Гранды. Американская сефардская элита

6. МАЛЕНЬКИЕ ПОБЕДЫ

В Голландии, куда бежали многие представители зажиточной интеллигенции, символом евреев-сефардов стал феникс, символизирующий их восстание из пепла инквизиции. Однако в голландской колонии Новый Амстердам в середине XVII в. пришлось бы выбрать существо, более символизирующее упорство, — черепаху, возможно, потому что история первых еврейских семей на Манхэттене — это история упорства.

Главным врагом по-прежнему оставался Питер Стюйвесант, который называл их «безбожными негодяями». К весне 1655 г. их прибыло еще несколько человек — «из Вест-Индии, а теперь и из Отечества!» — с тревогой писал Стюйвесант. с тревогой писал Стайвесант, считая приток иммигрантов чем-то сродни нашествию. Среди новоприбывших, присоединившихся к первоначальным двадцати трем, был некий Абрахам де Люсена. Хотя г-н де Люсена, судя по всему, был лидером небольшой сефардской общины в Новом Амстердаме, его значение впоследствии стало скорее генеалогическим, чем историческим, поскольку такие старые нью-йоркские семьи, как Натаны и Хендриксы, нашли в нем общего предка. О первом де Лусене известно немного. Отмечается, что он прибыл в Новый Амстердам из «отечества» — или Голландии, а также говорится, что он «едва мог говорить по-голландски». Можно предположить, что он был недавним беглецом от инквизиции и не задерживался в Голландии во время своего путешествия из Испании.

В отсутствие демократического правительства и четкого свода законов правила в поселении могли быть широко интерпретированы, и Стюйвесант в полной мере воспользовался этой свободой. В 1655 г. «еврейская проблема», по мнению Стёйвесанта, стала настолько серьезной — в городе проживало около двадцати семей, — что он объявил, что евреи не требуются в качестве охранников или солдат в городе. Это была коварная мера, поскольку, по сути, она лишала их права стоять на страже собственного дома, что в те времена было самой важной обязанностью гвардейца. В основу своего решения Стайвесант положил нежелание регулярных солдат колонии «быть соратниками вышеупомянутой нации и стоять с ними в одном карауле», поэтому «во избежание дальнейшего недовольства» он объявил, что евреи должны «оставаться свободными от… общего обучения и караульной службы». К этому он добавил неприятное заявление о том, что за «привилегию оставаться свободным» каждый еврей мужского пола в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет должен будет платить налог в размере 65 стиверов — около доллара в современной валюте — в месяц. Это был новый европейский налог на евреев.

Затем последовали новые антисемитские законы. Летом 1655 г. Стайвесант объявил, что евреям не разрешается владеть собственными домами. В декабре на публичных торгах молодой человек по имени Сальвадор Дандрада, то ли вопреки, то ли по незнанию этого распоряжения, купил небольшой дом на месте, где сейчас находится восточная часть Уолл-стрит. Когда выяснилось, что Дандрада — еврей, покупка была аннулирована, а дом снова выставлен на аукцион, чтобы быть проданным кому-то другому.

В Голландскую Вест-Индскую компанию в Голландии были написаны трудоемкие петиции с перечислением обид и несправедливостей, которым подверглись евреи, и они были отправлены в медленное путешествие через море. Четыре главных участника переговоров — Сальвадор Дандрада, Якоб Энрикес, Абрахам де Лусена и Джозеф д'Акоста — опять же благодаря весу акций компании, принадлежавших этим четырем людям, особенно д'Акосте, стали для них лучшим рычагом давления. В конце концов, этого оказалось достаточно, чтобы Стюйвесант получил письмо от своего начальства. Директора сообщили губернатору, что они «с неудовольствием» узнали о том, что он запретил евреям «торговать в Форт-Оранж и Саут-Ривер, а также покупать недвижимость, что разрешено в этой стране без всяких затруднений». Однако директива не давала евреям полного равноправия. Им по-прежнему «не разрешалось становиться механиками… и не разрешалось иметь открытые розничные магазины».

Нежелание допускать евреев в розничную торговлю было основано на интересной экономической теории, оставшейся от старого мира. В Голландии XVII века считалось, что евреи, благодаря их предполагаемому «таланту» к международной и оптовой торговле, должны быть направлены в эти сферы деятельности на благо страны. Безусловно, вклад голландских евреев в международные финансы помог сбалансировать экономическое положение Голландии по отношению к ее конкурентам — Англии, Португалии и Испании. Утверждалось, что розничная торговля «отвлекает» евреев от более важного международного бизнеса, и такое же внимание евреев считалось необходимым и в Новом Амстердаме. Ведь здесь торговля между колониями приобретала все большее значение. Почему евреи не были нужны в качестве «механиков», не совсем понятно.

Евреям также предписывалось исповедовать свою религию «во всяком спокойствии… в своих домах, для чего они должны… стараться строить свои дома близко друг к другу в удобном месте», т. е. в своеобразном гетто. В то же время директора довольно сурово заявили Стюйвесанту, что отныне они ожидают исполнения своих приказов «пунктуально и с большим уважением». Это была еще одна победа, которая привела к тому, что через год евреям были предоставлены полные права бургеров, или граждан, Нового Амстердама.

В 1664 г. голландцы уступили свою американскую колонию англичанам, Новый Амстердам стал Нью-Йорком, и климат снова изменился. Вместо Питера Стюйвесанта пришлось иметь дело с реакционным правительством Англии. Ограничения продолжались. Евреям не разрешалось заниматься розничной торговлей, они не могли совершать публичные богослужения. Однако вскоре эти правила стало невозможно соблюдать. Евреи становились слишком важным элементом колонии, чтобы их можно было держать в стороне от основной коммерческой жизни Нью-Йорка. Вскоре они стали и политической силой, с которой необходимо было считаться. Моисей Леви, управлявший небольшим, но прибыльным магазином на Манхэттене, стал первым евреем в Америке, избранным на государственную должность, когда его избрали «констеблем Южного округа». Однако г-н Леви не был впечатлен такой честью и заявил, что не желает служить, предпочитая заплатить пятифунтовый штраф за отказ от службы, чем браться за эту трудоемкую и низкооплачиваемую работу.

Моисей Леви был также одним из первых нью-йоркских филантропов, причем в своей благотворительности он проявлял похвальную экуменичность. В 1711 г. он был одним из семи нью-йоркских евреев, которые внесли средства в фонд строительства шпиля первоначальной церкви Троицы — достопримечательности, которая сегодня возвышается в центре Уолл-стрит. В 1727 году богатство г-на Леви привело к небольшому несчастью, а также к другому «первому» для евреев событию, которое было несколько менее благоприятным. Моисей Сусман, тоже еврей, ограбил г-на Леви, отобрав у него «золото, серебро, мешки с деньгами, кольца и т. д.», и был пойман с поличным. О Сусмане, чье имя позволяет предположить, что он был немцем, известно немного, кроме того, что он не говорил по-английски и не владел «никакими товарами, ни землями, ни имуществом». Возможно, спор между Сусманом и Леви был примером враждебности, которая сохранялась между сефардами, приехавшими из Европы раньше, и евреями, приехавшими из Северной Европы позже. Как бы то ни было, господин Леви решил сурово расправиться с вором, и суд, признав его виновным, вынес приговор, который в те времена был обычным для людей, осужденных за подобное преступление: Сусман должен быть «повешен за шею до смерти, и чтобы он был повешен в среду двенадцатого июля между десятью и одиннадцатью часами пополудни». Таким образом, Моисей Сусман удостоился сомнительной чести стать первым евреем в Америке, подвергшимся казни. В протоколе отмечается, что мистеру Ноблу было приказано заплатить «два фунта текущих денег Нью-Йорка» за возведение виселицы.

К началу 1700-х годов две семьи — Леви и де Люсена — стали двумя самыми известными еврейскими семьями в Нью-Йорке. Авраам де Люсена, начинавший с торговли шкурками с индейцами, вскоре стал одним из самых известных нью-йоркских торговцев пушниной и был одним из главных спонсоров, когда искали жертвователей для приобретения «в доверительное управление еврейской нации» первого еврейского кладбища в районе Нью-Боуэри. Его сын Авраам Хаим де Люсена стал вторым раввином общины «Шеарит Исраэль» и смог позволить себе большой и комфортабельный дом из камня — признак высокого статуса — с видом на гавань.

Ассер Леви, «родственник» Моисея Леви, рассказал похожую историю успеха. Через шесть лет после прибытия на Манхэттен на корабле «Сент-Чарльз» он получил лицензию мясника. К 1678 г. он достаточно преуспел, чтобы построить скотобойню у водных ворот в нижней части Уолл-стрит, а рядом с ней открыть таверну. Таверна Леви была популярным местом, поскольку ее владелец был радушным человеком, который к тому же предоставлял небольшие кредиты. Неподалеку стоял солидный дом Леви. В 1671 г. Ассер Леви одолжил лютеранам достаточно денег для строительства их первой американской церкви. Он владел землей, на которой была построена первая синагога, и помогал поддерживать общину, не взимая с нее арендной платы. Когда Ассер Леви умер в 1682 г., его имущество было оценено в 53 фунта стерлингов наличными, а также значительные земельные угодья и большое количество товаров, которыми он торговал в качестве подработки, включая шкуру выдры и 504 еврейские арфы.

Еще более важным достижением Ассера Леви было то, что он сумел создать первое зафиксированное в Америке деловое партнерство с неевреем, взяв в бизнес по производству скотобоен, таверн и еврейских арф некоего Гаррета Янсона Рооса (Garret Janson Roos). Поскольку в городе было всего шесть лицензированных мясников, каждый из них должен был принести присягу. Мистер Роос принес присягу «на вере христианской». А вот г-н Леви принес «присягу, которую принято давать у евреев», и получил специальное разрешение «на освобождение от убийства свиней, так как его религия не позволяет ему этого делать». Руководителем отдела по убийству свиней стал г-н Роос.

Должно быть, казалось, что золотая эра, которой евреи наслаждались в средневековой Испании, вот-вот вернется в новый мир. Другие семьи поднимались к богатству и известности, а вместе с ними и к респектабельности. Семья Гомесов, торговцев пшеницей, соперничала по значимости с Леви и де Люсенами, и когда сын Гомеса женился на Ребекке де Люсена, дочери Авраама Хаима де Люсена, это считалось браком двух ведущих американских семей, принадлежащих к высшему слою общества. Гомесы также женились на Леви и де Леонах, Нунесах и Хендриксах. В 1729 году Гомесы стали первыми евреями, которые стали рекламировать свою продукцию в каком-либо масштабе, и крошечный еженедельник New York Gazette опубликовал следующую заметку:

«Все лица, которым весной или летом понадобится хороший каменный лайм, могут получить его в том количестве, которое им понадобится, у Льюиса Гомеза в городе Нью-Йорке по разумной цене».

«Вы заметили, — заметил один из Натанов в связи с этим объявлением — ведь Натаны тоже происходят от Гомесов, — каким прекрасным английским языком пользовалась наша семья даже в те времена».