Гридень. Начало

Глава 4

И что делать? Я имею ввиду, что делать со Спиркой, когда все-таки выпутаемся из ситуации? И вообще, кто из нас юродивый? Я, который обнес хату лжепопа, ни разу не попавшись на грабеже и уже спокойно собирающийся уходить, или Спиридон, который поднял шум? Ответ кроется в самом вопросе.

— Вот нужно мне все это? — сказал я и решительно вышел во двор.

Посмотрев с некоторой тоской на коней, что были привязаны у крыльца, я спустился с незамысловатого крыльца в три ступени, обошел срубной дом и предстал во всей красе. На меня не сразу обратили внимание, все же был вечер и от дневного света уже почти ничего не оставалось, лишь вдали, через кучные облака проступали проблемки от алеющего заката.

Но я увидел все, что было нужно. Четыре мужика остервенело били Спиридона и главным «ударником» был лжепоп Илья. Решение принято, но оно могло быть иным. Здесь и сейчас многое решается в моей жизни. Есть такое ощущение.

Вот прямо сейчас я мог выйти из дома, за которым особо никто и не смотрит, взять коней под уздцы и все — вольный, как ветер в Диком поле, обдувающий ягодицы половецкому хану. Но стоит ли разбрасываться теми, кто мог бы мне помочь освоиться в обществе? Да и, честно сказать, руки чесались до жути. И одна из качественных «чесалок» — это гнилые зубы Вершилы.

— И чего это вы, люди добрые, мальчонку забижаете? — сказал я, стараясь хоть в малом выдерживать стиль общения, которым, как мне кажется уже чуть проникся.

При этом я несколько забылся и о том, что сам в годах младше, скорее всего, Спиридона. Но по физическим показателями, да, он малец.

— Во те, Христос Спаситель, и ентот тут. Ты что, тать? Обворовать меня решил? Глянь, люд честной, колита у него моя! — кричал Илья, перестав лупить железякой на веревке лежащего без движения Спиридона.

Железяка, значит, это тут такое кадило.

— И сказал Христос: «А я говорю вам: если кто-то рубаху желает у тебя отсудить, пусть забирает и плащ», — вырвалась у меня фраза из Нового Завета.

О как, оказывается! А я подкованный в вере. Это хорошо.

— Бейте его! Бесовский он! — закричал Вершило, который встал рядом с лжепопом Ильей.

Я улыбнулся. Бить дьячка — это одно, а вот на меня нападать не спешили. Многие отворачивали глаза, но один взгляд, внимательный, жесткий, я почувствовал. За спинами толпы из человек сорока, которые высыпали из церкви посмотреть на избиение Спиридона, был кто-то, кто изучающе на меня смотрел и выжидал, не проявлял себя.

Я не экстрасенс какой, хотя от этого мира, где я очутился, можно было ожидать чего угодно, хоть и появления сверхспособностей. Но всегда чувствую взгляды, ощущаю интерес к себе. Может быть, это последствия пребывания на войне, или увлечения психологией, которую, наряду с большим количеством иных направлений и наук, стал самостоятельно изучать до подписания контракта. Я, словно зверь, чувствовал отношение к себе, вот Спиридон, он кажется безобидным, а тот взгляд, который продолжает меня прожигать, он опасный.

Кому ты дорогу перешел Владислав? Или это не враг?

— Кайся, грешник! — нашелся, наконец, лжепоп и направил на меня массивный, но грубо исполненный серебряный крест!

— Я ли грешник? — усмехнулся я, поглядывая на то, как сразу четыре человека пробуют обходить меня со всех сторон.

Илья несколько опешил, посмотрел на свой крест, на меня, на крест, вновь уставился на меня. Не работает, стало быть, оружие. А все потому, что в руках у лжеца.

Между тем, один из мужиков дернулся на меня, расставив руки, словно хотел обняться. Но вряд ли он решил наградить меня «обнимашками», скорее охватить, взять в тиски, чтобы дать другим возможность включиться в процесс избиения, моего большого тела.

Моя правая нога устремилась навстречу этому мужику. И он напоролся на боковой удар ноги. Вот только исполнение маваши-гери было болезненным и я поморщился.

Ногами бить — это хорошо, без них никуда, но бить неподготовленными ногами, с нерастянутыми мышцами, с не натренированными связками — это опасность и боль, которую я сейчас и ощущал.

Но рефлексировать и думать о том, как я составлю себе план тренировок, было некогда. Краем зрения увидев, что одного из четырех мужиков скрутило и он валяется на земле, корчиться от боли, я перевел взгляд на оставшихся троих. При этом контролировал, чтобы в драку не влез еще кто. Вопреки здравому смыслу, трое остальных не отступили, не задумались о последствиях, а скопом рванули на меня.

Первого мужика, который чуть вырвался вперед, бью прямым ударом руки в нос. Он временно дезориентирован, что даст мне возможность расправиться с остальными. Второго подсекаю ударом по коленям. Вновь использую ноги. Это у меня навязчивая идея теперь — надо и не надо использовать нижние конечности.

Делаю шаг назад, так как вижу, что не смогу уклониться от следующего удара третьего мужика, да и четвертый почти зашел за спину, а этого допускать нельзя. Так что ухожу назад и влево. И тут пролетает мимо камень. Еще один… Делаю шаг вперед, прямо прижимаясь всем телом к мужику, что решил меня проучить, бьют того лбом в лицо. Прикрываюсь телом потерявшегося бойца и в него прилетает камень. Замечаю в четырех-пяти метрах длинное полено, которое можно было бы назвать «оглоблей» и уже планирую, как доберусь до него. Толкаю обмякшего мужика, лицо которого начинает заливать кровь, на его же подельника и подскакиваю к третьему, ударяя его правым апперкотом. Вот же, кажется, костяшки на руках повредил, опухнет рука.

— Все, хватит! — приказал властный голос.

— А тебе, князь немочно повелевать тута, в вольном граде Берладе, — сказал лжепоп Илья.

Однако и он опустил руку с камнем, да и три мужика, которые явно уже направились на помощь своим почти побежденным товарищам, попятились. Словно прячась за сильным папкой, они зашли за спину Ильи, потеснив там, поскуливавшего, как избитая собака, Вершилу.

— Ты сын Богояра, Владислав? — спросил тот самый властный голос и я увидел вопрошающего.

Вот князь он и есть князь. Сразу виден статус, выделяется такой вот человек из толпы и даже возвышается над ней. Уже чего стоит блестящая, даже в сумраке пасмурного вечера, золотая гривна.

Если я правильно понял, а я уже понял немало, то эти времена — период Древней Руси и золото тут ну очень дорогой металл. А как иначе, если на Руси не добываемый⁈ Так что любое золото на человеке можно расценивать, как признак того, что перед тобой очень не простая личность.

— Чего молчишь, отрок? Сказывай, как есть! Богуяров сын? — требовал князь.

— Так выходит, — согласился я.

— Бежал чего от храма? Да пошто за сего сирого заступился? — продолжался допрос.

На возмущения Ильи, да и не только его, что князь Иван Ростиславович вообще не в праве тут, в Берладе, распоряжаться, уже мало обращалось внимания. Оказалось, что рядом с князем не меньше десятка воинов. Учитывая то, что они уже побрали свое оружие, намерения у этих бойцов могут быть вполне серьезными.

— Княже, дозволь! — к Ивану Ростиславу подошел какой-то мужик в кольчуге, и начал что-то шептать князю на ухо.

В потемках не распознал берладского сотника Геркула, который явно сейчас выказывал, что в случае чего, то за князя станет.

Видя, что я не спешу с ответом, затараторил Спирка. Кстати, этот паразит, подмял под свое худое тело медный таз, то есть купель, и не собирается с ним расставаться. Парень он, конечно, физически слабый, но, как видно, силы духа не занимать. Вцепился в купель и клещами не вытянешь.

— Илья до капища Чернобога ходит, а в доме ейном идалище стоит, под пятой доской от входа!

Вот, ей Богу, промолчал бы. Князь уже стал отсчитывать гривны, явно для того, чтобы меня выкупить, так как их было десять. Наверняка, Геркул предложил самый напрашивающийся вариант — выкуп меня. Неприятный, но вариант. Вот разошлись бы боком, я прошмыгнул бы к дому Ильи, забрал коней, да на выход. Все, поминай, как было! А сейчас начнется… Как я понял, обвинение в сторону Ильи было серьезным. Очень серьезным.

Как подсказывала память, тут, в Берладе, христианства может не меньше, чем в Киеве. Язычество презираемо большинством. Дело в том, что беглецы, будущие берладники, исповедовали кто Велеса, кто Перуна, иные так и Мокшу. Но при этом все, почти без исключения, были христианами. А еще относительная близость к империи Ромеев. Так что язычество тут серьезный грех, а не такой, как в иных местах. Кстати, реципиент был фанатиком христианской веры. И я сдерживал нарастающий порыв вцепиться я в глотку лжепопу.

— Так ли это? Прословлял ли Чернобога? — басовитым, раскатистым голосом спросил Геркул.

Этого вояку можно было назвать «Геркулесом»: высокий, рослый, с натруженными руками. Весьма вероятно, что именно так его и звали. Тут, в Берладе, пусть и говорят на русском языке, да и большинство людей похожи внешне на русских, такие вот типичные «рязанские лица», но всякого люда хватает. Со многих мест бегут люди, чтобы найти себе пристанище в Берладе. Так мне подсказывала память.

Вот Геркул иной, выделяется из общей массы людей: нос большой, с горбинкой, волосы иссиня черные, слегка кудрявые. Тут греком пахнет. Впрочем, пахнет тут немытыми телами, но, возможно и греческими.

— Сотник Геркул, да кому ты веришь? — дрожащими, демаскирующими, в миг пересохшими губами, спросил Илья.

— Сотник Геркул, то ваши дела, про Чернобога и все остальное. Но я заберу Спиридона и мы пойдем… Только свое добро еще заберу, которое Илья на хранение у меня брал, — сказал я, увидел, что лжепоп собирается что-то возражать

— А видоки есть, кто видел с чем ты пришел к отцу Илье? — спросил Геркул.

— Я видок, — обозвался Спирка и быстро пересказал все то, что мне говорил полчаса тому.

И то, как я приехал, что был в кольчуге, которую, кстати, Илья уже и продал, что двух коней добрых имел. Я не особо разбираюсь в лошадях, но, скорее всего, именно своих и собираюсь забирать. Еще два коня в стойле — явно клячи.

— Все видали, как я пришел в берладу с серебром и с конями? — выкрикнул я.

Люди, чтобы только откреститься от Ильи, готовы подтверждать что угодно. Запоздало даже пришла мысль, что могу так отжать у лжепопа и дом и даже церковь. А что, я Писание знаю, Спирка, уверен, тоже. Но это не мой путь, я так не смогу и от скуки завою на вторую седмицу. Удивительно, но я уже смиряюсь со своим положением, думаю, пусть и мало вводных данных, но с перспективой.

Между тем, я подошел к уже одиноко стоявшему лжепопу. Хотелось ударить, но я предложил сделку.

— А ты, Илья подумай. Может я заберу, что мне нужно, а Спиридон и скажет, что видел тебя на капище Чернобога, но и токмо то видал, что ты людей увещевал отказаться от поганства, да идолов топтал.

Не дурак все же этот Илья, далеко не дурак, понял, что к чему, сразу начал кивать и соглашаться с тем, что я могу забрать свое, чтобы только историю повернуть в себе на пользу. Знать бы еще, что именно мое. Но есть гривны, есть кони, вот это и заберу.

— А то, что кормил его, что… — начал было торговаться лжепоп, но тут его перебил уже князь.

— Возьми пять гривен за то, — сказал Иван Ростиславович и небрежно бросил пять серебряных пластин в грязь, что была перед Ильей.

Злой взгляд в мою сторону от любителя некоего Чернобога, волка в овечьей шкуре, вызывал у меня лишь улыбку. Вот так смотрят те, кто проиграл, кто сдается, отступает, но пытается злобой оправдать себя же перед собой же.

— Жди за огородой Берлады! — приказал мне князь.

— Иван… э… Ростиславович? Мальца возьму с собой, — сказал я, чем вызвал недовольство у князя, но тот, чем-то мотивированный кроме того, что я могу быть в дружине и раскидал четырех рослых мужиков, промолчал.

— Пошли, балласт! — сказал я, подымая Спирку.

— Балласт? — недоуменно спросил парень, вполне себе справляясь с тем, чтобы подняться и даже стряхнуть с себя особо большие прилипшие комья грязи.

Симулянт, да и только.

— Пусчай купель оставит! — потребовал Илья, уже несколько понурив голову под пронзительным взглядом сотника Геркула.

— Не оставлю я! На что она волхву Чернобога? — выкрикнул Спирка и я даже приложил правую ладонь к своей голове.

Вот же дурень. Уговор же есть, что Илью отмажем от жесткого обвинения, чтобы спокойно уйти, так нет же, ляпнул Спиридон и сейчас может все по новой закрутиться, а у меня правая кисть набухает, пришиб ее.

— Уйдите, окаемы! — вызверился князь и к нам со Спиркой подбежал немолодой воин с потрепанной кольчуге.

— А ну, ходь от сель! Нынче князь взялся оборонить вас, но он и передумать может, — причитал умудренный сединами воин, подталкивая нас со Спиридоном прочь.

— Воисил? — уточнил я, узнавая голос.

— Он, то бишь я. Давай, отрок, выходи из града, да ентого забирай. Нынче стражников из нашей дружины поставили сторожить, выпустят без хлопот, — сказал очень смутно вспоминаемый ратник.

*…………*………….*

Князь без княжества, Иван Ростиславович, еще немного поговорил с сотником Геркулом и отправился к себе. Геркул был личным должником князя, ему и следует уладить все нелепости, которые тут произошли. Тем более, что сам Геркул отказался пока присоединяться к Ивану Ростиславовичу, от того спешил хоть как угодить, чтобы князь в иной раз не забыл про сотника. Мол, семья у сотника, а ему ходить по земле и притулка своего искать не с руки. Нет, вот освоится Иван Ростиславович где-нибудь, так чтобы хотя бы семью было куда привезти, вот и пойдет Геркул служить Ивану, хоть бы тот и вовсе подался в наемные князья.

По совести, то те три десятка воинов, которые нынче прибились к дружине бывшего Звенигородского князя, это так… слабые они. А вот из сотни Геркула можно было сделать добрых воинов, там есть уже очень опытные бойцы.

Но не проблемы комплектования своей дружины именно сейчас беспокоили Ивана Ростиславовича, он жаждал мести. Был один у него, как считал князь, друг, Богояр. Был, да предал князя. И говорили же многие, тот же старик Воисил, что Богояр впадает в безумства, что он не надежный. Но не верилось и вот так получилось, что зря людей мудрых не послушал.

Когда Иван Ростиславович был призван горожанами Галича на княжения, у него было четыре сотни ратников и могло быть еще больше, если бы он призвал всех своих людей из Звенигорода, что недалече от Галича [не путать с московским Звенигородом]. Четыре сотни — это и не много и уж точно не мало. Такие дружины имели некоторые сильные князья. Можно было защитить город, если, как это было обещано, и сами жители помогли. Но…

Богояр отправился, якобы за остатками дружины Ивана Ростиславовича и вернулся уже в составе дружины Владимирко. Тогда обманом выманили Ивана из Галича, сам же Богояр и выманил, обещая, что нападет на Владимирко в стане его и убьет галичского князя, у него же в шатре. А случилось так, что Ивана Ростиславовича ждали. Насилу он вырвался, много добрых воинов полегло, чтобы Иван убежал из Галича.

— Мирон, ты ведаешь Богояра не горше моего. Он придет за сыном? — задумчиво спросил своего десятника Иван Ростиславович, когда уже возвращался в лагерь, расположенный за стенами города Берлады.

— Князь, ты хочешь словить Богояра на живца? — догадался Мирон.

Иван Ростиславович ничего не отвечал, не должен он отчитываться, пусть и перед тем десятником, кто заслужил доверие.

— Не губи, мальчонку, князь, верой и правдой отслужу, но не губи! — попросил Мирон.

— Агата просила за сына? — догадался князь.

Вот здесь позволил себе промолчать Мирон. Да, он был тем, из-за кого, возможно, и умерла Агата. Мирон, будучи младше этой красивейшей и статной женщины, влюбился в нее и тогда, одурманенный неведомым чувством, не давал проходу Агате. Вот Богояр и приревновал ее. А после… Агата, знала, или предчувствовала, что дни ее подходят к концу, вот и попросила присмотреть, если что, за Владиславом. А он и не усмотрел. Да и только сейчас Мирон удостоверился, что это тот самый сын Агаты.

— А что, князь, лихо разбросал отрок мужей? — решил сменить тему разговора Мирон.

— Лихо, но где ты там мужей видывал? Так, слабосилки, — улыбнулся князь.

*…………*………….*

Галичский князь Володимирко стоял на стенах своего детинца и озирался на просторы Ополья. Удачное место было выбрано предками для строительства города. Все тут есть для того, чтобы жить и для того, чтобы не опасаться за свою жизнь. Кочевья половцев далеко, даже черные клобуки сюда не захаживают, чтобы пограбить, но иногда прибывают, чтобы торговать. Тут же есть возможности, чтобы вести торг с венграми и ляхами. Остается только жить и богатеть.

Но тишь и благодать оказались лишь кажущимися. Город бурлил изнутри, не для всех Володимирко был любимым князем. Бояре и купцы решили, что для них будет выгоднее поставить на галичский стол сговорчивого Ивана Ростиславовича, князя, который бы не вмешивался в дела торговли и не вводил новые подати.

До сих пор то и дело, но слышится плачь вдов и сестер, которые лишились своих мужей и братьев в том бунте. А нечего было идти против своего князя. Володимирко залил кровью Галич после того, как город посмел ему противиться. Теперь половина всех купцов и бояр либо сбежала из Галича и нынче ищет себе пристанища, либо была перебита.

Князь Галича хотел еще казнить главу своей дружины Дмитра, за то, что тот дал уйти врагу Ивану Ростиславовичу и большей части его дружины. Но после передумал это делать. Дружина — это сейчас почти что единственное, на что мог опереться Володимирко. Его гридни и ратники нынче обогатились, именно к ним перешла большая часть имущества казненных или сбежавших бояр и купцов.

Среди дружинников Володимирко были и те, благодаря которым князь смог вернуть себе город. Сотник из дружины Ивана Ростиславовича, Богояр, послал своих людей, чтобы нагнали Володимирко, который отправился на долгую охоту. Вот они и вернули его. Иван не успел освоиться в городе, даже подтянуть все свои силы в Галич, потому и сопротивление было отчаянным, но недолгим и Володимирко ворвался в свой же город, а Иван вырвался из него.

— Князь! — Богояр поклонился своему нынешнему нанимателю.

Володимирко любил решать все вопросы на воздухе, вне помещений. И это несмотря на то, что князь был в таком достатке, что мог весь день и ночь освещать свои хоромы восковыми свечами, такими недешевыми. Но все эти свечи чадили и у князя то и дело, но болела голова. А вот тут, обозревая просторы и вдыхая свежий воздух, даже думается лучше.

— Пришел? — констатировал факт князь, небрежно повернувшись к Богояру.

Володимирко был из тех князей, кто старается свою честь беречь, правда имея странное понятие о честности. Потому общение с явным предателем, пусть и предавшим врага князя, всегда было небрежным, если даже не презрительным. Богояра же это не смущало. Он получил свои солеварни, с которых уже имеет большой доход, а так же князь дозволил ему временно кормиться с двух деревушек. И пока такие вот прибыльные подарки поступают, Богояр готов служить.

— Михаил, ты уже слышал, что враг мой отправился к беззаконникам к Дунаю? — спросил князь, обращаясь к сотнику по его христианскому имени.

— Да, князь, слышал, это мои люди сообщили. У меня есть свой человек в дружине Ивана, — несколько горделиво отвечал Богояр.

Князь сморщился. Еще одно напоминание, почему Володимирко приходится быть благодарному этому сотнику. Теперь князь знает о всех, или почти всех, перемещениях Ивана Ростиславовича.

— Почему твой человек не лишит Ивана живота его и дело с концом? — спросил Володимирко.

Странное было у князя понимание чести, когда он был готов отдать приказ ударить исподтишка, но презирал тех, кто будет это исполнять.

— К Ивану не так просто подступиться. А коли не сладится, так не будет моего человека при беглом князе, — объяснял Богояр под одобрительную ухмылку князя.

— То добро, что ты все разумеешь. Но есть у меня дело до тебя. Отправляйся в Киев, опереди Ивана. Пусть примет мои дары великий киевский князь Всеволод Ольгович, — приказывал князь.

Теперь настало время поморщиться уже Богояру. Сотник сам принимал участие в походе простив Всеволода, когда тот поднял мятеж против киевского князя Ярополка. Тогда стены Чернигова выстояли и не дали войти коалиции и Всеволод выжил, уже после смерти Ярополка заняв-таки вожделенный Киев.

— А простил князь киевский то, что против его воевали? — решил все же уточнить Богояр.

— То, что было, все быльем поросло, да и я не был в походе, а ты волю исполнял и даже не мою. Так что спросу с тебя не будет. А вот дары славные, токмо соли Всеволоду сто пудов отправлю, — сказал Володимирко и сделал вид, что потерял интерес к сотнику.

Богояр поклонился и пошел к лестнице, чтобы спуститься со стены детинца. Он все понимал, уже чувствовал, что лишний тут, не хочет князь видеть рядом с собой предателя, пусть и предательство было против врага князя Галича. Но пока столько серебра приносят дары от князя, Богояр продолжал служить.

Ничего у сотника не осталось, всего лишился. Жену приревновал и… сам, своими же руками. После жил ради сына, учил его на славу и воинским премудростям и даже в церковь отдавал, чтобы грамоте научили. Перед тем, как совершить предательство, Богояр отправил своего сына из Галича и после не было ни каких сведений о нахождении Владислава. А торговый поезд, в котором был пристроен сын, не добрался до Торческа. Говорят, что половцы напали, но это могли быть и черные клобуки, лихие люди, которых так же хватает в лесах вдоль речных путей.

Более всего, Богояр хотел бы увидеть своего сына, или хотя бы узнать о его судьбе. Для кого еще все те богатства, что он награбил и приобрел в дары от князя Володимирко? И поездка в Киев может быть полезной, чтобы что-то узнать. По крайней, известны орды половцев, которые кочуют в тех краях, где был ограблен поезд из Галича. Это орда хана Акума. В Киеве часто пребывают представители половецких орд, бывает так, что получается выкупить своего родственника.

Так что в Киев. И главная цель — это узнать о сыне, а не выполнить поручение князя Владимира.

Богояр выходил от князя в несколько приподнятом настроении. Великий князь мог и лукавить, но все же и дары принял и свою позицию относительно Галича высказал. Не станет Всеволод Ольгович Киевский потакать амбициям князя Ивана Ростиславовича, если тот решится просить помощи у Киева. А что остается беглецу? Богояр не смог простить обиду, которую таил на Ивана Ростиславовича. Там было и то, что князь не назначил сотника старшим сотником, что лучший надел земли Иван под Звенигородом отдал Боромиру, главному сопернику Богояра. Было еще немало мелочных обид, которые ложились на сложный характер сотника тяжким бременем. Так что найти, чем оправдать свое предательство, у Богояра хватало.

— Сотник, пришло послание от твоего человека в стане Ивана Ростиславовича… — начал было докладывать десятник Богояра, но замялся.

Во дворе великокняжеского подворья было людно. Молодой парень засмотрелся на девицу с русой, плотной косой.

— Ну же? — потребовал сотник, приводя в чувство недавно назначенного десятником молодого воина.

— Иван Ростиславович идет в Киев, — десятник поймал взгляд своего наставника и командира. — Мы уходим?

— Мы остаемся! — жестко припечатал сотник. — Пора высказать все. А еще я повинен сам увидеть, как Иван, не заполучив помощи у великого князя, станет изгоем.