Гость из будущего. Том 1

Глава 21

Почти всегда отсмотр чернового материала будущего киношедевра — это некое таинство, а для главного режиссёра такая процедура вообще сродни первому юношескому свиданию с любимой девушкой. Как пройдёт первый поход в кино, о чём состоится первый разговор на свидании, каким будет первый поцелуй и что из этого со временем получится? Никто ничего не гарантирует. Поэтому смотреть отснятые плёнки обычно приглашают только избранных членов съёмочной группы. Как правило, в такой избранный круг входят: главный оператор, художник-постановщик, режиссёр монтажа, самые авторитетные актёры и собственно сам главарь всей съёмочной банды.

Но в эту пятницу поглазеть на «киношное таинство» режиссёр Леонид Быков в маленькую монтажную комнату пригласил целых пятнадцать человек. Здесь были и главный оператор с двумя ассистентами, две гримёрши, костюмерша, ассистентка Любочка, звукорежиссёр, художница-постановщица, три автора сценария, монтажёр Костик, сам Леонид Фёдорович и моя скромная персона. А вот актёры разъехались и разлетелись по разным адресам ранним утром, пока наш город спал. Кстати, дядя Йося Шурухт тоже умчался в Москву, закрывать с фирмой «Мелодия» договорные вопросы. И моя Нонна улетела тем же самолётом, чтобы готовиться к отчётному спектаклю.

— Здесь не курят! — рявкнул я на трёх авторов сценария, пока Костик заряжал первую плёнку. — А то в угол поставлю.

— Н-да, — крякнул кто-то из сценаристов, — развёл ты, Лёня, у себя либерализм.

— Феллини правильно говорит, нечего здесь курить, — поддержала меня художница Маневич-Каплан. — И так дышать нечем.

— Хватит ругаться, — шикнул на всех Леонид Быков, — давайте смотреть кино.

Костик нажал кнопку, затрещал механизм монтажного агрегата и на экране наш главный герой Зайчик в замедленном темпе в полный рост пошагал по аллее слева на право. Мы эту сцену специально сняли в режиме — 32 кадра в секунду, а теперь прокручивали в 24 кадра, из-за чего движения были медленными и плавными. Камера катилась по рельсам параллельно главному герою, и поэтому по переднему плану мелькали цветочки, заботливо высаженные вдоль аллеи сотрудниками киностудии. И это был первый кадроплан вчерашней героической съёмки.

Затем Зайчик появился уже фронтально. Он так же медленно наступал на камеру, которая от него постепенно отъезжала. Здесь крупность была средняя, главного героя снимали примерно по колено, и на лице Леонида Быкова играла немного ненормальная и сумасшедшая улыбка. Ведь по сюжету наш Зайчик узнал, что ему осталось жить гораздо больше двух дней. А после, собравшийся в монтажке народ, увидел, как главный герой так же идёт на камеру, но снят он крупно — по грудь. Такую крупность в Голливуде ещё называют «два си», что в простонародье значит две сиси.

И всё это действие было запечатлено без звука. По моей задумке, когда этот эпизод будет смонтирован, здесь зазвучит закадровая чарующая инструментальная мелодия «Любовь настала». И вдруг на следующем кадроплане появилась фигура Нонны Новосядловой, которая играла актрису Наташу. Нонна стояла неподвижно, камера на тележке на неё наезжала, а ветер из-за рапидной съёмки медленно и кинематографично колыхал светло-русые волосы девушки.

В этом месте три автора сценария дружно заёрзали на стульях. Мужчины, наверное, ожидали, что сейчас должна начать бегать по рельсам маленькая весёлая девочка, а тут взрослая девушка в модных белых брючках. Но то, что произошло дальше, сценаристов потрясло ещё сильнее. Зайчик и Наташа на общем плане встретились, взялись за руки, и когда камера сняла главных героев крупным планом, два профиля друг напротив друга, то Нонна неожиданно запела. И сценаристы разом вздрогнули.

Дальнейшая съёмка велась не в рапиде, а со стандартной скоростью в 24 кадра, и на этих кадрах уже присутствовал звук, записанный с площадки, на которой в реальности надрывался магнитофон. А Нонна, стараясь попасть в свою же фонограмму, скорее открывала рот, чем пела:

В самый жаркий день,

В самый сильный дождь,

В самый белый снег,

Рядом идешь.

На этих словах камера, установленная на кинокране, медленно отъехала вверх. И на открывшейся панораме не было ни девочки, ни рельсов, ни несущегося безжалостного поезда. Вместо сбежавшей электрички, на алле танцевали твист все главные актёры кинокомедии, а так же актёры второго плана из массовки, а вокруг прыгали дети из танцевального кружка. На детей, кстати, орала их руководительница, которая осталась за кадром. Она требовала, чтобы её подопечные улыбались и прыгали, словно танцуют в последний раз. «Симонова, ты куда смотришь? Кто за тебя будет улыбаться? Петров, кто так танцует? Я тебе уши оборву! Семёнова, кто так прыгает?» — все эти ободряющие слова долетали до нас сквозь фонограмму.

Ты со мной дели

Каждый день земли,

Потому что я —

Песенка твоя.

Ла-ла-ла…

— Ну, с меня хватит! — рявкнул один из сценаристов. — Остановите это безобразие!

— Где девочка⁈ — заголосил второй автор сценария, когда монтажёр Костик остановил плёнку. — Где локомотив? Что за ерунду вы наснимали?

— И где моя песня? — не так громко возмутился автор песни «Гаснут на песке волны без следа». — В финале должна звучать музыка из моей песни.

— А мне, б… нравится! — громко сматерился главный оператор Василич. — Там дальше радуга попадёт в кадр над танцующим народом. Что не говорите, а я — гений.

— Спокойно, товарищи творцы, — сказал я спокойным голосом и встал с места. — Отвечаю строго по пунктам: «Локомотив» играет против ЦСКА в хоккей, девочек в кадре целых шесть человек, а песни довольно одной, чтоб только о счастье в ней пелось. Извини, старик, в следующий раз вставим про волны без следа.

— Мы будем жаловаться! — продолжил возмущаться первый сценарист. — Мы так этого дела не оставим! Пошли к Илье Николаевичу!

— А я жаловаться не советую, — пробурчал я, перекрыв своим телом дверь из монтажной комнаты.

— Драться будешь? — уже не так уверено произнёс главный сценарист «Зайчика». — Только тут тебе не улица. Знаем, как ты хулиганов поломал, наслышаны. Но сейчас этот номер не пройдёт.

— Спокойно, ломать никого не собираюсь, — я криво усмехнулся, представив какие слухи обо мне гуляют по студии. — Я предлагаю взять в руки калькулятор и посчитать денежки. Вы, как авторы сценария, кроме гонорара получите роялти с проката. А с новыми песнями, с новой рекламной компанией, 40 миллионов зрителей — это минимум, что соберёт в кинотеатрах наш фильм. Неплохо получить по 4 тысячи на брата, когда средняя зарплата по стране 150 рублей?

На этих словах тяжело вздохнули две гримёрши, костюмерша и ассистентка Любочка. Недовольно засопели и авторы сценария.

— Знаете, а что-то такое в новом финале есть, — пошёл на попятную Ким Рыжов, автор слов песни «Гаснут на песке волны без следа». — И кстати, песня ничего, бодренькая, такие мотивчики нашему народу нравятся.

— Ладно, делайте что хотите, — поддакнул второй сценарист кинокомедии.

— Приятно иметь дело с умными людьми, — улыбнулся я, открыв перед сценаристами дверь в коридор.

После обеда боевой азарт отсматривать рабочий материал резко пошёл на убыль. И хоть кадры сделанные оператором Ивановым радовали своим художественным наполнением и артистическим содержанием, но почти у всех зрителей нашлись свои неотложные дела. Поэтому в монтажной комнате кроме монтажёра Костика остались лишь я и главный режиссёр Леонид Фёдорович Быков. На экране мелькали сцены из эпизода, который был снят без моего участия. Шёл большой видеоряд, где главный герой Зайчик выходит на сцену, переодевшись в барина-охотника, и после поцелуя с Наташей забывает слова пьесы. Он начинает читать «Евгения Онегина», вспоминает стихи Сергея Есенина, мелит отсебятину.

— Как тебе, смешно? — улыбнулся Быков.

— Смешно, — кивнул я, — но эпизод должен быть в два раза сокращён.

— Не понял? — удивился главный режиссёр. — Ведь смешно же?

— Для меня — да, для человека, который служит в театре, которому эта тема близка, тоже будет смешно, — сказал я и, встав с места, прошёлся по продолговатому помещению, так как от долго сидения на месте затекли ноги. — А вот для тракториста, для швеи-мотористки, для рабочего-сталевара всё это не очень весело. И потом эпизод с этим спектаклем идёт ближе к концу кинокомедии, где темпоритм провисать категорически не имеет права. А здесь почти пять минут экранного времени. Кошмар!

— То есть ты предлагаешь заполнить «Зайчика» твоими песнями? — разозлился Леонид Фёдорович.

— Обязательно! — произнёс я по слогам. — Как вы считаете, что наш народ будет смотреть через тридцать лет перед подготовкой к Новому году и последующим праздникам?

— И что же? — подозрительно покосился на меня Быков.

— Старые проверенные фильмы, в которых много шуток и песен, чтобы вспомнить своё детство и молодость. Вот представьте: люди сидят на кухне, режут салат оливье, а боковым зрением они наслаждаются нашим «Зайчиком», или вообще слушают одни песни, которые поднимают праздничное настроение. Поэтому кино непременно должно быть с первоклассным песенным материалом, как «Карнавальная ночь»: «Пять минут, пять минут, выпил и тебе зер гут».

— А какие после Нового года будут праздники? — вдруг заинтересовался монтажёр Костик.

— Какие? — удивился я. — Православное Рождество и Старый Новый год. Все эти праздничные даты в будущем объединят в одни большие каникулы. Теперь понимаете, сколько раз за четырнадцать календарных дней прокрутят по разным каналам нашего «Зайца»?

— Рождество — это церковный праздник, — недовольно проворчал Леонид Быков. — И вообще, откуда у тебя такие сведения о будущем?

— Логика, — буркнул я, мысленно обозвав себя болтуном. — В 1980 году у нас ведь наступит коммунизм, правильно? А коммунизм — это когда работаешь меньше, а получаешь больше.

— Хотелось бы, — пролепетал монтажёр, открыв от удивления рот.

— Сделал на копейку, пришёл в магазин купил на рубль, — продолжил я фонтанировать идеями. — Заработал на «Запорожец», а катаешься на «Мерседесе». Поэтому, чтобы народ ещё сильнее почувствовал заботу правительства, в будущем к Новому году пристыкуют Рождество и Старый Новый год. Две недели непрекращающегося праздника живота, когда протаптывается одна единственная дорожка — от телевизора к холодильнику и обратно. У кого, конечно, деньги заведутся, те поедут отдыхать на лучшие курорты мира. Но таких будет немного.

— Какие деньги, когда коммунизм? — опять заворчал Леонид Фёдорович.

— Я хотел сказать, у кого будет нужный партбилет, — замялся я, — и кто заимеет хорошую партийную характеристику, тот отдохнет с размахом. А остальные, которые беспартийные и несознательные, дома будут перевоспитываться. Давайте работать дальше.

— Пожди, это дело надо как-то перекурить, — пробормотал Быков, вытащив из пиджака пачку сигарет. — Значит, в будущем всё будет хорошо? Много выходных дней? Товары, какие хочешь на прилавке?

— Точно, — кивнул я, — товаров на прилавке будет настоящий завал и все импортные. А не захочешь вкалывать за копейки, тогда иди гуляй, отдыхай хоть целый год, хоть два. Никто тебе и слова не скажет, что ты — тунеядец.

— Здорово, — обрадовался монтажёр Костик, — уже сейчас хочу в будущее.

— Ты, старик, пока в будущее не рвись, наслаждайся настоящим, — хохотнул я и тут же взмолился, — товарищи дорогие, давайте уже работать, а то мне ещё в Москву надо позвонить.

— Нонне? — улыбнулся Леонид Фёдорович, дымя сигаретой.

— Не могу вызвонить актёра для короткометражки, — признался я. — А с Нонной у меня созвон ровно в 22.00.

— Кстати-кстати, о короткометражке, — задумчиво протянул главный режиссёр, — давай сходим в кафе минут на десять, расскажешь, что ты там уже сочинил. Костя, ты тоже пока отдыхай. Приду, продолжим отсмотр.

Леонид Фёдорович встал с кресла и, кивнув головой, предложил мне следовать за ним. Однако когда мы оказались на лестнице, Быков вдруг вспомнил, что надо проконтролировать то, как идёт процесс сборки декораций в первом павильоне. Там должны были к следующему четвергу сварганить квартиру Зайчика и кабинет доктора психиатра. Затем квартира Зайчика под строгим присмотром художника-постановщика должна была быстро превратиться в квартиру Наташи, а кабинет доктора в кабинет бюрократа Шабашникова. И всё это было хорошо и замечательно, но за рабочими-монтажниками требовался постоянный глаз да глаз, чтобы они лишнюю стену не пришпандорили и не забыли врезать окна, как это указано на чертеже, а не на уровне бедра.

— Что ты там начал говорить? — снова спросил меня Леонид Быков, когда мы спускались на первый этаж.

— Начало фильма такое, — ответил я. — По тюремному коридору конвоир ведёт в камеру вора-неудачника Федю Косого. Федя говорит: «Чё толкаешься? Я говорю, чё толкаешься-то?». Конвоир: «Давай-давай». Федя: «Чё давать-то? Я тебе не автомат с газировкой. Вот сунь в него три копейки, тогда и требуй». Конвоир: «Топай-топай, в камере будешь разговаривать». Федя: «Вообще ничего говорить не буду. Ты о презумпции невиновности слышал? А я слышал!». Конвоир: «Заходи-заходи, как и обещал, двухместный номер со всеми удобствами». Федя: «Чё сюда что ли? В клетку? Ну, вы даёте. Да я только неделю назад как из 'санатория» выписался. Совсем у вас нет к простым гражданам никакого сострадания. Я в следующий раз жаловаться буду. Понял меня?«. Конвоир: 'Отдыхай-отдыхай, набирайся сил перед дальней дорогой в казённый дом».

— Хи-хи, — захихикал Быков, — он в следующий раз будет жаловаться, ха-ха. Забавненько. А когда появляется мой персонаж?

— В самом конце фильма, — буркнул я. — Федя Косой в камере рассказывает другому заключённому, как его сцапали. А взяли его в ресторане, где он отдыхал с красивой девушкой. Вы, переодетые в официанта, приносите Феде счёт, на котором написана цифра 144.

— 144 рубля? — удивился Леонид Фёдорович.

— Вот так же удивится и Федя Косой: «Это откуда такие цены взялись, дядя? Что это за цифры такие подозрительные?». А вы отвечаете: «144, молодой человек, это статья УК РСФСР». И тут же красивая девушка показывает Феде корочки и говорит: «Вы обвиняетесь в краже вещей гражданки Никаноровой». Федя Косой вскакивает, вы ему заламываете руку и шепчете на ухо: «Спокойно, гражданин Косой, здесь кругом наши люди». Затем вы киваете головой музыкантам из ресторана, и они поют песню: «Наша служба и опасна и трудна».

— Спокойно, гражданин Косой, здесь кругом наши люди! — резко вскрикнул Быков и изобразил, как он заломит руку. — Кстати, а что это за песня о службе.

— А это новый гмин советской милиции, кхе-кхе, — прокашлялся я и запел:

Наша служба и опасна, и трудна,

И на первый взгляд как будто невидна.

Если кто-то кое-где у нас порой

Честно жить не хочет,

Значит с ними нам вести незримый бой —

Так назначено судьбой для нас с тобой:

Служба — Дни и ночи…

— В общем, там ещё много слов, — сказал я, и мы вошли в первый съёмочный павильон, где строители-монтажники только-только начали выгружать доски из машины, и работы у них было непочатый край.

— Хорошая песня. Но я не понял, как Федя Косой оказался в ресторане с сотрудницей милиции? — спросил Леонид Быков.

— Сотрудница милиции, переодетая в гражданское платье, пришла в комиссионный магазин со списком украденных вещей. А вор Косой пришёл в ту же комиссионку, чтобы толкнуть эти вещи. Милиционерша, которую будет играть красавица Нонна, спрашивает у Феди: «Шубка есть? Серьги есть? Браслетик есть?». Федя говорит, что да. Тогда Нонна отдаёт список украденных вещей Феде и говорит ему, чтобы тот всё это аккуратно сложил и принёс в ресторан, где они вместе отметят с шампанским процесс купли и продажи.

— Ха-ха, — хохотнул Быков, — получается короткометражка про самого тупого преступника в мире? Так не бывает.

— Ради красивых женщин мужики и не такие глупости совершали, — отмахнулся я. — Кстати, это и будет названием фильма: «Так не бывает».

— Любопытно, — крякнул Леонид Фёдорович. — А кто тебе сыграет самого глупого вора?

— В мире есть только один актёр, который потянет такой неординарный образ — это Савелий Крамаров, хулиган Вовка Пимен из кинофильма «Друг мой, Колька!».

— Хороший выбор, — кивнул Быков. — Ладно, иди вызванивай своего Федю Косого, а я подумаю, как тебе помочь снять этот короткий метр. Надо в среду всю нашу бригаду припахать: оператора, звукаря, осветителей и техников. Делать, так делать по высшему разряду. Но когда тебе дадут снимать большое кино, с тебя роль. Понял?

— Считайте, что вы уже сниметесь, — сказал я, пожав руку Леониду Фёдоровичу.

Будущий кумир миллионов советских любителей кино, Савелий Крамаров, который только начинал набирать всесоюзную популярность жил в обычной московской коммунальной квартире на улице 2-ой Хуторской, дом 22. И в картотеке киностудии «Ленфильм» мне удалось заполучить телефон его места жительства. По нужному номеру я позвонил около семи раз, однако трубку брал кто угодно, но не Савелий Викторович. И я так замучил соседей Крамарова, что один нетрезвый голос даже послал меня на икс, игрек и «и краткую». «А если я сейчас приеду и случайно сломаю вместе с дверью и чью-то челюсть?» — прошипел я. В ответ же трубку вновь бросили на рычаг и послышались обычные короткие гудки. Наконец, около шести часов вечера мне ответил знакомый по тембру и интонациям голос Савелия Крамарова:

— Слушаю?

— Хэлло, с вами говорить кинокомпаний «20-й век Фокс», — сказал я с сильным американским акцентом.

— Вовка, ты, что ли прикалываешься? Ха-ха, — захохотал на том конце провода Крамаров.

— С вами есть говорить, а не прикалывать, директор Стэнли Кубрик, — ответил я, подмигнув ассистентке Любочке, которая в нашем кабинете пила кофе и чуть-чуть не прыснула от смеха. — У меня есть хороший новость. Вас, Савелий, выбрать для роль Джеймс Бонд, агентик ноль, ноль, восемь. Но есть один условий.

— Да хватит заливать! — рявкнул Савелий Крамаров в трубку. — Кто со мной говорит?

— Я второй раз повторять! Я есть Стэнли Кубрик — директор фильма «Спартак»! — я тоже крикнул. — Я немного знать русский, у меня родной бабуська из Одесса.

— Бабушка — одесситка? — тут же присмирел московский актёр.

— Ес-ес, — улыбнулся я. — Одесса — мамулька, Ростов — папулька.

— Ну, допустим, — пролепетал Крамаров. — Какой же из меня Джеймс Бонд? Вы хоть фотографию мою видели?

— Ес-ес, я смотреть ваш кино «Любовь и голубицы».

— «Прощайте, голуби», — поправил он меня с той стороны провода.

— Ес-ес, «Прости, голубка». Теперь внимательно запоминать, что я сказываю. Вам нужно прилетать в город Ленинград и там будут вам делать одну кинопробку.

— Кинопробу что ли?

— Ес-ес, всего один маленький пробирка, — я прикрыл рукой трубку, чтобы немного поржать, после чего продолжил, — завтра я вам присылать телеграмм, в ней быть дробный инструктор.

— Инструкция что ли? — спроси Крамаров. — Только зря всё это, меня из СССР не выпустят. У меня родители… кхе, в общем спасибо, но я вынужден отказаться.

— Как? — чуть не раскололся я. — Как вас понимайте? Господин Крущёв уже подписать все бумага. Ожидайте телеграмма. Ауфидерзейн, эээ, гуд бай.

— Гуд бай, — пробурчал с той стороны Савелий Крамаров.

Я же положил трубку и пять минут ржал как ненормальный.

— И зачем ты разыграл ни в чём неповинного человека? — покачала головой ассистентка Любочка.

— Затем чтобы актёр Крамаров, который мне нужен позарез, никуда от меня не делся. Он в этом году снимается сразу в нескольких кинокартинах и мной, начинающим режиссёром, может легко пренебречь. А так, вот он у меня где, — я сжал свой мощный кулак.

И вдруг в дверь нашего кабинет кто-то постучал, после чего в помещение вошёл мой армейский друг Генка Петров. Он работал осветителем у режиссёра Розанцева на фильме «Государственный преступник» и мы, пересекаясь в коридорах «Ленфильма», постоянно говорили друг другу, что неплохо бы посидеть и поболтать. Но время для армейского дружка как-то всё не находилось. Столько разных забот свалилось на мою бедную голову, что перед Геннадием я чувствовал небольшую вину.

— Здравствуй, Люба, — кивнул он нашей ассистентке и тут же пожал мою руку. — Привет, Феллини.

— Привет. Что-то случилось? — спросил я, почувствовав, что у парня какие-то проблемы.

— Помощь твоя нужна и желательно прямо сейчас, — пролепетал Генка.

— У нас ведь сегодня пятница? — спросил я у Любы.

— Да, — кивнула девушка.

— А в пятницу во второй половине дня у меня по расписанию подвиг, — я хлопнул Геннадия по плечу. — Рассказывай, дружище, что стряслось?