Горюч-камень

3

Клеть с шахтерами, как обычно, спускалась по вспомогательному стволу. Косарь услышал треск, скрежет вверху и, балагуря по обыкновению, крикнул стоявшим рядом проходчикам:

— Держи-ись! Начинается…

Почти тотчас же послышался сильный, скрежещущий удар. Что-то тяжко рухнуло, проломило крышу и через расстрел[1] ушло в другую часть ствола.

Клеть встала дыбом. Схватившись за поручни, Косарь и его дружок Лаврен Волощук не удержались, упали на пол. Звеньевого Рудольского, проходчика Воронка и погрузочного Пазычева выбросило. Кто-то из них удивленно ойкнул, даже не успев испугаться; кто-то выругался. Послышался всплеск внизу, и всё стихло.

Шахтерки погасли. В темноте невозможно было разобрать ничего.

— Лавре-ен! — опомнившись, крикнул Косарь, смахивая ладонью едкие, саднящие брызги с лица и пытаясь сообразить, что же произошло. — А где ребята?…

Сверху сползло, навалилось на плечи чье-то словно бы неживое туловище. Волощук попробовал освободиться.

— Ну, я, — отозвался он, до боли чувствуя непоправимость несчастья. — Ты жив, Косарь?…

— Жив, жив, — отплевываясь, вздохнул тот. — Неужто канат порвало?

Волощуку сделалось вроде бы легче. Все-таки вдвоем не то, что одному, — где хочешь.

— Помоги-ка мне, — попросил он. — Кто бы это сверху?..

Стуча зубами, Косарь подлез, помог ему стащить сползшего. Слышно было, как тот прерывисто захрипел у самой двери. Ее не было: то ли сорвало во время удара, то ли не навесили перед спуском.

— Кажется, звеньевой, — осторожно ощупав лежавшего, предположил Косарь. — А может, и Воронок…

Волощук пошарил шахтерку, ее не оказалось. Разорванная петля на спецовке была без пуговицы.

— Рудольский легче, — заметил он. — А Воронок, — и принялся ощупывать сползшего. — Голова сильно побита. В крови вся…

— Не лапай, — предостерег Косарь. — Еще столкнешь впотьмах.

— Что я… не соображаю?

Сверху лило ливмя. Сползший шевельнулся, точно очнулся, хотел подняться и, не удержавшись, сорвался между клетью и предохранительной сеткой. Снова донесся всплеск снизу, из зумпфа[2].

Косаря затрясло.

— Столкнул ты его…

— Еще что выдумаешь!

Щелочь капала с крыши, едко щипала глаза. Волощук все еще не мог прийти в себя.

— Спецовка на нем. И не сапоги, а ботинки.

— Если в ботинках, значит не наш. Кто же он тогда? Откуда взялся?

— Сам не пойму, — пытаясь понять, что произошло, отозвался Волощук. — Канат сорвало? Или другое что?

— С канатом клеть не удержалась бы, — возразил Косарь и, будто сообразив, что сидеть и гадать бесполезно, предложил: — Давай-ка вылезать отсюда. А то застряли, как в мышеловке…

— Вниз или вверх?

— Вниз вроде поближе будет.

Косарь пролез, высунулся в дверь, стал шарить рукой по стволу.

— Стенка… голая. Сетка…

— За ней лестница, — вздрагивая, напомнил Волощук. — Похоже, только мы с тобой и уцелели. Остальные не удержались.

— Видно так, — Косарь сердито обернулся. — Попробуй-ка ты! Не дотянусь…

Они работали в одной смене, считались дружками. Волощук — медвежеватый, неповоротливый. Спецовка четвертого роста едва влезает на покатые плечи, брезентовые штаны — в обтяжку. Косарь — быстрый, норовистый, легко схватывавший все во время спора или перебранки и умевший постоять за себя.

— Давай попробую, — высунувшись насколько было можно, Волощук стал искать трубы для откачки воды, идущие из шахты на поверхность. На лестницу не пролезть — мешает предохранительная сетка. Но спуститься при необходимости можно и по трубам.

— Ну? Дотянулся? — нетерпеливо торопил его Косарь. — Клеть прямо дыбом встала!

— Подержи-ка меня, — попросил Волощук. — А то сорвусь…

Косарь просунул руку ему под спецовку, нащупал поясной ремень.

— Давай! Не бойся!

Почувствовав поддержку, Волощук пролез дальше. Одна нога его была в клети, туловище — между нею и стенкой ствола.

— Нащупал, — с трудом дыша, наконец проговорил он. — Сейчас соображу, куда ногу упереть.

— Полезешь? — точно боясь, что он исчезнет, оставит его одного, Косарь высунулся тоже.

— Полезу.

— А я как же?

— Не бойся: перетащу и тебя.

Откуда-то сбоку хлестала вода. Временами было похоже — льет, сифонит холодный, непрекращающийся душ.

В стволе тоже было темно. Лишь далеко внизу вспыхивали огни: там, видно, повреждения не было.

Держась за раму двери, Косарь протянул руку. Ищущие его пальцы встретились с широкой ладонью Волощука — надежной, обещавшей поддержку в любой беде.

— Хватайся, — потянул тот чуть повыше. — Ну-ну, не промахнись!

Дрожа от напряжения, боясь сорваться, Косарь нащупал стылое тулово трубы, отпустил клеть. Нога сама нашла опору на скобе.

Чуть передохнув, стали спускаться. Волощук — впереди, Косарь — за ним. Трубы леденили руки; сверху поливало. Иногда скоб не было: не находя опору, ноги скользили в пустоте.

Наконец внизу показались люди. От радости Косарь угодил коленом Волощуку на плечо, весело выругался:

— У, в рот те двести пятьдесят с прицепом! Слезай скорей… закуску расхватают.

На околоствольном дворе было людно. Причудливо-тревожный свет шахтерок озарял сбежавшихся горняков, мокрый, в пятнах и подтеках бетонный свод.

Разноголосо металось:

— Клеть сорвало, что ль?

— Не клеть, а «карлик»!

— Троих выбросило…

— Троих, да четвертый сам.

— Кто да кто, ребя?

— А на-гора дали знать?..

Спасатели доставали из зумпфа погибших, раскладывали возле подземного медицинского пункта. Журов и здесь все еще будто старался остановить электровоз, предотвратить катастрофу. У Воронка были открыты глаза. Рядом с ним безжизненно стыл Рудольский.

Наконец вытащили и Пазычева. Худой, маленький, он был похож на подростка-мальчишку, и как испугался во время падения, так, сдавалось, не пришел в себя после смерти.

«Карлик» повредил проводники, крепление ствола. Спуск и подъем приостановились.

Волощук подошел, глянул на Журова и, закусив пересмягшие губы, зябко повел плечами. Спецовка была в крови.

— Выходит, это он на тебя, — догадался Косарь. — Застрял бы, — может, живой остался?

Их окружили, стали наперебой расспрашивать, почему случилась авария, как уцелели. Отведя рукой чью-то слепившую глаза надзорку, Волощук словно бы виновато объяснил:

— Мы за поручни схватились. А ребят из клети выкинуло…

— А Журов сверху, — поеживаясь отчего-то, добавил Косарь. — Еще живой был. Хрипел только.

— Видно, не судьба…

— Какая там судьба? Судьба — индейка, жизнь — копейка!

— А ты что? Хочешь подороже взять?

Спустившийся в шахту Никольчик, потрясенно уговаривал всех продолжать работу, но никто не уходил. Растерявшийся, точно оглушенный случившимся, он совершенно не соображал, что делать.

— Сейчас горный надзор спустится, составит акт. Тогда можно будет приступать к ликвидации последствий.

Все понимали: ему отвечать в первую очередь.

— «Карлик» этот давно в утиль надо было! Со дня на день откладывали…

— Техника безопасности — для всех. А начальство на нее не глядит: «План, план давайте! Любыми способами!»

Горный мастер Воротынцев был, что называется, не враг себе. Заботясь о том, чтобы показатели не ухудшались, он распорядился:

— Волощук, становись за звеньевого! Комбайну стоять не положено.

— Нас же только двое осталось, — несговорчиво напомнил Косарь. — Трудно будет.

— Дела себе в забое не найдете? — Воротынцев славился тем, что умел найти выход из любого положения. — Покрепите пока, проверьте, а я подошлю кого-нибудь. Из подсобников…

— Лады, — хмуро согласился Волощук и кивнул ошалело водившему глазами Косарю. — Пойдем отмоемся!

— Видно, и вправду не судьба, — расстегнув спецовку, тот припал к хлеставшей из-под откачки струе. — До сё руки ходуном ходят!

Каски не было. На лице, на груди темнели засохшие пятна крови.

— Руки пройдут, — сказал Волощук. — А комбайну простаивать не положено.

Кое-как приведя себя в порядок, Косарь вернулся к стволу за каской. Спасатели достали из зумпфа и ее. Даже шахтерка оказалась цела и вспыхнула, как только включили.

Погибшие всё так же лежали возле медицинского пункта, накрытые захватанным брезентом. Взглянуть на них еще раз Волощук не смог и, кривясь сам не зная отчего, поскорее прошел мимо.

— Заголосят сегодня у нас на Северном! Первый раз такое…

Косарь бестрепетно приоткрыл брезент, наклонился над Журовым.

— Неизвестно еще! По ком заголосят, а по ком и убиваться некому.

Вскоре приехал, спустился в шахту узнавший об аварии Дергасов. Вместе с ним были старший инспектор горного надзора Быструк и городской прокурор Мамаев. Работа повсеместно возобновилась. По главному стволу на-гора стали поднимать уголь, а в шахту спускать крепёж и другие материалы.

Бегло оглядев погибших, Быструк принялся мысленно составлять акт. Словно диктуя самому себе, привычно зачастил:

«Электромеханик Журов грубейшим образом нарушил правила безопасности, параграф семьсот семьдесят четвертый. Ремонтируя неисправный электровоз АК-2 не в специально оборудованном тупике, а в сугубо опасной близости от вспомогательного ствола, являлся лицом по роду службы непосредственно ответственным за соблюдение техники безопасности…»

Немолодой, обрюзгший, он давно привык оказываться правым в любом случае и, выезжая на место происшествия, всегда и непререкаемо поучал всех: если бы виновные не нарушили тот или иной параграф и не сделали то-то и то-то, ничего бы не случилось. С главным инженером шахты Дергасовым ему еще работать и работать, а Журов, Журов — другое дело: во-первых, он мертв, а во-вторых, всего лишь шахтный электромеханик, с ним можно и не считаться.

Дергасов занялся ликвидацией последствий аварии. Вспомогательный ствол следовало привести в порядок как можно скорее.

— Сколько приказов писалось, — вздохнул он со скорбно-сожалеющим видом. — Сколько во время нарядов говорилось — все равно…

Согласно кивнув головой, Быструк продолжал уже вслух:

— В действиях Журова наличествует грубейшее нарушение правил техники безопасности. Виноват и дежуривший по шахте маркшейдер Никольчик, не проследивший за тем, чтобы отогнали неисправный электровоз в ремонтный тупик и навесили двери в клети.

— Еще бы! — желчно подтвердил Мамаев. — Статья двести четырнадцатая, часть вторая определенно говорит…

Таким образом, с непосредственными виновниками было ясно. Никольчик признался без обиняков, что за все происшедшее отвечает в первую очередь.

Быструк невесело поморщился, но сразу же постарался уточнить:

— Значит, вы знали, что электровоз «АК-2» поднят на-гора, находится в двенадцати метрах от вспомогательного ствола и что Журов ремонтирует его?

— А как же, — совершенно не стараясь уклониться от ответственности, простодушно подтвердил Никольчик. — И даже сказал, чтобы отогнали его в ремонтный тупик.

— Сказали? — вмешался Мамаев. — Или дали категорическое распоряжение? Кто может это подтвердить?

Дергасову хотелось изо всех сил подсказать: «Да-да, распорядился, потребовал! Нельзя было допускать ремонт в неположенном месте, это же каждому ясно».

Но Никольчик то ли не понял его, то ли не захотел внять голосу рассудка. Скажи он так, как подсказывал Дергасов, и его бы спасли, выгородили.

— Не-ет, я только сказал, а не потребовал, — растерянно признался он. — Простить себе не могу, что в окно крикнул…

— Ну что ж, — подавляя естественное сочувствие, вынужден был согласиться Быструк. — Так и запишем. — И, обратившись к прокурору, сказал: — Сейчас я поднимусь в ствол, осмотрю, в каком состоянии клеть. А вы пока уточните, кого опросить из очевидцев?

Начальника шахты Костянику он знал не первый день и ни с ним, ни с Дергасовым портить отношения не собирался. Конечно, с техникой безопасности у них неблагополучно, но что случилось, то случилось. Следовало отметить все полагавшееся, так, чтобы по возможности обошлось без больших неприятностей для руководства.

Дергасов счел необходимым вмешаться.

— Возьмите же себя в руки, Петр Григорьевич, — мягко сказал он Никольчику. — И представьте мне объяснительную записку о том, как все произошло.

— Когда? — благодарно обернулся к нему тот. — Я действительно до сих пор сам не свой.

— Чем скорее, тем лучше. Это и для комиссии пригодится.

Покусывая губу, Мамаев принялся составлять список очевидцев.

«Во-первых, следует опросить Никольчика, — это было ясно. — Никольчик должен, так сказать, обрисовать общую картину с командной вышки. Затем — машиниста электровоза Янкова. Янков знал, почему не работал «АК-2», где стоял и тому подобное. Еще — рукоятчицу, стволового, машиниста подъема. И само собой — проходчиков: тех, кто спасся».

— Как фамилии спасшихся шахтеров? — спросил он у Дергасова. — В клети…

— Волощук и, кажется, Косарев. Из смены Рудольского.

— Придется опросить их. Все-таки: не то потерпевшие, не то очевидцы.

— Обязательно! Я бы рекомендовал опросить еще и жену Журова…

Дергасов сам не знал, как это ему пришло в голову. Но Мамаев многозначительно возразил:

— Ну… вряд ли удобно. Говорят, у них семейные дрязги…

— Она работает здесь. Вы ее как рукоятчицу опросите.

— Как рукоятчицу можно, — подумав, согласился тот. — Это совсем другое.

Нечего было и надеяться, что злополучный «карлик» удастся отремонтировать и заставить работать снова. Поглядев, как он покорежился, Дергасов приказал резать его автогеном и вынимать по частям.

«Придется просить в тресте новый, — решил он. — Наверно, не откажут теперь, занарядят!»

Самое трудное было позади. Предстояло еще сообщить о случившемся в трест — начальству и в горком партии — первому или второму секретарю.

«Мозолькевич, пожалуй, знает уже обо всем, — озабоченно предположил Дергасов. — Чего-чего, а информаторов у него хватает. О хорошем не сообщат, а чуть случись что — накляузничают!»

Он знал: управляющему трестом Мозолькевичу в конце концов лишь бы оказаться в сторонке.

«Пошумит, напустит черт те какой строгости, а все оставит как было. Только бы самому чистеньким да сухим из воды…»

У Мозолькевича, по-видимому, были гости. Взяв трубку телефона, он даже не дослушал сообщение об аварии.

— Завтра, завтра. Натворили… даже в воскресенье не отдохнешь!

Первый секретарь горкома партии Суродеев относился к Дергасову более чем сдержанно, словно всегда ждал от него чего-то вроде аварии. Дергасов охотнее обращался ко второму секретарю, Буданскому, с которым работал когда-то в строительном управлении и чувствовал себя почти на равных.

Нужно было не только доложить об аварии, а и убедить Суродеева не сообщать ничего в обком и совнархоз — под тем предлогом, что ничего особенного не произошло и можно не придавать значения случившемуся. Задумав это, Дергасов и тут решил действовать по-своему и позвонил не Суродееву, а Буданскому, чтобы в случае чего сослаться на разговор с ним.

Буданского дома не оказалось.

«Позвоню еще раз, — не собираясь отказываться от задуманного, сказал себе Дергасов. — Верно, в городе где-нибудь?» — и занялся неотложными делами.

Но что бы он ни делал, чем ни занимался — звонок Буданскому не давал покоя. Время шло: в тресте, наверно, знали об аварии, а если так, то дежурный мог сообщить о ней и Суродееву.

Убедившись еще раз, что Буданского по-прежнему нет, Дергасов подождал немного, словно собираясь с духом, и позвонил в трест. Тотчас же в трубке послышалось:

— Дежурный слушает.

Дергасов узнал, что Суродеев дома, а Буданский — уехал, и поскорее положил трубку. Похоже, Суродеев еще не знал об аварии; это немного облегчало разговор. Оставалось только найти верный тон. Самое лучшее — без нервозности, сдержанно рассказать, что случилось, заверить: необходимые меры приняты, работа продолжается, последствия вскоре будут ликвидированы, а виновные понесут наказание.

Мысленно повторив все это, Дергасов позвонил и внутренне подобрался.

— Иван Сергеич, — тревожней, чем следовало, заговорил он. — Извините, что беспокою в воскресенье…

— Ну-ну, — сдержанно повторил Суродеев, словно бы не расслышав или оставив в стороне все остальное. — Что такое?

— Беда у нас, на Соловьинке. Чрезвычайное, можно сказать, происшествие.

Суродеев ощутимо посуровел. Это чувствовалось по тому, как он выслушал все, как чуть-чуть, самую малость, помолчал.

— Аварии только не хватало!

Дергасов стал докладывать:

— Ночью вышел из строя электровоз-«карлик». Слесаря не смогли устранить неисправность, выдали его на-гора. Пока ремонтировали — сорвался в шахту…

— Жертвы есть? — перебил его Суродеев, точно надеясь, что может быть обошлось хоть без этого.

— К сожалению, есть.

— Сколько?

— Трое. Четвертый — электромеханик Журов, — объяснил Дергасов. — Ремонтировавший электровоз.

— Так почему же трое? Он — что? Остался жив?

— Нет, разбился насмерть.

Суродеев сердито задышал в трубку:

— Чего ж вы путаете? Так и говорите: четверо. Что делается для ликвидации последствий?

— Работа в шахте продолжается. Ввиду полной невозможности использовать покореженный электровоз, автогенщики режут его и вынимают по частям. Как только закончат расчистку — пустим новую клеть, и вспомогательный ствол станет работать как работал.

— Комиссия по расследованию причин аварии прибыла? Кто возглавляет?

— Старший инспектор горного надзора Быструк. Выводы обещают представить завтра.

— Ну так, — вроде бы немного смягчился Суродеев. — Помощь требуется?

— Спасибо, Иван Сергеич, — подчеркнуто поблагодарил Дергасов. — Никакой помощи пока не нужно, справимся своими силами. Единственно, о чем хотел бы попросить вас, — замялся он. — Если, конечно, согласитесь с моими соображениями…

— Ну?

— Считаю, что в область пока об аварии сообщать не стоит. Ликвидируем последствия, исправим все и в квартальном отчете упомянем. А то только подтвердим паникерские сплетни. И так наш уголь в совнархозе не в почете. А после этого…

Он знал, что в области ходили разговоры о закрытии углеградских шахт, и, подкинув это спасение Суродееву, не ошибся. В совнархозе да и в обкоме партии сообщение об аварии могло произвести самое нежелательное впечатление, и Суродеев, сразу же представив себе все, вынужденно согласился:

— М-да, пожалуй. Может, и так.

— Так. Только так, Иван Сергеич, — поспешно заверил Дергасов. — Им только дай лишний козырь!

Но Суродеев уже не слушал. Казалось, он сделал какие-то свои выводы из всего и, как обычно, не собирался тратить время на пустопорожние разговоры.

— Когда Костяника возвращается?

— Завтра-послезавтра. Если что-нибудь не задержит…

— Простить себе не могу, что отпустил, — вздохнув, признался тот. И, не обещая ничего хорошего, посулил: — А о том, что произошло, мы еще поговорим!