Горюч-камень

18

Когда-то у органов надзора была сила. Следователь Павлюченков работал в прокуратуре второй год и не застал прежнего. Он был влюблен в свое дело и нередко думал, что вряд ли мог быть кем-нибудь еще, работать с таким увлечением.

«Когда-нибудь, — думалось ему, — не будет, конечно, ни прокурорских работников, ни судей. — И сразу же поправлял себя: — Ну, не так скоро, впрочем, — при коммунизме. При коммунизме отпадет необходимость и в органах надзора. Высокоразвитое общество станет обходиться без них. А пока… пока правильно говорил Маяковский про ассенизаторов и водовозов. Необходима еще и такая работёшка!»

А по правде говоря, Павлюченков гордился, что работает в прокуратуре, хотя и был совершенно лишен того, что составляло сущность его начальника, городского прокурора Мамаева. Тот привык считать прокурорскую работу присущей ему только в силу каких-то особых личных качеств, которых не было ни у кого другого.

Изучая материалы аварии в Соловьинке, Павлюченков обратил внимание на явную тенденциозность выводов комиссии горного надзора, возлагавшей всю вину на погибшего электромеханика Журова и явно умалявшей ответственность руководства. Решив отправиться на место и поближе познакомиться не только со всеми обстоятельствами, но и с теми, кто был рядом с погибшими в то воскресенье, он сказал об этом Мамаеву.

— Ну-ну? — не дослушав его, желчно поморщился тот. — Зачем тебе это нужно?

Пропустив мимо ушей оттенок снисходительности старшего, опытного, к младшему и неопытному, Павлюченков горячо сказал:

— Пройду по всей цепи доказательств! Раз уж одно звено непрочно, возможно, и другие такие же. А тогда…

— Что тогда?

Не понимая вопроса, тот немного книжно, как учили в институте, пояснил:

— Дойдем, если удастся, до истинных виновников. Как нас учили, Арсений Лукич.

— А тебя не учили тому, что вряд ли целесообразно тратить на это столько государственного времени? — напомнил Мамаев. — Сколько оно у нас отняло?

— Да всего третья неделя пошла, Арсений Лукич, — стал оправдываться Павлюченков. — И то я параллельно с ним растратчиками в горторге занимаюсь.

— Вот и плохо, что расхищение социалистической собственности у тебя параллельно расследуется! Займись им в первую очередь, а аварию эту — шут с ней! — пора отставить. Да и привлекать некого. Главный виновник ответил за все.

— Не торопите меня еще хотя бы немного. Обещаю вам…

— Нет-нет, — перебил Мамаев. — Прекращай дело, и в архив. Полугодие кончилось, а у нас еще таких незаконченных и переходящих — пруд пруди.

Комиссия в акте больше всего напирала на Журова, выставляя его не только главным, но и почти единственным виновником аварии. Непосредственно виновата еще была и рукоятчица, не навесившая двери в клети, да, пожалуй, маркшейдер Никольчик, дежуривший по шахте и не проследивший, где ремонтируется поднятый на-гора электровоз. Быструк несомненно хорошо разбирался в правилах безопасности, перечисляя параграф за параграфом, нарушенные Журовым и рукоятчицей. Чем больше вчитывался в акт Павлюченков, тем явственней видел, что состояние техники безопасности в шахте замалчивалось неспроста.

«А ведь дело-то в этом, — убеждался он. — Главным образом — в этом. И удивительно, что Быструк ни словом не обмолвился о том, как обстоит с техникой безопасности в шахте. А прокурор — только поприсутствовал во время аварии и ни в чем не разобрался…»

Рискуя навлечь гнев начальства, Павлюченков все-таки выбрал время и отправился на Соловьинку. Ни Костяники, ни Дергасова не оказалось. Чистоедов тоже не смог сопровождать его в шахту и поручил это Воротынцеву.

Дежуривший внизу стволовой Бацук привычно отправлял и принимал ходившие клети и едва успевал рассказывать:

— Ту сменку я как раз толечко заступил. Спустили людей, подняли на-гора породу. Потом снова сигнал: спускаются запоздавшие. Вдруг ка-ак мотнет: канаты аж забрунжали. И крик — страшенный такой, волосья дыбом. А сверху прямо в зумпф, вот сюда, — плюх-плюх-плюх. Трое. За ними — банки. Аккумуляторные. А в другое отделение — «карлик». Немного погодя — еще один, четвертый…

Невольно вздрагивая не то от сырости, не то еще отчего-то, Павлюченков уточнил:

— А четвертый кричал? Не помнишь?

Немного помедлив, Бацук припомнил:

— Молчал он. Те кричали, один — даже до последнего. А этот молча плюхнулся, как куль.

— А потом что?

— Потом? Погоди, сейчас крепёж приму.

Он встретил спускавшуюся клеть, выгрузил вагонетку с сосновыми стояками и, отправив на-гора породу, снова обернулся.

— Потом они вот тут лежали. Все не очень побитые, только один Журов. Горный надзор все на него свалил: дескать, пьяный!

— Журов упал последним?

— Выходит, что так. Но только он никогда не приходил выпивши на работу.

— А дверь в клети по чьему распоряжению сняли?

— Это наверху. Рукоятчица должна знать. Но своей властью и она не могла.

Павлюченков, собственно, так и думал.

— А ты мог бы?

— Что я… не в своих шариках?

Воротынцева потребовали на участок. Он ушел, пообещав, что скоро вернется.

Оставшись один, Павлюченков почувствовал себя свободнее.

— Машиниста Янкова как найти? — спросил он у стволового.

— Сейчас подъедет.

— А проходчиков? Волощука? Косаря?

— Янков покажет.

Груженный породой состав, громыхая и лязгая, въехал на околоствольный двор. Пока отцепили вагонетки да пока машинист взял порожняк, прошло, наверно, с четверть часа.

— Янков! — повелительно окликнул его Бацук. — Покажи товарищу следователю, где Волощукова смена работает.

— Пускай за мной поспешает.

Электровоз тронул состав.

— Остерегайся, а то контакт зацепишь, — хлопнув себя по каске для наглядности, предупредил Янков. — Я торопиться не буду… успеешь.

Натужно грохоча, электровоз проходил участок за участком. Изредка оглядываясь, Янков что-то кричал Павлюченкову, кивал то на воду, заливавшую рельсы, то на просевшую кровлю, но тот ничего толком не разбирал.

Наконец показался какой-то штрек, пахнувший, как просека, боровой, смолистой сосной. Остановившись, Янков соскочил, перевел стрелку.

— Теперь недалеко. Сейчас я начну осаживать.

— Не тот ли это «карлик», что во время аварии сорвался? — поинтересовался Павлюченков.

— Не-ет.

Решив заставить его разговориться, он держался, как любопытный, которому в конце концов все равно.

— А авария при тебе произошла?

— Надоело уж язык об зубы бить, — мрачнея, признался Янков. — Много тут всяких расспрашивало.

— А почему «карлик» не в ремонтном тупике стоял?

Янков презрительно плюнул.

— Сказал бы я тебе, да стукачей не люблю.

Павлюченков почувствовал, что предположения его были сделаны не без достаточных оснований.

— А начальство требовало, чтобы технику безопасности соблюдали?

— Кой черт! — Янков несогласно махнул рукой. — Дергасу хоть в клети, между небом и землей, ремонтируйся, лишь бы простоев не было. План-то не выполняли, вот он и подгонял, не обращал внимания на опасность-безопасность.

Этого Павлюченков и не подозревал. Прикидываясь по-прежнему посторонним, он равнодушно заметил:

— Теперь уж ничего не поделаешь. Раз все показали, что Журов виноват, — не поправишь!

— Как это все? — взъерошился Янков. — А Никольчик? Он ведь не захотел Журова виноватить.

— Никольчик один. Одному меньше веры, чем всем.

— А ежели… двое?

Павлюченков сделал вид, что забыл о говорившемся. Не нужно было мешать Янкову дойти до всего своим умом.

— Двоим, конечно, веры больше. Да второго-то нет…

— А я? Хошь под присягой: неправду показывают! Журов был как стеклышко! А что он до последнего старался электровоз остановить — никто в толк не взял.

Из штрека донеслось:

— Янко-ов! Давай порожня-ак…

— Ах, чтоб вам! — в сердцах выругался тот и стал осаживать состав.

Не позволяя себе увлекаться, Павлюченков пошел за ним. Предположение его начинало, кажется, оправдываться. Теперь нужно было попытаться установить, по чьему распоряжению сняли двери в клетях? Как ни странно, Быструка это совершенно не заинтересовало, и Павлюченков, похоже, начинал догадываться почему.

Проходчики словно ждали его. Косарь сразу сообразил что к чему и не стал скрывать ничего.

— Какая там дверь, когда ее с кулаков долой!

— Что значит: с кулаков? Сорвало, что ль?

Волощук пояснил:

— Не сорвало, а сняли. Перед отправкой крепежа.

— А потом стали спускать людей?

— Всегда так. Начальству скоро-некогда, а наш брат жистянкой рискует!

— Разве горный надзор не выяснял, кто так распорядился? — спросил Павлюченков. — Ведь расследовали же…

— Не знаю. Меня вызвали, говорят: «Ты как думаешь: Журов пьян был?» Я, говорю, с ним не пил. «Лады, так и запишем: слыхал, мол, что пьяный самовольно электровоз ремонтировал. От этого и авария».

— И мне так же записали, — вставил Косарь. — Инспектор Быструк с нашим начальством в дружках.

— А ты откуда знаешь?

Но тот не смутился.

— На плакатах ненаглядной агитации вычитал. Возле шахтоуправления!

Воротынцев догнал Павлюченкова возле щита. Тот разговаривал с Хижняком.

— Значит, щит хорош, да порядок не гож?

— Это уж как есть, — твердил Хижняк. — Больше загораем, чем работаем!

— Отбойные молотки на собственном давлении, — усмехаясь, пожаловались проходчики. — Намного ли его хватит?

— А вас начальство требует! — обрадовавшись, что разыскал его, Воротынцев пробрался поближе. — И Чистоедову влетело, говорят…

— За что?

— За то, что приказал мне спустить вас в шахту. Они отправились к вспомогательному стволу.

— Ну, как вам наш щит? — спросил по дороге Воротынцев. — Понравился?

— Еще бы! Целый день глядел бы, как тюбинги укладывает…

— А вы читали, что о нем в газете расписали?

По долгу службы Павлюченков больше привык задавать вопросы, чем отвечать на них. Взмахнув шахтеркой так, что она описала желтоватый круг, он насторожился.

— А что? Вы считаете — неправильно?

— Разве дело во мне?

Он постарался понять, что́ имел в виду Воротынцев, и не смог.

— Не понимаю.

— Дело-то в затратах, — неохотно пояснил тот. — Оправдает ли Большой Матвей весь этот метрополитен?

— А разве не подсчитано? Ведь леса, например, расходуется намного меньше. И цемента…

— Что касается цемента — вряд ли. Да и с другими материалами еще не ясно.

— А судя по тому, что писали в газете, всё — наоборот.

Воротынцев пожал плечами.

— Посмотрим! А по-моему…

Упрекнув себя за прекраснодушие, Павлюченков попросил:

— Вы не могли бы сделать необходимые выкладки? Обоснованно?

Но Воротынцев решительно отказался:

— Нет-нет.

Павлюченков не ошибся. Тот казался скорее себе на уме, чем действительно умен.

— Почему?

— Существует еще такой пережиток, как инженерная этика, — и, не договорив, пошел, размахивая надзоркой, к вспомогательному стволу.

«Этика, этика, — раздосадованно повторял, спеша за ним, Павлюченков. — Пережиток не она, а отношение к государственным средствам!»

И Воротынцев, который вначале показался ему симпатичным и дельным горняком, стал едва переносим.