Горюч-камень

15

Крепление давно уже не занимало Гуркина — с тех самых пор, как он сделался председателем шахткома. Ежедневная текучка совершенно поработила его. То он был занят оформлением профсоюзных документов, протоколов, списков, то подбирал материалы для наглядной агитации, а то бросал все и отправлялся на очередное совещание. Совещаниям и заседаниям не было конца. Не проходило дня, чтобы не вызывали куда-нибудь — по телефону, через шахтоуправление, а то и с нарочным.

Гуркин давно не бывал в лавах, не видел, как работают люди, в чем у них трудности, и о происходящем в шахте узнавал лишь со слов других. Встретив поднявшегося на-гора Ненаглядова, он отвел его в сторонку и, заслонив сутулой спиной от спешивших мимо шахтеров, поинтересовался:

— Ну, как оно? Что новенького в смене?

Не собираясь рассказывать о случае с Косарем и считая, что это их внутреннее дело, Ненаглядов все-таки не выдержал.

«Дело-то внутреннее, а председателю шахтного комитета сказать нелишне. Посоветуюсь…»

— Мало прошли сегодня.

— Почему? — жуя мундштук папиросы и думая о чем-то совсем другом, спросил Гуркин. — Перебоев с энергией вроде не было.

— Да Косарь у нас чуток подгулял. Хочу с тобой посоветоваться: как с ним быть?

Гуркин понимающе округлил глаза.

— Что так?

— В халтуру ударился, кому-то дом ставит. Всё воскресенье протрубил, а сегодня с утра прихватил. Ну, и…

Проходивший мимо Хижняк тронул Гуркина за плечо, спросил:

— Роман Дмитрич, совещание профоргов будет?

— Иду, иду, — отозвался тот и, обернувшись к Ненаглядову, перегнал папиросу из одного угла рта в другой. — Что ж тебе посоветовать? Потолкуйте промеж себя, вправьте ему мозги…

Ненаглядов помрачнел.

— А по-моему, он же шахтерское наше званье порочит!

— Видишь ли, свободное время каждый может тратить, как вздумает. Так и в Конституции записано.

Одеваясь, Ненаглядов предупредил всех:

— Пошли в нарядку…

Тимша догадался, что разговор пойдет о случившемся. Ненаглядов хоть и не подменял Волощука, но проводил то, что считал необходимым.

— Давно пора! — синё полыхнув глазами, обрадовался он. — Давай, бригадир! Нечего время терять.

Волощук почему-то промолчал. А Косарь, как обычно, попробовал отбояриться:

— Чего еще? Всё уж говорено-переговорено!

В нарядной было пусто. Домино на столе, вокруг которого всегда теснились любители сыграть, валялось в беспорядке. Ненаглядов сгреб его в кучу, сел. Достав сигарету, Волощук хмуро пристроился напротив.

— Давайте, — заторопил их Косарь, всё еще не подозревая ничего. — Об чем разговор?

По-прежнему полыхая глазами, Тимша бесстрашно ввязался:

— О том, что опаздывать никому нельзя. Из-за тебя мы сегодня задание не выполнили!

Сразу взбеленившись, Косарь с силой ударил костями по столу:

— Вякай, да не завякивайся! Без году неделю в смене, а тоже…

В дверях показался Гуркин. Подойдя к окну, закрыл створку, чтобы не было сквозняку, и, обернувшись к ним, сказал:

— Ты бы, Косарев, лучше помолчал, когда тебя обсуждают.

Словно объясняя, что произошло, Ненаглядов неторопливо и внушительно заговорил:

— В халтуру ты, друг, ударился. Честь шахтерскую на кон поставил. Нашу честь! Я двадцать пять лет по шахтам, а нигде не халтурил, — посуровел он. Кости дробно посыпались на пол. — Понимаешь ты, об чем речь?

Волощук нагнулся, подобрал попа́давшее. В тягостной тиши слышно было, как надсадно дышала компрессорная да где-то, должно быть, на подъемнике террикона, повизгивало несмазанное колесо.

Выждав для внушительности тоже, Гуркин предложил:

— Может, объяснишь, в чем дело? Как дошел до жизни такой?

Косарь вскочил. Загорелое его лицо то темнело пятнами, то бледнело.

— Объясню. Артем Захарыч, ты неправильно информировал всех, — он так и сказал, вспомнив к случаю сугубо книжное это слово, потому что знал: оно пригодится сейчас как нельзя лучше. — Я был не на халтуре, а помогал товарищу. В порядке социалистической выручки. Это, по-моему, не противоречит коммунистическому труду. Наоборот…

«Да ведь он же — кладовщик, — хотелось возмущенно крикнуть Тимше. — Хапуга!..»

Но Косарь победно оглядел всех и, не обращаясь ни к кому в отдельности, тут же опроверг и это.

— А что он — работник снабжения, так крыша над головой каждому трудящему нужна. И государство наше ссуду кому зря не дает.

— Сколько ты взял с него за социалистическую свою выручку? — не обинуясь, спросил у него Ненаглядов. Похоже, он не верил ничему и упорно пытался добраться до истины. — Только начистоту? По-рабочему.

— Не верите, спросите у него.

— Адрес? Фамилия?

Косарь чуть замялся.

— Адрес? Улица Чернушенская, пятьдесят четыре.

Гуркин записал.

— Ладно. Разберемся, — пообещал он, хотя знал, что вряд ли найдет время сделать это. И, обращаясь к Ненаглядову, заметил: — Обижать подозрениями загодя тоже не след.

Он ушел, а они остались, не зная, что делать дальше. Помолчав немного, Косарь насмешливо спросил:

— Ну, всё? Можно расходиться?

Волощук поднялся. Казалось, он не знал, что и думать по поводу всего этого. Объяснение Косаря показалось ему вроде бы правдоподобным, и, облегченно переведя дыхание, он сказал:

— Пошли. Артем Захарыч, до завтра!

— До свиданья, — отозвался Ненаглядов. — Завтра мы сегодняшнее наверстать должны.

— Завтра не завтра, а смены за две наверстаем!

Увидев, что Волощук с Косарем отстают, Тимша ушел вперед. Должно быть, бригадир хотел поговорить с дружком без свидетелей, не стоило мешать им. Сам он, вначале не очень веривший тому, что Косарь помогает кому-то в порядке выручки, примирился с его объяснением, а главное — с тем, что Гуркин проверит все, разберется.

«Разве можно отказываться, если просят помочь? — думалось ему. — Ведь без этого и жить нельзя!»

Изредка оглядываясь, Тимша видел Волощука с Косарем, но потом потерял.

«Пускай объяснятся. Может, бригадир скорей до правды докопается?»

Вернулись они почти в сумерках и, не ужиная, легли молча. Разогрев в кухне сковороду с картошкой, Тимша поел, собрался дочитать «Туманность Андромеды», но Волощук обернулся, открыл глаза.

— Гаси свет! Людям отдыхать надо…

На следующий день всю смену они работали как заведенные. Даже Косарь, не любивший поторапливаться, старался изо всех сил, как ни в чем не бывало покрикивал:

— Давай сегменты! А то кровля просядет…

Ненаглядов гнал и гнал комбайн, грузя породой состав за составом. Волощук и Косарь едва успевали подводить крепление, перекрывать накатником, заделывать распилом боковины.

Таская лес, Тимша каждый раз выжидающе поглядывал в темноту штрека, боясь увидеть Шахтаря и презирая себя за это. Разумом, рассудком он понимал, что всё это — досужая выдумка художника, но, оставаясь один, ничего поделать с собой не мог.

Наконец комбайн остановился. Волощук скомандовал передышку. Замерив пройденное, удовлетворенно сказал:

— Вот это ничего еще!

— До конца смены часа полтора, не мене, — доставая жестянку, прикинул Ненаглядов. Кажется, он тоже был доволен тем, сколько прошли сегодня, даже на Косаря поглядывал без вчерашней неприязни.

Тимшу всегда удивляло, как он без часов определяет время и почти не ошибается. Жуя хлеб с колбасой, поинтересовался:

— Артем Захарыч, почему ты и без часов время знаешь?

— Так вот, знаю, — уклончиво ответил тот. — Летчики, брат, без ошибки его чувствуют.

— Без часов?

— Без часов.

— Ну, так то летчики, — ничего толком не поняв, протянул Тимша. — Я тоже где-то об этом читал.

— А я, может, в своем деле не хуже другого летчика, — подмигнул Ненаглядов. — Хоть и под землей…

— Ну, и сколько сейчас? — недоверчиво ввязался Косарь. — Как ты определяешь?

Ненаглядов прикинул что-то и, поднимаясь, сказал:

— Да так, вроде половина первого.

— Тимоха, закажи машинисту поглядеть на часы, когда к подъемке поедет, — сказал Косарь и тоже поднялся. — Давай нажмем, звеньевой, раз такое дело!

Комбайн снова заработал. Получалось, что когда на нем сидел Ненаглядов, а Волощук с Косарем крепили, дело спорилось лучше всего. С Ненаглядовым Косарю работалось хуже. Поняв это, Волощук уступал место старому проходчику, а сам брал ключ, подгонял хомуты, стягивал. Силы ему было не занимать, а уставал он не скоро, порядком измаяв напарника.

— Не сдюжишь с тобой, — выдохнувшись, пожаловался Косарь. — Здоров, как комбайн!

— А ты помене на стороне выматывайся, — предупреждающе напомнил Волощук. — Береги, брат, здоровье!

Занявшись очисткой транспортерной ленты, Тимша забыл о наказе, но Янков, вернувшись с порожняком, объявил:

— Кому на-гора приспичило? Без четверти час!

Косарь хохотнул, перекрывая гул комбайна, крикнул Ненаглядову:

— Точно! Даже лучше летчика, — и, обернувшись к Тимше, глядевшему с нескрываемым восхищением на старого проходчика, назидательно добавил: — Видал? Старайся! Лет через полста тоже научишься…

Недолюбливавший его выходки Волощук отмалчивался. В том, что Ненаглядов определял время и без часов, не было ничего удивительного — их заменяло ему на проходке многое другое, чему подчас не придавалось значения.

«Все имеет свое время, как на земле, так и под землей, — рассудительно думал Волощук. — Комбайн идет своей скоростью; мы подгоняем и ставим крепление — своей. Умей только замечать, как оно идет, — часы не нужны. И без них приучишься отсчитывать».

Сам он никогда прежде не задумывался об этом, работал как работалось, жил как жилось. А теперь все чаще говорил себе:

«Пришло наше время! Шутелками, как Косарь, не отделаешься: «Я-де не я!» Когда двести миллионов двинулись к лучшей жизни — один не отсидишься, даже под землей. Раньше ведь как было? — вспоминал Волощук, пока ключ будто сам собой крутил гайку за гайкой, стягивал хомуты. — Одни бросались вперед, другие поглядывали, что получится. Сейчас так не дадут. И пускай Косарь не хорохорится. Об этом уж мы, смена, позаботимся…»

Дня через два в общежитие явился незнакомый, маклаковатый парень. Брюки у него были франтовато выпущены на сапоги, рябая кепка сидела набекрень, толстый суконный пиджак — нараспашку.

— Федька Косарев тут проживает? — шумно вваливаясь в комнату, спросил он.

— А ну, выйди, — оторвавшись от тетрадки, приказал Волощук.

— Где он? — развязно повысил голос парень. — Тут живет или еще где?

— Я тебе сказал: выйди и постучись, — негромко повторил Волощук. — Спроси: «Можно?» Как все культурные люди…

Испуганно попятившись, тот закрыл дверь, но стучаться не стал, поняв видимо, что лучше не связываться.

Через час, когда вернувшийся из магазина Косарь чистил картошку к ужину, парень явился снова, предварительно постучав, как все культурные люди, и, убедившись, что войти разрешают, осторожно приоткрыл дверь.

— Тебе чего, Метелкин? — хмуро встретил его Косарь и не договорил: — Я же вам все сполна…

— Не-ет, не сполна, Федор. Не сполна, — загорячился тот. — Давай-ка посчитаемся!

Похоже, он успел уже хватить где-то для храбрости, но держался не так развязно, как первый раз. Волощук не без любопытства прислушивался к разговору.

— Нечего нам считаться, — Косарь, похоже, опасался подробностей и по обыкновению не собирался пересчитывать сосчитанное. — Иди… откуда пришел!

— Не-ет, никуда я не пойду, — сварливо наседал Метелкин. — Работали по-честному, а рассчитались не по справедливости! Ты сколько себе взял? Триста. А мне и Епихе Сергованцеву по сотне отвалил? Он еще придет, свое спросит…

Бросив чистить картошку, Косарь стал оправдываться:

— Я же вам, лопухам, за артельного был? Был! Мне и положено больше. А Сергованцеву скажи, чтоб не ходил — вы свое получили.

— Епиха говорит: нам еще по полста. А остальное пускай уж тебе за артельство.

Но с Косаря не так-то просто было получить что-либо. Он и сам умел канючить не хуже.

Наконец Волощук догадался, в чем дело, и, отодвинув тетрадку, угрожающе спросил:

— За что это они с тебя требуют, Федор?

— Да так, — отговорился тот. — По старой пьянке…

Но Метелкин не дал ему сочинять.

— Не озиляй! Не по пьянке, а по халтурке. Поставили мы избу хапуге одному, — объяснил он Волощуку. — За пять тысяч. Ну, за пятьсот — по-теперешнему. Так себе Федька три косых отхватил, а нам с Епихой — по одной.

— Это правда? — устрашающе поднимаясь, спросил Волощук. — Ты в артельщиках, а они у тебя за подручных?

Косарь не придумал ничего другого, как ощетиниться ответно. Глаза его заметались.

— Ну и что? Кому какое дело?

— А в нарядке ты кого обманывал?

— «Кого, кого»? Что ж я, по-твоему, должен был на коленки стать: «Простите, мол, люди добрые, ударнички коммунистические! Больше не буду…»

— Хмырь ты ёрный! — боясь самого себя, выругался Волощук и, не сдержавшись, дал Косарю в половину силы. Крутнувшись волчком, тот вскочил с койки, готовый сцепиться, но Волощук не позволил ему опомниться и снова сунул, стараясь только не перебавить.

— Очухайся! Ну?

Косарь сразу пришел в себя, размазал выступившую из носа кровь и бросился к двери.

— Куда? На, вытрись, — загородил выход Волощук. — И отдай ребятам, что причитается, — приказал он. — Сейчас же и поровну, до копейки!

Не то всхлипывая, не то оскорбленно вздыхая, Косарь стал утираться. Крови было немного, но под левым глазом вскочила порядочная кукса. Сняв со стены ручное зеркало, которым пользовались во время бритья, он стал сердито мять ее пальцами и не торопился отдавать деньги.

— Ловко ты его! — опомнился, восхищенно одобрил Метелкин. — Сразу в христианску веру…

— А ты не зуди, — пригрозил Волощук и, опасаясь, что кто-нибудь войдет, догадается о происходящем, напомнил Косарю: — Ну, ты! Поторапливайся…

Тот нехотя полез под койку, открыл сундук. Достав деньги, с трудом отсчитал сто тридцать рублей.

— Нате, подавитесь!

— Еще трёшку, — обрадованно потребовал Метелкин, не очень, видимо, веривший, что так получится. — Считать разучился?

Забрав деньги, он принялся благодарить Волощука. Должно быть, считал, что нужно обязательно сделать это, и, как по-настоящему культурный человек, даже снял кепку.

— Спасибочко за содействие! До свиданья, Федя! Так-то оно правильнее…

— Иди, иди, — едва владея собой, огрызнулся Косарь. — Да гляди: Епихе Сергованцеву долю отдай!

— Отдам, не сомневайся, — оскорбившись, заверил Метелкин. — Совесть-то у меня не твоя, мамина!

И ушел, уважительно притворив за собой дверь, а они, избегая глядеть друг на друга, как ни в чем не бывало вернулись к своим делам.

— Ох, придется повозиться с тобой, — вздохнув, сказал Волощук. — Пока человеком станешь!

И не без облегчения подумал:

«Хорошо хоть, что Тимофея нет».