Гридень 5. Огнем и Словом

Глава 18

После разрешения вопроса с соединенным флотом венецианцев и византийцев Херсонеса, путь до Хортицы превратился рутинное занятие, когда один день был копией другого, за редким исключением проблем, которые я затрагивал во время путешествия. Может поэтому дорога и казалась чуть более муторной, чем должна быть. Грести, борясь с течением, сложно, а ветер долго не был попутным, чтобы стать помощником и надуть паруса. Между тем, отсутствие событий — это даже хорошо, хуже было бы найти приключения в виде набегов на нас со стороны степи.

Несмотря на рутину, вызывающую порой хандру, к верху пузом я не всегда лежал, нежась под позднеапрельским солнышком, порой и работал. Все то, что можно сделать, находясь на корабле, для чего ограниченное пространство не помеха, старался делать. Так, в течение пяти дней я рассчитывал идеальный вариант типичной русской крепости, строить которые намеривался много где и сразу.

Я склонялся к тому, чтобы начинать строить крепости формой в пятиконечную звезду. Видел такие в исторических книгах. Против кочевников такие укрепления стояли очень прочно, а еще возводились быстро, за пару недель. И я понимаю, что такая форма крепостей вызвана особенностями использования артиллерии. Но, во-первых, я планирую создание пушек; во-вторых, и лучникам с арбалетчиками очень даже удобно бить, загоняя врага в «огневой мешок». А еще и греческий огонь имеется.

Споров по созданию типичного проекта крепости, к моему удивлению, было много. Византийские зодчие все-таки были в плену стереотипов. Для них дерево — это не материал для нормальной крепости, а земля так и вовсе вторична. Только камень, на худой конец кирпич. Ага! Попробовали бы они пробить крепость, где стены из дуба диаметром в полтора метра. И огонь тут не самый лучший помощник, если только не особо горючая смесь.

Да я и не против был использовать кирпич, но со временем, заменяя им отдельные участки крепости. Где же сразу и много взять этого материала? А вот бетон… Пусть примитивный, но ведь можно его сделать. Щебня бы еще, но и собрать по округе камни, да расколоть их — уже нормально будет. С песком нет проблем, а цемент мы уже создали во Владово. С новыми печами я планировал улучшить качество цемента хотя бы до самой плохенькой марки будущего.

И, вот, что мешает смастерить опалубку, да залить ее бетоном? Так и получится мощная пятилучевая крепость. Со временем поставить на каждую лопасть пушку и вуаля… А пока пушку можно заменить стационарными огнеметами. Если стенки волов будут из бетона, так ему огонь нипочём.

Все эти идеи по-отдельности были приняты как возможные. В Византии знали о бетоне, хотя, отчего-то мало его использовали. Думаю, потому что такого качественного бетона, как в Италии, греки создать не могли. На Апеннинском полуострове цементделали из вулканических пород, так что в Восточной Римской империи бетон был из ранга почти забытых достижений прошлого. Но я заверил, что цемент смогу производить качественнее. Ну, а установление греческого огня стационарно вполне решаемо. Так что будем пробовать строить крепости, что еще не знал этот мир. Не то, чтобы они будут непреступными, но трудно берущимися. А еще и быстро возводимыми. Цемента бы только производить больше.

Следующую неделю, как несколько разобрался с зодчими-военными строителями, начертил в подробностях схему крепости с размерами и расчетами материалов, я работал с корабелами. Будучи на самом корабле, на огромном венецианском дромоне, я видел, что и как можно сделать, чтобы улучшить и создать новый вид кораблей по типу каравелл.

Дромон имел два ряда весел, но и парусное оснащение, в виде прямых парусов. Судно, конечно, не для рек и придется оставлять дромон у Люта на Хортице, так как я сомневался, что выше Киева стоило бы соваться с таким гигантом. Придется оставлять сто пятьдесят гребцов у бродников. Нет, триста, так как не один, а два дромона опасливо шли по Днепру, боясь сесть на мель. Дважды уже брюхо усаживали, благо получалось после дернуть другими кораблями.

Общение с корабелами дало понятие тактики ведения морского боя венецианцев. Да, у них не было греческого огня, но имелись весьма интересные методы достижения победы. Например, я долго не мог понять, зачем на дромоне мешки с известью. Мое мышление было направлено на то, что это строительный материал, но тогда известь была мало обожжена и плохо годилась для производства цемента.

Все достаточно просто и хитро: известь посылалась во врага имеющимися на борту катапультами, она распылялась и служила большим неудобством для противника, который задыхался, терял возможность прицельно стрелять. И в целом эта пыль дезорганизовывала неприятеля.

Кроме того, мыло… Когда мне доложили, что на бортах драмонов большое количество мыла, я не сомневался. Ну, понятно же, чтобы мыться. Или же это был товар, который не успели распродать венецианцы, как мы захватили их корабли. Нет! Мыло в определенных пропорциях разбавлялось с водой и опять же посылалось в корабль врага. На палубе становилось скользко, что мешало противнику организовывать сопротивление.

Простые, примитивные тактики, которые, как меня заверяли, в целом делали венецианский флот крайне сложным противником, а некоторые, так и вовсе считали, что Венецию на море не победить.

Я сильно сожалел о том, что некогда, когда еще учился в позднесоветской школе, а после и в начале девяностых, не посещал кружок морского моделирования. Для меня в какой-то момент важнее было с пацанами пойти отстаивать честь района или с девочками зажиматься на танцах, и после них. А ходил бы, так намного больше знал о флоте, чем сейчас. Вместе с тем, некоторые вещи, названия, устройства и технологические решения со временем, но вспоминались. Достаточно было бы уже того, что я знал о штурвале. Его в этом времени нет! Да и фотографическая память позволила нарисовать устройство парусов, как прямых, так и косых. А ведь до этого люди доходили путем проб и ошибок, не за одно десятилетие.

Дважды мы видели небольшие отряды степняков, но те не только не нападали на нас, не пустили в нашу сторону ни одной стрелы, так еще и вроде бы как сопровождали. Почти до самой Хортицы дошли кипчаки, ночевали недалеко от реки и наутро опять же шли рядом. Такое поведение я мог бы принять даже за действия союзников, вот только в этой части Степи союзных половцев быть не должно.

Увидев очертания острова, я подумал, что Лют сможет прояснить мне ситуацию со степняками, которые гуляют рядом с его городом.

— Как живешь, Лют? Все ли в порядке? — спросил я, вступая на только отстроенную пристань города Протолча.

— И да, и нет, воевода. Внутри у нас все добре, нет бунтарей, живем с промыслов и даже с торговли, вот только… — Лют замялся. — Скверну нужно корсуньскуювыжигать. Не пускают они корабли русские на торг в Византию.

— Знаю, сталкивался с ними, — сказал я, вновь пробуждая у себя сомнения.

Может, все-таки нужно было ударить по супостату, а не трястись над своими сокровищами, аки Кощей над златом?

— И куда товары все уходят, что везут с Руси? — спросил я, указывая на явно русские ладьи, что были привязаны к одному из причалов.

— Так у нас здесь и торгуют. Прибыли венецианские купчины, добре, что я успел увезти корабли, что мы когда-то добыли. Сейчас и не знаю, как возвращать те две галеры. А венецианцы скупают все задешево, чтобы продать задорого уже в империи. Я бы и погнал тех гадов, понимаю, что сие дурно пахнет, но нам выгода великая идет. Я вот подготовил взнос тебе на дело Братства, аж шесть сотен гривен, — говорил Лют пока мы шли в его новый терем.

Я лишь усмехнулся количеству взноса в братскую казну.

Протолча быстро строилась, преобразовывалась уже в город, которому скоро станет тесно на острове. Я и не против того, чтобы люди Братства жили хорошо, но я против, чтобы меня принимали за глупца, которому достаточно дать пять-шесть сотен гривен, а я и рад. Видно, что только строительство пристаней, причалов, складов, зданий, стен, лодок — это не одна тысяча гривен.

А то, в чем щеголяют бродники⁈ Шелка, парча, хороший лен, который у них здесь не растет отродясь. Следовательно, еще нужно подумать да подсчитать, кто больше скупает задешево товары, чтобы самим же потреблять: венецианцы или сами бродники. И население Протолчи стало, возможно, и вдвое больше.

— Лют, а мне ведь придется сжечь свой город… Да, я Протолчу считаю своим городом, — сказал я, когда очутился в тереме войта Люта.

— Все с тобой, воевода, не так. Все ты крамолу найти желаешь, — с обидой в голосе сказал Лют. — В этот раз уже что? Чем не угодили? Никого не грабим.

— А ты глаза мне завязывай в следующий раз, чтобы я не видел, в каком богатстве живете, — спокойно отвечал я. — Вот и хотел бы проверить да сверить, сколько кораблей приходило, сколько разгрузили на острове, кто дальше отправился, но заплатил подать за проход. Ты же ведешь книгу учета?

— Веду… И не с того все мы так обросли скарбом. Я взял под временную защиту одну половецкую Орду. Как Орду… там не много людей, менее двухсот тысяч, а воинов осталось и того меньше, не более пяти сотен. А недавно прошло твое войско… Степь увидела много ратных, испугалась, поняла, что к чему. Вот мне и заплатили. Так я все деньги вложил в строительство, покупку кораблей. Люди оделись? Так еще недавно они голыми ходили, — выговаривался Лют.

И почему так тяжело с людьми? Раз обманул, вернее, недорассказал, — второй эпизод похожий случился. Уверен, что и третий будет. Но, что делать? Заменить Люта? Кем? Он здесь свой, за ним идут люди, город строится. И все равно неправильно это.

— Я должен знать обо всем и говори честно. Ты пойми, войт, вольницы полной не дам. Такие соглашения, как брать кого-то под защиту — это серьезный шаг. Есть у нас союзник — Аепа, пусть вокруг себя собирает разрозненных кипчаков, — сказал я, беря финик с богато заставленного едой стола.

Увидев мое удивление наличию такого кушанья, Лют поспешил оправдаться:

— Пребывали купцы армянские из Киликии… я даже не знаю, где это находится, — Лют оправдал наличие фиников на столе.

— Я везу с собой много сушеных фиников, а еще инжир и другие вкусности. Если хочешь, дам тебе немного. Но закончу насчет половццев. Следующий выход с Орды бери не серебром, а шерстью, мясом, конями. И пошли людей, чтобы сообщили хану Аепе об этой Орде. Сам можешь и не выдюжить с защитой, а Братство будет сильно занято в ближайшее время. С тебя жду уже не три, а пять сотен пехоты. Ты же их учишь? Я оставлял с тобой наставников. И за то, что взяли уже выход с Орды, будет тебе дело.

И все равно не хотелось, чтобы каждый мой приезд в Протолчу ассоциировался с проверками и денежными склоками. А чтобы и моя совесть была на месте, и не потерять в бродниках своих людей, я дал поручение.

— Ты хочешь, чтобы мы основали в город при впадении Буга в море? — удивился Лют.

— Да. Сделать это быстро, с большим числом людей. Поставить крепость… Я оставлю при тебе одного молодого зодчего, он подскажет, что и как. Можно договориться с князем Галича Иваном Ростиславовичем, там лес повалить и по Бугу его сплавить. Вот тогда можно брать под контроль торговлю по Днепру и по Бугу, — сказал я.

Лют задумался.

— Это в счет того, как люди в Протолче стали жить лучше? — проявил догадливость главный бродник.

— Скажем так… в том числе. А еще к тебе стеклись все, или почти все бродники, как воронье на… Не нужно здесь столько людей, пусть и место хлебное. А вот там люди нужны. Ну, и не буду же я позволять сидеть здесь и наживаться на торговле, когда у Братства и Руси дел много, — отвечал я.

— Прими в иноки-братьев людей. Я укажу кого. А в остальном… Будем делать, как я ранее и обещал, — отвечал Лют.

Через два дня я уже летел на крыльях любви, подхваченный потоком желания очутиться дома. И не по реке я несся, а по степи, в сторону русских земель. Так всяко быстрее.

Воеводино и Владово — мой дом. По всем подсчетам остается чуть больше месяца до дня, когда я стану отцом. Если плыть до Киева, задерживаться в столице, после переходить до Чернигова, Брянска, на Москву и домой, то может еще пройти месяц. А так, конно, напрямки, достаточно будет и семи-восьми дней и дома, а то и быстрее.

Так что в сопровождении сотни бродников, которых забирал во Владово на ротацию, а также сотни «ангелов», почти что без обоза, я отправился домой. Степь нынче условно безопасная, для конных отрядов тяжеловооруженных ратников, так точно, Курск, мимо которого будем проходить, Изяслав взял, а Рязань — уже союзные, если не дружеские, земли. Можно только нарваться на отряд эрзя, которые могут заходить так далеко от своих земель. Но вряд ли на нас рискнут напасть. Двести конных — это сила.

Говорят, что к роскоши и комфорту люди быстро привыкают, а после уже никак не хотят понижать достигнутый уровень благосостояния. Я в этом отношении выбиваюсь из общей массы. Не люблю долгое время спать на перинках, и чтобы ночные горшки убирала прислуга. Мне нравится ощущать свободу, как минимум, чередовать комфорт с походными условиями.

Наверное, этим я похож на князя Святослава Игоревича, одного из величайших воинов в истории. Этот воитель лишь проездом появлялся в Киеве, где вместо сына правила княгиня Ольга. А большую часть своей жизни князь находился в походах.

Я намеренно обошел по большой дуге Рязань, не хотел останавливаться еще на несколько дней. После нанесу визит князю Ростиславу Ярославовичу. И вот уже родные места.

Чтобы понимать, где твое родное место, нужно временно оставить эти земли. Если есть тоска по дому, если щемит сердце, когда возвращаешься, то это твое место. Нужно думать, как закрепить за собой эти земли. Договор ли какой составить. Надо будет, так и заплачу князю Владимирскому Андрею Юрьевичу.

Или… Он вступил в спор со старшим братом, Ростиславом Юрьевичем, и Андрей имеет поддержку от великого князя Изяслава. Там пока ничего не понятно, по крайней мере, до бродников дошло мало информации по тем событиям. И может такое случиться, что во Владимире на Клязьме появиться новый хозяин. Как тогда сложатся наши земельные отношения?

— Стой! Кто такие? — при выезде на прямую дорогу к Воеводино наш отряд окликнули.

Две сотни тяжеловооруженных воинов остановились.

— А ты кто есть? — усмехнулся я.

— Отвечать на мой вопрос. Самострелы в кустах, могу окликнуть и сотню конную. И… — молодой воин уставился на перья за моей спиной. — Вы из наших, из Братства?

— Это ты из моих! — рассмеялся я в голос. — А воеводу нужно знать в лицо!

— Воевода наш, он другой, он… — парень вновь замялся.

— Отставить, — прокричали из кустов.

На дорогу вышел десятник и низко в пояспоклонился. Как можно было определить десятника, выделяя его от рядового? У всех десятников, или почти всех, доспех панцирный с пластинами сверху. Рядовым такой не положен.

— Ты прости, воевода-батюшка, что сразу не признали. Но порядок — есть порядок, должны были остановить, — сказал ратник.

— И, что? Сражался бы с двумя сотнями ратных? — поинтересовался я, направляя коня по дороге.

— Так я уже отправил сотнику весточку, что идут воины, а самому следовало задержать. Вот, думал стрелять из кустов по коням, — сообщил мне ратник.

Последние слова десятника я почти и не слышал, так как ускорился. Вот он, мой дом, уже виднеется.

— Воевода! Боярин наш возвернулся! — понеслось по городу.

Я уезжал, когда зданий и сооружений было уже немало, а теперь, так такое ощущение, что еще на треть прибавилось и людей, и строений. Не скажу, что нынчеВоеводино стало большим городом, но то, что тут проживает не менее двух тысяч человек, без учета ратных, которые расположены за пределами города, факт. Если взять в расчет всю агломерацию с четырьмя городами и сельскохозяйственной округой, то выйдет маленькое такое, но гордое княжество, которое имеет войско, сравнимое с дружиной великого князя.

Не зазнаться бы, что владею столькими землями, такими возможностями, а еще всеобщая радость от моего возращения. Люди кричали в след, весь город ликовал. Весть неслась быстрее ветра. Не знал бы я сколь короткий путь от любви до ненависти, так мог и прослезиться. Но нельзя обольщаться. Радость и почитание быстро сменятся на ненависть, стоит только раз ошибиться.

— Влад… Влад! — услышал я родной голос на крыльце терема.

— Стой там! Тебе нельзя! — выкрикнул я, быстро спешился и, игнорируя поднесенный у самих ворот в усадьбу мед, побежал к Тесе-Марии.

Какие же противоречивые чувства бурлили внутри. Насколько же сильным может быть раскаяние, таким… вплоть до проявления глупости. Я хотел рассказать, что императрица… королева… Что был с ними, но все равно, люблю ее, что понял это наверняка вот прямо сейчас. Какая же глупость пыталась поселиться в моей голове!

— Люблю тебя! — сказал я, целуя жену.

— А я тебя! — отвечала она мне взаимностью.

Вот так мы и стояли, потеряв ощущение времени и пространства. Оказывается, не обязательно заниматься любовью, чтобы потерять голову. И мне это нравилось. Впервые в своей жизни я попробовал наркотик под названием «любовь». Я стал наркоманом, мне теперь не нужно иных отношений, кроме любви.

Именно так я думал в этот момент, и был искренним перед собой и своей совестью. Вопрос только в другом: что я буду думать завтра, через месяц, годы… Хотелось бы все тоже самое, что и сейчас, хотя в сказки я не верю… Смешно… С переносом сознания — это не сказка, это реальность, с которой я смирился и которую принял. А вот любить человека, делать это всей душой, всем сознанием, — это, значит, сказка!

— Никогда не рассказывай мне, что у тебя было с другими женщинами в походах, — потребовала Маша, когда мы, наконец, нацеловались и наобнимались.

— А ничего и не было, я…- начал говорить я, но жена, к моему удивлению, с нотками властности, перебила.

— Не бывает у мужчин походов без женщин, если это только здоровый мужчина. Ты молодой, здоровый… Как отец говорил, что при долгом отсутствии женщины у мужчины, голова воина перестает думать о нужном. Потому в походе необходимо со всеми… всегда… не лениться… для мыслей, чтобы только о победе думать, — говорила Маша.

Я рассмеялся. А мой покойный тесть был еще тот философ. А насчет Марии, то ее слова отдают какими-то детскими страхами, тревогами. Может, отец бил мать или что-то в этом духе.

— Выбрось дурные мысли из головы! — сказал я и погладил уже изрядно выступающий живот и спросил. — Когда?

— Бабки говорят через три с половиной седмицы уже. Скоро. Потерпи чуток, — ответила Маша.

Я даже не стал больше спрашивать, что именно она имела ввиду, когда говорила «потерпи». Или о рождении ребенка, или о том, чтобы возлечь с ней.

Что-то у моей жены несколько изменился характер. Наверное, в преддверии родов у всех женщин начинается время нервов, философского осмысления жизни, даже подготовка к смерти. В будущем женщины волновались перед тем, как разродиться, но там, скорее, из-за боли, а в суровом средневековье — это ожидание смерти. Примерно каждая четвертая женщина умирает при первых родах, а каждая вторая женская смерть, так или иначе, связана с родами или женскими болезнями.

— Воевода, мне нужно с тобой поговорить! Ты не гневайся, что не даю с женой намиловаться, но так нужно, — раздался голос у крыльца, на котором мы с Машей так и продолжали стоять.

— Яким Степанович? Ты? А разве не должен быть в училище? — спрашивал я.

— Как весть прошла, что ты прибыл, я сбежал. За это понесу свое наказание, но я должен вступиться за сестру. Улита одна у меня из родичей осталась. Что ты думаешь делать с ней? — говорил единственный оставшейся в живых из сыновей мятежного боярина Кучки. — И еще спросить хочу. Как так получилось, что предатель моего отца, тать Угрюм, нынче войтом служит тебе в граде Выксе?

— Много вопросов и сразу, новик, — я намерено называл Якима Кучку по званию, чтобы перенести разговор в плоскость воинской субординации. — За столом можем и обсудить.

— Прости воевода, понимаю я все, чай не дите уже. Понял, для чего я тебе нужен был, может, оттого и жив остался. Улита хотела вытравить дите у жены твоей, в том кается. Но она любит тебя, а ты отдал ее своему дядьке… Все из-за земли, чтобы от отца моего часть наследства перехватить. Все так было? — спрашивал Яким.

И что ответить? Правду? А часто ли знание правды идет во благо?