Горюч-камень

8

Что к чему давно знал и Суродеев. Просматривая доклад пленуму горкома, он старался представить, как будет воспринято то, что должны были услышать участники, и боялся, не покажутся ли скучными его цифры и выкладки.

Неслышно войдя в кабинет, дежурная сказала:

— Иван Сергеич! К вам из «Гипроугля»… представитель.

Не любивший, чтобы мешали, Суродеев недовольно поднял отяжелевшие веки.

— Чего ему?

Все уже разошлись. Взглянув на часы, показывавшие начало десятого, он с сожалением вздохнул.

— Ну ладно. Только ненадолго.

Это означало, что минут через пять-десять дежурная должна войти снова и напомнить о каком-нибудь якобы неотложном деле. Тогда, воспользовавшись предлогом, Суродеев прервет беседу и отпустит посетителя.

— Хорошо, Иван Сергеич.

Она вышла. Тотчас же в дверях показался высокий, в прорезиненной куртке на молниях, представитель. Он был лысоват, немолод и производил впечатление изрядно потрепанного жизнью, оставившей ему только эту куртку на молниях да завидную непринужденность в любом кабинете.

Суродеев поднялся навстречу. Как-никак, центральные учреждения не часто баловали Углеград вниманием.

— Рослицкий, — назвался представитель и, подав ему удостоверение личности в залоснившихся темно-красных корочках, сел, не ожидая приглашения. — Хотелось побывать у вас прежде, чем засяду в тресте. Управляющий, говорят, уехал. Так я… чтобы не терять времени.

— Да, его вызвали в совнархоз, — сказал Суродеев, возвращая удостоверение. — Завтра, наверно, вернется.

Словно приготовившись к обстоятельному разговору, Рослицкий достал папиросы. Они были дорогие, в большой, красиво расписанной коробке и чаще шли на экспорт, чем поступали в продажу.

— Ну? Что у вас хорошего?

— Есть и хорошее, и плохое, и всякое.

— А конкретно? По шахтам?

Суродеев понял, что так не отделаешься, и, вспомнив о новом щите, решил сплавить любопытствующего представителя к Дергасову.

— Применили тут у нас, на Соловьинке, кой-какое техническое новшество. Неплохо получилось.

— Что именно?

Прошло уже более пяти минут. Вот-вот должна была появиться дежурная, и, поглядывая на дверь, Суродеев стал скупо объяснять:

— Метростроевский щит в сильно обводненных пластах. Прокладывает горизонтальный штрек из готовых бетонных тюбингов…

В глазах Рослицкого мелькнуло нечто похожее на заинтересованность.

— Вот как! И много прошли уже?

— Метров четыреста.

Дежурная приоткрыла дверь и, не найдя ничего лучшего, сказала:

— Иван Сергеич, машинистка не разбирает вставку в докладе. Может, продиктуете ей?

— Сейчас, — согласился Суродеев. — Найдите мне, пожалуйста, Дергасова. Срочно.

Папиросный дым витал над столом. Рослицкий уходить не собирался.

— Съездите поглядите, — предложил Суродеев. — Наши горняки по-новаторски внедряют многое.

— А как с добычей?

— План полугодия выполним. Но могли бы и перевыполнить, если бы кое-какие шахты не отставали и не съедали усилия передовых.

— Да-а, это, к сожалению, не только у вас, — точно утешая, проговорил Рослицкий. — Дефицит угля в стране к тысяча девятьсот семидесятому году достигнет ста миллионов тонн или около двадцати процентов планируемой сейчас годовой добычи, — он явно старался произвести впечатление знающего, всесторонне образованного инженера. — И нужно не консервировать заложенные шахты, а как можно активнее развивать добычу.

Суродеев и сам думал об этом. Но в совнархозе с недавних пор сложилось мнение, что углеградские шахты слишком убыточны, и плановики, не сводя концов с концами, при каждом удобном случае настаивали не только на консервации заложенных, а и на закрытии работавших плохо.

Несмотря на занятость, ему хотелось поговорить об этом, хотя что-то в Рослицком и предубеждало Суродеева.

«Дефицит… дефицит! Нахватался, наверно, у большого начальства и рассуждает, — подумал он. — А насчет наших шахт — верно. Не о консервации надо беспокоиться, а добычу развивать. Так я и на пленуме буду докладывать…»

Раздался звонок. Суродеев снял трубку телефона.

— Дергасов? К нам приехал представитель из «Гипроугля»… товарищ Рослицкий. Интересуется вашим щитом. Сколько в этом месяце? Сто восемнадцать метров? Так вот: встретьте, расскажите, покажите, — и обернулся, как бы согласовывая дальнейшее. — Завтра пораньше, я думаю.

Рослицкий неторопливо подтянул молнию на куртке.

— Лучше бы сегодня. А с утра — в шахту.

Суродеев распорядился:

— Нет, давайте сегодня. Сейчас я вызову машину: через четверть часа он будет у вас.

С сожалением сунув окурок в пепельницу, Рослицкий поднялся.

— Это далеко?

— Да нет, за магистралью, — охотно объяснил Суродеев. И, выйдя в приемную, распорядился: — Анна Михайловна, вызовите машину; пусть Костя отвезет товарища Рослицкого на Соловьинку.

Попрощавшись, Суродеев пошел к машинистке. Взяв перепечатанные страницы доклада, задержался, стал просматривать, чтобы не столкнуться с представителем в приемной еще раз.

«Пускай съездит, поглядит, — думал он. — По крайней мере, кроме россказней об аварии, будет знать, что у нас кое-что положительное имеется!»

Внизу зашумела машина. Суродеев глянул в окно и, убедившись, что Рослицкий уехал, вернулся в кабинет. Сладковатый дымок дорогих папирос еще витал в воздухе.

«Экспортные! Для шику он их, что ли? Не будешь же каждый день такие…»

Немного погодя дежурная принесла заключительный раздел доклада. Суродеев подложил страницы по порядку и сел за стол. Под лупой, которой было заложено прочитанное, проступали слова: «Строительство коммунизма… навсегда войдет… величайших свершений».

Потерев виски, он устроился поудобней и снова попытался сосредоточиться. Хотя тезисы доклада были обсуждены членами бюро, Суродеев чувствовал, что к пленуму он еще не готов. Можно было провести его как должно и в то же время — как самое обычное мероприятие, после которого в плане работы осталась бы только невыразительная и скучная галочка. А можно было провести и так, что все коммунисты в шахтах, на стройках и предприятиях города почувствуют новый душевный подъем и с утроенной энергией возьмутся за работу.

Сделай он упор на имевшихся достижениях — никто не упрекнул бы, что это неправильно. Достижения, и немалые, определенно имелись: кому могло прийти в голову сбрасывать их со счета. Сосредоточь внимание на недостатках — тоже было бы верно. Недостатков хватало, а изживать их следовало решительней и скорее.

А можно было открыть и совершенно иной подход к людским сердцам, к душе каждого коммуниста — такой, какой находится только в самые счастливые минуты. Его-то и искал Суродеев, стараясь сосредоточиться душевно на самом главном.

Горняки, строители, ремонтно-механический завод и деревообделочный комбинат выполнили планы. Завод электрических машин, «Гидрометеоприбор» и оба кирпичных, как обычно, отстали. Сводка о работе шахт и всех предприятий Углеграда ежедневно была на столе у Суродеева, и, приходя на работу, он начинал день с нее.

В городском комитете партии он работал четвертый год, хорошо знал, какие предприятия успешно справляются со своими заданиями, а каким нужно помогать, где можно бывать раз в неделю, а где необходимо чуть не каждый день, в каком коллективе все хорошо, а в каком неблагополучно и вряд ли скоро наладится. Партийным работником он сделался не по призванию, но вскоре почувствовал — все, что делает, является главным делом его жизни.

Полугодовой план добычи угля был выполнен. Но отдельные шахты с заданием не справились. Себестоимость все еще оставалась намного выше заданной.

«Дорого́й, дорого́й уголек даем, — озабоченно думал Суродеев. — Дешевле, наверно, было бы возить из Донбасса, чем тут рубать!»

Углеградские шахты были заложены после войны, когда топлива в стране не хватало, а старые угольные районы не давали еще того, что требовалось народному хозяйству. На себестоимость в те времена не обращали внимания; нужна была энергия — любой ценой.

Сейчас положение изменилось. На первое место в топливном балансе страны вышел газ, и, само собой, сделались небезразличны затраты на добычу и себестоимость угля. И хотя Суродеев, как и многие работники, отстаивал существование своего района, он понимал, что Углеграду не под силу тягаться с Донбассом или Карагандой.

Виноваты в этом, прежде всего, были сами условия залегания угля. Здешнее месторождение — сравнительно неглубоко, но сильно обводнено. Подготовительные работы, добыча и все остальное ложатся тяжелым бременем на себестоимость.

Шахты, не справившиеся с заданием, заставляли думать об организационных выводах. Без этого не обойдешься.

«Чернушина на Соловьинке придется, видно, переизбирать, — невесело думал Суродеев. — А кого вместо него? Хочешь не хочешь, а надо перебрасывать Поветкина с пятой. Только-только освоился, — но что делать?..»

Порою ему казалось, что переброска партийных работников не дает нужного результата, как не меняет сумму перестановка слагаемых. Но для высшей алгебры руководства было мало одного желания изменить все вдруг.

«Алгебра, алгебра, — сердито повторял Суродеев. — Хорошо тому, у кого сил хоть отбавляй! А у нас всё на счету, всё как при четырех действиях арифметики — сложение, вычитание, деление. Только умножать нечего!»

Требовательный телефонный вызов заставил его опомниться. Звонили из обкома.

Сняв трубку, Суродеев отозвался:

— Слушаю…

Шаронин никогда не считался с временем, мог поднять любого работника среди ночи, а то и под утро. Суродеев представил себе, что происходит в кабинете секретаря обкома, и почти тотчас же услышал резковато-торопливый его голос:

— Здорово, Суродеич! Не спишь еще? Ну, как там у тебя?

Казалось, он и не ждал ответа, но Суродеев все же успел сказать:

— Пленум у нас, Павел Иваныч. Готовлюсь к докладу. Приезжайте…

— Знаю, — отозвался Шаронин и, словно сожалея, что обстоятельства не позволяют поступать так, как хочется, вздохнул. — Некогда! Приедет Меренков, а я как-нибудь в другой раз.

Меренков заворачивал промышленным отделом обкома. Так о себе любил говорить он сам, и так с едва уловимой иронией говорили о нем другие работники. Суродеев знал это и, услышав его фамилию, кисловато поморщился.

— Будем ждать.

— Что у тебя на повестке? — вдруг спросил Шаронин. — Итоги полугодия?

— Задачи партийной организации в борьбе за выполнение плана третьего года семилетки.

Шаронин знал: всё это нужно обязательно конкретизировать на местном материале. Только это могло сообщить дыхание живой жизни намеченному.

— Сделайте упор на повышении производительности труда. Она сейчас в плане семилетки самое главное.

— Обязательно, Павел Иваныч!

— Производительность труда, снижение себестоимости. Пускай каждый рабочий коллектив, каждая парторганизация ясно и ощутимо представят себе, какой вклад они смогут внести.

— Да… мы думаем ставить вопрос не о консервации заложенных шахт, а о развитии добычи.

— Думать никому не запрещается, — поддержал Шаронин, как будто сам он предполагал иначе. — Оргвопросы есть?

— Вроде нет.

— Ну, добро, — он что-то вполголоса сказал, видимо, вошедшему в кабинет, тяжело скрипнул креслом. — Да… а что у вас там за катастрофа? С жертвами?

Суродеев почувствовал себя словно бы застигнутым врасплох.

— Разрешите, я о ней письменно.

— Раньше надо было письменно, — рокотнул вдруг Шаронин. — Почему секретарь обкома должен узнавать об этом по бумажке?

Суродеев молчал.

— Что ж ты? Язык проглотил?

— Сорвался электровоз, — кляня себя за то, что поддался Дергасову, стал рассказывать Суродеев. — Погибло трое спускавшихся в шахту проходчиков. Четвертый — электромеханик, по вине которого произошла катастрофа.

Шаронин выслушал его, не перебивая. Молва, как он и предполагал, разукрасила все это небывалыми подробностями и страхами.

— Та-ак. А тут уж невесть что плести стали…

— Комиссия заканчивает расследование, — добавил Суродеев. — Придется кое-кого привлечь к ответственности.

— Кто там начальник шахты?

— Костяника. Но замещал его главный инженер Дергасов.

— Не тот ли, что в новаторах у тебя ходит?

Чувствуя себя словно бы виноватым, Суродеев подтвердил:

— Он самый.

— М-да, — озадаченно протянул Шаронин, — положеньице! — и неожиданно зевнул. — Ну ладно. Пускай Меренков захватит акт расследования, поглядим.

— Хорошо, Павел Иваныч, — с облегчением пообещал Суродеев. — Комиссия должна завтра представить.

Все вроде обошлось. Конечно, в обком о катастрофе нужно было сообщить в первую очередь, — он знал это.

«Попутал меня, черт, — разозлился Суродеев не то на себя, не то на Дергасова и сразу же сделал из разговора свои выводы. — Надо после пленума собрать руководителей шахт, обсудить заключение комиссии. Пока там что, а у нас все как должно…»

Алгебра партийного руководства не исключала самых простых, подчас набивших оскомину действий. Заперев в стол доклад, он встал, погасил лампу и с удовольствием размялся.

Новое здание, в котором недавно разместился горком, выходило фасадом на городскую площадь. Из окон кабинета открывался вид на застраивающийся центр Углеграда. Тянуло ночной свежестью, сырью, угольной пылью.

— Попутал, — сердясь на самого себя, выругался вслух Суродеев. — Сам не путайся, так никто не попутает!

И, обрадовавшись, что, кажется, развязался со всем этим, почувствовал внезапную легкость и душевную освобожденность.