совпадения, не связывая их с намерением диффамировать коммунистические или социалистические системы и движения.

В заключение этого раздела мы хотим рассмотреть еще один вопрос, имеющий значение в отношении конституционной политики, а именно позицию Гитлера по проблеме федерализма и унитаризма. Поскольку взаимосвязь автономии отдельных земель и полномочий центральной власти рейха в Германии всегда была центральной конституционной проблемой, ниже будет рассмотрено, высказывал ли Гитлер свое мнение по этому вопросу и какую позицию он занимал.

г. Гитлер о федерализме и унитаризме

Позицию национал-социализма в отношении к федерализму и унитаризму Гитлер подробно рассматривает в десятой главе «Майн кампф» (том II). В своем историческом обзоре он выразил восхищение Бисмарком, который с необычайной осмотрительностью осуществлял процесс централизации империи и при этом «обращал серьезнейшее внимание на обычаи и традиции». Однако, по его мнению, было бы в корне неверно приписывать это внимание «его убежденности в том, что благодаря этому империя будет обладать достаточными суверенными правами на все времена. Бисмарк отнюдь не был убежден в этом; напротив, он просто хотел оставить на будущее то, что в данный момент было бы трудно осуществить и вытерпеть. Он надеялся на медленно выравнивающий эффект времени и на давление самого процесса развития, в отношении которого он допускал в долгосрочной перспективе большую мощь, чем у попыток немедленно сломить сиюминутное сопротивление отдельных государств. Тем самым он продемонстрировал и прекрасно доказал величие своего искусства государственного деятеля. Потому что на самом деле суверенитет империи постоянно возрастал за счет суверенитета отдельных государств. Время воплотило в жизнь то, на что надеялся Бисмарк».

Гитлер исходил из исторической тенденции к централизации, обусловленной якобы нарастающим развитием транспорта и массовых коммуникаций: «Безусловно, все государства мира устремляются к определенной унификации в своей внутренней организации. Также и Германия не станет исключением в этом отношении. Сегодня уже бессмысленно говорить о „государственном суверенитете“ отдельных стран, который в действительности не обеспечивается уже из-за смехотворного размера этих образований. Как в транспортной, так и в административной областях значение отдельных государств все более и более понижается. Современные транспортные перевозки, современная техника все больше и больше приводят к тому, что расстояние и пространство сильно сжимаются. Если взять государство, существовавшее когда-то в прежнее время, то теперь оно представляет собой всего лишь провинцию, а государства нынешних времен когда-то раньше считались равными континентам. Сложность управления таким государством, как Германия, с чисто технической точки зрения не больше, чем сложность управления такой провинцией, как Бранденбург, лет сто двадцать тому назад. Преодолеть расстояние от Мюнхена до Берлина <585 км> сегодня легче, чем расстояние от Мюнхена до Штарнберга <27 км> сто лет назад. И вся сегодняшняя территория рейха на фоне современной транспортной техники кажется меньше, чем какое-нибудь среднее немецкое государство во времена, наполеоновских войн. Тот, кто отгораживается от последствий, вытекающих из сложившихся фактов, тот просто отстает от времени. Люди, которые так поступают, бывали во все времена, и такие всегда будут и в будущем. Однако они едва ли смогут застопорить колесо истории, никогда они не смогут остановить его. Нам, национал-социалистам, нельзя проходить мимо выводов из этих истин, закрыв на них глаза. И в этих вопросах тоже нам нельзя попадаться на удочку фраз наших так называемых национальных буржуазных партий». Однако, продолжает Гитлер, на национал-социалистов могло бы все же накладываться обязательство «решительно выступать против такого развития событий в современном государстве», но это не по принципиальным, а по тактическим соображениям. Потому что посредством централизации укрепляется власть той системы правления внутри страны, на устранение которой мы выступили. Национал-социалисты, по мнению Гитлера, должны были бы попытаться использовать оппозицию отдельных государств для борьбы с системой. При этом он четко отмежевался от баварских партикуляристов. Интерес Гитлера заключался не в независимости Баварии как самоцели, а в революционном использовании противоречий между Баварией и империей: «В то время, когда Баварская народная партия стремится сохранить „особые права“ для баварского государства из-за мелочных партикуляристских аспектов, мы должны использовать это особое положение, поставив его на службу высшего национального интереса, направленного против сегодняшней ноябрьской демократии». Здесь также становится зримым, как Гитлер ориентировался на тактику марксистов, которым он же всего несколькими страницами ранее бросил упрек в том, что они функционализировали антипрусские настроения, умело выдавая себя, подобно лидеру Баварской советской республики Курту Эйснеру, за защитников баварских интересов, которые были им, в сущности, совершенно безразличны[1707].

Свою тактику, практически уже опробованную осенью 1923 г. в Баварии, тактику использования проблемы автономии земель в качестве рычага для революционного обострения противоречий существующей системы, Гитлер раскрыл также в нескольких статьях в журнале «Иллюстрированный наблюдатель». 10 ноября 1928 г. он писал, что дело не в том, чтобы «создать к Баварии особый подход», а в том, чтобы превратить отдельные федеральные земли в «очаги национальных влечений к свободе и стремления к возвышению»[1708].

Поскольку Гитлер сам знал, что борьба за автономию Баварии может быть использована в качестве рычага борьбы с государством, ему после захвата власти пришлось как можно быстрее перейти к уничтожению автономии земель, и при этом в первую очередь Баварии. Он с полным основанием опасался того, что его противники теперь могли бы попытаться использовать этот рычаг. И действительно, в 1933 г. противники Гитлера пытались связать борьбу за автономию Баварии с борьбой против новых властителей[1709]. Как известно, Гитлер ликвидировал автономию земель в ходе некоего революционного процесса. Однако этот процесс ликвидации территориальной автономии ни в коем случае нельзя рассматривать исключительно как результат необходимости силовой политики. Как мы видели, Гитлер уже в «Майн кампф» исходил из исторической тенденции к централизации, а себя он считал ее исполнителем.

Выступая с речью на имперском съезде НСДАП в 1933 г., Гитлер установил некую неразрывную связь между исторической ликвидацией раздробленности на малые государства в Германии и ликвидацией автономии земель в ходе нацистской революции: «Какой была бы Германия, если бы поколения до нас уже не положили конец вопиющей нелепости немецкой раздробленности, которая ни в одном месте не принесла немецкому народу пользу, а повсюду была выгодной только его врагам? <…> По этой причине национал-социалистское движение является не консерватором земель прошлого, а их ликвидатором на благо империи будущего. Поскольку само движение как партия не является ни северогерманским, ни южногерманским, ни баварским, ни прусским, а только немецким, в нем как беспочвенное рассеивается какое бы то ни было соперничество всех немецких земель и родов»[1710]. 20 февраля 1938 г. Гитлер заявил: «Национал-социалистская революция осталась бы половинчатой, если бы она не поставила интересы нации в целом выше интересов прежних земель и прежде всего их так называемых собственных суверенных корней. <…> Будущее Германской империи было обеспечено только с того момента, как рейх стал суверенным и исключительным представителем немецкой нации. Железный принцип, согласно которому одному народу по праву принадлежит один рейх, позволил вызволить Германию из паралича многочисленных привязок отдельных государств и впоследствии привести к развитию мощи, которая сегодня приносит существенно больше пользы немецким соотечественникам [фольксгеноссен] в отдельных землях, чем это было бы когда-либо возможно ранее. Во всех областях нашего национального бытия только сейчас удалось ставить те поистине грандиозные задачи, а прежде всего — обеспечить те материальные ресурсы, которые как предпосылка необходимы для осуществления великих созидательных планов. <…> Великолепные транспортные магистрали, гигантские промышленные сооружения, уникальные планировки городов и архитектурные сооружения, гигантские мосты сегодня находятся в стадии проектирования, перед скорым началом своего сооружения или частично уже завершены!»[1711]

Дарендорф назвал, в том числе, именно «ограничение и, в конечном итоге, ликвидацию прав земель» атакой на «одну из характерных традиций — и рассогласованностей — немецкой социальной структуры» и расценил ее как составную часть социальной революции, толчок к которой дал национал-социализм[1712]. Действительно, преодоление тесных региональных привязок и традиций является существенной чертой процесса модернизации. Но и это осуществлялось, как свидетельствуют, например, только что процитированные высказывания Гитлера, отнюдь не так подспудно, как предполагают сторонники тезиса о противоречии между намерением и последствием нацистской революции. Когда Гитлер заявил, что нацистская революция вызволила «Германию из паралича многочисленных привязок отдельных государств» и тем самым создала условия для «осуществления великих созидательных планов», например строительства «гигантских промышленных сооружений» и «великолепных транспортных магистралей», то это показывает, что уничтожение земель было для него отнюдь не просто неизбежным злом в процессе завоевания политической власти. Гитлер считал себя исполнителем процесса модернизации, в ходе которого через устранение региональных привязок и раздробленности высвобождались силы для развития современного индустриального общества.

С другой стороны, Гитлер уже в «Майн кампф» и в своих ранних статьях предостерегал от пагубных последствий необдуманной чрезмерной централизации рейха. В его застольных беседах проявилось, что Гитлер хотя и приветствовал историческую тенденцию к централизации как таковую, все же видел угрозу бюрократизации, вызванной чрезмерной централизацией. Учитывая тот факт, что юристы центральных ведомств Берлина часто желали зарегламентировать даже самые незначительные мелочи, такие как тип уличного освещения, Гитлер сказал 1/2 ноября 1941 г., что не приходится удивляться, «если страна преисполняется ненавистью к Берлину! Министерства должны руководить, но не обременять себя исполнением. Ведомственный аппарат превратился в чисто машинный механизм. Мы избавимся от этого, если решимся на самую широкую децентрализацию. Уже само расширение границ рейха вынуждает нас к этому. Не следует думать, что какое-то предписание, уместное в Старой империи или ее частях, будет иметь такое же значение для Киркенеса и Крыма. Не получится ничего из желания управлять этой огромной империей из Берлина старым привычным для нас способом». В том же разговоре Гитлер заявил: «Как высшее начальство в старом полицейском государстве, так и сегодня наши административные власти все еще видят в гражданине лишь верноподданного, который, будучи политически несамостоятельным, нуждается в том, чтобы ему постоянно указывали, что делать»[1713].

То, что Гитлер выступал за децентрализацию, не противоречит тому факту, что он в принципе приветствовал процесс централизации, скорее это является выражением критики бюрократии, о чем свидетельствует контекст цитированных выше высказываний. В рамках поддерживаемой Гитлером централизации он выступал за расширение самостоятельной ответственности на местах и против понукания и притеснения со стороны центральных ведомств, регулирующих все. В этом отношении он, например, ни в коем случае не рассматривал Францию как идеальную модель современного государства, поскольку французский централизм привел к бюрократизации всей жизни. Французы, как сказал Гитлер 16 ноября 1941 г., были, пожалуй, наихудшим образцом для подражания: «Идеальное государство юристов и адвокатов! Система, которая мобилизует живые силы, где бы они ни находились, сможет справиться с кризисами, перед которыми государство юристов потерпит неудачу. По этой теме следует начать крупную административную реформу!»[1714]

В ходе застольной беседы 3 мая 1942 г. Гитлер подверг критике «берлинскую министерскую бюрократию». По его словам, она «задачи центральной власти, которая должна лишь указывать направление и принимать меры там, где происходит урон, путает с унитаризмом, который полностью умерщвляет обыденную жизнь». В этом кроется особенно большая опасность, учитывая, что за последние 20 лет министерская бюрократия формировалась почти исключительно из самой себя. Поэтому нужно стараться, чтобы по всей стране привлекалось как можно больше дельных управленцев и чтобы они внедрялись в министерскую бюрократию. Но таких людей, которые могут пригодиться и на практике, можно подготовить, только если предоставить им возможность продемонстрировать свои умения в собственных административных организациях. Гитлер придерживался мнения, что «чем более децентрализованным будет управление рейхом, тем легче будет центральным инстанциям находить дельных людей, которые действительно будут знать, где им следует давать указания администрациям на местах, а где им самим нужно принимать меры»[1715].

То, что Гитлер выступал за усиление самостоятельности и личной инициативы, также следует рассматривать в контексте проблемы рекрутирования элиты на этапе системы: только если, например, гауляйтерам предоставлялась бы самостоятельность и с ними не возились бы во всем, только тогда могли бы проявить себя действительно способные люди. Так, 24 июня 1942 г. Гитлер заявил, что из опыта, полученного им в деле организации партии в период борьбы, сегодня он делает выводы в деле организации рейха: «Когда он в свое время сделал из гауляйтеров, так сказать, гау-королей, которые получали сверху только совсем уж очень важные указания, то сегодня он дает отдельным рейхсштатгальтерам [имперским наместникам] широкие привилегии — даже несмотря на то, что он сталкивается при этом с возражениями со стороны имперского министерства внутренних дел. Только если предоставлять гауляйтерам и рейхсштатгальтерам достаточные возможности для собственных действий, тогда и познакомишься с талантами. В противном случае ширится просто тупая бюрократия. Потому что, только возложив на региональный фюрерский корпус ответственность, можно получить людей, готовых брать на себя ответственность, и создать тем самым достаточный запас способных руководителей для выполнения общих управленческих задач». В соответствии с большими привилегиями, которые он предоставил гауляйтерам и рейхсштатгальтерам, он в принципе требовал от них безусловной дисциплины по отношению к приказам высшего руководства. Однако при этом он исходил из «само собой разумеющейся предпосылки, что высшее руководство не намеревается вмешиваться своими приказаниями в так называемую мелкую черновую работу, поскольку местные условия для такой работы везде бывают разного рода». В этой связи, указывает Гитлер, он хотел бы особо подчеркнуть, что нет ничего более вредного в организации рейха, чем слишком жесткая регламентация самоуправления. Как отмечал Бисмарк еще в 1871 г., Франция также в то время сломалась из-за недостатка самоуправления, поскольку «ее небольшие департаменты не имели собственных возможностей управления и, следовательно, были без собственных инициатив, поэтому они во всем тупо ждали указаний из Парижа»[1716].

22 июля 1942 г. Гитлер в застольной беседе подверг критике то, что в Старой империи со временем все стало развиваться таким образом, что «слишком многое рассматривалось издалека, со стороны, и поэтому все до мелочей регламентировалось и предписывалось». На оккупированных восточных территориях ни в коем случае нельзя впадать в ошибку «всегдашнего регламентирования». Поэтому он хотел бы, чтобы в отношении оккупированных восточных территорий из Берлина давались бы только «крупные директивы». Решение текущих вопросов должно осуществляться на месте компетентным территориальным комиссаром[1717].

Мы уже цитировали в другом контексте высказывания Гитлера о частичной децентрализации энергетики. Этот замысел, как становится ясно из той же застольной беседы (26 июля 1942 г.), тоже основывался на скептицизме Гитлера в отношении чрезмерной централизации и чрезмерного регламентирования: по словам Гитлера, если бы какая-либо область работы оказалась во всех мелочах под диктовкой берлинских чиновников, то ни в одном гау не выросли бы дельные, самостоятельно мыслящие и работящих люди. «Только на местах, в отдельных гау постоянно вырастают новые таланты, с которыми нужно обращаться бережно, то есть, по возможности, давать им работать самостоятельно, чтобы они могли накапливать знания для решения дальнейших задач в масштабах рейха. Если бы какая-либо область работы оказалась бы исключительно под диктовкой Берлина, то в соответствующей местной администрации не вылуплялись бы более таланты, тогда все стало бы жертвой тупой министерской бюрократии, и рейх зависел бы от сил, которые, может быть, проявились бы в сфере министерств»[1718].

Неприятие Гитлером слишком жесткой регламентации и придирок к нижестоящим инстанциям со стороны центрального аппарата часто находило выражение и в его собственном поведении, которое у него истолковывали как «нерешительность при принятии решений». Вагенер пишет, что «на самом деле Гитлер никогда не отдавал приказаний. Ему не хотелось, как говорится, принимать решения. Он избегал этого, даже воздерживался от того, чтобы сказать: я хочу, чтобы было так-то и так-то. Вместо этого он излагал свои, обычно более философские и общие взгляды соответствующему сотруднику или в определенном кругу и объяснял, что это нужно понимать так-то и так-то, рассматривать с такой-то и такой-то точки зрения, принимать решения в соответствии с такими-то и такими-то принципами и при этом обращать внимание на то-то и то-то. И тогда задачей каждого было в своей области отдать со своей стороны такие распоряжения и действовать таким образом, чтобы общее направление, намеченное Гитлером, великая цель, которая со временем выкристаллизовалась из этих бесед, была предметом устремлений и со временем была достигнута»[1719]. Таким образом, манера Гитлера заключалась в том, чтобы в основном давать только направляющие линии, но не принимать самому решений по деталям какого-либо вопроса. Он просто излагал принципы, которые надлежало учесть при принятии решения, которое в конечном итоге должно было приниматься на более низком уровне самостоятельно. Такой образ действий Гитлера был истолкован как выражение и форма проявления глубоко укоренившейся в его личности робости при принятии решений[1720].

Мы уже показали в разделе II, что некоторые из часто приводимых примеров неумения Гитлера принимать решения, например его поведение 8/9 ноября 1923 г. или в недели и месяцы, предшествовавшие 30 июня 1934 г., следует объяснять не как выражение «робости при принятии решений», в дальнейшем невыводимого, а как результат актуализации его амбивалентного отношения к власти. Другие примеры, которые привлекаются в качестве выражения неумения Гитлера принимать решения, например описанная Хайнцем Линге манера Гитлера читать длинные и пространные «лекции» и не только убеждать всех, но и знакомить с множеством аргументов, вместо того чтобы просто отдавать точные приказы, следует расценивать в меньшей степени как выражение робости Гитлера при принятии решений, а скорее как форму проявления его скептицизма в отношении чрезмерной регламентации и мелочной опеки нижестоящих инстанций. Мазер также признает, что, хотя обычно нельзя было рассчитывать на получение от Гитлера конкретных и детальных указаний, тем не менее в тех случаях, если ему из своего личного опыта были известны детали тех задач, которые требовалось решать, Гитлер был вполне готов дать недвусмысленные и точные указания[1721]. Такой образ действий проистекал из его взгляда на то, что детали какого-либо дела, как правило, должны решаться не центром, а «на месте» самостоятельно. Мы видели, что, хотя сам Гитлер вполне приветствовал историческую тенденцию к централизации, все же часто предостерегал от последствиий чрезмерной централизации, выражающейся в мелочных указаниях и давлении на низшие инстанции. Это, по его словам, препятствует тому, чтобы действительно самостоятельные умы появлялись на более низком уровне.

Итак, мы видим, что на этом этапе стыкуются три элемента: попытка найти ответы на проблему рекрутирования элиты на стадии системы; отсюда вытекает его критика чрезмерной централизации, поскольку такая тенденция развития препятствует появлению действительно способных элементов на местах. Из этой установки можно, в свою очередь, вывести ту манеру Гитлера, которую часто называют «робостью при принятии решений», ведь Гитлер, как правило, отказывался самостоятельно принимать решения по деталям и формулировал только направляющие линии, в соответствии с которыми надлежало принимать то или иное решение.

Давайте теперь подведем итоги этой главы: Гитлер обстоятельно занимался проблемой федерализма и унитаризма, важной для любой конституции. Он придерживался точки зрения, что с развитием современной техники, особенно с развитием транспорта, тенденция к централизации становится неизбежной. Хотя устранение автономии земель в основном соответствовало потребностям силовой политики, поскольку он опасался, что пропагандируемую им концепцию, т. е. тактическое использование противоречий между рейхом и отдельными землями (прежде всего Баварии), его противники могли бы, сымитировав, использовать для дестабилизации системы, Гитлер между тем рассматривал себя также в качестве исполнителя исторической тенденции к централизации. С другой стороны, он предостерегал от негативных последствиий чрезмерной централизации, которая должна была бы привести к чрезмерной регламентации со стороны государственных ведомств Берлина и, как следствие, к удушению самостоятельной ответственности и инициативы на местах.

В конце этого раздела мы можем констатировать: мнение Йекеля о том, что в Третьем рейхе не была разработана новая конституция и это свидетельствует, на его взгляд, о принципиальном отсутствии у Гитлера интереса к вопросам внутренней и конституционной политики, не может быть поддержано. Гитлер, который выступал против «слишком раннего» выпуска конституции, поскольку опасался, что органическое развитие, происходящее в ходе революции, будет искусственно и произвольно пресечено на определенной стадии развития, тем не менее основательно занимался многочисленными вопросами внутренней политики, а также важными конституционно-политическими вопросами, включая, в частности, вопрос о преемстве.

Раздел VI в целом показал, что у Гитлера были вполне убедительные представления и цели, в том числе и в области внутренней политики. Конечно, любой, кто является демократом, будет категорически отклонять это. Однако это не меняет факта их внутренней логичности. Критика Гитлером «принципа большинства» и плюралистической демократии, его тезис о демократии как форме правления капитала, выступление за строгое разделение политики и экономики и установление примата политики, его противопоставление «всеобщего блага» и «политики интересов», его теория об «историческом меньшинстве» и его представления о фюрерском государстве неразрывно переплетены друг с другом и тесно связаны с его взглядами на социально-экономическую политику, а также с его базовыми социал-дар-винистскими взглядами. Наше исследование показало, что если попытаться «вдуматься во внутреннюю суть», в мир представлений Гитлера, то становятся более понятными многие взаимосвязи и формы поведения, которые иначе кажутся необъяснимыми (например, его «робость при принятии решений»).