Горюч-камень

14

В утреннюю смену нужно было и Тимше. Но по штреку мчался молодой, озорноватый коногон, а из пласта навстречу ему — Шахтарь: страшный, с сумасшедшим взглядом. По преданию, он появляется перед несчастьем; тот, кому привидится, не жилец на белом свете.

Картина висела на самом видном месте в Доме культуры, была хорошо освещена и обращала на себя внимание входивших. Тимша взглянул — и не мог оторваться. Забыв обо всем, он стоял и воображал себя коногоном, а по плечам, по спине тёк пронзительный, ежастный холодок.

«Что его ждет? Обвал, взрыв рудничного газа, наводнение или какая другая беда? Вправду, значит, горняки боятся встречи с Шахтарем. После нее — конец…»

Прозвенел второй звонок. Зрители, пришедшие в кино, потянулись занимать места, а Тимша все стоял, разглядывая коногона, Шахтаря, змеисто разбегающиеся трещины в пласте антрацита. Казалось, случись нечто подобное — и всё.

Никифор Чанцев и Олег Яремба успели заглянуть в буфет, набрали бутербродов с колбасой.

— Пошли, Тимка! Сейчас свет гасить будут…

— Чего ты смотришь? Обструкционист же явный!

Тимша занял свое место, но, пока не погас свет и не началась картина, перед глазами у него стоял Шахтарь. Ребята ели бутерброды, смеялись, а он был во власти иного. Сердце захлестнуло что-то пронзительно ранящее, в горле стояли слезы. Было жаль коногона и одновременно себя, жаль, что тот жил и, наверно, погиб, так и не увидав ничего хорошего. О прежней шахтерской жизни ходило немало легенд, причудливых, страшных, — и хотя не всему верилось, Тимша знал: многое правда.

Когда они очутились в парке, Чанцев, недолго думая, предложил:

— Айда на танцы!

— Подцепим по хорошенькой, — обрадовался Яремба. — А что?

Тимша отказался.

— Я же без галстука. Дружинники придерутся.

— Не придерутся. У нас там дружки.

— Айда!

Площадка для танцев была неподалеку. Огороженная высокой железной решеткой, она напоминала огромную клетку, внутри которой виднелся дощатый круг, раковина для оркестра.

Молодежи оказалось сравнительно немного. Но едва только они подошли, откуда-то появилась девчушка-дружинница, преградила дорогу к кассе. Чанцев прошел. Несмотря на обещание провести Тимшу, Яремба заторопился тоже.

— У вас костюм не в порядке, молодой человек, — строго взмахнув загорелой рукой, сказала Тимше дружинница. — Подите приоденьтесь, тогда пожалуйста!

— А если у меня костюма нет? — попробовал озорновато возразить он. — Если не заработал еще?..

— Одолжите у товарища.

— Мои товарищи давно танцуют.

Она критически оглядела его еще раз, проверяя можно ли пустить такого на танцевальную площадку, и не удержалась от брезгливой гримаски.

— Ну хорошо. Дело не в костюме. А почему брюки не выглажены? И ботинки? Разве в таких нечищеных ходят?

Тимша устыдился не столько нечищеных своих ботинок, сколько осуждающего ее взгляда. Одет он был действительно не по-праздничному. Ребята уже танцевали, присматривая какую-нибудь парочку, чтобы разбить ее. Он подмигнул им и пошел по молодому парку, высаженному вокруг Дома культуры.

На площадке играли в городки. Тимша любил их и играл довольно сносно, но сейчас нечего было и надеяться примкнуть к какой-либо партии.

«Почитаю, и на боковую, — подумал он. — Завтра в смену с утра. А Волощук с Косарем, наверно, в «Сквознячок» закатились…

Но среди играющих оказался Ненаглядов и — как ни удивительно — Волощук. С битами в руках они ждали своей очереди и заранее предвкушали азартное удовольствие состязания в силе и ловкости.

Противники пробили. Собрав разлетевшиеся биты, Волощук вышел на кон. В квадрате лежала Змея — пять зигзагообразно сложенных городков. Широко размахнувшись, он пустил биту и даже подался за ней сам. Та сильно прочертила землю, не задев фигуру, грохнула в деревянную загородку.

— Плашмя… плашмя, — не без досады подсказал Ненаглядов. — Что ты ее козлом посылаешь?

— Да шут ее знает… дыбом идет!

Присев, Волощук пустил вторую биту, но и она не достигла цели. Все старанье он вкладывал в силу удара. На то, чтобы бита шла как следует, внимания не оставалось.

Ненаглядов, должно быть, понял это и, вскидывая биту, остановил Волощука.

— Погоди, дай-ка мне, Лаврен! А то будем мы с тобой вместо осляти их возить.

Будто не целясь, он крякнул, коротким взмахом послал биту. Противники ахнули: перед самой фигурой та перевернулась, пришлась Змее по голове. Раздался глухой, сильный щелчок: городки расшвыряло в стороны.

— Давай новую!

— Какую теперь?

— Ставь Колодец…

Тимша пробрался к Ненаглядову. Азарт состязания захватил и его.

— Можно мне, — попросил он. — Артем Захарыч…

— А не промажешь?

Волощук охотно дал ему биту.

— Бей под сруб, чтоб не протекло!

Размахнувшись, Тимша ударил. Бита зацепила фигуру, развалила ее. Один городок вылетел из квадрата, второй остался на черте. По правилам, его должно было ставить на попа.

— Мазила! — захохотали наблюдавшие, но Тимша не повел и бровью.

— Одним концом не выбьешь, — заметил ему Ненаглядов. — Они ж тебе с хитринкой поставили: еле-еле сруб связали, чтоб от ветра развалился.

В училище такое переигрывали, но здесь нечего было и заикаться. Тимша вышел на середину кона и, злясь на самого себя, на противников, ударил, как подсказывал Волощук, под самый сруб. Три городка вылетели под одобрительные возгласы наблюдающих, четвертый остался лежать в дальнем углу слева. Третьей битой он расправился и с ним.

Воротынцев — красивый, рослый — вышел на кон, прищурился. Ракету с хвостом как сдуло ветром — с одного удара.

— Вот так запусти-ил! — следившие за игрой восхищенно переглянулись.

— Прямо в космос…

— Ставьте следующую! Что там?

— Колбаса.

— Давай Колбасу…

Новые фигуры Воротынцев, как правило, начинал выбивать сам. Его партнеры доканчивали остававшееся.

Дождавшись, когда они пробили, Ненаглядов тоже взялся за Письмо. Распечатывать его нужно было обязательно со среднего городка. Остальное можно было добивать потом.

Первая бита прошла впустую. Городок, которым было запечатано Письмо, откатился с середины квадрата на край и остался лежать рядом с другим в виде буквы Т. Вздохнув поглубже, Ненаглядов ударил второй раз, целя по ним, выбил оба сразу.

— Доканчивай, Лаврен! — удовлетворенно бросил он. — Сейчас мы их, щучьих сынов, перегоним…

Пока Волощук добивал Письмо, Тимша выставил противникам очередную фигуру. Разыгравшись, те выбили Бабушку в окошке с двух ударов, а Паровоз — с одного.

Кончили игру перед вечером. Музыка на танцевальной площадке играла еще зазывней, и молодежи там толпилось больше, чем прежде.

Фасад Дома культуры выходил на железную дорогу, поблескивавшую огнями стрелок внизу; задняя сторона была обращена к городу. Скрывая этот просчет, там поставили обелиск на могиле героев-партизан, но и он не исправил положения.

— Артем Захарыч, — поинтересовался Тимша. — Ты видел картину в фойе?

— Какую это?

— Про Шахтаря, про коногона.

Ненаглядов насупился. Ломоносое его лицо стало неузнаваемо.

— Видал и сам коногонил. А никаких Шахтарей не встречал.

— Он, говорят, только перед бедой показывается, — вздрагивая, поежился Тимша. — Тому, у кого погибель за плечами.

— Брехня это! Двадцать пять лет я в шахтах, отец и дед тоже шахтерили. А ничего такого не случалось…

— Зачем же тогда рисуют?

— Слабачков пугать.

Тимша глядел на него — в сером чесучовом костюме с Золотой звездой на груди — и любовался. Хоть работать, хоть играть Ненаглядов умел превосходно.

— А одному в шахте страшно? — спросил он, заранее веря всему, что тот ни скажет. — Тебе приходилось в завал попадать?

Словно догадавшись, что у того на душе, Ненаглядов не спеша отозвался:

— Как тебе сказать? Приходилось.

— Страшно?

— Да некогда бояться. Двоих отбойщиков, что со мной, насмерть придавило, а я прорубился. На четвертые сутки, как потом выяснилось…

— И Шахтаря не видал?

— Художника бы этого туда. Пускай бы покайлил с мое — знал, что мазать!

— А разве сказку нельзя?

— Сказка-складка, — не то возразил, не то просто так, к случаю, задумчиво сказал Ненаглядов. И, спохватившись, добавил: — Пойдем-ка, проводи меня! А то Кудимовна хуже всяких Шахтарей страху нагонит…

На автобусной станции стояла очередь. В праздничные дни из Северного в Углеград ездили больше, чем в будни: машин не хватало.

— Не будем стоять, — предложил Ненаглядов. — Пойдем потихоньку!

За мостом еще некошеные, в буйном разнотравье, луга тянулись до самой магистрали, дышали медовым ароматом и гудели на разные лады. Кое-где кроты нарыли глинистые свои террикончики; из-под ног во все стороны сигали похожие на цирковых прыгунов кузнецы.

— Скоро земляника поспеет, — нагибаясь, всмотрелся Ненаглядов. — Вишь, как взялась!

Тимша шел молча, перебирая недавние впечатления.

— Зря мы оставили бригадира, — сказал он. — Сойдется с Косарем… хуже некуда.

— Косарю сегодня не до пьянства, — Ненаглядов сорвал щавелинку, разжевал. — Со вчерашнего на халтуру подался.

Тимша не знал об этом.

— Куда?

— В Чернушки. Избу какому-то кладовщику ставит.

— А как же смена? — удивился Тимша. — Ведь нам завтра с утра…

— Халтурщик он, а не шахтер. Косарь-хватарь!

За магистралью земля заметно осела. Во впадине образовалось нечто вроде озерца, заросшего по краям травой-свинюшницей.

Обходя его, Ненаглядов озабоченно огляделся.

— Шахта подвинула. Вишь как?

— А если к Северному пойдет проваливаться? — забеспокоился Тимша. — Тогда что?

— К Северному не пойдет. Штейгеры знают, куда разработки ведут. Они под землей как по-писаному читают.

У дома Ненаглядов остановился, поглядел на освещенные окна квартиры. Попрощавшись, Тимша хотел было идти в общежитие, но тот удержал его:

— Зайдем чаю попьем. Кудимовна, поди, самовар заправила.

Похоже, он и в самом деле опасался возвращаться один. Тимше захотелось выручить его.

На заднем крыльце дымила труба. Старый, на гнутых коротеньких ножках самовар выглядел мирно, даже не верилось, будто возле него могут грозить какие-либо неприятности.

Марфа встретила их довольно сдержанно. Голова ее была непокрыта, на подбородке рос пучок седоватых волосков.

— Сыскался? — проговорила она, встречая Ненаглядова, и, разглядев Тимшу, стала допытываться: — А ты чей таков? Как звать?

— Это проходчик наш, Овчуков, — пояснил Ненаглядов, заметно приободрившийся, что жена не осрамила его перед посторонним. — Давайте-ка чай пить!

Квартира их состояла из прихожей, кухни и довольно большой комнаты в два окна, из которой при желании можно было сделать две. В простенке между окнами стоял стол — простой, накрытый цветной клеенкой; по стенам — две деревянные кровати, застланные одеялами. На подоконниках виднелись горшки с геранями, а над ними клетки для птиц — пустые и давно не чищенные.

Ненаглядов принес кипящий самовар, Марфа — чайник и чашки.

— Где же ваши жители? — спросил Тимша. — Разлетелись?

— Ничего, к осени прилетят, — вздохнула Марфа. — Чуть захолодает, они в фортку и под кровать, где конопляное семя: давай, дескать! Вот они, мы…

Налив себе чашку, Ненаглядов стал рассказывать:

— Всю зиму поют! Зяблики — певуны известные.

— У нас дома тоже зяблик был, — вспомнил Тимша. — Когда отец с войны вернулся.

— А ты разве не здешний?

— Нет, бельский. Слыхали, может: туда Ленин на охоту ездил.

— Что ж, у вас старики небось его живого помнят?

— Помнят. Анкудин Зуев рассказывает: Ленин у него останавливался, в пятистенке. Привез, говорит, с собой мешочек соли: всем давал, а ему почему-то не дал.

— Соль тогда вроде денег хождение имела, — догадался Ненаглядов. — За нее можно было что хочешь достать-купить.

Но Тимша ничего не понял.

— Почему ж тогда Ленин не дал ему?

— А потому, наверно, что зажиточный он был, Анкудин Зуев, — предположил Ненаглядов. — Начальство небось в хорошую избу гостя поместило, а Ленин не захотел своей пайковой солью с богатеем делиться.

Марфа предложила Тимше вторую чашку.

— Пей-пей! И бублички свежие, — по-матерински угощала она. — Смолоду всяка еда сладка, а под старость и мед горек.

— Спасибо, — отказался тот. — Поздно уже. Мне еще подчитать кое-что требуется.

Насчет последнего Тимша попросту приврал. Подчитывать ему ничего не нужно было. Просто попалась интересная книжка — «Туманность Андромеды», а фантастику он еще в училище любил больше всяких других сочинений.

Задерживать его не стали.

— Заходи еще, — пригласила Марфа. — Без родителей живешь, свихнуться недолго!

— Ничего, я не вихлючий, — засмеялся Тимша. — Когда-нибудь надо и самому самостоятельности добиваться.

Ненаглядов проводил его на крыльцо и, расставаясь, подмигнул на прощанье:

— Старуха, брат, не беда! Беда без старухи…

Волощука в общежитии не было, а Косарь не придет, наверно, до завтра. Тимша вспомнил, как уничтожающе отозвался о нем Ненаглядов, и тоже повторил:

— Косарь-хватарь!..

Улегшись, достал из-под подушки книжку, стал читать, но не смог сосредоточиться.

«Одни работают, другие ловчат, — негодовал он. — Стараются урвать где можно…»

Косарь всегда казался ему ненастоящим горняком, и, думая о нем, Тимша не представлял, как быть. Смена, всё, что окружало, — давно сделалось для него своим, близким; нельзя было позволять кому-либо относиться к ним иначе.

Волощук пришел поздно. Увидав, что Тимша не спит, добродушно подмигнул и с наивной самоуверенностью похвастался:

— Капли не протекло! Под сруб бил…

Тот с сердцем сказал:

— Ложись, бригадир! Знали б мы с Ненаглядычем, что ты так, — ни за что не пустили бы.

Волощук распустил губы в улыбке.

— Эх, Тимофей, зелен ты еще шахтера осуждать! Возьми лучше в кармане конфетку. Тебе от сдачи припас.

— Не надо! Ешь сам…

— Мне, брат, никогда… никто. Вот и хочу, чтоб ты… чтоб тебе…

Блаженно улыбаясь, он лег, закрыл глаза. Тимша снова раскрыл книгу, но, не одолев и двух страниц, погасил свет.

Утром Волощук разбудил его. Он уже оделся, умылся и спешил на работу.

— Вставай, петушок! Пора…

Косарь так и не пришел.

— Загулеванил, видно, — добродушно предположил Волощук. — У вдовки своей…

— Не у вдовки, а на халтурке, — торопливо утираясь, сказал Тимша. — Слыхал: избу кому-то ставить взялся!

Он ожидал, что бригадир возмутится, узнав об этом, но тот лишь махнул рукой.

— А хоть и так. Попросили — отчего не помочь? Вот только плотник-то он…

— Кладовщику какому-то, — объяснил, все еще кипя, Тимша. — В Чернушках!

— Ну, значит, срубят — капли не протечет. Пошли-ка, он уж, верно, в нарядке нас ждет.

Но и в гардеробной Косаря не оказалось. Они переоделись, взяли шахтерки, а его все не было.

— Прогулов нам только не хватало, — возмущался Тимша. — Теперь прославимся!

Ненаглядов молчал, словно не веря, что Косарь загуляет. Проработали с час, пока тот действительно явился — вспотевший, запыхавшийся. Стараясь прикрыть опаску, еще издали сообщил:

— А на следствии — буза! Никольчик всех под обух подводит…

— Не болтай, — сердито одернул его Волощук. — Скажи лучше, почему в смену опоздал?

Дурашливо хохотнув, тот подтолкнул его к комбайну.

— Эх, и гульнем мы с тобой, Лаврен! Ей-ей, вот увидишь…

— У кладовщика? — Тимша не скрывал, что знает всё, знает и осуждает. — На новоселье?

— Ого? Пронюхали уже! — деланно ужаснулся Косарь. — Завидки берут? — И, схватив ключ, принялся подводить крепление.