Гонцы смерти

30

В тот же день ребята Грязнова по-тихому проверили квартиру Станкевича, но там никого не обнаружили. Они даже провели легкий осмотр, но по солидному слою пыли на столах убедились, что в квартире уже дней пять никто не появлялся. Сам полковник все-таки добился, чтобы фотографии Нортона и Гжижи раздали всем постовым, отправили по вокзалам и аэропортам не только Москвы, но и других российских городов, откуда есть рейсы поездов и самолетов за границу. Работу Вячеслав Иванович проделал большую. Теперь оставалось только ждать.

Наблюдать за дачей Станкевича Грязнов пока отправил Дениса. Все его люди были в разгоне. Но к вечеру двоих ребят он обещал найти.

— Главное, чтоб никто не засветился! — потребовал Турецкий.

На Большую Дмитровку приехал Питер. Сияющий, как самовар, словно нашел террористов, но, оказывается, у него сегодня просто было хорошее настроение.

— Момент неподходящий, работать надо, — иронически заметил на это сияние Турецкий. — И тут мне сдается, что ребятки твои улетели за кордон…

— Но не через один аэропорт они не проходили! — сказал Грязнов.

— Они же не идиоты и понимают, что засвечены.

— А как бы ты выехал? — спросил Грязнов.

— Рига, Таллин, Вильнюс на поезде, там другая зона, оттуда есть самолет в Европу…

— Сегодня на все вокзалы информация ушла, и, если они там объявятся, их задержат, — сказал Славка.

— А почему ты решил, что они уехали? — спросил Питер у Турецкого.

— Я бы на их месте ликвидацию Клюквина наметил перед отъездом. Мало ли что. Свидетели, другие накладки, эти вещи всегда планируются заранее. Поэтому сделали черное дело — и вперед. Логично?

— Логично, — вздохнул Славка.

— А они по тем поступкам, что мы знаем, похожи на идиотов? Не похожи. Ты позвони своим, — Александр Борисович обратился к Питеру. — Я думаю, не сегодня завтра они объявятся в Женеве. Им же надо доложить начальству. Да и вырвавшись отсюда, они почувствуют себя на свободе и особенно маскироваться не будут. Нам надо знать, где они.

— Я уже позвонил, — кивнул Реддвей. — На всякий случай.

— Приезд Нади на него хорошо действует, — заметил Славка.

— Женщины не могут на мужчин действовать плохо, — философски изрек хозяин кабинета. — Просто мужчины бывают разные. Я вот вчера послушал одну даму и понял, какой я тупой. — Турецкий бросил мимолетный взгляд на Грязнова, который вкратце знал итоги посещения Эллы Шелиш, естественно, лишь деловую его часть.

— Но если они там, выходит, я зря горбатился? — с обидой произнес полковник Грязнов. — Триста пятьдесят фотооттисков я заставил своих сделать, по всем точкам разослал. Всех как чертей загонял, сам до полуночи вчера сидел!

— То-то я тебе не мог дозвониться! — усмехнулся Турецкий.

— Доброе дело и в воде не тонет, — весомо и на удивление правильно сказал Питер, вспомнив русскую пословицу.

— Ты смотри, как шпарит! — удивился Грязнов. — А мы тут его русскому языку пытаемся учить!

Лара принесла кофе. Она очень старалась, была шелковая, как побитая жена.

— Вы слышали? Нового вице-премьера только что назначили, — сообщила она. — Какой-то Санин, банкир, кажется, возглавлял ОНОКСбанк. Президент его уже поздравил.

Турецкий посмотрел на часы. «Станкевич все-таки протащил своего», — подумал он.

— Включи, — кивнув на телевизор, попросил он Грязнова.

Шли двенадцатичасовые новости. Но о Санине ничего не говорили.

— Опасное в России место — вице-премьер, — насмешливо вздохнул Питер и взглянул на Турецкого: — У тебя дело хорошо продвигается?

— Хорошо бы шло, давно бы на даче у Славки гудели, — ответил следователь.

— Если женевские «жучки» мы здесь проворонили, тогда поедем вместе в Женеву их, как это… выковыривать, — неожиданно сказал Питер. — Они, как я понял, теперь важные свидетели по твоему делу.

— Да, знают они много, — согласился Турецкий.

— А мы там их прижмем, — заверил Реддвей.

— И опять без меня, — огорчился Грязнов.

Лара, собиравшаяся уже уходить, с тоской посмотрела на шефа. Но он лишь подмигнул ей, давая понять, что никуда не поедет: кто его и на какие шиши выпустит?!

Лев Скопин, заполучив фотографию Володина, запустил ее в программу по пластической переделке лица, и компьютер выдал несколько вариантов того, как данное лицо можно изменить. Лева оставил прежними лишь волосы и глаза.

Один из новых портретов, которые выдала машина, показался Скопину знакомым. Точно он где-то его уже видел. Это было лицо типичного скандинава, с которым сыщик явно был незнаком, и все же оно кого-то напоминало. Лева около получаса мучился этой загадкой, пока не вспомнил, что видел этого человека на одной из фотографий, висевших в кабинете у Оболенского.

— Племянник академика Басова! — воскликнул вслух Скопин.

Цепочка в мозгу словно замкнулась, и он понял, что нашел Володина. Скопин поднялся, подошел к холодильнику, достал банку любимого вишневого компота и выпил сразу два стакана.

Но как следователь, он тотчас вспомнил знаменитое изречение Турецкого: «Когда нашел узелок или ниточку, не впадай в эйфорию и не кричи: «Эврика!» Помни: узелок может быстро развязаться, а ниточка порваться».

Поэтому он не помчался как оглашенный на Большую Дмитровку, а тотчас позвонил Тане. Академика дома не было, но Лева попросил разрешения на секунду заглянуть к ней по одному важному делу: ему надо было собственными глазами убедиться, что оба портрета идентичны, на память полагаться не следует, и постараться уговорить Таню дать ему на время эту фотографию со стены.

Через час он был уже у Оболенских. Таня заметно волновалась, она даже была смущена этим внезапным визитом и не знала, куда деть руки. Лева, чтобы устранить неловкость, перешел сразу к делу:

— Мне, собственно, надо посмотреть одну фотографию, которая висит в кабинете твоего мужа. Можно мне на нее взглянуть?

— Конечно… — Она улыбнулась, провела его в кабинет.

Скопин впился в лицо Сергея Басова, разглядывая его черты, потом вытащил свой портрет, сделанный на компьютере. Последние сомнения исчезли: это был один и тот же человек.

— Нам на некоторое время потребуется эта фотография, — проговорил Лева, обернувшись к хозяйке дачи. — Я бы не мог ее взять? С возвратом, конечно. Я полагаю дня на два. Я сделаю копию и тут же привезу.

— Хорошо, — безропотно сказала Таня.

Она вытащила из застекленной рамочки фотографию, отдала ее Леве.

— Спасибо…

— Что-то важное? — спросила она.

— Думаю, да. Я не хотел бы опережать события и заранее о чем-либо говорить, — пробормотал он. — Просто не хочу, чтобы Игнатия Федоровича будоражил этот вопрос, все может оказаться и не так…

— Я понимаю, — улыбнулась Таня. — Все-таки один факультет кончали. Выпьешь кофе?

— Я не знаю. — Скопин спрятал фотографию в сумке, посмотрел на часы.

«Никогда не спеши, — поучал его Турецкий. — И если хозяйка просит выпить с ней кофе, это хороший знак и стоит им воспользоваться. Кто знает, что она выболтает за столом».

— Останься ненадолго, — улыбнувшись, ласково попросила Таня. — А то в прошлый раз мы с тобой и двумя словами не перекинулись, я уж не стала вам мешать…

Лева помедлил, согласно кивнул, сбросил сумку с плеча, давая понять, что он согласен задержаться.

Они сидели на кухне, Таня сделала бутерброды с колбасой и сыром, порезала овощи и копченых угрей, которых академик привез из Франции. Таня сидела напротив и с улыбкой смотрела на него.

Ее рыжеватые вьющиеся волосы, как корона, обрамляли спокойное, с редкими веснушками лицо, на котором сияли светлые лучистые глаза. Таня почти не пользовалась косметикой, да это было и не нужно, столь соразмерно и красиво все оттенил сам Создатель, что Скопин, взглянув на нее, снова затрепетал от любви. Он даже уронил вилку. Хозяйка улыбнулась, подняла ее, принесла другую.

— Наших кого-то видишь? — спросила Таня.

— Почти никого. Валька иногда позванивает, он теперь солидный адвокат, ездит на «вольво», сделал себе трехкомнатную квартиру, приглашал на новоселье, но я не пошел. Замотался, как всегда.

— Это твоя коронная фраза! — нервно рассмеялась Таня.

— Это уже не фраза, а судьба, — усмехнулся Лева. — А ты работаешь?

— Работала некоторое время юрисконсультом в одной фирме, но потом надоело, да и муж не хочет…

Слово «муж» прозвучало как-то неестественно, фальшивь, и они оба смутились.

— Академикам теперь регулярно выплачивают зарплату? — пошутил Скопин.

— Выплачивают регулярно, только вряд ли на нее проживешь. Игнатий издал две книги в Штатах, сейчас одна выходит во Франции, подписал договоры с Германией, Бельгией, его туда приглашают с лекциями, но теперь уже осенью, наверное, поедет.

— А ты?..

— Он хочет, чтобы я с ним поехала, но я не знаю. Надо все же думать о работе, а то совсем квалификацию потеряю. Это быстро. Его не станет, и что я буду делать? Милостыню собирать?

Она с горечью усмехнулась. Они помолчали. Таня затронула, видимо, наболевшую тему, и Лева не стал ее развивать. Снова посмотрел на часы.

— Я знаю, ты хочешь спросить, почему я вышла замуж за Игнатия? — поспешив, спросила Таня.

— Нет, я даже и не думал.

— Ты же любил меня, я знаю. — Она посмотрела ему прямо в глаза, и Скопин, не выдержав ее взгляда, опустил голову. Таня дотронулась до его руки, погладила ее. — Ты тогда был совсем как ребенок, ты и сейчас еще дитя, а три года назад совсем выглядел несмышленышем. Я в начале последнего курса заболела, ты помнишь, месяца три пропустила, всем говорила, что почки, но то была наша женская болезнь… — Таня на мгновение запнулась, прикусила верхнюю губу. — Меня вылечили, но сказали, что детей я иметь не смогу. Представляешь, какой был удар, а Игнатий Федорович, ты знаешь, он дружил с моими родителями, тут заявил: ерунда, будут дети! И повез меня в Штаты, там посмотрели, даже хотели делать операцию по пересадке яичника, но я отказалась. Операция была не только дорогой, но и жутко сложной. Опасной. Впервые в мире хирург брался пересадить яичники. Он был знаменит и раньше занимался пересадкой органов. Все это должно было занять шесть месяцев, от меня требовалось письменное согласие. Хирург говорил, что уверен на шестьдесят процентов. Я представила, как меня всю располосуют, будут рыться в моем теле, а потом рекламировать, как подопытную обезьяну, и отказалась. А потом все равно это будут уже не мои дети, так какая разница, лучше взять ребенка из роддома… Игнатий Федорович меня не уговаривал, он понимал, что я могу умереть. Пока шли переговоры, пока меня обследовали, мы все время были вместе и подружились. Мне даже показалось, что я полюбила его. Так бывает. Трудная минута в жизни, а рядом с тобой крепкий внимательный мужчина, симпатичный, умный, талантливый, переживающий за тебя, а вокруг все им восхищались, брали автографы, меня окружали лаской, словом, ты понимаешь… А потом, я всегда была влюблена в отца, и эта любовь как бы перенеслась на Игнатия. Вот такая история.

Она замолчала. Оцепенев, сидел и Лева.

— Что ты молчишь?

— Прости меня, — прошептал он. — Я ничего не знал… об этом.

— Но сейчас я поняла, что это было совсем другое чувство. И Игнатий это уже понял. Он даже сам советует мне найти кого-нибудь. Смешно, конечно. Он делает это из добрых побуждений, потому что все понимает. Он еще раньше предупреждал, что я могу не преодолеть этот возрастной барьер между нами и долго не соглашался стать моим мужем. Но я упрямая, — она усмехнулась, — и настояла на своем. А теперь сама все осложнила и постоянно думаю о тебе. Однажды увидела тебя на улице, и меня словно парализовало. Я хотела тебя окликнуть, открыла рот и не смогла произнести ни слова. А ты был, как всегда, в замоте и куда-то бежал. Даже не оглянулся. А когда позвонил, я буквально побелела. Дома была моя приятельница, у нее округлились глаза, она подумала, что с Игнатием плохо или кто-то из моих родителей умер. И когда ты пришел, я боялась зайти в кабинет к вам. Чуть поднос не уронила. И грустно, и смешно.

Он взглянул на нее и сам дотронулся до ее руки. Она крепко сжала его пальцы.

— Я ведь знаю, что ты меня до сих пор любишь. Правда?

Лева кивнул.

— Спасибо тебе.

— За что?!

— За то, что ты есть.

— Я…

— Не надо, не говори! — прервала она его. — Ничего сейчас не говори. Потом. Ты обо всем подумай и позвони, если захочешь, но сейчас я и без того так напряжена, что, кажется, сейчас взорвусь… Взлечу на воздух.

Она нервно рассмеялась.

— Ты иди. Мне очень трудно было все это рассказать тебе, а теперь я должна побыть одна, я…

Лева поднялся. Он подошел к Тане, погладил ее по голове, она рванулась, бросилась к нему на шею, заплакала. Он гладил се по спине и приговаривал:

— Я бы никогда не перестал любить тебя… Никогда, слышишь?..

Через час Скопин заявился в кабинет к Турецкому и выложил фотографии. Александр Борисович долго их рассматривал.

— А это кто с Оболенским? — спросил он.

— Академик Басов и его племянник Сергей. Судя по программе пластического изменения лица, Володину выбрали именно это. И тут все сходится. Басов давно мечтал заполучить Володина к себе, об этом рассказал Оболенский, и, видимо, едва Валериан рассказал о своих трудностях, это в тот период, когда его искали американцы и наши мафиозники, как Басов и предложил ему такой вариант. Своих детей у Басова не было. Он сразу получал талантливого ученого и племянника-сына. Володин, как известно, сирота. Оболенский в нашей беседе бросил одну фразу, на которую я поначалу не обратил внимание и вспомнил о ней позже, — увлеченно рассказывал Скопин, — он сказал, что у Сергея Басова такие же кудри и глаза, как у Валериана. Ну мало ли бывает похожих людей, это еще ничего не значит, но теперь это признание академика звучит как подтверждение моей версии. Круг замкнулся.

— Н-да, — промычал Турецкий. Он чувствовал себя хреново. «Пора уходить в сторожа», — подумал он.

— Вот почему его и не могли найти даже западные спецслужбы. Изменение лица — да, понятно. Но еще и изменение родственных связей! Такого не придумаешь!

— А ты знаешь, способный, сукин сын?! — сказал Турецкий.

— Может быть, — простодушно ответил Скопин и хмыкнул.

— Так вот знай теперь. Неплохая работа. Чем тебя премировать?

— Я бы рюмку коньяка выпил, — облизнув пересохшие губы, проговорил Лева.

Турецкий недоуменно посмотрел на него: Скопин никогда не пил. Даже от сухого вина его передергивало, а тут вдруг коньяк. Как назло, у него истощились все запасы. Он знал, что и у Кости ничего не было в сейфе. Вчера Александр Борисович выцыганил у него оставшиеся полбутылки «Метаксы».

Хозяин кабинета крякнул и, ни слова не сказав Скопину, вышел в соседнюю комнату, в канцелярию следственной части. Лара вырезала из газет все статьи, касавшиеся смерти Шелиша, об этом Турецкий попросил ее еще вчера, большинство статей он читал, но хотел подробно просмотреть их еще раз. Иногда журналисты высказывают весьма толковые мысли и находят яркие детали, а следователь мог их пропустить.

Александр Борисович вытащил пятьдесят тысяч, положил перед Ларой.

— Держи полтинник, нам нужна хорошая «Метакса», лимон и запивка. Себе купишь шоколадку. А лучше и нам одну.

— Кому — нам? — не поняла Лара. — У вас же Скопин, а он категорически не пьет.

— Устаревшая информация, он развязал.

— Когда? — удивилась Лара.

— Видимо, вчера, — пожал плечами Турецкий. — Ты можешь не рассусоливать?! У человека трубы горят!

— А-а… — промычала Лара и, бросив газеты, помчалась в магазин. Когда она принесла коньяк, Александр Борисович не успел еще наполнить обе рюмки, как Лева схватил свою и залпом опрокинул. Турецкий с Ларой, обалдев, смотрели на него.

Скопин чуть не задохнулся от выпитого, и Лара тотчас влила в него полстакана апельсинового сока, после чего Скопин смог продышаться. Слезы брызнули у него из глаз. Он снял очки, вытащил платок, вытер лицо. Глаза его сверкали счастьем.

— Еще рюмку, если можно, — попросил он.

Лара даже присела, потому что ноги ее больше не держали.

— Вообще-то коньяк, — не спеша наполняя сначала рюмку Лары, а потом Левы, наставительно заговорил Турецкий, — никто залпом не пьет. Надо рюмку сначала поднести к носу, ощутить аромат напитка, потом погреть его в руках, выслушать или произнести тост, чокнуться со всеми и сделать маленький глоток, ощутить на языке, как сказала Белла Ахмадулина «двух разных лоз войну», наполниться этой битвой, этим горячим пространством винограда, сок которого столько времени находился взаперти, в дубовых бочках, но вот он вырвался наружу, и божественным огнем прокладывает себе путь в твоем сознании…

Лара с восторгом слушала вдохновенные рассуждения шефа, Лева же снова схватил рюмку и, не выполнив ни одного из указаний Турецкого, опять залпом влил в себя коньяк, снова не мог вдохнуть, и Лара опять отпаивала его апельсиновым соком. А потом слезы на глазах и радостный сияющий блеск счастья на лице.

Турецкий умолк, потому что его тирады Скопину были ни к чему.

— У меня сегодня самый счастливый день в моей жизни! — торжественно объявил Лева.

— Ну это понятно, такое бывает не каждый день, — согласился Турецкий. — Он сделал почти гениальное открытие, — сказал шеф Ларе. — Способный, сукин сын!

— Да нет, — поморщился Лева. — При чем здесь это! Я совсем не о том! Я не могу молчать, я так счастлив, что должен обязательно напиться! Наливайте, Александр Борисович!

— Но что случилось, скажи, чтобы мы порадовались вместе.

— Я, наверное, женюсь… — тихо сказал Скопин.

Турецкий с нескрываемой грустью посмотрел на своего помощника.

— На ком? — воскликнула Лара.

— На Тане, жене академика Оболенского, — выложил Скопин.

— Это интересный поворот в сюжете нашего романа, — наполняя снова рюмки, проговорил Турецкий. — Я бы даже сказал нетривиальный.

— Я сам этого не ожидал! — сияя всем лицом, подтвердил Лева и снова залпом опрокинул рюмку коньяка.