Гонцы смерти

2

Очнулся Денис через полчаса от резкого запаха нашатыря. Его уже затащили в дом и привели в чувство. Синий «фольксваген» был замечен всей компанией, но поскольку и Грязнов, и Турецкий знали, что рядом живет сосед-переводчик, то не придали этому особого значения.

Едва обнаружив пропажу племянника и найдя его без сознания на дороге, великие криминалисты прочесали округу, а Грязнов позвонил в ГАИ, чтобы дали команду на задержание темно-синего «фольксвагена» от Ивантеевки в ту или другую сторону Ярославского шоссе. Денис, быстро придя в чувство, не смог ответить ни на один вопрос своих друзей: какой номерной знак, почему он очутился за воротами, что его насторожило, сколько человек было в фургоне, кто и как его оглушил. Денис смотрел на всех испуганными глазами и ничего не мог вспомнить. Он не помнил даже то, что только что готовил плов.

— Может, он поскользнулся и упал затылком? — предположил Меркулов, ощупывая на его голове огромную шишку.

— Вряд ли, — промычал, закуривая, Грязнов. — Удар был хороший и целенаправленный.

— Какого черта он вообще за ворота поперся? — не понял Меркулов.

— Вот это и загадка, — махнув полстакана водки, вздохнул Грязнов. — Его мог кто-то вызвать. Тут он недавно напоролся на одну компанию. Ревнивая баба одного крутого бизнесмена заказала ему узнать, с кем ее муженек трахается. Дениска взялся, бабки заломил нормальные, а когда этот хмырь увидел свои фотографии в жанре мягкого порно, то пришел в такую ярость, что выбил из жены адресок агентства и заявился туда с приятелями. Хорошо еще, что я там оказался. Показал им муровское удостоверение, и те немного поостыли. Не было бы меня, они бы Дениса угрохали. Мы разошлись тихо-мирно, но я по роже этого говнюка видел, что он не успокоится. Могли накатить заезжие гастролеры… Да мало ли что!

Турецкий усмехнулся.

— «Бандиты накатывают на племянника начальника МУРа» — хороший заголовок для «Московского комсомольца», — с иронией прокомментировал он и посмотрел на Питера, который как ни в чем не бывало в одиночестве уплетал еще теплый плов. — Если б гастролеры накатили, то мы бы в морге сейчас ошивались. А удар, между прочим, профессиональный, и тот, кто бил, рассчитывал на временную амнезию твоего племяшки. А это уже класс мастерства не бандитский. Кроме того, Денис что-то знал про то, что в Питера стреляли. Надо поискать пулю. Возможно, и промахнулись, а Дениска решил потянуть одеяло на себя и все сам разведать. Твои замашки, сэр! — «важняк» неодобрительно посмотрел на Грязнова.

— Подслушка, — прожевав плов, включился в разговор Реддвей. — Могла быть подслушка.

Турецкий бросил на Питера напряженный взгляд, наблюдая, как смачно американец пожирает ароматный плов, не дожидаясь, пока хозяева сядут за стол, и согласно качнул головой.

— Питер прав! — согласился Турецкий. — Но что это значит, мой друг? — похлопав Реддвея по плечу, проговорил Александр Борисович. — Думаю, не нами из высоких преступных сфер интересуются, а тобой, милый друг! Нами интересоваться некому. У меня сейчас никакого дела в производстве. Подчищаю старые хвосты. А удар по затылку проходит по классу шпионов или высокой мафии.

— Зачем я вашей мафии? — недоуменно пожал плечами Питер. — Шпионы, может быть. Я недавно Саше говорил, что в Москве много всяких агентов болтается. Иран, Ирак, Китай, — стал загибать пальцы Реддвей, — не говоря уже о старых европейских и американских школах.

— Денис парень смышленый, видимо, углядел подозрительную машину за забором, которая долгое время стоит без движения, у него, естественно, как у нормальной гончей, закралось подозрение, и он решил проверить. Из-за чего и получил большой привет целенаправленно по затылку, — развивал свою догадку Турецкий, не забывая разливать водку по рюмкам. — Он, правда, заскочив в парную, сказал, что в Питера стреляли. Я не отреагировал, потому что звука выстрела не слышал. Питер, ты ничего не почувствовал?

— Не знаю, — Питер, съев первую тарелку, с блаженством отвалился на спинку стула. — У него талант, — Реддвей кивнул на Дениса. — Я такой плов давно не ел, наверное, два года! За мальчика! Ему надо открывать свое бистро и назвать его «Плов». «Плов от Грязновых». Я расскажу об этом своим друзьям в Европе и Америке, и это будет большой бизнес. За талант кулинара!

Питер достал «Поляроид».

— Пока все не съел, хочу запечатлеть это роскошное блюдо, — восхищенно проговорил он, уже нацеливаясь объективом на стол, но Славка неожиданно выхватил у Реддвея аппарат, схватил линейку и, не сказав никому ни слова, убежал на улицу.

— Я не понял! — обиженно промычал Питер, взглянув на Меркулова.

— Надо протекторы на снегу сфотографировать, — пояснил американцу Костя. — Чтоб сукиных сынов найти!

— А-а… — закивал Питер. — Но почему не сказать об этом? Дай мне аппарат, я хочу сфотографировать следы протекторов. У нас говорят.

— У вас в обществе все-таки преобладает вторая сигнальная система, — заметил Турецкий. — А у нас не все еще на нее перешли. Процесс трудный, болезненный.

Денис тупо сидел за столом, изредка морщась и трогая рукой затылок.

— Тебе надо, приятель, в больницу сходить, — посочувствовал ему Меркулов. — Так что, выходит, кто-то нас подслушивал? — Он выразительно посмотрел на Турецкого, потом на Питера. — Многие знали о твоем приезде?

— Да, многие, — кивнул Питер. — Я здесь с чисто дружеским визитом.

Вернулся Грязнов, бросил фотографии на буфет изображением вниз, чтобы они допроявились.

— Если ФСБ, то ей вроде бы ни к чему… — начал Костя, но Турецкий его перебил:

— К чему, к чему. Мы несколько раз им кукиш показали, и теперь, заботясь о чести мундира, они рвут и мечут, боясь, как бы мы снова не обошли их на повороте. А тут Питер. Да такая троица, как мы, уединяется с ним в бане. Явно, разговор будет жутко секретный. Фомин все локти себе обкусал! — На этих словах Питер, внимательно слушавший Турецкого, вдруг приоткрыл рот, посмотрел на свой локоть и даже попробовал его куснуть, что несказанно развеселило Дениса. — Я вообще удивляюсь, почему одна машина за воротами стоя…

Турецкий вдруг на полуслове оборвал фразу, приложил пальцы к губам и жестом приказал всем искать «жучка». Через полчаса они выудили одного электронного «клопа», спрятанного в люстре — прямо над столом, другого отыскали в предбаннике. Причем второго безошибочно вычислил Питер. «Жучок» был спрятан прямо в деревянной обшивке в специальной капсуле, сымитированной под раскраску сучка. Работа с ним была проделана столь искусно, что все молча несколько минут рассматривали «клопа». Александр Борисович долго кружил вокруг баньки, лазил вдоль забора в поисках пули, но ничего не нашел.

— Да, ребята, — присвистнул Турецкий. — Это не бандиты! У них и денег таких нет.

— Это швейцарский «клоп», — рассматривая его, объяснил Питер. — Стоит пять тысяч марок. Богатые у вас эти… антидрузья.

— Недруги! — поправил Турецкий.

— Это все равно, — отмахнулся Питер.

— Кому все равно, а кому не очень, — сердито отозвался Александр Борисович. — Не хотел бы я иметь таких недругов.

Грязнов, увидев электронных «клопов», впал в ярость, заявив, что завтра же поднимет скандал. Начальника МУРа прослушивают!

— Врио начальника, — язвительно пропел Турецкий. — Бедный Грязнов, он хочет, чтоб родной «Московский комсомолец» его пожалел. Вот, мол, мафия до чего дошла: лезет в семейные тайны МУРа.

— А я скажу, что это ФСБ! Пусть они оправдываются, проводят служебное расследование! — заявил Грязнов.

— Ковалев, услышав твое заявление, тут же подаст в отставку, — усмехнулся Александр Борисович. — Ты его так напугаешь своими подозрениями.

— Ну а что делать?! — все еще кипятился Грязнов. — Племянника долбанули, плов нам сорвали. — Он ухватил кусок мяса из тарелки и сунул в рот. — Надо разогревать. «Клопов» опять же понаставили, что, утереться прикажешь?

— А с чего ты взял, что это ФСБ? — удивился Турецкий.

— Ты же сам только что утверждал, что она зуб на нас имеет, — не понял Грязнов.

— Иметь-то имеет, но у них дисциплина получше, чем в МУРе, — поддел Турецкий Грязнова. Александр Борисович поддевал Славку беззлобно, но именно такой ласково-снисходительный тон еще больше распалял первого уголовного сыщика столицы. — Поэтому без согласования они вряд ли полезут, а начальство такого разрешения, естественно, не даст. А потом, они нищие, как церковные крысы. И «клопами» такими вряд ли станут разбрасываться. Посему ФСБ тут ни при чем.

— А кто тогда? — не понял Денис, мало-помалу начинавший вникать в то, что случилось.

— А ты думай — кто! — нахмурившись, ответил Турецкий. — Разогрей лучше плов, иначе Костя сейчас съест тебя, а заодно и нас проглотит в придачу. Да и Питера жалко, он что, сюда преступников ловить приехал?!

Через два часа дикие вопли парильщиков уже звучали в большой четырехкомнатной квартире у Никитских ворот в Хлебном переулке. Посредине гостиной стоял низкий стол, окруженный двумя мягкими диванами и двумя креслами. Прослушав запись, Хозяин, сидя в большом кресле и потягивая сухой мартини со льдом, довольно улыбнулся, перекрутил на начало и нажал кнопку записи, чтобы стереть ее.

— Как же вас засек этот парнишка? — хмурясь, спросил он. — Тебе, Кузьма, такие вещи непростительны.

— Глазастым оказался, чертенок! — поморщился Кузьма. — Они выскочили из парной, стали орать, как идиоты, момент, сам понимаешь, был слишком удобный, чтобы его пропустить. А этот грязновский выкормыш тоже вышел, чтоб поглазеть. Ну и… Но я свою возможность не проморгал. Просто досадное совпадение, — вздохнул он.

Худой и жилистый Кузьма нервно курил, сидя напротив хозяина и морща лоб. По скуластому лицу, жесткой щетинке рыжеватых усов трудно было определить его возраст. Больше сорока не дашь. В раскосых светло-голубых глазах, вокруг которых постоянно собирались тонкие морщинки, уже накапливалась усталость. Как любил говорить Хозяин, это были печоринские глаза. Когда Кузьма смеялся, они не смеялись и зорко ловили каждый жест собеседника. Кузьма взял свою банку с «Факсом», сделал глоток, хищно облизнулся.

— Но мы чуть не провалились из-за другого, — процедил он. — Твой знаток медицины пообещал, что капли крови не будет, что мазь на пуле ее сразу же замажет. А кровь была. Капель пять, шесть, семь, я не считал, но пролилось, и этот звереныш их засек. Хорошо еще, что он тут же побежал в парную проверять, что случилось, и я, рискуя своей шкурой, перемахнул через забор и этот снежок загреб. Вот он. — Кузьма небрежно бросил на стол полиэтиленовый пакетик со снегом и каплями крови. — Представь только себе, если б этот хорек Турецкий капельки увидел?! Они бы быстро нашли и наш подарочек. А так будем надеяться, что проскочили. Бум надеяться…

— Я разберусь с этим, — хмуро сказал Хозяин. — А память к этому когда вернется?

— Не скоро. Тут уж я ударил точно. — Он помолчал. — Хочешь, вообще его уберем?

— Пока не надо, — обронил Хозяин. — Так только взбудоражим их осиное гнездо.

— Они и без того не успокоятся. Я Грязнова знаю, у него шило в одном месте.

— Ничего, мы им подкинем работенку.

— У тебя пожрать есть?

— Посмотри в холодильнике, — кивнул Хозяин.

Кузьма поднялся, прошел на кухню, открыл холодильник. Вытащил ветчину, маринованные огурчики, горчицу, хрен, оливки, сыр, взял баночку анчоусов, пару литровых банок «Факса» и пару маленьких бутылок пива «Хейнекен».

— Ты жрать будешь? — крикнул он из кухни.

— Тащи все сюда!

— А они, сволочи, пловешник делали, — вкатывая в гостиную сервировочный столик, сообщил Кузьма. — Что-то мы с тобой совсем захирели в последнее время. Жрем эту гадость, по ресторанам шляемся. Давай сегодня на даче шашлычок заварганим?

— Кто мешает? Да и Тюменина надо порадовать.

— Девочек кликнем, — добавил Кузьма.

Хозяин промолчал. Он выглядел чуть моложе Кузьмы. Длинное узкое лицо со светлой спортивной челочкой набок. В детстве волосы были совсем белые. С голубыми глазками он выглядел на детских фотографиях нежным херувимчиком. Им все умилялись, фоторепортеры снимали на обложки журналов. С возрастом волосы немного потемнели, лицо удлинилось, голубизна выцвела, и от херувимчика не осталось и следа. Пропало и обаяние, а кожа на лице после перенесенного полгода назад гепатита приобрела странный желтоватый оттенок, что отталкивало всех при первой встрече. Станкевича за глаза так и начали звать: желтолицый. Но в отличие от Кузьмы, в облике которого проглядывали явные азиатские черты, его визави можно было принять за литовца или поляка. Рослый, крепкий, похожий на клубного баскетболиста, Геннадий Генрихович легко срывал заинтересованные взгляды слабого пола. Кузьма и ростом был пониже и выглядел пожиже.

— Так как насчет девочек, Геннадий Генрихович? — усмехнулся Кузьма.

— Может быть, может быть, — помолчав, проговорил Хозяин. — Ты же знаешь мое отношение к шлюхам.

— Но разговляться тоже надо, — агитировал его Кузьма. — Извини, но я твоей хандры не понимаю. Когда меня жена бросила, я был счастлив до опупения. Тут же обзвонил всех своих баб и целую неделю наслаждался разнообразием тугих попок, сосков, бедер, ах, как это хорошо!

Он даже крякнул от удовольствия, густо намазывая горчицей кусок ветчины и поливая ее сверху белым хренком. Потом бросил две половинки огурца, капнул на них кетчупом, взял пучок петрушки. Облизываясь, Кузьма заглотил тонкогубым ртом половину большого бутерброда и, громко причмокивая, стал жевать, мощно двигая скулами, как жерновами, наслаждаясь вкусом и морщась от злого хрена, запивая все это большими глотками баночного пива. Хозяин радостно-удивленно смотрел на него. Кузьма открыл вторую банку «Факса» и мгновенно влил в себя почти половину.

— Сколько слушаю это ребячье причмокивание, столько лет восхищаюсь твоим животным азартом, — улыбнулся Геннадий Генрихович.

— Когда ешь, надо причмокивать, тогда вытягиваешь прану из пищи, — философски заметил Кузьма.

Геннадий Генрихович с грустью улыбнулся.

— Я понимаю, вращаясь в президентских сферах, ты ноленс-воленс был обязан соблюдать глупый этикет. Вилочка, нож, не жрать, а делать вид, что жрешь, дабы вести непринужденную светскую беседу. Ты на виду, газеты, телевидение, всегда опрятный, подтянутый, приклеенная улыбочка на губах, приветливый, как бабий сентябрь, ласкающий взоры безупречностью манер, как же, Геннадий Станкевич, первый помощник Президента, все только и ловят его умное доброе слово. Ах, ах, вот и журналисточки бросают на него свои жадные взоры, воображая, каков он в постели, этот лощеный, европеизированный Станкевич, пахнущий Диором и предпочитающий однотонные галстуки и обувь от «Саламандер», — почти без пауз, театрально комментировал Кузьма и весьма ловко вел азартный монолог, за ним водились недюжинные актерские способности, за этим суперкаратистом, обладателем черного пояса, удар которого обладал столь стремительной силой, что валил с ног полуторацентнеровых бугаев. — Кое-что, конечно, перепадало и мне, как охраннику, и я кое-кого успевал потискать на даче за упругие попки, но теперь-то все в прошлом, Гена, теперь ведь и тебе не нужно быть мальчиком комильфо, теперь ты высоко взлетел, хоть и редко мелькаешь по «ящику». Можно расслабиться, почмокать, понежиться в ласковых нежных ручках настоящей двухсотдолларовой шлюшки, опыт которой ни в какое сравнение не идет с твоей закомплексованной и честолюбивой бывшей женушкой. Ну скажи, Гена?

— Цицерон, — хмуро обронил Станкевич.

— Да брось ты, посмотри на меня! Я знаю, что могут пристрелить в любое время, захомутать, упечь в Бутырку, поэтому и пользуюсь жизнью, как подлинный Гаргантюа. А вы, мессир, чего ждете? Запасного варианта не будет! — Кузьма сделал еще один гигантский бутерброд и, причмокивая, съел, облизав потом пальцы.

— Машину вернул? — спросил Станкевич.

Его собеседник кивнул.

— Все в порядке, — добавил он. — Номера поменяли, я ему кинул стольник, чтобы он сменил колеса, а эти выбросил на свалку. Легенду знает. Я думаю, вряд ли они начнут копать. Парнишка очухается, они выпьют и не станут поднимать бузу.

— У этих одна радость, разгадать очередную головоломку, — заметил Станкевич.

— Все нормально, — ответил Кузьма, допивая пиво. — Должно быть нормально. Фирма веников не вяжет.

— Я узнал, наш друг завтра с утра на даче, и завтра там надо все провернуть, — выдержав паузу, произнес Станкевич.

Кузьма насторожился, с лица слетела легкомысленная ухмылка, он задумался, потом бросил испытующий взгляд на босса.

— Ты все окончательно решил? — спросил охранник. — Мне отмщение и аз воздам!

— Не пори чепуху! — оборвал его Станкевич.

— Ой ли? — смеясь, сощурился Кузьма, но глаза резали собеседника как бритвой.

— Хватит, я не люблю твои пикировки, когда речь идет о деле! — сурово отрезал Станкевич, и Кузьма смахнул с лица ядовитую улыбку.

— Что ж, так и сделаем. Так где ужинать будем? — посерьезнев и поглощая анчоусы, спросил он. — На даче, по шашлычку?

— Ну и прожорливый ты, братец! — усмехнулся Станкевич. — Шашлыки-то не разучился делать?

— Спрашиваешь! — радостно отозвался Кузьма. — А девчушек берем?

— Никаких девчушек, пока все не сделаем, — твердо заявил Геннадий Генрихович. — Потом дам тебе денег, чтоб ты осеменил пол-Москвы. Договорились?

— Я знаю, знаю, ви хочете из меня вырастить импотента, — с еврейским акцентом и гнусавым, жалобным голоском, тряся головой, как идиот, выговорил Кузьма. — Яхве не простит вам такой потери, господин Станкевич!

Зазвонил телефон. Станкевич недовольно посмотрел на него, помедлил и взял трубку.

— Я слушаю… Привет…

Кузьма поднялся и вышел на кухню. Он соблюдал политес: по возможности при разговорах шефа не присутствовать или хотя бы делать вид, что они его не касаются, хотя у Станкевича от него никаких тайн никогда не было. Во всяком случае с тех пор, как они познакомились и подружились. В этом плане Хозяин, несмотря на всю расчетливость и подчас жестокую логику своих поступков, ценил отношения с Кузьмой. Дважды он вытягивал его из тюрьмы. Первый раз помощник Президента спас его, когда Кузьма совершил наезд, сбив старушку, переходившую дорогу. К счастью Кузьмы, старушенция отлетела на газон и отделалась легкими ушибами. Но свидетелей было много, и могли года два дать, однако деньги решили исход дела: потерпевшая заявление писать не стала, а сержант, получивший пару тысяч долларов, написал в рапорте, что виной ДТП была подслеповатая гражданка, переходившая дорогу в неположенном месте, хотя наезд произошел в двух метрах от «зебры».

Вторая история оказалась посложнее: Кузьма в кафе застрелил одного пьяного авторитета из Казани, приехавшего покутить в Москву. Опять же нашлись свидетели, которые видели, как Кузьма стрелял, и описали его словесный портрет. В криминалистической лаборатории московской милиции Грязнову составили фоторобот, и он быстро вышел на Кузьму. Его даже засадили в Бутырку, где он отсидел неделю. Дело осложнялось тем, что Кузьма до стрельбы принял полкило коньяку и «Макарова» имел незарегистрированного. Но за тысячу долларов парочка, сидевшая в кафе, со слов которой был составлен фоторобот, не только при предъявлении не опознала Кузьму, но и вдруг резко изменила показания, прибавив к фотороботу ряд ярких черт, не совпадавших с внешностью Кузьмы, а Станкевич, не боясь запачкаться, хоть и был тогда депутатом Госдумы, показал на допросе, что его помощник Виктор Кузнецов в тот вечер находился с ним в Думе, тот есть имел полное алиби. Тогда против Станкевича еще никто открыто, даже прокуратура и милиция, выступать не мог, побаивались его связей и напора. Правда, и Грязнов ничего перепроверять не стал: застрелили матерого бандита, находившегося в федеральном розыске, а по логике Грязнова: мертвый бандит лучше живого. Естественно, что и деньги на взятки давал тоже Станкевич, поэтому Кузьма знал: Хозяин сделает все, чтобы его выручить.

После того случая по требованию Станкевича Кузьма моментально завязал со спиртным и теперь попивал только пивко. На своем дне рождения Хозяин разрешал ему выпить бокал мартини. Может быть, от этой перемены у бывшего охранника и развился столь язвительный характер, что даже Станкевич в больших дозах его с трудом переносил. И еще Кузьма стал почему-то много жрать. Особенно после таких стрессовых ситуаций, как нынешняя. Он просто выворачивал холодильник наизнанку. Но, несмотря на неумеренное потребление пива и еды, на его теле с трудом можно было сыскать тонкую складку жира.

Станкевичу звонил банкир Виталий Санин, или, как его все звали, Виталик. ОНОКСбанк, которым он управлял, входил в тройку крупнейших банков России.

— Ну что там? — включая антиподслушку, спросил Геннадий Генрихович.

— Двадцать миллионов сегодня отправили, — сообщил Санин, — время 12.45.

— Ты обещал сорок?! — помрачнел Станкевич.

— У меня налоговая инспекция в банке сидит, все документы шерстят!

— А мне плевать! — оборвав банкира, выкрикнул Хозяин. — Я обещал, что придет сорок, значит, должно прийти сорок!.. Ты все понял?!

— Гена, но мы же с тобой на прошлой неделе все обговаривали, и я считал, что убедил тебя…

— Заткнись!

Станкевич прикрыл рукой микрофон трубки и несколько секунд тяжело дышал, справляясь с волнением. Он ясно помнил весь тот разговор: он, Геннадий, тогда сказал Санину: «Виталик, я понимаю все твои проблемы, но я тебе сделал сорок миллионов, и ты должен отправить сорок. Договорились?» — «Договорились», — ответил Санин, улыбаясь своей восхитительной улыбкой с фарфоровыми зубами. И это был не первый случай, когда обаяшка Виталик пытался вести с ним двойную игру.

«Что ж, надо принимать кардинальное решение, — подумал Станкевич. — Слишком наш Виталик стал самостоятельным».

— Але?.. Але?.. Я тебя не слышу… Геннадий Генрихович?.. — нервно повторял Санин. — Гена, ну что за фокусы?! У меня нет времени на эти игры!

Хозяин поднес микрофон к губам.

— Извини, я взял таблетку и запил глотком воды, — проговорил Станкевич. — Слушай меня внимательно: необходимо, чтоб сегодня же ушла вторая половина…

— Но это невозможно.

— Сегодня! — прибавив металла в голосе, повторил Станкевич. — Я не шучу, Виталий. Ты все понял?

— Ты пойми, что я как в западне…

— Позвонишь вечером на дачу и доложишь.

— Гена, давай поговорим спокойно…

— Вечером жду звонка. Все!

— Геннадий Генрихович!..

Станкевич швырнул трубку. Вошел Кузьма, взглянул на багровое лицо шефа и усмехнулся.

— Все слышал?

Кузьма кивнул, поставил на стол тарелку с пельменями и, обжигаясь, стал есть.

— Его будем менять! — твердо заявил Станкевич. — Мне надоело уже работать с кретином!

— Ты видел, какую он дочери дачку отгрохал в Подушкине? — усмехнулся Кузьма. — Средневековый дворец — с башнями, подвалами, надворными постройками. Архитектура — класс! Думаю, пару «лимонов» выложил, если не больше. Два бассейна во дворе, вода морская, специальную установку купил. Народ в округе шалеет. А рядом же Барвиха, Президент ездит, сукой буду, если он не дал уже указание фээсбэшникам выпотрошить Виталика. Он нежный, слабый, продаст за копейку… — пожирая большой бутерброд с красной икрой, проговорил Кузьма. — Убей Бог, я этого, старик, понять не могу! Ну строй ты чего хочешь где-нибудь на Гавайях. Зачем здесь-то гусей дразнить? Нет, надо всем показать: я, ребята, классный вор! Говорят, какие-то сопляки на него уже наезжали…

— Кто? — помедлив, спросил Станкевич.

— Узнать можно…

— Узнай. А он…

— Обращался, — поняв Хозяина с полуслова, усмехнулся Кузьма. — Кстати, Грязнов самолично держал дело на контроле. Но ничего не накопал. Ни одна из группировок наезд на себя не взяла, номера «мерседеса» оказались фальшивыми.

— Это тебе Санин рассказывал? — думая о своем, спросил Станкевич.

— Ему смысла врать не было. Он так в штаны наложил, что готов был миллион долларов выложить тому, кто их найдет и ликвидирует, — засмеялся Кузьма.

— Найди этих ребятишек, — проговорил Хозяин.

— Я пробовал тогда, но…

— А ты еще попробуй! Не за «лимон».

Станкевич в упор посмотрел на Кузьму, выдержав паузу.

— Я все понял, шеф, попробую еще раз, не за «лимон», а за совесть, как говорили раньше, — доедая пельмени, усмехнулся Кузьма.

— Вот и ладненько! — поднимаясь, улыбнулся Геннадий Генрихович, посмотрел на часы. — Ладно, поехали, надо подготовиться. Завтра большой день!