Гость из будущего. Том 1

Глава 22

Проблема, с которой столкнулся мой армейский друг Геннадий, была стара как мир, и имя у неё имелось ёмкое и короткое — гопники. Как это не прискорбно сознавать гопники, лихие людишки, шпана, хулиганы и уголовники были во все времена, начиная от царя Гороха и заканчивая генсеками и президентами. И воровство, вымогательство, грабёж, насилие происходили подчас не потому, что есть нечего или жизнь вокруг не та, а из-за глубинной человеческой природы, которая несовершенна и до сих пор полна загадок.

Случалось такое, что гопников перевоспитывала сама жизнь? Да сплошь и рядом. Допустим, собралась кодла для вылазки в чужой район, чтобы других посмотреть и себя показать, а тут раз и внезапный перелом челюсти, нескольких рёбер и сломанный нос. И на следующий день в голове гопника происходит неизбежная работа ума. В черепной коробке появляются разные странные мысли: кто виноват, что делать, а меня-то за что? А потом глядишь, и через каких-то два или три года вместо обычного уличного мерзавца государство вдруг получает передовика производства, каменщика или слесаря высшего разряда. Ибо сложна человеческая натура.

— Рассказывай, — пробурчал я, когда мы с Генкой шагали в сторону Сытного рынка.

— Да особенно и нечего рассказывать, — промямлил мой друг, — две недели назад познакомился я с хорошенькой девушкой. В кино сходили, в кафе посидели. На киностудии я для неё экскурсию устроил. Она с мамой и младшим братишкой живёт там, за рынком.

— Ближе к делу, — проворчал я.

— Не было у нас с ней ничего такого, — смутился он. — Так, целовались несколько раз.

— А меня не эти подробности интересуют, — прорычал я, когда мы поравнялись с прилавками местного рыночка, где бойка шла торговля овощами и почему-то цветами.

— В общем, так, — опять замямлил Генка. — К её младшему брату, который учится в школе напротив нашей общаги, на Мира 4, прицепились местные хулиганы. Каждый день парня поколачивают и трясут с него деньги. Сам понимаешь, милиция такой мелочёвкой заниматься не будет. Участковый один раз с хулиганами провёл беседу, да всё без толку.

— Ну, правильно, хулиганы ведь пока никого не прирезали, что с них взять с невинных шалунов? — кивнул я. — А заступится за паренька некому, так?

— Да, — тяжело вздохнул мой друг. — Только у меня к тебе большая просьба — ты, пожалуйста, никого не убей. Тогда ведь уже нас посадят.

— Логично, — согласился я.

И тут нам помахала рукой какая-то невысокая девушка, чем-то смутно похожая на актрису Надежду Румянцеву. Я рассмотрел короткие русые волосы, большие серые глаза, цветастое платье в форме колокола и чёрные туфельки на невысоком каблуке. Никаких других отличительных особенностей у подруги Геннадия замечено не было. Кстати, в этих старомодных колоколах сейчас ходили почти все молоденькие барышни Ленинграда. Однако я всегда больше примечал наряды, которые подчёркивали женскую фигуру, а не придавали ей лишний объём.

— Это Лида, студентка медицинского института, — шепнул мой армейский дружок, когда мы перешли улицу и девушка, протянув мне руку, представилась сама:

— Лида.

— Феллини, — пробурчал я, аккуратно пожав изящную ладонь. — Учитесь в институте имени академика Павлова?

— Да, — опешила девушка.

— Йод, бинты, обезболивающие препараты с собой захватили? — поинтересовался я.

— Это зачем? — Лида подозрительно покосилась на Генку.

— Затем, что с каждым индивидуумом нужно всегда разговаривать на понятном ему языке, иначе получится пустая трата времени, — ухмыльнулся я. — И насколько я знаю подобную публику, воспринимает она только язык силы. Нос сломаешь, сразу зауважают. Выбьешь ещё пару зубов — тут же начнут прислушиваться.

— Феллини шутит, — пролепетал мой друг.

— Мне шутить некогда, мне сценарий надо до ума доводить, — буркнул я. — Показывай, Лида, где ваши гопники проводят свой досуг.

— Там за гаражом у них столик, и они там в карты играют, — неуверенно махнула рукой в сторону двора подруга моего товарища. — Послушайте, может быть, мы как-нибудь обойдёмся без драки?

— Если им лет по 13 — 14, то ограничимся парой оттянутых ушей, — улыбнулся я и, кивнув девушке, произнёс, — пошли.

После чего я решительно пошагал к нужному нам гаражу. Генка и Лида тут же посеменили следом. И вдруг Генкина барышня заявила, что невинным хулиганам-ребятишкам по 17 — 18 лет.

— А этот их главарь, кажется Калёный, недавно отсидел в тюрьме для малолетних преступников, — добавила она. — Его даже мужчины боятся.

— Значит «оттрубил по малолетке», — пробормотал я себе под нос и решил, что перевоспитывать подобную человеческую особь бессмысленно, в лучшем случае парень умрёт в рассвете лет от какого-нибудь туберкулёза, подхваченного в тюрьме, или получит заточку в бок на бандитских разборках.

— Феллини, — неожиданно попытался меня остановить Геннадий, но было поздно, так как я мысленно уже настроился на хорошую драку.

За несколько секунд я преодолел с десяток метров до гаража, заскочил в проём между каким-то кирпичным строением и увидел всю шайку-лейку в полном составе. Пятеро старых знакомых хулиганов сидели на деревянных пеньках и раскладывали картишки на столе, сделанном из ящиков из-под стеклотары. Ещё на самопальной столешнице была бережно расстелена свежая газетка, а рядом стояла початая бутылка «Агдама». Кто из гопников Калёный, я догадался сразу, узнав хулигана, который несколько дней назад тыкал в меня заточкой. Кстати, он меня тоже признал.

— Что, суки, не ждали? — рявкнул я и прямым ударом с ноги врезал ближайшему ко мне малолетнему бандиту.

А так как этот недотёпа сидел на пне, то падая, он снёс своим телом самодельный стол и разлил бутылку дешёвого советского портвейна. Дальнейшие же события развивались не менее стремительно. Потому что пока враг не опомнился, его следует бить жёстко, быстро и безжалостно, но не выход за рамки закона. Второй гопник, кстати, тоже удостоился от меня удара ногой в грудь. И также временно выбыл из схватки.

Однако Калёный, который сидел на противоположной стороне стола, не растерялся, он тут же вскочил и выхватил из кармана нож, сказалась лагерная закалка. Зато двое других пареньков, видя, что дело приобретает слишком крутой оборот, бросились наутёк. «Двое лежат, двое бегут, один пока ещё стоит», — мысленно отсчитал я про себя и, схватив самодельный стол, запустил его в Калёного, целя, прежде всего, в нож.

Хулиган как-то неудачно дернулся, и лезвие его ножа вошло в столешницу. Из-за чего на мой резкий прыжок навстречу гопник среагировать не успел. А когда я вышел на расстояние удара, быстрая двоечка в голову выбила из Калёного любое желание к сопротивлению. Кстати, рухнув на задницу, хулиган потерял и своё холодное оружие — единственный козырь в драке.

— Ты чё к нам привязался⁈ — заголосил он, размазывая кровавые сопли. — Мы сидим здесь никого не трогаем. Захотел пятнадцать суток? У меня свидетели есть, да, пацаны?

— Лида, сколько этот мудак выбил денег из твоего младшего брата? — спросил я у девушки, которая вместе с Генкой появилась за моей спиной.

— Десть рублей и ещё рубашку порвал, гад, — прошипела девчонка.

— Ничего не докажете, кто это видел-то, ха-ха? — криво усмехнулся Калёный.

И я мгновенно пробил пяткой в колено гопника. А так как у моих ботиночек имелся хороший каблук, то временная хромота хулигану была обеспечена.

— Сукаааа! — заорал он.

— Рот закрой, чертило, пока я тебя сам с ноги не заткнул, — прошипел я. — Люди пришли с работы, устали, хотят дома отдохнуть, а ты шумишь, нарушаешь общественный порядок. Гони, сучонок, пятнадцать рублей.

Калёный криво усмехнулся, глазки гопника тревожно забегали, до скудных мозговых извилин дошло, что я на многое способен, поэтому мятые денежные купюры из внутреннего кармана пиджака появились через пару секунд. Я быстро отсчитал требуемую сумму, а остальные деньги швырнул прямо в рожу гопнику, после чего добавил:

— Если мне ещё раз пожалуются на твоё поведение, не отвечающее кодексу строителя коммунизма, то я тебя, козла, поставлю в тазик, залью ноги цементом и брошу в Неву. И вас двоих гавриков это тоже касается. — В доказательство напоследок одному из гопников я отвесил смачный пендель.

— Я же говорю, что с каждым индивидуумом нужно всегда общаться на понятном ему языке, — сказал я, когда мы покинули этот укромный уголок воровской романтики.

— Мальчики, — вдруг запричитала Лида, — я даже не знаю, как вас и благодарить. Давайте я вас хоть чаем напою. Ведь эти хулиганы весь двор уже замучили.

— Можно и чаю, — крякнул мой друг. — Хотя я на чай сегодня не наработал.

Генка очень подозрительно покосился в мою сторону, хотел что-то спросить, но передумал. Наверно, в какой-то момент он догадался, что перед ним стоит не тот самый армейский дружок, с которым он нёс службу и отхватывал «звездюлей» от товарищей старослужащих. Геннадий явно что-то заподозрил, но при своей девушке с расспросами не полез.

— Мне бы руки помыть, — улыбнулся я, показав кровь на кулаках.

— Вот и замечательно, — обрадовалась она.

Надо сказать, что подруга Генки жила далеко не в царских платах. В комнате, размером с мою жилплощадь, Лида ютилась с младшим братом и матерью. Кстати, когда мы появились, её братишка пятиклассник сидел с книгой в руках и что-то увлечённо читал. Под левым глазом паренька сиял свеженький бланш. И вид у мальчишки был такой затюканный и задохлый, что если ему в ближайшие годы не заняться спортом, то отгребать от разного хулиганья придётся всю оставшуюся жизнь.

— Привет, ковбой, что читаешь? — улыбнулся я, пока Лида и Генка пошли ставить чайник.

— Собака Баскервилей, — пискнул он. — У нас есть полное собрание сочинений Артур Конан Дойля.

— Ого, — присвистнул я, рассматривая книги на полке, — Фенимор Купер, Стендаль. Хорошо живёте.

— Не жалуюсь, — буркнул мальчишка.

— И на синяк под глазом тоже не жалуешься?

— Я упал, — обиделся он.

— Книги — это хорошо, это полезно для интеллектуального развития, — сказал я, выглянув в окно. — А ты знаешь, что древнегреческий философ Сократ, кроме того, что был неглупым малым, прекрасно дрался на кулаках?

— Ну и что?

— А то, что он вывел правило «трёх да». Вот смотри, — я повернулся к пареньку и спросил, — ты согласен с тем, что девочек надо защищать?

— Да.

— Ты не будешь спорить с тем, что хулиганство — это зло?

— Не буду, — пискнул паренёк.

— А согласен ли ты с тем, что когда подрастёшь, девочек от хулиганов должен защищать именно ты?

— В принципе согласен, — понуро ответил мальчик.

— Молодец, — улыбнулся я.

И тут дверь в комнату отварилась и, кроме чайника с кипятком и заварника с чаем, Лида к столу принесла ватрушки с картошкой. Из-за спины девушки выглянул Генка, который показал в руках бутылку сухого вина «Алиготе». А за Геннадием в помещение вошли ещё две юные барышни, примерно двадцати лет отроду.

— Познакомься, Феллини, это мои подруги: Валя и Таня, — смущённо пробормотала Лида.

— Очень приятно, — кивнул я, догадавшись, откуда к чаю внезапно материализовались ватрушки и вино.

— А почему — Феллини? — захохотала высокая и худощавая Татьяна, буквально влетев комнату.

— Он мой незаконнорождённый отец, — хмыкнул я.

Тем же вечером, ровно к 22 часам по Москве я вернулся на «Ленфильм». Жизнь к этому времени всё ещё бурлила в кафе и в разных кабинетах киностудии. Ибо творческая мысль нашего киношного бомонда не знала покоя ни утром, ни днём, ни вечером. Особенно бойко творчество выплёскивалось наружу под хорошую закуску, в хорошей компании и под хорошие напитки.

Мне, кстати, тоже предлагали у Лиды и напитки, и закуску, и само собой компанию. Но моё сердце влюблённого джигита требовало совсем иных впечатлений и переживаний. «Облико морале руссо туристо, он не гуляй на стороне и не пей по триста», — бурчал я себе под нос, когда спешил к телефону, чтобы позвонить в Москву и услышать голос красавицы Нонны Новосядловой.

Однако в коммунальной квартире, куда я первым делом дозвонился, актрисы не оказалось. Следовательно, на выбор мне оставалось два пути: либо срочно хватать кинжал и лететь в Москву, либо позвонить на вахту в училище имени Щукина. Так как театральные творческие искания мало чем отличались от киношных, и так же могли затянуться до глубокой ночи.

— Алло, — наконец услышал я родной голос из Щукинского училища. — Что уже ревнуешь? Хи-хи, — захихикала Нонна.

— Да, — буркнул я, — вот взял в библиотеке «Отелло» перечитываю сцену удушения Дездемоны, и ты знаешь, сразу как-то стало спокойней на душе. Вот послушай, о чём нам пишет Шекспир: «Кому неверная ты отдала сопливый мой платок? Убью, коли узнаю, что спрятан он в лоток!». Ха-ха.

— А дальше? — в трубке послышался раскатистый смех Нонны. — Что отвечает Дездемона?

— Нет-нет, Отелло, это клевета! Я твой платок в химчистку отдала, — заговорил я тонким голоском от лица Дездемоны и тут же продолжил голосом Отелло, — Ты лжёшь неверная? — И снова я перешёл на Дездемону. — Спроси хоть у кота!

— Хи-хи-хи, я надеюсь, в этом варианте Шекспира всё закончилось хорошо?

— Да, кот не пострадал, — захохотал я. — А теперь послушай меня внимательно. Завтра я закажу на вторник авиабилеты до Ленинграда, на вечерний рейс. И с тобой из Москвы полетит ещё один человек.

— Не поняла? — голос Нонны мгновенно изменился. — Ты ещё кого-то собрался пробовать на мою роль?

— Да, то есть, нет. Это не то о чём ты подумала, — затараторил я. — С тобой из Москвы полетит актёр Савелий Крамаров.

— Ладно, допустим.

— Крамаров уверен в том, что летит на кинопробы для участия в фильме про Джеймса Бонда, — хихикнул я. — Я позвонил ему от имени американского кинорежиссёра Стэнли Кубрика.

— И ты хочешь, чтобы я ему ещё больше навешала на уши лапши? — голос актрисы вновь стал игривым.

— Вот-вот, — пролепетал я, так как неожиданно в кабинет нашей киногруппы ввалились два сцепленных друг с другом тела, одно принадлежало ассистентке Любочке, а второе одному из ассистентов главного оператора.

Молодые люди так были увлечены репетицией пьесы «Ромео и Джульетта», что на меня не обратили никакого внимания. Более того они, в таком положении немного потоптавшись на пороге, медленно переместились на диван, улеглись и продолжили бессовестно целоваться.

— Что у тебя случилось? — спросила Нонна.

— Мне кажется, у нас в кабинете батарею прорвало, — пробурчал я.

— Ой! — пискнула актриса из Москвы. — Меня зовут на прогон!

— Тогда целуемся на счёт три и завтра созваниваемся в то же время, — сказал я и, отсчитав до трёх, чмокнул трубку телефона, после чего повесил её на рычаг. — Товарищи, — обратился я к целующимся коллегам, — очень вас прошу, когда бурлят гормоны, не забывайте о технике сексуальной безопасности.

— Что? — вдруг отстранилась от своего пылкого поклонника Любочка. — Феллини, это ты?

— Нет, это тень моего отца, — хмыкнул я, покинув кабинет.

Воскресное утро 14 июня 1964 года выдалось без единого облачка на небе. И солнце светило так ярко, что на какой-то миг я почувствовал, что нахожусь в Калифорнии, в легендарной Мекке мирового кино — Голливуде. К сожалению, на этом для меня безоблачность на горизонте заканчивалась. Ибо мои личные финансовые накопления таяли, словно кусок сливочного масла на горячей сковородке. За авиабилеты я заплатил из своего кармана, за два номера в гостинице опять выложил собственные деньги, вот и сегодня на киностудии вновь пришлось раскошелиться.

Дело в том, что для моей короткометражки требовалась оригинальная музыка. Поэтому рано утром на «Ленфильм» я вызвал Эдуарда Хиля и его музыкальную группу. Парней я по-тихому провёл в студию озвучания, где и отслюнявил 25 рублей звукорежиссёру Алексею. Во-первых, звукарь работал во внеурочный день, а во-вторых, за отдельный гонорар качество работы почему-то всегда получалось выше, чем за зарплату. А меня сейчас интересовало именно качество записанных музыкальных треков.

Первые две композиции представляли собой инструментальные импровизации на песню «Гоп со смыком», которую лихо исполнял на концертах сам Леонид Утёсов, и они были записаны примерно за полчаса. Первый трек сделали в медленном темпе, второй в быстром. А когда Хиль поинтересовался: «на фига козе баян?», я популярно объяснил, что монтаж покажет, какая музыка будет уместна, быстрая или медленная.

Затем я раздал музыкантам аккорды и слова песни «Наша служба и опасна и трудна». И вот тут возникло некое недопонимание. Сначала Хиль во время репетиции без труда спел будущий гимн советской милиции, но потом музыканты посовещались, и Эдуард Анатольевич вдруг заявил:

— Извини, Феллини, я эту муру петь не буду.

— Да, шняга какая-то, — поддакнул кто-то из его музыкантов.

— Кто сказал шняга? Как это, ты не будешь петь эту муру? — опешил я. — А кто тогда, по-твоему, будет её петь?

— Пусть Кобзон надрывается, — на голубом глазу изрёк певец. — Он — член партии, ему такие песни к лицу.

— Эдик, ты стрелки на Кобзона не переводи! — вспылил я. — Я душу в эту муру вложил! Да тебя после этой муры вся советская милиция в день советской милиции будет на руках носить! Только ты на улице покажешься, тебя хвать за руки и за ноги и понесут.

— Куда? — криво усмехнулся Хиль.

— В пивную, вот куда! В рюмочную, в ресторан! — заголосил я, сжав кулаки. — Куда Макар телят не гонял, если конечно пожелаешь! И вообще, ты давай эти свои антисоветские выгибоны оставь при себе. Спрячь их до полной перестройки человеческого сознания.

— Хорошо-хорошо, — пошёл на попятную певец. — Готов пострадать за советскую милицию за скромную сумму в 300 рублей.

— А давай за 330 каждому, нормально⁈ — взревел я, так как денег в моём кармане больше не осталось.

— Вот. Это другой разговор! — захихикал Хиль.

— Это не разговор, это грабёж средь бела дня, — уже более спокойно произнёс я. — Ладно, пойте за 25 рублей, вечером отдам. Вымогатели.

­– Это не серьезно, — отмахнулся певец. — Тогда гони мне кроме этой муры, новую хорошую вещь наподобие «Королевы красоты». Так договоримся.

— Узурпатор, — пролепетал я и подумал, что если хорошими песнями из будущего разбрасываться направо и налево, то в самом будущем никаких песен не останется. — Ну, допустим: жил да был крокодил за углом и его ненавидел весь дом. Годится?

— Иди в баню! — психанул Хиль. — Мужики собирай инструмент!

— Ты морячка, я моряк, ты рыбачка, я рыбак! — запрыгал я вприсядку. — Оп-оп-оп, как-как-как?

— Пошли мужики, нас здесь не уважают.

— Стоять! — заорал я, когда музыканты, не понимающие нормального русского юмора, с шумом стали подниматься со своих мест. — Зайка моя, я твой зайчик. Ручка моя, я твой пальчик. Стой-стой-стой! Чунга-Чанга лето круглый год, Чунга-Чанга песенку поёт!

— Уйди, иначе я за себя не ручаюсь, — на лице Эдуарда Хиля нарисовалось неподдельное возмущение.

«Перегнул палку, — подумалось мне. — Значит, придётся выкладывать ещё один козырный туз из рукава. „Вокализ трололо“ показать что ли? Нет, это я не спою, тем более не сыграю. Надо что-то простое, тили-тили, трали-вали».

— Ну, что? Мы уходим? — спросил Хиль, видя тоску и печаль в моих глазах.

— Дайте гитару, узурпаторы, — пробурчал я, — вымогатели и злостные похитители чужого творчества. Совести у вас нет.

— Чего нет, того нет, — ухмыльнулся один из музыкантов и протянул мне требуемый для вдохновения инструмент.

После чего я сел на стул и в полной тишине почти минуту перебирал струны. «Ну, конечно же! — осенило меня, когда неожиданно в горле пересохло и захотелось пить. — Вода-вода, кругом вода».

— Значит так, — сказал я и, проведя по струнам, запел:

Как провожают пароходы?

Совсем не так, как поезда.

Морские медленные воды —

Не то, что рельсы в два ряда.

Как ни суди, волнений больше,

Ведь ты уже не на земле.

Как ни ряди, разлука дольше,

Когда плывёшь на корабле.

— А где припев? — спросил Хиль, глаза которого буквально светились от удовольствия, да и остальные музыканты моментально догадались, что звучит самый настоящий хит.

— Вымогатели и узурпаторы, — буркнул я и затянул припев:

Вода, вода, па-па-па па-па.

Кругом вода, па-па-па па-па.

Вода, вода, па-па-па па-па.

Шумит вода. Ча-ча-ча ча-ча.

— Вот, это другое дело! — захлопал в ладоши певец. — Только эти твои па-па и ча-ча в топку. Когда будут остальные слова?

— Сейчас, настрочу, — обиженно произнёс я. — Гоните за шедевр 300 рублей, то есть 330, по 110 за каждый куплет.

— Вымогатель, узурпатор, — закряхтел Хиль. — Мужики кто деньгами богат? Я сегодня на мели.

— Давай-давай, выворачивай карманы! — прикрикнул я на музыкантов. — И только попробуйте мне теперь записать гимн советской милиции через жопу!

К средине дня моё настроение буквально взлетело вверх. Музыка для короткометражки была записана в лучшем виде, деньги вновь грели мой карман, и поэтому я решил прогуляться по набережной Невы, посидеть в уличном кафе и помечтать о планах на будущее, которых было громадьё.

«Допустим, свою дебютную десятиминутку я сделаю в среду, — думал я, пешком топая через Троицкий, точнее через Кировский мост. — Затем к директору на стол ляжет мой сценарий первого фильма про „Знатоков“, и в глазах Ильи Николаевича я выросту до размеров серьёзного и ответственного режиссёра. И тогда… и тогда…».

— Привет, Феллини, — неожиданно меня хлопнул по плечу человек в интеллигентной шляпе, про которого я уже давным-давно забыл. — Я же сказал, что в воскресенье сам тебя найду, — улыбнулся вор в законе Юрий Алексеев по кличке «Горбатый». — Ты на результаты футбольных матчей погадал по своей системе?

— Не поверишь, каждый день только этим делом и занимался, — привычно соврал я.