Гридень. Начало

Глава 17

С Ароном мы торговались долго, упорно, с огоньком. Христианская мораль, та, которая все более захватывает умы обывателей, как и многих власть имущих людей, не предполагает большой активности в коммерции. Так что было бы удивительным посмотреть на двух христиан, которые за вивериницу, самую мелкую чешуйку, торгуются. Нет, торговать — пожалуйста, но что касается роста прибыли, обмана, ужимок и коммерческих уловок, не говоря уже о кредитовании в рост процентов — табу. Или почти что.

Я вызвал когнитивный диссонанс у торговца-выкреста, когда стал скрупулёзно торговаться за каждый лот из всех товаров, что нужно было нам покупать. Прямо здесь и сейчас нашего товара нет, не брали мы с собой ничего, или почти нечего, но уже по описанию велись торги.

Была попытка войти в комнату с большим столом и лавками Ирины, но я сразу же пресек эту хитрость. Понимал, что рядом с красивой девушкой вновь забурлят гормоны и мне нужно будет больше следить за тем, чтобы унять свои страсти, чем за торгом.

— Сало соленое дам, хоть по весу телеги, — говорил Арон.

— А, может снимем пробу? Поснедаем салом, дабы понять какое оно? — решил покуражиться я, заодно удостовериться, что мои подозрения о тайном иудее верны.

Все же для иудея — сало не кошерно, под строгим запретом.

— Я дам тебе, Владислав, тебе кусок с собой, — отвечал выкрест.

— Нет, давай вместе испробуем! Я хоть и пресытился твоей кашей, знатная, но от сала не откажусь, — настаивал я.

Лицо Арона посетила озадаченность.

— Арон, ты иудей? — напрямую спросил я.

— А? Нет, нет! Могу и символ веры прочитать, — спешно отвечал торговец.

— Читал уже, — усмехнулся я.

— Тогда что ты хочешь от того, какой я веры… Я христианин, так и знай! — Арон явно растерялся.

— Ничего. Ты мне нужен, потому вопрос веры оставь себе. А вот скинуть пять долей со своих товаров… — нужно же было хоть что-то выторговать себе за то, что раскусил торговца.

— Сговоришься о том с Ириной, — рассмеялся Арон.

Видел он, как я реагирую на девушку, тоже старается такой свой козырь использовать.

— А почему она не мужняя жена? — неожиданно даже для себя задал я вопрос.

Арон самодовольно разгладил рыжеватую бороду, посмотрел на меня, выдержал паузу, а после ошарашил:

— Так мужняя, как же бабе в двадцать годков и не было мужней? Чай не больная, а самая то.

Вот так рушатся надежды.

— Мы сговорились с тобой, Арон, — решил я заканчивать долгий разговор, пришло некоторое разочарование.

Мы продавали почти все сабли, четырех коней, пояса, меняли обнаруженные у кипчаков монеты на гривны, продавали, но, все же скорее меняли седла, упряжь. Были у убитых нами половцев и другие вещи. К примеру бронзовая статуэтка какого-то божка, с ладонь размером, сильно заинтересовала Арона, что он не смог скрыть, а я воспользовался этим.

Ну а взамен брали шерстяные плащи, штаны, типа шаровары, кольчуги, три меча, четыре шлема. Многое получалось купить только благодаря продаже коней. Они весьма ценились в Киеве.

— Приди завтра, Влад, я поговорить еще с тобой хочу. Приди один, если есть кто у тебя старшим, кто не зарубит из-за дурного слова, возьми лучше и его. Токмо не князя вашего звать, пока что… — сказал на последок Арон, когда мы стояли уже на выходе из дома.

Я лихо запрыгнул на коня. Гляди-ка, такое на тренировках получается раз из пяти попыток, а тут с первой. Хотели гормоны побудить меня к залихватским поступкам напоказ, они, видимо, и способствовали лучшему исполнению упражнения. Она смотрела… Стояла у дверного проема и провожала меня взглядом. Очень заинтересованным взглядом.

Возвращались частично довольными. Нет, расторговались удачно, как по мнению Боброка, так я и вовсе молодец. Он слышал некоторые наши споры с Ароном и удивлялся, как это я так торгуюсь, словно рожденный торговцем.

Как я погляжу, в этом времени уже идет разделение и воин — это, непосредственно боец, а купец — это уже не воин. На заре становления Древнерусского государства было иначе. Тогда купец не мог не быть воином. Грабили в Западной Европе, после торговали в Византии и с арабами. Сейчас купец — это чаще не худой, скорее толстый, делец с большой мошной за поясом и с хитрецой в глазах.

— Вот и ты! — словно отец, встречающий у порога пьяного подростка с вечеринки, обратился Мирон.

— Вот и я, — отвечал я с улыбкой.

Нашелся тут папочка. Однако, серьезный вид десятника несколько настораживал и не давал поводов для веселья.

— Что случилось? — спросил я.

— Тебя учил Богояр? Ухваткам его, да воинским премудростям? — спросил Мирон, дождавшись, когда мое сопровождение уйдет подальше, в усадьбу.

Я подтвердил, что да. Некоторые приемы, якобы секретные, отец мне показывал. Я их вспоминал во время тренировок. Может и не все всплыло в памяти, но многое, точно.

— Ты хочешь, дабы я показал тебе науку Богояра? — не трудно было догадаться, к чему именно ведет Мирон.

— Да. Я хочу победить его. Разумею, что он отец твой, но… — недоговорив, десятник уставился на меня, ожидая ответа.

— Пошли! Я и сам хотел потренироваться, пусть в этот раз с тобой, — сказал я и направился в усадьбу.

Тут смогли найти место, несмотря на то, что даже во дворе было не протолкнуться, огородили ристалище, ну или как называют все — Круг. Отработку ударов и приемов я чаще сперва делал бездоспешным. Конечно, важно кольчугу и другое воинское защитное одеяние носить как можно дольше, чтобы не ощущать никакой тяжести в бою. Но при постановке удара, приема, я посчитал, что важно добиться точности движений, запомнить руками и головой последовательность и правильность выполнения.

Мы стали друг напротив друга, в руках тренировочные деревянные мечи. Чтобы это учебное оружие соответствовало тяжести боевого, или даже чуть превосходило, к деревяшке прикреплялись железные пластины. Правда такое утяжеление создавало из рук вон плохую балансировку, но тут сильно не заморачивались созданием идеального учебного орудия для тренировок.

Удар сверху, Мирон парирует, заступ вправо и резкий удар по ногам. Десятник и этот удар парирует, вот только раскрывает грудь. Я направляю туда колющий удар, десятник с трудом, делая шаг назад, разрывает дистанцию.

— Богояр мог бы сейчас тебя достать, — констатировал я плачевный результат.

И все же отец более сильный мечник, нежели Мирон. И это меня сильно огорчало. Я не хотел смерти десятника. Он и ко мне отнесся благосклонно, да и как командир вполне устраивает.

— Еще раз тоже самое! — решительно сказал Мирон.

А вот такой подход мне нравится. Не отступать и не сдаваться!

Мы тренировались с короткими перерывами на попить воды, да перевести дух. Мне с трудом давалась тренировка, вновь заныло левое плечо, о котором я в последние пару дней и позабыть успел. Однако, я держался.

— Смотри, десятник. Можно вот так… — сказал я и показал одну из своих собственных наработок.

Удар вбок с доводкой меча, сам словно проваливаюсь, вхожу в клинч к сопернику и пока идет борьба и каждый из двух поединщиков пытается продавить другого, бью своим носком в голень Мирона. Не сильно, удар контролирую, иначе можно и вовсе поломать десятника.

— Ух тыж, — восклицает Мирон и делает два шага назад, при этом несколько подволакивает ногу.

— Сделай вот такие железные вставки в сапоги, как у меня, — сказал я, направляясь прочь из Круга.

Я мог еще что-нибудь показать, но толпа зевак, окружившая условный ринг, не позволяла это сделать. Даже с дружинниками, которые еже сегодня должны стать моими братьями по оружию не только фактически, но и своего рода юридически, им тоже нельзя показывать все свои козыри. Еще не так много комбинаций придумал, еще меньше их отработал, чтобы делиться.

А в целом, владение ножом очень даже помогало в освоении науки средневекового фехтования, несколько ограниченного в своей технике. Порой я представлял меч, как просто удлиненный нож и проигрывал в голове, как можно лучше нанести удар, как реагирует противник. После частью отрабатывал отдельные связки с новиками. Пару приемов уже стали нашим, молодых, секретом.

*……….*…………*

Отец спорил с дочерью. Такое редко встретишь, если дочь мужняя жена. Это роль мужа, воспитывать свою женщину. Но что делать, если муж старик с придурью. Но даже не в этом дело. Нет в городе мужа, а проблемы остались, прежде всего с его братцем, который сильно ждет наследства.

— Отец, ты должен понимать. Если я не рожу Горыне Микуловичу сына, он оставит меня, — убеждала Ирина своего отца. — Завсегда жена виновна в том, что детей нет.

— Не оставит он тебя. Ты и красна собой и умна. Он гордиться должен такой женой, — парировал выпад дочери Арон.

На самом деле, купец все понимал. Аргументы дочери звучали убедительно. Почти шесть лет нет дитя. Скоро Горыню осуждать будет уже весь Киев. Осуждать, чтобы прибрать к рукам Ирину, которую зовут, на самом деле, Рахиль. Но как же не хотелось Арону считать свою дочь падшей женщиной.

— Не могу я. Горыня отправился в Смоленск на торги, просил меня присмотреть за тобой. Если понесешь, как дитя оправдаешь? — в словах Арона слышалось сомнение, но он понимал, что нужно действовать, пусть и таким образом.

Только рождение ребенка и может вернуть расположение Горыни. У знатного купца Горыни был брат и отношения с ним у Арона и Ирины-Рахиль были крайне напряженные. Все дело в том, что Горыня не имел детей, наследников. Все знали, что купец уже начал обвинять свою жену Ирину в том, что она не может подарить ему ребенка. Если ранее Горыня мало обращал внимания на это недоразумение, наслаждался тем, что смог урвать себе в жены одну из красивейших девиц Киева, то теперь, когда старик все реже желал близости с женой, красавица Ирина входила в опалу.

Да и раньше не так, чтобы все было у них хорошо. Когда отдавали четырнадцатилетнюю девицу замуж за сорокавосьмилетнего купца-вдовца, чью семью годом ранее убили половцы, Горыня уже не мог нормально исполнять свои супружеские обязанности. Его возбуждали всякие странности и он порой просто заставлял раздеваться Ирину, не притрагиваясь к ней. Случалось, что и бил ее.

Перед отъездом, который состоялся всего три дня назад, Ирина выдержала издевательства и унижения и у них с мужем все же получилось то, что должно происходить между супругами. Потому женщина и была уверена в том, что никто, если провернуть дело быстро и тайно, не узнает, от кого, на самом деле, ребенок.

— Отец, он словно сын Горыни. Рослый, русый, с такими глазами… — Ирина забылась и стала описывать Влада слишком откровенно.

— Он тебе приглянулся? Отрок же еще, — догадался Арон, почему его не глупая дочь так настаивает на решении проблемы именно с тем странным Владом, что выглядит, как переросток, а разговаривает, как старик.

— Я мужняя жена без мужа. Со стариком живу. А этот отрок… — Ирина даже испугалась того, насколько откровенно разговаривает с отцом.

— А еще, коли родишь сына, то больше прав иметь будешь и на усадьбу Горыни и на его товар, четыре ладьи, двадцать три добрых коня, серебро, — говорил Арон, скорее себя успокаивая, внутренне он уже согласился с мнением дочери.

Арон был выкрестом, его крестили, когда мужчине было двенадцать лет. Так повелел поступить мудрый отец Арона — Моисей, сам ставший Михаилом. Но никогда Арон, крещенный Пантелеймоном, не забывал своих корней. Не давал он забыть о своем еврейском происхождении и Рахиль, названную Ириной. В Киеве не всех евреев выгнали, не всех убили. Оставались некоторые семьи, которые быстро перекрестились, ну а торговые связи, да частичное прощение всем должникам, как и подкуп городской стражи, позволили пережить еврейский погром.

Когда Владимир Мономах вернулся в Киев, чтобы, якобы, решить проблему, много евреев, и не только их, были уже убиты, а те, что оставались, быстро крестились. Так что закон великого князя о том, что жидам надлежит покинуть город, запоздал. Уехали пару семей, которые наотрез отказались даже показывать видимость смены веры, но и осталось немало иудеев, пусть и тайных.

Так что крещение не означало, что нет Талмуда, что забыта вера Иуды. Нет, христианство — это притворство, чтобы выжить и продолжать делать деньги.

Ну а дочь… Как считал Арон ранее, он очень удачно пристроил свою единственную дочку. Была мечта у выкреста соединить два капитала: его собственный с тем, который был у купца Горыни. У Арона есть сын, старшийбрат Рахиль-Ирины, он и занимается выездными торгами, а у Горыни никого нет, кроме жены и брата. Если Ирина-Рахиль родит, то многое поменяется. Сильно хочет Горыня ребенка, правда крайне мало для этого делает.

— Он завтра придет. Если решила, сделай так, чтобы его семя родило, — сказал Арон и, резко развернувшись, ушел в другую комнату, откуда лестница вела по подпол, где можно, при свете очень дорогих свечей почитать Талмуд.

*……….*…………*

— Клянусь на том крест целую и воздаю Богу нашему Исусу Христу и грозному Батьке, — сказал я.

Острозаточенным ножом я полоснул по ладони и кровь моментально начала сочиться. Я сжал кулак и направил струйку крови на землю. Князь поднял вверх руки, извлек меч и направил его на меня.

— Помни клятву, ты служишь мне, ты собрат всей дружине! — наставлял меня Иван Ростиславович.

Меч мне вручили тот, что я первым делом купил у Арона, никаких тебе подарков и плюшек от князя. Мое клятвоприношение было несколько скомкано, словно спешили куда-то. Бражничать особо не дали, но братину с брагой вынесли. Сладковатая чуть приторная жидкость была мне не особо приятна на вкус, но, конечно же я выпил. А после все закончилось.

И более ничего. Ну да и ладно. Обряд совершен, можно отдыхать. На следующий день, с самого утра тренировка, а после нужно идти к торговцу, причем он просил прийти одному. Засада? Не думаю. А вот то, что дает мне такой приход, будоражило сознание и долго не давало заснуть. И я не ошибся в своих ожиданиях.

Я лежал на боку и почти не шевелился. Не мог наглядеться той необычайной красотой, которую излучала Рахиль. Да, это имя, которое по секрету назвала мне девушка, более всего ей подходит. Все в ней грациозно: изгиб спины, чарующие округлости, необычайно жесткие черные волосы, которые эротично расплескались по всему молодому женскому телу. Ее хотелось, я не мог напиться этой красотой, вновь и вновь стремился обладать ею.

У меня в прошлой жизни были разные женщины, причем и по характеру и даже по цвету кожи. Ну любил я это дело, есть грешок, который почти невидимый относительно других, более значимых грехов. Но сложно было вспомнить хоть какую их моих пассий, которая была бы столь темпераментной.

— Я сильно кричала? — спросила Рахиль, чуть разворачиваясь ко мне.

В меру стройное тело, с яркими геометрическимиформами. Ее нельзя было назвать стройняшкой, Рахильбыла, как сказали бы: «кровь с молоком», а я бы перефразировал и сказал так: «кровь со сливками». Да чего там, со сливочным маслом.

Рахиль перевернулась и явила мне всю прелесть вида женщины в анфас почти четвертого размера. Вновь мое естество стало захватывать сознание. Молодое тело откликалось на любое движение женщины. А когда Рахиль только лишь провела кончиками пальцев по моей груди, опускаясь несколько ниже… Я был готов.

— Я сама, — сказала нимфоманка и взгромоздилась на меня.

Ради таких моментов, в том числе, и стоит жить… Меня распирало признаться в любви, поклясться в вечной преданности. Но даже в такой момент нужно контролировать свои слова, думать, пусть и разум для этого оставляет крайне мало места. Я не сказал ничего, я наслаждался женщиной, которая стонала и изгибалась от близости со мной.

Час, два, может и дольше, длился наш, казалось, нескончаемый марафон. Я был горд собой, учитывая имевшийся опыт и то, что я в теле еще сильно молодого мужчины, точно не опозорился, напротив, смог произвести впечатление на женщину, так как слова благодарности так и лились из уст Рахили. Она, в отличие от меня не сдерживалась, не думала, что все эти признания — это легковесные эмоции, мимолетные. Скорее всего, именно так. Хорошо здесь и сейчас, а остальное… И пусть весь мир подождет!!!

Но, к сожалению, может и к счастью, но мир не ждал, не хотел давать счастья больше, чем положено. В дверь постучали.

— Ирина! Ты тут? — спросили за дверью.

По голосу я узнал Арона. И купец явно лукавил. То, как буквально только что кричала и стонала Рахиль, нельзя было не услышать, находясь в доме. Как бы соседи не слышали, не то, что отец. И вся эта ситуация несколько напрягала, чувствовался подвох. Но как можно отказаться от близости с красивой женщиной, когда внутри бушуют гормоны? Вот я и не отказался, даже когда почувствовал неладное. Впрочем, опасности я не ощущал, лишь недосказанность, или ложь.

— И как сие понимать? — спросил я.

Прятаться в шкафу, или выпрыгивать в окно не стану. И дело даже не в том, что шкафов нет, их можно было бы заменить двумя массивными сундуками, и не в том, что в те маленькие оконца может протиснуться только что заяц нежирный, и что они забиты слюдой. Я просто, по своему характеру так поступать не стану. Да, честь дамы, все такое. Но прятаться от проблем? Нет.

Я встал, быстро натянул свои цветастые шаровары и пошел открывать дверь. Рахиль прикрылась медвежьей шкурой на которой только что мы предавались плотским утехам. Нужно отметить, что с огоньком это делали.

— Пошли на разговор, — решительно сказал Арон.

— Пошли, — деланно безразлично отвечал я, пожав плечами.

Сейчас начнется выволочка, обвинения меня чуть ли не в насилии. Я ждал именно этого, потому первый вопрос, который был задан Ароном, как только мы присели на лавку несколько озадачил.

— Кто ты в дружине Берладника и прислушивается ли к твоим словам князь? — спросил Арон.

Ни слова о Рахиль и о том, что только что я делал с его дочерью.

— Десятник, — несколько привирал я, скорее, чтобы разговор сразу же не закончился, только начавшись.

Чего говорить с новиком? А вот с десятником, можно.

— Не знаю я, что в дружине у Ивана Ростиславовича происходит, коли такие молодые в десятниках ходят, но то, что кольчуга, оружие, конь — все это имеешь, говорит, что не врешь мне, — размышлял вслух Арон.

— С чего спрашиваешь? И ты не думай, что я нынче же стану исполнять волю твою, потому, что возлег с дочерью твоею, — сказал я, предполагая с горечью, что Рахиль под меня просто подложили.

Если это так, и между нами не было эмоций, то она величайшая актриса, которой в будущем и Оскара давать можно, причем ежегодно, ибо равных ей не сыщется.

— То иное. И помни, что прознать никто не должен о том. Иначе муж Ирины пойдет до великого князя просить защиты. И я буду опозорен и тебя у Берладника попросят, может и казнят, — разъяснил мне ситуацию Арон.

— Тогда что? И, да, рассказывать я никому не буду, — сказал я, чувствуя, что разговор начинает напрягать.

— Уходить вам нужно, половцы прознали, что вы разбили их торговый поезд, зело злые. Уже вестовые поскакали в степь сообщить о том хану, — сообщил мне очень важные новости Арон. — Еще великий князь воспользуется тем и сам вырезать всех вас может, чтобы овладеть скарбом князя и всей дружины.

— Что ты хочешь от меня? — спросил я напрямую.

Такие новости не сообщают бесплатно.

— Пусть твой князь поможет нам скинуть ненавистного Всеволода Ольговича. Киев более не хочет Ольговичей черниговских, — сказал Арон.