***

Эва очнулась. Она вернулась в действительность.

Она взглянула на Сейера, удивляясь, что он по-прежнему сидит здесь. Он мог бы попросить ее перейти к делу, но не сделал этого. Сам он мог немного расслабиться, а вот ей было гораздо хуже. На ней по-прежнему был плащ, она сунула руку в карман и что-то искала.

— Сигарету? — спросил он и достал пачку, которую держал в столе специально для таких случаев.

Он молча дал ей прикурить, видя, что она пытается собраться, решает, с чего лучше начать. Кровь вокруг ее рта запеклась, нижняя губа распухла. Она не могла вернуться в дом. Поэтому она, наконец, начала говорить о том дне, когда Эмма уехала к отцу, а она сама отправилась на автобусе в центр. Стояла на Недре Стургате спиной к «Глассмагасинет»[18] и мерзла; в кошельке у нее было тридцать девять крон, а в руке — пакет. Другой рукой она придерживала под подбородком ворот плаща; был последний день сентября, очень холодный.

Было одиннадцать утра, и ей следовало бы быть сейчас дома и работать, но из дома она сбежала. Сначала она позвонила в энергонадзор и на телефонную станцию и попросила их подождать — всего пару дней, потом она непременно оплатит счета. Электричество ей оставили, потому что у нее был несовершеннолетний ребенок, а вот телефон грозились отключить в течение дня. А если дом сгорит, то им придется жить на пепелище, потому что страховку она тоже не заплатила. Каждую неделю она находила в почтовом ящике новые предупреждения о том, что страховка будет взыскана в судебном порядке. Стипендия из Национального совета по делам художников запаздывала. Холодильник был пуст. Тридцать девять крон — это все, что у нее было. В студии стояли штабеля картин, труды нескольких лет, но покупать их никто не спешил. Она взглянула налево; рыночную площадь украшала светящаяся реклама «Спаребанкена».[19] Несколько месяцев назад его ограбили. Мужчине в спортивном костюме понадобилось меньше двух минут, чтобы удрать с четырьмястами тысячами крон. То есть, примерно сто секунд, подумала она. И никаких следов. Она покачала головой и взглянула на магазин, где продавались краски, потом заглянула в пакет, где лежал спрей с фиксатором. Он стоил сто две кроны, но баллончик оказался с дефектом: из него либо совсем ничего не выдавливалось, либо — еще хуже — содержимое извергалось потоком прямо на картины и все портило. Например, эскиз к портрету отца, который ей так нравился. У нее не было денег, чтобы купить новый, поэтому следовало обменять этот. А на оставшиеся кроны она должна была купить молоко, хлеб и кофе, ни на что другое денег не было. Проблема была в том, что Эмма ужасно много ела, буханки хлеба хватало ненадолго. Она звонила в Национальный совет, и там сказали, что «стипендия будет выслана в ближайшее время», так что все могло растянуться еще на неделю. Эва понятия не имела, на что будет жить завтра. Это ее не обескураживало, никакой паники она не ощущала, она привыкла довольствоваться малым, они с дочерью жили так уже несколько лет. С тех пор как они с Эммой остались одни, с тех пор, как ушел муж, который зарабатывал деньги. Как-нибудь выкрутимся, всегда выкручивались. Но она смертельно устала от этого вечного беспокойства. Иногда все перед глазами начинало дрожать и слабо колебаться, как в начале землетрясения. Единственным, что поддерживало ее, был стимул, затмевающий все остальное: утолить голод Эммы. Пока у нее была Эмма, у нее был якорь в жизни. Сегодня Эмма была у своего отца, и Эва искала, чем бы ей заняться. Единственным, за что можно было ухватиться, оставался пакет.

Годы безденежья сделали ее изобретательной. Она могла бы потребовать деньги, а не менять спрей на новый. Тогда у нее будет сто две кроны на еду. Правда, получится не совсем удобно: она же художник, ей нужен фиксатор, и владелец магазина об этом знает. Может, стоит ворваться в магазин, устроить там настоящий скандал, изобразить капризную покупательницу, пригрозить им Советом по защите прав потребителей, ругаться и выпендриваться, и он отдаст ей деньги. Он симпатичный человек, этот хозяин магазина. Такой же, каким был папаша Тангу, который вырезал розовую креветку из холста Ван Гога в уплату за краски. Только Ван Гог купил тогда тюбик краски, на еду ему было плевать. Эве, по правде говоря, тоже, но у нее был ребенок с неуемным аппетитом, а у голландца детей не было. Она перешла улицу, всячески себя подбадривая, и вошла в магазин. Там было теплее, чем на улице, приятная комнатная температура, и пахло так же, как в студии у нее дома. За прилавком парфюмерного отдела стояла девушка, она листала каталог красок для волос. Самого владельца магазина нигде видно не было.

— Я пришла вернуть вам это, — решительно заявила Эва. — Механизм распылителя не действует. Верните мне деньги.

Девица скорчила кислую мину и взяла пакет.

— Вы не могли это здесь купить, — сказала она недовольно. — Мы вообще не продаем такой спрей для волос.

Эва широко распахнула глаза.

— Это не спрей для волос, — сказала она с отчаянием в голосе.

Девица покраснела, взяла баллончик и сделала попытку выпустить струю над головой Эвы. Ни капли.

— Я вам дам другой, — сказала она.

— Деньги, — упрямо повторила Эва. — Я знаю вашего шефа, он всегда отдает мне деньги.

— Почему это? — спросила девица.

— Потому что я об этом прошу. Это входит в понятие хорошего обслуживания, — заявила Эва.

Девица вздохнула; она работала здесь совсем недолго, к тому же была на двадцать лет моложе Эвы. Она открыла кассу и выудила сотенную бумажку и две монетки по кроне.

— Распишитесь здесь.

Эва расписалась, взяла деньги и вышла на улицу. Она постаралась расслабиться. Теперь она сможет продержаться еще несколько дней. У нее есть сто сорок одна крона, так что она даже может позволить себе чашечку кофе в кафе в «Глассмагасинет». Если только там не придется заказывать еще что-нибудь из еды. Она перешла на другую сторону улицы, вошла в двойные стеклянные двери, распахнувшиеся перед ней, словно приглашая. Быстро забежала в отдел, где продавались книги и канцтовары, направилась к эскалатору и вдруг заметила женщину, стоявшую у одного из стеллажей спиной к ней. Полная, темноволосая, с короткой стрижкой женщина листала какую-то книгу. И тут она немного повернулась, оказавшись к Эве вполоборота. Прошло много лет, но Эва узнала ее. Эва остановилась, как вкопанная, она не верила собственным глазам. Вдруг она перенеслась мыслями на много лет назад, в те дни, когда ей было пятнадцать лет. Все их имущество было упаковано в коробки и погружено в грузовик. Она стояла и смотрела на него, никак не могла понять, как это все поместилось в небольшую машину, ведь и в доме, и в гараже, и в подвале было полно вещей. Они переезжали. Возникло странное ощущение, что они вообще нигде не живут. Состояние было не из приятных. Переезжать Эва не хотела. Отец ходил вокруг, у него был какой-то бегающий взгляд, он словно боялся, что они что-то забыли. Он наконец-то нашел работу. Но смотреть в глаза Эве он не мог.

Тут послышались шаги по гравию, и из-за угла показалась знакомая фигурка.

— Я пришла попрощаться, — сказала Майя.

Эва кивнула.

— Но мы же можем переписываться! У меня еще никогда не было никого, кому я могла бы писать письма. А ты приедешь на летние каникулы?

— Не знаю, — пробормотала Эва.

У нее никогда не будет новой подруги, в этом она была уверена. Они выросли вместе, делились друг с другом всем. Будущее представлялось ей унылым серым пейзажем, хотелось плакать. Девочки быстро, немного смущенно обнялись на прощание, и Майя исчезла. Это было почти двадцать пять лет тому назад, с тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.

— Майя? — позвала она неуверенно и замерла. Женщина обернулась, не понимая, кто ее окликнул, и увидела Эву. Глаза ее удивленно распахнулись, а потом она быстро пошла, почти побежала к ней.

— Господи, глазам своим не верю! Эва Мария! Ничего себе, ты и вымахала!

— А ты, наоборот, стала меньше, чем я помню.

Они замолчали, внезапно смутившись, разглядывая друг друга, пытаясь рассмотреть все морщинки; они увидели, как обе постарели, а потом стали искать прежние, неизменные черты. Майя сказала:

— Пойдем посидим в кафе. Должны же мы поболтать, Эва. Значит, ты по-прежнему живешь здесь?

Она обняла Эву за талию и потащила за собой, все еще удивленная, но решительная, какой Эва ее и помнила, быстрая, разговорчивая и решительная, неизменно жизнерадостная, — другими словами, полная противоположность ей самой. Они отлично дополняли друг друга. Господи, как же им не хватало друг друга!

— Так никуда и не перебралась, — ответила Эва. — Это какое-то несчастливое место, не надо было мне сюда переезжать.

— Ты точно такая же, как была, — ухмыльнулась Майя. — Унылая. Пошли, сядем у окошка.

Они быстро двинулись к окну, чтобы никто не смог их опередить, и плюхнулись на стулья. Майя тут же вскочила.

— Сиди здесь и держи места, а я пойду что-нибудь возьму. Ты что будешь?

— Только кофе.

— Тебе нужен большой кусок пирога, — запротестовала Майя. — Ты еще худее, чем раньше.

— У меня нет денег.

Это вырвалось у нее автоматически, прежде чем она успела подумать.

— Что? Неважно, у меня есть.

И она убежала.

У стойки Майя принялась со знанием дела накладывать на тарелку пирожные. Эве было немного стыдно, ведь она сказала Майе, что у нее нет денег даже на пирожное, но она не привыкла лгать подруге. Правда вырвалась как бы сама собой. Ей на самом деле с трудом верилось, что это Майя, что она действительно стоит там и наливает кофе. Как будто не было этих двадцати пяти лет — она смотрела на Майю издали, та по-прежнему выглядела как молоденькая девушка. Хорошо полным, кожа у них гладкая и молодая, подумала Эва не без зависти и стащила с себя плащ. Сама она не особо думала о еде. Она ела только тогда, когда начинала физически ощущать голод, когда от этого становилось неприятно и было труднее сосредоточиться. А в основном питалась кофе, сигаретами и красным вином.

Вернулась Майя. Она поставила поднос на стол и пододвинула блюдце к Эве. Венгерская ватрушка и пирожное «Наполеон».

— Мне это никогда не съесть, — жалобно протянула Эва.

— Надо себя заставлять, — заявила Майя решительно. — Это дело тренировки. Чем больше ешь, тем больше у тебя растягивается желудок и тем больше ему надо еды, чтобы заполниться. Всех дел-то на несколько дней. Сама знаешь, тебе уже не двадцать лет; когда женщине ближе к сорока, надо, чтобы на костях было побольше мяса. Господи, нам скоро сорок!

Она воткнула вилку в «Наполеон», крем потек во все стороны. Эва смотрела на нее, чувствуя, что Майя, как всегда, начинает командовать, а она может расслабиться и делать только то, что ей говорят. Так было, когда они были девчонками. Но в то же время она обратила внимание и на пальцы подруги, унизанные золотыми кольцами, и на браслеты, звеневшие на запястьях. Видно было, что Майя — женщина обеспеченная.

— Я здесь полтора года живу, — сказала Майя. — Ужасно глупо, что мы не встретились раньше!

— Да я в городе почти не бываю. Мне здесь и делать особо нечего. Я живу в Энгельстаде.

— Ты замужем? — осторожно поинтересовалась Майя.

— Была. У меня маленькая дочка, Эмма. На самом деле не такая уж маленькая. Она сейчас у своего отца.

— Значит, одна с ребенком.

Эва почувствовала, что внутренне съеживается. Майя сказала это так, что все стало выглядеть исключительно жалким. А то, что ей нелегко живется, и так было видно с первого взгляда. Одежду себе она покупала в магазинах «секонд-хэнд», а Майя, наоборот, выглядела шикарно. Кожаная куртка и кожаные сапоги, «Левис». Такая одежда стоит целое состояние.

— А у тебя есть дети? — спросила Эва, подставляя ладонь под ватрушку, с которой сыпалась сахарная пудра.

— Нет. А зачем они мне?

— Ну, они бы заботились о тебе, когда ты состаришься, — объяснила Эва просто. — И стали бы твоим утешением и радостью на закате жизни.

— Эва Мария, ты ничуть не изменилась. Значит, в старости? Да брось, неужели ты думаешь, что люди заводят детей именно поэтому?

Эва невольно рассмеялась. Она снова чувствовала себя девчонкой, она как бы вернулась в детство, когда они были вместе каждый божий день, каждую свободную минуту, за исключением летних каникул, когда ее отправляли на каникулы к дяде в деревню. Ох, эти каникулы были просто невыносимыми, такими скучными, ведь рядом не было Майи.

— Ты еще пожалеешь об этом. Подожди.

— Никогда ни о чем не жалею.

— Да. И правда, я помню. А я вечно жалею обо всем.

— Эва Мария, с этим давно пора завязывать. Вредно для здоровья.

— Но я не жалею о том, что у меня есть Эмма.

— Ну, это понятно, кто же жалеет, что у него есть дети. А почему ты развелась?

— Он нашел себе другую женщину и переехал к ней.

Майя покачала головой.

— И насколько я тебя знаю, ты помогала ему укладывать вещи, когда он уходил?

— Ну, почти. Он такой непрактичный. Кроме того, это лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как из дома выносят мебель.

— А я бы на твоем месте ушла к подруге и распила с ней бутылочку.

— У меня нет подруг.

Они доедали пирожные молча. Только иногда то одна, то другая качала головой, как бы не в силах поверить, что судьба снова свела их вместе. Им надо было так много друг другу рассказать, но они не знали, с чего начать. Эва снова вспомнила, как она сидела на каменных ступеньках и смотрела на зеленый грузовик.

— Ты не ответила ни на одно мое письмо, — неожиданно сказала Майя слегка обиженно.

— Да. Папа все время говорил мне, что я должна написать, но я не хотела. Я была так сердита из-за того, что мы переехали, мне было так горько. Наверное, я хотела ему отомстить.

— Но я-то была ни при чем.

— Да уж, такая я балда. По-прежнему куришь?

Она полезла в сумку за сигаретами.

— Как паровоз. Но не это дерьмо.

Майя нашла в кармане куртки пачку «Ред микс» и начала сворачивать самокрутку.

— А чем ты занимаешься?

Эва покраснела. Вопрос был вполне невинный, но она ненавидела его. Ей вдруг захотелось солгать, но обмануть Майю было непросто. Эве это никогда не удавалось.

— Я сама себя часто об этом спрашиваю. По правде говоря, ничем особенным. Пишу картины.

Брови Майи удивленно поползли вверх.

— То есть ты художница?

— Ну, наверное, хотя мало кто так считает. Я хочу сказать, что мне нечасто удается продать мои картины, но я считаю, что это преходящее явление. Я бы не продолжала этим заниматься, если бы не была в этом уверена.

— То есть ты вообще нигде не работаешь?

— Не работаю? — Эва даже рот разинула от удивления. — А ты что, думаешь, картины сами собой появляются? Разумеется, я работаю! И не по восемь часов, скажу я тебе. От такой работы никогда нельзя освободиться, ложишься спать и продолжаешь думать о работе. Покоя — никакого. Все время хочется что-то переделать, изменить.

Майя кривовато улыбнулась.

— Прости, я неудачно выразилась. Я имела в виду другое, думала, может, ты еще где-то работаешь, я имею в виду, получаешь зарплату.

— Тогда у меня не будет времени писать картины, — сказала Эва угрюмо.

— Понятно. Наверное, много времени надо, чтобы написать картину.

— Примерно полгода.

— Что? А ты что — пишешь такие большие картины?

Эва вздохнула и щелкнула зажигалкой. У Майи был кроваво-красный маникюр, руки ухоженные; а на ее собственные руки смотреть не хотелось.

— Никто не понимает, как это трудно, — сказала она с отчаянием в голосе. — Всем кажется, что это просто блажь.

— Я в живописи совсем не разбираюсь, — призналась Майя. — Меня просто немного удивляет, что кто-то сам выбирает себе такую жизнь, если все это так непросто.

— Я ее не выбирала.

— А кто выбирал?

— То есть, я хотела сказать… Человек становится художником, просто-напросто потому что вынужден это сделать. Потому что никакого выбора нет.

— Это мне тоже непонятно. Выбор есть всегда.

Эва решила не входить в объяснения. Она съела оба пирожных, чтобы доставить удовольствие Майе, и чувствовала, что ее немного подташнивает.

— Лучше расскажи мне, чем ты сама занимаешься. Ты явно зарабатываешь больше, чем я.

Майя закурила свою самокрутку.

— Наверняка. Я тоже работаю на себя. Так называемый «свободный предприниматель». У меня небольшая фирма, только один служащий. Работаю очень много, хочу накопить денег. Но к новому году собираюсь с этим кончать. Переберусь на север Франции, открою небольшую гостиницу. Может быть, где-нибудь в Нормандии. Давняя мечта.

— Господи, правда?! — Эва курила, ожидая продолжения.

— Работа тяжелая, требует самодисциплины, но дело того стоит. Я ее рассматриваю просто как путь к достижению цели и не отступлюсь, пока не получу то, что хочу.

— Да уж, это я прекрасно понимаю!

— Ох, если бы ты была сделана из другого теста, Эва, я бы предложила тебе со мной сотрудничать. — Она легла грудью на стол. — Без всяких капиталовложений с твоей стороны. С полным обучением. Ты бы за рекордно короткое время могла целое состояние заработать. Вот чем тебе следовало бы заняться. И откладывала бы деньги на собственную маленькую галерею. Ты вполне могла бы на нее накопить — ну, сейчас прикину — за пару лет. Если хочешь знать, все остальные пути к цели — мура. Надо всегда искать самый короткий.

— Но чем же ты занимаешься, в конце-то концов?

Она удивленно смотрела на подругу. Майя скомкала салфетку, пока произносила свою тираду, и теперь смотрела прямо Эве в глаза.

— Давай назовем это «работа с клиентами». Мне звонят, записываются, а я их принимаю. Знаешь, потребности у людей бывают самые разные, а эта ниша на рынке всегда существует. Я бы сказала потребность в любви глубока, как Марианская впадина. Проще говоря, я — «жрица любви», так это целомудренно называют. Или, как говорили в старые добрые времена, — шлюха.

Эва покраснела.

Должно быть, она ослышалась. Или же Майя просто хочет ее подразнить, она всегда любила ее дразнить.

— Что ты сказала?

Майя улыбнулась уголками губ и стряхнула пепел.

Эва ничего не могла с собой поделать. Она все смотрела и смотрела, но уже совершенно по-другому, на золотые украшения, на дорогую одежду, на часы, на кошелек, лежащий рядом с кофейной чашкой, который, казалось, вот-вот лопнет от купюр, а потом перевела взгляд на лицо подруги, как будто увидела его впервые.

— Тебя всегда было легко шокировать, — сухо произнесла Майя.

— Да уж, честно говоря… Прости меня, но к такой информации я была не готова.

Она действительно чувствовала себя крайне неловко.

— Но ты же не ловишь клиентов на улице, то есть, я хочу сказать, ты выглядишь не так…

— Нет, Эва Мария, не ловлю. И не колюсь. Я много работаю, как все люди. Правда, не плачу налоги.

— А тебя… А многие об этом знают?

— Только мои клиенты, а их немало. Но большинство из них — постоянные. И это на самом деле неплохо, земля, как известно, слухами полнится, предприятие процветает. Не могу сказать, что я лопаюсь от гордости, но и стыдиться мне нечего.

Она ненадолго замолчала.

— Ну что, Эва, — сказала она и затянулась, — ты считаешь, мне должно быть стыдно?

Эва отрицательно помотала головой. Но у нее все внутри просто переворачивалось, когда она думала о Майе и ее так называемой работе, представляла себе, чем она занимается, и воображала себя на ее месте.

— Нет, господи, откуда я знаю! Просто это так неожиданно. Я не могу понять, что тебя заставило…

— Ничто не заставляло. Я сама это выбрала.

— Но как ты могла выбрать такое?

— Это было самое простое. Куча денег за кратчайший срок. И никаких налогов.

— Да, но… Подумай о своем здоровье! Я хочу сказать, ты же сама себя не уважаешь. Отдаешься кому угодно!

— Я никому не отдаюсь, я продаюсь. Кроме того, всем приходится проводить границу между работой и личной жизнью, а у меня с этим никаких проблем!

Она улыбнулась, и Эва увидела, что ямочки на ее щеках с годами стал глубже.

— Да, но что скажет, например, муж, если ты выйдешь замуж, а он узнает?

— Ему либо придется это принять, либо пусть катится ко всем чертям, — коротко ответила Майя.

— Но разве тебе не тяжело с этим жить, год за годом? Ведь тебе же приходится это скрывать?

— А что, у тебя в жизни никаких тайн нет? У всех есть тайны. А ты, кстати, в своем репертуаре, — добавила она. — Обожаешь все усложнять, задаешь слишком много вопросов. Я хочу, чтобы у меня был маленький пансион, хорошо бы на побережье, еще лучше — в Нормандии. Мне хочется, чтобы это был старый дом, который я приведу в порядок сама. Мне нужна пара миллионов, к новому году они у меня будут, и тогда я уеду отсюда.

— Пара миллионов?

Эва не могла найти слов.

— И потом, я очень многому научилась.

— Чему такое может научить?

— Да так, всему понемножку. Гораздо большему, чем можешь научиться ты, когда рисуешь. Мне кажется, это своего рода эгоизм — быть художником. Ты тратишь время только на постижение самой себя. Вместо того чтобы изучать других людей вокруг себя.

— Ты сейчас говоришь прямо как мой папа.

— А как он?

— Да не очень. Он теперь вдовец.

— Да? Я не знала. А что случилось с твоей мамой?

— Давай я тебе как-нибудь в другой раз про это расскажу.

Они помолчали; каждая думала о своем.

— Ну, в профессиональном плане мы с тобой обе — аутсайдеры, — сказала вдруг Майя. — Но я хотя бы деньги зарабатываю. Не будем лицемерить, все мы в конечном счете работаем для денег, правда? Если бы у меня не было денег, чтобы купить себе кусочек торта в кафе, я бы не пережила. Я хочу спросить, а как у тебя с самоуважением?

Эва улыбнулась: подруга отплатила ей той же монетой.

— Плохо, — призналась она. Она больше не могла притворяться. — В кошельке у меня осталось сто сорок крон, а в ящике дома лежат неоплаченные счета на десять тысяч крон. Сегодня мне отключили телефон, и я не заплатила за страховку дома. Но я жду, деньги должны вот-вот прислать. Я получаю стипендию, — сказала она гордо, — от Национального совета по делам художников.

— То есть ты живешь на пособие?

— Нет. Господи, конечно же, нет! — Эва почувствовала, что закипает. — Я получаю эти деньги, потому что моя работа заслуживает внимания; я подаю надежды; благодаря этим деньгам я могу работать дальше и развиваться, чтобы в конце концов встать на ноги как художник!

Она выпалила это, и ей стало легче.

— Прости, — сказала Майя примирительно. — Я не очень разбираюсь в этих делах. То есть, получать стипендию — это хорошо?

— Ну, конечно! Все об этом мечтают!

— Да, а вот мне государство не помогает.

— А ты бы попробовала, попросила, — хмыкнула Эва.

— Пойду еще кофе возьму.

Эва выудила из пачки еще одну сигарету и проводила взглядом пухленькую фигурку. У нее никак не укладывалось в голове, что Майя стала проституткой. Та Майя, которую, как казалось, она так хорошо знала. Но заработать пару миллионов — не кот начихал — неужели это действительно правда? Неужели это так легко? Она задумалась: на что бы она потратила пару миллионов, если бы они у нее были? Она могла бы расплатиться с долгами. Купить небольшую галерею. Нет, это просто невозможно — два миллиона! Наверняка подруга немного привирает. Хотя раньше она не врала. Они никогда раньше не врали друг другу.

— Вот, пожалуйста! Надеюсь, ты не подавишься этим кофе, узнав, откуда у меня деньги.

Эва рассмеялась.

— Нет, вряд ли. Кофе так же хорош, как раньше.

— А то я не знаю! То, что нам нужно, то, что мы хотим купить, — именно это и заставляет нас двигаться вперед. И добившись своей цели, мы на какой-то момент останавливаемся, а потом ставим перед собой новые цели. Во всяком случае, я. Благодаря этому я чувствую, что живу: что-то происходит, я двигаюсь вперед. А ты? Давно ли ты стоишь на одном месте? В художественном плане и в плане денег?

— Ну, довольно давно. Лет десять, не меньше.

— И моложе ты тоже не становишься. По-моему, картина довольно грустная. А что ты пишешь? Пейзажи?

Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:

— Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.

Майя терпеливо кивала.

— Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, — объясняла Эва. — Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.

Майя вежливо слушала.

— И вот тогда-то я и начинаю работать, — продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно — рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. — Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда — наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.

— Но что же на них изображено?

— Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, — закончила она упрямо.

— Вижу, что от скромности ты не умрешь.

— Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.

— Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.

— Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, — сказала Эва подавленно. — Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.

— У меня в квартире есть кое-какие картины, — произнесла Майя с улыбкой, — интересно, что ты о них скажешь.

— Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.

— Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?

— Не исключено, особенно, если много за них отдала.

— Так оно и было.

Эва тихонько засмеялась.

— Всегда думала, что художники рисуют кистью, — сказала вдруг Майя. — А ты никогда не используешь кисти?

Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно — я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!

Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.

— А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.

— Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.

— Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.

— А что ты делаешь?

— Работаю в Кризисном центре.

Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.

— Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, — заявила Майя решительно.

— Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.

— Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.

Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем — так было всегда.

— Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? — смеясь, спросила Эва.

— А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? — спросила Майя. — И тебя искусали пчелы?

— Еще бы, — улыбнулась Эва. — И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.

— Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.

— Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.

Майя, прищурившись, взглянула на подругу.

— На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого-нибудь художника, а не писать самой?

— Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!

— Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?

— Я только юбки ношу.

Внезапно Эву охватил истерический смех.

— Ты что?

— А помнишь фру Сколленборг?

— Давай не будем!

Они помолчали.

— А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?

— Ну, о том, чтобы затевать что-то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.

— Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только-только тебя нашла.

— Знаешь, поехали со мной, а? Франция — это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?

— Ты же знаешь, что я не могу.

— Да нет, не знаю.

— У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.

— Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?

— Может, конечно, но у нее ведь еще отец…

— Но разве она не с тобой живет?

— Со мной, — ответила Эва со вздохом.

— Вечно ты все усложняешь, — сказала Майя. — И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.

Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.

— А где ты будешь ужинать сегодня?

— Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.

— Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что-нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».

— Но это же самый дорогой ресторан в городе!

— Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.

— К тому же я съела пирожные и наелась.

— Ничего, до ужина успеешь проголодаться.

Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.

Загрузка...