Гранды. Американская сефардская элита

22. МАЛЕНЬКИЕ ЖЕСТЫ… И ТИШИНА НА ПЛОЩАДИ ЧАТЕМ

17 декабря 1968 г. читатели газеты «Нью-Йорк Таймс» могли столкнуться с небольшой заметкой, которая могла показаться им ироничной или мистической. Статья имела датировку «Мадрид» и начиналась так:

Через четыреста семьдесят шесть лет после того, как король Фердинанд и королева Изабелла приказали изгнать евреев из Испании, испанское правительство объявило сегодня вечером, что этот приказ недействителен.

Другими словами, тот роковой указ, начинающийся словами «Похоже, что христианам причиняется большой вред от общения или разговоров, которые они вели и ведут с евреями…», оказавший столь сокрушительное влияние на испанское еврейство и на историю самой Испании, наконец-то был аннулирован. Иудаизм в Испании вновь стал легальным. На практике считалось, что Конституция Испании 1869 года, провозгласившая в общих чертах веротерпимость, отменила распоряжение католических монархов. Но еврейская община Испании, насчитывавшая около восьми тысяч человек, давно добивалась прямой отмены самого эдикта о высылке. Для этого потребовалось правительство генералиссимуса Франсиско Франко.

Сам генералиссимус Франко всегда дружелюбно относился к испанским евреям. В 1930-х годах он направил евреям «приглашение», разместив рекламу в еврейской прессе, с просьбой вернуться в Испанию. Несколько семей действительно вернулись. Во время Второй мировой войны Франко развернул активную кампанию по спасению евреев от гитлеровских погромов, и лично ему приписывают спасение до шестидесяти тысяч еврейских жизней. Один из малоизвестных эпизодов той войны — 8 января 1944 г. Франко лично позвонил Адольфу Гитлеру по поводу судьбы еврейских узников концлагеря Берген-Бельзен. Франко потребовал освободить заключенных, многие из которых были сефардами из Греции. Гитлер подчинился, и 1242 еврея были отправлены в безопасное место в Испанию. Франко лично отправился на испанскую границу, чтобы встретить и сопроводить этих беженцев в свою страну. Получив информацию о том, что немцы конфисковали все деньги и имущество евреев, Франко повторно обратился к Гитлеру. В результате имущество евреев было отправлено вслед за ними.

Почему испанский лидер, во многих других отношениях симпатизировавший нацистской политике, в то же время противостоял Гитлеру в вопросах антисемитизма? Историки войны никогда не были уверены в этом, а Франко, как правило, никогда не объяснял. Но, возможно, это связано с большой вероятностью того, что сам Франко имеет марранское происхождение, как и многие другие испанцы. Франко — распространенное сефардское имя, особенно среди сефардов с острова Родос, и все это может означать, что Эль Каудильо — дальний родственник прекрасных сестер Тори Франкс из Филадельфии. Этим можно объяснить и отказ Франко от попыток Гитлера войти в Испанию: возможно, он опасался, что сам может стать жертвой политики фюрера.

В годы арабо-израильской войны правительство Франко продолжало помогать евреям в арабских странах спасаться от преследований. Оно предпринимало такие шаги, как выдача им испанских паспортов, тем самым делая их почетными сефардскими евреями.

Когда еврейской общине Мадрида было объявлено о том, что эдикт о высылке наконец-то утратил силу, — продолжает Times, — это вызвало «глубокий переполох», и произошло одновременно с другим событием огромной символической важности — открытием первой за последние шестьсот лет синагоги, построенной в Испании. Еще со времен инквизиции евреи собирались на богослужения в тайных квартирах и частных домах, за закрытыми ставнями и задернутыми шторами. Даже при относительно благосклонном режиме Франко евреи были слишком неуверенны в своем положении, чтобы рискнуть возвести постоянное общественное здание. На церемонии открытия девятнадцать мужчин в шляпах и молитвенных платках вошли в новую синагогу, неся в бархатных футлярах священные свитки, увенчанные серебряными колокольчиками. Доктор Соломон Гаон, великий раввин сефардских общин Великобритании, считающийся главным сефардом мира, прилетел в Мадрид по этому случаю; он стоял в зале из белого мрамора и дерева и заявлял: «Мы являемся свидетелями исторического момента, когда прошлое и настоящее встречаются. Самая яркая история нашего народа в диаспоре была написана в Испании. Пусть это означает начало нового времени морального и духовного прогресса для всех жителей этой страны».

В США, где около 100 тыс. испанских и португальских евреев обосновались, как множество птиц после долгого перелета, новость о новой синагоге в Мадриде имела меньшее значение. Хотя официально это событие отмечалось благодарственными молитвами, в частном порядке известие о том, что эдикт Фердинанда и Изабеллы об изгнании евреев был наконец признан недействительным, было встречено с мрачным весельем. Реакция была такой: «Давно пора».

В нью-йоркской общине «Шеарит Исраэль» сохраняется стойкое ощущение того, что здесь есть нечто ценное, что необходимо сохранить любой ценой. Хотя община расколота и раздроблена на фракции, расколота посередине между старой гвардией и левантийскими новичками, и еще более разделена разногласиями по поводу всеобщих выборов ашкенази, доктора Луиса К. Герштейна, в качестве главного раввина (фракция, придерживающаяся традиций, хотела бы видеть лондонского доктора Гаона, испанца), и продолжающейся германизацией американского еврейства[18], сегодняшние члены «Первых еврейских семей» считают себя хранителями пламени, хранителями того, что когда-то имело огромное значение для истории и человеческого духа и о чем все еще стоит помнить.

Большинство членов семей «старой гвардии» сегодня не отличаются особой набожностью и лишь символически соблюдают субботу и другие святые дни. Хендриксы, Лазарусы, Кардозо и Натаны 1970-х годов в большинстве своем не ведут кошерного хозяйства, как и несколько поколений. То, что им пришлось пережить за долгие века, — явление специфически американское. В ауре религиозной терпимости и, в случае старой гвардии, социального признания, их ранняя потребность в религии, похоже, значительно уменьшилась. Возможно, религия расцветает сильнее всего, а ее формы приобретают более яростное значение, когда она запрещена или запрещена. Одно из последствий инквизиции было противоположным ее намерениям: она заставила испанских евреев еще больше решиться быть евреями. В новом мире, когда давление на евреев постепенно ослабевает, эта решимость также ослабевает.

Произошло то, что благоговение перед прошлым заменило религиозную убежденность. Старые сефардские семьи сегодня часто выглядят так, будто поклоняются истории больше, чем иудейскому Богу. Старинные портреты и кружевные родословные, эскулапы и гербы стали их завещаниями и молитвенниками. Списки дней рождения прабабушек и прадедушек на фронтисписе семейной Библии, кажется, имеют большее значение, чем сам текст. Даже настойчивое стремление сефардов сохранить ортодоксальную форму богослужения — вопреки тенденции к модернизации и американизации, наметившейся среди евреев всей страны, — выглядит скорее жестом ностальгических чувств, жестом почтения к прошлому, чем чистой религиозностью. Ведь прошлое поставило этих «немногих из нас» — теперь уже столь тесно взаимосвязанных — в такое положение в Америке, которое является особенным, своеобразным, уникальным.

В 1897 г., когда «Шеарит Исраэль» наконец-то собрался перевезти свою общину в новое красивое здание, не было никакой вероятности того, что этот переезд будет воспринят как попытка «стать в один ряд с прогрессом». Напротив, это была попытка приобщиться к прошлому. В стенах большой синагоги находится вторая, гораздо меньшая синагога — точная копия первой синагоги в Америке, которая стояла на нью-йоркской Милл-стрит триста с лишним лет назад. Зайдя в «маленькую синагогу», вы попадаете не только в старый Нью-Йорк, но и еще дальше в прошлое, в средневековую Испанию. На стене висит старинный испанский календарь, на котором буквами H, D и S — hora, dia, semana — отмечены часы, дни и недели. Тяжелые латунные подсвечники, возможно, также привезены из Испании. Субботний светильник был подарен семьей Хаима Саломона. Оловянные колокольчики были изготовлены колонистами около 1694 г., до того как у них появилось серебро. Свитки, хранящиеся в ковчеге, изорваны и испачканы водой и кровью. Во время революции пьяный британский солдат выстрелил в чтеца в синагоге; на них остались пятна его крови. Позже второй пьяный солдат бросил свитки в грязь. (Есть сведения, что оба преступника были отданы англичанами под трибунал).

Снаружи, в самой синагоге, сидячие места, разумеется, разделены. Прекрасная музыка сефардской службы — еще одного сильного эмоционального оплота общины — восходит к старым испанским народным песням. За несколько веков в ней произошли лишь некоторые изменения. Триста лет назад официальным языком синагоги был португальский. Однако в 1728 г. община пересмотрела свои «полезные правила и ограничения» и постановила, что «Парнас обязан дважды в год заставлять читать эти статьи в Синагоге как на португальском, так и на английском языках».

Молитва за правительство, которая в то время была частью ритуала, по понятным причинам также подверглась пересмотру. Первоначальная молитва благословляла:

Sua Real Magestade nosso Senhor Rey Jorge o Segundo, as suas Reales Atezas Jorge Principe de Veles, a Princesa Douger de Veles, o Duque & as Princesas & toda a Real Familha, a sua Excellencia o Honrado Senhor Governor y todos os Senhores de sea Concelbo, o Magistrado desta Cidade de New York e todos os seos Deredores…

Благословения больше не предлагаются «Его Королевскому Величеству, нашему Государю Георгу Второму, Их Королевским Высочествам Георгу Принцу Уэльскому, Вдовствующей Принцессе Уэльской, Герцогу и Принцессам и всей Королевской Семье, Его Превосходительству Губернатору и всем господам из его Совета, Мэру Города Нью-Йорка и всех его окрестностей». В остальном же ничего не изменилось.

На углу Семидесятой улицы и Западного Центрального парка спокойно стоит «Шеарит Исраэль». По всей видимости, «Шеарит Исраэль» выбрал себе адрес в более старом и уютном Вест-Сайде, а не на роскошной Пятой авеню. Шерит Исраэль смотрит почти прямо через парк в сторону нового храма Эману-Эль с укоризной.

Раз в год, в День поминовения, члены «Шеарит Исраэль» собираются в синагоге на завтрак, а затем отправляются в центр города, чтобы нанести памятные визиты на могилы предков первых американцев на старейших еврейских кладбищах Америки. Всего будет посещено три кладбища: крошечное на Чатем-сквер, еще более крошечное треугольное кладбище на Западной Одиннадцатой улице в Гринвич-Виллидж и несколько более крупное на Западной Двадцать третьей улице, неподалеку от места убийства Бенджамина Натана. Все они являются испанскими и португальскими кладбищами, а на двадцать первой улице находится могила одного из пресвитерианских кадвальеров Нью-Йорка, который, видимо, совершил нечто очень скандальное, раз был помещен туда в чужой кукурузе.

Самым важным из трех кладбищ является кладбище Chatham Square, поскольку оно самое старое. Самое раннее захоронение на нем датируется 1683 годом — всего через год после покупки земли. Кладбище Chatham Square — тихое и спокойное место, немного удаленное от шумного Чайна-тауна, расположенного неподалеку. Земля покрыта прочным зеленым плющом, между старыми камнями проложены дорожки, посыпанные гравием, в тени кружевных ветвей трех айлантов. Не все надписи сейчас можно разобрать. Когда-то кладбище было в шесть раз больше, но город вторгся в него, втиснул, втиснул и сузил настолько, что создается впечатление, что здесь остались только самые крепкие из того раннего, крепкого рода. Здесь есть Гомесы, Лопесы, Сейшасы, де Люсены, Харты, Пейшотты, Лазарусы — многие из них были убиты во время революции, а также молодой врач, работавший во время одной из периодических эпидемий желтой лихорадки в Нью-Йорке, надпись на котором гласит:

В ПАМЯТЬ ОБ УОЛТЕРЕ ДЖ. ДЖУДЕ,

СТУДЕНТА-ФИЗИКА, ИЗМУЧЕННОГО

В РЕЗУЛЬТАТЕ СВОИХ УСИЛИЙ ПО ОБЛЕГЧЕНИЮ СТРАДАНИЙ

СВОИХ СОГРАЖДАН ВО ВРЕМЯ СТРАШНОЙ ЭПИДЕМИИ.

КОТОРАЯ ПОСЕТИЛА ГОРОД НЬЮ-ЙОРК В 1798 ГОДУ, ПАЛ ЖЕРТВОЙ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

ЖЕРТВОЙ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА…

15 СЕНТЯБРЯ 1798 ГОДА В ВОЗРАСТЕ 20 ЛЕТ 5 МЕСЯЦЕВ И 11 ДНЕЙ.

На церемониях, посвященных Дню памяти, над каждой могилой читается краткая надпись, а затем один из живых потомков покойного устанавливает на ней небольшой американский флаг. При всей простоте этой службы возникает отчетливое понимание того, что кладбище — это бет хайим, дом живых, что эти американцы не умерли, а все еще с нами, что предки человека стоят за его спиной в прошлом, каждое поколение смотрит через плечи последующего, в бесконечной преемственности.

На одной из недавних служб было насчитано тридцать четыре человека.

Еврейские первые семьи чтят прошлое и другими большими и малыми способами. Несколько лет назад семья Гарольда Л. Льюиса, являющаяся боковым потомком коммодора Урии Филлипса Леви, была обеспокоена тем, как их предок и его связь с Монтичелло представлены в учебниках истории. Например, в «официальном» тексте, который продается в сувенирном магазине в Монтичелло, есть такое характерное упоминание об Урии: «В течение года [после смерти Джефферсона] Монтичелло был продан, чтобы ликвидировать долги наследства. Позже недвижимость была куплена Урией Леви за 2500 долларов!.. Прошло почти сто лет со дня смерти Томаса Джефферсона, и особняк пострадал от небрежного отношения многочисленных жильцов, не имевших ни средств, ни интереса для сохранения исторического здания». Не упоминается о масштабных реставрационных работах, проведенных Урией Леви в те годы, когда он был единственным жильцом особняка. В другом тексте, «Монтичелло», написанном Джином и Клэр Гурни, содержится следующее упоминание:

Мистер Леви не жил в Монтичелло. Вместо этого он сдавал его в аренду целой череде фермеров, которые довели прекрасный дом Джефферсона до полного разорения. Они использовали некогда прекрасную гостиную для хранения зерна. Отходы скапливались на ступенях портика, пока лошадь с повозкой не могла подъехать к двери гостиной. Неиспользуемые хозяйственные постройки были снесены, ремонт нигде в поместье не проводился.

Запоздало осознав, что необходимо что-то предпринять для спасения Монтичелло, г-н Леви после своей смерти в 1862 г. завещал его правительству. Его наследники успешно оспорили завещание, и один из них, Джефферсон М. Леви, предпринял попытку восстановить некоторые разрушения, нанесенные историческому дому, но у него не хватило средств для выполнения столь грандиозной задачи.

В течение нескольких лет ряд известных людей рекомендовали правительству купить и отреставрировать Монтичелло как памятник третьему президенту. Однако ничего не было сделано, и Монтичелло продолжал разрушаться.

Эта история очень плохо отражается как на Урии, так и на его племяннике. Джефферсон Леви не испытывал недостатка в «средствах» и был чрезвычайно богатым человеком, потратившим огромные средства на реставрацию и ремонт Монтичелло. Он неоднократно ездил в Европу в поисках оригинальной мебели, обоев и ковров, а когда оригиналы были недоступны, делал дорогостоящие копии по найденным эскизам. Под руководством Джефферсона Леви Монтичелло стал одним из самых ярких выставочных комплексов начала XX века — по сути, он достиг той элегантности и величия, которую задумал для него Томас Джефферсон, но не дожил до этого времени. В доме проводились пышные вечеринки и развлекательные мероприятия. Сестра Джеффа Леви, миссис Амелия фон Майхофф, выступала в роли его хозяйки, и эта роль ей явно нравилась, а длинный список высокопоставленных лиц из официального и дипломатического Вашингтона, а также титулованных особ из Европы были частыми гостями в Монтичелло. Племянницы Леви, живущие сегодня, помнят, как их проводили в большую гостиную, где проходил типично пышный прием, в числе приглашенных был и президент США Теодор Рузвельт. Но почему-то ни в одном учебнике истории об этом не написано.

Сегодня большинство гидов в Монтичелло при упоминании Урии Филлипса Леви смотрят в пустоту, и лишь некоторые из них имеют самое смутное представление о связи Монтичелло с фамилией Леви. Ни один из гидов во время недавнего визита не знал, что на территории Монтичелло похоронена мать Урии, Рейчел Леви. Ее могила находится на небольшом огороженном участке неподалеку от сувенирного магазина.

Несколько лет назад Гарольд Льюис, жена которого была одной из племянниц Джефферсона Леви, во время посещения Монтичелло с удивлением и возмущением обнаружил бронзовую табличку, на которой было написано, что некий Урия Леви в свое время купил поместье за 2500 долларов, а затем продал его за 500 000 долларов. Последствия еврейской жадности и резкой практики были совершенно очевидны. После больших трудностей и длительной переписки с попечителями Монтичелло г-ну Льюису удалось добиться изменения формулировки таблички.

Другие были столь же послушны прошлому. В конце 1960-х годов в Манхэттене одной из исторических зон, которой угрожали застройщики, стал треугольный участок земли между Девятой и Одиннадцатой улицами и Второй и Третьей авеню, через который по диагонали проходит узкая улица Stuyvesant Street. На этой территории находятся старинная церковь Святого Марка в Боуэри, датируемая 1799 годом, и тридцать три соседних дома XVIII — начала XIX веков. На этом месте находилась ферма губернатора Питера Стайвесанта, а на церковном дворе церкви Святого Марка похоронены восемь поколений Стайвесантов, а также сам голландский губернатор. В начале 1969 г. Нью-Йоркская комиссия по охране памятников архитектуры объявила, что ей удалось добиться признания района историческим, что означает, что никакие внешние изменения церкви, церковного двора или зданий не могут быть произведены без разрешения комиссии. (Впоследствии было принято спорное решение о том, что старое кладбище, оскверняемое вандалами, будет использоваться в качестве детской игровой площадки).

Объявление о выделении этого района, которое в любом случае должно сохранить его на некоторое время, сделал Хармон Хендрикс Голдстоун, нью-йоркский архитектор и председатель Комиссии по достопримечательностям. В сообщении много говорится о могиле Питера Стайвесанта, но упускается из виду тот факт, что сам г-н Голдстоун является прямым потомком Авраама де Люсена, одного из первых евреев, прибывших на Манхэттен в двадцать третьем году.

Г-н Голдстоун испытывает определенное спокойное удовлетворение и чувство правильно сделанного дела, осознавая, что он хотя бы отчасти ответственен за защиту последнего пристанища маленького холеричного губернатора, оказавшего его предкам столь неприветливый прием все эти сотни лет назад.

Мать г-на Голдстоуна, миссис Лафайет Голдстоун, конечно же, так же, как и ее сын, связана со всеми старыми семьями — Хендриксами, Тобиасами, Леви, Сейксами, Хартами, Натанами и другими. Именно она была верным корреспондентом г-на судьи Кардозо на протяжении многих лет и добилась значительного признания как поэт, пишущий под именем Мэй Льюис, сочетающим ее среднюю и девичью фамилии. (Она сестра упомянутого выше Гарольда Льюиса). В свое время она стала ярой сионисткой — в то время, когда эта позиция не была популярной среди евреев высшего класса.

В эпоху Гитлера, когда Третий рейх постановил, что евреи должны носить значок с желтой звездой, как это делали их предшественники-инквизиторы, раввин Давид де Сола Пул из «Ширит Исраэль» пришил к своему облачению желтую звезду, символизирующую страдания его народа в Европе. Вид нью-йоркского раввина со звездой глубоко взволновал г-жу Голдстоун и подтолкнул ее к написанию стихотворения, которое она считает своим самым важным:

О ранние утренние звезды, что пели вместе,

И хоры ночи, что им отвечали,

Древние звезды, священные, великолепные,

Звезда пастухов

Что взошла над Вифлеемом;

И даже те малые эмблемы, что создают люди,

Звезды рыцарства, яркие ради чести;

Маленькие звезды службы, что будут гореть

В часы скорби и гордости,

И белые звезды свободы, что вечно скачут

На поле голубом доблестно вечно.

Разве это символ того, что жестокая рука,

Неверное желание причинить вред, злобная ненависть,

превратила в значок, в клеймо?

Носи его, о еврей, на своей беспомощной руке;

Твой род достоин такого знака отличия;

Будь горд, будь благодарен, что не судьба тебе

Носить свастику.

Г-жа Голдстоун уже отметила свой девяносто второй день рождения. Она живет в большой квартире на Парк-авеню с видом на Центральный парк, окруженная старинной мебелью, серебром, фарфором и великолепными семейными портретами, несколько из которых написаны ее предком Джейкобом Хартом Лазарусом, портретистом семьи Астор. Она не так часто выходит в свет, как раньше, но по-прежнему регулярно устраивает небольшие чаепития с веселым огнем в камине, регулярно ходит в синагогу. Она наблюдала, как многие ее родственники отходят от своей древней веры, и относится к этому философски, но ее огорчает, что одна родственница, вышедшая замуж за нееврея, теперь считает себя с религиозной точки зрения «никем». В семье отмечаются и еврейские, и христианские праздники.

Она по-прежнему энергичная женщина. Не так давно, гуляя в парке, она, чтобы не испортить новые туфли, сняла их и босиком побежала к ближайшему выходу, спасаясь от ливня. Любимый таксист, который служит ей своеобразным шофером, развозя по городу, спросил на днях, в чем секрет ее крепкого здоровья, бодрости духа и солидного возраста. Выйдя из такси, она ответила: «Я верю в Бога».