Гридень 5. Огнем и Словом

Глава 13

Передо мной сидел рыцарь и зло, ненавидяще смотрел чуть в сторону, будто я не достоин его внимания. Губы гордеца были разбиты в кровь, передние зубы выбиты и вообще выглядел он помятым. Все потому, что маркиза знатно так помяли.

Гийом Шато Моран маркиз де Жюси хулиганил в районе города Видина и южнее у города Сердика. Его более чем тысячный отряд только и занимался тем, что грабил, да насиловал. И делалось это «именем Божьим». Попытки вразумить «героя» не привели ни к чему, кроме как к поротому Ефрему. Именно так! Моего посла, а по совместительству, товарища, чуть ли не друга, но явно очень полезного человека Братства, выпороли!

Задел не сам факт того, что Ефрем получил три удара плетью по спине, так себе, физического урона никакого. Но вот репутационные потери!.. Так что, за такое нужно воевать, иначе не только вот такие маркизы с раздутыми армиями уважать не станут, свои не поймут. Мир суров, в нем две основных роли: ты или хищник, загоняющийдичь, или дичь, которая готова на любое унижение, лишь бы сохранить себе жизнь.

Я — хищник! Мне никак нельзя иначе. Так что жесткий ответ на акт порки посла был сокрушительным, но не молниеносным, даже хитрым и продуманным, чтобы без последствий. Все равно нужно было учитывать силу Слова, дипломатии, прежде чем разжигать Огонь войны.

Вот я и использовал рыцарские предубеждения и некоторые особенные правила, которые, конечно, нарушаются, но не тогда, когда это становится доступным общественности. Если противник готов себя ограничивать, загонять в рамки, то этим нужно пользоваться.

Я вызвал своего обидчика на дуэль. При этом весьма странную и массовую. Я предложил сразиться ему, как сказали бы в девяностых годах двадцатого века, «бригада на бригаду». Тысяча воинов Братства на тысячу маркиза. Ставки при этом были очень серьезными, но все больше с моей стороны. Мало того, что Гийом Шато Моран маркиз де Жюси получал в случае своей победы все трофеи с моего войска, как и обоз, я еще поставил на кон четыре таланта золотом. Это, чтобы понимать… как, если бы в будущем один делает ставку ценой в неплохой мобильный телефон, а другой акции завода, который выпускает эти мобилы.

И это не все. Я устроил спектакль, когда принимал своего рода секундантов маркиза и посланника короля Людовика VII, которого я просил стать арбитром спора. Было опасение, что клиент сорвется, а я знал, что могу его наказать, ну и получить прибыль.

Сколько же труда составило собрать самое плохое воинское облачение, самых дурных коней, чтобы показать именно такую вот «тысячу воинов» посланникам! А вот обоз секундантам я показал, наоборот, как богатый, груженный под завязку. Пусть в мешках частью был песок или вовсе не понять, что именно лежало на телегах скрытое от глаз тряпицей. Все равно обоз должен был показаться богатым. Золото так же пришлось показать. У меня с собой столько не было, но и у послов не было весов, чтобы взвесить. Да и кто бы им дал взвешивать. Я бы стал возмущаться и не позволил.

Король через своих посредников, как и маркиз, дали свое слово, но я попросил все зафиксировать на бумаге, мол, нам же не нужно ссориться, а василевс, который стянул к своим городам, особенно к столице, более ста тысяч воинов не должен нервничать и думать, что на его людей нападают. То, что я не настолько человек императора, не уточнял.

После подписания такой бумаги, которая станет достоянием общественности, случись что не так, гарантий того, что все пройдет хорошо, прибавилось. Я даже делал услугу французскому королю, как и многим его вассалам.

В каждом войске есть отряды, которые «именем Христа» мародерствуют, грабят, насилуют. И король на это не дает свою санкцию, часто и против, но поделать ничего не может без принятия репрессивных мер. В принципе, почти все войско крестоносцев такое, может, за исключением тамплиеров, да личных дружин-гвардии королей и вассалов. Любая средневековая армия, будь то своя или чужая, проходя по землям, грабит их. Своя — меньше, чужая — больше, но бывало и наоборот.

Король решил воспользоваться ситуацией, спровоцировал то, что в отряд маркиза, должный участвовать в странной дуэли, влились наиболее неуправляемые группы мародеров. Получалось, что против нас уже не тысяча, а на три сотни воинов больше. Король в связи с этим был готов еще и мне «выделить кредит» в виде таких же неуправляемых воинов, мол, чтобы поровну было. Конечно же, я отказался. Мне еще «пятой колоны» не хватало.

Вместе с тем, я одобрил принятие правил боя, в котором правил никаких, собственно, и не было. Использовать можно было все, что угодно: брать в плен, после решать судьбу пленников, нападать хоть втроем на одного, хоть бы и огонь использовать. Любые хитрости, как в бою. По сути, это и был бой.

Рисковал ли я? Безусловно, пусть и были козыри в рукаве. Между тем, я уже знал и о силе собственного отряда и о его возможностях, уровне управляемости. Все говорило в пользу того, что мы сможем уничтожить врага. И сдавать назад было никак нельзя. Да и не хотелось.

Таким шагом, веселым, необычным, честным, рыцарским я уменьшал вероятность грабежей и даже под сомнение ставил возможность взятия крестоносцами какого-нибудь из городов. Все будут знать, что поблизости есть тысячный отряд, способный дать по зубам, а за скобками держать те цифры, которые беззастенчиво я называл. Если верить моим рассказам, то армия Византии ну просто на две головы сильнее крестоносной, по крайней мере, если брать ту половину воинства, которой управлял Людовик Французский.

Немцы-то, возглавляемые королем Конрадом III, прошли уже славянские земли, и должны быть под Константинополем, но они оказались то ли мирными, то ли дисциплинированными, грабили, но мало, так… развлечения ради.

И вот, настало то время, когда две силы начали готовиться к сражению. Место было определено, арбитры также на месте. Главными судьями, хотя в них и не было никакой нужды, стали: с одной стороны, французский король, с иной — князь Лазарь Милович, подданный византийского императора, но имеющий почти тритысячи собственного войска, вроде бы серб, хотя он называл себя ромеем.

Милович привел отряды, в принципе, для того, для чего это сделал и я. Правда, у него воины — это одно название. Складывалось впечатление, что князь шел по дороге и по обочинам собирал мужчин, вручая каждому копье, убеждая того, что отныне он воин. Очень разношерстная публика, но собственная дружина Лазаря из сотни конных выглядела вполне прилично, даже несколько грозно, пусть всего-то в кольчугах.

Король, но, что интересно, еще и королева со своими «амазонками», а вместе с ними Лазарь Миловоч, расположились на одном из холмов. Им подавали напитки, там играла музыка. Светский раут, итить е мать. Сейчас больше двух тысяч мужиков будут убивать друг друга, а они кушают и веселятся. Хотели шоу? Они его получили.

Поле было большим, достаточным и для конной сшибки, и для маневров, и для того, чтобы использовать механизмы. Мало того, так удалось и немного пристреляться. Я и не скрывал от противника, что собираюсь задействовать катапульты, пришлось сделать несколько выстрелов, чтобы понять уровень натяжения и дальность полета снарядов. Стреляли с минимальным натяжением, лишь один раз, нужно было наметить отметки на канате, чтобы они соответствовали дальности полета снарядов в сто метров.

Перед сражением-дуэлью крестоносцы выкатили большой крест и стали молиться. Древняя забава есть у мужчин, меряться у кого больше. В данном случае речь идет о крестах. Братство также возило с собой большой, более трех метров в высоту, Андреевский Крест. Около часа длился молебен, а после была дана отмашка на сражение. Король Людовик VII достал свой меч и провозгласил начало кровавого шоу.

Клиноподобное построение Братства выглядело куда грациознее и одновременно профессиональнее, чем трехрядное противника. Внутри клина были всадники, которые на первом этапе боя должны были пустить стрелы по противнику. Композитные луки посылали свои снаряды на более, чем триста метров навесом, так что еще до столкновения я рассчитывал несколько подсократить численность врага. Если не сравнять их по числу, то, по крайне мере, расстроить построение.

Но не это было главным козырем в битве. Какие бы низкие в морально-этическом отношении, грабительские цели, не преследовал противник, крестоносцы были суеверны и большей частью истово фанатично верующие. Так что в самом начале боя я собирался выиграть идеологически.

— Поджигай! — приказал я, когда увидел, что противник пришел в движение.

Воины стали чиркать кресалами, поджигая сосуды с порохом. Тряпка догорает за тридцать секунд, в полете процесс горения почти выходит из-под контроля, но секунд пятнадцать до взрыва остается. Так что, когда последовала команда «бей», десять снарядов устремились прочь, а выученные порожники — так себе название для артиллеристов-катапультистов, но не мной придумано — спешно заряжали уже керамические сосуды с греческим огнем.

— Бах-ба-ба… бах! — с разницей секунд в десять, разрывались снаряды с порохом, посылая камушки в разные стороны и разя противника.

Красочно, феерично, разорвались два из десяти снарядов в воздухе, что обеспечило еще большую площадь поражения врага. Но далеко не это главное. Важнее то, какой психологический урон был нанесен по неприятелю.

Кони, не привыкшие к таким громким звукам, сходили с ума, стремясь срочно, несмотря на потуги наездников, покинуть поле боя. Иные люди или животные получали ранения и также из воинов превращались, скорее, в удобные мишени. Люди были ошеломлены. Это как… вот, наверное, если бы во время какого боя в будущем рокот пулеметов был заглушен выстрелами из плазматического оружия или лазеров. Не сказать, что катастрофа, но уверенности, что у противника с плазматическим оружием можно выиграть бой уже не было. Когда у противника такое продвинутое фантастическое оружие, быстро иссякает желание с ним сражаться. Стихию победить невозможно.

— Вперед! Лучники товсь! — командовал я, находясь на острие атаки.

Мы медленнее, чем могли, набирали скорость. Важно было дать возможность тремстам лучникам произвести выстрелы, но при этом не зацепить своих. Это получилось, и противник понес дополнительный урон.

Острие клина составляли лучшие воины Братства, которые прибыли со мной в Византию первоначально, следом расположились те новоиспеченные братья, которых можно было выделить за имеющиеся навыки ведения конного боя, это еще чуть меньше сотни. Далее приданные мне, якобы мои, воины-катафрактарии, ну, и после все остальные.

Выбор построения клином был обусловлен, в том числе разной боевой подготовкой воинов. Половина из моих нынешних бойцов слабовата в своих навыках. За месяц хорошим воином может стать только тот, кто месяц назад был почти хорошим воином. Так что, впереди лучшие, к коим я причислял и себя. Да и управлять массовой конницей удобнее в месте, откуда тебя заметят.

Я не знаю, что именно повлияло на то, что противник был в полном расстройстве, но мы, казалось, били детей, взявших оружие. Понятно, что взрывы пороха и первые потери еще до начала честного боя, после греческий огонь, потом стрелы конных лучников, а против нас были и те, кто не очень-то защищен, некоторые только в стеганках и вышли на бой. А еще — ангелы!

Вот не думал, что подражание польским гусарам столько много преимуществ дает. Я предполагал, что крылья в седле — это против арканов степняков-людоловов. Наверное, так оно и есть, но мы пока мало встречались с арканами, половцы их применяли, но только когда побеждали. Или же крылья дают шум, пугающий коней, так нет, этот шелест-свист больше психологически давит людей, что также неплохо.

Но важнее всего было то, что крылья ассоциировались с ангелами. Были те противники, кто просто бежал прочь, завидев «ангелов», даже понимая критическим разумом, что это всего лишь люди с притороченными крыльями к седлу, иррациональность, взращенная религиозными установками, требовала бежать прочь.

Как можно бить в крылья, кои будто ангельские? Вот и во время сражения я заметил, как некоторые противники ловили ступор и, в лучшем случае, действовали нерешительно, но чаще и вовсе старались избегать действий. Взрывы, огонь, напуганные животные… ангелы, а в голове француза всплывают грехи, как насиловал, как убивал, веря в то, что участием в Крестовом походе все спишется. Нет, вот оно возмездие!

Выпустив в полет арбалетный болт, за метров шестьдесят до противника, я выкинул сам арбалет. Жалко, конечно, даже такого, самого простого оружия, но не было времени его приторочить, даже на крюк повесить. Оставалась опаска не успеть перехватить удобнее пику, а я еще в своей манере встаю на стременах и подаюсь вперед, увеличивая длину и глубину поражения своим древковым оружием. Ничего, либо подберу после боя, либо еще настрогают в константинопольских мастерских. Важнее сделать, пусть и один, но выстрел, выигрывая у противника и нивелируя еще больше численное преимущество врага.

В этот раз при сшибке мне удалось поразить трех противников, прежде чем потерять пику. Минус четыре в начале боя! Это сильно, я расту! Вообще острие клина сработало удивительно профессионально. Мы пробили строй противника, отдельные схватки случились только тогда, как в бой вступили воины, бывшие в конце клина. Но там помогали лучники, которые продолжали стрелять, но уже прицельно.

Сыграла свою роль и броня. Я пропустил три удара мечом, но в самом неприятном случае останется три синяка. Доспех держал удар намного лучше, чем у противника.

Через двадцать минут крестоносцы Гийома Шато Морана маркиза де Жюси стали сдаваться. Сам же маркиз бился, этого не отнять, как лев. Он убил трех моих людей, пока я не решил вызвать маркиза на поединок.

Бесчестно, на самом деле, я поступил. Маркиз был ранен в правую руку и в левую ногу. Я же относительно здоров и даже сильно не устал. Так что был не бой, случилось избиение.

— Это было бессчетно, — разбитыми губами, шепелявя, говорил Гийом Шато Моран.

— Маркиз, у тебя было на триста воинов больше. Мы договорились использовать все возможные возможности, я использовал… даже не все. Прими поражение с честью, — сказал я.

— Какой выкуп ты хочешь? — голос пленника стал опустошенным, обреченным.

— Талант золотом, — усмехнулся я, понимая, что таких денег у маркиза нет и быть не может.

По условиям устроенного представления, одной из ставок был обоз. Я забирал все телеги, коней, все имущество, которое с собой тащил маркиз, причем, и награбленное им тоже. Так что речи о выкупе быть не может, если только мне не продать пленника, да хоть бы и какому купцу византийскому. В таком случае, в течение года, может, и двух уже купец договорится с семьей маркиза, и те вышлют деньги, или откажутся от родства с родственником-неудачником. Но стоит ли подобным марать руки? Может, и стоило бы, но выкуп ничто — имидж все. Порой поступок, кажущийся легкомысленным и глупым, может принести свои дивиденды.

— Отчего вы замолчали? — спросил я, переходя на вежливую форму обращения во множественном числе.

Зря, такое не принято, лишь королю польстить можно.

— Не будет выкупа, ты вправе убить меня, — замогильным голосом сказал пленник.

Не хочет умирать? Или так огорчен поражением? А что делать с остальными, более чем пяти сотнями пленных?

— Воевода, к нам скачет отряд… эм… бабы, — в мой шатер забежал Ефрем. — И… э… позволь плетью отходить этого франка!

— Ефрем, ты и так отомщен, а насчет баб… — тут я и сам замялся, но встрепенулся и приказал. — Нарвите, причем быстро, цветов, лучшее вино подай, оливки, финики, а еще икры.

Я понял, кто именно решил прибыть ко мне и аж сердце забилось. Понятно, что я загулялся, пошел в разнос. С императрицей того… сего… Но, при всем моем уважении ко всем женщинам, которых я имел радость познать, Алианора Аквитанская — легенда.

Считавшаяся самой красивой женщиной своего времени, своенравная, любвеобильная, но позволяющая себя любить лишь серьезным мужикам, о ней говорили, ею восхищались. Это же из-за нее, вернее ее наследства, начнется Столетняя война. Дамочка будет властной мамой Ричарда Львиное Сердце, жена двух королей и любовница еще одного, иерусалимского. Ну? И как тут быть спокойным? Для меня такой персонаж весьма интересен.

— Кто тут главный? — спрашивал звонкий, даже визгливый женский голос.

Вот интересно, а если бы я не знал французского, то, как бы понял эту девицу в кольчуге? Благо, что отрабатывал крайние контракты во франкоязычных странах, в том же Мали. А, когда возвращался, так даже работал с репетитором. Она, репетиторша, была молодой и привлекательной дамой, пусть и замужней и с ребенком… Не хорошо это, но мы общались только пару месяцев в году и точно не каждый день. И я не настаивал, мало того, так и платил по тройному тарифу за уроки, которые, действительно, между делом, проводили. Так что французский я знал, не тот, что нынче в обиходе, но общаться получалось.

— Я требую ответа! — взвизгнула девица, корча воинственную рожицу.

Ну, не к лицу женщине, особенно в этом времени, быть воительницей. По крайней мере, не такой бабе, что я сейчас видел. Это была не тренированная дева-воин, а пигалица, натянувшая на себя боевое облачение. Наверняка, и кольчугу выбирала не по принципу частоты колец или их прочности, а потому, как сидит броня, как она огибает женское тело, выделяя округлости вторичных половых признаков, ну, или по тому, насколько блестит.

— Я тут главный, — не найдя более достойного или остроумного ответа, признался я.

— Прими, как подобает королеву Франции! — то ли пропищала, то ли простонала дамочка.

— Пусть заходит! — ухмыльнулся я, предвкушая общение, может быть, с самой красивой женщиной современности.

И она зашла… Рыжая, стройная, с яркими голубыми, удивительно глубокими глазами. Женщина обладала какой-то энергетикой, заполнила собой все пространство моего большого шатра. Алиенора улыбнулась, будто ментальное оружие применила, или гипноз.

— Людям склонно преувеличивать, — взяв себя в руки, говорил я. — Но вас они описывали неправильно.

Женщина стояла и моргала. Вроде бы я ее оскорбляю, и она готовится проявить какой-нибудь из своих капризов.

— Неправильно мне говорили, что ты, королева, красива. Невежды те, кто это утверждал, нет таких слов, чтобы описывать божественную красоту. Врали люди, когда говорили, что нет женщины, которая может сравниться с тобой по красоте. Они не имели право сравнивать с ныне живущими. Эта красота может сравниваться только лишь с ангельской, — говорил я, а в это время Ефрем принес цветы, вино, фрукты.

— А ты занятный, командор Ордена… — проворковала Алиенора, пристально рассматривая меня.

Пусть рассматривает, мне есть что показать, но я бы еще и сам посмотрел. Прости Теса, ты мне жена, но… Приеду домой епитимью попрошу у Спиридона.