Гитлер: мировоззрение революционера

а. Буржуазия

Одним из наиболее частых упреков Гитлера в адрес буржуазии и буржуазных партий было то, что они отвергали оправданные требования рабочих, не имели социальной интуиции либо стремились только к прибыли и игнорировали значение социального вопроса. Когда буржуазия вынуждена делать уступки, то она воспринимает их как «милостыню», а не как естественные права рабочего класса[723]. Социальные реформы, говорил Гитлер 30 ноября 1920 г., народу предоставили «как подарок, как милость, а не как естественное право»[724]. «Одна из глубочайших причин ненависти миллионов соотечественников к этим „верхним слоям“, которые, правда, по нашему мнению, — поскольку мы хотим определять высоту человека не по его денежному мешку, а по его характеру, — являются, по большей части, самыми низкими, заключается в том, что этим миллионам права, которые они могут требовать, будучи соотечественниками и по крайней мере во время войны признанными гражданами государства, в которых нуждаются, подаются как „милость“. Всю моральную развращенность нашего сегодняшнего общества показывает, однако, и то, что оно не уясняет себе, какое разлагающее воздействие такого рода „благотворительность“ должна оказывать на действительно безвинно бедного»[725].

Гитлер упрекал буржуазию в «глупости, высокомерии и бессовестности», потому что она скорее отдала миллионы германских рабочих «международным еврейским банкирам и биржевикам», вместо того чтобы «слезть с воображаемого трона и, признав оправданные социальные требования людей, протянуть работающему руками свою братскую руку»[726]. В подготовленном 22 октября 1922 г. меморандуме он писал: «В течение пятидесяти лет германская буржуазия не осознавала свое обязательство перед широкой массой и безвольно предоставила этот народ руководству чуждых элементов»[727]. У правых партий, заявил Гитлер 21 ноября 1922 г., временами «не оставалось ни малейшего сочувствия к рабочему»[728], они не сумели «учесть социальное течение времени»[729]. «Тяжелой виной буржуазии» — заявил он 26 февраля 1923 г., — «является то, что она не относилась к рабочему ручного труда как к равноправному соотечественнику, и прежде всего сопротивлялась любому сокращению чрезмерно продолжительного рабочего времени»[730].

24 апреля 1923 г. он вновь резко критиковал буржуазию, поскольку она игнорировала справедливые требования рабочих: «И тогда уже объевреенная буржуазия стала сопротивляться требованиям широкой массы об улучшении жизненных условий. <…> Не будь безграничной глупости нашей буржуазии, еврей никогда не стал бы вождем германского рабочего движения. К глупости добавилась гордыня, т. е. „порядочный слой“ счел ниже своего достоинства спуститься к „плебсу“. Миллионы германских соотечественников не оказались бы отчужденными от своего народа, если бы руководящие слои о них позаботились»[731]. И в «Майн кампф» Гитлер упрекал буржуазию, которая «бесчисленное количество раз самым неловким, но и самым аморальным образом сопротивлялась даже общечеловеческим оправданным требованиям» и из-за этого стала виновной в политизации профсоюзного движения. Буржуазия бросила рабочих в объятия социал-демократии, отклонив все оправданные социальные требования. Гитлер писал о «безумном образе, которым буржуазные партии выступали против любого требования социального характера. Просто тупое отклонение всех попыток улучшения условий труда, защитных приспособлений у станков, запрета детского труда, а также защиты женщины хотя бы в те месяцы, когда она носит под сердцем будущего соотечественника, тоже помогло социал-демократии, которая с благодарностью подхватывала каждый такой случай жалкого образа мыслей, загнать массы в сеть. Никогда наша „политическая“ буржуазия не исправит то, как она нагрешила». Профсоюзы возникли как необходимые организации по защите рабочих, чтобы помочь им в их борьбе за существование, которую они должны были вести из-за «жадности и близорукости многих предпринимателей». Буржуазия, «ослепленная денежными интересами», создавала тяжелейшие препятствия на пути этой борьбы и не только сопротивлялась, но и часто фактически саботировала «все попытки сокращения бесчеловечно продолжительного рабочего времени, прекращения детского труда, обеспечения и защиты женщины, улучшения санитарных условий в мастерских и квартирах»[732].

В одной из речей 15 июля 1925 г. Гитлер упрекнул буржуазию в том, что она шестьдесят лет не заботилась о широкой массе народа[733]. 16 декабря 1925 г. он сказал, что с рабочими обращались, «как с пятым колесом в телеге», и не заботились об этом лишенном политических прав и экономически «чрезвычайно плохо обеспеченном» сословии, да буржуазия «вообще не понимала» рабочего. «Не поняли, что, например, перенос рабочего времени — которое на селе еще могло быть естественным — в интенсивность наших современных фабричных предприятий поставит нас неизбежно в течение нескольких десятилетий перед простым вопросом. А именно: вы отказываетесь отныне от здорового тела народа или нет?» «Наши буржуазные партии, к сожалению, позволили довести себя до того, что встретили борьбу этого четвертого сословия исключительно за существование властными политическими средствами для подавления требований, которые сами по себе не могут даже рассматриваться как социальные, а представляют собой чисто человеческие проблемы. Если сегодня почитать, какие неслыханные речи произносили когда-то консервативные и так называемые национал-либеральные партийные лидеры по примитивнейшим человеческим вопросам, если узнаешь бессмысленные точки зрения, которые против них выдвигались — всегда под красивые рассуждения, что речь идет о хранении высших национальных ценностей, — то можно понять, почему марксизм смог охватить и интернационализировать эту широкую массу». Буржуазия «как сумасшедшая сопротивлялась даже социальным требованиям смешного размера», не будучи в состоянии им помешать, и благодаря «несостоятельности буржуазных партий в социальном отношении» возникло марксистское рабочее движение[734].

Гитлер упрекал буржуазию за выступление против оправданного требования о сокращении рабочего времени: «Всегда была одной и той же позиция германской буржуазии, которая выступала против всех попыток реформ и полагала, что может повернуть время вспять. Несколько лет назад у горняков был 9-часовой рабочий день, и они хотели сократить его до 8-часового. Вся буржуазная пресса полагала, что это невозможно. Когда же горняки забастовали, пришло озверение. Я хорошо знаю, что тогда сотни тысяч таких буржуа тоже кричали, но только потому, что не знали, о чем шла речь. Если бы они побыли под землей 8 часов, нет, только 4 часа, тогда они сказали бы, нет, это выдержать нельзя»[735]. «Только не думайте, что быть национальным — это когда, с одной стороны, не видят этот пролетариат, и если когда-нибудь встречаются с одним, как это делала наша германская буржуазия, то отодвигаются, чтобы не запачкаться маслом или грязью, и потом говорят, это сделал немецкий труд, немецкое трудолюбие». На праздники буржуазия о нем вспоминает, но человека она забыла, о нем она не заботилась. Правда, сделали социальное законодательство, но только чтобы предотвратить возможную революцию, «но чего-то не хватало, и масса это точно чувствовала, а именно сердца внутри и души внутри»[736].

21 марта 1928 г. Гитлер спросил, хотят ли навсегда и навечно сохранять состояние «изоляции германских рабочих». Если это так, то германская интеллигенция может сойти с политической сцены, «так как у нее больше нет миссии. В этом мы упрекаем буржуазию, что она дала загнать себя в этот классовый угол и десятилетиями не понимала проблему четвертого сословия, пока это сословие не попало в руки другой интеллигенции. Сегодня германская буржуазия скулит: кто в этом виноват? Вы сами, вы были рады, когда эта широкая масса не имела к вам никакого отношения. Только во время выборов вы хотели получить ее голоса»[737].

Гитлер упрекал буржуазные партии в том, что они не видят, какое это «безумие» — полагать, что достаточно выплачивать миллионной армии безработных только пособие по безработице, а в остальном можно ее не замечать. Это и есть «политическая буржуазная мудрость»: «Эти люди не видят, как они когда-то не увидели, что в их промышленностях образовалось четвертое сословие, которое представляет политическую силу и хочет получить свое выражение в политической жизни. Так и сегодня они не видят, что образуется пятое сословие, которое надо понять»[738].

«Судьбоносным часом» буржуазных партий, заявил Гитлер 24 февраля 1930 г., было то, «что они не сумели вырвать четвертое сословие, которое медленно росло и сначала было только сословием, профессией, из фабрик и вставить его в свой политический мир, не сумели стать вождями этого рабочего класса, а в своем частью убогом высокомерии, жалком незнании и чувстве превосходства, которого никогда не было, смотрели на него сверху вниз. <…> Это страшная судьба, с этого момента начинается упадок нашего буржуазного партийного мира»[739]. В статье в «Иллюстрированном наблюдателе» Гитлер обозначил свою позицию по поводу проходившей тогда забастовки металлистов. Тем, что политические партии германской буржуазии десятилетиями «принципиально выступали против почти всех экономических требований рабочих», они в конце лишились всякого влияния на рабочий класс. «Какой-нибудь буржуа, который со столь же неумным, сколь и несправедливым возмущением осуждает стремление рабочего к улучшению своего экономического положения, может быть, сразу начал бы думать иначе, если бы на него хотя бы на три недели взвалили тяжесть, которую требуют от другого. И сегодня имеются еще бесчисленные буржуазные элементы, которые с огромным возмущением осуждают требование заработка в десять марок в месяц и, в особенности, активную поддержку его как „марксистское преступление“, но, не входя в положение, встречают требование так же ограничить безмерные прибыли отдельных лиц»[740].

И после захвата власти Гитлер по разным поводам говорил о вине германской буржуазии, загнавшей пролетариат в руки марксизма отклонением всех социальных требований рабочих[741]. В речи к 15-й годовщине путча он объявил решающей причиной классового раскола «социальный и общественный провал нашей буржуазии». Он прекрасно может понять, что тогда «рабочий слишком легко мог ошибиться в выборе своего места. Ведь места для него и не было. Буржуазный мир и не понимал его, и вообще не намеревался привлечь его к себе. <…> И в обществе раскол был невыносимый. Высокомерие и сословная спесь так владели тогда одной из сторон, что было неудивительно, когда на другой наконец выступило классовое сознание»[742]. Это высказывание показывает, что Гитлер возлагает ответственность за классовый раскол на буржуазию, а не на рабочий класс. Пролетарское классовое сознание было для него понятной реакцией на высокомерие и сословную спесь буржуазии, отклонявшей любые оправданные требования рабочих. Еще в статье, опубликованной Гитлером в «Иллюстрированном наблюдателе» 8 марта 1930 г., он возлагал ответственность за возникновение классового раскола на буржуазию. Гитлер заявил, что экономическая жизнь приносит с собой известное членение на профессии и сословия, но это разделение остается «невредным», пока оно выражается лишь в различающихся экономических интересах. Лишь когда это членение приводит к «политическому раздиранию нации» или даже к возникновению «мировоззренческой пропасти», можно говорить о «тяжелом и, при некоторых обстоятельствах, смертельном зле». Буржуазия приняла «экономически члененную массу и оставила политически разорванный народ. <…> Этот факт она не может ни отрицать, ни убрать из мира. Слово „буржуазия“ само стало классовым понятием. Поднимающееся, сначала лишь экономически выраженное, четвертое сословие медленно стало полной противоположностью»[743].

И в своих застольных беседах Гитлер резко нападал на буржуазию, виня ее в возникновении марксизма и распространении коммунизма. 2 августа 1941 г. он сказал: «Не удивляет, что коммунизм в Саксонии имел свой самый сильный бастион и что мы только очень постепенно завоевали саксонских рабочих, как и то, что они теперь относятся к самым верным: тамошняя буржуазия имела прямо-таки идиотскую наглость. В глазах саксонской экономики и мы были коммунистами; кто выступает за социальное равенство массы, тот большевик! А как нагрешили с саксонским домашним трудом, невозможно себе представить. Это была плутократия, как сегодня в Англии. В Саксонии вермахт констатировал уже постепенный распад народного материала. Я не упрекаю ни одного из маленьких людей за то, что он был коммунистом; в этом я могу упрекать только интеллектуала: он знал, что для него нужда была средством для цели. Когда смотришь на эту буржуазную шваль, до сих пор краснеешь. Масса шла путем, который только и был возможен. Рабочий не участвовал в национальной жизни: на открытие памятника Бисмарку, например, или спуск судна на воду еще никогда не приглашали рабочую делегацию, видны были только цилиндры и униформы. Для меня цилиндр идентичен буржуазии»[744].

Гитлер, будучи убежденным сторонником примата политики над экономикой[745], упрекал буржуазию в том, что все ее мышление «материалистично», т. е. направлено только на экономические интересы. «Это рок нашей буржуазии, — заявил он 6 марта 1927 г., — что она путает свою жажду прибыли и свою социальную спесь с национальной моралью»[746]. 26 марта 1927 г. он с упреком заметил, что у буржуазии нет оснований жаловаться на то, каким «заматериализованным стало наше время». Сама эта «заматериализованность» скорее вина буржуазии: «Наверху знают только одного бога. Он называется материальная жизнь. И он говорит: экономика — это всё»[747]. В своей «Второй книге» Гитлер писал: «На самом деле и германская буржуазия, а с нею и так называемые национальные объединения думают только об экономической политике. Производство, экспорт и импорт — вот лозунги, которыми жонглируют и от которых ожидают счастье нации в будущем»[748]. Вагенеру Гитлер заметил, что «верхние 10 000» одержимы «вещизмом, жадностью и покрывающим все это экономическим эгоцентризмом»: «Все их мышление и стремление концентрируется только на том, что в их книгах стоит под чертой, и во внешней демонстрации их владения земными благами. Меня охватывает отвращение, печальное презрение, когда я вижу жизнь и поведение этих людей!» В разговоре с Вагенером весной 1932 г. Гитлер сказал, что промышленники, владельцы шахт и крупные экономические предприниматели знают вообще только свой дух наживы. „Отечество“ для них лишь слово»[749].

Если рабочие требуют более высоких зарплат, буржуазия либо буржуазная пресса обвиняет их в «материализме». Гитлер возвращал этот упрек буржуазии. Если буржуа говорит, что народ склонен к «материализму», тогда он ему отвечает: «Ты таков в первую очередь. Какой у тебя идеализм. Как часто я слышу на наших экономических сессиях бог знает какие высказывания, я знаю точно, что вы не были бы готовы ни к малейшей жертве. Каждый маленький штурмовик готов отдать жизнь за свой идеал, ты сверху не видишь вообще никаких идеалов, дражайший друг, ты удивляешься, когда другой дает такой же ответ, я живу только зарплатой [sic!], на свободе и т. д. Тогда ты говоришь, ах ты, материалист. Да, мой милый, вы ведь строите идеализм сверху вниз»[750]. Эти упреки возвращались и в застольных беседах. Так, 24 января 1942 г. он сказал, что буржуазия становится «героической, когда ей наступают на денежный мешок», поэтому он надеется, что в Англии («с точки зрения капитала богатейшей стране мира») проложит себе дорогу направление, которое скажет: в Европе мы ничего не можем выиграть, у нас еще 16 миллиардов долгов от старой войны, добавились еще новые на 200 миллиардов[751]. 1 апреля 1942 г. он критически заметил, что германские послы, например в Японии, в основном бывают лишь в крупных торговых домах, поскольку там «так же, как у нас, торгаши оценивают все с точки зрения опасностей и рисков, грозящих их портмоне»[752].

Гитлер критиковал буржуазию за то, что она отождествляет свои эгоистические классовые интересы и интересы прибыли с национальными интересами. Когда буржуазия говорит о «национализме», она на самом деле имеет в виду только свои собственные экономические классовые интересы. Буржуазия, приводил он, например, свои аргументы 6 марта 1927 г., дала понятию «национальный» «совсем особенное значение», и это значение «такое зауженное и несерьезное, что миллионы людей не в состоянии понять это национальное понятие». Буржуазия называет себя национальной, а масса полагает, что это понятие идентично «асоциальному убеждению». «Тот человек не националист, который говорит: я пою песню о Германии „Германия превыше всего“, а потом вырабатываю свою прибыль, а на следующий день встаю, потому что возле меня сидит какой-то грязный тип, не снявший свою синюю робу, я не могу сесть рядом с ним. Германия превыше всего! Дорогие друзья! Самый страшный враг нашего национализма — это жажда прибыли, с одной стороны, и сословная спесь, с другой стороны». Национализм не должен быть врагом «человеческих прав собственного народа» (Гитлер имел в виду социальные права), а должен «быть самым большим борцом за них во всех сферах»[753]. 23 марта 1927 г. Гитлер подчеркнул, что быть национальным не значит «бороться за неторопливость одной части народа и за существование нынешнего состояния». Те не национальны, кто «за вином кричат ура и поют песню о Германии, в то время как рядом стоят безработные или страдающие от недоедания рабочие выходят с фабрики»[754]. 26 марта 1927 г. Гитлер дистанцировался в одной из речей от буржуазного понимания «национализма»: «Пролетария отталкивает от буржуазии его понятие национального. Они говорят, эти националы не заботились о нас, разве что на выборах, тогда мы подходили, а так мы были чернь, в обществе они нас не замечали, презирали, плевали на нас сверху, мы могли лишь как-то перебиваться в нищете, а под конец могли иметь лишь честь защищать отечество — посмотрите на них, этот национализм мы отвергаем! Мы тоже! Это не национализм, германская буржуазия понятия не имела, что означает слово „национализм“. Она, по сути дела, не понимала под этим ничего иного, кроме как государственное, и, как правило, еще и династическое, и еще экономическое понятие, но не народное»[755].

В речи 6 апреля 1927 г. о «Национализме и патриотизме» Гитлер сказал, что буржуазная политика сделала в нижних слоях слово «национальный» ненавидимым, «потому что это понятие здесь совпадает с партийными структурами, которые в принципе выступали против нового сословия [рабочих]. Представление мельчайших сословных интересов было тождественно национальной идее и выдавалось за национальную политику. Этим и начался рок в немецком народе, что сегодня 15–16 миллионов категорически отвергают национализм, поскольку он тождественен представительству интересов определенных буржуазных партий, то есть определенных групп, а не всего немецкого народа»[756]. 26 июня 1927 г. Гитлер отграничил себя от буржуазного национализма и подчеркнул, что национал-социалисты «не имеют ничего общего с криками ура ушедшей монархии, ничего общего с песнопениями, а наше национал-социалистическое движение есть не что иное, как осознание величия народа. Я националист не потому, что выступаю за какое-либо сословие, я полностью являюсь им, если выступаю за весь народ. Для нас решающее значение имеет не величина класса и сословия, а величие всего народа»[757].

Намекая на буржуазию, Гитлер заметил 6 августа 1927 г.: «В народной общности они видят не что иное, как договор перестрахования для рентабельности собственного предприятия. Как многие поняли истинное значение понятия „народ“ и понятия „национальный“? Сколь многие стоящие справа люди уже поняли, что весь прежний национализм был внешним, что нет национализма без обязательств перед народом, что не национально, если распевают националистические песни и смотрят, как народ медленно погибает, например, из-за антисанитарных условий. Сколь многие поняли, что национализм предполагает нечто, чем можно гордиться, и что невозможно гордиться загнивающим народом. Сколь часто я езжу по Тюрингии и Саксонии и вижу это опустившееся человечество, этот жалкий пролетариат, выращенный в самых недостойных человека условиях, и вижу эти истощенные фигурки детей, столь же часто я осознаю, какой грех был здесь совершен, и я спрашиваю себя, почему над этим никогда не ломали голову»[758].

Гитлер критиковал «буржуазное понятие о мире», в котором национализм привязан к «экономическим представлениям», «династическим понятиям», «представлениям о легитимности» и «понятиям классов»[759]. Националистом может быть лишь тот, заявил он 18 октября 1928 г., кто не хочет принадлежать какому-нибудь классу, а всего себя концентрирует на «понятии нации как таковой», на всем народе. Тем самым «понятие „национальный“ отделяется от всех внешних воплей ура, от всех определенных экономических взглядов и т. д.»[760]. Понятие «национальный», сказал Гитлер 6 марта 1929 г., в старой Германии «было слишком связано с тысячью второстепенных вещей, которые первоначально вообще не имели ничего общего с этим понятием». Оно уже снизилось до «классового понятия» либо до «экономического понятия[761]. Тот факт, что понятие «национальный» стало не общим достоянием германской нации, а разделяющим лозунгом, объявил он в манифесте имперского партсъезда 1928 г., вовсе не вина только марксизма. В той же мере виноваты прежние национальные партии, «которые не сумели извлечь это слово из маленького поля зрения сословных и экономических интересов и предпочли дать нации погибать, вместо того чтобы создать социальные предпосылки для укорененного всеобщего национализма путем даже часто небольших уступок». Это «пренебрежение социальными обязанностями, мотивируемое экономическими необходимостями», позднее привело к крушению империи и экономической катастрофе[762]. В речи 5 ноября 1930 г. Гитлер объяснил, что, если понятие «национализм» связывается с верой в монархию, в определенный общественный порядок или определенный экономический порядок, тогда его делают «нестерпимым… для сообщества», тогда это понятие никогда не сможет стать несущим фактором для сообщества нации[763].

В главе VII.2 мы покажем, как определял понятие «национализм» сам Гитлер. В нашем контексте решающее значение имеет его упрек буржуазии, которая отождествила собственные эгоистические экономические интересы с национальными интересами и этим скомпрометировала понятие «национальный» в глазах широкой массы.

Гитлер придавал решающее значение мировоззренческому направлению политики. Как мы уже видели в главе 11.3 («Понятие революции у Гитлера»), он строго различал партии и движения с основательным мировоззрением, к которым он, кроме своего собственного движения, относил, по сути, лишь коммунистов и итальянских фашистов, и партии, не имеющие никакой мировоззренческой основы. У буржуазии и буржуазных партий не было, как он часто заявлял, ни идеи, ни настоящих программных целей, ни мировоззрения. Поэтому они, с его точки зрения, были совершенно неспособны бороться с марксизмом, поскольку, как он сказал 14 октября 1923 г., «марксизм нельзя устранить административным запретом, а мировоззрение, и речь идет именно о нем, можно устранить, дав массе другое мировоззрение. Я могу отобрать у народа его бога только тогда, когда смогу дать взамен нечто полноценное»[764]. Так, Гитлер полагал, что социалистические законы Бисмарка должны были потерпеть неудачу уже потому, что «жадно всосанную миллионами идею нельзя разрушить насилием, если меч не является одновременно носителем новой воспламеняющей идеи»[765]. Не удастся «отобрать у народа ложного идола марксизма, не дав ему лучшего бога. Поэтому социалистические законы Бисмарка могли лишь провалиться, раз не удалось заполнить вакуум, который должен был возникнуть после сокрушения марксизма. Ибо надеяться, что освобожденному от марксизма, то есть от пролетарской классовой точки зрения, рабочему классу не останется ничего другого, кроме как поспешить вступать в ряды буржуазных партий, то есть других классовых или общественных организаций, может, видит бог, только политический младенец»[766]. Эту же мысль — что мировоззрения никогда нельзя устранить лишь государственными средствами принуждения, а только другим мировоззрением — Гитлер повторил и в различных местах «Майн кампф»[767]. А буржуазию он упрекал в том, что она вообще не представляет либо не имеет «никакого мировоззрения»[768].

Уже в ранних речах Гитлер высмеивал буржуазные партии, поскольку они боролись не за великую идею, а за министерские кресла: «А партии справа? Их единственное устремление, их высшая цель — это обшарпанные кожаные министерские кресла. Украситься обращением „ваше превосходи-тельство“, засесть однажды там, чтобы никто не имел право на тебя напасть, не подвергаться больше никакой критике под крышей закона о защите республики — вот цель всех их желаний!»[769] В речи 16 декабря 1925 г. Гитлер спросил: «За что борются эти буржуазные партии? Они борются за новую хорошую выборную погоду, за успех на выборах, то есть за парламентские места, и тем самым их программа не что иное, как предвыборный лозунг. То, что в виде буржуазных партий стоит перед нами, если не считать разделяющее наименование „буржуазный“, уже потому не может выступить против марксистского мировоззрения, что сами эти партии — действительно всего лишь партии, борются только за партийные цели и не воплощают никакого мировоззрения»[770].

11 сентября 1926 г. Гитлер объяснил, что когда марксизм как мировоззрение преследовал цель, которая в далеком будущем рисовала людям рай, «буржуазный мир как таковой не мог предъявить никакого образа будущего». Поэтому буржуазные партии не могли дать своим собственным сторонникам образ, достойный и стоящий того, чтобы отдать последние силы.

Они боролись только за успехи на выборах, они знают «одну-единствен-ную политическую программу, и она гласит: „иметь право на участие“, вот именно, иметь право на участие любой ценой, даже ценой любого бесстыдства, сегодняшний буржуазный мир больше не знает ни одной политической цели, которая поднималась бы над попыткой участвовать, в том числе участвовать в обмане нашего народа»[771].

Германская буржуазия, говорил Гитлер 26 марта 1927 г., не имеет программы, не имеет мировоззрения. Борются только, «чтобы иметь возможность участвовать в управлении, чтобы подойти к кормушке и смочь что-нибудь съесть». Буржуазные партии не могут предъявить ничего, кроме лозунгов о «спокойствии и порядке»[772]. В своей «Второй книге» он пишет, что «буржуазный мир» не имел «никогда собственной идеи, но зато безмерно много самомнения и денег. Но одним этим нельзя победить мир или построить другой. Поэтому период буржуазного времени правления будет столь же коротким, сколь и неприлично жалким»[773]. Если посмотреть на буржуазные партийные программы 1918–1919 гг., можно только сказать: «Прямо-таки жалкие». Тут победило мировоззрение, а противники выставили «крошечную, малюсенькую, поверхностную программу дня»[774]. По сути дела, заметил Гитлер 24 февраля 1929 г., национальная оппозиция с 1918 г. уже не представляла собой «ничего, кроме голой завистливой борьбы за парламентские стулья и министерские посты». Буржуазные оппозиционные партии 1918–1919 гг. «не имели никакой хоть как-то относящейся к будущему цели»[775]. В статье в «Иллюстрированном наблюдателе» Гитлер критиковал 12 октября 1929 г. «внутреннюю половинчатость и отсутствие какой-либо ценности одного общественного класса, т. е. буржуазии, все мышление которого определяется утилитарными точками зрения и который, соответственно, принципиально отрицает и отвергает все принципы»[776].

По сути дела, Гитлер был убежден в превосходстве марксизма над буржуазией. Если буржуазные экономические партии не могут повредить марксизму, писал он 20 ноября 1929 г. в «Народный наблюдатель», то это только естественно. «Буржуазия действительно не имеет, черт побери, никаких оснований высокомерно смотреть на пролетария сверху вниз. Несмотря на отравление его мозгов марксизмом, он политически не настолько оглуплен, как большая масса германской буржуазии. В качестве основы своих политических действий он имеет, правда, ненормальное, но все же мировоззрение, в которое он верит. Если бы сегодня под влиянием каких-то обстоятельств половина всех сторонников убежала от марксистских партий, то и тогда едва ли даже один процент пришел бы в буржуазный лагерь! Это вдохновляет сегодня действительно разве что самых-самых слабых. Я понимаю внутреннее отвращение каждого социал-демократа и каждого коммуниста к буржуазным партиям. И не будь я национал-социалистом, то, поскольку я не могу быть марксистом, я не смог бы принадлежать вообще ни к какой партии!»[777]

Тремя днями позже Гитлер опубликовал статью в «Иллюстрированном наблюдателе». В ней он заявил, что буржуазные партии, которые сами охотно называют себя экономическими, должны были бы развалиться в тот момент, когда появится «первый попавшийся обманщик с экономической программой получше. Мировоззрение у этих партий не играет никакой роли». Главное зло, от которого однажды погибнет мир буржуазных партий, — это «отсутствие какого-либо твердого мировоззрения»[778]. 4 января 1930 г. Гитлер писал — снова в «Иллюстрированном наблюдателе», — что буржуазные партии борются «в лучшем случае только за место у кормушки. Недостаток любой идеи, любого мировоззрения и любого идеала делает их с самого начала неспособными померяться с марксизмом»[779]. В речи на десятую годовщину провозглашения программы 25 пунктов Гитлер резко атаковал буржуазные партии: у них «нет идеалов», они борются только за «спокойствие и порядок, экономическое оздоровление». У них нет целей (кроме восстановления прошлого), а все это результат «нехватки любого мировоззрения»[780].

Из его точки зрения, что у буржуазных партий нет мировоззрения, вытекали важные выводы для его стратегии и тактики. На самом деле он по одной только этой причине никогда не принимал буржуазию — в отличие от марксизма — всерьез как политического противника. Даже во Второй мировой войне он, в конце концов, видел в большевизме именно поэтому намного более опасного противника, потому что он, как и национал-социализм, боролся за мировоззрение, за великую идею[781].

Гитлер полагал, что люди во время кризисов ищут твердых оснований, политической веры. Повседневные проблемы, которыми занимались буржуазные партии, были для Гитлера и его пропаганды вторичными. Он постоянно подчеркивал это в своих речах[782]. Расхожее мнение, что Гитлер говорил то, что масса хотела слышать, и каждому обещал все[783], в таком виде несостоятельна. Напротив. Гитлер отличался от буржуазных партий именно тем, что провозглашал «мировоззрение» и постоянно подчеркивал, что не собирается давать обещания[784].

Два понятия составляли для Гитлера безусловно единое целое: «буржуазия» и «трусость». Нет, наверное, ни одной речи и ни одного высказывания Гитлера о буржуазии, где бы она не обвинялась в трусости. Только систематический анализ всех высказываний Гитлера и знакомство с его миром социал-дарвинистских представлений позволяют понять значение и место этого упрека в «трусости».

Сначала можно было бы предположить, что речь здесь только об одном из обычных, эмоционально окрашенных ругательств. Гитлер обвинял буржуазию, например, в «глупости» либо «неспособности»[785], называл буржуазные партии «наивными» и «лишенными инстинкта»[786], «подгнившими»[787], обвинял их в том, что они «готовы на любую подлость»[788], называл буржуазию «ошибкой селекции»[789] и выражал свое «отвращение»[790] и «презрение»[791]в отношении буржуазии.

Упрек в трусости, недостатке энергии и решимости, а также «слабости», встречается, однако, во-первых, гораздо чаще во всех высказываниях Гитлера за 25 лет, а во-вторых, эти упреки имеют другое и весьма важное значение. Чтобы понять это значение, мы должны ввести себя в окрашенный социал-дарвинизмом мир представлений Гитлера, в котором понятия «мужество» и «смелость», с одной стороны, и «трусость» либо «слабость», с другой стороны, играли центральную роль. «Люди, — говорил Гитлер 17 июня 1927 г., — которые выдерживают испытание в борьбе, используют мужество и способности, которыми их наградила природа, они должны жить, а другой пусть умрет»[792]. 5 октября 1929 г. он писал в «Иллюстрированном наблюдателе», что вся жизнь есть не что иное, как «игра ва-банк», уже многие народы погибли от «недостатка мужества» либо от «трусости»[793]. В речи 20 мая 1937 г. Гитлер заявил: «Ибо точно так и есть, сначала в мире есть закон отбора, и кто более сильный и здоровый, тот получил от природы право на жизнь. И это справедливо. Природа не знает слабака, труса, она не знает попрошайку и т. д., она знает лишь того, кто твердо стоит на своей земле, кто продает свою жизнь, а именно дорого продает, а не того, кто ее дарит. Это вечный закон жизни»[794]. 23 ноября 1937 г. Гитлер в секретной речи назвал «мужество» и «смелость» решающими критериями при рекрутировании элиты[795], а 6 сентября 1938 г. он заявил на имперском партсъезде, «что и для политического вождя, а тем самым для всего политического руководства нации твердость характера, сильное сердце, смелое мужество, высочайшая готовность принимать ответственность, беспощадная решимость и самое жесткое упорство важнее, чем мнимое абстрактное знание!»[796]

4 апреля 1942 г. в застольной беседе он сказал, что только «мужественные» и только «самые смелые» могут получить управление государством. «Ибо в нижних слоях народа сама жизнь проводит свой жесткий отбор, так что эти слои могут противопоставить трусливому руководству твердокаменную беспощадность». Твердость характера для него важнее, чем все остальное[797].

В этой связи становится ясно, насколько решающее значение имел для Гитлера упрек в «трусости», который он так часто предъявлял буржуазии. «Трусость» была для него равнозначна непригодности для жизни, недостаток энергии и решимости вел к провалу в жизненной борьбе, понимаемой в социал-дарвинистском духе, а бессилие или слабость неизбежно ведут к гибели. По Гитлеру, это касается и целых народов, как и индивидуумов или общественных классов. Позже мы увидим, что упрек в «трусости» ведет для Гитлера последовательно к выводу, что историческая миссия буржуазии закончена, она не способна к политическому господству и должна уступить его новой элите. Прежде чем мы разберем этот ход мысли, нужно сначала многочисленными примерами показать, как часто упрек «трусливой буржуазии» встречается в его речах, статьях и прочих письменных материалах.

Гитлер обвинял буржуазные партии в «трусливой бараньей глупости»[798]и полемизировал со «всей подгнившей партийной кликой, которая еще и называет себя национальной, а всего лишь труслива»[799]. «Осторожно трусливо», писал Гитлер в письме от 27 октября 1921 г., это лозунг правых партий[800]. 23 января 1922 г. он писал в одной из статей: «Кучка трусливых буржуазных дерьмовых душонок, горланящих ура, а на самом деле дрожащих перед любым уличным хулиганом, готовых каждый второй день встать на какую-нибудь новую почву фактов. <…> Это было буржуазное общество, которое со страхом считало голоса и сидело на мандатах, скулило о демократическом определении нашей судьбы, не уяснив для себя, что в руках трусов даже численное превосходство практически является меньшинством, потому что меньшинство энергии никогда не заботится о большинстве числа, пока меньшинство числа представляет собой большинство энергии». В то время как марксизм «излучал самую жестокую уверенность в победе», буржуазия была одержима «прямо-таки омерзительной трусостью». Поэтому задача национал-социалистов заключается в том, «чтобы прежде всего вести борьбу против невероятной трусости, против слабости, которые вовне почти всегда прикрывались стыдливым словечком о „по-буржуазному благородном“, моральном, в высшей степени приличном и „научно углубленном“ способе борьбы»[801]. Народ распадается, говорил Гитлер 25 октября 1922, на два лагеря, «радикальных левых и трусливую массу буржуазного большинства, которое никогда не может противопоставить свою трусость брутальному насилию левых»[802]. «Буржуазии как касте в себе, без связи с народом, в ее трусости и тупой невозмутимости противостоит сознательный разрушитель, который доводит нас до безумия и хочет безумия уничтожения», т. е. международный марксизм[803]. 24 апреля 1923 г. Гитлер сказал, что правые партии «до крайности лишены энергии»: «Все эти буржуазные партии «несказанно неспособны, лишены энергии и к тому же трусливы в тот момент, когда нация нуждается не в болтунах, а в героях. Итак, с этой стороны ожидать нечего»[804].

Гитлер обвинял буржуазию в трусости и в «Майн кампф». С этой стороны нечего ожидать когда-либо серьезного сопротивления мощной национальной внутренней и внешней политике. «Даже если по известным наглым и близоруким причинам германская буржуазия в час грядущего освобождения будет пребывать в пассивном сопротивлении, как это однажды было в отношении Бисмарка, активного сопротивления при ее признанной и вошедшей в поговорку трусости никогда не следует опасаться». Во многих местах своей книги Гитлер насмехался над буржуазными политическими митингами и собраниями: «Нужно увидеть такое буржуазное собрание, собственными глазами увидеть руководство собрания во всем его бедственном состоянии и страхе! Как часто после таких угроз [с марксистской стороны, а именно разогнать собрание. — Р. Ц.] собрание тут же отменяли. Часто страх был настолько велик, что к началу вместо восьми часов приходили без четверти девять или в девять. Председательствующий затем старался с помощью девяноста девяти комплиментов объяснить присутствующим „господам от оппозиции“, как он и все другие присутствующие внутренне радуются (чистейшая ложь!) посещению людей, которые еще не стоят на их почве, потому что только обоюдному обмену мнениями (с которым он заранее самым торжественным образом согласился) можно сблизить точки зрения, разбудить взаимопонимание и перекинуть мостик. При этом он попутно заверял, что целью собрания никоим образом не является отбить у людей их собственное мировоззрение. Ни в коем случае, пусть каждый будет счастлив на свой собственный манер, но и позволит быть счастливым другому, и поэтому он просит позволять докладчику довести свои рассуждения, которые и так не будут очень длинными, до конца и не предлагать миру и на этом собрании постыдный спектакль внутренней германской братской ненависти. <…> Бррр!» В другом месте своей книги Гитлер пишет: «Трусливая буржуазия была при этом верно оценена марксизмом, и он обращался с нею просто „en canaille“. Ее просто не замечали, зная, что собачья покорность политических образований старого отслужившего поколения никогда не будет способна к серьезному сопротивлению»[805].

В речи о «национал-социализме и культурной политике» Гитлер обвинил буржуазию в трусости перед лицом «еврейского искусства»: «Ибо то, что мы переживаем сегодня, есть капитуляция интеллектуальной буржуазии перед наглыми еврейскими композиторами, поэтишками, художниками, которые потчуют наш народ жалким дерьмом и настолько преуспели, что из-за простой трусости никто больше не решается сказать: это нам не подходит, прочь этот мусор»[806].

В своей «Второй книге», в которой он обосновал отказ национал-социализма от Южного Тироля, он писал: Южный Тироль был «потерян из-за жалкой трусости национально-буржуазных партий и патриотических союзов, которые повсюду бесчестно капитулировали перед террором подлости и низости». Буржуазные партии «в своей вошедшей в поговорку неспособности и своей вопиющей к небесам трусости не только ничего не сделали, чтобы положить конец действиям тех, кто уничтожал немецкое будущее, но и, напротив, неспособностью своего внутри- и внешнеполитического руководства играли фактически на руку этим врагам нашего народа». Он может «тем спокойнее переносить тявканье трусливых буржуазных псов, а также членов патриотических союзиков», что «слишком хорошо знает заурядных трусов из этих несказанно презираемых им образований». В другом месте он пишет, что «буржуазная глупость и непристойная беспринципность, жажда денег и трусость» загнали рабочего в объятья еврейского марксизма[807]. 28 сентября 1929 г. Гитлер писал в «Иллюстрированном наблюдателе», что марксизм есть, правда, «воплощение преступления, но буржуазная система партий есть воплощение трусливой непристойной подлости. Генеральное противоборство с марксизмом немыслимо без окончательного уничтожения трупов буржуазных партий»[808].

В другой статье Гитлер выражает надежду, что во все более широких кругах возникает «убеждение в неспособности нынешнего политического руководства нашей буржуазии, что все больше понимают, как невозможно при нынешних жалких парламентских слабаках спасти нацию от гибели».

«Глупая баранья масса нашей жалкой буржуазии» покоряется марксистскому террору[809].

Когда Гитлер обвинял буржуазию в трусости перед лицом марксизма, то ни в коем случае нельзя трактовать это так, что Гитлер критикует буржуазные силы из-за их податливости перед рабочим движением или справедливыми требованиями рабочих. Правильно обратное. Как мы видели, один из главных упреков Гитлера в адрес буржуазии заключался в том, что она отклоняет справедливые требования рабочих и занимает антисоциальную позицию, выступает против сокращения продолжительности рабочего времени и т. д. Гитлер всегда различал желания рабочего класса и политический марксизм либо коммунизм. Последних он рассматривал как «еврейские агентуры», лишь инструментализирующие справедливые социальные пожелания рабочего класса, чтобы привлечь на свою сторону рабочих, которые — как мы увидим[810] — в отличие от буржуазии воплощали для Гитлера силу, мужество и энергию. В отличие от расхожей марксистской интерпретации Гитлер был противником марксизма и хотел его уничтожить не потому, что он был настроен «враждебно к рабочим», а потому, что был одержим бредовой идеей, что марксизм есть инструмент еврейства для завоевания мирового господства, и прежде всего потому, что он отвергал интернационализм, «пацифизм» и отрицание марксизмом «принципа личности». В остальном же его отношение к марксизму было — как мы покажем в параграфе VII.3.B — вполне амбивалентным, потому что он им — в отличие от буржуазии — во многом восхищался и у него учился.

Это дифференцирование важно, поскольку поверхностное толкование могло бы привести к совершенно ложному выводу, что Гитлер ставил буржуазии в вину трусость перед лицом рабочего класса и хотел побудить ее к более жестким действиям против него. К этому выводу может, однако, прийти лишь тот, кто безоговорочно идентифицирует интересы рабочих с политическим марксизмом и коммунизмом, чего Гитлер — а речь здесь идет исключительно о его самоидентификации и мире его представлений — никогда не делал.

Несостоятелен и еще один отстаиваемый догматичной марксистской теорией фашизма тезис: Гитлер на людях, в речах высказывался критически о буржуазии и выступал с антибуржуазными высказываниями, но исключительно по демагогическим и пропагандистским основаниям. Этот взгляд легко опровергнуть, поскольку Гитлер и в застольных беседах высказывался против буржуазии еще чаще, резче и однозначнее, чем в официальных речах, действительно в первую очередь рассчитанных на пропагандистский эффект. 5 сентября 1941 г. он заявил: «В то время он стал испытывать такое отвращение к трусости и тупости образованной буржуазии, что и теперь, когда буржуазия из оппортунистических соображений бегает за ним, с него хватит. Без его сторонников из народа он [sic!] тогда отчаялся бы в немецком народе»[811]. И в одной из застольных бесед он сказал, что во «времена борьбы» «так стал презирать буржуазию». Если буржуа однажды давал 100 или 200 марок, то воображал себе, «что этим невесть что сделал». Маленькие люди, напротив, действительно приносили жертвы: «Весь день на рабочем месте, ночью в пути ради нас и все время подставляют голову. Политику тогда делала улица, я искал людей без воротничков; буржуа со стоячим воротничком разрушил бы все, что я выиграл». Правда, в буржуазии тоже были фанатики, но: «Буржуа времен нашей борьбы были сплошь всего лишь эстетами»[812].

27 января 1942 г. Гитлер подчеркнул значение «силы» перед просто «духом» и заявил: «Общественный строй, у которого есть только голова, видит себя под грузом своего рода нечистой совести. Когда приходят реальные революции, он не решается выступить вперед, он делает ставку на денежный мешок и трусит»[813]. После отрицательного опыта с буржуазными союзниками, например в 1923 г., он сказал себе: «Никогда больше не буду иметь дело с буржуями!»[814] По поводу позиции буржуазии в еврейском вопросе Гитлер сказал 4 апреля 1942 г. в застольной беседе: «Трусость, имя тебе буржуазия»[815]. А 5 августа 1942 г. он заявил: «Когда я читаю историю фашистской революции, у меня такое чувство, что я читаю историю движения. Та же трусливая и гнилая буржуазия, которая не верила ни во что, избегала любого столкновения, жила в вечной боязни, что может раздражить красных!»[816] Уже во время войны Гитлер часто приводил аналогии с «временами борьбы», причем приравнивал трусливые буржуазные партии к капиталистическим вражеским странам Англии и США, а германских коммунистов — к большевизму: «Так же, как когда-то трусливые, проникнутые компромиссами, партии большевистский мир маневрами загнал в угол, а потом смел их, так сегодня исчезнут все буржуазные государства, чьи глупые представители полагают, что могут заключить союз с дьяволом в надежде, что окажутся хитрее, чем его сатанизм. Это жуткое повторение тогдашнего внутригерманского процесса на гигантской всемирно-исторической сцене нынешних событий»[817].

Приведенные нами цитаты[818] доказывают, какое значение имел для Гитлера упрек в трусости и как последовательно связывал он понятия «буржуазия» и «трусость». Аналогичный характер имеет почти столь же часто выдвигаемый Гитлером упрек в «слабости», «недостатке решимости» и «отсутствии энергии». Эти упреки можно проследить в течение всех 25 лет политической деятельности Гитлера. Вот только несколько примеров: 12 апреля 1922 г. он сказал, что действия правых буржуазных партий «чрезвычайно мелочны, ограниченны, медлительны и робки. Им хотелось бы, но они никогда не находят решимости для большого дела, потому что не понимают величие всего времени»[819]. На стороне буржуазии, писал Гитлер в составленном им 22 октября 1922 г. меморандуме, отсутствует не только осознание глубочайшей внутренней сути происходящей борьбы двух мировоззрений, но и прежде всего «неукротимая решимость, жестокому колоссу власти на одной стороне противостоит поэтому на другой частью самая жалкая недостаточность»[820]. В речи 20 апреля 1923 г., т. е. в ситуации французской оккупации Рура, Гитлер объяснял, что пролетариат сегодня «вовне пацифист, а внутри террорист, буржуа, напротив, хотел бы быть вовне террористом, а внутри пацифистом. От принципиально занявшего внутри позицию пацифиста можно ожидать еще меньше, чем от противоположного. Все они говорят только: „нужно“, — но настрой на действия, на дело отсутствует. Стала ли буржуазия с 1918 г. более подтянутой и напористой? Чтобы дать на это ответ, достаточно только однажды с полупустым желудком прийти в ландтаг. Там ведь сидит элита буржуазии. Все они внутренне стали демократами. Так же, как тогда, они молятся на мертвую кучу мертвой цифры. Они не способны осознать, что необходимо и что нужно сделать. Спокойствие и порядок или единый фронт — это последнее выражение их государственно-политической мудрости. Но этим они разрушают государство. При таком спокойствии и порядке один облапошивает другого, как может»[821]. Для упрека буржуазии в отсутствии энергии, бессилии, слабости и безволии также можно привести разнообразные другие примеры[822].

Чем, по мнению Гитлера, были вызваны эта трусость, слабость, бессилие и отсутствие энергии? Гитлер полагал, что буржуазии, как имущему классу, есть слишком много что терять и поэтому она труслива, непригодна для политической борьбы и неспособна осуществлять политическое господство. Уже в «Майн кампф» Гитлер критиковал Шёнерера, который не понял «чрезвычайную ограниченность воли к борьбе так называемых „буржуазных“ кругов уже вследствие их экономического положения, из-за которого отдельный человек боится потерять слишком много, и это еще больше его удерживает»[823]. Перед «Гамбургским национальным клубом 1919», ярко выраженной буржуазной публикой, Гитлер привел такой аргумент: кто должен хранить материальное имущество, «никогда так легко не бросит свою жизнь на амбразуру, как тот, кто не имеет материального имущества, тот, у кого нет материального имущества, умирает легче, чем тот, у кого есть свое добро»[824]. Марксизм обладает «самым активным человеческим материалом. Активность, смелость и решительность следует искать только в германском рабочем ручного труда, так было во все времена. Как только у человека появилось имущество, меняется его жизненная ставка, он больше концентрируется на то реальное, что есть. Движение, которое хочет реформировать Германию, может привлечь только ничтожную часть германской буржуазии»[825].

С какой последовательностью — или, если угодно, с каким цинизмом — Гитлер доводил эту мысль до конца, свидетельствуют некоторые высказывания конца 1943 — начала 1944 г., когда он обнаружил позитивный аспект разрушения германских городов союзниками. 2 сентября 1943 г. он сказал в беседе с вождем румынского государства Антонеску: «Мнение противников, что Германию можно изнурить и заставить уступить воздушными налетами, — это ложное умозаключение. Имеет место скорее противоположное. Тут вновь обнаруживается, что люди, у которых больше ничего нет, сражаются фанатичнее, чем имущие буржуи»[826].

Зафиксируем сказанное: Гитлер упрекает буржуазию в слабости, недостатке силы воли и решительности, отсутствии энергии и прежде всего трусости. В качестве причины этих качеств он называет владение буржуазией имуществом, тот факт, что этот класс имеет что терять. Мы уже дали понять, что Гитлер — на основе своей социал-дарвинистской базовой философии — с необходимостью должен был прийти к выводу, что буржуазия неспособна к политическому руководству и ее историческая миссия закончена. Был ли Гитлер готов сделать этот вывод?

В другом месте нашей работы мы опишем представления Гитлера о рекрутировании элит[827]. Здесь же мы должны — поскольку это необходимо в нашем контексте — заранее рассмотреть определенный аспект этих представлений. Гитлер придерживался мнения, что принципы рекрутирования элит в экономической и политической сфере противоречат друг другу, т. е. качества, которые могут быть выгодны для того, чтобы стать крупным руководителем экономики, в политике могут быть не только бесполезны, но даже и вредны. Ошибка капиталистического общественного порядка, по мнению Гитлера, заключается в том, что экономическая элита представляет одновременно и властную политическую элиту.

В области политики, говорил Гитлер 26 июня 1931 г., «экономическое достижение ни в малейшей степени не является критерием или мерилом. Добродетели здесь другие. Этой добродетелью обладает самый маленький фронтовой солдат, позволяющий себя застрелить, в гораздо большей степени, чем крупный фабрикант, который избегает такого жертвования собственным я и уклоняется от него. Для трусов правильным является фабрикант, но для политического руководства нации правилен другой»[828].

В речи перед Германским трудовым фронтом 10 мая 1933 г. Гитлер исследовал существенные причины, приведшие к развитию рабочего движения. В качестве одной из этих причин он назвал классовый характер буржуазного государства, т. е. тот факт, что руководящая экономическая элита стала также определяющей властной политической элитой, хотя для этого у нее отсутствовали все способности: «Эта демократизация привела к тому, что государство сначала попало в руки определенных общественных слоев, которые идентифицировали себя с владением как таковым, с предпринимательством как таковым. Широкий народ все больше ощущал, что само государство больше не является объективным, стоящим над всеми явлениями устройством, что оно прежде всего больше не воплощает объективный авторитет, а что государство само есть исток экономических желаний и экономических интересов определенных групп внутри нации, что и руководство государства оправдывает такое утверждение. Ведь победа политической буржуазии была не чем иным, как победой возникшего по экономическим законам общественного слоя, который со своей стороны не обладал ни малейшими предпосылками для настоящего политического руководства, который прежде всего сделал политическое руководство зависимым от вечно колеблющихся явлений экономической жизни и влияния этой экономической жизни во всех областях влияния на массы, препарирования общественного мнения и т. д. Другими словами: народ по праву чувствует, что во всех сферах жизни происходит естественный отбор, всегда на основе пригодности для данной определенной области жизни, но только не в одной сфере — в сфере политического руководства. В этой области политического руководства вдруг пришли к результату отбора, существование которого связано с совсем другим процессом». Постепенно распространилось мнение, что «принадлежность к определенному, возникшему по экономическим законам, жизненному классу включает в себя одновременно и политическую способность руководить народом. Мы познакомились с результатами этой ошибки. Слой, присвоивший себе это политическое руководство, проваливался в любой критический час, а в самый тяжелый для нации час рухнул самым жалким образом»[829].

На закрытии конференции руководства НСДАП 16 июня 1933 г. Гитлер продолжил развивать эту мысль. Причину, по которой в Германии до сих пор не развился политический вождизм, надо искать в том, «что прошлый век все больше доверял политическое руководство общественному классу, возникшему на основе экономических успехов». Однако политическая способность очень отличается от способностей в экономической сфере. Политическое руководство было возложено на тот класс, «который в силу его чисто экономической обусловленности не только не имел никаких способностей в политической сфере, но и, напротив, постоянно доказывал, что он неспособен именно в этой области». В этом столетии государством почти исключительно руководили на основе принципов, по которым руководят акционерным обществом[830].

К недостаткам исследовательских работ о Гитлере относится то, что они не обращали внимания на эти мысли, имеющие основное значение для мира его представлений, особенно для его критики буржуазии, хотя он ясно излагал их во многих местах. Поэтому в дальнейшем мы будем цитировать Гитлера относительно подробно. В заключительной речи на имперском партсъезде 1933 г. он объяснил: «В тот момент, когда буржуазия как новый слой жизни заявила претензии на политическое руководство нацией и получило его, произошел разрыв в разумно органичном развитии самой важной сферы. Германская буржуазия как общественная субстанция была продуктом отбора, основанного главным образом не столько на политических, сколько скорее на экономических функциях. Либералистическая эпоха, введя деньги и имущество в качестве масштаба определенной оценки, породила в буржуазии общественный слой, отвечающий ее внутренней сути». Для принадлежности к этому классу ничего не решают «героические или доблестные качества». «Даже наоборот: поскольку экономическая жизнь имеет, в основном, больше негероических, чем героических, черт, германская буржуазия также была гораздо менее героической, чем „экономической“». Тут мы имеем точку, от которой протягивается связь с тем, что мы излагали выше: героизм, т. е. мужество и смелость, были для Гитлера, с одной стороны, существенными качествами политического руководства, которых, с другой стороны, по его мнению, совершенно не хватало буржуазии. Поэтому для него было парадоксом, что политическое руководство предлагалось именно тому общественному слою, который отличался трусостью: «Но когда германская буржуазия заявила претензии на политическое руководство нацией, народу в качестве руководства было представлено общество, которое не было для этого рождено». «После того как наше новое общественное образование развилось из экономических функций, способность к политическому руководству ни при каких обстоятельствах уже не предполагалась как непременно идентичная с общественным положением отдельного немца. А это означает: для руководства народом могли быть пригодны люди из низших в экономическом, а стало быть, и в социальном отношении слоев, как и наоборот, многочисленные члены высших по своему экономическому или финансовому положению общественных кругов должны были быть отвергнуты»[831].

Тут круг вновь замыкается ходом мысли, рассмотренным в главе о «равенстве шансов». Здесь, как и во многих других местах, становится ясно: социально-экономических представлений Гитлера касается то, что в целом уже констатировали относительно его мировоззрения Нольте, Йекель и другие: невозможно отрицать внутреннюю логику, непротиворечивость и убедительность развиваемых им идей, как бы их ни оценивать. Во-вторых, можно зафиксировать преемственность комплекса его идей. Так, например, к приведенным выше цитатам можно добавить многочисленные другие, вплоть до речи, произнесенной в 1944 г.[832] Последний вывод Гитлера из всех разработанных предпосылок, т. е. из его взгляда о трусости буржуазии и ее неспособности к политическому руководству и т. д., гласит:

Еще в «Майн кампф» <1923 г.> Гитлер писал: «Наша нынешняя буржуазия уже перестала иметь какую-либо ценность для любой возвышенной задачи человечества, просто потому, что у нее нет качества, она слишком плоха; слишком плоха не столько из-за — извольте — сознательной низости, сколько вследствие невероятной инертности и всего того, что из нее следует. Поэтому и те политические клубы, которые шатаются туда-сюда под общим наименованием „политические партии“, уже давно суть не что иное, как клубы по интересам определенных профессиональных групп и сословных классов, а их возвышенная задача заключается в максимально возможном представительстве эгоистических интересов». Эти и другие цитаты из «Майн кампф» нередко приводятся в литературе как доказательство антибуржуазной позиции Гитлера. Однако их интерпретируют просто как выражение отрицательного отношения Гитлера к буржуазии, которое может быть истолковано в рамках социальной психологии и обусловлено скорее эмоциями, нежели рациональностью; при этом не анализируется действительное содержание его высказываний в контексте всего его мировоззрения. Например, в приведенных выше цитатах в качестве причины, по которой буржуазия «уже потеряла ценность для любой возвышенной задачи», Гитлер называет ее «невероятную инертность», т. е. ее вялость. Здесь опять-таки замыкается круг его умозаключений: для Гитлера, с точки зрения его базовой социал-дарвини-стской философии, «вялые», «слабые» или «трусливые» индивидуумы, народы, а также общественные классы не имеют права на жизнь, они «не имеют ценности». Интересно, что во всех пассажах из «Майн кампф», в которых Гитлер говорит о конце исторической миссии буржуазии, «слабость и трусость» подаются как причина. То же и в следующей, иногда приводимой в литературе, цитате: «Не знаешь, чего в этом буржуазном мире больше, придурковатости, слабости и трусости или насквозь затасканных убеждений. Это действительно осужденный судьбой на гибель класс, который, к сожалению, увлекает за собой в пропасть и целый народ». Через несколько абзацев Гитлер пишет: «Тогда я до глубины души осознал, что германская буржуазия стоит перед концом своей миссии и не предназначена ни для какой задачи»[833].

Эти места из «Майн кампф» известны; менее известно, что Гитлер высказывался аналогичным образом в десятках других речей и бесед, причем вплоть до 1945 г. Мнение, что буржуазия декадентна, буржуазный общественный порядок созрел для крушения, а буржуазия стоит в конце своей исторической миссии, относится к постоянным элементам его мировоззрения, тем более что оно логически вытекает из определенных предпосылок его мышления и выражалось им независимо от особых поводов или пропагандистских соображений. Ниже следует привести лишь несколько высказываний в этом направлении.

Гитлер диагностировал «постепенный упадок нашего сегодняшнего буржуазного мира»[834] и называл буржуазный мир «явлением прошлого»[835]. В своих речах он говорил о «декадансе» и «гибели германской буржуазии»[836]; буржуазные партии для него «трупы, которые слишком плохи для жизни, но никак не могут умереть, как плохие кошки»[837]. Период буржуазного времени правления, прорицал Гитлер в своей «Второй книге» <1928 г.>, «будет во всемирной истории столь же коротким, сколь и неприлично жалким»[838]. В речи 10 октября 1928 г. он заявил, «что весь буржуазно-национальный мир обанкротился и созрел для гибели»[839], и примерно две недели спустя он сказал, что буржуазные партии становятся «все слабее и слабее и медленно умрут», они должны уйти, потому что они стали «бессильными»[840]. 9 марта 1929 г. Гитлер писал в «Иллюстрированном наблюдателе»: «Политический крах нашей германской буржуазии осуществляется в действительно блестящих формах. Никогда еще общественный класс не погибал от такой прямо-таки оргиастической глупости»[841]. В другой статье, где он высказывался по поводу соображений о предоставлении Троцкому политического убежища в Германии, Гитлер писал что германская буржуазия не заслуживает ничего иного, «кроме как чтобы еврей подпустил ей красного петуха.<…> Если Троцкий приедет в Германию, то для меня это будет лишь доказательством того, что рок неумолимо и окончательно принял решение об уничтожении и устранении одного общественного класса, чье правление ввергло Германию с высочайшей высоты в глубочайшее бедствие. Национал-социалистическое движение не опасается грядущего развития»[842]. Германская буржуазия, писал Гитлер 12 октября 1929 г. в «Иллюстрированном наблюдателе», будет устранена всем политическим развитием: «И когда-нибудь в будущем в полном объеме поймут, что это было величайшим счастьем для нашего народа!»[843] 7 декабря 1929 г. Гитлер заявил на одном из собраний: «Когда буржуазии не удалось принудить миллионы пролетариев к службе национальной мысли, она проиграла свою политическую роль и выпустила германскую судьбу из рук»[844]. 4 января 1930 г. он писал в «Иллюстрированном наблюдателе», «что политическая германская буржуазия также стала величайшим проклятием германской нации. Если бы революция 1918 года вместо князей прогнала бы к черту буржуазные партии, то германская нация могла бы в конце концов лишь искренне поблагодарить марксизм, так как для германского народа сегодня больше, чем когда-либо, действует в измененном виде римская поговорка: боже, убереги Германию от ее партийно-буржуазных друзей, со своими марксистскими врагами она уж как-нибудь справится!»[845]

28 июня 1930 г. Гитлер написал в «Иллюстрированном наблюдателе», что буржуазные партии и их люди «готовы на любую подлость», что все, «что буржуазные партии берут в руки», погибает. «Если бы большевизм не был готов уничтожить лучшую расовую элиту, а убрал бы только эту партийную шваль, то можно было бы почти поддаться соблазну и благословить его»[846]. 27 сентября 1930 г. он выдал формулировку, похожую на то, что было в «Майн кампф»: «…что германская буржуазия подошла к концу своей миссии и не способна для какой-либо иной задачи»[847].

Вагенер передает высказывание Гитлера от 1930 г., в котором тот выразил понимание того, «что большевизм просто устранил этих тварей [буржуазных либералистов. — Р. Ц.]. Ведь они не имели для человечества никакой ценности, только бремя для своего народа. Ведь и пчелы закалывают трутней, когда они ничего больше не могут сделать для пчелиного государства. Большевистский подход, стало быть, совершенно естествен»[848].

Эти и аналогичные высказывания Гитлера свидетельствуют против центрального тезиса, разрабатываемого Эрнстом Нольте в его книге «Европейская гражданская война»: согласно Нольте, угрозы и страхи, которые буржуазия чувствовала перед лицом коммунизма, были для Гитлера существенным мотивом, на основе которого можно лучше понять его действия. Конечно, Гитлер тактически ловко использовал страх буржуазии перед коммунистическим переворотом, но судьба этого класса, который он считал трусливым, слабым и прогнившим, была ему безразлична. 24 октября 1933 г. он ясно заявил, что когда выступил против коммунизма, «то не из-за 100 000 буржуа — все равно, погибнут они или нет…»[849] 14 сентября 1936 г. он повторил это мнение в заключительной речи на имперском партсъезде: «Мы когда-то защитились от коммунизма в Германии не потому, что собирались, к примеру, законсервировать или поднять буржуазный мир. Если бы коммунизм действительно думал лишь о некоторой очистке путем устранения отдельных гнилых элементов из лагеря наших так называемых верхних десяти тысяч или из лагеря наших столь же не имеющих ценности мещан, то за ним можно было бы некоторое время спокойно понаблюдать»[850].

В речи 30 января 1939 г. ясно проявляются эгалитарные моменты мышления Гитлера, и это уравнивание (которое должно было стать лишь основой для формирования новой элиты) было направлено в первую очередь против буржуазии, против когда-то господствовавших классов и их претензий на особые права и привилегии. «Этот новый отбор руководителей должен быть как общественное явление избавлен также от многочисленных предрассудков, которые я могу действительно назвать не иначе, как лживой и в глубочайшей степени бессмысленной общественной моралью. Нет ни одной позиции, которая не могла бы найти свое последнее оправдание в вытекающей из нее пользы для всего общества. Что является явно неважным для существования всего общества, не может расцениваться как мораль на службе общественного порядка. И прежде всего: народная общность мыслима только при признании законов, которые действительны для всех. То есть не должно быть так, что от кого-то ожидают или требуют следования принципам, которые в глазах других или бессмысленны, вредны, или всего лишь неважны. У меня не находит понимания стремление отмирающих общественных слоев обособиться от настоящей жизни за изгородью иссохших и ставших недействительными сословных законов, чтобы тем самым искусственно сохранить себя. Пока это происходит, чтобы обеспечить собственному умиранию спокойное кладбище, против этого нечего возразить. Если же хотят таким образом создать барьер для развивающейся жизни, тогда буря рвущейся вперед молодежи быстро устранит эти старые заросли. Нынешнее германское народное государство не знает никаких социальных предрассудков. Поэтому оно не знает и никакой особой социальной морали. Оно знает только законы жизни и необходимости, понятые немецкими людьми на основе разума и познания. Национал-социализм познал их и хочет видеть, что их уважают»[851].

24 февраля 1940 г. Гитлер заявил, что буржуазный капиталистический мир уже рухнул, его век уже давно кончился: «В какой-то форме этот крах наступит повсюду, и он нигде не будет отсутствовать»[852]. Немецкий народ, сказал Гитлер, вообще не смог бы долго жить с буржуазным общественным порядком[853]. В беседе с венгерским «вождем нации» Салаши, Гитлер заявил 4 декабря 1944 г., что «европейский буржуазный мир» будет все больше рушиться и возникает только альтернатива, «что или будет установлен разумный социальный порядок на национальной основе, или наступит господство большевизма»[854].

Даже в своих последних речах Гитлер выражал свою убежденность в необходимом крахе буржуазного мира и конце исторической миссии буржуазии. В своем последнем новогоднем обращении 1 января 1945 г. он предсказывал, «что буржуазный общественный порядок больше не в состоянии сопротивляться бурям нынешнего, а тем более грядущего времени. Государство за государством, не нашедшие дорогу к действительному социальному преобразованию, найдут дорогу в хаос. Либеральная эпоха была. Мнение, что можно сопротивляться этой народной буре с помощью парламентско-демократических полумер, это ребячество, настолько же наивное, насколько были методы Меттерниха против всепроницающих национальных устремлений к единству в XIX веке»[855].

Далее Гитлер говорил об «утонувшем буржуазном мире» и его «коррумпированной и социально аморальной атмосфере»[856]. В последнем радиообращении он ругал евреев и их «лучших союзников», а именно тех «твердолобых граждан, которые не хотят осознать, что эпоха буржуазного мира закончилась и никогда не вернется, что эпоха безудержного экономического либерализма изжила себя и и может привести только к собственному краху…»[857]

Правда, возникает вопрос, почему Гитлер, несмотря на ненависть к буржуазии, несмотря на свое мнение, что этот изживший себя класс труслив, слаб и лишен энергии, временно заключил союз с реакционными буржуазными силами (например, с Гугенбергом и Папеном). Ответ гласит: Гитлер пошел на союз с этими силами не несмотря на их неспособность и слабость, а как раз из-за них. Одно из основных убеждений Гитлера состояло в том, что следует заключать союз не с равноценными противниками, а со слабыми. Он вполне понимал намерения своих буржуазных противников либо союзников и был готов пойти только на такой союз, в котором бы он — как в кабинете 30 января 1933 г. — в конечном итоге сидел на «более длинном» рычаге. Делать на основании того факта, что он временно шел на союз с буржуазными силами, вывод о его симпатиях к ним, так же ошибочно, как делать аналогичные выводы из временного союза Мао Цзедуна с Чан Кайши и Гоминданом. На пути к власти революционеры всегда ищут союзников, но, по возможности, более слабых, и они всегда одновременно представляют себе «задние мысли» и возможные намерения их партнеров. При этом Гитлеру шло на пользу то, что буржуазия — как, кстати, и коммунисты — его всегда недооценивала, так что сегодня можно сказать вслед за Вейтом Валентином: история Гитлера — это история его недооценки.

Сам Гитлер осознавал, что его буржуазные союзники рассматривали его лишь как «барабанщика» и думали, что смогут купить и задействовать его для своих целей. Уже 9 ноября 1927 г. Гитлер сказал, обращаясь к «верхним десяти тысячам»: «А потом мы уже видим, как вы с поднятыми руками, ликуя, будете въезжать в эту новую Германию, по возможности далеко впереди. Мы уже однажды это увидели как бы наяву, как вы себе это представляете, как другие сначала могут сделать всю работу, будучи хорошими, бравыми барабанщиками, и как вы тогда как великие гении в последний час вдруг сможете стать во главе и дать отечеству то, что его, а вам дать то, что, по вашему мнению, ваше. Мы не рассчитываем на эти слои; ведь мы знаем их слишком хорошо»[858]. Вагенеру Гитлер заявил в феврале 1931 г.: ему совершенно ясно, что «люди от экономики» полагают, что «смогут тихонько с помощью своих денег сбить нас с правильного пути». Но, продолжил Гитлер, «к алтарю отечества ведет крутой путь вверх, и нам постоянно приходится то тут, то там пользоваться лестницами, чтобы продвинуться дальше. То, что мы делаем сейчас, это тоже пользование лестницей. Отсюда можно пойти и не туда. Но мы этого не сделаем»[859].

Гитлер рассматривал свой союз с буржуазными силами как чисто тактический маневр, не обманываясь относительно намерений его союзников. В этом он отличался от таких его реакционных партнеров, как Папен, которые, правда, — так же, как Гитлер, — тоже намеревались «использовать» и впрячь его в работу на свои цели, но которые, однако, в конечном итоге просчитались в отношении размаха его целей и его способности их достигать. Осенью 1932 г., отклонив предложение Папена стать вице-канцлером и участвовать в правительстве, Гитлер охарактеризовал представления его будущих реакционных буржуазных партнеров так: «„Сила есть“, — говорят они, — „что, если мы запряжем себе эту силу!“ Они постепенно осознают, что мы, национал-социалисты, являемся движением, с которым нужно считаться, что я прирожденный барабанщик, которым можно прекрасно воспользоваться. Почему, наконец, этому гениальному движению со своим барабанщиком, полагают они, не найти себе гениальных полководцев? Этот барабанщик есть тот, кто может барабанить, мы единственные, кто может управлять. У всех у них перед фамилией стоит „фон“, лучшее и самое убедительное доказательство их способности»[860]. В заключительной речи на съезде «Великая Германия» Гитлер заявил 12 сентября 1938 г., оглядываясь на «время борьбы» до 1933 г.: «Позднее, когда партия завоевала свое место в общественной жизни и ее уже нельзя было убрать, вместо принципиального непризнания [НСДАП буржуазными партиями. — Р. Ц.] появилась упорная, хоть и тихая, надежда. <…> Так возникло ребяческое мнение, что народное явление, которое нельзя уничтожить, можно однажды конфисковать духовно, чтобы с ним дальше проводить ту умную политику, от которой буржуазия, за неимением собственной силы, уже давно была вынуждена отказаться. Итак, с нетерпением ожидали часа, когда барабанщика (это был я!) можно будет сменить настоящими государственными деятелями (это были другие)!»[861]

б. Рабочий класс

Почему НСДАП назвала себя «рабочей партией», хотя ее объявленной целью было как раз не представительство классовых интересов, а соблюдение тех «всеобщих интересов», которое могло служить платформой и основой совместных договоренностей всех общественных групп? Разве НСДАП не претендовала скорее на то, чтобы быть «народной партией», и не была по своему социальному составу скорее «партией среднего класса»? Не было ли в словах «рабочая партия» уже нечто разделяющее? Что могло удержать мелкобуржуазные группы или группы среднего сословия от того, чтобы присоединиться к НСДАП? В речи 7 августа 1920 г. Гитлер разъяснил двойное программное содержание, которое следовало выразить названием «рабочая партия»: «Мы подумали о следующем. Если Фридрих Великий еще 200 лет назад мог позволить себе изречение, я не хочу ничего, кроме того, чтобы быть первым чиновником и слугой государства, первым рабочим, то у нас тем более есть основание и необходимость требовать, чтобы каждый соотечественник не стыдился этого имени, а гордился тем, что имеет право называть себя рабочим. Это должно быть самым полным отличием, отделяющим нас от тех, кто является трутнями. В химической ли лаборатории, в техническом конструкторском бюро, чиновником в его кабинете или рабочим у станка, для нас слово „рабочий“ прямо-таки пробный камень, ибо по этому слову можно определить, созрел человек для нашего движения или нет. Тот, кто стыдится этого слова, тот еще не созрел для нашего движения, тот живет еще в прежнем мире. Для нас важен прежде всего тот, кто достоин этого слова, и кто достоин принять его как почетный титул. И наша цель в том, чтобы завоевать нашими идеями именно рабочих, которых до сих пор называли рабочими. Никакое рабочее движение, за которым нет миллионов, не имеет ни малейшей ценности, оно бесцельно. Условием является, чтобы национальная идея больше не оставалась ограниченной немногими тысячами, а захватывала место, вгрызалась в миллионы и миллионы, выходящие день за днем из фабрик и мастерских»[862].

Тот факт, что понятие «рабочая партия» могло отпугнуть, оттолкнуть буржуазные элементы, было, по мнению Гитлера, не недостатком, а, наоборот, основанием так себя называть. Ведь партия уже должна была стать плавильным котлом для всех общественных классов и групп, «народной общностью» в малом формате. Для буржуазных сил, которые из-за своего «сословного высокомерия» испытывали сомнения по поводу присоединения к «рабочей партии», и без того не должно было быть места в НСДАП. Вторая названная Гитлером причина, по которой НСДАП назвала себя «рабочей партией», была, вероятно, в еще большей степени решающей: цель партии заключается в том, чтобы привлечь именно рабочих, которых до сих пор называли рабочими, то есть рабочих ручного труда и промышленных рабочих. Почему Гитлер придавал особое значение привлечению рабочего класса, мы подробно рассмотрим ниже.

Спустя годы, после захвата власти, Гитлер в разговоре с поэтом Гансом Йостом остановился на вопросе о том, почему НСДАП называет себя рабочей партией. Йост сначала выразил мнение, что Гитлера либо его партию относят к «буржуазному крылу правых», что Гитлер в ответе сразу назвал «ошибкой», поскольку «его никогда не надо понимать в аспекте буржуазного». На вопрос Йоста, является ли наименование «Национал-социалистическая рабочая партия» признаком того, что Гитлер считает «понятие „рабочий“ более почетным, чем понятие буржуа», Гитлер ответил: «Я выбрал слово рабочий, потому, что оно было мне ближе по всей моей сути, и потому, что я хотел вновь завоевать это слово для национальной силы. <…> Я должен был вновь „укоренить“ его [понятие «рабочий». — Р. Ц.] во власти немецкого языка и в верховных правах и обязанностях немецкого народа»[863].

В заключительной речи на имперском партсъезде 1938 г. Гитлер объяснял: «В то время как другие так называемые союзы и объединения в основном получали своих сторонников из буржуазных кругов и даже свои так называемые боевые организации — насколько об этом вообще можно было говорить — рекрутировали из них же, Национал-социалистическая партия уже тогда была ярко выраженным народным движением, т. е. большое число ее сторонников состояло из сыновей широкой массы. Батальоны СА рекрутировались из рабочих и крестьян, мелких ремесленников и служащих. Они образовывали первые ячейки политической партии и пополняли уже позднее ее местные группы. Поэтому многие из наших „буржуа“, которые уже засомневались из-за названия „Германская рабочая партия“, были в высшей степени шокированы, увидев суровые фигуры, ставшие вокруг движения гвардией. Национальное движение из работающих людей! Оно при этом понимало понятие „работа“ не в эксклюзивном смысле, как это имело место как у буржуазии, так и у марксистов. Для Национал-социалистической партии название „рабочий“ с первого дня было почетным наименованием всех тех, кто честным трудом — будь то в умственной или ручной области — действовали в сообществе. Правда, поскольку партия была народной партией, в ее рядах неизбежно было, как и в самом народе, больше работников ручного, чем умственного труда. Марксизм, однако, с первого дня видел в новом движении ненавидимого конкурента и полагал, что, скорее всего, сможет с ним разделаться, если в широкой массе будет поносить фиксацию в национал-социализме понятия „рабочий“ в смысле объединения всех трудящихся как противоречащее понятию „пролетариат“. Правда, это тоже соответствовало действительности. Поскольку пролетариат или, лучше сказать, пролетарские партии исключили, насколько возможно, немецкого работника умственного труда из своих рядов»[864].

Гитлер изображает НСДАП «времен боев» как «народную партию», в которой, однако, решающую роль играли «работники ручного труда». Правда, он преувеличивает значение доли рабочих в НСДАП, но в 1930–1932 гг. партия действительно развилась в народную партию, ставшую вполне привлекательной и для рабочих. Результаты новейших эмпирических анализов указывают на то, что доля рабочих как среди избирателей, так и среди членов НСДАП была намного выше, чем предполагалось до сих пор. Правда, рабочие в действительности были представлены среди членов и избирателей НСДАП недостаточно, если сравнивать с их долей в общей численности населения. С другой стороны, ни одна из веймарских партий, за исключением социалистических СДПГ и КПГ, не могла мобилизовать так много рабочих, как движение Гитлера. Регулярные от 30 до 40 % членов и избирателей партии Гитлера заставляют пересмотреть или хотя бы модифицировать распространенный в течение долгого времени тезис о среднем классе. Анализ Юргена Фальтера доказывает, «что между 1930 и 1933 гг. НСДАП смогла привлечь как в члены, так и в избиратели представителей всех социальных слоев, включая рабочий класс, и тем самым с точки зрения социальной структуры представляла собой некое подобие народной партии с ярко выраженным брюхом из среднего класса»[865].

С точки зрения программатики НСДАП тоже можно назвать скорее «народной партией» в современном смысле: современные народные партии пытаются интегрировать или хотя бы для вида и настолько учитывать в своих программах пожелания и интересы различных социальных групп, чтобы обращаться не только к эксклюзивному классу или слою, но и рекрутировать своих членов, сторонников и избирателей из самых разных социальных слоев. Этим современные народные партии отличаются от традиционных классовых партий.

Гитлер заявил 27 октября 1928 г.: «НСДАП нацелена: постепенно снова объединить весь немецкий народ, а именно все народные и профессиональные сословия, а не агитировать, подобно другим, только отдельные группы народа»[866]. 30 ноября 1928 г. он сказал: «Движение, от имени которого я здесь говорю, это не движение определенного класса, или определенного сословия, или профессии, оно в высшем смысле слова германская народная партия. Она хочет охватить все слои нации, включить все профессиональные группы, дойти до каждого немца, искренне желающего служить своему народу, который хочет жить со своим народом и по крови принадлежит к своему народу».

Это, конечно, затрудняет пропаганду: «Чем больше обращаешься только к одному сословию, тем легче раздавать обещания. Ты знаешь заранее, чего желает каждое сословие. Чиновники хотят увеличения окладов, пенсионеры — повышения их выплат, рабочие — повышения их зарплат, крестьяне — повышения цен на продукты питания, одни хотят закрытия границ, другие — открытия границ. Если вы обращаетесь только к одной категории, политическая пропаганда становится бесконечно легкой». Партия, желающая быть народной партией, не может обещать одному сословию одно, а другому одновременно прямо противоположное[867]. Сложность для народной партии, в отличие от партий классов или интересов, заключается в том, что «в такой партии неизбежно пересекаются все отдельные интересы, нередко даже отменяя друг друга»[868].

Почему же НСДАП все же называла себя «рабочей партией»? Существенная причина заключается, вероятно, в том, что она старалась привлечь главным образом рабочий класс. Поэтому она была рабочей партией по своей претензии, хотя и не по своему реальному социальному составу. Интересен, собственно, вопрос, почему Гитлер, несмотря на все трудности, старался привлечь к своей партии или идее именно рабочий класс.

В письме Константину Хирлю от 3 июля 1920 г. Гитлер рассматривал проблему привлечения рабочих: «Ваше мнение, что на наши собрания приходит слишком мало посетителей из кругов промышленных рабочих, правильно лишь относительно. Мы осознаем трудность простого обращения в нашу веру рабочих, которые частично уже десятилетиями входят в какие-то организации. Предпосылкой этого было вначале проведение больших массовых собраний, чтобы получить в руки эффективное средство пропаганды как раз для широкой массы. Ибо как дитя народа рабочий всегда будет испытывать уважение только к движению, которое внушает ему уважение. Уже это поставило нас перед необходимостью, чтобы гарантировать спокойное течение наших переговоров, обратиться к определенному среднему слою, о котором мы знали, что он думает и чувствует в национальном духе, и который только частично, вследствие нашей сегодняшней партийной нищеты, был политически бездомным. Поэтому наши собрания с самого начала представляли очень пеструю картину. Рядом с чиновником лекальщик, рядом с врачами поварихи из маленьких гостиниц и т. д. Но это и должно быть целью нашей партии. Стать не классовой организацией, а народным движением»[869]. Здесь очевидно, как Гитлер по своей обычной методе старается перетолковать нужду в добродетель и представить вначале незапланированный эффект как целенаправленный и ловко спланированный. НСДАП и правда должна была фактически стать не эксклюзивной рабочей партией, а партией народной, но она хотела привлечь именно рабочий класс и при этом столкнулась — как показывает Гитлер, из-за традиционной привязанности рабочего класса к марксистским партиям — со значительными трудностями.

Тем не менее Гитлер дальше пояснил, как важно привлечь к партии именно «массу»[870] — и при этом в основном рабочих ручного труда[871], — «что именно нижние слои народа остались самыми чистыми, и поэтому именно от них в первую очередь следует ожидать оздоровления народа»[872]. «В рабочих с мозолистым кулаком заключена сила; ее мы и должны к себе привлечь», — заявил Гитлер 1 марта 1922 г.[873] В памятной записке о «расширении Национал-социалистической германской рабочей партии» он 22 октября 1922 г. написал, что именно те части народа, которые сегодня настроены «интернационально», т. е. рабочие, являются «самыми активными, деятельными элементами нации»[874]. В то время как у буржуазии отсутствуют «воля, мужество и энергия», сила «находится все еще в широкой массе». Там, говорил Гитлер 24 апреля 1923 г., дремлет «энергия». Сила нации не в политических салонах, «а в кулаке, во лбу и в воле широких масс». Освобождение придет не «сверху вниз, оно выпрыгнет снизу»[875].

Здесь слышится уже обоснование того, почему Гитлер придавал особое значение привлечению рабочего класса: ведь он, по его мнению, воплощает, в противоположность буржуазии, решающие свойства: мужество, силу, энергию, решимость бороться. Поэтому он неоднократно объявлял привлечение рабочего класса главной задачей партии: «…и в будущем партия полагает», заявил Гитлер 20 октября 1923 г., что «каждым мозолистым кулаком рабочего, которого она снова завоюет для Матери Германии, она окажет последней большую услугу, чем 10 ура-патриотами». «Германское народное восстание» возможно, «если требование свободы дойдет до последнего пристанища рабочего и там отзовется эхом! Спасение Германии связано теснейшим образом с позицией ее рабочего класса»[876].

В «Майн кампф» Гитлер писал, что мировоззрение только тогда будет иметь шансы на победу, «когда широкая масса как носительница нового учения объявит о готовности взять на себя необходимую борьбу».

«Пангерманское движение» он критиковал за то, что оно не поняло: «основной упор» надо делать на привлечение сторонников из «широкой массы». И в «Майн кампф» он обосновывал свое мнение о приоритете привлечения рабочих их активностью и выносливостью. «Одно верно: новое сословие [фабричный рабочий. — Р. Ц.] имело в своих рядах не худшие элементы, а напротив, во всяком случае самые активные. Утончение так называемой культуры здесь еще не оказало своего разлагающего и разрушающего воздействия. Новое сословие еще не было в своей широкой массе заражено ядом пацифистской слабости, оно выносливо и, если нужно, и жестоко». Аргумент Гитлера заключается в том, что рабочий класс — в противоположность интеллигенции — скорее способен к организации, поскольку он более дисциплинирован и менее подвержен колебаниям в тяжелых ситуациях. «Подобно тому как армия была бы мало на что способна, если бы отдельные солдаты сплошь были бы генералами, даже если только по образованию и пониманию, мало на что способно политическое движение в качестве представителя какого-либо мировоззрения, если бы оно захотело быть лишь средоточием „остроумных“ людей. Нет, ей нужен и примитивный солдат, иначе невозможно добиться внутренней дисциплины. Для любой организации свойственно, что она может существовать только если высшему духовному руководству служит широкая, более ориентированная на чувства масса. Роту в двести умственно одинаково одаренных людей труднее дисциплинировать надолго, чем роту в сто девяносто умственно менее одаренных и десять более образованных». Из понимания этого факта социал-демократия извлекла максимальную пользу: «То, что наша буржуазия всегда рассматривала, качая головой, тот факт, что марксизму принадлежали только так называемые необразованные массы, было на самом деле условием его успеха». Программа партии должна быть поэтому сформулирована так, чтобы быть пригодной для привлечения тех, «кто только и обеспечивает мировоззренческую борьбу этой идеи. Это германский рабочий класс»[877]. Когда Гитлер в своих ранних речах иногда заявлял, что марксистские вожди могли лучше всего использовать рабочего ручного труда, потому что он имеет, правда, «большое сердце, но мало ума»[878], то он видел здесь не столько аргумент, чтобы его оскорбить, сколько и здесь пытался, как очень часто[879], учиться у марксизма, понимать причины его успеха и использовать для себя этот вывод.

Известны рассуждения Гитлера о принципах пропаганды, его тезисы по массовой психологии, которые он в особенности разрабатывал в «Майн кампф». Не стоит здесь их подробно повторять и обсуждать, однако эта тематика входит и в наш контекст. Говоря о «массе» или «широкой массе», он ведь имел в виду всегда и в особенности рабочий класс. Его соображения о массовой психологии позволяют поэтому познакомиться и с его образом рабочего: пропаганда, по Гитлеру, должна обращаться не к интеллигенции, а «вечно лишь к массе». Поэтому «ее действие должно всегда быть направлено на чувство и только очень ограниченно на так называемый разум. Любая пропаганда должна быть народной и настраивать свой умственный уровень на способность восприятия самого ограниченного из тех, на кого она собирается быть направленной. Поэтому ее чисто умственная высота должна быть тем ниже, чем больше должна быть охватываемая масса людей. Но если речь идет о том, чтобы, как при пропаганде во время войны под лозунгом держаться до последнего, о вовлечении всего народа в сферу ее влияния, то осторожность при избегании слишком высоких умственных предпосылок должна быть максимальной. Способность большой массы к восприятию очень ограниченна, понимание невелико, зато велика забывчивость. Широкая масса народа состоит не из дипломатов или хотя бы из специалистов по государственному праву, даже не из исключительно способных к суждению, а из также колеблющихся и склонных к сомнению и неуверенности детей человеческих. Народ в своем подавляющем большинстве так по-женски предрасположен и настроен, что его мысли и действия определяются не столько трезвыми размышлениями, сколько чувственным восприятием. Но это восприятие не сложно, а очень просто и замкнуто. Особого дифференцирования здесь нет, есть только позитив или негатив, любовь или ненависть, справедливость или несправедливость, правда или ложь, но никогда наполовину так, а наполовину так или только частично и т. д.» На этой «примитивности восприятия широкой массы» Гитлер строил свою пропаганду. Масса нуждается «в своей медлительности всегда в определенном времени, прежде чем окажется готова осознать какую-либо вещь, и только тысячекратному повторению самых простых понятий она наконец подарит свою память»[880].

Итак, по мнению Гитлера, масса в принципе неспособна к дифференцированному мышлению и руководствуется не рациональными выводами, а эмоциями. Эти качества не следует, однако, полагал Гитлер, оценивать негативно для политической практики; они являются даже необходимой предпосылкой для образования верующего, решительного и дисциплинированного боевого сообщества. Здесь — как мы уже показывали выше, — согласно представлениям Гитлера, «излишек» ума скорее вреден, чем полезен. Отношение Гитлера к массе, т. е. также и особенно к рабочему классу, было в высшей степени амбивалентным. С одной стороны, он ее презирал, с другой — ценил, но — в полную противоположность буржуазии — как «источник силы и энергии», как носителя «несокрушимой веры», которая может быть превращена в решительное, смелое и энергичное действие. И именно эти свойства, а не образование и интеллект, были, по мнению Гитлера, решающими. Только на этом фоне можно понять, почему он видел главную задачу партии в привлечении «нижней массы», особенно класса промышленных рабочих. «Широкая масса нужна нам прежде всего потому, — заявил Гитлер 9 ноября 1927 г., — что эта широкая масса во все времена была носителем самой жизненной энергии. Она не так сложна, в действительности не так испорчена, как наши так называемые верхние слои»[881]. «Штурмовые ряды будущего будут выставлены не одними университетами, а фабриками, шахтами и рабочими дворами»[882].

21 ноября 1927 г. Гитлер потребовал, чтобы партия сконцентрировалась прежде всего на привлечении рабочего класса: «Мы считаем будущее обеспеченным, если для него будет привлечен германский рабочий, поскольку он источник силы. Мы никогда не поверим, что Германия выздоровеет, если она снова не завоюет германского рабочего. Наше движение сознательно обращается к сохранению и заботе о германском рабочем. Она видит в нем важнейший элемент жизни»[883]. Гитлер постоянно называл активность, смелость и решительность рабочих ручного труда в качестве причины, по которой партия должна сконцентрироваться прежде всего на их привлечении[884].

Британский историк Питер Стахура отстаивал тезис, согласно которому примерно с середины до конца 1928 г. «социалистические» элементы в пропаганде НСДАП так же отошли на второй план, как и усилия партии в отношении рабочего класса. Эту «переориентацию вправо» следует понимать как реакцию на результат выборов в рейхстаг 20 мая 1928 г., на которых национал-социалисты смогли набрать всего 2,6 % голосов и которые они восприняли как «горькое разочарование»[885].

Этот тезис, однако, малоубедителен по ряду причин. Прежде всего, представляется, что центральная посылка Стахуры, согласно которой национал-социалисты восприняли результат выборов как поражение, не соответствует действительности. Геббельс вполне позитивно комментировал 21 мая результат в своем дневнике: «Хороший успех, но мы его заслужили и своей работой»[886]. Грегор Штрассер, «руководитель имперской организации» партии, высказался в газетной статье 27 мая о результате выборов: «Именно осчастливливающее осознание, что немецкий народ прислушивается к спасительному посланию национал-социализма, обязывает нас все больше распространять это послание…»[887]

По меркам выдающегося успеха, которого партия добилась два года спустя, 2,6 % 1928 г., конечно, не были успехом. И даже по сравнению с 6,5 %, которые получил Объединенный список Германской народной свободной партии и НСДАП на выборах 4 мая 1924 г., этот результат может казаться поражением. Но: относительно высокую долю в 1924 г. союз Народных и НСДАП мог получить еще и под впечатлением событий кризисного 1923 г., а также пропагандистского успеха выступления Гитлера на только что закончившемся процессе. А сенсационный результат 1930 г. возник уже под впечатлением экономического и политического кризиса, оповестившего о конце Веймарской республики. Успех представлял результат 1928 г. для НСДАП прежде всего потому, что она впервые выступала на выборах в Рейхстаг в одиночку и ей удалось однозначно продемонстрировать свое лидерство в «народном» лагере. Народно-национальный блок получил лишь 0,9 % голосов и не завоевал ни одного депутатского мандата, а НСДАП все-таки двенадцать.

В речи на сессии руководства НСДАП и Генеральном собрании членов, состоявшемся в конце августа — начале сентября 1928 г., на котором, по мнению Стахуры, в качестве следствия из разочарования от выборов была начата переориентация вправо, Гитлер оценил результат как явный успех. Под оживленные аплодисменты присутствовавших членов и руководителей партии он заявил: «В первый раз мы были предоставлены сами себе, под грузом дурного прошлого, и мы с гордостью можем сказать, что добились явного успеха. Не только, что мы обрели 12 мандатов; только из-за дьявольского случая мы потеряли два, голосов бы для этого хватило. Мы устранили конкуренцию противников; есть только одно народное движение, без необходимости занимать у союзов обороны. Для нас уже маленький триумф, что партии, имевшие поддержку союзов обороны, проиграли, в то время как мы, не имевшие этой поддержки, выиграли»[888].

Итак, с точки зрения НСДАП, не было пока что повода рассматривать прежнюю стратегию и тактику как неуспешную. Скорее похоже, что Гитлер продолжал придерживаться своих базовых взглядов, разработанных им еще в начале 20-х годов. Аргументы, которые он приводил в обоснование необходимости концентрации на привлечении рабочего класса, остались без изменений. В речи 30 ноября 1928 г. он заявил, например, что если какой-нибудь буржуа спросит его, почему у него такая большая вера в германского рабочего, то он бы ему ответил: «…потому что изящный тон и изысканность не могут меня тронуть. Если сегодня какой-нибудь пролетарий грубо выскажет мне свое мнение, то я надеюсь, что эта грубость однажды может обратиться вовне. Если какой-нибудь буржуй лепечет мне свое мнение подчеркнуто возвышенным тоном, я вижу, что тут еще добавляются слабость и трусость. Если какой-то буржуа мечтательно бродит и говорит только о культуре и эстетическом удовлетворении мира, я должен сказать: „ты потерян для всей германской нации, ты подходишь для Берлин-Запад, иди туда, в эту грязь, и подохни при этом! Допрыгай свои негрские пляски до конца“»[889].

В сентябре 1931 г. Гитлер предостерег руководителя отдела экономической политики НСДАП Вагенера от того, чтобы пропагандировать планы партии в сфере экономической политики вовне. Он даже потребовал держать их в строжайшей тайне. Планы все равно подлежат реализации лишь после завоевания политической власти, «но и тогда нашими противниками будут, кроме евреев, вся частная промышленность, особенно тяжелая промышленность, а также средние и крупные землевладельцы и, конечно, банки. И черт его знает, как отнесется к этому армия. Опираться мы можем только и единственно на средний класс, рабочий класс и крестьянство». Для осуществления планов ему, правда, нужна и интеллигенция[890].

И после захвата власти Гитлер часто подчеркивал особое значение тех слоев, которые — в противоположность «поверхностному умствованию нашей политизированной буржуазии — «умственно не испорчены, менее сложны и тем самым <остались> ближе к природе»[891]. Поскольку, по мнению Гитлера, вера более постоянна, чем «предполагаемые» рациональные или научные выводы, он ценил рабочий класс как несокрушимого носителя веры. Германский рабочий, говорил Гитлер 16 мая 1934 г., прежде всего потому будет несущей частью народной общности, что он «восприимчив к этому чувству веры и доверия, которое не считает, что к каждой вещи следует прикладывать зонд ума, а отдается слепо этому чувству»[892].

Такие высказывания не следует расценивать как простую попытку втереться в доверие к рабочему классу, хотя с ними, конечно, связана и пропагандистская цель; они действительно соответствуют мышлению Гитлера. Он считал, что чрезмерное подчеркивание интеллекта и рационального мышления вредно. В качестве доказательства этого мы приводим здесь только два высказывания из его застольных бесед: «В определенных областях профессорская наука разрушительна. Она уводит от инстинкта, человека от него отговаривают. Карлик, у которого нет ничего, кроме знания, боится силы. Вместо того чтобы сказать, что основой знания должно быть здоровое тело, он отрицает силу. Природа приспосабливается к жизненным привычкам, и если доверить мир на несколько столетий германскому профессору, то через миллион лет у нас будут разгуливать одни кретины: гигантские головы на остатках тела!»[893] В другой беседе он сказал, что «твердый характер пробивает себе дорогу и при малых знаниях»[894].

Гитлер был настроен враждебно в отношении интеллектуалов, поскольку они, по его мнению, слишком утонченны и не могут быть «носителями веры» для народной общности. На сессии по культуре имперского партсъезда 1938 г. он заявил: «И я хочу при этом провести разницу между народом, т. е. здоровой, полнокровной и верной народу массой немцев, и ненадежным, поскольку лишь ограниченно связанным кровью, декадентским так называемым „обществом“. Его иногда бездумно называют „верхним слоем“, хотя оно на самом деле результат выкидыша ошибочной общественной селекции, по крови и мысли зараженной космополитизмом и поэтому утратившей опору»[895]. И в речи в годовщину путча 8 ноября 1938 г. Гитлер противопоставил нижние слои широких масс народа интеллектуалам. Именно по этому противопоставлению становится ясно, почему Гитлер считал рабочий класс самой ценной опорой партии и концентрировал усилия на привлечении рабочих: «И было вполне понятно, что эта партия найдет сторонников, в первую очередь, у не очень осчастливленных, прежде всего в слоях широкого народа. Конечно потому, что там больше правит инстинкт, а из инстинкта выходит вера, в то время как наши верхние десять тысяч являются вечными критиками на почве своего интеллектуализма. Они частью вообще не пригодны как строительный камень народной общности, даже и сегодня. <…> Интеллектуализм, бродящий там наверху в этих десяти тысячах экземпляров, ощущает иногда какой-то интерес, может быть даже побуждение, но в остальном относится к проблемам с критической сдержанностью. А если случится иначе, этого никто не знает. Пожертвовать собой за идеал, встать за идеал, это совершенно чуждо этим людям, это им незнакомо. Они это и не любят, и исключения при этом только подтверждают правило. Поэтому они совершенно не имеют никакой ценности как строительные камни для такой народной общности. Ибо они не носители веры, они не несокрушимы, прежде всего они нестойки в моменты беды и опасности»[896].

Только на фоне знакомства с критикой Гитлером буржуазии и интеллектуалов, а также в контексте его базовой социал-дарвинистской философии и вытекающей из нее оценки таких понятий, как «трусость, мужество, энергия, сила, слабость, вера», становится ясно, что речь идет не о простой попытке втереться в доверие к своей рабочей публике, когда он 14 ноября 1940 г. заявил перед членами Трудового фронта: «Поверьте, мои соотечественники, у меня не было бы этого доверия, если бы у меня были бы лишь знания о верхних десяти тысячах. Я вступил в политическую жизнь не с этими знаниями. Мои знания покоятся на немецком народе, на немецком рабочем, на немецком крестьянине, на этой миллионной массе бравых, маленьких, верных людей, которые не столь нерешительны и не столь расчетливы, как столь многие из наших так называемых десяти тысяч. Если бы я знал только их, я бы никогда не вступил в политическую жизнь. С ними каши не сваришь. Я вступил в политическую жизнь с моим знанием широкой массы. Я всегда строил на этой широкой массе, с нею я воздвиг мою партию, и с этой широкой массой — я убежден — мы выстоим и в этой борьбе»[897]. То, что Гитлер говорил это серьезно или действительно так думал, становится ясно не только на фоне его мировоззрения, но и подтверждается тем фактом, что в разговорах с сотрудниками и в застольных беседах он часто высказывался аналогичным образом. Геббельс записал, например, 25 июля 1940 г. в своем дневнике о разговоре с Гитлером: «Он с презрением говорит о верхних кругах. С них много не получишь. Мы всегда должны оставаться с народом. Он рассказывает примеры из истории движения, как он тогда выступал в берлинском Национальном клубе, и только гардеробщицы его понимали»[898]. Одно высказывание 5 сентября 1941 г. мы уже приводили в другой связи: перед лицом трусости и ограниченности буржуазии он во времена борьбы впал бы в отчаяние, если бы не мог опереться на своих «сторонников из народа»[899]. 21 сентября 1941 г. Гитлер сказал: «Кто хочет дела, нуждается в вере, которую можно найти только в массе. Широкая масса не так нагружена опытом и подходит к новому делу с непринужденностью простака»[900]. 4 октября 1941 г. он заявил, как сообщает Кёппен: «Широкая масса — самая благодарная публика, которая в своем примитивном чувстве действительно идет за тобой и отличается стабильностью, которая выдержит любые нагрузки, в то время как интеллектуалы колеблются туда-сюда. Он сам лучше всего почувствовал это в положительном смысле во времена борьбы на неизменной верности его сторонников и в отрицательном на твердости широкой массы во время выборов за социал-демократию и центр, хотя не бывало еще правительства, которое требовало бы от своих избирателей так много, как это»[901]. 2 ноября 1941 г. Гитлер вновь высказался о бесполезности буржуазных сил, заметив, что во времена борьбы ему нужны были люди, «которые просто встают… которые были готовы разогнать собрание, а с другой стороны, управлять провинцией». Только рабочий и крестьянин имеют «животную силу», от которой в конечном итоге все зависит[902].

В застольной беседе 16–17 января 1941 г. Гитлер вспоминал: «В Мюнхене я нашел длинный ряд совершенно верных людей. Каждый мог только потерять, никто не мог выиграть. Когда я встречаю кого-нибудь из маленьких людей, меня это так трогает, они были ко мне привязаны и носились как бешеные. <…> Верхние десять тысяч, они же все делают по расчету, они видят во мне аттракцион для их салона, другие думают о протекции. Моя привязанность к народу, она у меня осталась. Я так лично связан с народом, могу так вжиться в их менталитет, их заботы и радости, потому что мне самому это знакомо»[903]. 1 марта 1942 г. Гитлер сказал в одном из своих монологов: «Если не видеть так много здоровой жизни вокруг, то можно было бы стать абсолютным презирателем жизни. Если бы я видел только верхние десять тысяч, то я бы им стал. Тем, что я им не стал, я обязан только моему общению с гораздо более здоровой широкой массой»[904].

8 апреля 1942 г. Гитлер во время застольной беседы вновь вспомнил о «временах борьбы» НСДАП: «В начало своей политической работы я поставил лозунг, что важно не завоевать буржуазию, которая стремится исключительно к покою и порядку и труслива по своей политической позиции, а вдохновить рабочий класс миром своих идей. Поэтому все первые годы времени борьбы были направлены на то, чтобы привлечь рабочего к НСДАП». При этом он пользовался следующими средствами: так же, как марксистские партии, он распространял политические плакаты кричаще красного цвета и занимался пропагандой с грузовиков, причем грузовики были сверху донизу оклеены плакатами, снабжены красными флагами и набиты скандирующими группами. Кроме того, он «позаботился о том, чтобы все сторонники движения приходили на собрания без галстуков и стоячих воротников и, таким образом, вызывали доверие у населения, занятого ручным трудом. Кроме того, он пытался отпугнуть буржуазные элементы, которые, не будучи истинными фанатиками, хотели примкнуть к НСДАП, крикливой пропагандой, неправильной одеждой участников собраний и тому подобным, чтобы таким образом заранее освободить ряды движения от трусов». С помощью этих и других средств ему удалось «завоевать для движения так много хороших элементов рабочего движения, что он смог в одной из последних предвыборных кампаний перед приходом к власти провести не меньше 180 000 собраний»[905].

11 мая 1942 г. Гитлер за обедом рассказал об «огромном мюнхенце медвежьей силы». Во времена борьбы он «стоил больше, чем сотни буржуа». Он выглядел, как «настоящий пролетарий» и был так же искушен в разгоне собраний противника и захвате знамени другой стороны, как и в защите зала во время собственных собраний. Когда он, Гитлер, однажды заговорил с ним после прихода к власти в кофейном садике мюнхенского кафе «Хек» и попросил ненадолго сесть рядом с ним в его рабочей одежде, «буржуазная публика» глазела на него «почти как на чудовище»[906].

В своих застольных беседах Гитлер выражал свое уважение к рабочему классу. Эти высказывания особенно интересны, если сравнить их с пренебрежительными оценками буржуазии. В одной из бесед Гитлер заявил: «Нельзя поддерживать сословные предрассудки во времена, когда пролетариат состоит из таких высококачественных людей, как во многом сегодня!»[907]В другом случае он заметил, что в Англии великолепный отбор в верхних слоях, в то время как нижние слои «дерьмо». В Германии же точно наоборот, поскольку здесь «радует как раз срез нижних слоев населения. Достаточно однажды увидеть немецких рабочих на верфи в Вильгельмсхафене, а потом рабочих из всех других европейских стран на 4-м въезде в порт Вильгельмсхафена, чтобы это констатировать[908].

Особенно нравилось Гитлеру новое самосознание рабочего класса. Например, 20 мая 1942 г. он сказал, что подготовка учеников на предприятиях основательно изменилась: «Тот же ученик, который раньше был „мишенью для нападок“ и непроизвольно вздрагивал, когда мастер или подмастерье почесывался, сегодня уже после полугодового базового обучения стоит на рабочем месте, отвечающем его способностям и делающем его уверенным в себе». Когда он идет по предприятиям Круппа в Эссене и видит там рабочих, то говорит себе, что эти рабочие «по внутренней и внешней осанке выглядят как настоящие господа». То же самое он смог обнаружить во время спуска на воду «Тирпица» на военно-морской верфи в Вильгельмсхафене: «Как много красивых статных людей с уверенной благородной осанкой и искренней гордостью на лице он видел среди рабочих, которые трудились на верфи над этим большим объектом и теперь собрались на церемонию спуска на воду». А горняк был и остается «элитой рабочего класса», потому что его внешне и внутренне формирует профессия, которая и сегодня еще связана с повышенным риском и годится только для людей, обладающих твердостью и решимостью и внутренне готовых к преодолению значительных опасностей. Поэтому нужно сделать все, «чтобы и горняку дать причитающееся ему признание». Поэтому нужно будет, как только снова наступит мир, в особенности озаботиться улучшением жизненного уровня этого слоя народа, вносящего особый вклад в сохранение государства[909]. Не только официально, но и в частном кругу Гитлер говорил, как, например, 25 августа 1942 г., что единственный слой, который понял его, особенно его экономическую политику, это рабочие[910].

Подведем предварительный итог: в то время как Гитлер постоянно высказывался негативно о буржуазии, его высказывания о рабочем классе носят исключительно позитивный характер. Это касается — что еще раз надо подчеркнуть — вовсе не только первомайских праздников или так называемых «речей для рабочих», когда можно было бы исходить из того, что Гитлер хочет всего лишь польстить слушателям, но и в равной степени застольных бесед. Причина такой позиции легко объяснима: рабочие для Гитлера воплощают те качества, которые он так ценил и которых, по его мнению, была начисто лишена буржуазия: мужество, решимость, энергия и способность «верить»[911]. Гитлер наверняка не стал бы так решительно выступать за «равенство шансов», если бы не был убежден в качествах «нижних слоев», особенно рабочего класса.

Оценка Гитлера отличалась, что он сам осознавал, от оценки рабочего в обществе. Это было связано, по его мнению, с пренебрежительной оценкой обществом физического труда. Одной из главных целей пропагандируемых Гитлером общественной переориентации и перевоспитания было повышение престижа ручного труда и, в связи с этим, социального престижа рабочего класса. Этим он хотел, во-первых, устранить существующие общественные предрассудки и классовые барьеры, но прежде всего — на что до сих пор не обращали внимания — создать условие для реализации его концепции «равенства шансов». Гитлер полагал, что возможность реализации большего «равенства шансов» была связана с готовностью родителей буржуазного происхождения обеспечить свои детям, возможно имеющим больше способностей для ремесленного труда, соответствующее обучение и не настаивать на школьном образовании верхнего уровня. Только таким образом можно было, по мнению Гитлера, освободить «не теми занятые» места в школьной системе для детей рабочих и крестьян. Недостаточная готовность многих буржуа дать своим детям ремесленную подготовку была, однако, как он полагал, связана не в последнюю очередь с пренебрежительной оценкой обществом ручного труда и поэтому с опасением потери социального престижа. Только поняв эти взаимосвязи, можно понять подоплеку того, почему для Гитлера были так важны увеличение социального престижа рабочих и признание равноценности физического и умственного труда.

Показательно, что Гитлер разрабатывал свое требование повышения престижа ручного труда в «Майн кампф» именно в этом ключе. Вспомним еще раз его аргументацию: «Если два народа конкурируют друг с другом и имеют равно хорошие предпосылки, то победу одержит тот, в чьем духовном руководстве представлены его лучшие таланты, а проиграет тот, чье руководство представляет собой всего лишь общую кормушку для определенных сословий или классов, в которой не учитываются прирожденные способности отдельных носителей. Правда, в нашем сегодняшнем мире это кажется сначала невозможным. Вам сразу возразят, что от сыночка, скажем, высокопоставленного чиновника, нельзя ожидать, что он станет ремесленником, потому что кто-нибудь другой, чьи родители были ремесленниками, представляется более способным. Это может быть справедливым при нынешней оценке ручного труда. Поэтому народное государство должно будет прийти к принципиально другому отношению к понятию труда. Ему придется, если необходимо, путем длящегося столетиями воспитания покончить с безобразием неуважения к физической деятельности. Оно будет должно принципиально оценивать отдельного человека не по характеру его труда, а по форме и качеству результата. Это может казаться невероятным для времени, в котором самый безмозглый писака колонок только потому, что он работает пером, будет значить больше, чем самый умный точный механик. Эта ложная оценка не заключена, как уже говорилось, в природе вещей, а искусственно привита воспитанием и раньше не существовала. Нынешнее неестественное положение покоится на общих явлениях болезни нашего заматериализованного времени». Гитлер различал материальную и духовную оценку труда, причем под духовной оценкой он понимал признание, которого заслуживает тот, «кто силы, которые дала ему природа и развила народная общность, посвящает службе своему народу». Тогда больше не будет стыдно быть хорошим ремесленником, а стыдно будет в качестве «неспособного чиновника бездельничать и воровать у доброго народа хлеб насущный». Не вид работы следует оценивать, а способ, которым она выполняется. Особенно интересно, что сам Гитлер формулирует и считает оправданным возражение, «что вообще трудно отделить материальную оценку от духовной и даже, что падающая оценка физического труда вызывается его более низкой оплатой. Боязнь физического труда тем более основана на том, что вследствие более низкой оплаты культурный уровень работника ручного труда неизбежно снижается и тем самым возникает оправдание всеобщей заниженной оценки. В этом очень много правды. Именно поэтому в будущем нужно будет беречься от слишком большой дифференциации заработной платы». Гитлер не признавал и часто выдвигаемый буржуазными консервативными силами аргумент, что при такой относительной нивелировке зарплат пострадает готовность работать на высокий результат. Это печальный признак упадка времени, когда стимул к более высокому интеллектуальному достижению заключается только в более высокой заработной плате. Величайшие научные и культурные достижения человеческой истории никогда «не были подарены миру тягой к деньгам. Напротив, их рождение нередко означало прямо-таки отказ от земного счастья богатства. Сегодня, быть может, золото стало исключительным правителем жизни, но когда-нибудь человек снова склонится перед более высокими богами. Сегодня многое обязано своим существованием лишь стремлению к деньгам и имуществу, но среди этого, наверное, мало того, чье отсутствие сделало бы человечество беднее. Задачей нашего движения является и то, что оно уже сегодня провозглашает время, которое даст отдельному человеку то, что ему нужно для жизни, но при этом высоко поднимет принцип, согласно которому человек живет не только ради материальных наслаждений. Это должно когда-нибудь получить свое выражение в мудро ограниченной градации заработков, которая сделает возможным для последнего честно работающего во всяком случае честное, приличное существование как соотечественника и человека. И не говорите, что это идеальное состояние, которое мир практически не выдержит и фактически никогда не достигнет»[912].

Итак, мы видим, какие далеко идущие выводы делает здесь Гитлер. В качестве ближней цели он видит повышение социального престижа рабочих за счет повышенного духовного признания ручного труда, дальней целью ему представляется «мудро ограниченная градация заработков», требование, которое, кстати, нашло свое отражение в Третьем рейхе в планах Германского трудового фронта по новой организации системы оплаты[913]. По сути дела, эти цели строго вытекали из социальной цели Гитлера — установления «равенства шансов». Ведь повышение социальной мобильности требует уменьшения значения унаследованного социального статуса. Одним из средств для этого было, по Гитлеру, сначала повышение общественной значимости и признание физического труда. Это представление он отстаивал и в многочисленных речах. Он заявил, например, 18 сентября 1928 г.: «Ценность человека в немецкой народной общности вытекает из его заменимости либо незаменимости. Если взять последнего подметальщика улиц, который ухаживает за своими квадратными метрами и чистит их, то нельзя сказать, что он не имеет ценности. Если его убрать, то придется ставить на его место другого. Но если его надо заменить, то это означает, что он одновременно представляет определенную ценность. Самую высшую ценность надо признать за тем, кто готов отдать всю свою деятельность на службу общности, то есть тому, кто лично отказывается от того, чтобы чрезвычайно выпячивать свою собственную личность, и тут я прошу, поправьте высказывание, которое вы тысячу раз слышите из уст буржуазии: да, боже мой, если бы эти люди были умнее или более ловкими, прилежнее или толковее, то они не были бы рабочими, а были бы чем-то другим. То есть как это? Необходим, стало быть определенный идеализм для человека, чтобы выполнять свою обязанность, хотя он знает, что судьба не предложит ему ложе из роз, ни ему, ни даже его детям. Нужно больше идеализма для того, чтобы выполнять свою обязанность и при этом знать, что его никогда не осыплют счастьем»[914].

В речах после захвата власти Гитлер создавал у рабочих чувство, что в национал-социалистическом государстве их признают. Так, он воскликнул 1 мая 1933 г.: «Честь труду и уважение рабочему!» Если миллионы до сих пор думали, что по роду работы можно сделать вывод о достоинстве ее носителя, то это горькая ошибка. «Есть многие десятки тысяч среди нас, кто желает сделать уважение к отдельному человеку зависимым от рода работы, которую он выполняет. Нет! Не что он делает, а как он делает, это должно быть решающим. <…> Горе, если сегодня этот идеализм исчезнет в нашем народе и ценность человека будет измеряться лишь внешним добром жизненного счастья, которое ему выпало»[915].

Трудовая повинность должна была сознательно использоваться как средство перевоспитания. Первоначально она была вызвана к жизни в качестве вспомогательного средства Веймарской республики и быть соответствием созданного в рамках «Нового курса» Гражданского корпуса охраны окружающей среды во время мирового экономического кризиса. Его насущной задачей было — хоть и самое скромное — смягчение безработицы общественными работами. Он финансировался страхованием по безработице и в конце 1932 г. давал работу до 250 000 человек[916]. Национал-социалисты ценили экономическую функцию трудовой повинности (создание рабочих мест), но идеологическая функция была, по мнению Гитлера, важнее. На «руководящем совещании» 4 апреля 1933 г., в котором, кроме Гитлера, участвовали в том числе Папен, имперский министр экономики Гугенберг и имперский министр труда Зельдте, Гугенберг выступил с предостережением, что трудовая повинность может привести к «нарушениям в экономике», если, например, «из трудового процесса будут изыматься люди». В протоколе заседания дальше сказано: «На это рейхсканцлер возразил, что трудовую повинность сначала следует рассматривать не с экономических точек зрения. Он видит в ней прежде всего инструмент, прекрасно подходящий для сознательного воспитания в духе народной общности. Спорное понятие работы должно снова обрести почет благодаря тому, что, независимо от происхождения и ранга, немецкие люди, работники ручного и умственного труда, за счет совместной службы придут к взаимопониманию. Трудности этой службы должен испытать каждый молодой немец; все должны принять одинаковую судьбу. <…> Из этого плавильного котла выйдет германское сообщество»[917].

Трудовая повинность должна была, как сказал Гитлер в интервью корреспонденту Ассошиэйтед Пресс Луи Лохнеру 20 февраля 1933 г., «послужить преодолению классовых противоречий за счет всеобщего воспитания к труду. Как национал-социалист, я вижу и в трудовой повинности средство для воспитания уважения к труду»[918]. Трудовая повинность должна была искоренить «ужасный предрассудок», «что ручной труд неполноценен. Нашим несокрушимым решением является привлечение раз в жизни каждого отдельного немца, кто бы он ни был, к ручному труду, будь то богатый или бедный, сын ученого или сын фабриканта, чтобы он с ним познакомился, чтобы он и здесь однажды легче смог приказывать, потому что он сам уже до этого научился подчиняться. Мы и не подумаем о том, чтобы устранить марксизм лишь внешне. Мы полны решимости лишить его предпосылок. Работники умственного и физического труда никогда не должны противостоять друг другу. Поэтому мы искореним этот дух высокомерия, который так легко завладевает отдельным человеком и заставляет его свысока смотреть на товарищей, которые „всего лишь“ стоят над тисками, у станка или за плугом»[919]. Цель трудовой повинности состоит в том, заявил Гитлер 23 сентября 1933 г., чтобы воспитать «у каждого сыночка даже высокородных родителей уважение к труду, уважение физического труда на службе народной общности. <…> Мы хотим воспитать наш народ так, чтобы он отдалился от безумия сословного высокомерия, сословного чванства, представления, что ценить следует лишь умственную работу, чтобы народ понял, что любая работа, которая необходима, возвышает ее носителя и что позорно только одно, а именно не вносить ничего в сохранение народной общности, ничего не вносить в сохранение народа»[920].

1 мая 1934 г. Гитлер назвал целью трудовой повинности «заставить немцев на жизненных позициях, которые не занимаются физическим трудом, познакомиться с физическим трудом и тем самым обрести понимание тех соотечественников, которые стоят в поле или где-то на фабрике или в мастерской. Мы должны убить в них чувство высокомерия, с которым, как, к сожалению, полагают столь многие интеллектуалы, они должны смотреть сверху вниз на ручной труд…» Общественная переоценка ручного труда должна была в целом привести к повышению социального престижа рабочего. «Слишком уж привыкли в течение столетий говорить о предпринимателе, о деятеле искусства, о застройщике, славить техников и хвалить инженеров, восхищаться архитекторами, химиками и физиками, с удивлением следить за их работой, а рабочего, по большей части, забывали. Говорили о германской науке, германском ремесле, германской экономике вообще и имели при этом в виду только одну сторону. И только так могло произойти, что самого верного помощника не только забывали, но в конце концов и теряли»[921].

Эту основную идею трудовой повинности, а именно перевоспитание интеллектуалов, Гитлер подчеркивал не только в ежегодных первомайских речах либо в выступлениях на имперских партийных съездах[922], но и, например, в секретной речи перед окружным руководством в орденсбурге Фогельзанг 29 апреля 1937 г.: «На мой взгляд, необходимо, особенно в организации, которая постоянно растет, становится все больше, чтобы отдельные руководители время от времени прямо-таки снова возвращались к народу. И мы хотим это ввести, чтобы в нашем, я бы сказал, руководящем штабе — сначала в принципе, а позднее на более продолжительное время — люди откомандировывались, в некоторых сферах уже теперь, т. е. они должны отправляться на фабрику, на крестьянский двор, они должны идти на верфь или куда-то еще, чтобы опять пожить в кругу маленьких людей. Они должны все это снова увидеть и услышать, пережить, чтобы потом снова узнать народную душу и уверенно ею править»[923].

Уже за три месяца до этого Гитлер рекомендовал Геббельсу создание «политического генерального штаба» человек на 30, которых «постоянно можно перемещать прежде всего снова в народ, на фабрики или в село, чтобы они сохраняли контакт с народом». Эту данную Гитлером в качестве «средства от бюрократизации»[924] рекомендацию Геббельс 8 апреля 1937 г. передал дальше в беседе со своими сотрудниками, в которой он растолковал «смысл посылки наших первых чиновников»: «Не в бюро, а прямо на фронт, к рабочему и народу. Прежде всего, руководители земельных служб. Иначе это будет всего лишь этапное мероприятие. И там жить на зарплату рабочего два месяца. Вы должны с этим разок познакомиться и опять привыкнуть к народу»[925].

Проблематика соотношения умственного и физического труда постоянно затрагивается Гитлером и во время застольных бесед, причем он в особенности подчеркивает принцип, согласно которому не вид работы, а характер ее выполнения имеет решающее значение и поэтому нельзя оценивать физический труд ниже умственного. «Оценку результата отдельного человека нельзя ориентировать на то, представляет ли она ценность сама по себе. У каждого только одна обязанность: стараться; если он ее выполняет, то в сообществе он незаменим, все равно, делает ли он то, что кроме него никто не может делать, или что-то, что мог бы сделать любой рядом с ним; иначе тот, кто добивается результата, который будет иметь значение и спустя десятилетия или столетия, должен был бы так высоко держать голову, что не увидит того, кто подметает улицу»[926]. В застольной беседе 27 января 1942 г. Гитлер сказал: «Национал-социализм говорит: профессия не имеет ничего общего с буржуазной оценкой, это то примиряющее, что есть в профессии»[927].

Хотя Гитлер, с одной стороны, был убежденным сторонником идеи элиты, эгалитарные мотивы играют большую роль в его мышлении. Так, он постоянно повторял в своих речах, что оценка отдельного человека, т. е., выражаясь по-современному, социальный престиж, должна быть независимой от дохода, имущества и профессии[928].

До сих пор видели только одну сторону этих заявлений Гитлера, а именно — без сомнения, намеренную — интеграцию рабочего класса путем повышения его самосознания и обеспечения общественного признания, в чем ему до сих пор отказывали. При этом не следует, однако, недооценивать и затронутый выше аспект: путем запланированного Гитлером «перевоспитания» должно было быть уменьшено значение унаследованного социального статуса для создания предпосылки реализации концепции «равенства шансов». Только если в течение длительного процесса перевоспитания в обществе будет преодолено умаление значения физического труда и будет повышен социальный престиж рабочего, можно ожидать, развивал Гитлер свою аргументацию в «Майн кампф», что, например, у детей людей с высшим образованием разовьется готовность учиться ремесленным профессиям, благодаря чему одаренные дети рабочих получат возможность социального подъема. Говоря языком социологии: в уменьшении значения унаследованного социального статуса за счет повышения социального престижа рабочего класса Гитлер видел предпосылку увеличения социальной мобильности. Как бы ни была важна эта — пока воображаемая — сторона запущенного Гитлером процесса интеграции рабочего класса, он отдавал себе отчет в том, что все это останется безрезультатным, если реальное положение рабочего не будет одновременно улучшено через социальное законодательство.

Положительно высказываясь о «Германии до Первой мировой войны», Гитлер хвалил прежде всего социальную политику: «Германия с ее социальным законодательством была на 1-м месте», сказал он в речи 10 декабря 1919 г., однако заметил критически, что ее дали «народу как подачку, чтобы народ был доволен»[929]. Германия была, сказал Гитлер 25 августа 1920 г., «первым государством, начавшим социальное законодательство. Оно было образцовым»[930]. С другой стороны, заявил он, социальное законодательство «никогда не было полностью и последовательно проведено и обеспечено»[931]. Оно оставалось, говорил Гитлер, «безрезультатным», поскольку осуществлялось с намерением лишить основы пропаганду социал-демократии и предотвратить революцию пролетариата[932]. Одновременно он положительно отметил, что Германия «была страной, которая первой, во всяком случае, попыталась провести социальное законодательство, встать на путь такого законодательства, которое как минимум тем, что был сделано, показало образец всему остальному миру»[933]. Социальное законодательство Германии имело «пробелы», совершало «ошибки» и демонстрировало «слабости», но все равно было лучше, чем в других странах[934].

14 февраля 1939 г. Гитлер похвалил Бисмарка, чье «осознание необходимости большим социальным законодательством решить чисто социалистические проблемы через усилия государства» он назвал «достойным восхищения». Правда, у него не было «обоснованного мировоззрением инструмента», чтобы иметь возможность действительно успешно вести эту борьбу[935]. Очевидно, Бисмарк был для Гитлера в известной степени образцом. Его комбинация социальных реформ, с одной стороны, и социалистических законов — с другой, заметил Гитлер 2 августа 1941 г. в одной из застольных бесед, «при последовательной реализации привела бы к цели за двадцать лет»[936]. В конечном итоге, полагал Гитлер, попытка Бисмарка не удалась не из-за ее недостаточности, а просто из-за того факта, что в рамках капиталистической системы последовательное социальное законодательство невозможно. В речи 8 ноября 1940 г. он заявил: «Конечно, эти проблемы, как только и можно себе представить, были решены с тогдашней точки зрения, то есть: по своей глубокой сути капиталистическое государство по самой своей природе могло подходить только медлительно и только половинчато к решению социальных вопросов, решение которых должно было бы иметь в качестве предпосылки, чтобы и государство, и народная общность имели другое лицо. Этого не было. Примечательно, однако, что тогда вообще занимались подобными проблемами и пытались решить их по тогдашним возможностям»[937]. Ту же мысль Гитлер повторил примерно через неделю: «Вот и попытались решить эти проблемы недостаточными средствами тогдашнего времени. Недостаточными еще и потому, что государственный общественный строй был до глубоких основ капиталистическим, это означает, что экономика и капитал окольными путями, через прессу и тогдашние, субсидируемые капиталом, партии оказывали невероятное влияние на общественную жизнь, так что социальное законодательство должно было постоянно застревать. Но попытка была предпринята. Остальной мир вообще не заботили эти проблемы»[938].

Итак, по мнению Гитлера, при всех достойных одобрения попытках, в рамках капиталистической системы невозможна была последовательная социальная политика. С другой стороны, социальная политика была в его глазах важным рычагом, чтобы сделать возможной общественную интеграцию рабочего класса, которая давно назрела и долго саботировалась близорукой политикой буржуазии. На самом деле национал-социализм добился значительных успехов в различных областях социальной политики, например в улучшении защиты труда молодежи, защиты материнства и в социальном страховании[939]. Даже противники режима частично признавали эти успехи, а также тот факт, что благодаря этому популярность режима у рабочих была достаточно большой. В качестве примера можно сослаться на новое положение о праве на отпуск, которое означало реальное социальное улучшение по сравнению с Веймарским периодом[940] и как таковое признавалось в так называемых «Отчетах о Германии» Сопаде[941].

В целом впечатления и анализ, содержащиеся в этих отчетах о Германии, безжалостно демонстрируют растущий поворот рабочего класса к национал-социализму. «Что касается настроений, то правительство имеет больше всего сторонников в рабочем классе», читаем мы в апреле — мае 1934 г.; несколько позднее наблюдается «постыдный факт», что «поведение рабочих позволяет режиму все больше опираться на них» (июнь — июль 1934 г.); рабочие все еще сильно одержимы гитлеризмом (январь 1935 г.) и верят «несмотря на террор, несмотря на снижение зарплат, несмотря на порабощение» в «великого спасителя Адольфа Гитлера» (ноябрь 1935 г.); по многочисленным знаменам видно, «что свастика нашита на серп и молот» (декабрь 1936 г.). Воля к сопротивлению, пишет автор отчета из Берлина в марте 1937 г., не очень распространена; надо признать, что «как раз в рабочем классе модно обнаружить самые уступчивые элементы. В противном случае режим сегодня не мог бы существовать»[942]. Разумеется, существовало и сопротивление нацистскому режиму из рабочих кругов, прежде всего социал-демократов и коммунистов. Но в общем балансе расчет Гитлера оправдался: большинство рабочих чувствовали себя уже не инородными телами, а уважаемой силой в «народной общности», расположения которой домогались.

в. Средний класс

Широко распространенная теория гласит, что критика Гитлером буржуазии является выражением «мелкобуржуазного» протеста и затаенной обиды. Соответственно, Гитлер является архетипом «мелкого буржуа», а НСДАП, по существу, движение среднего класса. Кажется, что эту теорию подтверждает то, что большая доля сторонников НСДАП действительно происходила из среднего класса, который видел особенно в мировом экономическом кризисе угрозу для своего существования. У многих представителей средних слоев это вело к возникновению экзистенциальных страхов. Они видели себя растираемыми между двумя основными классами — буржуазией и пролетариатом — и искали альтернативу в НСДАП. Эта альтернатива действительно шла в партийной пропаганде, например в полемике против универмагов, навстречу этим страхам и обещала среднему классу обеспеченное будущее. Как оценивал сам Гитлер мелкую буржуазию, или средний слой?

Вопреки только что описанной распространенной теории средний класс играл в соображениях Гитлера вполне подчиненную роль. В дальнейшем мы не можем привести ни одного высказывания, например, из «застольных бесед» и должны опираться исключительно на его речи, а также на «Майн кампф» и статьи в «Иллюстрированном наблюдателе». Тот факт, что Гитлер лишь очень редко высказывался о среднем классе, причем в официальных речах это часто было связано с явно демагогическими и пропагандистскими намерениями, позволяет прежде всего сделать вывод о том, что этот общественный слой, совершенно в отличие от рабочего класса и буржуазии, не играл в его мышлении и программатике центральной роли. Во-вторых, имеющиеся в нашем распоряжении высказывания следует рассматривать с большой осторожностью, поскольку они не могут быть подкреплены высказываниями неофициальными, в узком кругу, не связанными с пропагандистскими намерениями, что всегда можно было сделать в отношении замечаний о буржуазии и рабочем классе. Многое, если не все, должно поэтому расцениваться как всего лишь демагогия и пропаганда, но даже в них, что касается Гитлера, средний класс играл лишь подчиненную роль.

Одно высказывание о среднем классе мы уже приводили в другом контексте. В уже цитированном письме Константину Хирлю от 3 июля 1920 г. Гитлер попытался извинить относительную безуспешность НСДАП у рабочего класса ссылкой на то, что сначала должно возникнуть вызывающее уважение движение, которое неизбежно должно состоять из представителей среднего класса, поскольку только такое, в количественном отношении уже сильное и мощное, движение может импонировать рабочему, которого надо завоевать для партии[943]. Гитлер, правда, сделал — как мы уже показывали — из нужды добродетель и попытался, в конечном итоге лишь для Хирля, оправдать относительный неуспех у рабочего класса. Но даже в этой аргументации среднему классу отводится значение, вероятно, необходимого на начальной стадии движения слоя, функция которого рассматривается как чисто инструментальная с точки зрения главной цели — привлечения рабочего класса.

28 сентября 1922 г. Гитлер говорил о «Политике уничтожения нашего среднего класса». Здесь он критиковал уничтожение среднего класса, например, через использование в корыстных целях крупных универмагов.

Небезынтересно, каким аргументом он обосновывал значение среднего класса: «Каково, однако, положение германского рабочего в этом процессе? Раньше он имел возможность роста. Он мог стать самостоятельным и основать маленькое собственное дело, которое могло становиться все больше и больше. Нынешнее акционерное общество не может основать ни один рабочий. Он и остается рабочим, и должен оставаться рабочим, а именно наемным работником. Роста для него больше нет». Гитлер интересовался, стало быть, средним классом, как главным образом средством обеспечения социального роста рабочих. Уничтожение среднего класса для него равнозначно дальнейшему ограничению социальной мобильности, т. е. шансов социального роста для представителей рабочего класса. Средний класс, продолжал Гитлер, должен стать «связующим звеном между бедными и богатыми», его «ценной задачей» является «наведение моста над классовым разделением, которое должно уничтожить народ»[944]. Поэтому средний класс — это настоящее национальное сословие, потому что оно стоит между левой и правой стороной.

В «Майн кампф» Гитлер только в одном месте подробнее разбирался с «мелкой буржуазией» и характеризовал ее менталитет, определяемый средним положением между двумя главными классами общества: «Окружение моей юности состояло из кругов мелкой буржуазии, то есть из мира, у которого только очень мало связей с работником чисто ручного труда. Ведь, как ни странно это может показаться на первый взгляд, пропасть между этими двумя в экономическом отношении не блестяще устроенными слоями и рабочим кулака часто глубже, чем думают. Причина этой, скажем, почти вражды лежит в страхе общественной группы, которая лишь некоторое время тому назад поднялась с уровня работников ручного труда, что она может опять опуститься на старый, мало уважаемый, уровень или по меньшей мере быть к нему причисленной… Так и получается, что часто тот, кто стоит выше, непринужденнее спускается к своему последнему бывшему сотоварищу, чем это представляется возможным „выскочке“. Ибо выскочка — это тот, кто собственной активностью пробивается из нынешнего положения в жизни к более высокому. В конце концов часто эта очень жесткая борьба заставляет умереть сострадание. Собственная болезненная борьба за существование убивает сочувствие к нищете отставшего»[945].

Это место в «Майн кампф» показательно, потому что оно демонстрирует, как Гитлер оценивал менталитет мелкой буржуазии. Мелкая буржуазия — это стоящий между двумя классами общества — буржуазией и рабочим — слой, который из своего экономического экзистенциального страха быть увлеченным в процесс пролетаризации часто занимает позицию против рабочего класса. Характеризация тех «выскочек», которые тем решительнее отгораживаются от нижних слоев, и сегодня считается надежной составной частью социально-психологического способа аргументации. Говоря в своих речах довольно лестно о возможной «функции моста» среднего класса, Гитлер на самом деле был скорее убежден в противоположном. Функция моста выпадает мелкой буржуазии, соответственно, только в объективно экономическом отношении, поскольку она может служить средством социального роста рабочего. С точки зрения политики или массовой психологии функция этих продвиженцев, однако, в высшей степени сомнительна, поскольку они из страха спуска часто занимают особенно резкую позицию против рабочих. Одновременно Гитлер видел, что экзистенциальные страхи среднего класса можно использовать в политике. Так, например, он описывал тактику Люгера, который делал основной упор в своей политической деятельности «на привлечение слоев, чье существование было под угрозой и становилось, естественным образом, скорее стимулом, нежели параличом воли к борьбе». Люгер ориентировал свою партию «в первую очередь на находящийся под угрозой гибели средний класс» и так обеспечил себе сторонников «упорной бойцовской силы»[946].

Этот вывод мог подвигнуть Гитлера к использованию в своей пропаганде и страхов среднего класса. Излюбленной темой были при этом большие универмаги, поскольку, принадлежа часто евреям, представляли собой излюбленный объект для атак национал-социалистов, который представлялся подходящим для того, чтобы канализировать страхи среднего класса — например, мелких лавочников — в «антиеврейском» направлении. Если распространение еврейских универмагов пойдет так и дальше, писал Гитлер 29 декабря 1928 г. в «Иллюстрированном наблюдателе», то однажды разорится весь средний класс. «Но тем самым исчезнет и любой мост к лучшему существованию, в особенности к самостоятельному, благодаря которому до сих пор могло происходить постоянное пополнение наших верхних жизненных слоев из нижних»[947]. 29 ноября 1929 г. Гитлер обосновывал неприятие универмагов следующим образом: «Мы неприемлем универмаг, поскольку он разрушает десятки тысяч маленьких магазинчиков. Они есть мост, по которому в народной жизни тысячи, даже десятки тысяч способных людей снизу медленно поднимаются на более высокие позиции в жизни. Они средство к отбору толкового слоя. Поддерживая универмаги, вы разрушаете этот мост»[948].

В то время как среднему классу в мышлении Гитлера придавалось определенное значение как средству социального роста рабочих, в целом он играл подчиненную роль. Действительно, в своих речах Гитлер иногда присоединялся к пропагандистски очень эффективной демагогии против универмагов и сетовал на разрушение среднего класса, но занимался он этим слоем далеко не так интенсивно, как буржуазией и рабочим классом.

г. Крестьяне

«Аграрная идеология», которую якобы исповедует Гитлер, часто используется в качестве доказательства его антимодернистских целеполаганий. В соответствии с этим Гитлер и НСДАП стремятся, правда, к изменению общества, но в конце концов хотят снова установить своего рода «первобытное состояние», отличающееся отказом от индустриального общества и связанной с ним идеализацией крестьянства[949]. Только в одной из следующих глав мы рассмотрим эту проблему соотношения «модернистских» и «антимодернистских» аспектов в мировоззрении Гитлера[950]. Здесь мы хотим лишь в общих чертах выяснить, какое значение придавалось крестьянину в гитлеровской картине общества.

В ранних речах, статьях и различных заметках Гитлера[951] крестьянин либо сельское хозяйство практически не играют никакой роли. Это демонстрирует хотя бы беглый взгляд на предметный указатель, где, например, по понятиям «рабочий, рабочий класс» и «пролетариат» приводятся ссылки на более чем 300 страницах, в то время как понятие «крестьянин» на почти 1300 страницах встречается лишь 27 раз и почти исключительно в совершенно второстепенном контексте.

В «Майн кампф» Гитлер развивал свою цель завоевания «жизненного пространства на востоке», которое — как мы ниже покажем, но только среди прочего — должно было служить и для заселения крестьянами[952]. В этой связи Гитлер в «Майн кампф» высказался и о значении крестьянского сословия: «Уже одну только возможность сохранения здорового крестьянского сословия как фундамента всей нации невозможно переоценить. Многие наши сегодняшние страдания являются только следствием нездорового отношения между сельским и городским народом. Прочный массив мелких и средних крестьян во все времена был лучшей защитой от социальных болезней, которые сегодня есть у нас. Это и единственное решение, позволяющее нации получать ежедневное пропитание во внутреннем круговороте экономики. Промышленность и торговля отступают со своей нездоровой ведущей позиции и встраиваются в общие рамки экономики, ориентирующейся на потребности и компенсацию. Обе, таким образом, являются уже не основой питания нации, а его вспомогательным средством. Имея своей задачей скорее выравнивание между собственным производством и потребностями во всех областях, они делают все питание народа более или менее независимым от заграницы и помогают обеспечить свободу государства и независимость нации, особенно в тяжелые времена»[953].

Эта цитата могла бы послужить доказательством антимодернистских представлений Гитлера; и действительно, такие высказывания являются выражением иногда встречающейся у Гитлера в 1925–1928 гг. антимодернистской тенденции, которая, однако, стоит рядом с гораздо более ярко выраженной модернистской тенденцией. Но и тут следует учитывать, что Гитлер развивает цитированными выше фразами, только несколько подробнее, фактически довольно простую мысль, которую он приводит и в других местах: в то время как до сих пор часть экспорта промышленных товаров была, по его мнению, необходима лишь для финансирования импорта сельскохозяйственной продукции и сырья, после завоевания жизненного пространства на востоке должна была возникнуть независимая крупная экономика, которая именно в секторе питания сама себя обеспечивает, в случае возникновения напряженности или войны делает Германию независимой, а в мирные времена делает излишней часть экспорта.

Гитлера беспокоило намечающееся вследствие экономического развития разрушение крестьянского сословия. 18 октября 1928 г. он сказал: «У нас не должно быть так, что однажды ничего не останется от нашего крестьянского сословия и будут одни только жители крупных городов». Это, однако, не означает, что он выступает за «безбрежную защитную пошлину» либо за «безбрежную свободу торговли»[954].

Гитлер не только придавал значение крестьянскому сословию с точки зрения экономической независимости, но и ценил его свойства, вытекающие из способа производства и образа жизни: «Человек, у которого разрыв между телом и духом, не может развить силу. Ее может дать лишь тот, кто един внешне и внутренне, кто укоренен на своем клочке земли, крестьянин, всегда крестьянин. Еще и по той причине, что из-за способа своего хозяйствования этим [sic!] вынужден принимать огромное количество решений. Он косит, он не знает, не придет ли завтра дождливая погода и не утопит ли весь его урожай. Он сеет и не знает, не придет ли завтра мороз. Вся его работа постоянно подвержена случайностям, и он тем не менее постоянно должен принимать решение. Если у народа здоровая организация, так что всегда кровь струится снизу вверх, такой народ может непрерывно черпать новые силы из глубочайшего источника его силы. У него тогда и в руководстве всегда будут люди, в которых грубая сила человека земли, сила, принимающая решения. Не случайно, что самое большое государство античного мира в своих глубоких основах было крестьянским государством»[955]. Такие и подобные высказывания из речей Гитлера 1928 г. можно было бы привлечь в качестве доказательства, что Гитлер занимался идеализацией крестьянства либо исповедовал «аграрную идеологию». Но с такими поспешными обобщениями следует быть осторожным. Бросается в глаза, что почти все соответствующие высказывания приходятся на 1925–1928 гг., да и концентрируются почти исключительно на 1928 г. Ни до, ни после не обнаруживаются высказывания, которые с подобной отчетливостью содержат идеализацию крестьянского сословия. Это становится понятным, если учесть, что 1928 г. был отмечен, с одной стороны, нарастанием крестьянского движения под впечатлением начинающегося аграрного кризиса, что, например, привело 28 января к массовым демонстрациям сельских хозяев, в которых участвовало 140 000 человек[956], а с другой стороны, успехами НСДАП на выборах в округах, где число занятых в сельском хозяйстве было выше среднего уровня[957]. Отсюда понятно, что высказывания Гитлера в официальных речах 1928 г. можно трактовать не как выражение мировоззренческих убеждений, а скорее как пропагандистские лозунги с целью привлечения широких кругов крестьянства к национал-социализму. В остальном Гитлер аргументировал, опираясь не только на идеологию, но и на реальность и экономику. 3 апреля 1929 г, он заявил, например, что следствием разрушения крестьянского сословия будет то, «что наш внутренний рынок сбыта будет все больше беднеть, а возможность сбыть товары внутри все больше уменьшаться именно потому, что крестьянин, издавна крупнейший производитель, просто утратит покупательную способност»[958].

Высказывания Гитлера начиная с 1933 г. — это не более чем фразы без реального содержания, рассчитанные на определенную [крестьянскую] публику. 3 января 1933 г. он назвал крестьянина «источником жизни нашего народа»[959], а 10 февраля 1933 г. — «основной опорой всякой народной жизни»[960]. Гитлер говорил о значении крестьянского сословия, в основном когда выступал перед крестьянами или представителями сельского хозяйства, например 5 апреля 1933 г.[961] или 1 октября 1933 г. в речи на Бюкеберге перед 500 000 крестьян. Гитлер заявил, что «первый и самый глубокий представитель народа — это крестьянин, «та часть, которая кормит людей плодами земли, а плодовитостью своей семьи сохраняет нацию. Если либерализм и демократический марксизм отрекались от крестьянина, то национал-социалистическая революция сознательно встает на его сторону, сторону самого надежного носителя современности и единственного гаранта будущего»[962].

Фритц Видеманн, один из ближайших и многолетних доверенных людей Гитлера, бывший в Первую мировую войну его командиром, а позднее личным адъютантом, пишет в своих мемуарах: «…сельским хозяйством он [Гитлер] вообще не интересовался, не считая Имперский день крестьянина на Бюкеберге». Министр сельского хозяйства Дарре однажды пожаловался ему, что уже два года не был у Гитлера с докладом[963]. Возможно, мнение Видеманна, что Гитлер вообще не интересовался сельским хозяйством, преувеличено. В то же время в его пользу говорит тот факт, что Гитлер в своих речах распространялся о крестьянах только пропагандистскими фразами, а в застольных беседах крайне редко говорил об этом сословии, разве что относительно запланированного заселения крестьянами жизненного пространства, которое предстояло завоевать на востоке[964]. В качестве единственного постоянного элемента его мышления можно зафиксировать убеждение, что крестьянин особенно ценен, поскольку своим способом производства и образом жизни воспитан для «принятия решений», поскольку его профессия «самая рискованная» из возможных[965].

Из нескольких высказываний в «Майн кампф» и речах 1928 г. никоим образом нельзя сделать вывод, что Гитлер в принципе исповедовал «аграрную утопию». Позднее нам придется еще разобраться, можно ли рассматривать запланированное заселение крестьянами востока как доказательство такой концепции или такой идеологии. Проведенные до сих пор исследования показали, однако, что Гитлер в ранние годы (1919–1924) вообще не интересовался сельским хозяйством или крестьянским сословием, и в годы после захвата власти тоже. Так что тут дело обстоит так же, как и со средним классом. Как и этот последний, крестьяне не играли выдающейся роли в мышлении Гитлера, как до сих пор предполагалось. Два класса, действительно игравшие большую роль в программатике Гитлера, были буржуазия на одной стороне и рабочий класс на другой.