Гренадилловая шкатулка

Глава 5

Тебо было темно, как раковины моллюсков, когда я поднялся со своей постели на чердаке. Миссис Каммингз сказала, что в половине шестого утра деревенский извозчик отправляется на рынок в Кембридже. Мне только следует подойти к его дому, и он возьмет меня с собой. В Кембридже я сяду в дорожную карету и вечером того же дня (если Господь и дорожные заставы будут благосклонны) прибуду в Лондон.

Глаза болели, конечности словно налились свинцом. Я провел беспокойную ночь, опасаясь стать во сне жертвой своего таинственного недоброжелателя. На меня никто не напал, но это не рассеяло моей тревоги. Напротив, я еще больше проникся уверенностью в том, что враг следит за мной и только и ждет, когда я сомкну веки. Наконец я задремал, видя в тревожном сне, будто я тону в ледяном море на глазах у Чиппендейла, а он даже не пытается прийти мне на помощь — лишь советует сильнее грести руками и ногами. Когда часы на лестнице пробили пять раз, я с облегчением поднялся. Быстро одевшись, я убрал складную кровать в стенной шкаф, сложил свои вещи и по черной лестнице спустился в коридор для слуг. Я помчался мимо дверей, ведущих в кухню, посудную, буфетную и людскую, к молочному залу и, лавируя между ведрами, лоханками и столами с мраморным верхом, стал пробираться к выходу. Мне захотелось отведать молока, но я удержался от соблазна, сказав себе, что лучше уж потерпеть до Кембриджа и там выпить горячего эля, чем упустить извозчика. В дальнем конце помещения я отомкнул дверь, ведущую в огород, застегнул на шее пелерину пальто и вышел на улицу.

Мороз одел все кустики и деревья в иней сахарной белизны. Было еще холоднее, чем накануне вечером. Ледяной воздух обжигал ноздри. Словно мифическое животное, я выдыхал в темноту клубы пара. Я решил обогнуть северную часть дома и пройти через итальянский сад, чтобы срезать путь. Я шагал быстро, наслаждаясь скрипом башмаков по мерзлой земле, радуясь, что с каждым шагом удаляюсь от злополучного дома. Скоро я буду далеко от Хорсхит-Холла, думал я. Скоро моя чудовищная находка и убийца лорда Монтфорта превратятся в далекое воспоминание.

При этой мысли настроение у меня поднялось. Я восхищался мраморными нимфами, омытыми перламутровым лунным сиянием, представлял Констанцию в ее теплой постели, а потом подумал, что завтра смогу вновь навестить Элис. Мне не было совестно, что я так скоро готов забыть Констанцию ради другой женщины. Мы с ней вместе коротали минуты скуки, но не питали заблуждений: оба знали, что наша дружба не более чем приятный эпизод. А вот со своими чувствами к Элис я по-прежнему не мог определиться.

Я ускорил шаг, приближаясь к пруду. Мне уже была видна его скованная льдом искрящаяся гладь. И вдруг, когда я почти поравнялся с ним, мой взгляд упал на темный непонятный предмет, выступавший из замерзшей воды. Я остановился и пригляделся. Предмет был громоздкий, на нем серебрился иней. Его бесформенные очертания неровно торчали изо льда. Что это может быть? Коряга? Упавшая статуя? Во мне взыграло любопытство, а вместе с ним вернулся прежний страх.

В груди гулко забилось сердце, кровь застучала в ушах. Умом я понимал, что эта находка не сулит ничего хорошего, что надо развернуться и бежать. Но другая часть моей натуры, моя дьявольская любознательность, требовала удовлетворения. Времени было мало, я трепетал, но не мог уйти, не узнав, что лежит в пруду.

Пруд в поперечнике достигал двадцати футов и был обнесен низким каменным парапетом, облицованным плитняком; вода подступала к самому его краю. Я перегнулся через бортик и, увидев, что не достаю рукой до предмета, потянулся к нему. Дотронувшись до него, я понял, что он накрыт какой-то тканью. Сдвинуть с места предмет не удалось, и я тотчас же отпустил его. Но то ли я слишком сильно дернул, то ли материя стала хрупкой от мороза, — как бы то ни было, она разодралась, и в прорехе мелькнуло что-то белое.

С минуту я ошеломленно смотрел на дыру. И вдруг с содроганием осознал, что темная выпуклость на замерзшей глади водоема — это не обломки неживой природы. В пруду лицом вниз, раскинув в стороны руки и ноги подо льдом, лежал человек. Его черты были скрыты от меня, но по очертаниям фигуры и фасону одежды я предположил, что это мужчина. При попытке ухватить его я нечаянно разорвал на нем сюртук в нижней части спины, где теперь поблескивал в лунном сиянии полумесяц плоти.

При виде этого кусочка голого тела я почувствовал себя так, будто это я убил его. Я, как мог, закрыл тканью обнажившуюся плоть и отстранился. Громко дыша, я пытался сообразить, что мне дальше делать. От пережитого потрясения сердце расходилось, легкие раздувались, как мехи. В воображении всплыли страшные картины моих предыдущих находок. Что же это за место такое, где я обречен наталкиваться на трупы? Почему даже теперь у меня не хватает ума оставить мертвеца в покое, сделать вид, будто я его никогда не видел, и пойти своей дорогой? Но я был в плену собственного смятения. Мое сознание словно превратилось в ристалище, на котором боролись страх, гнавший меня прочь, и мое проклятое любопытство, приказывавшее остаться. Спустя несколько минут страх был временно побежден. У меня созрел план. Я посмотрю на лицо мертвеца, прикину, сколько ему лет, кем мог быть этот человек, затем вернусь в дом, сообщу о своей находке — и уеду, решил я.

Его голова на три четверти находилась подо льдом. Я попробовал поднять ее за волосы, потом взялся за нее обеими руками с боков и потянул изо всей силы. От многочисленных попыток у меня онемели пальцы, я вновь начал задыхаться. Но мои усилия ни к чему не привели: лед не поддавался, лицо мертвеца крепко сидело в замерзшей воде. Тогда я решил извлечь из пруда все тело. Давя в себе всякие чувства, я нагнулся, ухватился за туловище и рванул на себя. Безрезультатно. Тело, как и голова, безнадежно вмерзло в лед.

Несколько минут я стоял в растерянности, не в состоянии унять дрожь в онемелых руках, измученных ужасной и непосильной работой. В это мгновение в душу вновь закрался страх. Я осознал, что стою один в темноте рядом с трупом. А если в смерти этого человека тоже повинен убийца лорда Монтфорта? А вдруг и мне грозит опасность? Что, если в эту минуту убийца наблюдает за мной, выжидая подходящего момента, чтобы нанести удар? При этой мысли остатки мужества покинули меня. Сказав себе, что в одиночку невозможно вытащить мертвеца из пруда, что он застыл во льду так же прочно, как окаменелость в камне, я поспешил за подмогой.

Брезжил рассвет, когда я вернулся к пруду с тремя работниками, которые по моему указу принесли с собой кирки, зубила и с полдюжины длинных широких досок. Страх все еще переполнял меня, но я старался не выказывать своих чувств, да и близость других — живых — людей, звук их голосов действовали успокаивающе. Не смей думать об ужасах, заключенных в пруду, и об угрозе, таящейся в темноте, твердил я себе. Твоя задача сейчас — руководить работниками.

Лед затрещал, когда один из них осторожно ступил на скованную морозом водную гладь. Не зная, насколько глубоко промерз пруд, и не желая стать свидетелем еще одной трагедии, я остановил его и уложил несколько досок по краю пруда, создавая опору для веса. Второй работник соорудил для себя такую же конструкцию, а третий, стоя на парапете между ними, светил факелом. Мужчины взмахнули кирками и медленно опустили их на лед. Сотни блестящих осколков, окрасившихся в сиянии факела в желтый цвет, взметнулись вверх, словно сноп огней на некоем феерическом представлении.

Я стоял и наблюдал, не в силах отвести взгляд от мертвеца, которого они высвобождали из ледяного плена, не в силах забыть ощущение холодной плоти, к которой я прикоснулся. Из оцепенения меня вывел голос факельщика.

— Если б мы вчера тут не поработали, он, возможно, не вмерз бы так крепко, — сказал он, наклоняя факел так, чтобы свет падал прямо на труп.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, по-прежнему не отрывая глаз от разворачивающегося передо мной действа.

— С начала зимы это первый крепкий мороз. Вчера мы перевезли из пруда в ледник целую телегу льда. Не сделай мы этого, лед здесь был бы достаточно толстый и, возможно, выдержал бы его.

— А так лед провалился под его тяжестью, и бедняга утонул в замерзающей воде. Ты это хочешь сказать?

— Да, сэр.

Я содрогнулся, увидев, как один из работников вонзил острие своего орудия почти у самого плеча утопленника. Я опасался, что они могут промахнуться и изуродовать труп.

— Может, ты и прав, — отозвался я, глубже пряча руки в карманах в тщетной надежде согреть их. — Но мы не знаем, как он оказался здесь и утонул ли на самом деле. Пока тело не извлечено изо льда, делать выводы рано.

— Не только это странно.

— Что еще?

— Вчера вечером я проходил мимо этого места. Мне показалось, тут были какие-то люди. Они шли пригнувшись.

— Ты не подошел посмотреть?

— У меня не было фонаря, но я подошел немного ближе. Насколько я мог судить, они уже удалялись.

— В котором часу это было?

— В семь, может, в восемь. Точно не помню.

Я задумался. Примерно в это же время лорд Монтфорт покинул столовую и отправился в библиотеку.

— Ты слышал выстрел перед тем, как заметил силуэты? Он мотнул головой.

— Нет, не припомню.

— Скорей всего, это эль затуманил тебе глаза, — съязвил один из работников. Факельщик осклабился, покачал головой и невесело подмигнул приятелю. Как могут они подшучивать друг над другом в такую минуту? Сочтя его рассказ чепухой, я жестом приказал им не тратить попусту время и вновь приниматься за работу.

Трудились они споро. С ловкостью опытных скульпторов они теперь зубилами и кирками отсекали последние куски льда. Вскоре оба отложили инструменты и приготовились вытаскивать тело — нагнулись, собрались с силами, взяли труп за ноги и под мышки, поднатужились. Лед тихо затрещал, отпуская своего пленника. Под ним темнела черная, как сама смерть, вода.

Разумеется, с тех пор как я обнаружил мертвеца, я пытался представить, кто бы это мог быть. Мне пришло в голову, что он, возможно, каким-то образом связан со смертью Монтфорта: либо вторая жертва того же убийцы, либо сам убийца. Или это просто местный воришка, которому не повезло. Или еще один несчастный обитатель Хорсхит-Холла. Безусловно, мне было жаль беднягу, но я уже несколько оправился от потрясения, да и в присутствии работников мои прежние страхи притупились. Таким образом, с интересом праздного зеваки — и, вне сомнения, даже не думая о том, что этот человек может быть мне знаком, — я ждал, когда мне покажут его лицо.

Мужчины выпрямились и, осторожно ступая по доскам, понесли труп, держа его лицом вниз, из пруда. Дойдя до парапета, они остановились, потом медленно перешагнули через него и опустили тело на тропинку. И только когда оно коснулось земли, они перевернули его, и факельщик осветил лицо мертвеца.

Как описать тот чудовищный момент узнавания? Омерзение, ужас, горе, страх — все слилось во мне. Я содрогнулся, охнул, зажмурился, не веря своим глазам. Но еще один брошенный взгляд подтвердил невероятное. Я не ошибся. В голове моей царил сумбур. Как такое может быть? Это немыслимо! Немыслимо, но факт. Все это время я смутно слышал разговор работников, но их голоса доносились до меня будто из другой комнаты.

— Никогда его не видел. Он не из местных.

— Я слышал, на днях кто-то приходил в дом.

— Да, не повезло бедняге.

Я молчал. Присев на корточки возле мертвеца, я пристально рассматривал его лицо. В душе все еще теплилась надежда, что я ошибся. В глазах защипало, когда я понял, что никакой ошибки нет, что зрение не подвело меня. И тогда слезы потекли ручьем. Горе ослепило меня, я не мог вымолвить ни слова, а слезы все струились по щекам и капали на мерзлую землю. Факельщик, ожидая дальнейших указаний, глянул на меня и увидел страдание в моем лице.

— Вы знаете его, мистер Хопсон?

— Да, очень хорошо, — ответил я, не отрывая глаз от трупа. — Он был моим другом.

— Так кто же он?

— Его звали Джон Партридж, — ломким шепотом произнес я, не узнавая собственного голоса.

Я не стал говорить — не мог сказать, — что в человеке, который лежал передо мной и пустым взглядом смотрел ввысь, словно созерцая бесконечность, почти нельзя узнать моего друга. Его губы были синие, лицо белое, кожа пористая, покрыта коростой обледенелых волос, на одном виске небольшой лиловый кровоподтек. Ладонь правой руки, окоченевшей в согнутом положении, утопала глубоко в кармане — она не вывалилась, даже когда его доставали и несли из пруда. Глядя на друга, я внезапно почувствовал, что должен как-то облегчить его муки, которые он испытал в минуту смерти. Игнорируя голос разума, твердивший мне, что помочь ему уже нельзя, я вынул его руку из кармана и взял ее в свои ладони.

Но что это? Невольно вскрикнув, я отшатнулся. Все мое существо пронзили ужас и отвращение. Даже сейчас, когда я вспоминаю то мгновение, моя рука трясется, перо дрожит, и я не уверен, что смогу описать кощунство, свидетелем которого стал. И все же я понимаю, что без этих жутких подробностей мой рассказ не будет полным. Я обязан изложить то, что увидел.

Вместо пальцев торчали четыре изувеченных обрубка — оголенные сухожилия, кость, обескровленная, раскисшая в воде плоть. Крайние фаланги отсекли либо оторвали.

Что мне было делать перед лицом такого изуверства? Как реагирует человек, нашедший своего близкого друга жестоко искалеченным? На самом деле в подобные моменты, когда мы скованы ужасом, реальность утрачивает всякий смысл. Мы впадаем в бесчувствие, не знаем, кто мы, как нам действовать. Мы ведем себя не так, как должны. Я задрожал сильнее, чем прежде. В желудке всколыхнулась желчь. Горло горело, в глазах возникла резь. И все же я стал пленником крайнего волнения. Я не мог кричать, не мог говорить и шевелиться. Словно под гнетом этого последнего свидетельства насилия мои природные рефлексы отказали, и меня, как и все вокруг, сковало морозом. Я знал, что мне нужно плакать, горевать, я хотел выплеснуть свои чувства. Но не выплескивал, не мог, потому что в груди у меня все окаменело.

Для работников Партридж был посторонний человек, и потому они более непосредственно откликнулись на жестокость.

— Боже правый, — присвистнул один, — жуть какое зверство. Такого я еще не видел.

— Наверно, топором отсекли, как будто свинью разделали.

— Да нет, видишь, какие ошметки на концах? Раны рваные — как будто пальцы оторвали или откусили…

— Кто ж это мог сделать?

— Лисы или барсуки… или пес Монтфорта. Бог свидетель, он никогда его не кормил. Любил держать в голоде.

Я больше не мог этого выносить.

— Господи помилуй! — вскричал я. — Неужели в вас нет ни капли уважения, ни капли сострадания к мертвому? Этот человек был моим другом, моим самым близким другом. Я не хочу больше слышать ни слова!

Работники догадались, что своими праздными рассуждениями они усугубляют мои душевные муки, и замолчали. Глядя на мою согбенную фигуру, сидевшую на корточках перед распростертым на земле Партриджем, они неловко топтались на месте в тщетной попытке согреться. Конечно же я не хотел держать их возле себя. Более чем когда-либо я жаждал остаться один, наедине со своим горем и мыслями о Партридже. Но я понимал, что, пока я не обращусь к ним, не дам четких указаний, мы так и будем все вместе торчать у злосчастного пруда. Я собрался с силами, заставил себя подняться и занялся решением насущных вопросов. Надо отнести Партриджа в дом, сказал я работникам. Здесь мы для него уже ничего не сделаем.

Из двух досок и веревок мужчины соорудили носилки и положили на них Партриджа. Я снял с себя пальто, накрыл им лицо своего несчастного друга, и наша скорбная процессия направилась к особняку. Работники с носилками шли впереди, я брел следом.

Мы положили его в пустой кладовой, и, пока посылали за судьей Уэстли, я дежурил возле трупа. Спустя час с улицы донесся скрип колес, и в помещение стремительно вошел Уэстли. Коротко кивнув мне, он приступил к обследованию тела Партриджа. Невозмутимо, словно перед ним лежала баранья туша на колоде мясника, он осмотрел изуродованную руку, потом вторую, неповрежденную, затем обшарил карманы мертвеца. Их содержимое — три серебряных шиллинга, один золотой соверен, носовой платок, перочинный нож и свернутый листок бумаги — Уэстли выложил в ряд на столе возле трупа. Листок он развернул и внимательно изучил, но тот так долго находился в воде, что чернила почти растворились, расплылись, и разобрать текст было невозможно. Судья не обнаружил ничего такого, что объясняло бы, каким образом Партридж оказался в Хорсхите, тем более в пруду. Ничего, что объясняло бы его смерть.

Через несколько минут Уэстли внезапно повернулся ко мне и спросил:

— Так вы знали его, Хопсон?

Я кивнул и поведал ему, что мы вместе работали в мастерской Чиппендейла. Партридж перед Рождеством занемог; если б не болезнь, он, вероятно, сам собирал бы библиотеку в Хорсхите. Поскольку Партридж в последние дни не появлялся в мастерской, я не мог взять в толк, зачем ему было приезжать в Хорсхит. Обстоятельства его внезапной гибели для меня тоже оставались тайной.

Выслушав без комментариев мой короткий рассказ, Уэстли распорядился, чтобы через час я пришел к нему в библиотеку. Ему требовалось выяснить еще кое-какие вопросы относительно Партриджа, которые, возможно, прольют свет на гибель Монтфорта, и он хотел записать мои показания.

Войдя в библиотеку, я увидел, что Уэстли сидит за большим письменным столом с кожаной окантовкой; перед ним лежали стопка писчей бумаги, гусиное перо, стояли чернильница и коробочка с угольным порошком. Лорд Фоули каким-то образом узнал о трагическом происшествии и немедленно прибыл в Хорсхит-Холл, предлагая свою помощь. Он расположился на некотором удалении от стола, перед камином, полностью утонув в большом кресле: виднелись только его ноги и локоть, покоившийся на подлокотнике. Я с облегчением отметил, что тело Монтфорта уже унесли из комнаты — вероятно, готовили к погребению, — и что свирепого пса тоже нигде нет.

— Однако очень странное дело, Хопсон, — произнес Уэстли, пытливо взглянув на меня. Он жестом предложил мне занять кресло напротив него. — Расскажите мне об этом человеке, вашем друге Джоне Партридже. Как вы познакомились?

— Наша дружба завязалась восемь лет назад. Он появился в мастерской Чиппендейла через неделю после того, как я поступил туда учеником.

Я принялся, поначалу нехотя, излагать историю его жизни, которая тесно переплеталась с моей собственной. Повествуя, я старался подавить в себе смятение и изгнать из памяти обезображенный облик друга. Я описал беднягу Партриджа, каким увидел его в день знакомства: жалкое существо, тощий хилый паренек с пронизывающим взглядом синих глаз, всегда опущенных.

— Партридж был подкидыш, — сообщил я, силясь скрыть дрожь в голосе и сдержать слезы. — Младенцем его оставили на крыльце только что тогда построенного сиротского приюта, дабы его воспитали в милосердии достойным гражданином.

Я не добавил, что сам я, взращенный в далекой провинции, в ту пору пребывал в полном неведении относительно предрассудков, связанных с подобными учреждениями. Однако вскоре я узнал, что на их обитателях лежит печать позора. Подкидыши — это люди, которые были зачаты в грехе и, безымянные, брошены своими родителями, не желавшими или не имевшими возможности их воспитывать. Если бы не приют, эти дети погибли бы на улице. Приют спасал найденышей от горькой участи, но не предавал забвению постыдные обстоятельства их появления на свет, ибо они служили наглядным доказательством слабостей своих родителей.

— А что, многих ли подкидышей определяют в учение к краснодеревщикам? — внезапно перебил меня Уэстли. — Я думал, для них подыскивают более низкие занятия, в соответствии с их происхождением.

Его замечание было вполне уместно, но во мне всколыхнулся гнев. Какое право он имеет столь пренебрежительно отзываться о моем друге? Представители привилегированных сословий надежно защищены от превратностей городской жизни. Что они могут понимать?!

— Как вы верно подметили, большинство мальчиков-найденышей обучают гораздо менее престижным профессиям или определяют на морские суда. Учиться ремеслу у таких мастеров, как Чиппендейл, их направляют крайне редко, но, с другой стороны, Партридж был необычайно талантлив. — Голос мой звучал холодно и резко, хотя я старался не дерзить, понимая, что грубость не поможет бедняге Партриджу. Если я не буду сговорчив, мне не удастся выяснить, почему и как погиб мой друг. — Партридж рассказал мне, что его взяли в мастерскую благодаря хлопотам попечителя приюта, Уильяма Хогарта. Партриджа послали помогать ремесленникам, работавшим в новой приютской часовне, где он и обнаружил первые признаки своего исключительного дарования. Господин Хогарт обратился к господину Чиппендейлу, и тот согласился взять подкидыша в ученики.

— Какой великодушный человек ваш Чиппендейл, вы не находите?

— Да, весьма, — согласился я, по-прежнему подавляя в себе раздражение: поведение Уэстли вызывало у меня неприязнь. — Только ведь и господин Чиппендейл много выиграл от талантов Партриджа. — Не было смысла сообщать судье то, что сказал мне Партридж: наш хозяин взял его лишь потому, что надеялся заручиться благосклонностью высшего общества, в котором вращался Хогарт.

— И все же вы утверждаете, что этот подкидыш, которому гак повезло, был чем-то недоволен? Резонно было бы спросить, зачем делать добро человеку, который отвечает столь черной неблагодарностью? — фыркнул Уэстли. — Фоули, как вы считаете?

— А каково мнение Хопсона? — отозвался Фоули, с задумчивым видом подпихивая дальше в огонь одно из поленьев, вспыхнувшее мириадами искр.

— Партридж не был неблагодарным, а его недовольство легко объяснимо, — сердито отвечал я. — Его происхождение ни для кого не было секретом, и, разумеется, остальные ученики над ним жестоко издевались.

Уэстли скрипел пером, записывая за мной, а я тем временем мысленно вернулся к тем дням, когда завязалась наша дружба. Я помог Партриджу проучить его мучителей и обратить их презрение в уважение, но у меня это вышло нечаянно. Я нуждался в товарище и однажды пригласил Партриджа покататься в лодке по реке, а после поужинать в «Таверне у замка» в Ричмонде. Если помните, я говорил, что у меня нет предубеждений против подкидышей. Я заметил, что Партридж порой бывал мрачен, но считал, что он может стать мне настоящим другом. Я напоил его бургундским, накормил пирожками с устрицами, капустой и марципаном, которые он проглотил с жадностью, будто не ел целый месяц. Сытный ужин, а может, и весь тот день, казалось, преобразили его. После бутылки вина он заметно повеселел, после второй превратился в шумного озорника и потребовал третью: уже ничто не могло его остановить. Потом мы встретили двух миленьких учениц модистки и прекрасно провели с ними время. После столь многообещающего начала мы какое-то время продолжали встречаться с ними (пока одна из модисток не стянула шиллинг из моего кошелька). Тщедушность Партриджа не отталкивала женщин. Им импонировали его остроумие, щель между зубами и его пылкие объятия. Помнится, некоторые даже вызывались обучить его искусству любви, которое он познавал так же охотно, как и я. Наши воскресные забавы вселили в него уверенность, и теперь он вел себя в мастерской более раскованно. Отомстил своим самым злостным мучителям, надавав им тумаков, ибо они никак не ожидали получить от него отпор. После этого остальные тоже прекратили издевательства. По завершении периода его ученичества уже всякая враждебность к нему исчезла, ибо Партридж не только превзошел всех (кроме меня) в стати и стал первым кутилой и проказником, но и подтвердил суждение Хогарта, проявив исключительный талант.

Уэстли исписал уже несколько страниц убористым почерком, когда его неожиданно оторвал от занятия робкий стук в дверь. На пороге стояла в нерешительности мисс Аллен. Ее взгляд останавливался попеременно то на Уэстли, то на Фоули, то на мне. Одетая в траур, она топталась, большим и указательным пальцами теребя юбку, как накануне вечером мяла свою шаль, когда увидела мертвое тело брата.

— Прошу прощения за вторжение, — неуверенно заговорила мисс Аллен, — но я увидела тело друга мистера Хопсона и хотела бы кое-что сообщить. Возможно, это прольет свет на его гибель.

Фоули чуть подался вперед в своем кресле и резко крутанул большой глобус. Тот завертелся так быстро, что моря и континенты слились воедино. Уэстли ободряюще улыбнулся ей.

— Сударыня, вам вовсе незачем извиняться. Входите же. Мы охотно выслушаем вас.

Он выдвинул для нее стул. Она села — плечи ссутулены, жилистая шея вытянута вперед. Своим видом она напомнила л мне одну из летучих мышей, гнездившихся под крышей мастерской моего отца.

— Несколько дней назад этот самый человек, Джон Партридж, приходил к моему брату, лорду Монтфорту. Очевидно, для Партриджа наступили тяжелые времена, и у него сложилось впечатление, что мой брат занимается благотворительностью. Я присутствовала при их разговоре. Партридж попросил у моего брата денег на то, чтобы основать собственное дело.

Вскинув в недоумении свои густые седые брови, Уэстли пристально смотрел на мисс Аллен.

— Что же позволило ему прийти к такому мнению? И как ответил ваш брат на его просьбу?

Мисс Аллен отвела взгляд. Вероятно, ее внимание отвлекало поскрипывание крутящегося глобуса. Фоули остановил его вращение, ткнув пальцем в Италию.

— Не знаю, почему он вообразил, будто мой брат захочет помочь ему. Как бы там ни было, брат отказал, причем в весьма грубой форме, не выбирая выражений, что, с горечью должна признать, было совершенно в его натуре. С ним нелегко было иметь дело, сэр Джеймс… — Губы мисс Аллен задрожали, и я испугался, что она сейчас расплачется.

— Я уже догадался, — мягко отозвался Уэстли, увещевая ее. — Но теперь вам незачем тревожиться из-за характера вашего брата. Всем известно, что он был человек раздражительный, вспыльчивый, и я вижу, вас это сильно расстраивает. Лучше скажите, как воспринял его отказ Партридж?

— Не очень спокойно. Он вытащил какие-то эскизы и показал их брату, надеясь, что тот оценит его талант.

— И что сказал ваш брат?

— Презрительно рассмеялся. «Ты — жалкий авантюрист. Я больше не хочу иметь с тобой дела. Вон из моего дома. Сейчас же», — сказал он, швырнув эскизы на пол. — Что потом?

— Партридж разволновался. Сказал, что у него есть подарок для моего брата, в котором выражен его талант, и что он представит его на следующий день. Брат еще пуще рассвирепел. «Я не желаю принимать от тебя подарки и оценивать твой талант. Еще раз повторяю: ты — алчный авантюрист. И не смей больше появляться в моих владениях». Он схватил Партриджа за шиворот и вытолкал из дома.

В библиотеке повисла тишина. Слышно было только, как Фоули открывает и закрывает свою табакерку. Признаюсь, рассказ мисс Аллен ошеломил меня. Поступок Партриджа, то, что он проделал такой путь из Лондона, дабы попасть в Хорсхит-Холл, — для меня это стало настоящим потрясением. Ведь были десятки других заказчиков, к которым он мог бы обратиться. Почему он выбрал лорда Монтфорта? Почему скрыл от меня, что у него затруднения? Я пытался припомнить, говорил ли он когда-либо о Монтфорте. Партридж был полон энтузиазма, работая над хорсхитской библиотекой, но нет, я ни разу не слышал, чтобы он упомянул Монтфорта.

Я обратился мыслями к последним дням перед исчезновением Партриджа. Может, я упустил какую-то важную деталь? Да, он был оживлен, пожалуй, даже возбужден, но я тогда полагал, что он охвачен огнем любви. Партридж намекал, что весной надеется жениться. Его возлюбленной была Дороти, младшая сестра Чиппендейла, к которой Партридж привязался больше, чем к любой другой женщине. Теперь я стал сомневаться. Что же это было на самом деле — страсть к Дороти или другие чувства и устремления, которые он утаил от меня?

Неожиданно я усомнился в нашей дружбе. Партридж, с которым, как мне казалось, мы были в близких отношениях, Партридж, который не имел от меня секретов, весьма удивил меня своей тайной поездкой, предпринятой по непонятным причинам. Мне пришло в голову, что, возможно, я вовсе не так уж хорошо знал его, что он умышленно меня обманывал. Я пытался подавить это неприятное чувство, но червь сомнения уже закрался в душу.

Уэстли задумчиво потирал подбородок.

— Еще один вопрос, сударыня. Револьвер в руке вашего брата. Вы видели его раньше?

— Конечно, — не колеблясь, ответила мисс Аллен. — Это его револьвер. Один из пары, он всегда держал их заряженными в своем столе.

Уэстли отодвинулся от стола, вскочил на ноги и зашагал по комнате.

— Сударыня, — напыщенно провозгласил он, — похоже, вы подсказали нам ключ к этой трагической головоломке.

Фоули убрал табакерку в карман и вытянул к огню ноги, так что серебряные пряжки засверкали в отблесках пламени. Из кресла выдвинулся его орлиный профиль.

— Так скажите нам, что вы об этом думаете, Уэстли.

— Подождите, подождите, Фоули. Я еще не выстроил всю цепочку, — отозвался судья, вскидывая руку. — Очень хорошо. Как бы то ни было, я начну, а там посмотрим, куда это нас выведет. — Продолжая вышагивать перед книжным шкафом, он глубоко вздохнул и подпер подбородок сложенными ладонями.

— Вполне вероятно, что, потерпев неудачу в разговоре с лордом Монтфортом несколько дней назад, Партридж вернулся в Хорсхит вчера вечером. Возможно, он хотел преподнести свои эскизы и подарок и, осмелюсь предположить, еще раз попросить денег для каких-то целей, известных только ему самому. Да, Хопсон, — вскричал он, будто неожиданно сделал какое-то великое открытие, — теперь я согласен с вашей гипотезой о том, что лорда Монтфорта убили.

— Продолжайте, — нетерпеливо воскликнул Фоули. Уэстли остановился и стал излагать свою версию.

— Вероятно, Партридж увидел через окно, что вся семья ужинает в столовой. Кажется, вы говорили, что лорд Монтфорт сам раздвинул шторы?

Фоули кивнул.

— Наверное, он также заметил, как Монтфорт покинул столовую и вошел в библиотеку. Этого момента он как раз и ждал. Возможности встретиться с лордом Монтфортом. Он проник в дом через окно, которое днем оставили открытым, чтобы высох лак. Окно оставили открытым вы, Хопсон, насколько я понимаю. — С этими словами Уэстли повернулся ко мне, и, хотя я уже догадался, к чему он клонит, мне ничего не оставалось, как только кивнуть.

Уэстли торжествующе хлопнул себя по подбородку.

— Мы не знаем точно, зачем лорд Монтфорт пришел сюда, в темное помещение. Но мы можем представить, как он, должно быть, удивился, вновь столкнувшись с настырным незваным гостем. Вероятно, между ним и Партриджем произошел жаркий спор, и Монтфорт вытащил один из своих пистолетов. Завязалась борьба, в ходе которой Партридж получил небольшую рану, которую я заметил на его голове. Тем не менее ему удалось вырвать оружие у Монтфорта, и он застрелил милорда…

Я больше не мог сдерживаться.

— Партридж не стал бы стрелять в Монтфорта. Это сущий бред, — воскликнул я. — Как бы то ни было, вы не приняли во внимание одну маленькую деталь — освещение. В библиотеке было темно. Разве сумел бы Партридж в полнейшем мраке разглядеть Монтфорта, обратиться к нему и затем убить? Уэстли помедлил, глядя на меня, как на мелкого воришку.

— Хопсон, я попросил бы вас держать свое мнение при себе, пока вас не спрашивают. Не забывайте, я здесь судья. Обычно судья сам назначает человека, который должен помогать ему в расследовании. Я решил, что таким человеком будет лорд Фоули. Он — заинтересованная сторона. Наш долг — установить истину. А истина не всегда столь же очевидна, как прыщи на вашем подбородке. Зачастую это весьма запутанное дело, в котором следует тщательно разобраться. На мой взгляд, наилучший способ — это обсудить все обстоятельства. Таким образом, если вы будете препятствовать нашему обсуждению, мне придется арестовать вас за хулиганство.

Я покраснел от гнева. Фоули глянул в мою сторону и, вероятно, заметил в моем лице ярость, досаду и оторопь. Версия Уэстли была откровенно нелепой, но меня поразило, как быстро он ее состряпал, и я опасался, что он и впредь станет извращать факты в угоду своим соображениям. Неужели меня сочтут сообщником моего друга только потому, что я оставил окно открытым? Я понимал: что бы я ни сказал, он истолкует мои слова так, как ему удобно. Лучше уж молча кипеть от злости.

— И все же замечание Хопсона нельзя не учитывать, — вмешался Фоули. — Он прав. В комнате действительно было темно. Значит, Партридж не мог видеть, как Монтфорт вошел сюда. Более того, из вашей версии не ясно, почему тело Монтфорта лежало так, будто он покончил с собой. И еще вы не объяснили, откуда кровь на окне и как Партридж оказался в пруду без четырех пальцев.

Уэстли одобрительно кивнул. Было ясно, что он готов принять критику — но только от знатного лорда Фоули, а никак не от низкородного мебельщика.

— Согласен. Итак, ваши выводы, Фоули? Последовала короткая пауза, пока Фоули собирался с мыслями.

— Возможно, вы правы в том, что Партридж тайком проник в библиотеку во время ужина, но думаю, он не ожидал встретить здесь Монтфорта. Полагаю, он хотел оставить свой подарок — очевидно, ту самую шкатулку, — чтобы вернуться за ней позже, когда Монтфорт изучит ее и оценит его мастерство. Я считаю, что Партриджа убил Монтфорт. И что его руку изуродовал сам лорд Монтфорт в этой самой комнате. Помните кровь на окне? Вот вам и объяснение.

Уэстли нахмурился.

— В таком случае, где орудие, которое он использовал, и где, скажите на милость, отсутствующие пальцы Партриджа? Кроме того, Монтфорт погиб от выстрела. А без пальцев Партридж не смог бы его убить. Монтфорт, будучи застрелен, не мог отсечь Партриджу пальцы, тем более что для этого ему потребовался бы нож или другое орудие. Ваши аргументы столь же неубедительны, Фоули.

Фоули в ответ лишь беспомощно покачал головой.

— Мы можем выдвигать какие угодно гипотезы, — продолжал Уэстли, — но пока нам не станет точно известно, что произошло на самом деле, мы обязаны вести расследование. Нужно расспросить местных жителей, выяснить, где остановился Партридж, нужно пригласить врача, чтобы тот обследовал его тело.

— Мудрое решение, — согласился Фоули. Он поднял голову и в задумчивости устремил взгляд на мерзлую пустошь за окном. — А вы не допускаете, что эти две смерти могут быть абсолютно не связаны одна с другой? Или что здесь замешано третье лицо? Если помните, Уэстли, следы за окном были другие. Кто-то мог видеть, как Партридж застрелил Монтфорта. Этот кто-то пошел за ним, напал на него и убил.

— Но где мотив, Фоули? — возразил Уэстли. — Разве тем самым человек, отомстивший за Монтфорта, не выдал бы себя? Практика показывает: внезапная гибель людей в одно и то же время почти никогда не бывает случайным стечением обстоятельств. Уверен, коварство судьбы или Бог здесь ни при чем; это — злой умысел человека. И мне кажется, что Партридж далеко не такой невинный агнец, каким описывает его Хопсон, и является во всей этой печальной истории центральной фигурой. Что касается участия третьего лица, я в том глубоко сомневаюсь. Ведь в момент гибели Монтфорта все домочадцы либо сидели в столовой, либо были заняты на кухне.

Я уже не мог сдерживать ярость. Как смеет он чернить моего друга, которого я знал как исключительно порядочного человека? Мне неизвестно, зачем Партридж приехал сюда и почему он не посвятил меня в свои планы, но я хорошо его изучил и готов поклясться, что он никогда не лишил бы жизни человека. В память о нашей дружбе я обязан заступиться за своего беззащитного убиенного товарища.

— Сэр, не сочтите меня дерзким, но я умоляю вас пересмотреть свое суждение, ибо я убежден, что оно ошибочно. Вы вольны как угодно истолковывать факты, дабы подтвердить свою версию, но это не пошатнет моей уверенности и, более того, не заставит меня изменить свое мнение о друге, чей характер я хорошо знаю. Партридж не был злодеем. Он никогда не стал бы пробираться сюда тайком, чтобы совершить кражу, и уж тем более не стал бы нападать на лорда Монтфорта. Господи, да он и револьвера-то в руках никогда не держал. И, разумеется, никогда не стрелял.

— Он нуждался в деньгах, Хопсон. Он был в состоянии нервного возбуждения. Вы же слышали, что сказала мисс Аллен.

К тому же, вы сами говорите, что он не мог похвастать достойным происхождением. Такие люди зачастую, насколько мне известно, изменяют своим принципам. Или, вернее, — ведь мы ничего не знаем о его корнях, — возвращаются к своей истинной природе. Из порядочных людей превращаются в негодяев.

Я яростно тряхнул головой.

— И все же, сэр, я по-прежнему убежден, что вы ошибаетесь. Партридж ни в чем не повинен. Засим, с вашего позволения, я должен вернуться в Лондон.

Я заверил Уэстли, что он может связаться со мной в любое время и что по первому его требованию я немедленно приеду в Кембридж. Заручившись моим обещанием, он не видел причины препятствовать моему отъезду. Я направился в коридор для слуг. Если мне прежде не терпелось удалиться из этого злосчастного дома, то теперь я готов был бежать без оглядки. Мне хотелось побыть одному, чтобы поразмыслить над смертью моего дорогого друга и найти собственное объяснение его гибели, ибо, признаюсь, случившееся оставалось для меня такой же загадкой, как для Фоули и Уэстли.

Я остановился в коридоре и, зажмурившись, прижался лбом к стене, уступая страху, смятению и нервному возбуждению, сжигавшим мое сердце. У меня было такое ощущение, будто я кубарем качусь по темному тоннелю, где за каждым обнаруженным мною кошмаром таится еще более омерзительный ужас. Если уж я испытал шок, натолкнувшись на труп Монтфорта, представьте, каково было мое состояние, когда я нашел мертвого Партриджа. А затем новый удар — когда я увидел его изуродованную руку. Неужели мои испытания еще не окончены? Неужели теперь мне предстоит выяснить, что мой лучший друг был убийцей? Нет! Я знал, что обязан опровергнуть это дикое предположение. Я вообще не должен допускать мысли о виновности Партриджа. И все же — как справиться со шквалом вопросов, которые поставила его смерть? Как все это осмыслить?

Но мое уединение вскоре было нарушено. Не простоял я в коридоре и двух минут, как меня окликнул Фоули.

— Хопсон, полагаю, вы едете в Кембридж? Позвольте предложить вам место в моем экипаже. Я вызвался немедленно привезти врача, чтобы он обследовал тело Партриджа.

До этой минуты Фоули держался отчужденно, и я догадался, что он неспроста снизошел до меня: вероятно, я зачем-то стал ему нужен. Но я не знал, как еще можно добраться до Кембриджа, чтобы успеть на дорожную карету, отходившую в полдень, а мне не терпелось уехать. Поэтому я с благодарностью принял предложение Фоули, невзирая на его скрытые мотивы.

Все выяснилось очень скоро. Экипаж, запряженный четверкой коней, миновал сторожевых псов у ворот, кучер подхлестнул лошадей, и Фоули обратился ко мне.

— Хопсон, — произнес он, — я буду говорить с вами прямо и прошу вас отвечать мне так же. Без церемоний. Я хочу, чтобы вы были со мной откровенны.

— Как вам угодно, милорд.

— Вероятно, Хопсон, вы спрашиваете себя, что мне от вас нужно.

Ободренный его непринужденным тоном, я отвечал не таясь:

— Должен признаться, милорд, я настолько ошеломлен горем и ужасами, которые мне пришлось увидеть, что не особо о том задумывался.

Возможно, Фоули все же счел мои слова дерзостью, ибо его губы дрогнули, будто он хотел выбранить меня, но сдержался.

— Редко кто может похвастать такой проницательностью, как вы, Хопсон, — наконец продолжал он. — Убежден, ваша осведомленность, ваши наблюдения могут мне помочь.

— Осведомленность и наблюдения относительно чего, милорд?

— Относительно Партриджа.

Он пытался втереться ко мне в доверие, чтобы потом использовать сведения, которые я дам ему, против меня же самого?

— Простите, милорд, но мне непонятно, почему Партридж — нищий подкидыш — заинтересовал такого знатного джентльмена, как вы.

— Меня интересуют его отношения с Монтфортом, в связи со смертью последнего. Вчера утром лорд Монтфорт подписал документ в мою пользу — в уплату своих карточных долгов.

— Да, я слышал от слуг. Фоули фыркнул:

— Не сомневаюсь, что столь личное дело глубоко взволновало челядь. Но, возможно, вам неизвестно, что мое право может быть оспорено. В зависимости от того, какой смертью умер Монтфорт.

От изумления я забыл про свое несчастье.

— Но ведь если лорд Монтфорт отписал свою собственность на ваше имя в установленном порядке, она теперь принадлежит вам, разве нет?

— Не все так просто. Уоллес сообщил мне следующее: если будет установлено, что Монтфорт покончил с собой, он объявит его non compos mentis, то есть душевнобольным, иначе все его имущество будет конфисковано в пользу короны, так Как по закону самоубийство считается преступлением и подлежит наказанию. Но если Монтфорта объявят сумасшедшим.

документ, регулирующий уплату долга, признают недействительным, и мое право будет поставлено под сомнение. Если же сочтут, что Монтфорт был убит, этот документ останется в силе, и я получу свое.

— Но ведь даже сэр Джеймс Уэстли считает, что это убийство.

— Он еще не решил. Вы же слышали его предварительные гипотезы. Вне сомнения, он пересмотрит их. Возможно, вы обратили внимание, как рьяно Роберт Монтфорт настаивал на версии о самоубийстве. Вы спросили себя — почему? Причина проста. Он хочет опротестовать мои притязания, и в этом никто не станет ему мешать. При удачном исходе Элизабет, вдова Монтфорта, делит вместе с Робертом наследство, поэтому она во всем будет следовать его указаниям. Уэстли — друг семьи, и он прислушается к их мнению. Как вы правильно заметили, в этих смертях много неясного. Скупые факты, которыми мы располагаем, можно легко подтасовать. Дело Партриджа — тайна за семью печатями, совершенно недоступная нашему пониманию. Ни один из нас — ни вы, ни я, ни Уэстли — не выработали версии, которая выдержала бы проверку.

Фоули помедлил, покручивая набалдашник своей серебряной трости, словно ждал от меня ответа. Я не знал, что сказать. Мне не хотелось строить догадки или делиться своими мыслями и суждениями с человеком, которому у меня не было оснований доверять. Я желал одного: уехать. Так или иначе, зачем высказываться, когда мои замечания могут быть неверно истолкованы и использованы против Партриджа? Я стиснул зубы, отказываясь отвечать.

Фоули принял мое молчание без возражений.

— Вот почему я с радостью вызвался помогать Уэстли. В качестве его официального помощника я буду направлять его в ходе расследования, — тихо добавил он.

Вопреки здравому смыслу я проявил любопытство.

— И с чего же вы хотите начать? — подозрительно спросил я.

— Я вернусь к смерти Монтфорта. Мы не исследовали одну интересную вещицу — шкатулку, найденную возле трупа. По-вашему, это тот самый подарок, о котором говорил Партридж Монтфорту? Возможно ли, что это творение вашего друга?

Я вспомнил изящную шкатулку в форме храма, которая исчезла таинственным образом. Интересно, куда она подевалась?

— Я думал, вы забыли о ней. Она нашлась? Фоули покачал головой.

— Я о ней не забывал и не терял ее. Просто решил не оставлять ее там, где она может попасть в неподходящие руки.

Я недоверчиво смотрел на него. Роберт Монтфорт обвинил меня в том, что я украл шкатулку. Фоули, нужно отдать ему должное, поручился за меня, но скрыл, что ему известно, где пропажа.

— То есть это вы ее взяли?

— Да. Потому что я хотел узнать, что внутри, прежде чем Роберт, Элизабет или кто-то еще вскроют ее. Возможно, в ней находится ключ к разгадке. — Он порылся за пазухой своего пальто, вытащил коленкоровый мешочек и вручил его мне. — Шкатулка здесь, — сказал он. — Возьмите ее с собой в Лондон. Откройте, узнайте, что можете, о ее содержимом и постарайтесь выяснить, чем занимался Партридж с тех пор, как вы видели его в последний раз.

Я оторопело таращился на него.

— Благодарю за доверие, но не понимаю, как образом это может помочь вам.

— Этого никто не может сказать, пока не выяснится, что находится в шкатулке. Что касается Партриджа, чем больше я буду знать о нем и о причине его визита к лорду Монтфорту, тем больше у меня будет шансов раскрыть тайну их гибели.

— Но прежде вы говорили, что их смерти могут быть не связаны одна с другой.

— Это не исключено, но маловероятно. Мне нужны факты, а не предположения, Хопсон. Но вы не ответили на мой вопрос. Считаете ли вы, что эту шкатулку смастерил ваш друг Партридж?

Я достал шкатулку из мешочка. В мягком зимнем свете дерево замерцало богатыми оттенками. Искусная резьба и оригинальная форма вновь покорили мое воображение.

— Возможно.

Я убрал шкатулку в мешочек, но из рук не выпускал. Я не давал Фоули обещаний и не чувствовал на себе гнета обязательств, однако разговор с ним озадачил меня. Только ли крупный долг лежит в основе его интереса к гибели этих двух людей? Фоули не произвел на меня впечатления человека, для которого деньги имеют первостепенное значение. Он слишком горд, слишком независим. Я вспомнил, как он разволновался и стал корить себя, когда обнаружил труп Монтфорта, но даже тогда его поведение мне показалось странным. Монтфорт считался его близким другом. Но ничто в выражении его лица не выдавало ужаса и чувства невосполнимой утраты, которые испытал я при виде мертвого Партриджа. Наверняка его интерес имеет более глубокую причину, которую он тщательно ото всех скрывает. Может, набраться наглости и спросить?

Я устремил взгляд в окно, словно зачарованный мелькающим мимо пейзажем.

— А если я откажу вам в содействии?

— Тогда я напомню Уэстли, что окно было оставлено открытым по вашему указанию, а значит, это вы помогли Партриджу проникнуть в дом и, возможно, являетесь соучастником убийства. Не хочу угрожать вам, Хопсон, но вы и сами должны понимать, что в ваших интересах помогать следствию.

— И тогда вы докажете, что смерть лорда Монтфорта наступила не в результате самоубийства, и получите солидную прибыль?

— Не это моя главная забота. Мне любопытно узнать подоплеку, как, впрочем, полагаю, и вам. Помогите мне, и вы будете вознаграждены.

— Деньгами?

По его губам скользнула ироническая усмешка.

— Деньгами само собой. Но, главное, тем, что принесет вам куда большее удовлетворение. Вы узнаете правду.