Гонцы смерти

25

Турецкий позвонил в химическую лабораторию и узнал, что английский джин, который дома пил Кромин, оказался в полном порядке и никаких лишних, а тем более вредных примесей в нем обнаружено не было. Поэтому версия об отравленном джине рухнула, впрочем, Александр Борисович в нее и не верил. Он приехал в Боткинскую, чтобы поговорить с доктором Храмцовым, который наблюдал Кромина. Нужно выяснить причины инсульта у столь крепкого и здорового человека, каким являлся Евгений Сергеевич Кромин. Следователю удалось даже отыскать врача «кремлевки», у которого полгода назад проходил диспансеризацию Кромин. Врач дал самую отменную характеристику здоровью своего пациента и был очень удивлен, что он угодил в больницу, да еще с инсультом.

— Надо было пережить такое потрясение, чтобы получить многоочаговый инсульт, что я никому этого не пожелаю, — заявил по телефону врач.

Подошел Храмцов. Турецкий высказал ему свои сомнения в том, что инсульт имел естественные причины. Да, Евгений Сергеевич немного, наверное, волновался перед встречей с Президентом, но особых причин не было. Вопрос был фактически решенный, хотя противники назначения Кромина на этот пост имелись.

— Вы считаете, что неким колдовским способом был произведен инсульт? — усмехнулся Храмцов.

— А вы не допускаете вмешательство некоего аппарата, который с помощью электромагнитных излучений способен менять силу кровотока и уровень артериального давления? — загадочно спросил Александр Борисович.

— В принципе допускаю, — ответил Храмцов. — Как и то, что Иисус Христос был конкретной исторической личностью и жил с первого по 33 год первого тысячелетия нашей эры. Но пока все это звучит фантастично.

— Скажите, а когда можно будет пообщаться с Кроминым?

— Через месяц. Речь к тому времени вряд ли полностью восстановится. Если она вообще восстановится.

— То есть карьера его закончена?

— Политическая и правительственная на несколько лет несомненно. А там посмотрим. Всякое бывает. Организм сильный, сердце крепкое, я думаю, восстановление пойдет быстро. Я не знаю, насколько он крепок духом. Иногда, бывает, привозят полного дохляка, а он не только из смертельной ямы выкарабкивается, но и полностью приходит в норму. А подчас крепкого мужика пустяковый удар полностью превращает в развалину, и он выходит дряхлым, сломленным стариком инвалидом. Так что никогда не стоит ни о чем загадывать…

Храмцов закурил папиросу, и Турецкий вытащил свои «LM».

— То есть вы не усматриваете пока никакого покушения на жизнь Кромина? — уточнил Турецкий.

Храмцов пожал плечами.

— Я бы сказал так: у меня нет никаких фактов, чтобы выстраивать подобную гипотезу, — ответил он. — Сомнений много, а фактов нет.

— А что за сомнения? — ухватился следователь.

— Вы знаете, в нашей практике они не играют существенной роли. Это природа, и ей свойственна неповторимость. Когда с человеком случается инсульт, а тут всегда наблюдается резкий подъем артериального давления, то наша задача прежде всего привести его в норму. Когда же мы в больнице измерили давление Кромина, то оно было в норме… Случай весьма редкий.

— То есть такого не бывает…

— Почему не бывает. Может быть, он успел принять клофелин или давление могло само войти в норму, а скачок был вызван природными излучениями или в самом организме существует некая аномалия, о чем мы еще не подозреваем. Причин может быть много, и, пока мы не проведем все исследования, утверждать что-либо наверняка довольно затруднительно.

— Вы в курсе того, что случилось с Шелишем?

— Большей частью понаслышке. Материалов вскрытия я не видел, поэтому затрудняюсь прокомментировать этот случай.

Турецкий тяжело вздохнул. Храмцов помолчал, докурил папиросу, затушил ее.

— А этот аппарат, о котором вы говорили, он существует? — спросил доктор.

— По всей видимости, да. И в руках преступников, как вы понимаете, сильнейшее оружие. И перед ним все беззащитны: от супермена до Президента с его мощной охраной, — проговорил Турецкий.

— А тот, кто его изобрел…

— Мы не можем его найти. Но он-то его изобретал вам в помощь, а те, в чьи руки попал, воспользовались его обратной силой. А тут, как вы сами утверждаете, никаких улик нет.

— Пока нет, — помедлив, ответил Храмцов. — Если б я смог закончить до конца свои исследования, то, возможно, дал бы вам в руки кое-какие факты…

— Что значит — если б смогли закончить? — не понял Александр Борисович.

— Кромина от нас забирают. Он пациент «кремлевки», и они уже звонили. «Скорая», не разобравшись, по чистой случайности привезла его к нам. Но им позвонила жена, и они заберут его не сегодня завтра. Там и условия лучше, и уход, и питание, словом, тут все понятно, поэтому… — Храмцов развел руками. — А на основании одних догадок выдвигать столь фантастичную версию, тут мои коллеги меня распнут. Я и без того наполучал оплеух.

— Если я принесу вам все медицинские материалы Шелиша, вы сможете дать квалифицированное экспертное заключение о причине? — спросил Турецкий.

— Оно уже есть и подписано академиком Боголюбовым, а спорить с ним… — Храмцов усмехнулся. — Я докторскую шесть лет защитить не могу, за то что когда-то публично осмелился высказать противоположное ему суждение, а вы мне предлагаете вступить с ним в новый виток борьбы. Я вообще без работы останусь. Поймите меня правильно, я вовсе не считаю, что он играл на руку вашим преступникам. Просто одни и те же факты можно по-разному трактовать.

Подошла сестра, что-то сказала на ухо Храмцову. Он кивнул, поднялся.

— За вашим Кроминым приехали. Так что в следующий раз идите не к нам, а в «кремлевку». Рад был познакомиться!

Они пожали друг другу руки, и Храмцов ушел.

Турецкий поехал к себе. Интересно, что раскопает Скопин у Оболенского? Все равно надо связываться с Басовым и пробовать искать Володина через него. Почти сутки не появляется Грязнов. Наверняка что-то нашел и роет, как крот, в одиночку. Денис совсем сник после того, как спугнул Нортона. Надо парня поддержать, а то веру в себя потеряет. С Ларой они не виделись несколько дней. Точнее, видели друг друга каждый день, но «видеть» и «видеться» — это совсем разные вещи. Турецкий хоть и не лингвист, но смысловая разница должна быть в этих словах. Они все работают как ломовые лошади, а результат пока нулевой. «Но это только такая видимость, что нет результата, — усмехнулся он. — На самом деле мы уже где-то совсем близко от разгадки. В двух шагах… Вот Грязнов объявится и первым принесет радостную весточку».

Грязнов в эти часы мчался проверять темно-синий фургон «фольксваген», номер которого был Е 359 PP. Он попал в аварию на Можайке, и Славка, не раздумывая, помчался туда, стал трясти водителя, но в тот субботний день, когда стукнули Дениса, машина находилась в гараже, по субботам и воскресеньям у них в фирме не работают, а сам водитель — его звали почти так же, как знаменитого маршала, Георгий Иванович Жуков — никуда не выезжал и весь день возился во дворе с машиной соседа, они меняли ему мотор. Все соседи его видели, подходили, здоровались, давали всякие советы, потому что каждый второй теперь автомобилист.

— Мальчишки гурьбой крутились, Кашкадаров из второго подъезда подходил, почти час простоял, у него «жигуленок» «четвертый», потом Осипов Григорий Иванович нам новый набор своих отверток принес, свои-то у соседа все в зазубринах, соскальзывают, и руки бьешь. Потом жена его в два часа нас обедать зазвала, мы, значит, поели и снова занялись и часов до восьми вечера провозились, пока не стемнело. Ну а там, как полагается, по двести пятьдесят с огурчиками. Домой как пришел, упал замертво и до утра проспал как младенец. Так намаялся за целый день, — подробно пересказал тот субботний день Жуков. «День-то рядовой, а запомнил, как именинный», — подумал полковник.

Авария на Можайке была небольшая, «шестерка» подрезала фургон, а потом резко затормозила — впереди возникла пробка, и «фольксваген» слегка «клюнул» ее в зад, разбил себе фары и погнул крыло и бампер. Георгию Ивановичу было за пятьдесят. Худенький, небольшого роста, в кепке, одетый просто, но опрятно, он чем-то напоминал водителей послевоенного времени. Невиновный в происшедшем, Жуков был очень расстроен этой дурацкой аварией. В его большой водительской жизни это была вторая авария и опять же не по его вине. Поэтому не поверить в его рассказ с установкой мотора соседу было никак невозможно. «Фольксваген», конечно, могли выкрасть, вывести из гаража, сделать свое дело и поставить на место, но такой аккуратист, как Жуков, это непременно обнаружил бы и поднял скандал. Салон у него сверкал чистотой, коврик посредине да и сам фургончик был ухожен, вылизан.

Славка хорошо знал такой тип водителей: они на подозрительное дело не пойдут, они лучше мотор соседу поставят и с него пару сотен возьмут, чем неизвестно куда ехать. Поэтому подозревать Жукова было затруднительно, хотя на своем веку Грязнов повидал всяких преступников — и простодушных, и хитрованов, очень умных. Мог, конечно, наврать, напутать Галиулин, надо было, чтоб он посмотрел на фургон, опознал водителя, а после этого стоило и потрошить Жукова. Каким бы хитрованом он ни казался, полковник его быстро выведет на чистую воду. Вячеслав Иванович осмотрел колеса: импортные, новенькие, видимо, недавно поставленные. Это настораживало.

— Давно менял колеса? — спросил Грязнов.

— Полгода назад, — занервничав, ответил Жуков. — Редко езжу. Фирма туристическая, лето начинается, работы много, а зимой стоим. Мне-то что. Стоять еще лучше: зарплата идет. И надо же, самая работа пошла, завтра иностранцев встречать, а он меня носом в дерьмо! — Жуков показал на усатого с круглым выпирающим брюшком владельца «шестерки», который беспокойно прогуливался неподалеку. Видимо, мужик куда-то сильно спешил, он не походил на крутых лихачей. — Я бы таких пристреливал на месте! — в сердцах выпалил Георгий Иванович.

Усатый, услышав эти слова, поежился и отошел подальше от Жукова.

Грязнов чисто по-человечески понимал Жукова, он сам не любил вот таких шустрых, старающихся объегорить другого на трассе. И судьба по справедливости, как правило, награждает лихачей и шустряков. Теперь за ремонт «фольксвагена» усатый выложит пару тысяч «зеленых», да за свою пару, если не больше. «Жигули» пострадали сильнее: весь багажник помят, оба задних крыла всмятку.

— А в понедельник, когда в гараж пришли, ничего странного с машиной не заметили? — спросил Грязнов.

— А что странного? — не понял Жуков.

— Ну кто-то ее брал покататься, к примеру?

— Может, и брали, — помрачнел Жуков, разговор ему явно был неприятен, — я тут с женой еще поругался, поэтому пришел, как говорится, не в себе и особенного внимания не обратил. У нас замдиректора еще ездит иногда, у него права и доверенность на машину имеются… Правда, он предупреждает, когда берет.

— Всегда предупреждает? — поинтересовался Грязнов.

— Иной раз и так съездит, потом скажет. А в чем дело?

— Есть один интерес, — многозначительно проговорил Грязнов. — Я думаю, мы еще потолкуем на эту тему.

— Я не ездил, это точно, а остальное меня не касается! — решительно отрезал Георгий Иванович.

Больше расспрашивать водителя Вячеслав Иванович не стал. Записал лишь все его данные и поехал в управление. По дороге он снова проиграл в памяти весь разговор с Жуковым. Его насторожили многие вещи: и то, как водитель выпячивал свое алиби, расписывая в подробностях ту субботу, и то, что не заметил в понедельник, брали или нет машину, и попытка подставить замдиректора. Жуков явно чего-то опасался, и те самые шины ему скорее всего было велено сжечь или где-то закопать. А он пожадничал и продал. И занервничал Георгий Иванович. Что ж, пусть понервничает.

Беседа Скопина с Оболенским подходила к концу. Академик то и дело сворачивал на свои парижские встречи, поездкой на симпозиум он был доволен и находился под впечатлением того, что там услышал. Лева вежливо его слушал и снова выруливал на Володина, с которым Игнатий Федорович встречался всего раза два, хотя и эти беседы произвели на него сильное впечатление. Особенно его волновая теория.

— Он мне краем глаза дал взглянуть на свои расчеты, и я сразу же понял, что передо мной необыкновенно талантливый человек, — говорил Оболенский. — К сожалению, воспроизвести дословно эти беседы я не могу, и о приборе он мне ничего не говорил, я, видите ли, теоретик, поэтому подобные вещи меня мало интересуют, но вот идеи его были блестящи! — Хозяин, зная, что Скопин однокашник жены, угощал его красным французским вином. — Попробуйте! Это настоящее из-под Арля, такое пил сам Ван Гог… Чувствуете букет? Духи, а не вино! Париж — это большой скопидом. Он копит, копит и ничего не хочет терять! Ничего!

Игнатия Федоровича снова прорвало воспоминаниями о Париже, и Лева затосковал. Выяснил он у известного физика совсем мало: то, что такой волновой аппарат вполне возможен, но об этом академик говорил и в своем интервью по телевидению, и то, что Валериан Володин мог его сконструировать. Но это, как говорится, Скопин знал и без Оболенского.

— А вы никогда не обращали внимания, что в Париже очень интеллигентные старики? — воскликнул Игнатий Федорович. — У них такие одухотворенные лица, что каждое из них своя маленькая повесть или новелла. Для вас как сыщика было бы весьма интересно поупражняться в их разгадывании. Не обращали внимания?

— Я не был в Париже, — признался Лева.

— Жаль, непременно там побывайте!

Оболенский выглядел живо, молодо, но то, что академику перевалило за семьдесят, Скопин знал и раньше, когда Таня неожиданно для всех своих сокурсников вышла за него замуж. Эту тему живо обсуждали его однокашники и сочувственно смотрели на Леву, все знали, что он ее любит, больше того, они дружили два последних года, и на курсе никто не сомневался, что они поженятся. А тут вдруг, вернувшись из Штатов, куда Таня уезжала на целый месяц, она, умница, красавица, вдруг выходит замуж за человека старше себя на сорок пять лет. Пусть он и академик. Вадим мог бы понять, если б Таней двигали меркантильные соображения: дача, квартира, деньги, но он хорошо знал ее родителей, людей достаточно обеспеченных, если не богатых, и они сами, казалось, были опечалены таким выбором дочери. Во всяком случае, Танина мама, когда он зашел к ним домой, обняла Льва и заплакала. Видимо, и для них этот выбор стал неожиданностью, они мечтали о внуках, которые вряд ли могут появиться от семидесятилетнего старика, да и Тане надо иметь в виду, что она в любой момент может стать вдовой. Скопин попробовал с ней объясниться, встретиться наедине, но она отказывалась, избегала встреч с ним, даже передала через подругу, что ее решение твердое, и просила оставить ее в покое. Лева тяжело пережил этот разрыв, но постепенно успокоился и, как ему показалось, примирился с тем, что Таня сделала такой странный выбор. И, позвонив ей и попросив устроить встречу с супругом для консультации по одному вопросу, над которым он сейчас работает в Генеральной прокуратуре, Скопин хоть взволновался немного, но былого нервного озноба, который он испытывал, когда влюбился в нее, уже не было. Придя к ней домой, принеся цветы, он повел себя корректно, хотя не мог про себя не отметить, что Танюша заметно похорошела, о чем он ей и сказал на правах старого знакомого. Но Таня сразу же оставила их вдвоем с мужем и вошла к ним в кабинет лишь один раз, принеся кофе, чай и бутерброды. Лев обратил внимание, что руки у нее дрожали, и он быстро перехватил поднос, боясь, что она его уронит.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросил Игнатий Федорович, встревожившись этим дрожанием рук.

— Нет-нет, все в порядке, — ответила она, стараясь не смотреть в сторону Скопина.

— Померяй температуру, — попросил Оболенский.

— Спасибо, — почему-то проговорила Таня и вышла из кабинета. Супруг удивленно хмыкнул.

Лев тотчас засобирался, понимая, что ему лучше уйти.

— Если вдруг вы что-то еще вспомните о Володине, любую деталь, мы будем вам благодарны. Я тут написал наши телефоны с Александром Борисовичем Турецким, он передает вам большой привет и рад будет всегда вас услышать или увидеть, — закрывая свой блокнот, проговорил Скопин.

— Позвольте задать один вопрос, возможно, он прозвучит неуместно, но почему вы так интересуетесь Володиным? Он что-то натворил? Это связано со смертью Шелиша? — спросил Игнатий Федорович.

— Нет, мы просто разыскиваем его. Он пропал как бы без вести, а тут пришло письмо от одного родственника, — на ходу стал сочинять Скопин, — а это, сами понимаете, как бы заявление о пропаже, и мы обязаны навести справки, найти его.

— Странно, — пробормотал Оболенский. — Басов мне говорил, что Володин — круглый сирота и воспитывался в детском доме. Я и не знал, что у него есть родственники…

— Басов — это академик? — Лев нарочно перевел разговор, чтобы замять свою оплошность: как он мог упустить эту деталь, что Володин был сирота.

— Да, директор института, он был хорошо знаком с Володиным, даже приглашал его к себе на работу, но тот почему-то не пошел. Кстати, его племянник, Сережа, чем-то мне напоминает Валериана. Так, знаете ли, ассоциации. Может быть, еще и потому, что он так же талантлив…

Академик развернулся и указал на одну из фотографий, висевших на стене, на которой были изображены трое мужчин: два седых, один из них был Игнатий Федорович, третий, похожий на шведа или норвежца, выглядел чуть помоложе.

— А вот он, Сергей Басов, — показал на него Оболенский. — Это на даче, мы с его дядей — соседи.

Лева вежливо кивнул.

— А Валериан был круглолицый, губастый, на Есенина чем-то походил… Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать. С ним, кстати, работал один неплохой физик, Тюменин. Я был оппонентом у него на защите, знаете, весьма толковый был парень. Так вот они были дружны, и Валериан мне как-то сказал, что они вместе работают. Найдите Тюменина! Он вам многое про Валериана расскажет. Гораздо больше, чем я!

— Постараемся, — поднимаясь, заулыбался Скопин.

Он не стал расстраивать академика и говорить, что Тюменин так же бесследно пропал, как и Володин.