Гренадилловая шкатулка

Глава 15

И вот я вновь катил в Кембридж, только на этот раз в уютной роскошной карете Фоули. По пути в Уайтли-Корт он собирался высадить меня в Хорсхите и оставить там, где, заявил он, мне будет удобно наблюдать за Монтфортами. Разумеется, услышав о его замысле, я упал духом. Однако Фоули, как я уже успел убедиться, не любил, чтобы ему перечили, и мне пришло в голову, что, возможно, он решил поселить меня в Хорсхите, исходя из каких-то своих тайных соображений. Зная, что я недавно чуть не погиб, он не мог не догадываться, что жизнь моя под угрозой. И все же он без сожаления готов был оставить меня в когтях той самой смертельной опасности, которая уже однажды едва не погубила меня. Я понятия не имел, какими мотивами он руководствуется, но что-то в его насупленном взгляде настораживало меня. Я пытался объяснить ему, что Хорсхит наводит на меня ужас, но Фоули лишь посмеялся над моими страхами, сказав, что иначе мы никогда не раскроем преступление. Итак, с дурными предчувствиями в душе, я согласился на его план.

С наступлением сумерек мы приблизились к воротам Хорсхита. Весь день моросил дождь, и к вечеру погода только ухудшилась. Небо затянуло тучами, по окну кареты барабанили крупные капли. Мы достигли последнего поворота, и перед нами вырос дом — темная громада из холодного камня и стекла с неосвещенными окнами, без признаков жизни. Фоули (он наотрез отказался ехать к заднему входу) укутался в свой широкий плащ и, выйдя из кареты, несколько раз стукнул в дверь серебряным набалдашником своей трости; но прошло минут пять, прежде чем мы заметили мерцание приближающегося светильника.

— Кто там? — окликнула из-за двери миссис Каммингз. Я стоял на крыльце рядом с Фоули и сразу узнал ее голос.

— Лорд Фоули, — отозвалась похожая на ворона фигура в черном.

Послышался громкий скрежет, лязг отпираемых запоров, и дверь распахнулась.

— Лорд Фоули! Простите, что заставила вас ждать, милорд. Я не поверила своим ушам. Что привело сюда вашу светлость? В доме только я да дворецкий Ярроу, и то он уже удалился в свою комнату. Остальных слуг отпустили на то время, что хозяева в Лондоне. Мне сказали, раньше завтрашнего полудня никого не стоит ожидать…

Несмотря на струи, стекающие по его лицу, Фоули милостиво улыбнулся.

— Не беспокойтесь, сударыня, я осведомлен о намерениях ваших хозяев, — сказал он. — Я привез вам Хопсона. Ему нужен приют на пару ночей, а у меня в Уайтли нет для него места. Я поручил ему разобрать эскизы в библиотеке. Уверен, ваш хозяин не станет возражать.

Миссис Каммингз с готовностью уступила его просьбе, хоть и пробормотала себе под нос, что слыхом не слыхивала ни про какие эскизы, которые кто-то должен разбирать. Фоули выразительно посмотрел на меня и в нескольких словах наказал сразу же с утра приступить к просмотру эскизов.

Я знал, что интересующие нас эскизы уже находятся в Уайтли, и потому заключил, что на самом деле он просит меня, воспользовавшись отсутствием хозяев, порыться в бумагах, которые, возможно, прольют свет на недавние события. Хоть и был я напуган, а признал необходимость такого ухищрения. Не исключено, что в бумагах Монтфорта есть сведения, касающиеся Партриджа, и, раз уж я поборол свой ужас и приехал сюда, решил я, значит, нужно найти все, что можно найти, раскрыть причины гибели Партриджа и после убраться восвояси. Тем не менее я спрашивал себя, почему Фоули не сказал мне об этом в дороге, дабы мы вместе выработали подходящую стратегию. И опять мне подумалось, что скрытничает он неспроста. Возможно, оставляя меня здесь, без защиты и помощи, он рассчитывает отмежеваться от всех грубых ошибок, которые я могу совершить, и извлечь выгоду из моих успехов. Или он использует меня в качестве приманки, умышленно предложив мне поселиться в непосредственной близости от того, кто желает моей смерти, чтобы изобличить его?

К счастью, у меня не было времени анализировать эти тревожные мысли. Едва Фоули сел в экипаж и исчез за пеленой дождя, меня взяла под свою опеку миссис Каммингз. Она была трогательно заботлива. Теперь, оправившись от замешательства, вызванного моим неожиданным появлением, она стала говорить, как обрадуется Конни, когда узнает о моем приезде. Она привела меня на кухню и принялась потчевать ужином, с удовольствием наблюдая, как я поглощаю кусок телятины и пирожное с тмином. За ужином я воспользовался удобным случаем и стал расспрашивать ее про своего хозяина.

Легенда о Талосе и Дедале, которую рассказала Элис, убедила меня, что картинка в сундуке Партриджа — это некий таинственный ключ к разгадке его гибели. Для себя я уже решил, что странное поведение Чиппендейла во время нашего последнего разговора свидетельствует о том, что совесть его нечиста; но у меня в голове не укладывалось, как мог он совершить убийство в Хорсхите, ведь в тот день он находился в Лондоне, где его видели многие. Поэтому я спросил у миссис Каммингз, давно ли приезжал к ним Чиппендейл?

— Господин Чиппендейл? Он приезжал пару раз несколько месяцев назад, но с тех пор я его не видела, — ответила она, вновь наполняя мою кружку горячим элем.

— Может быть, он тайно навещал лорда Монтфорта? Она решительно качнула головой.

— Вряд ли. Если не я сама, то кто-нибудь другой обязательно бы об этом услышал, и тогда я все равно узнала бы.

Признаюсь честно, ее ответ несколько разочаровал меня, но я по-прежнему оставался при своем мнении. Легенда о мифическом изобретателе, позавидовавшем талантливому ученику, точно соответствовала судьбе моего дорогого друга, пострадавшего по воле хозяина. Вот почему Партридж запечатлел сюжет этого сказания на крышке своего сундука. Возможно, легенда — всего лишь символ. И все же, твердил я себе, Чиппендейл мог приехать сюда инкогнито. В принципе, в этом нет ничего невозможного и нелепого. Если Чиппендейл замыслил убийство, вряд ли он стал бы объявлять об этом на весь белый свет. Но если он действительно последовал за Партриджем в Кембридж и убил его, значит, Монтфорта лишил жизни кто-то другой. Тогда две смерти никак не связаны одна с другой, как я прежде полагал, и то, что два человека погибли в один и тот же вечер, — не более чем странное совпадение. Удобная версия, но меня она не удовлетворяла. Ведь я обнаружил связь между Монтфортом и Партриджем и не мог убедить себя в том, что их гибель в один и тот же день — случайность.

После сытного ужина глаза мои начали слипаться, члены отяжелели, и у меня вдруг пропало всякое желание расспрашивать миссис Каммингз. Лучше выспаться как следует, решил я и очень обрадовался, когда она вручила мне сальную свечу и предложила выбрать любую койку на чердаке.

Я поднялся по лестнице в чердачное помещение. Мне было немного странно, что я сейчас один в комнате, где обычно спят четверо или пятеро слуг. Я обошел все койки и, наконец, выбрал ту, что стояла ближе к двери, решив, что на этом месте, подальше от окон, я буду лучше всего защищен от сквозняков.

Возможно, я переел за ужином, или мое подсознание тревожили страхи, или же оттого, что я никогда не спал один в пустом особняке, но несколько часов спустя я вдруг пробудился, охваченный непонятным ужасом. Свеча еще мерцала, и я, напрягая зрение, стал всматриваться в полумрак. Мне чудилось, что я окружен неведомыми, неразличимыми кошмарами. Пустые койки представлялись мне трупами, а тени сучьев за окном, казалось, вот-вот схватят меня. Я силился подавить свой страх, старался отделить реальность от видений, созданных моим возбужденным воображением. Прищурившись, я воззрился на окно, и струи воды на стекле напомнили мне пиявок, которые я собирал с тела Монтфорта. Потом я перенесся мыслями к замерзшему пруду, где лежал искалеченный бедняга Партридж. Мгновением позже откуда-то снизу до меня донеслись приглушенные неразборчивые звуки. Я услышал хлопанье дверей и стон половиц, словно подо мной ходили люди. Чьи-то голоса что-то визгливо кричали друг другу, хотя я не понимал ни слова из того, что они говорили. Но ведь миссис Каммингз сказала, что в доме никого нет, кроме нас двоих! Одеяло на мне было тонкое, воздух в комнате давно остыл, но меня бросило в жар. С каждой минутой паника усиливалась. Мне казалось, что эти странные шаги и крики предвещают угрозу, что это явился убийца, он выжидает, чтобы нанести удар.

Я весь обливался потом и, напрягая слух, старался отличить очередной непонятный звук от предыдущего. Скованный ужасом, я лежал и ждал нападения.

В конце концов, это стало невыносимо. Раздосадованный собственной трусостью, я принял решение доказать себе — хоть у меня и стучали зубы, — что мои етрахи беспочвенны. Я поднимусь с постели, думал я, и пройдусь по коридору на нижнем этаже. Убедившись, что там никого нет, я смогу наконец уснуть.

В ночной рубашке я стал спускаться по черной лестнице, неся перед собой свечу, словно некий талисман против зловещей темноты, в которую я углублялся. Мой страх, хотя и невыдуманный, весьма раздражал меня. Шагая вниз по узкой лестнице, я замирал через каждые две ступеньки и прислушивался, твердя себе, что я — круглый идиот, ставший жертвой собственного больного воображения. Полная тишина. Крадучись, словно на кладбище в полночь накануне Дня всех святых, я завернул за угол и остановился на лестничной площадке. По-прежнему ни звука.

Коридор, в котором я оказался, был ярдов тридцати в длину и изгибался под углом, образуя хребет здания. По его правой стороне тянулся ряд окон, выходивших на парк, слева открывался доступ во все комнаты. Главные спальни размещались в дальнем конце, у парадной лестницы. Там, где сейчас стоял я, находились двери, ведущие в маленькие спальни. На стене через промежутки были развешаны охотничьи трофеи — головы лис, оленей, медведей и волков с раскрытыми пастями. Я вглядывался в темноту, но не видел ничего, кроме неодушевленных теней и стеклянных глаз, поблескивавших над моей головой. Я стал пробираться к повороту, за которым располагалась парадная лестница. Ступал медленно, осторожно, прижимаясь спиной к стене и дрожащей рукой закрывая неровное пламя свечи. Внезапно я услышал скрип. Мне не пригрезилось: звук раздался наяву. Я задул свечу и спрятался за выступом ближайшего дверного проема.

Одна из дверей чуть дальше по коридору отворилась и опять закрылась. Ко мне стали приближаться шаркающие шаги и огонек свечи. У меня гулко забилось сердце. Шаги зазвучали громче. Еще мгновение, и они достигнут угла. Нужно бежать, не то меня обнаружат. Однако возвращаться к черной лестнице было рискованно, и я выбрал единственно возможный путь — повернул ручку ближайшей двери и, увидев, что она не заперта, вошел.

Я оказался в спальне. Шторы были задвинуты, в небольшом камине разгорался недавно разведенный огонь, на пристенном столике мерцала единственная свеча. Я различил кровать, большой королевский балдахин с пологом, который венчал султан из страусовых перьев, похожий на диковинное растение. Покрывало было откинуто, на смятой постели в беспорядке валялись подушки и валики, будто здесь недавно кто-то лежал. У одной стены стоял комод, на нем — табакерка, карманные часы, пудра и помада для волос, одеколон, гребни, щетки и завитой парик на подставке. Судя по вещам, спальня принадлежала мужчине, но вот кому именно?

Я все еще стоял посреди комнаты, озираясь по сторонам, когда вновь услышал уже знакомое пошаркивание и щелчок поворачиваемой дверной ручки. Времени на раздумье не было. Словно безумный, я заметался по комнате, ища, куда бы спрятаться. Я понимал, что меня не должны здесь видеть, ведь я не смогу объяснить, как сюда попал. К тому времени, когда дверь начала отворяться, я уже шуршал занавесками. К счастью, за ними скрывался широкий подоконник. Я влез на него и задвинул дамастные шторы.

Сердце в груди стучало так громко, что его грохот, наверно, был слышен в каждом углу комнаты. Мне нестерпимо хотелось посмотреть на ее таинственного обитателя, но я не смел выглянуть. Я услышал, как этот человек вошел, мгновение постоял неподвижно, затем приблизился к кровати и, судя по шуршанию постельных принадлежностей и скрипу рамы, лег. Через пару минут любопытство все-таки меня одолело, я набрался смелости и, чуть раздвинув занавеси, приник к щели. В ту же секунду дверь вновь отворилась, и вошел еще кто-то. Словно истерзанная улитка, я спрятался за штору и закрыл щель. Второй человек прошлепал — более тяжелой поступью — к кровати и, не говоря ни слова, тоже лег.

Почти сразу же с кровати послышался шум. Поначалу это был тихий шорох, безмолвная возня, словно люди на постели ворочались, пытаясь найти удобное положение. Потом звуки усилились, переросли в крики, которые становились все громче и настойчивее. Крики перемежались стонами и кряхтением, постепенно приобретавшими ритмичность, по мере того как действо на кровати достигало своего накала. Природа этих звуков не вызывала сомнения: на кровати происходило совокупление самого исступленного характера.

Впрочем, их занятие было мне даже на руку. Пока они шумно упивались друг другом, я мог незаметно выбраться из комнаты. Извиваясь, я соскользнул с подоконника на пол и на локтях и животе пополз к выходу. Достигнув подножия кровати, я не совладал с любопытством и чуть вытянул шею, чтобы рассмотреть загадочную пару. Среди скомканных покрывал виднелись белые, как луна, ягодицы, вздымавшиеся и опускавшиеся между чьими-то раздвинутыми ногами. Так и не определив, кому принадлежат эти части тела, я быстро пополз дальше, и, когда уже почти был у двери, услышал наряду со стонами и пыхтением членораздельную речь.

— О боже, — пробормотал мужчина, погружаясь в свою партнершу. — Ты горячее, чем поссет.[19] Если бы отец не скончался, я б, наверно, сам помер от вожделения.

Женщина издала экстатический вопль.

— Скончался! Что ты болтаешь? — крикнула она. — Можно подумать, ты мало довольствовался мной при его жизни!

Вне сомнения, этот пронзительный голос принадлежал Элизабет Монтфорт. Она предавалась страсти со своим пасынком Робертом.

Не дожидаясь, что произойдет дальше, я дотянулся до дверной ручки и повернул ее. Она не поддалась. Увы, только теперь я обнаружил, что один из них — тот, кто вошел последним, — запер дверь и вытащил из замка ключ. Я обернулся к кровати. Ключ поблескивал на тумбочке. Забрать его оттуда незаметно не представлялось возможным. Мне ничего не оставалось, как вернуться в свое укрытие на подоконнике и ждать утра, чтобы незаметно улизнуть из спальни. С нарастающим трепетом в душе — ибо знал, что уже совсем скоро они оба достигнут оргазма, — я пополз назад.

Извиваясь на животе, я на середине комнаты случайно повернул голову и увидел еще одну дверь, которую прежде не заметил. Она находилась прямо напротив кровати и, очевидно, вела либо в гостиную, либо в гардеробную. Я мысленно возблагодарил Господа. Не исключено, что из той комнаты есть выход в коридор, из которого я пришел, или в помещения для слуг. Я изменил маршрут и, горячо моля Бога, чтобы петли не заскрипели, взялся за дверную ручку и повернул ее.

Дверь отворилась — к счастью, бесшумно. Я скользнул в узкий проем и осторожно прикрыл за собой дверь, отгораживаясь от стонов и криков, все еще несшихся с кровати. Наконец-то я смог встать во весь рост. Я потер содранные локти, на ощупь нашел трутницу и зажег свечу.

Безумно обрадованный тем, что благополучно унес ноги и теперь нахожусь в относительной безопасности, я оказался совершенно не готов к тому мрачному зрелищу, которое явилось моему взору. Пламя вспыхнуло, огонек свечи рассеял кромешный мрак, и я, оглядевшись, почувствовал, как от моего лица отхлынула кровь.

Комната, в которой я стоял, была обставлена вовсе не как гостиная или гардеробная. Ее убранство свидетельствовало о том, что это лаборатория. На стеллаже у одной стены стояли стеклянные чаши, банки, бутылки, в которых плавали какие-то темные предметы. В центре находился стол, и едва мой взгляд упал на него, в животе у меня неприятно закрутило. В свете дрожащего янтарного пламени я ясно различил лежавший на столе труп собаки, в которой я узнал охотничьего пса Монтфорта. Это зрелище потрясло меня до глубины души. Пес лежал на спине с задранными вверх лапами, которые были растянуты с помощью кожаных ремешков. Его туловище было разрезано от грудины до основания брюшины, и между половинками рассеченной плоти, закрепленными с боков булавками, виднелись внутренности. Некоторые органы были частично препарированы и лежали на краю стола.

Вы, конечно, уже поняли, что я плохо переношу подобные зрелища. Я — обычный мастеровой, не обучавшийся естественным наукам, и, в отличие от своих просвещенных коллег, не прихожу в восторг от вида крови и внутренностей. Напротив, они вызывают у меня ужас и тошноту. Поэтому, стоило мне взглянуть на вспоротое собачье брюхо и кровавое месиво в нем, у меня сразу закружилась голова, как в доме Брадфилдов в Лондоне, когда мне пришлось ассистировать Роберту Монтфорту. Я понимал, что вот-вот упаду в обморок. Комната поплыла перед глазами, темнота, словно черная бездна океана, начала смыкаться вокруг меня, но я усилием воли заставил себя встряхнуться и сохранить присутствие духа. Нельзя терять сознание. Тогда меня наверняка обнаружат, а это куда страшнее, чем омерзительный труп на столе. Я стал дико озираться, ища пути к спасению, и мой взгляд упал на дверь, ведущую в коридор. Не оглядываясь, стискивая зубы, чтобы подавить тошноту, я заковылял к выходу. Дверь была заперта, но ключ оказался в замке. Уже почти не вспоминая о парочке, находившейся всего в нескольких ярдах, я распахнул дверь и, пошатываясь, выбрался в коридор.

Обескураженный, измученный ночными приключениями, я в темноте добрался до своей постели на чердаке и лег. Все мое существо было сковано оцепенением, и все же, укутываясь в одеяло, я уже не чувствовал прежнего страха. Теперь я знал, кто производил звуки, которые я слышал. И я поклялся себе, что впредь никогда не буду верить в призраков и злых духов. Неясные, не поддающиеся определению опасности пугают сильнее, чем те, которые мы осознаем. Когда природа страхов понятна, сонно думал я, на душе не так тревожно. Через минуту я уже спал крепким сном.

Однако зачатки вновь обретенного мужества быстро испарились утром, когда я вспомнил, холодея от ужаса, как меня едва не обнаружили, и представил рассеченный труп собаки на столе. При этом у меня опять закрутило в животе и гулко забилось сердце. Я знал, что Роберт Монтфорт занимается естественными науками, но даже предположить не мог, что его увлечение выражается в столь жуткой форме. Интересно, это Роберт убил собаку после гибели отца или она умерла естественной смертью? Я вспомнил, как пес лежал, свернувшись клубочком, под столом Монтфорта. В тот вечер он ни разу не пошевелился, хотя в библиотеке царила страшная суматоха после обнаружения трупа его хозяина. Я думал, пес спит, но, может, он уже тогда был мертв? Теперь я ругал себя за то, что у меня не хватило смелости попытаться разбудить собаку. Возможно, убийца Монтфорта сначала расправился с псом, опасаясь, что тот набросится на него, если почувствует, что его хозяину угрожает опасность. Ведь пес не пощадил бы ни родственника Монтфорта, ни чужака, тайком проникшего в дом.

Я спустился на кухню, где меня встретила Конни, прибывшая чуть свет, чтобы помочь миссис Каммингз приготовить дом к приезду хозяев, которых ожидали днем. Признаюсь, я искренне обрадовался, увидев ее, ибо она сразу отвлекла меня от тревожных мыслей. За завтраком я поведал миссис Каммингз, как услышал ночью шум и, сойдя вниз, случайно забрел в лабораторию, где лежала собака.

— Это личные покои лорда Роберта, — сказала миссис Каммингз. — Бог знает, как вас занесло туда. Без дозволения в его комнаты никому не разрешено входить, и он обычно держит дверь в коридор на замке.

Я покраснел, но не стал объяснять, что попал в лабораторию через спальню Роберта Монтфорта. Правда, это навело меня на мысль, что я оставил дверь в коридор незапертой. Теперь уже ничего не исправить. Рано или поздно Роберт догадается, что в его святилище побывал посторонний.

— Та собака на столе. Мне показалось, она похожа на охотничьего пса Монтфорта.

— Это он и есть. Умер в тот же день, что и хозяин. Мисс Аллен велела садовнику похоронить его, но Роберт сказал, что сам с ним разберется. Полагаю, пес понадобился ему для опытов. В его комнате полно медицинских книг, и он режет все, что только попадает ему в руки. Он хотел поступить в университет, да отец не позволил. Сказал, что это неподходящее занятие для джентльмена. Теперь, наверно, он сделает по-своему.

— Как умер пес?

— Во сне. В тот же вечер, что лорд М. Странно, да?

Я опять вспомнил, как спокойно лежал под столом пес, не реагируя на шум.

— Он был стар?

— Года два, не старше.

— Ладно, хватит про собаку, — вмешалась Конни. — Шум, который ты слышал ночью, исходил от лорда Роберта и леди Элизабет Монтфорт. Они прибыли раньше, чем ожидалось. Вот почему миссис К. послала за мной так рано.

— Как я рад, что ты пришла, — галантно ответил я, на время позабыв про свой страх. — Но почему они приехали вдвоем? Где же мисс Аллен?

— Она приедет сегодня чуть позже вместе с лордом и леди Брадфилд и их сыном Джорджем. Брадфилды поживут пока здесь, чтобы помочь мисс Аллен уладить дела ее брата. Хотя на самом деле лорд Брадфилд, как мне кажется, просто стремится заполучить в свои руки охотничьего пса, которого лорд Монтфорт выиграл у него несколько месяцев назад.

— Вы не находите странным, что мисс Аллен не поехала с племянником и невесткой?

Миссис Каммингз передернула полными плечами.

— Мне некогда размышлять над тем, кто с кем ездит, — ответила она с раздражением в голосе. — У меня других забот полно.

— А может, лорду Роберту и леди Элизабет просто захотелось побыть наедине, — со смехом сказала Конни, подмигивая мне.

Я удивленно вскинул бровь, изображая наивное неведение.

— Между ними что-то есть?

— Пожалуй, судя по простыням, которые я меняла.

— Конни, прекрати, — вспылила миссис Каммингз.

Но горничная уже вошла в раж, отказываясь внимать предостережениям начальницы.

— И что она в нем нашла? Видать, у нее с головой не все в порядке, это уж как пить дать.

— Они примерно одного возраста. Наверно, ей нравится его общество, — предположил я.

Конни бросила на меня испепеляющий взгляд.

— На что он ей, ведь она теперь состоятельная женщина и могла бы подыскать себе стоящего поклонника в Кембридже или Лондоне. Пора бы научиться уму-разуму.

— А если Фоули приберет к рукам все ее наследство? Конни закатила глаза и тряхнула головой, словно удивляясь моей тупости.

— Тогда и Роберту ничего не достанется. Так что ей в любом случае будет лучше без него.

Миссис Каммингз уже кипела от возмущения, слушая, как мы свободно обмениваемся мнениями.

— Констанция Ловатт, — рявкнула она, — в этом доме хватает несчастий и без твоего озорства. Забирай свою коробку и принимайся за работу, не то гляди, отшлепаю как следует, а то и вообще уволю. А вам, мистер Хопсон, должно быть стыдно за то, что поощряете ее болтовню.

Пристыженный, я отправился в библиотеку и принялся за поиски. Поскольку Роберт с Элизабет прибыли в Хорсхит поздно и всю ночь бурно развлекались, я не ожидал, что кто-то из них потревожит меня. Единственной помехой моему занятию была Конни. Миссис Каммингз велела ей убраться в библиотеке, и потому она вскоре тоже пришла туда. Она открыла ставни, сдвинула всю подъемную мебель на середину комнаты и, взяв каминный коврик, стала трясти его из окна. Я тем временем вынул из книжного шкафа первый попавшийся фолиант и, сев за стол, принялся листать его, с притворно живым интересом рассматривая страницы, словно всю жизнь только и мечтал об этом.

В книге содержалась коллекция зарисовок церквей, выполненных рукой непрофессионала. Я переворачивал скучные страницы с изображением пирамидальных крыш, башен, колоколен и шпилей. На рисунки я почти не смотрел. Все мои помыслы были сосредоточены на том, что мне требовалось узнать и сделать, и я старался придумать, как бы исполнить свой план, не привлекая внимания. В конце концов мне надоело притворяться, и я решил попытать счастья.

— Конни, можно задать тебе вопрос?

— А почему же нет? Что это ты вдруг оробел?

— Господин Чиппендейл, мой хозяин, когда-нибудь бывал здесь?

Она на мгновение выпрямилась, потянулась.

— Приезжал в прошлом году, когда лорд Монтфорт собирался заказывать библиотеку. С тех пор нет.

— Точно?

— Точно.

Я вздохнул. Ее ответ подтверждал слова миссис Каммингз. И все же я не был убежден. Из головы не шла странная легенда, рассказанная Элис. Я не мог отделаться от ощущения, что эта история имеет прямое отношение к гибели Партриджа и что мой хозяин тоже каким-то образом причастен к убийству. То, что Конни и миссис Каммингз не видели Чиппендейла, на мой взгляд, ничего не доказывало, ибо, как я уже сказал себе раньше, он, должно быть, приезжал тайком. Однако здравый смысл возобладал, и я спросил себя, возможно ли это? Мог ли Чиппендейл незаметно приехать в Хорсхит и убить Партриджа? Кроме того, зачем ему ехать за Партриджем в Кембридж, если он мог без хлопот расправиться с ним в Лондоне? Как и ночью, когда я устало размышлял над этим, разумного объяснения своим вопросам я по-прежнему не мог найти. Таким образом, хоть я и считал Чиппендейла виновным в трагедии, постигшей Партриджа, моя уверенность стала ослабевать.

С беспокойством в душе я продолжил поиски. Мне любопытно было заглянуть в папку с корреспонденцией, в которой Фоули обнаружил письмо мадам Тренти с угрозами в адрес Монтфорта. Возможно, там есть еще что-нибудь интересное, что помогло бы мне в расследовании. Хватит ли у меня духу залезть в стол? Я посмотрел на Конни. Тихо напевая себе под нос, она посыпала ковер влажными чайными листьями, чтобы потом, когда они впитают пыль, вновь смести их.

Я осторожно отодвинул стул назад и окинул взглядом переднюю часть стола. Во всю его длину тянулись три выдвижных ящика, а под ними были ящики поглубже, по два с каждого боку. Один за другим я выдвинул три верхних ящика. Они открылись легко, почти беззвучно, так что Конни и не слышала. В них я не нашел ничего необычного: несколько счетов, угольный порошок, перья, чернила, воск, два ножа, кусок веревки. Я решил проверить два оставшихся ящика слева. Выдвинул первый, с надеждой осмотрел его содержимое — бухгалтерские книги с записью хозяйственных расходов и несколько брошюр. Открыл нижний. В нем лежали только пачки писчей бумаги и свернутая карта поместья, перевязанная красной лентой. Я занялся ящиками справа и в первом обнаружил бутылку чернил и простой прямоугольный деревянный ящичек. Может, в нем хранится папка с письмами, которую я ищу?

Преисполненный ожидания, я поднял задвижку и открыл ящичек. В нем лежала пара дуэльных пистолетов. Они были гораздо больше, чем револьвер, который мы нашли рядом с телом Монтфорта в день его смерти. Со слов мисс Аллен я уже знал, что револьвер тоже принадлежал Монтфорту и что он держал его здесь для самообороны. Странно, подумал я, закрывая пистолеты и задвигая ящик. Зачем держать в той же комнате еще один комплект оружия?

Осталось осмотреть только правый нижний ящик. Сгорая от нетерпения, я дернул за ручку. Он не поддался. Я опять потянул, на этот раз сильнее. Тщетно. Ящик не выдвигался. Я склонился к нему, разглядывая внешнюю стенку, но замочной скважины не увидел. Ящик не был заперт; его заклинило.

Это затруднение меня не смутило. Я знал, как устранить препятствие, мне только нужны были инструменты. Я кашлянул. Конни перестала напевать и подняла голову.

— Закончил?

— Почти. Скажи, где ящик с инструментами, которыми я пользовался, когда собирал библиотеку?

— А я почем знаю? И зачем они тебе? Миссис Каммингз не говорила, что ты должен что-то мастерить. По ее словам, ты собирался только просмотреть какие-то эскизы. Она строго-настрого наказала, чтобы ты ничего другого не трогал без разрешения хозяев.

— Прошу тебя, Конни, помоги мне. Ящик заклинило. Она достала из коробки с уборочным инвентарем гусиное крыло и принялась быстро обметать им книжный шкаф.

— Спроси у миссис Каммингз или у кого-нибудь из лакеев. Может, они знают.

— Я у тебя спрашиваю. Они потребуют, чтобы я объяснил, зачем мне нужны инструменты.

— И зачем же они тебе?

— Скажу тебе по секрету, но ты уж никому ни слова. Возможно, здесь лежит то, что прольет свет на гибель Партриджа.

Конни оторвалась от своего занятия и уставилась на меня. Наверное, в моем лице отразилось отчаяние, и она меня пожалела.

— В чулане для садового инвентаря смотрел?

— А такой есть?

— Должен быть, раз я говорю.

— Покажешь, где это?

— Чтобы мне опять влетело за то, что болтаюсь без дела? Нет уж, спасибо.

— Так где этот чулан?

— За маслобойней. Следующая дверь после угольной кладовой.

Я пересекал холл, направляясь к хозяйственным помещениям, когда увидел у входа экипаж Брадфилдов и сухопарую фигуру мисс Аллен в трауре. Следом за ней из кареты вылезли и сами Брадфилды. Пока меня не заметили, я шмыгнул в задний коридор и, быстрым шагом миновав людскую и кухню, добрался до чулана для садового инвентаря. Я отодвинул щеколду и вошел.

Бледные лучи зимнего солнца сочились сквозь сетку вековой паутины на окне, в которой пылились запутавшиеся мухи и сотни маленьких насекомых. Среди коробок, садового инвентаря, старых кузнечных мехов и ржавых ведер я быстро отыскал ящик с инструментом. Он стоял неровно, словно кто-то небрежно бросил его на пол посреди комнаты.

Уверенный, что смогу исправить выдвижной ящик стола всего лишь с помощью отвертки и напильника, я опустился на корточки и откинул крышку. Открыв ящик, я сразу обратил внимание, что инструменты лежат не в том порядке, в котором я их сложил. На беспорядочной груде плотницких орудий покоился небольшой топорик. Я поднял его, дабы лучше видеть, что навалено внизу, и заметил на лезвии какой-то темно-коричневый налет. Меня всегда раздражает такая небрежность в обращении с хорошим инструментом, и я вытащил из кармана ветошь, собираясь стереть грязь. Держа в одной руке топор, в другой — тряпку, я возмущенно качал головой, глядя на переворошенные инструменты, и вдруг мой взгляд упал на какой-то странный предмет.

С минуту я отрешенно смотрел на него, но потом с ужасом осознал, что лежит передо мной. Словно громом пораженный, я отпрянул от ящика и выронил топор, с громким стуком упавший на каменный пол. На чем свет ругая себя за то, что опять, как и ночью, поддался боязни и слабости, я чуть придвинулся к ящику и вновь заглянул в него. Ошибки быть не могло. Между стамесками и калевками лежал, словно усохшая кровяная колбаса на подносе мясника, человеческий палец.

Даже теперь, когда я пишу об этом, моя рука дрожит, и я с трудом удерживаю перо. Я вытащил из ящика инструменты, затем, используя ветошь, чтобы предохранить себя — от чего, я и сам не мог бы сказать, — я осторожно достал палец и положил его на ладонь. Он был похож на гнилую сливу, пролежавшую несколько дней в сырой траве, — ноготь фиолетовый, кожа сморщенная и пятнистая.

Вдруг я вспомнил замерзший пруд, представил, как держу изувеченную руку друга. Разумеется, я сразу понял, чей это палец. Бедного Партриджа. Значит, пальцы были отсечены вот этим самым топором. Мне было невыносимо сознавать, что грязь, которую я совершенно бездумно стер с лезвия, была засохшей кровью моего близкого друга. Со слезами на глазах я сидел на полу и качал на ладони его палец. И оттого, что у меня в руке лежала частичка Партриджа, я еще острее чувствовал боль утраты. Но я не просто сопереживал его страданиям; во мне клокотал гнев. Я злился на Партриджа за то, что он, погибнув столь странной смертью, вовлек меня в этот хаос, перевернул всю мою жизнь, в которой прежде все было просто и ясно. Я злился на себя — за свои постыдные сомнения, за собственную глупость, за то, что не мог понять, как этот палец оказался здесь. И почему только один? Куда делись остальные? И наконец, неизбежно возникал вопрос, который я уже задавал себе тысячу раз: зачем кому-то понадобилось так зверски калечить человеческое тело — тело моего друга?

Прошло какое-то время, прежде чем я успокоился настолько, что смог сообщить о своей находке миссис Каммингз. Она сказала, что уведомит об этом дворецкого Ярроу, а тот, в свою очередь, известит мисс Аллен, как только выдастся подходящий момент. Я не знал, когда наступит этот подходящий момент, и потому бесцельно бродил по кухне, не смея вернуться в библиотеку, поскольку Брадфилды и мисс Аллен теперь были в Хорсхите, да и Элизабет с Робертом наверняка тоже проснулись. Как ни странно, суета и шум кухни действовали на меня умиротворяюще, отвлекали от безрадостных мыслей и ужасных воспоминаний, вновь заполонивших мое воображение.

Мне случилось встретиться с Монтфортами только после обеда. Я сидел с Конни, чистившей лайковые перчатки Элизабет Монтфорт смесью нашатырного спирта, терпентина и порошка пемзы, когда на кухню пришла мисс Аллен.

— А-а, мистер Хопсон. Я слышала про вашу ужасную находку. — Она выглядела бледнее, чем обычно, и, казалось, была потрясена новостью — естественная реакция любого нормального человека. — Как я поняла, там был только один… палец?

— Так точно, мэм, — ответил я, поднимаясь со стула и кланяясь ей.

Она помолчала с минуту, словно размышляя о чем-то своем, затем махнула рукой, милостиво дозволяя мне сесть.

— А что вы делали в чулане? Миссис Каммингз не могла сказать ничего вразумительного на сей счет.

— Меня привез сюда лорд Фоули, мэм, — смущенно начал я, краснея под ее пристальным взглядом. — Он поручил мне просмотреть бумаги в библиотеке, эскизы, найденные возле тела вашего брата…

На лице мисс Аллен отразилось недоумение.

— Но, по-моему, он уже их забрал, разве нет?

Меня кольнула совесть за то, что я обманываю эту добрую женщину, но, загнанный в угол, я быстро придумал правдоподобный ответ.

— Лорд Фоули считает, что нескольких эскизов не хватает, мэм. Поэтому он попросил меня приехать. Один из ящиков в столе заклинило. Я подумал, что, возможно, эти эскизы как раз в нем.

К счастью, мое сомнительное объяснение, по-видимому, удовлетворило ее; как бы то ни было, имя Фоули я упомянул весьма кстати.

— Конечно, я сказала Фоули, что он может взять из библиотеки любые эскизы, какие пожелает. Элизабет и Роберта они не интересуют.

— Он не хотел бы присваивать то, что по праву принадлежит вам.

— Вероятно, мистер Хопсон, вы хотели сказать: то, что по праву принадлежит семье Монтфортов. Я здесь лишь смотрительница. Хотя, как вы сами могли убедиться, я очень ответственно исполняю свои обязанности.

— Понимаю, мэм. И, пользуясь случаем, разрешите поблагодарить вас за то, что вы позаботились о Партридже. Лорд Фоули сообщил мне, что это вы распорядились похоронить его на церковном кладбище в деревне, и я вам глубоко признателен.

Мисс Аллен едва заметно улыбнулась в ответ на мои слова благодарности.

— Позвольте спросить, вам удалось что-нибудь узнать об обстоятельствах гибели вашего друга?

Наверно, я все еще находился под впечатлением своей недавней находки и только поэтому ответил ей не раздумывая, даже поспешно:

— Да, мэм, у меня появились новые факты. Выяснилось, что Партридж считал себя сыном вашего брата. — Я помедлил секунду и, вопреки здравому смыслу, заставил себя добавить: — В Лондоне живет некая итальянская актриса, мадам Тренти. Она называет себя его матерью. Полагаю, вы с ней знакомы?

Едва эти слова сорвались с моего языка, я понял, что вышел за пределы дозволенного, и мои щеки зарделись от стыда.

Мисс Аллен, явно ошеломленная моим предположением, смешалась.

— Партридж был сыном моего брата? От итальянской актрисы? Мне про это ничего не известно. С актрисами я не знаюсь, мистер Хопсон. — В ее тоне появились крикливые нотки.

Несмотря на растерянность, я знал, что она лжет. Разве я не видел своими глазами письмо, написанное ее рукой, в гостиной мадам Тренти? И тут меня осенило. Вероятно, она прикидывается несведущей потому, что здесь Конни. Вполне естественно, что ей хотелось бы скрыть от слуг подробности интрижек ее брата. Какой же я дурак, что затронул эту тему в присутствии Конни. Надо срочно сменить тему. Если я упомяну про письмо, она еще больше смутится и больше не захочет разговаривать со мной. Отказавшись от дальнейших расспросов, я изобразил простодушное раскаяние.

— Прошу прощения за недоразумение, мэм. И за свое смелое предположение о том, что ваш брат являлся отцом незаконнорожденного ребенка… Ясно, что та женщина — лгунья, и мне не следовало ей верить.

Однако мисс Аллен и не думала прекращать разговор.

— Вы сказали, она «называет» себя матерью Партриджа? Значит, вы сомневаетесь в ее словах?

— У меня нет доказательств того, что она говорит правду. Партридж не знал, кто его родители, пока она ему не сказала.

— А сами вы что думаете, мистер Хопсон? — не унималась мисс Аллен.

— Я пока не знаю, что думать, мэм. В этом деле я тоже желал бы разобраться, поскольку, на мой взгляд, оно имеет отношение ко всему, что здесь произошло.

Мисс Аллен молча кивнула, глядя на стол, за которым Конни чистила перчатки. Та делала вид, что поглощена своим занятием, но, судя по ее медлительным движениям, внимательно следила за ходом беседы.

— Это деликатное дело, мистер Хопсон, и я бы не хотела, чтобы оно стало темой пересудов. Но вы правы, оно заслуживает нашего внимания. Ловатт, — внезапно обратилась мисс Аллен к Конни, — оставь нас.

Конни сделала реверанс и удалилась. Мисс Аллен стала в задумчивости вышагивать по комнате. Она взяла перчатки, оставленные Конни, и, похлопывая ими по ладони, заговорила, осторожно подбирая слова:

— Мне недавно стало известно то, что вас, наверно, заинтересует; возможно, это касается вашего друга. Разбирая бумаги брата, я нашла в его столе книгу с записью хозяйственных расходов. — Она пристально посмотрела мне в глаза. — Но, насколько я понимаю, вы уже знаете о ее существовании?

— В общем… да, — промямлил я, пытаясь подавить в себе чувство вины.

— И, чтобы вы не мучились с неподатливым ящиком, я скажу, что в нем лежит. Эскизов там нет. Одни только дневники, до которых вам нет дела. Надеюсь, вы поняли мой намек. — Она положила перчатки на стол и пытливо воззрилась на меня.

— Я действую по поручению лорда Фоули, мэм. Сам бы я ни за что не посмел залезть в стол, — возразил я.

Она отмахнулась от моих объяснений, как от пустяка.

— Пожалуй, прежде чем сообщить вам то, что я узнала о моем брате, мистер Хопсон, расскажу немного о себе. Тогда вы поймете, почему я столь хорошо осведомлена о положении дел в поместье.

Последние восемнадцать лет я исполняла обязанности экономки в доме моего брата. Я поселилась здесь после смерти его первой жены, матери Роберта; она умерла, когда Роберт был еще младенцем. Возможно, вас удивляет, почему я до сих пор живу у него, — спокойно продолжала она. — У меня нет выбора, так как я не имею других средств к существованию. Предложив мне должность экономки, брат таким образом позаботился обо мне. Он не выдворил меня даже после того, как женился на Элизабет, ведь он знал, что мне не на что жить. Правда, к тому времени я уже стала для Роберта второй матерью, а Элизабет была еще молода и не очень-то хотела заниматься хозяйством.

Я кивнул, жалея мисс Аллен. Будь Монтфорт воистину великодушным человеком, он назначил бы сестре содержание. Я не забыл, как грубо он разговаривал с ней во время праздничного ужина. Правда, напомнил я себе, он ни с кем не миндальничал, а ее, очевидно, такое положение дел устраивало. Но, в общем, хоть рассказ мисс Аллен и давал некоторое представление о порядках, царивших в Хорсхите, я не мог сообразить, какое отношение эти сведения могут иметь к теме нашей беседы.

Словно угадав мои мысли, мисс Аллен продолжала:

— Я рассказываю вам все это для того, чтобы вы поняли, почему я хорошо осведомлена о делах брата в течение последних восемнадцати лет, но мало что знаю о его юношеских похождениях. Как я уже говорила, разбирая бумаги брата, я просматривала и его расходные книги, и мне случилось заглянуть в журнал с записями за тот период, когда я еще не жила у него.

— И вы обнаружили что-то необычное? — Мне не терпелось вернуться к разговору о Партридже. В конце концов, меня интересовал он, а вовсе не ее договоренность с Монтфортом, ее привязанность к Роберту и неопытность Элизабет в хозяйственных делах.

— Да, записи о неких платежах.

— Что за платежи?

— Это были расходы на кормилицу.

— На кормилицу?

— Да. Но это была не та женщина, которую наняли для Роберта. Записи в книги гласят: «Кормилице Фиггинс (Хиндлсхэм)». Женщину, которая кормила Роберта, звали Мэй Блоксэм. Я помню ее; когда я поселилась у брата, она еще жила здесь. Признаюсь, я тогда не придала этому значения, но в связи с вашим сообщением вспомнила о тех записях.

— Простите, сударыня, я не совсем понимаю.

Мисс Аллен вновь взяла перчатки и принялась похлопывать ими по ладони, словно наслаждаясь их мягкостью.

— Понять меня несложно, мистер Хопсон. На основании того, что вы выяснили, я вполне допускаю, что у моего брата действительно был незаконнорожденный сын — ваш друг Партридж — от итальянской актрисы. Вы сомневаетесь в правдивости ее слов. В свете ваших изысканий возникает законный вопрос: зачем бы мой брат стал оплачивать кормилицу какого-то ребенка, если это не его ребенок?