Гренадилловая шкатулка

Глава 18

Мы вернулись на постоялый двор и сели обедать. Наш гостеприимный хозяин Сэмюэл Мортон поставил перед нами по солидной порции «толстяка»[21] и эль. Поскольку Элис по-прежнему была сердита и замкнута, я завел беседу с ним. Мы перекинулись дежурными фразами по поводу неприветливой погоды и местных достопримечательностей, затем я поинтересовался, не носит ли кто из местных жителей фамилию Фиггинс. По добродушному лицу Мортона скользнула тень, его взгляд стал настороженным.

— Надеюсь, вы с ней не приятели?

— Почему вы спрашиваете?

— Сам я с ней, слава богу, не знаком и знаю о ней мало, но имя ее часто слышу. С ней лучше не связываться, это точно. Я и вам посоветовал бы держаться от нее подальше.

— Что вы можете о ней рассказать? Мортон задумчиво почесал подбородок.

— Вообще-то не много, хотя, сколько я себя помню, она всегда жила здесь. Народ относится к ней с опаской — и прежде так было, и теперь. Говорят, со странностями она, и с годами становится все чуднее.

— Что же в ней такого странного?.

— Точно не могу сказать. Одно время она работала в Хорсхите, в усадьбе. Ушла оттуда со скандалом. Наверняка ее выгнали за воровство или пьянство. Ее семейство не гнушается ни тем, ни другим.

— Когда-нибудь слышали, что она ухаживала за детьми как кормилица?

— Не припомню. Может, и ухаживает. Хотя мне жаль того ребенка, которого доверили ей.

— Она живет одна?

— Муж умер несколько лет назад. Сын у нее есть, уже взрослый — лет девятнадцать-двадцать. Летом уходит в лес, работает дровосеком. Зимой с ней живет, занимается браконьерством. Весь в мать. Здешний люд их чурается.

Ничего больше о Фиггинсах Мортон не знал. Объяснил только, как добраться до их хижины — где-то на окраине Хиндлсхэма, по дороге в Хорсхит-Холл.

После обеда Элис поднялась в свою комнату, бросив меня, угнетенного и подавленного, одного. Мне только и оставалось, что отправиться с визитом к миссис Фиггинс. Интересно, Элис догадывается, что я собираюсь туда? Может, она хотела бы составить мне компанию? С другой стороны, после напряжения утренних часов в глубине души я был рад, что она не сопровождает меня. Удаляясь от нее, я постепенно успокаивался; быстрая ходьба отвлекала от тягостных дум.

Опять резко похолодало. Было пасмурно, морозно, колючий ветер кусал кончик носа, в любую минуту мог пойти снег. Мой путь пролегал мимо лавки, церкви и опрятных домиков, на которые я обратил внимание накануне вечером. Я вышел на окраину селения и, как и советовал Сэмюэл Мортон, свернул на тропинку, тянувшуюся вдоль полей. Она привела меня в захолустье, которое отличалось от остальной деревни так же сильно, как фасад красивого предмета мебели от его неотделанной тыльной стороны.

Жилища здесь представляли собой полуразрушенные мазанки с дырами в стенах и кривыми трубами, из которых вились струйки дыма, растворявшиеся в январском воздухе. За лачугами простиралось деревенское пастбище, на котором тут и там между камышовыми зарослями и редкими кустиками томились на привязи тощие животные. Место это было болотистое, и, вероятно, время от времени здесь гибла скотина. На дальнем краю я увидел две темные склизкие туши, торчавшие из замерзшей бурой топи, словно обнаженные отливом обломки корабля.

Отводя взгляд от неприятного зрелища, я обогнул болото и, следуя указаниям Сэмюэля Мортона, зашагал к последней хижине в ряду. Из всех жалких развалюх эта была самая убогая. Едва я приблизился к ней, в нос ударил запах гнили — смесь сырости, навоза и разложения. Окна были грубо заколочены; свет проникал вовнутрь через несколько узких щелей. Стены снизу доверху покрывала плесень, размножению которой, вне сомнения, способствовала близость болота. Глина на стенах во многих местах отвалилась, рассыпалась от влаги, и в проплешинах виднелся деревянный каркас строения.

Я остановился у двери и крикнул хозяев. На мой зов никто не откликнулся, тогда я постучал. Несколько минут тщетно ждал ответа, потом поднял щеколду и вошел.

Я оказался в маленькой комнате с низким потолком. На всем лежал налет вековой грязи, все находилось в той же стадии разложения, что и дом снаружи. В стены въелась какая-то бурая мерзость, мебели раз-два и обчелся, да и та была переломана и кое-как починена, на полу — прелая солома, которую месяцами никто не перестилал. В дальнем углу сидела старуха, до того высохшая, сгорбленная и маленькая, что я поначалу принял ее за ворох тряпья. Она глядела на пепел в очаге.

— Прошу прощения, мэм, — обратился я к ней. — Я ищу миссис Фиггинс. Это вы?

Судя по взгляду, какой она бросила на меня, я понял, что старуха не напугана. Напротив. Она что-то пробормотала и узловатым пальцем смело поманила меня к себе, будто хотела поведать какую-то тайну.

— Вы хотите что-то сказать мне, матушка? — спросил я. Помня предостережение Сэмюэля, я начал осторожно придвигаться к ней, хотя трудно было поверить, что эта дряхлая карга может представлять опасность.

В ответ она буркнула что-то нечленораздельное и вновь поманила меня, требуя, чтобы я подошел ближе.

— Что вы говорите?

Она опять что-то невнятно зашептала. Мне показалось, я различил слова: «Громче, ветер… иди сюда», но, может, я и ослышался. Я положил руку на подлокотник ее кресла и нагнулся к ней. В следующее мгновение она выхватила из складок драной юбки нож с длинным узким лезвием, наподобие того, Каким мясники разделывают туши, и полоснула меня по тыльной стороне ладони, да так быстро, что я почти не почувствовал боли. Старуха нацелила острие мне в глаз.

— Только дернись, прирежу. Опомниться не успеешь! — вскричала она, теперь уже абсолютно отчетливо выговаривая слова. — Будь ты проклят! Какого дьявола приперся? Хотел ограбить старуху? — Она осклабилась, словно забавляясь над нелепостью собственного предположения.

Я отпрянул в шоке, пряча под мышкой раненую руку, в которой уже ощущалась жгучая боль.

— Уверяю вас, сударыня, я не собирался грабить вас. Напротив, я хотел дать вам кое-что, если вы миссис Фиггинс.

— Дать? Мне? — в замешательстве произнесла она, угрожающе размахивая ножом.

— Положите нож, и я покажу.

— Секрет… дадут… если положу… секрет, так-то, секрет, — бессмысленно напевала она, по-прежнему сжимая в руке нож.

Я понял, что она не расстанется со своим оружием, если я не отвлеку ее. Здоровой рукой я достал из кармана бутылку джина, которой снабдил меня Сэмюэл Мортон, и протянул старухе. При виде спиртного она выронила нож и выхватила у меня бутылку. С минуту любовалась ею, затем оторвала от джина слезящиеся глаза и пытливо воззрилась на меня.

— Ты кто такой, что приносишь мне подарки?

— Друг.

— Ага, значит, тебе что-то нужно.

— Просто хотел поговорить с вами.

— Я тебя знаю?

— Я хотел расспросить вас о том времени, когда вы ухаживали за детьми. Вы ведь служили кормилицей у лорда Монтфорта?

— Монтфорт. — Она выплюнула его имя, словно кусок тухлого мяса. — Чтоб он сгнил в аду. Пусть дьявол станет ему женою.

— Он покинул этот мир, мэм, но в ад отправился или в рай, не могу судить. Потому я и пришел к вам.

— Покинул, покинул? Рай, ад? — Она вновь замкнулась в себе, устремив пустой взгляд в очаг.

— Я хотел сказать: он умер, — неуверенно произнес я. Она что — и впрямь сумасшедшая? Может, опять пакость какую замышляет? — Я пришел расспросить вас о ребенке, которого вверил вашим заботам лорд Монтфорт. Что с ним стало?

Отсутствующее выражение слетело с ее лица так же быстро, как и появилось. Мне показалось, я заметил в ее глазах коварный блеск. Но с ответом она не спешила — возможно, умышленно игнорировала мой вопрос. Я предпринял еще одну попытку ее разговорить.

— Мне необходимо найти этого ребенка. Я дам вам денег, если вы вспомните что-нибудь о нем. Насколько мне известно, к вам он попал младенцем нескольких дней от роду.

— Если известно, зачем спрашиваешь? — ухмыльнулась старуха.

— Мне хотелось бы знать про него больше.

— А это у тебя еще есть? — Она показала на бутылку.

— Если пожелаете.

Пока она раздумывала, что бы мне сообщить, комнату накрыла тень. Я обернулся и увидел в прогнившем проеме нескладного верзилу. Рваное грязное одеяло, перетянутое веревкой, служило ему в качестве пальто, на голове вместо шляпы красовался тюрбан из грязной тряпки. В одной руке он держал мертвого кролика, в другой — дубинку в коросте из шерсти и крови.

— Это что еще за дьявольщина, ма? — вскричал он, швыряя на стол кролика и окровавленной дубинкой тыча в мою сторону. — Еще один бездельник, да? Я щас быстро с ним разберусь.

— Джек, ты? Это не бездельник, сынок. Гость. Пришел к нам с расспросами, выпить принес. — Старуха кивнула на бутылку, лежавшую у нее на коленях.

Я поежился, почувствовав на себе взгляд ее сына. Его задубелую кожу покрывала корка грязи, с одной стороны лица во всю щеку до самой губы тянулся длинный шрам, отчего рот был перекошен. Должно быть, догадавшись, что его вид вызывает у меня омерзение, он неторопливо приблизился ко мне.

— Что, не такой красавчик, как вы, сэр? — с издевкой спросил он. — Чего вам здесь надо?

Пошатнувшись, я отступил назад.

— Я не хотел причинять беспокойство вам и вашей матушке. Пришел только, чтобы узнать про ребенка, которого вверил ее заботам лорд Монтфорт.

— Монтфорт? С чего это вдруг? Я слышал, он умер.

— Ребенок?

Верзила презрительно сплюнул на пол.

— Что «ребенок»?

— Возможно, это мой друг. Я пытаюсь установить истину. Что стало с этим ребенком? Ему, должно быть, столько же лет, сколько вам. Вы его помните? Ваша матушка никогда не говорила о нем?

— В том нет нужды. Мы вместе росли, она выкармливала нас обоих… Ему молоко, мне — каша. Это у меня из-за него. — Он ткнул грязным пальцем в шрам.

— Как так?

— Подрались.

— Прискорбный случай.

Он равнодушно пожал плечами и вновь сплюнул, на этот раз метя в очаг. Уголья зашипели, когда в них угодил комок мокроты.

— Как долго он жил с вами?

— Не спеши. За просто так никто перед тобой распинаться не станет. Хочешь что-нибудь узнать, сначала заплати.

Я порылся в кармане и протянул ему флорин, который он выхватил так же жадно, как его мать — бутылку джина.

— Четыре года, может, пять.

— А потом?

— Его светлость распорядились, чтобы мать отвезла ребенка в Лондон. Отдала в приют.

Старуха вдруг встрепенулась, прислушавшись к нашей беседе.

— Приют, ага, приют, — поддакнула она. — Точно. Конечно, он сказал, чтобы я отвезла его туда.

— Вы помните? — спросил я, теперь уже обращаясь непосредственно к ней.

Мать с сыном украдкой переглянулись. Взгляд женщины затуманился, она замолчала.

— Вы помните, что отвозили ребенка в Лондон? — допытывался я.

Ответа не последовало. Я беспомощно посмотрел на ее сына.

— У меня есть еще флорин. — Я позвенел монетами в кармане.

— Скажи ему, ма, — потребовал тот. — Монтфорт умер, теперь нам нечего бояться.

Старуха и не думала отвечать, словно оглохла и онемела.

— Вы знаете, что случилось? — Я перевел взгляд на ее сына и опять звякнул монетами.

Верзила молчал, постукивая дубинкой по столу. Будто зачарованный, я наблюдал за его лицом, ожидая, когда он заговорит, мысленно приказывая ему смилостивиться, рассказать мне все, что он знает. И все же, хоть мое внимание и было приковано к нему, я оказался совершенно не готов к тому, что произошло в следующую минуту. Без предупреждения он выронил дубинку, другой рукой схватил меня за ворот и притянул к своему чумазому лицу.

— Ребенок умер. Она не возила его в Лондон. Ты это хотел услышать? Больше нам нечего сказать. Давай монеты и проваливай… если не хочешь, чтоб я изуродовал твое лицо подобно моему или превратил тебя в дохлого кролика.

Резким движением он выдернул мою руку из кармана, забрал деньги и вышвырнул меня на улицу. Я плюхнулся в грязь, распластавшись на земле. Дверь захлопнулась перед моим носом.