Глаз Эвы

***

Наступило утро, туманное и ветреное, но пока отец с дочерью завтракали, небо немного прояснилось. Тихо бормотало радио. Эва слушала вполуха, но вдруг насторожилась. Передавали новости. По подозрению в убийстве задержан мужчина. Шофер автобуса, 57 лет, владелец белого «Рено». Оба внимательно слушали, забыв про свои бутерброды.

— Ха! — воскликнул отец. — У него нет алиби.

Эве показалось, что сердце ее куда-то ухнуло. Задержанный сознался в том, что неоднократно бывал у жертвы в качестве клиента. Разумеется, их было много, они два года слетались к Майиной двери, как мухи на мед. Она представила себе, как рушится вся жизнь этого человека. Не повезло бедняге, а может, у него есть семья? Она думала: «это я виновата».

— Ну, что я тебе говорил? — торжествующе спросил отец. — Они его уже взяли.

— Уж больно все легко получилось, вот что я тебе скажу. Только потому, что у него такая машина и нет алиби. И кроме того, ходить к проституткам никому не запрещено. В старые времена, — сказала она громко, — настоящим мужчиной считали только того, кто ходит в публичный дом.

— Господи! — воскликнул отец и уставился на нее.

Эва вспотела.

— Не понимаю, почему ты так настроена? А разве бывает как-то иначе? Они всегда их арестовывают сразу же. Мы живем в маленьком городе.

— Случается, они ошибаются, — бросила Эва. — Она пыталась прожевать толстую хлебную корку — отец покупал хлеб в магазине — и чувствовала, как в ней зреет решимость. Она должна что-то предпринять. — Я уверена, что к этой… даме захаживали сотни мужчин, и у многих были белые машины, и у многих нет алиби.

Она закончила завтракать и встала. Убрала со стола, помыла посуду, засунула свой бумажник в газеты, лежавшие в гостиной, и нашла плащ. Быстро обняла отца.

— До скорого, — кивнула она.

— Очень хотелось бы надеяться.

Он поправил протез, который имел обыкновение вываливаться, если он улыбался слишком широко, и тоже кивнул ей. А потом стал смотреть вслед «Асконе», прыгающей по ухабистой дороге, и почувствовал, что дрожь усилилась — так всегда бывало, когда у него долго гостил кто-нибудь, а потом он вдруг оставался один.

Эва плавно скользила по шоссе вниз по направлению к Ховтуннелю. Поеду-ка я на Розенкранцгате, к тому самому зеленому домику. И выясню, кто он. У нее была в машине сумка на длинном ремне, и в своей длинной юбке она вполне могла сойти за коммивояжера или проповедницу из какой-нибудь секты. Может, ей удастся взглянуть на жену убийцы или перемолвиться парой слов с мальчишкой, если это действительно его сын. Женщины из «Свидетелей Иеговы», кажется, всегда ходят в юбках. И вроде бы у них всегда длинные волосы, во всяком случае, они так выглядели, когда она была еще девчонкой. Или то были мормоны? А может, это вообще одно и то же. Она ехала в туннеле. Быстро глянула в зеркало на свое ненакрашенное лицо, но свет в туннеле был плохой, какой-то слабо-оранжевый, он лился с потолка и отражался в ее зрачках. Она не узнавала себя. Такого с ней не бывало уже очень давно, пожалуй, с самого детства, со времен Майи. Когда-то она была довольно страстной натурой, но все это с годами куда-то ушло, сгинуло за годы неблагополучного брака, оказалось погребенным под грудами неоплаченных счетов, беспокойства из-за тучности Эммы, депрессии из-за того, что ей никак не удается пробиться как художнику. Что-то возникло в груди, потом опустилось в низ живота. Это чувство придало ей живости, появилось ощущение, что, если она сейчас же пойдет в мастерскую, то сможет сразу же написать очень сильную картину, самую лучшую, движимая праведным гневом. Настроение было приподнятое. Пульс участился, и неяркий оранжевый цвет в туннеле словно бы поддерживал в ней это настроение — пока она не добралась до центра. Тогда она перестроилась в правый ряд и поехала на Розенкранцгате.

Поблизости от красочных домиков никого не было видно, было еще рано. Она проехала мимо зеленого дома и припарковалась за навесом для велосипедов на самом краю жилого массива. Закинула сумку на плечо и торопливым шагом направилась к домам, стараясь выглядеть целеустремленной и жизнерадостной, как будто бы в большой наплечной сумке несла людям какое-то радостное послание. Она старалась не пропускать никаких деталей по пути: стойки для велосипедов, маленький пятачок с качелями и песочницей, сушилка для белья и живая изгородь с останками каких-то желтых цветов. В небольшом садике тут и там валялись игрушки из поблекшей пластмассы. Она повернула к зеленому домику и направилась к первому подъезду. Она узнает блондинку, если увидит ее, это тощее жеманное создание. Эва уставилась на кнопки звонков, выбрала самую верхнюю, где было написано «Хелланд», но сразу звонить не стала — постояла, набираясь решимости. Прищурившись, попыталась хоть что-то рассмотреть через дверь, но дверь была из армированного стекла, разглядеть все равно ничего не удалось. Никаких звуков тоже не было слышно, поэтому она вздрогнула, когда дверь внезапно распахнулась и прямо на нее из подъезда вышел мужчина. Это был не Эльмер. В каждом подъезде жило только по две семьи, она быстро кивнула и посторонилась, давая ему пройти. Выглядел он подозрительно. Она быстро читала фамилии на звонках.

— Хелланд? — быстро спросила она.

— Да, это я.

— Ах, вот как? Значит, мне к Эйнарссонам.

Он пошел к гаражу, но все-таки оглянулся и посмотрел вслед женщине, которая, как воришка, проскользнула в дверь.

Табличка на двери была фарфоровая, нарисованная вполне по-любительски: мама, папа и ребятенок; под каждой фигуркой было подписано имя: Юрунн, Эгиль и Ян Хенри. Она покачала головой и снова выскользнула на улицу. «Эгиль Эйнарссон, Розенкранцгате, 16, — подумала она. — Я знаю, кто ты и что ты сделал. И скоро я расскажу тебе об этом».