Прежде всего, Владимир Ильич напомнил об очередном прегрешении Каменева и Зиновьева — их выступлении 14 (1) ноября. Лишь затем указал: «Уходя из ЦК, но оставаясь в партии, представители вашей политики взяли на себя, тем самым, обязательство подчиняться постановлениям ЦК. Между тем, вы, не ограничиваясь критикой внутри партии, вносите колебания в ряды борцов незакончившегося еще восстания… Ввиду этого ЦК вынужден повторить свой ультиматум и предложить вам либо немедленно в письменной форме дать обязательство подчиниться решениям ЦК… либо отстраниться от всей публичной партийной деятельности и покинуть все ответственные посты в рабочем движении впредь до партийного съезда.

Отказ дать одно из двух обязательств поставит ЦК перед необходимостью поставить вопрос о немедленном вашем исключении из партии»90.

Повторилась ситуация, уже наблюдавшаяся перед октябрьским восстанием, когда Ленин противопоставил собственное мнение мнению членов ЦК. Видимо, потому-то все те, кто подал в отставку, но кроме Шляпникова, не поддались жесткому давлению Владимира Ильича. В коротких записках выразили твердое мнение, что лишь ЦК вправе требовать от них отказа от собственных убеждений, а потому не вернулись на оставленные посты, не дав никаких обязательств. Рыков переехал в Москву и получил там должность председателя городского продовольственного комитета. Теодорович уехал в Сибирь. Милютин перешел в исполком Петросовета, а Ногин вернулся в Москву и был назначен комиссаром труда Московской области.

Зиновьев же поступил весьма своеобразно. Обратился 20 (7) ноября не к ЦК, а ко всей партии с «Письмом», возвестившим о его двусмысленной капитуляции, почему оно уже на следующий день было опубликовано в «Правде». В нем Григорий Евсеевич попытался по-своему интерпретировать конфликт. Изложить его таким образом, чтобы виноватыми оказались не он и его единомышленники, а меньшевики да эсеры.

«Я выступил, — писал он, — с заявлением о выходе из ЦК нашей партии. Вы поймете, что мне нелегко было выступить публично против товарищей, с которыми я работаю рука об руку уже 15 лет. Я считал, однако, своим долгом пойти даже на этот шаг для того, чтобы побудить наиболее непримиримых своих товарищей пойти на соглашение со всеми теми социалистическими партиями, которые признают советскую власть…

Я остаюсь при том убеждении, что необходимо было сделать все возможное, чтобы попытаться выяснить, какие группы согласны поддержать советскую власть.

ЦИК Всероссийского съезда Советов выдвинул определенный план соглашения (резолюция 3 ноября), который я вполне разделяю, ибо он требует непременного признания декретов о земле, о мире, о рабочем контроле и признания советской власти. В ответ на резолюцию Центрального исполнительного комитета меньшевики выдвинули ряд предварительных условий. ЦИК, не желая затруднять переговоры, по нашему предложению принял (вопреки непримиримым) решение, которое устраняло препятствия для этих переговоров.

Тем не менее, другая сторона не пожелала пойти навстречу ЦИК. Условия, выдвинутые им, были отвергнуты меньшевиками и эсерами. Попытка соглашения была доведена до конца вопреки всем препятствиям, но она не увенчалась успехом не по нашей вине. Теперь показано, что меньшевики и эсеры соглашения не хотели и лишь искали повода, чтобы сорвать его. Теперь все рабочие и солдаты будут знать, на ком лежит ответственность за срыв соглашения. Теперь — я убежден в этом — и левые эсеры возложат ответственность за срыв соглашения на меньшевиков и войдут в наше правительство».

Именно так Зиновьев изложил ход событий, и вызвавших гнев Ленина. Именно так, что ни малейшей вины ни его, ни его единомышленников невозможно было обнаружить. А потому, с сознанием полностью исполненного долга он согласился выполнить требование не Ленина, нет, а «многочисленных товарищей и ряда рабочих делегаций… взять назад наш уход с ответственных партийных постов и подчиниться партийной дисциплине.

При создавшемся положении вещей, после того, как меньшевики отказались от переговоров на предложенных ЦИК условиях, я соглашаюсь на предложение товарищей и беру свое заявление назад».

К тому же призвал Зиновьев и ближайших товарищей, так же подавших в отставку, хотя даже такой поступок сразу же оговорил: «Наше право, наш долг — предостерегать партию от ошибок. Но мы остаемся вместе с партией, мы предпочтем делать ошибки с миллионами рабочих и солдат и с ними умирать, чем отойти в сторону в этот решающий, исторический момент…

Никакого раскола в нашей партии не будет и быть не должно».

И все же чуть ли не на следующий день Зиновьев покинул столицу. Скорее всего, по собственному желанию, ибо не получил ни полномочий, ни мандата, хотя позже подчеркивал — «по поручению партии». Отправился на Украину, где резко изменившееся политическое положение стало явно угрожать линии, проводимой большевистской партией.

Незадолго перед тем, 14 (1) ноября националистическая Центральная рада (совет), возникшая еще в апреле 1917 года, захватила Киев и провозгласила образование пока еще автономной в составе Российской Федерации Украинской народной республики. Вместе с тем, она категорически отказывалась признать верховенство ВЦИК, СНК, оказывала помощь мятежникам на Дону. И могла повести себя непредсказуемо в Брест-Литовске, где вскоре намечались переговоры советской делегации с представителями германского и австро-венгерского командований.

Понадеявшись на свободное знание «мовы», понимание характера украинцев, да еще и на то, что к нему, земляку, непременно прислушаются, Зиновьев и предпринял свой скоропалительный вояж. Полагал, что сможет уговорить сторонников Рады если и не признать ВЦИК и СНК, то хотя бы занять нейтральную позицию. Ну, а чтобы добиться столь далеко идущих политических целей, решил читать доклад «Об историческом смысле 25 октября». Ведь весной и летом ему удавалось пылкими речами увлекать за собой массу…

Первую остановку Григорий Евсеевич сделал в родном Елисаветграде, городе, где существовали советы — отдельно рабочих, отдельно солдатских депутатов, но реальная власть находилась у сторонников Рады. Без ощутимых результатов выступил Зиновьев в городском театре да повидался с родителями, которых не видел много лет. Направился в Киев, где вновь прочитал свой доклад и снова ничего путного не добился. Более того, из Киева ему пришлось срочно возвращаться на север, так как его, известного столичного большевика, решили арестовать как смутьяна и подстрекателя к неповиновению властям91.

Приехав в Петроград, Зиновьев поспешил отчитаться о поездке. Рассказал о ней на митинге в Александринском театре 21 (8) декабря. А три дня спустя уже участвовал в заседании ЦК — явно был прощен. Да и как его было не простить, если он, как потребовал Ленин, сообщил через «Правду», что берет свое заявление об отставке назад. К тому же все, на чем он настаивал во время конфликта с большинством партийного руководства, начало осуществлять то же самое большинство.

25 (12) декабря в СНК ввели девять левых эсеров. Получили посты наркомов: А. П. Колегаев — земледелия, И. З. Штейнберг — юстиции, П. П. Прошьян — почт и телеграфа, В. А. Карелин — государственных имуществ, В. Е. Трутовский — местного самоуправления. Кроме того, членами правительства сделали А. А. Измайловича — управляющего ведомством Дворцов республики (быв. министерства двора), а В. А. Агалакова и еще двух левых эсеров — наркомами без портфеля, но с решающими голосами.

Наконец, месяцем позже, 26 (13) января 1918 года, произошло слияние двух всероссийских Советов — рабочих и солдатских, крестьянских депутатов. Избравших в уже общий ВЦИК 162 большевиков, 122 левых эсеров, 7 правых эсеров, эсера центра, 7 эсеров-максималистов, 3 анархистов-коммунистов, 2 меньшевиков-оборонцев и 2 объединенных интернационалистов. Представителей всех без исключения социалистических партий.

Свершилось все, на чем очень долго Зиновьев растаивал наперекор Ленину.

Бурный период такой деятельности Зиновьева завершился не только его возвращением в ЦК. 26 (13) декабря 1917 года его избрали председателем исполкома Петросовета. На ту самую должность, которую перед и в ходе революции занимал Троцкий. Правда, должность, уже потерявшую прежнюю значимость.

Епитимья, которую Григорий Евсеевич сам наложил на себя, оправдалась. Он вернулся в руководство.

2.

Свой первый в жизни чисто советский, т. е. государственный пост Зиновьев получил в весьма напряженное время.

Еще не миновала угроза немецкого наступления на Петроград. В самом городе продолжались винные погромы, грабежи, которыми занимались, главным образом, выпущенные Временным правительством в марте уголовники. Продолжался саботаж чиновников, отказывавшихся не только подчиняться наркомам или комиссарам, но и просто выходить на службу. Продолжались и наглые провокации. Так, упорно ходили слухи, будто бы в Смольном вместе с наркомами, направляя их, заседают немецкие офицеры, тайно проникшие в столицу.

Существовали и чисто коммунальные проблемы. Следовало обеспечивать постоянную, без перебоев, подачу электричества и воды, следить за поступлением достаточного количества топлива и продовольствия. Ликвидировать забастовку учителей начальных школ, гимназий, реальных и коммерческих училищ, профессуры высших учебных заведений. И, конечно же, следить за тем, чтобы не возникли эпидемии.

К счастью для Зиновьева, всем этим занималась городская дума, которую после перевыборов 30 ноября 1917 года возглавил будущий «всесоюзный староста» М. И. Калинин. Тем не менее, вступая в должность, Григорий Евсеевич все же начал со своеобразной программной речи. Наметил ею основные направления будущей деятельности Петросовета в новых условиях.

Чтобы не расхолаживать депутатов, напомнил: Советы являются органами не временными, преходящими, а ячейками, которые, сохраняя связь с рабочими и крестьянами, должны вести активную работу во всех отраслях общественной и политической жизни. Для наибольшей же ее продуктивности следует разбить Петросовет на секции, которые и будут ведать определенным кругом обязанностей. Но для начала следует четко определить их взаимоотношения с СНК, который также занимался городскими проблемами.

Какие же секции предложил Зиновьев? Не стал изобретать велосипед. Просто взял за основу сложившуюся систему управления: 1) рабочая — как высший орган для того, чем занимался наркомат труда; 2) солдатская — вопросы, затрагивающие жизнь гарнизона; 3) судебная — упорядочение судебного дела; 4) литературно-издательская — организация снабжения рабочих и крестьянских масс дешевой литературой; 5) транспортная — контроль за разгрузкой продовольствия; 6) печати — надзор за газетами, распределение заказов по типографиям; 7) тюремная — улучшение системы отбывания наказания92.

Однако вопросы и формирования секций Петросовета, и выработка их отношений с СНК, казавшиеся Зиновьеву поначалу весьма важными, внезапно отошли на задний план. И тому имелась достаточно веская причина.

Отношение большевиков к Учредительному собранию, созыв которого они всегда поддерживали, в те дни резко изменилось. Оказалось, они получили из 800 мест всего 175, да левые эсеры — еще 40. Зато правые эсеры — 370, меньшевики —

15, народные социалисты — 2, кадеты — 17, представители национальных групп, в основном сепаратистских — 86. Вот почему потребовалось выработать, да еще и незамедлительно, новую пропагандистскую линию. Ту, что могла бы противостоять лозунгу «Вся власть Учредительному собранию!».

Дело сразу же осложнили недавние оппозиционеры — Каменев, Рыков, Ларин, Милютин, Ногин. Оставаясь в бюро большевистской фракции Собрания, они продолжили свою прежнюю политику — ориентацию на блок всех социалистических партий. Посчитали избрание Учредительного собрания завершающим этапом революции, почему и предложили отказаться от какого бы то ни было контроля за его предстоящей работой. А для подтверждения именно такого курса партии срочно созвать съезд или конференцию РКП.

24 (11) декабря Ленин при обсуждении этого вопроса в ЦК потребовал сместить такое бюро, выразить отношение партии к Учредительному собранию в особых тезисах, а для руководства фракцией большевиков направить члена ЦК. Трудно сказать, какое решение принял бы Центральный комитет в тот самый день, если бы не позиция, занятая Зиновьевым. Он твердо выступил против бывших единомышленников. Поддержал Ленина — и в вопросе о составлении тезисов, и о подчинении членов фракции направленному к ним члену ЦК. Да еще добавил от себя: «Считать созыв съезда или конференции нежелательным»93. Именно таким и стало решение ЦК.

Все же Григорий Евсеевич посчитал свое выступление в поддержку Ленина недостаточным. Постарался сделать все, от него зависящее, чтобы большевики — и он, разумеется, в их числе — удержали власть, не деля ее с правыми эсерами и меньшевиками. Выступая 4 января (22 декабря) во ВЦИКе, непреклонно заявил:

«Мы видим в тяжбе Учредительного собрания и Советов исторический спор между двумя революциями — революцией буржуазной и революцией социалистической. Вся власть Учредительному собранию — это значит: вся власть гг. Рудневым (В. В. Руднев — бывший глава Петроградской городской думы) и Авксентьевым (Н. Д. Авксентьев — один из лидеров правых эсеров). Пусть те, кто отчаянно борется за власть Учредительного собрания, определенно скажут, что они признают Советы, и тогда не будет никаких конфликтов»94.

Так предельно четко Зиновьев сформулировал альтернативу, необходимость неизбежного, неотвратимого выбора.

Григорий Евсеевич не ограничился лишь призывом. Зная о предстоящей 18 (5) января демонстрации в поддержку Учредительного собрания, о чем писали все петроградские газеты, инициировал заявление только что созданной Чрезвычайной комиссии по охране Петрограда, руководителем которой назначили будущего красного маршала К. Е. Ворошилова, об объявлении столицы на осадном положении. Причина — контрреволюционные силы всех направлений объединились для свержения советской власти под руководством прибывших с Дона, от Каледина, известнейшего эсера-террориста Б. В. Савинкова и генерала Л. Г. Корнилова95.

В день же объявления декрета СНК о роспуске Учредительного собрания, 19 (6) января, Зиновьев выступил в Петросовете с оценкой происшедшего.

«Перед Россией, — говорил Григорий Евсеевич как свое, выстраданное, но в действительности усвоенное от Ленина за последнее время, — история поставила альтернативу: или гибель в самом прямом и непосредственном смысле, или социалистическая революция».

«Нам говорят, — продолжал Зиновьев давний спор с меньшевиками, — что страна слишком отстала индустриально, а потому нет объективных условий для осуществления социализма. Но те, кто говорит это, совершенно забывают, что в нашей стране существует не только отсталое сельское хозяйство, но и трестирована почти вся крупная промышленность, что объединены фактически и, во всяком случае, теснейшим образом объединен финансовый капитал».

И добавил как самый веский довод своей правоты: «Ни один марксист никогда и нигде не говорил, что социалистическая революция во что бы то ни стало должна возникнуть в наиболее индустриальной стране»96.

Все это Зиновьев говорил совершенно искренне, веря сам в сказанное. Но в пылу спора с меньшевиками, стремясь непременно доказать им, что истинные марксисты — это большевики, а не они, меньшевики, изрядно преувеличил уровень развития капитализма в России и допустил слишком вольную интерпретацию учения Карла Маркса.

Почему же Зиновьев так думал, говорил? Только лишь для того, чтобы лишний раз оправдать Октябрь, доказать его историческую неизбежность? Вряд ли. Свершившаяся революция не нуждалась в каком-либо оправдании. Так для чего же? Да ради того, чтобы внушить членам партии безграничную веру в устремленность Октября к социализму.

В те же дни Григорий Евсеевич не только поддерживал жесткие меры против Учредительного собрания да слишком вольно интерпретировал марксистскую теорию. Продемонстрировал он и подлинный гуманизм, когда Петроград, а вслед за ним и вся страна узнали о зверском самосуде — убийстве бывших министров Временного правительства кадетов А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина, арестованных еще в октябрьские дни, но потом по состоянию здоровья переведенных из Петропавловской крепости в Мариинскую больницу.

Выступая 20 (7) января на заседании Петросовета, Зиновьев с горечью произнес: «Не нахожу слов для того, чтобы выразить чувство возмущения и протеста против убийства беззащитных, безопасных — так как они уже находились во власти победивших рабочих и крестьян, и к тому же больных пленников… Подобные убийства противоречат не только интересам, но и чувствам всего трудового населения»97.

Разумеется, Григорий Евсеевич мог просто не обратить внимания на кровавое событие. Или заметить его, но промолчать. Однако он выразил, да еще и публично, свой протест. Добился быстрого розыска преступников. 24 (11) января газеты сообщили о задержании солдата Баева, который и провел убийц в больничную палату, его начальника Крылова, об установлении личностей матросов, и совершивших самосуд98.

Казалось бы, вот теперь-то Зиновьев и сможет заняться проблемами Петрограда. Но снова события, на этот раз более серьезные, нежели претензии Учредительного собрания на полную власть в стране, помешали ему.

Мирные переговоры, начатые Россией на основании декрета «О мире», с представителями германского и австро-венгерского командований 2 декабря (19 ноября) 1917 года в Брест-Литовске, зашли в тупик. 28 (15) декабря германская делегация предъявила откровенно аннексионистские требования, против чего большевики всегда решительно выступали. Россия должна была отказаться от уже оккупированных немецкими войсками Литвы и Курляндии, а также позволить германским «полицейским» силам войти на территорию всей Лифляндии и Эстляндии. Поэтому советская делегация прервала переговоры и отбыла в Петроград для консультаций.

При обсуждении в ЦК германских требований 21 (8) января окончательно сложились три точки зрения на решение проблемы. Ленин настаивал даже в сложившихся обстоятельствах на немедленном подписании мира. Бухарин, возглавивший возникшую к тому времени фракцию «левых коммунистов», предлагал немедленно возобновить войну. Мол, пролетарская революция сможет победить лишь в том случае, если станет мировой, ибо в самой России отсутствуют условия для социалистического переустройства. Война же с империалистическими Германией и Австро-Венгрией приблизит, ускорив, революцию в Европе. Троцкий же занял промежуточную позицию: мира не подписывать, военные действия прекратить, а армию демобилизовать.

При голосовании Ленин в который раз потерпел поражение. Его предложение поддержало 15 членов ЦК, Бухарина — 32, Троцкого — 16. Однако Владимир Ильич не смирился и добился продолжения обсуждения.

На следующем заседании ЦК, 24 (11) января Ленин повторил свои доводы. «Несомненно, — отметил он, — мир, который мы вынуждены заключить сейчас, мир похабный; но если начнется война, то наше правительство будет сметено и мир будет заключен другим правительством». В начавшейся полемике Владимира Ильича безоговорочно поддержали лишь Зиновьев и Сталин. Григорий Евсеевич сказал: «Конечно, мы стоим перед тяжелой хирургической операцией, так как миром мы усилим шовинизм в Германии и на некоторое время ослабим (революционное) движение на Западе. А дальше виднеется другая перспектива — это гибель социалистической республики. Предложение Троцкого неприемлемо, так как на него, конечно, Кюльман ответит парламентски, что ввиду неподписания мира мы остаемся с ними в состоянии войны». Затем Зиновьев задал вопрос: «Не следует ли оттянуть еще на некоторое время возобновление переговоров, а тем временем провести всенародный референдум по отношению вопроса о мире?»99. Предложил такой референдум, заведомо зная: народ настолько устал от войны, что обязательно выскажется за мир.

Новое голосование показало: за революционную войну — 2 члена ЦК, за предложение Троцкого — 9, Ленина — 12.

Особого референдума, о котором говорил Зиновьев, не потребовалось. Им поначалу стал III Всероссийский съезд советов, открывшийся 23 (10) января 1918 года и продлившийся восемь дней. На нем и Владимир Ильич, и Григорий Евсеевич сумели убедить депутатов, и утвердивших резолюцию, «поручавшую своей делегации отстаивать принципы мира на основах программы русской революции».

Такого решения, хотя и слишком общего, удалось добиться благодаря позиции большевистской фракции, основывавшейся на результатах голосования в ЦК 24 (11) января. И все же всего неделю спустя, 31(18) января, вопрос о подписании мира вновь встал на заседании ЦК, а основанием для того послужило, в особенности, выступление на съезде Зиновьева. И снова противники подписания мирного договора потребовали созыва партийной конференции, полагая, что та поддержит именно их.

Григорию Евсеевичу пришлось объяснять свою (вернее, ленинскую) позицию. Доказывать, «что его речь не противоречила принятому ЦК решению, что со времени заседания III съезда обстоятельства уже изменились, так как теперь налицо уже есть (революционное) движение в Австрии и Германии. Оно началось настолько ранее, чем мы могли ожидать».

«Никто, — продолжил Зиновьев, — и раньше этих событий не думал, что возможно заключить или подписать мир до того, как немцы объявят прекращение действий мирного договора». Потому-то он и «не видит смысла в созыве конференции, так как на съезде была наша фракция, где были представители всей России, и фракция обсуждала вопрос и приняла определенное решение»100.

Так что же это было за «движение» в Австрии и Германии, о котором счел необходимым упомянуть Зиновьев?

Центральный орган партии газета «Правда» дала 25 (12) января 1918 года на первой полосе «шапкой», набранной самым большим шрифтом из имеющихся в типографии, срочное сообщение:

«КРАСНЫЙ ФЛАГ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ПОДНЯТ И В ЕВРОПЕ.

В ВЕНЕ И БУДАПЕШТЕ СОВЕТЫ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ.

В ВАРШАВЕ НАЧИНАЕТСЯ ВСЕОБЩАЯ СТАЧКА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ПРОЛЕТАРИАТА. РЕВОЛЮЦИЯ И ЗДЕСЬ СОЗДАЕТ СОВЕТЫ РАБОЧИХ».

27 (14) января «Правда» таким же образом известила:

«В АНГЛИИ НАЧИНАЮТСЯ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ СТАЧКИ. ПАРТИЙНЫЕ РАБОЧИЕ ИДУТ НАВСТРЕЧУ НОВОМУ ИНТЕРНАЦИОНАЛУ».

Такие же сообщения и 1 февраля (19 января):

«ПЛАМЯ МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ РАЗГОРАЕТСЯ. ВОССТАЛ ГЕРМАНСКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ. В БЕРЛИНЕ СОВЕТЫ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ. ТОРЖЕСТВО ЧЕСТНОГО МИРА ОБЕСПЕЧЕНО».

Такие экстренные сообщения, да еще так поданные, убеждали: мировая революция не за горами. Она уже тут, рядом. Однако подобная информация оказалась чистым блефом, крайне необходимым «левым коммунистам» для агитации за революционную войну, а не подписание мирного договора с Центральными державами. Блефом, продержавшимся на полосах «Правды» еще неделю — до ухода Н. И. Бухарина 22 февраля (в связи с переходом страны на общемировой григорианский календарь 1 февраля стало 14 февраля) с поста ответственного редактора ее и выхода из состава ЦК.

Конечно же, столь оптимистическая, радужная информация не могла не повлиять на умонастроения руководителей партии. Но нужно отдать должное Зиновьеву, который не стал опровергать газетные сообщения, но и, как и Ленин, не поддался их воздействию. Твердо продолжал отстаивать прежнюю свою позицию. На утреннем заседании ЦК 18 февраля, на котором продолжались жаркие споры, сказал, вторя Ленину, но только в своем стиле: «Нужна политическая ясность, времени не отпущено, чтобы тянуть. В Германии борются партии. Немцы сами еще не знают, как им поступить, они не знают, что будет завтра. Если сейчас возобновить переговоры, берлинские рабочие не смогут нас упрекнуть. Если бы положение было уже ясно в смысле наступления империализма, мы все были бы за войну. Но теперь мы только сыграем немецким рубакам. Одно решение может быть — возобновить переговоры»101.

И все же предложение Ленина поддержало шесть человек, а выступило против него семеро. Только вечером того же дня положение в ЦК коренным образом изменилось. И не без воздействия Зиновьева.

«Если говорить ретроспективно, — указал он, — то ясно, что надо было заключать мир в ноябре. Чем больше мы побеждали в гражданской войне, тем яснее становилось, что единственная военная сила, с которой мы должны считаться, это германская армия. Условие, по-моему, было такое: если они возьмут нас за горло, то мы мир подпишем. Конечно, стачки в Вене и Берлине нас слишком очаровали и мы упустили момент. Я тоже боюсь, что они не подпишут того мира. В. И. (Ленин) говорит, что если они потребуют невмешательства в украинские дела, мы должны принять, но вопрос — какого невмешательства они потребуют.

Если тов. Троцкий хотел сказать, что он своей телеграммой хочет дать больше (Троцкий предложил “затребовать формулированные немецкие требования с обязательством дать ответ в определенный срок” — Ю. Ж. ), то надо принять. Во всяком случае, надо сказать, что мы хотим подписать мир, но если они потребуют, например, выдачи украинских рабочих, то мы не сможем и будем опять обсуждать. Нужно сегодня же послать телеграмму немцам. Нужно знать, чего они требуют. Если только Лифляндию, я был бы — за, но если выдачи украинских рабочих, то это трудно»102.

Лишь теперь большинством всего в один голос («за» проголосовали Ленин, Смилга, Сталин, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Зиновьев; а «против» — Урицкий, Иоффе, Ломов (Оппоков), Бухарин, Крестинский, Дзержинский) было принято решение тут же направить немецкому правительству телеграмму с предложением немедленно подписать мир.

Германский ответ был сверхжесток. Он требовал передачи им всей Прибалтики, западной Белоруссии, а Турции — Карса, Ардагана, Батума; демобилизации русской армии, вывода всех частей из Финляндии и Украины; подписания мирного договора с Украинской народной республикой. Такие условия и пришлось принять — о том в Берлин сообщила телеграмма от имени СНК РСФСР и наркомата по иностранным делам.

Однако немцы не торопились за стол переговоров. Их армия перешла демаркационную линию и двинулась на восток.

Продвигались быстро, уверенно, не встречая сопротивления. Успели всего за несколько дней занять полностью Лифляндию, Эстляндию. В Белоруссии — Минск, Борисов, Полоцк. Вошли даже в российские Псков, Остров, Гдов, Нарву. Столица оказалась под угрозой захвата.

21 февраля Совнарком обратился «К трудящемуся населению всей России». Объяснил: «Раз германский рабочий класс оказался в этот трудный час еще недостаточно сильным, чтобы удержать преступную руку собственного милитаризма, то нам не остается другого выбора, как принять условия немецкого империализма до тех пор, пока европейская революция не изменит и не отменит их». И призвал, не теряя ни минуты, приложить все усилия для воссоздания армии103.

О том же и в тот же день говорил в Петросовете и Зиновьев, отстаивая, в отличие от Троцкого и Бухарина, решение ЦК.

«В данный момент, — честно признал Григорий Евсеевич, — все наши враги, все противники революции на каждом шагу ликуют… Они кричат о крахе, о “позорном” финале… о гибели советской власти». Пояснил: «Мы не скрываем, что подписание мира есть шаг чрезвычайно тяжелый… После отъезда нашей делегации из Бреста и в Германии, и в Австрии произошли важные события. В то время мы были склонны принять это явление за последний, решающий бой… Все мы рассчитывали на вспышку революционного движения и в некоторых других странах. К сожалению, мы ошиблись в расчетах».

Так объяснив блеф, запущенный бухаринской «Правдой», продолжил: «Телеграмма о капитуляции (Зиновьев имел в виду телеграмму СНК, одобренную ЦК 18 февраля — Ю. Ж. ) продиктована только и только интересами как русской, так и международной революции. И люди, вдохновенно распинавшие на кресте революцию, люди, которые служили французским и английским империалистам, не имеют никакого морального права критиковать и говорить, что эта капитуляция является “изменой”, “ложным шагом” и так далее.

Только тот, кто не понимает, что такое борьба рабочего класса с угнетателями, кто не имеет понятия о процессе развития этой борьбы, может говорить, что капитуляция противоречит верности революции и международному пролетариату».

Тем ударив по «левым коммунистам», уточнил: «С точки зрения интересов международной революции мы попытались использовать момент, пытались нащупать ахиллесову пяту противника, решившись на последний шаг, и поступили правильно. Шаг Совета народных комиссаров является попыткой получить отсрочку, получить передышку, за время которой назрели бы новые силы для новой вспышки международной революции…

Я уверен, что германские рабочие, несмотря ни на какие наветы, если не сознательно, то пролетарским чутьем поняли, что происходит здесь. Поняли, что последний шаг совершен нами во имя и наших, и их интересов. Мы, начинавшие когда-то интернационалистическое движение, и теперь поступили правильно».

Продолжая уповать на европейскую революцию, Зиновьев призвал Петросовет одобрить действия Совнаркома. И добавил: «Если история не дает нам последней отсрочки, перед нами один исход — неизбежность защиты отечества, социализма. Отстаивание грудью страны — очага социалистической революции».

А затем логично огласил воззвание СНК «Социалистическое отечество в опасности», уже призывавшее: «Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны. Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови».

В конце заседания Петросовет сформировал Комитет революционной обороны. В него вошло десять большевиков — Зиновьев (председатель), комиссар формируемого Северного участка отрядов завесы М. М. Лашевич, председатель петроградской ЧК М. С. Урицкий, нарком по военным делам Н. И. Подвойский, верховный главнокомандующий Н. В. Крыленко, Председатель президиума ВЦИК Я. М. Свердлов, быв. генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич, начальник Петропавловской крепости Г. И. Благонравов, командующий войсками Петроградского военного округа К. С. Еремеев, комиссар по делам печати и пропаганды В. Володарский, а также пятеро левых эсеров104.

Комитет и приступил к организации Красной армии, еще не получившей такого названия. Прежде всего, отметил суровую реальность: «солдаты захватывают поезда, разбивают составы, расхищают грузы, угрожая всем, оказывающим сопротивление, оружием». А затем потребовал: «Все кадровые офицеры, преподаватели и слушатели Академии генерального штаба, военно-учебных заведений, инструкторы при военных училищах должны немедленно явиться и зарегистрироваться в Мариинском дворце»105. Они-то и должны были стать костяком создаваемой армии.

В ночь с 23 на 24 февраля во ВЦИКе прошло голосование по вопросу, не терпящему отлагательств, — о подписании мирного договора. 116 депутатов, в основном большевики, высказались «за», 84 — «левые коммунисты», левые эсеры, анархисты — «против». Первый шаг на пути к заключению договора был сделан. Однако и через неделю положение на фронте ничуть не изменилось — немцы намеревались остановить наступление только после подписания мира, а советская делегация, возглавляемая на этот раз членом ЦК Г. Я. Сокольниковым, сумела добраться до Брест-Литовска только 28 февраля. Поэтому интересы дела все еще требовали новых объяснений большевистско-левоэсеровской власти, новых уговоров. В Петрограде такую миссию взял на себя Зиновьев.

Выступая 1 марта в Петросовете, он вновь и вновь заклинал: «Теперь уже нет никаких сомнений, что эта война есть война между классами, борьба социальная. Вы уже знаете, что из Питера двинуты довольно серьезные силы. Некоторые заводы ушли на фронт полностью… Часть этих отрядов была направлена в Финляндию для борьбы с белогвардейцами…

Питерский гарнизон не на высоте положения… Задача Совета — пробудить несознательных солдат, озарить их сознанием, поднять тех, у кого души не совсем еще сведены четырехлетней войной…

Большинство Совета Российской республики, а также крестьяне и подавляющее большинство рабочих стоят за мир. И Петроградский совет также, по нашему мнению, должен остаться в данный момент при своем старом решении. Наряду с этим Совет должен трезво и правильно выявлять свой взгляд на текущие события, призвать к порядку тех, кто, не считаясь с большинством ЦИКа в области военной политики, пишет, что в случае продолжения войны последняя превратится в восстание (Зиновьев имел в виду “левых коммунистов”, считавших неминуемым восстание пролетариата Германии и Австрии — Ю. Ж. ).

Мы определенно заявляем, что это — слова, это — фразы, что, не подписав мир, мы будем продолжать ту же войну, мы будем продолжать то же избиение людей, бросая лучшие силы революции против германских корпусов, продолжая бойню при неслыханных, нечеловеческих условиях…

Учитывая это, Петроградский совет должен остаться на старой политической платформе и оказать давление на верхи тех партий, которые, не считаясь ни с чем, не считаясь с мнением масс, только играют с огнем…

Если история не укажет нам иного выхода и мы принуждены будем вести революционную войну, тогда мы, конечно, без колебаний пойдем и сделаем все, чтобы победить»106.

3 марта Сокольников подписал в Брест-Литовске мирный договор с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Оттоманской империей. 14 марта экстренно созванный IV Всероссийский съезд советов ратифицировал его 784 голосами «за» при 261 «против» и 115 воздержавшихся.

3.

Тот же IV Съезд Советов принял еще одно важное решение. 16 марта объявил новой столицей страны Москву. Город, который и был без того уже таковым с 11 марта, когда ВЦИК и СНК срочно, опасаясь захвата Петрограда немцами, покинули его.

В тот же день, 11 марта, Петросовет уведомил: «Ввиду отъезда органов центральной власти Российской федерации — ЦИК и Совета народных комиссаров, исполнительный комитет Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов установил местный орган власти, который будет управлять Петроградской трудовой коммуной (так теперь стали официально называть бывшую столицу — Ю. Ж.) под контролем и руководством Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов.

В первую очередь создан Военно-революционный комиссариат, которому даются чрезвычайные полномочия для охраны революционного порядка в Петрограде и защиты его от внешнего врага. Председателем этого комиссариата является Л. Д. Троцкий (он добровольно покинул пост наркома по иностранным делам 1 марта — Ю. Ж.), членами — Благонравов, Урицкий, Еремеев, Позерн, Ермолаев и Фалин».

Тем же постановлением вместо распущенной городской думы и упраздненных отделов при Петросовете создавался единый орган управления, своей конструкцией и названием повторявший общероссийское правительство — Совет народных комиссаров Петроградской трудовой коммуны. Его состав утвердило вечером следующего дня пленарное заседание Петросовета, прошедшее в Александринском театре.

Председателем стал Г. Е. Зиновьев. Наркомами: по просвещению — А. В. Луначарский (сохранивший пост и наркома Российской федерации), финансов — В. Р. Менжинский, городского хозяйства — М. И. Калинин, продовольствия — М. М. Лашевич, юстиции — П. И. Стучка, экономики — В. М. Скрябин (Молотов), социальной помощи — А. А. Иоффе, транспорта — М. К. Владимиров, печати, пропаганды и агитации — В. Володарский, а также и командующий войсками Петроградского военного округа И. Т. Смилга107.

Начинать им, прежде весьма далеким от решения вставших перед ними задач (тем не менее, вскоре занявших самые высокие посты и ставших известными всей стране), пришлось с наиважнейшего — обеспечения города продовольствием, сырьем для предприятий. Пришлось и продемонстрировать на практике, в чем смысл и особенности преобразования бывшей столицы в трудовую коммуну. Для того — провести учет квартир и домов буржуазии, вселяя в них семьи рабочих и ушедших на фронт красноармейцев. Взять под полный контроль торговлю, чтобы предметы первой необходимости распределять через районные советы, а продовольствие — строго по карточкам. Вместе с тем, чтобы в условиях начинавшегося голода пресечь спекуляцию, ввести запрет на продажу золотых изделий.

Но все такого рода заботы миновали Зиновьева, даже как председателя петроградского СНК. Он продолжал ощущать себя только, говоря словами Маяковского, «агитатором, горлопаном-главарем». Очень часто выступал перед членами Петросовета, говоря им не о том, как увеличить поставку продовольствия и топлива, как предотвратить эпидемии тифа, холеры и только что появившейся «испанки» (гриппа), а на самые общие темы.

Так, на следующий день после утверждения председателем петроградского СНК, в речи, посвященной годовщине февральской революции, прежде всего посетовал на задержку восстания мирового пролетариата.

«Русская революция, — объяснял он собравшимся хорошо известное, — встречает свою годовщину в тяжелой, жуткой обстановке, когда германский империализм стоит с мечом у Пскова, английский — у Архангельска, японский и китайский — у Владивостока. Народы всех стран хотя и начинают просыпаться, как будто оставили нас без поддержки».

Этим и объяснил трудности, с которыми пришлось всем им столкнуться. «Существует взгляд, — продолжал он, — что революция — это праздник, что это постоянный переход от победы к победе, и когда встречается преграда, то это уже не революция.

Нам часто говорят: “Вы обещали хлеба. Где он? Мир вы обещали и революционный порядок. Но дали ли вы это нам? ” Это, товарищи, кабинетные обвинения… Все великие движения проходили трудные пути, все они связаны с лишениями, но перед задачей, которую мы поставили себе, бледнеет все остальное…

Нам предстоит преодолеть еще много преград, но мы уже много и преодолели… Можно убить Ленина, Троцкого (именно тогда не кто иной, как Зиновьев, и назвал Льва Давидовича вторым после Владимира Ильича — Ю. Ж.), можно отобрать тот или иной город, но отнять у рабочих контроль над производством, отнять землю у крестьян — этого сделать никак нельзя».

А в конце речи обратился к самому больному на тот момент вопросу — о договоре с Центральными державами, продолжавшему волновать всех жителей страны, раскалывать и большевиков, и даже левых эсеров. «Все мы понимаем, — обещал Григорий Евсеевич, — что границы, установленные Брестским миром, кратковременны. Их сметет международная революция. Она близка, и германский империализм, взявший роль международного жандарма, не задушит ее»108.

Тот же бравурный лейтмотив пронизал и следующую речь Зиновьева, произнесенную не в Петрограде, на IV Съезде Советов. Выступил сразу после левых эсеров Б. Д. Камкова и И. 3. Штейнберга, резко критиковавших предложение о референдуме и даже пригрозивших покинуть заседание, но перед тем, как на трибуну поднялся Ленин. Как бы подготовил для него одобрительное настроение аудитории.

«Фракция большевиков, — заявил Григорий Евсеевич, — не боится взять на себя целиком и полностью ответственность за подписание договора». Затем обрушился на Камкова и Штейнберга, не пожелавших, как и большинство их партии, идеи мира. «Мы слишком верим, — продолжил Зиновьев, — в будущее российской и международной революции для того, чтобы избрать себе участь Парижской коммуны. Тот, кто желает умыть руки и уйти, пусть уйдет. Партия большевиков, которая не на словах, а на деле доказывает свою веру в грядущее торжество международной революции, возьмет на себя ответственность»109.

Ту же веру, ту же непоколебимую убежденность в скорой победе европейской революции высказывал Зиновьев и по возвращению в Петроград. Да еще единожды добавил от себя, обращаясь к членам Петросовета, наверняка обиженным переездом правительства в Москву. Заявил, совмещая правду и вымысел: такая мера чисто временная, вызванная внезапно возросшей угрозой захвата города немцами. «Мы надеемся, — пообещал Григорий Евсеевич, — что берлинские пролетарии помогут нам перенести ее (столицу — Ю. Ж.) обратно в Красный Петроград»110.

Даже выступая 30 марта на важном заседании городского СНК, обсуждавшего сугубо хозяйственные вопросы — доклад Лашевича о размере запаса хлеба, Молотова — о необходимости немедленно провести учет сырья, чтобы снабжать им только оборонные предприятия, Зиновьев продолжал говорить об ином. О международном положении, ближайших перспективах революции в Германии и Австрии.

Правда, с каждым таким выступлением Зиновьева росла и его популярность. А вместе с нею он поднимался по ступенькам иерархической лестницы. 8 марта 1918 года его утвердили секретарем Петроградского бюро ЦК РСДРП(б). 20 марта — секретарем комитета Северной области, структуры чисто партийной. Затем присоединили к этой должности и должность сугубо советскую. С созданием 26 апреля территориально-административной единицы, Союза коммун Северной области, охватывавшего пять губерний: Петроградскую, Псковскую, Новгородскую, Олонецкую и Архангельскую, получившего собственный СНК с председателем Г. Е. Зиновьевым.

Новые совмещенные должности оказались весьма ответственными. Григорий Евсеевич отныне должен был отвечать за положение на огромной территории. Заботиться о ее безопасности, о снабжении ее населения продовольствием и топливом, о продолжении работы ее предприятий, бесперебойном движении на железных дорогах. Еще — если и не ликвидировать эпидемию холеры, то хотя бы снизить ее. Любой ценой постоянно доставлять в Петроград хлеб, летом позаботиться о создании запаса овощей, помочь преподавателям Политехнического института наладить выпуск сахарина, заменявшего отсутствующий сахар…

Пока же Петроград медленно умирал, безлюдел. Аристократы и крупная буржуазия давно покинула его. Кто эмигрировал через Финляндию, кто подался на юг, в Киев, Харьков, Ростов, где было тепло и полно белого хлеба, продаваемого без карточек. В конце весны настала очередь пролетариата. Одни записывались в Красную армию и уезжали на фронт, другие, после закрытия их заводов, возвращались в родные деревни, где было проще, легче прокормиться. А многие из оставшихся на рабочем месте устраивали забастовки, протестуя против все возраставших трудностей.

Но у Зиновьева оставалась лишь одна возможность сопротивляться всему этому — выступать. Выступать на заседаниях, на митингах, на предприятиях. Выступать в самом Петрограде, в окрестных уездных городах, в селах. Нужна ли была такая бурная деятельность Григория Евсеевича? Несомненно. Ведь как еще он мог агитировать, уговаривать, призывать, даже умолять тех, к кому обращался с просьбой потерпеть еще? Радио не было, газет неграмотные не читали, вот и оставалось только живое слово. Слово, которое должно было увлечь, повести за собой. И сломить сопротивление и противников советской власти, и недовольных отсутствием ее достижений.

Даже год спустя положение не менялось к лучшему. И Зиновьеву вновь и вновь приходилось выступать. Растолковывать то, что ему самому казалось азбучной истиной. Вот, к примеру, что он говорил 13 марта 1919 года на многотысячном митинге в Народном доме (Петроградская сторона, Александровский парк), собравшемся, чтобы послушать Ленина, приехавшего в город на Неве на похороны М. Т. Елизарова, мужа сестры, М. И. Ульяновой.

Зиновьев выступил после Владимира Ильича и попытался, как и Ленин, объяснить продолжавшее ухудшаться положение в старой столице. Признал: «Так как у нас голод, приходится переживать самые тяжелые времена. Питер находится в самом трудном положении во всей России». И попытался объяснить причину того: «Три недели назад… финские белогвардейцы угрожали нам… Эстонская белая гвардия в нескольких десятках верст от Петрограда стоит и наша Красная армия и питерские рабочие дерутся как львы, чтобы отбросить этих негодяев от нас. И когда город находится в таком положении, находятся партии, которые называются социалистическими, революционными, да еще левыми, и пытаются внести разлад, вызвать дезорганизацию, вызвать какие бы то ни было стачки».

Итак, виноваты левые эсеры, влияющие на питерских рабочих, призывая их бастовать.

Понятно, что без примеров обойтись было нельзя, и Григорий Евсеевич помянул Путиловский завод, на котором левые эсеры «пытаются… поднять бузу» — начать забастовку. Упомянул и «маленькие группы самозванцев», заявлявших, «будто бы от всего Путиловского завода, будто бы весь Путиловский завод стоит против советской власти, предлагает забастовку и готовится к выступлению».

Но так и не назвав число бастовавших, Зиновьев попытался объяснить, есть ли для них основание, и признал — да, есть. «Теперь, — продолжил он речь, — вопросы демобилизации промышленности, транспорта, все вопросы жизни и смерти для рабочих решаются рабочими. Конечно, иногда решаются ошибочно. Мы не застрахованы от ошибок. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Решаются, быть может, плохо, потому что мы разорены, мы нищи, но решаются рабочими. Вот почему самые голодные работницы в самый отчаянный момент своей жизни могут ругнуть крепким словом свое собственное правительство — от этого беды не будет, мы не институтки. Но когда говорят: начнем стачки, когда призывы к каким-либо действиям, то в момент самого отчаянного голода эта работница пошлет ко всем чертям того господина, который это предложит, и будет на него смотреть, и справедливо смотреть, как на белогвардейца».

А завершил же Зиновьев речь, сославшись на находившегося рядом Владимира Ильича; «Ленин первым бы был в числе забастовщиков, если бы благодаря этому можно было бы хоть на один золотник (4, 26 г — Ю. Ж.) увеличить количество хлеба. Но дело в том, что… увеличить можно не стачкой, а тем, чтобы было большее количество вагонов и паровозов»111.

Да, не благодаря победе мировой революции, а всего лишь восстановлением народного хозяйства.

С весны по осень 1918 года главными заботами для Зиновьева оставались борьба с голодом, эпидемиями тифа и холеры, проведение мобилизации в Красную армию. Более чем достаточно. И все же в июне к ним добавилась еще одна проблема, не менее серьезная — антисоветский террор. Вполне возможно — эсеровский. Уж слишком давно был знаком стране их такой метод политической борьбы.

20 июня автомобиль, на котором комиссар по делам печати, агитации и пропаганды В. Володарский направлялся на очередной митинг, внезапно остановился неподалеку от фарфорового завода — кончился бензин. Володарский вышел из машины и пошел к находившемуся неподалеку зданию райсовета.

И тогда к нему подбежал неизвестный. Несколькими выстрелами убил комиссара и, бросив бомбу, скрылся.

Убийство явно спонтанное, почему раскрыть его так и не удалось. Тем не менее в городе начались стихийные митинги, на которых собравшиеся требовали дать им право самим, без суда и следствия, расправляться со всеми, кого они посчитают «буржуями». Зиновьев и все остальные партийные руководители Петрограда решительно воспротивились самосуду. И вскоре за то получили от Ленина нагоняй.

«В Питере, — писал Владимир Ильич, —рабочие хотят ответить на убийство Володарского массовым террором, а вы (не вы лично, а питерские чекисты) удержали. Протестую решительно. Мы компрометируем себя, грозя даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда (доходит) до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовость террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает»112.

Зиновьев не внял прямому, четкому указанию. И зря.

В ночь с 26 на 27 августа в гостиницу «Астория», в которой с весны жил Григорий Евсеевич с женой 3. Лилиной, уже ставшей комиссаром социального призрения Северной области, и сыном-подростком, явился неизвестный и потребовал срочно вызвать к нему Зиновьева. Мол, у него крайне важное, неотложное дело. Когда Григорий Евсеевич спустился в вестибюль, странный посетитель, так и не назвавший себя, попытался застрелить Зиновьева. Охрана предотвратила убийство, но задержать террориста не смогла.

И снова — никакого «массового террора». М. С. Урицкий, комиссар внутренних дел Северной области и глава местного ЧК, не посчитал (скорее всего, по согласованию с Зиновьевым) нужным массовые аресты.

29 августа, в 10 часов утра у подъезда дома 6 по Дворцовой площади, где находился комиссариат внутренних дел и петроградская ЧК, был убит подъехавший на работу Урицкий. На этот раз преступника удалось задержать. Им оказался двадцатидвухлетний студент Политехнического института Канегиссер. Якобы террорист-одиночка.

Возможно, и тогда бы петроградская ЧК не пошла на крайние меры, если бы в тот же день в Москве не было совершено покушение на Ленина. 2 сентября ВЦИК принял постановление: «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне отвечают массовым террором против буржуазии и ее агентов». А тремя днями позже СНК РСФСР постановил, что все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, подлежат расстрелу113.

Только тогда петроградская официальная газета «Северная коммуна» сообщила о расстреле 512 человек и начала публиковать список заложников. Среди последних оказались великие князья Дмитрий Константинович, Николай Михайлович, Георгий Михайлович, Павел Алексеевич, Гавриил Константинович, два министра Временного правительства — Верховский и Пальчинский, банкиры Манус, Жданов, князь Шаховской…

Двумя месяцами позже, 8 ноября 1918 года, такие чрезвычайные меры были отменены постановлением VI Всероссийского съезда Советов — «О революционной законности».

Глава 5


Мировая война продолжалась вот уже четыре с половиной года. И действительно мировая — сражения шли в Европе и на Ближнем Востоке, в Африке и на Тихом океане. Кровопролитнейшая — потери убитыми и умершими от ран, ранеными и искалеченными, пленными и пропавшими без вести оказались огромными. Для Германии составили 7 млн человек, Франции — 4, 6 млн, Великобритании — 3 млн. Солдаты обеих коалиций больше не хотели воевать, гибнуть. Но первыми дрогнули Центральные державы.

Болгария

22 сентября 1918 года отступавшие болгарские части подняли мятеж. 27 сентября в городке Радимир, что в 30 км от Софии, провозгласили республику с президентом А. Стамболийским, лидером Болгарского земледельческого народного союза — партии, придерживавшейся левых взглядов. 29 сентября правительство царя Фердинанда подписало в Салониках перемирие, а 3 октября сумело подавить мятеж.

Австро-Венгрия

21 октября 1918 года в Вене было созвано Временное национальное собрание Австрии и четыре дня спустя в Будапеште Национальный совет Венгрии. 3 ноября Австро-Венгрия капитулировала. 11 ноября император Карл I отрекся от престола. 7 ноября Словения и Хорватия объявили о создании вместе с Сербией и Черногорией Югославского государства. 12 ноября провозгласила себя республикой Австрия, 14 ноября — Чехословакия, 16 ноября — Венгрия.

Германия

3 ноября 1918 года в Киле, на базе германского военно-морского флота, восстали матросы и двинулись на столицу. 9 ноября к ним присоединился берлинский гарнизон и они совместно образовали Совет солдатских, матросских и рабочих депутатов. На следующий день император Вильгельм II бежал из страны и власть перешла к Совету народных уполномоченных, включившему трех представителей социал-демократической партии, трех — независимой социал-демократической партии. Карл Либкнехт, освобожденный из тюрьмы еще 24 октября, отклонил предложение войти в Совет нарочных уполномоченных от Союза «Спартак» — левой фракции независимой социал-демократии. 11 ноября Германия подписала в Компьене перемирие.

Мировая война завершилась. Завершилась распадом Австро-Венгрии, мятежом в Болгарии и Германии. Но были ли те события началом мировой революции?

1.

Советская Россия все еще пребывала в жесточайших тисках блокады и непризнания. Потому-то телеграммы, сообщавшие европейские новости, изрядно запаздывали либо, напротив, чудеснейшим образом предвосхищали события. Только потому «Правда» и другие газеты Москвы и Петрограда вышли 1 ноября с кричащими заголовками, вынесенными на первые полосы: «Революция в Венгрии», «Провозглашена республика в Болгарии».

Спеша обрадовать членов Петросовета многообещающей информацией, ее оценкой и прогнозами, Зиновьев выступил перед ними в тот же день. Но начал с иного — с еще не происшедшего, но вполне бесспорного. «Товарищи, — поделился он искренней радостью. — Теперь уже ни один человек в мире не сможет сказать, что в данный момент существуют монархии в Австрии и Германии. Скорее можно сказать, что монархии в Австрии и Германии больше не существуют».

Начав, строго придерживаясь фактов, Григорий Евсеевич все же не смог не выдать желаемое за действительное. Правда, очень осторожно. «Не надо заблуждаться, — сдерживал он сам себя, — в Австрии и Германии происходит сейчас только февральская революция, и то осложненная целым рядом националистических моментов. Там (в Будапеште — Ю. Ж.) присягают национальному венгерскому знамени, но и это большой шаг вперед. Да, там (теперь, судя по всему, Зиновьев имел в виду уже всю распадавшуюся Австро-Венгрию — Ю. Ж.) происходит февральская революция, да еще со всеми осложнениями национальной борьбы и грязи. Но, тем не менее, то, что происходит там, имеет громадное, решающее значение…

Сейчас в Австрии и Германии рабочие, крестьяне и часть, вероятно, солдат переживает первый месяц или, вероятно, первую неделю, какая у нас была в феврале. Может быть, там сочиняют приказ № 1 какие-нибудь австрийские керенские с вождями рабочих. За одно можно ручаться, что если нам потребовалось восемь месяцев на то, чтобы понять, что тогда делать, то им — гораздо меньше времени, потому что мы дали прекрасную дорогу и на своей спине перенесли целый (груз) уроков, который учтут рабочие и солдаты всего мира».

И патетически заключил: «Вчера в Австрии и Германии произошла буржуазная революция. Мы же восклицаем “Да здравствует социалистическая революция в Австрии и Германии! ”»114.

Спустя неделю Зиновьев, уже в Перми, куда он прибыл вместе с товарищем по работе в Петрограде М. М. Лашевичем, назначенным командующим 3-й армией, снова говорил о начинающейся мировой революции. Только теперь о событиях не в Австрии и Германии, а в Болгарии. Так еще и не узнав о подавлении солдатского мятежа месяц назад.

«История, — рассуждал Григорий Евсеевич, — идет иногда неожиданными путями. Казалось бы, первой должна была восстать страна с наибольшим развитием капитализма, с наиболее развитыми общественными противоречиями. Случилось не так. Вслед за нами восстала маленькая Болгария». Правда, тут же поспешил не придавать тому слишком большого значения. «Сама по себе, — продолжил он, — болгарская революция и даже революция общебалканская ничего не решают». И все же слишком оптимистично пообещал: «Борьба там продолжается, борьба идет, разрастается все больше и больше. Советы там существуют. Не далее, как сегодня мы получили известие, что Советы там продолжают существовать и что революция перебросилась в Сербию и Румынию».

Столь своеобразный, весьма далекий от реальности прогноз потребовался Зиновьеву не только для того, чтобы лишний раз вдохновить красноармейцев, внушив им мысль о том, что они не одни — с ними и охваченная пламенем революции Европа. Рассказал Григорий Евсеевич о Болгарии еще и для того, чтобы, коснувшись марксистской теории, снова и снова опровергать взгляды меньшевиков, так и не принявших Октябрь по идейным соображениям.

«Урок болгарской революции, — объяснял он, — для нас чрезвычайно значителен. Он разрешает, между прочим, один спор, который, впрочем, уже и без того разрешен судьбою. Спор о том, может ли отсталая болгарская крестьянская страна сделать социалистическую революцию. Вы помните, что основное возражение наших противников, которых можно назвать добросовестными противниками, свелось к одному. Они говорили: мы — социалисты, а вы гробите социализм тем, что забегаете вперед. Страна как Россия, страна с недостаточно развитым капитализмом не может, говорили они, сделать социалистическую революцию. Она должна вариться в буржуазном котле несколько десятилетий, прежде чем перейти к социализму.

Урок болгарской революции дал нам чрезвычайно важную иллюстрацию к этому спору».

Лишь обосновав столь косвенно причину победы Октября, Зиновьев обратился к положению в Германии. Заговорил о том, что считал самым важным.

«Важно не то, что любимейший вождь всего III Интернационала (еще не созданного! — Ю. Ж.) на свободе, хотя, разумеется, и это важно, потому что нет для нас более дорогого человека, чем Либкнехт. Важно то, при какой обстановке освобожден Либкнехт. Это — символ, это — начало нашего братского союза с германским революционным пролетариатом, который прогонит Вильгельма, который расквитается с Шейдеманом (один из лидеров социал-демократии Германии, вошел в Совет народных уполномоченных, сыграв решающую роль в саботаже революции — Ю. Ж.) и соединится с нами для того, чтобы идти против наших общих врагов (выделено мной — Ю. Ж.)»1.

В последнем Зиновьев нисколько не сомневался, был уверен до фанатизма. Таким видели скорое будущее и все лидеры большевизма. Считали: как в России возвращение Ленина из эмиграции и привело к Октябрю, точно так и в Германии освобождение Либкнехта послужит началом пролетарской революции. Разумеется, победоносной, соединяющей две советские республики — Российскую и Германскую.

Зиновьев о том только мечтал, Ленин — делал все, что было в его силах. И для того добивался создания нового, революционного III Интернационала, избавленного, наконец, от реформистов и оппортунистов. Боевого, большевистского. Притом твердо полагал — уже назревают революционные события, к которым следует подготовиться загодя. Продолжить и завершить начатое в Циммервальде и Кинтале.

Именно потому Ленин добился еще 8 октября 1918 года на очередном заседании ЦК принятия решения, важного для осуществления задуманного: «Образовать Бюро РКП за границей в составе тт. Балабановой, Воровского, Бухарина, Розина и Аксельрода. Означенному Бюро поручается организация соответствующих бюро в отдельных странах и руководство их деятельностью… Бюро поручается немедленно приступить к подготовке созыва международной конференции в России (выделено мной — Ю. Ж.)»115.

Итак, четкая цель была названа, для ее достижения подобраны исполнители: А. И. Балабанова — секретарь Циммервальдского движения, находившаяся в Берлине; В. В. Воровский — полпред РСФСР в Швеции, Норвегии и Дании с местом пребывания в Стокгольме; Н. И. Бухарин — член ЦК РКП, ответственный редактор «Правды», скорее всего должный стать координатором Бюро; Ф. А. Розин (Азис) — в декабре 1917 года глава первого советского правительства Латвии, затем заместитель наркома по делам национальностей РСФСР; Т. Н. Аксельрод, сведения о котором пока ограничиваются лишь тем, что он числился за наркоматом по иностранным делам.

Примечательный факт: никто из. членов Бюро, кроме Балабановой, не принимал участия ни в Циммервальдской, ни в Кинтальской конференциях. И еще одна деталь, заслуживающая внимания. Сразу же после освобождения 23 октября 1918 года из тюрьмы К. Либкнехта для переговоров с ним в Берлин выехал Бухарин. Нельзя исключить, что говорили они и о созыве в Москве международной конференции и о роли в том «спартаковцев».

Неизвестно, приступило ли Бюро к выполнению порученного задания, но, скорее всего, оно вскоре было отменено из-за важнейшего события — революции в Германии, что должно было поменять все прежние планы. И лишь тогда, когда стало совершенно очевидно, что к власти в Берлине пришли те самые социал-демократы, которых Ленин не без основания называл «социал-патриотами», тогда; когда Швеция разорвала дипломатические отношения с РСФСР и настояла на высылке Воровского; когда Балабанову в числе всех сотрудников советского полпредства в Берне, куда она переехала из Германии, выслали; когда британские лейбористы обратились ко всем социалистическим партиям с предложением созвать в январе 1919 года конгресс II Интернационала, вернее, реанимировать его, практически распавшийся в августе 1914 года, для обсуждения проблем, порожденных окончанием войны, тактика РКП изменилась. Был избран иной путь для достижения задуманной цели. Не создание бюро в отдельных странах, а интегрирование уже существующих коммунистических партий и групп.

25 декабря «Правда» опубликовала радиограмму ЦК РКП(б), скорее всего, написанную Бухариным. Содержавшую призыв к коммунистам «всех стран сплотиться вокруг уже фактически создавшегося III революционного интернационала… ставящего перед пролетариатом всех стран задачу захвата власти». Отмечавшую, что с РКП в том солидарны компартии Финляндии, Эстляндии, Латвии, Литвы и Белоруссии, Украины, Польши (то есть территории бывшей Российской империи), Голландии, которые «своими единомышленниками» видят германских спартаковцев, компартии Австрии и других государств, возникших на месте распавшейся Австро-Венгрии, левых социал-демократов Швеции, Норвегии, Швейцарии, Италии, Франции116.

Три дня спустя Ленин дал Г. В. Чичерину, сменившему Троцкого на посту наркома по иностранным делам, поручение: «Нам надо срочно (до отъезда “спартаковца” утвердить в ЦК) подготовить международную социалистическую конференцию для основания III Интернационала (в Берлине открыто или в Голландии тайно), скажем, 1 февраля 1919 года».

Далее Владимир Ильич уточнял: для этого «надо 1) сформулировать основы платформы (по-моему, можно взять теорию и практику большевизма — поручить Бухарину изложить в тезисах вкратце); 2) определение базы (организационной) III Интернационала (с социал-патриотами ничего общего); 3) дать список партий по трем примерно рубрикам — партии и группы, которые мы имеем полное основание считать уже стоящими на базе III Интернационала… партии, близкие к этому… группы и течения внутри социал-патриотических партий, более или менее близких к большевизму»117.

Уже 31 декабря 1918 года Ленин получил проект такого документа — воззвания «К Первому съезду коммунистического интернационала». Однако, пока он редактировал его, пока шло уточнение списка партий и групп, которых следовало пригласить на съезд, в Германии вновь произошли такие события, которые кардинально изменили политическую ситуацию в ней.

5 января 1919 года в Берлине началась всеобщая забастовка, приведшая к созданию Революционного комитета во главе с членами руководства независимой социал-демократической партии Г. Ледебуром и П. Шольцем. 10 января попытка плохо организованного восстания почти безоружных рабочих была подавлена правительственными войсками, а 15 января К. Либкнехт и Р. Люксембург зверски убиты.

Чуть дольше продержалась советская республика, провозглашенная в Бремене, — с 10 января по 4 февраля.

На том революция в Германии завершилась, и о надежде на скорую победу ее пролетариата пришлось пока забыть.

Еще одно, менее значительное событие позволило не спешить с воззванием, которое поначалу предполагалось разослать так, чтобы получить ответы к 15 января. Созыв конгресса II Интернационала, намеченный в Лозанне на 6 января, перенесли в Берн, на 3 февраля.

И первое, и второе обстоятельства, судя по всему, привели к тому, что воззвание появилось в «Правде» лишь 24 января. Оно состояло из 15 коротких, в одну-две фразы, тезисов, составивших, как и предлагал Ленин, три раздела: «Цели и тактика»; «Отношение к социалистическим партиям» со списком в 38 пробольшевистских партий, групп и течений; «Организационные вопросы и название партии».

Десять дней спустя, 4 февраля, «Правда» опубликовала еще один важный документ — письмо ЦК, извещавшее все партийные организации страны об открытии 10 марта очередного 8-го съезда РКП и его повестке дня. В ней третьим пунктом значилось: «Создание III Интернационала». Следовательно, вопрос этот был уже окончательно решен. Во всяком случае, теми, кто подписал воззвание. Восемью. От РКП — В. И. Лениным, Л. Д. Троцким. От заграничных бюро коммунистических партий, на деле всего лишь групп РКП военнопленных: Польши — Карским (Ю. Мархлевским), Венгрии — А. Руднянским, Австрии — Дудой. От русского бюро компартии Латвии — Ф. Розинем, от компартии Финляндии — И. Сиролой, от Балканской революционной социал-демократической федерации — Х. Раковским.

Восемь подписей… Но есть ли среди них фамилия того, кто и был подлинным автором воззвания? Документы, содержащие ответ на такой вопрос, не сохранились либо пока не выявлены. А потому приходится высказывать предположения, строить гипотезы. И если идти по хронологии, автора следует искать среди троих.

Может быть, сам Ленин? Нет, хорошо известно; он всего лишь редактировал и радиограмму, и воззвание.

А может, Чичерин, которому Владимир Ильич и дал поручение, связанное с подготовкой конференции III Интернационала? Вряд ли. Во-первых, Ленин обратился к нему потому, что в ведении наркома находились и радиостанции, позволявшие поддерживать связь с Европой, и курьеры, доставлявшие в Германию, Швецию, Швейцарию до разрыва с этими странами дипломатических отношений все важные документы, в том числе и партийные, сугубо секретные. Во-вторых, участие Чичерина в работе I конгресса Коминтерна оказалось далеким от теоретических разработок и свелось к очень скромной роли председателя мандатной комиссии.

Тогда, может быть, автором является Бухарин, которому Ленин предложил поручить «сформулировать основы платформы», и составившей первый раздел воззвания? Да, первый раздел, безусловно, написан им. Ну, а преамбула, второй и третий разделы? Противоречит тому один, но достаточно веский факт. На Первом конгрессе Бухарин выступил только с одним докладом — по платформе, да и то после М. Альберта (Г. Эберлейна), представлявшего германскую компартию.

Зато на том же Первом конгрессе с докладом «Бернская конференция и отношение к социалистическим партиям», то есть по второму разделу воззвания, выступил Зиновьев. Он же сделал доклад от РКП и произнес речь о конституировании III Интернационала — по третьему разделу воззвания. Мало того, 2 марта, в день открытия конгресса, «Правда» опубликовала «Тезисы тов. Зиновьева к предстоящему докладу его на восьмом съезде Российской коммунистической партии. Коммунистический интернационал». Наконец, в день закрытия конгресса, 6 марта, «Правда» дала три статьи, посвященных столь важному событию в международном коммунистическом движении — Ленина, Троцкого и Зиновьева.

Уже основываясь только на этом, можно с огромной долей уверенности говорить: Зиновьева в конце декабря 1913 года подключили к подготовке Первого конгресса Коминтерна. И для начала он стал автором преамбулы, второго и третьего разделов воззвания, разительно отличающихся от радиограммы и первого раздела, имеющих разночтения с ними принципиального характера.

Доказательство того обнаруживаются при простом сравнении этих текстов.

В радиограмме цель III Интернационала выражена предельно кратко: он «ставит перед пролетариатом всех стран задачу захвата власти». Практически то же самое и в первом разделе воззвания: «задачей пролетариата является теперь немедленный захват власти». Во втором и третьем разделах прямого упоминания о цели создания III Интернационала нет.

Для достижения указанной цели радиограмма призывает к сплочению коммунистов всех стран вокруг «фактически уже существующего III революционного интернационала». Преамбула воззвания говорит об ином: «сейчас совершенно определенно обрисовались уже контуры действительно революционного интернационала» (выделено мной — Ю. Ж.).

Радиограмма следующим образом перечисляет те коммунистические партии, которые «стоят на почве III революционного интернационала» и в том солидарны с РКП: Литвы и Белоруссии, Украины, Польши, Голландии. Как «единомышленники» РКП указаны германские спартаковцы, компартии Австрии, «других революционных элементов пролетариата государств бывшей Австро-Венгрии», левые социалисты Швеции, норвежские социал-демократы, революционные социал-демократы Швейцарии и Италии.

Второй раздел воззвания, подготовленный спустя всего одну или две недели, дает список в 38 партий, групп и течений, лишь «становящихся» на почву III Интернационала. Прежде всего, это Союз спартаковцев, РКП (!), компартии Австрии, Венгрии, Польши, Финляндии, Эстляндии, Латвии, Литвы, Белоруссии, Украины, Голландии, социал-демократические партии Болгарии и Румынии, левые фракции социал-демократий Сербии, Швеции, Норвегии.

Опираясь на такие достаточно серьезные разночтения, будем исходить из того, что радиограмма, первый раздел воззвания написаны одним человеком, а преамбула, второй и третий разделы — другим. А чтобы определить, кто же был второй автор, обратимся к еще одному документу, в отличие от предыдущих, имеющему открыто названного создателя. Те самые «Тезисы» Зиновьева, опубликованные 2 марта, полностью отвечавшие и духу, и сути всех выступлений Григория Евсеевича в течение последних четырех месяцев.

В «Тезисах» правые социал-демократы именуются «социал-шовинистами», точно повторен список 38 партий, а в заключении развернуто дана конечная цель создаваемого объединения.

«8-й съезд РКП непоколебимо убежден в близкой победе коммунизма. Коммунистический интернационал восторжествует как Международный Союз советских республик (это утверждение будет положено в основу преамбулы первой конституции СССР, 1924 года — Ю. Ж. ). Во имя этой великой цели коммунистический пролетариат всего мира объявляет революционную войну буржуазии. Эту войну при помощи своей социалистической Красной армии начал русский пролетариат — первый, завоевавший власть в своей стране. Эту революционную войну доведет до конца мировой пролетариат, организованный в Коммунистический интернационал».

Итак, вполне можно говорить о том, что автором преамбулы, второго и третьего разделов воззвания является Зиновьев. Но если это так, то почему о том нет ни одного подтверждения документами ЦК, которые бы зафиксировали такое поручение, что по тем временам являлось непременным? Стремление сохранить в глубокой тайне авторов воззвания (как, впрочем, и радиограммы)? Вряд ли. Ведь есть же решение ЦК от 2 октября 1918 года. Более секретное, хотя так и не осуществленное — о направлении для пропагандистской работы Бухарина в Австрию, а Зиновьева — в Берлин118.

Есть здесь и еще одна странность. «Правда» опубликовала «Тезисы» доклада Григория Евсеевича о Коминтерне на 8-м съезде партии 2 марта 1919 года, между тем, как решение ЦК о том состоялось лишь двумя неделями позже, 14 марта119. Как такое вообще могло произойти?

Невольно напрашивается только одно объяснение.

Ленин, решив в декабре форсировать создание III Интернационала, вспомнил, наконец, о Зиновьеве. Вспомнил о его роли в созыве Циммервальдской и Кинтальской конференций, создании Циммервальдской левой. И решил всецело опереться на него, возвратившего утраченное доверие вождя. Правда, часть работы, чисто теоретической, возложил на Бухарина. Но делал все это конспиративно, как в давние дореволюционные времена подполья. Поступал так, ибо явно почувствовал сопротивление. Сопротивление того, кто только и мог тогда оказать, — Я. М. Свердлова. Председателя ВЦИК, члена ЦК и руководителя его секретариата, Оргбюро. Почему-то ставшего подписывать некоторые партийные документы как «председатель ЦК». И неоднократно заявлявшего, что Совнарком (возглавляемый Лениным!) всего лишь исполнительный орган ВЦИК120.

Свердлов, в отличие от Е. Д. Стасовой, еще одного секретаря ЦК, в протоколах заседаний Центрального комитета не отмечал присутствовавших, не фиксировал обсуждений по принимаемым вопросам. Словом, вел канцелярию органа партии как хотел. И вообще, если бы пожелал, мог не записывать каких-либо решений, в том числе и о создании Коминтерна, так как того не жаждал, ибо III Интернационал после образования непременно вывел бы РКП из-под его абсолютного контроля.

Что же еще может объяснить отсутствие в протоколах ЦК того решения, о котором Ленин писал Чичерину 28 декабря? Отсутствие и поручения (если оно было) Зиновьеву чисто организационного характера.

В пользу такой гипотезы свидетельствует, и весьма основательно, прелюбопытнейший и многозначительный факт. «Правда» публикует «Тезисы» Зиновьева только тогда, когда Свердлов уехал в Харьков — на открывшийся 2 марта съезд компартии Украины, на начавший работу 6 марта Всеукраинский съезд Советов. То есть отсутствовал в Москве в те самые дни, когда в ней проходил Первый конгресс Коминтерна.

2.

Так это или не так, но всего за три с лишним недели марта 1919 года Зиновьев, пребывавший если и не в опале, то в некотором забвении, вернул себе почти прежнее положение на властном Олимпе. Почти то же, что занимал до Октября. Во-первых, стал одним из создателей Коминтерна и с санкции ЦК его руководителем, председателем Бюро Исполкома121. Во-вторых, сыграл важную роль в работе 8-го съезда РКП. Выступил с докладом о Коминтерне. Еще выступил с докладом по оргвопросам, который, по всей видимости, должен был сделать Свердлов, если бы не скончался скоропостижно 16 марта. Доказывает то страшная спешка, в которой Григорию Евсеевичу пришлось готовить выступление.

16 марта ЦК постановило: «Тов. Зиновьеву к завтрашнему дню тезисы».

17 марта: «Т. Зиновьев докладывает тезисы свои (см. приложение), которые по обсуждению решено пополнить следующими темами. Прием новых членов, перереорганизация внутренней структуры ЦК — политическое бюро, организационное бюро, секретариат; отношение к национальным коммунистическим партиям (Украины, Литвы и Белоруссии, Латвии — Ю. Ж. ); устав партии — общая переработка, утверждение нового; т. н. военные вопросы внутри советов, железнодорожные организации, комячейки в армии.

Сам доклад должен распадаться на три отдела: 1) советская организация, 2) партийная, 3) взаимоотношение советов и партии. В отделе советов обратить внимание на взаимоотношения ЦИК и Совнаркома (выделено мной — Ю. Ж.).

Весь проект поручается т. Зиновьеву дополнить к завтрашнему утру»122.

Иными словами, новая структура партии должна была исключить то, что и намеревался сделать Свердлов, а после его смерти — содокладчик Зиновьева уполномоченный ВЦИК в Пензенской, Тульской и Вятской губерниях Н. Осинский (В. В. Оболенский), выражавший решение Московской губернской партконференции. Собиравшийся добиться фактического вхождения партийных органов в советские — к примеру, члены СНК должны были непременно стать и членами ЦК, который упразднялся как особый орган, а затем следовало слить СНК с Президиумом ВЦИК; осуществить федерализацию РКП с максимальной автономией компартий советских республик.

Григорий Евсеевич выполнил трудное поручение. Правда, для этого ему пришлось пять раз выступить на четырех заседаниях — вечером 20 марта, утром 21, утром и вечером 22. И все же он сумел уговорить делегатов проголосовать не за резолюцию, предложенную Осинским, а за проект, представленный ЦК и, в частности, гласивший: «Смешивать функции партийных комитетов с функциями государственных органов, каковыми являются Советы, ни в коем случае не следует. Такое смешение дало бы гибельные результаты, особенно в военном деле. Свои решения партия должна проводить через советские органы в рамках советской конституции. Партия старается руководить деятельностью Советов, но не заменять их»123.

Военные дела были упомянуты в резолюции далеко не случайно. Одновременно со Свердловым и вместе с ним пытался провести собственную линию и Троцкий. Настаивавший на полной самостоятельности и даже верховенстве в армии командования, а не партийных работников — членов реввоенсоветов и комиссаров.

Такое противостояние, но в завуалированной форме нашло выражение в появлении на съезде «военной оппозиции», и против которой Зиновьеву пришлось активно бороться. Но уже не одному, а вместе со Сталиным и членом реввоенсовета Западного фронта Б. П. Позерном, до того — комиссаром штаба Петроградского военного округа. Отстаивать линию ЦК им пришлось не столько на съезде, открыто, сколько в комиссии, включившей, помимо их, еще и двух представителей оппозиции — члена Туркестанской комиссии ВЦИК Г. И. Сафарова и секретаря Пермского губкома Е. М. Ярославского. Им следовало выработать такой проект резолюции, который удовлетворил бы и 174 делегатов, поддерживавших ЦК, и 95 их противников.

25 марта Зиновьев сообщил членам ЦК, что «удалось добиться единодушия благодаря тому, что мы пошли на своего рода уступку и приняли резолюции, которые было решено не оглашать на съезде, а именно: во-первых, о реорганизации Всеросглавштаба; во-вторых, о Полевом штабе; в-третьих, об обязательном ежемесячном совещании т. Троцкого с партийными работниками». Кроме того, Зиновьев отметил: «съезд во всем своем поведении по военному вопросу дал серьезное предостережение и что вследствие того нельзя отнестись ко всем указаниям его недостаточно серьезно, а потому необходимо т. Ленину переговорить с т. Троцким».

26 марта только что созданное Политбюро (ПБ) — Ленин, Крестинский, Сталин, Каменев при одном отсутствовавшем — Троцком — поддержало представленный Зиновьевым в письменном виде доклад и потребовало от Наркомвоенмора «провести в жизнь как можно скорее все практические указания»124.

Более чем активную работу Зиновьева на съезде оценили по достоинству. Избрали его в ЦК, да еще, по решению старого состава ЦК, третьим в списке, предложенном делегатам для голосования, а также ввели в ПБ, хотя пока только кандидатом. Но, главное, утвердили «председателем Международного социалистического бюро, как первое время именовали Исполнительный комитет Коммунистического интернационала (ИККИ)125.

Правда, последняя должность была чрезвычайно двойственной. С одной стороны, Зиновьев как глава ИККИ становился руководителем всемирной коммунистической партии, включавшей РКП как одну из многих национальных секций. Но с другой, Григорий Евсеевич даже как член ЦК и кандидат в члены ПБ компартии Советской России обязан был, согласно уставу партии, беспрекословно выполнять все решения этих властных органов. Видимо, чтобы сохранить хоть отчасти — в пределах одной, но очень значимой Петроградской губернии (Северная область была, как и все остальные, упразднена в феврале 1919 года) полную самостоятельность, Зиновьев так и не ушел в отставку с поста председателя Петросовета.

Только потому, как можно предположить, не стал возражать против удовлетворения властных амбиций Бухарина, добившегося утверждения 25 марта ПБ его заместителем, а 18 июня главой специально образованного «под него» Московского бюро ИККИ, получив основной аппарат Коминтерна в столице. Зиновьев удовлетворился более скромным положением. В его распоряжении оказалось Петроградское бюро ИККИ со значительной частью Информационного отдела и издательство, уже в мае приступившее к выпуску журнала «Коммунистический интернационал».

На такое самоотречение Зиновьев пошел и по еще одной причине. Более весомой для него. Именно тогда Петроград оказался в критическом положении — фронты гражданской войны взяли его «в клещи».

На севере финские войска регента Маннергейма, и без того уже стоявшие всего в 25 км от старой столицы — у Сестрорецка, начали наступление в Карелии. 24 апреля заняли Олонецк и вышли к Лодейному полю, оказавшись на этом направлении в 200 км от Петрограда.

На западе, после падения Эстляндской трудовой коммуны в январе 1919 года, возник новый фронт, у Нарвы, до которой было всего 150 км. Там находился сформированный еще немецкими оккупантами белогвардейский Северный корпус генерал-майора К. К. Дзерожинского (в июне его сменил генерал-майор А. П. Родзянко). При поддержке Великобритании и буржуазного эстонского правительства он начал разворачиваться в Северо-западную армию (18, 5 тысяч штыков и сабель, 4 бронепоезда, 6 танков, 6 самолетов), которой придали еще и одну эстонскую дивизию. Общее командование же осуществлял генерал-от-инфантерии Н. Н. Юденич, утвержденный Колчаком лидером белого движения на северо-западе России.

На юго-западе, в районе захваченного ими Пскова, начал действовать «партизанский отряд», вернее, просто банды самозваного полковника С. Н. Булак-Балаховича.

Всем им на фронте, протянувшемся на 600 км от Онежского до Чудского озера, противостояла 7-я армия. Хотя и насчитывавшая 20 тысяч штыков и сабель, 162 орудия, 412 пулеметов (командующий в первой половине 1919 года быв. генерал-майор А. К. Ремезов) и остатки армии Эстляндской трудовой коммуны (15 тысяч штыков, командующий — быв. полковник М. Н. Васильев), но плохо обученная, со слабой дисциплиной, да еще и рассредоточенная по четырем участкам, что изрядно ослабляло ее.

Правда, с Финского залива ее поддерживали корабли Балтийского флота (3 линкора, 1 крейсер, 6 эсминцев, 7 подводных лодок) под командованием быв. контр-адмирала А. П. Зеленова.

В столь трудную минуту Зиновьев посчитал своим непременным долгом остаться в Петрограде. Сделать все для его защиты. Даже пренебрег святым для себя — событиями, которые потрясали в те дни Центральную Европу. Сделавшими и Коминтерн, и ИККИ крайне необходимыми, важными.

21 марта в Будапеште была провозглашена Венгерская советская республика, что изменило… ситуацию в регионе. Сразу же приступив к социальным реформам, она решила еще и восстановить территориальную целостность страны, значительную часть которой Верховный совет Антанты передал, невзирая на преобладание там венгерского населения, соседним государствам как аванс за будущий союз. Словакию — Чехии, Трансильванию — Румынии, Банат — Югославии. И вот теперь две красных армии, венгерская и российская, вполне могли соединиться в Карпатах. Начать совместный поход в Германию. Тем более, что и там — в Бремене 10 января, в Мюнхене 13 апреля — также были провозглашены советские республики.

Похоже, мировая пролетарская революция, на которую столь надеялись большевики, началась. Тем не менее глава Коминтерна остался в Петрограде.

3.

Нет, Григорий Евсеевич не собирался играть оловянными солдатиками или уподобляться Троцкому, изображая гениального полководца. Просто взял на себя роль посредника между Москвой, Серпуховым с Полевым штабом Красной армии и командованием 7-й армии. Вместе с тем, Зиновьеву пришлось отстаивать интересы и Западного фронта в целом, считавшегося третьестепенным: после Восточного, на котором наступал Колчак, и Южного, где Деникин, непрерывно наращивая силы, быстро продвигался на север и запад, занимая Украину.

Даже 13 мая, когда Северный корпус внезапно начал наступление сразу по трем направлениям — к Копорскому заливу, на Ямбург, Гдов, Псков, командование Красной армии не восприняло такие действия противника как достаточно серьезную угрозу Петрограду. И только из-за того, что на Карельском перешейке, самом опасном участке фронта, сохранялось некое спокойствие.

Объяснявшееся весьма просто: Маннергейм ожидал от Колчака официального признания независимости Финляндии, и до его получения не желал поддерживать Юденича.

Все же положение слишком очевидно выглядело катастрофичным, что и заставило Зиновьева обратиться непосредственно к Ленину. Написать ему:

«Я держал три дня это письмо, не хотел посылать. Я думал, может быть, я слишком мрачно вижу. Увы, теперь жалею только о том, что не послал раньше.

Дело, несомненно, идет опять к худшему. Юденич получает значительные резервы. Эстония — пока мы бессильны — страхует себя на оба случая и для этого дает Юденичу отдельные полки напрокат. Финны станут делать то же.

Питер мы потеряем неизбежно, если не переведем сюда в кратчайший срок одну из лучших дивизий. Это мое глубокое убеждение.

Военные отделываются тем, что «посылают» по одному полку (плохонькому) через час по чайной ложке, и все пропадает непроизводительно. Присылаемые до сих пор подкрепления дали нам возможность выиграть две недели. Но эти две недели пропали даром в смысле окончательного решения вопроса.

Конечно, ужасно тяжело торопить Вас и требовать сил с других фронтов. Но как подумаешь, чем грозит нам потеря Питера, то решаешь: это необходимо сделать»126.

Не дожидаясь подкреплений, возглавляемый Зиновьевым Комитет обороны Петрограда, уведомив Москву, пошел на отчаянный шаг. 18 мая все три линкора флота — «Петропавловск», «Гангут», «Севастополь» — и два эсминца сопровождения снялись с якорей и взяли курс на север. Приблизились к бывшему русскому форту «Ино», оказавшемуся теперь на финской территории и представлявшему величайшую угрозу в случае военных действий. Его крупнокалиберные орудия в 305 и 254 мм могли нанести страшный ущерб как Кронштадту, так и Петрограду. Огнем всей корабельной артиллерии превратили «Ино» в груду развалин и вернулись на свою стоянку.

Разумеется, такое Хельсинки не мог оставить без ответа. На следующий день направил в Москву ноту протеста, напоминавшую ультиматум. Отметившую обстрел форта «без всякой причины» и посчитавшую, что «правительство Российской советской республики… пытается создать конфликт». А потому заключившую: правительство Финляндии «вынуждено предпринять со своей стороны все необходимые меры для защиты неприкосновенности финляндской территории»127.

Спустя два дня наркому Чичерину пришлось отправить в Хельсинки ответную ноту, в которой уничтожение форта было названо «актом самозащиты». Однако тем дипломатическая переписка не завершилась. К наркомату по иностранным делам присоединился Зиновьев. 22 мая «Правда» опубликовала на первой полосе его статью «Петроград под угрозой», гневно обличавшую лидеров Антанты Ллойд Джорджа и Клемансо, их пособников Маннергейма и Юденича. И завершавшуюся такими словами: «Перед лицом опасности мы еще и еще раз заявляем: мы не хотели и не хотим войны, даже с нынешним правительством Финляндии.

Не мы ждем этого конфликта, его ищет другая сторона. Мы не сделаем ни одного такого шага, который помог бы Маннергейму ввести в заблуждение финский народ и представить дело так, будто с нашей стороны Финляндии угрожает какая бы то ни было опасность…

Никакой войны Финляндии мы не объявляем, но мы заявляем в последний раз, что на всякую попытку посягнуть на Петроград финская буржуазия поплатится так, как она этого заслуживает».

Такая уверенность и смелость появились у Зиновьева далеко не случайно. В том же номере «Правда» опубликовала обращение ЦК РКП, о котором он наверняка знал, а может, и сам писал (слишком уж близка их лексика, да и дух), — «На защиту Петрограда!». Ставшее своего рода ответом Григорию Евсеевичу на его письмо Ленину:

«До последнего времени Петроградский фронт имел только второстепенное значение. За последние дни дело резко изменилось. Положение обрисовалось с полной ясностью. Империалисты со злостью, несомненно, решили взять Красный Петроград.

Они подкупили и натравили на Петроград белогвардейцев финских и эстонских. Они вооружили и бросили на Петроград русские белогвардейские отряды генерала Юденича, полковника Балаховича и генерала Родзянко…

Красный Петроград находится под серьезной угрозой. Петроградский фронт становится одним из самых важных фронтов Республики Советов…

ЦК предлагает питерским организациям мобилизовать всех до единого рабочих и всех ответственных партийных работников, как то было в корниловские дни.

ЦК предлагает партийным и советским организациям губерний Петроградской, Новгородской, Псковской, Тверской, Олонецкой, Северо-Двинской, Вологодской (эти две губернии сверх тех, кого они должны дать Восточному фронту), Череповецкой и Витебской всех своих мобилизованных по постановлению комитетов партии и профессиональных союзов отправить в распоряжение Западного фронта на помощь Петрограду как можно скорее, дорог каждый час. Петроград должен иметь такое количество вооруженных сил, какое нужно, чтобы защитить его от всех нападений. Советская Россия обещает ему это количество вооруженных сил.

Скорее на защиту Петрограда!»

Несколько ранее, 17 мая, Совет обороны, возглавляемый Лениным и включавший Троцкого, решил все же удостовериться, каково истинное положение под Петроградом, не паникует ли понапрасну Зиновьев, для чего и направил в старую столицу Сталина.

Сталин, прибыв в Петроград 19 мая, принял участие в совещании, на котором присутствовали Зиновьев, главком И. И. Вацетис, командующие Западным фронтом Д. Н. Надежный и 7-й армии — А. К. Ремезов. Однако прийти к общему решению они не смогли. А потому Григорий Евсеевич вместе со Сталиным отправился на фронт, вернее, сначала в Старую Руссу, где располагался штаб Западного фронта, затем в Гатчину, Кронштадт, Сестрорецк. Об увиденном Сталин 25 мая доложил Ленину.

Для начала отметил самое, с его точки зрения, главное: «Ни главком, ни его начальник штаба не знают отправленных в Питер частей. Отсюда сюрпризы вроде того, что под видом полков 2-й бригады или кавалерийской бригады из Казани направляются почти пустые единицы (неукомплектованные полки — Ю. Ж. ). По крайней мере, пока что Питер получил всего шестьсот курсантов действительно боеспособных». Однако далее, предлагая собственное решение, допустил серьезный просчет. «Нам нужно, — сообщал он, — всего-навсего три пехотных полка, конечно, боеспособных, и один, по крайней мере, кавалерийский полк для того, чтобы прогнать всю свору за Нарву. Если бы вы могли эту маленькую просьбу исполнить своевременно, эсты были бы прогнаны еще вчера»128.

Сталин допустил весьма серьезную ошибку в расчетах лишь потому, что еще не знал, как и Зиновьев, что в ходе наступления Северный корпус уже удвоил свои силы. К июню вырос в Северо-западную армию, состоявшую не из двух, а четырех дивизий (к августу же их стало шесть), не считая двух эстонских и добровольческого полка ингерманладцев (ижоры). 1 июня командование армией принял генерал-лейтенант А. П. Родзянко.

За три недели белогвардейцы продвинулись на примерно 200 км и вышли к Ораниенбауму, Гатчине, Луге, Плюссе. И только тогда, когда наступление Северной армии стало убыстряться, Сталин и Зиновьев сделали единственно возможное для них. Телеграфировали 6 июня Ленину:

«Учитывая положение на других фронтах, мы до сих пор не просили новых подкреплений, но теперь дело ухудшилось до чрезвычайности. Опасность угрожает непосредственно Петергофу. С его падением Питер висит на волоске. Для спасения Питера необходимо тотчас же, немедля ни минуты, три крепких полка. Предполагаем дать их с Архангельского фронта или с Востока. Полки должны быть самые надежные. Из пришедших от Всеросглавштаба подкреплений ярославского формирования полтора батальона вчера опять сдались по инициативе своих командиров. Недостаток надежных командиров сказывается все время.

Подготовка к обороне идет полным темпом. Организовалась вторая линия обороны, проходящая через готовые окопы, приготовленные еще при Керенском, по линии Петергоф — Гатчина — Выра.

Ждем ответа. Сталин, Зиновьев»129.

Ответ Ленина оказался неожиданным. Даже маловразумительным, непонятным. Вместо четкого согласия или мотивированного отказа прислать подкрепления он почему-то предъявил и прямо — Зиновьеву, и косвенно — Сталину странные обвинения. Не конкретные, обоснованные, подкрепленные бесспорными фактами, а как некие слухи, вздорные, невесть где возникшие и кем распространяемые. Подчеркнуто обращался к одному только Сталину, писал 7 июня:

«Про Питер говорят, 1) что в нем самом разложение армии сильнее, чем в приходящих из провинции частях, что провинциальные части разлагаются под влиянием питерских; 2) что наступление почти не идет с нашей стороны вследствие худого качества войск, несмотря на их более чем достаточное количество; 3) что военные власти решили эвакуировать Питер в пять или десять дней, своими паническими решениями усиливая разложение и направляя внимание на эвакуацию, а не наступление; 4) что командарм 7-й не в своем штабе, а при Зиновьеве, превращен в адъютанта Зиновьева, оторван от своего штаба, чем приносит вред делу, усиливается хаос и паника.

Прошу сообщить, что тут верно и как вообще дела. Прошу ежедневно посылать мне телеграммы шифром. Надеюсь, имеете секретаря для шифровки»130.

Все обвинения были достаточно серьезными. И если они справедливы, то требовали «оргвыводов», то есть снятия со всех должностей и Зиновьева, и командарма 7-й армии Ремезова, да еще и порочили всех петроградцев, несмотря на страшный голод вот уже как два месяца напрягавших последние силы, защищая родной город.

Григорий Евсеевич понял, в чей огород брошен камень. Не стал оправдываться. В ответном письме Ленину от 8 июня повторил прежние требования о подкреплении. Но теперь обосновал их не только чистыми тактическими расчетами, но и генштабистскими по существу стратегическими выкладками. Тем дал понять, что председатель Совета обороны республики совсем не разбирается в военном искусстве. Поступил так, явно пренебрегая и прежними отношениями со старым товарищем по партии, и собственным положением.

Начал подчеркнуто сухо, официально — «Тов. Ленину». А далее писал с твердым непреклонным убеждением:

«Мне кажется, что Вы еще недостаточно отдаете себе отчет в том, что такое означает падение Питера. Мы привыкли думать, что это еще не такая великая беда. Дескать, конечно, большой центр и пр., но поражение это рассматривается все же только как локальное. В крайнем случае Питер потеряем, Москва и Россия, де, сердце наше. Я сам еще на днях писал Вам, что потеря Питера — это на 30 % общее поражение. Теперь мне кажется, что и я еще недостаточно оценил опасность.

Потеря Питера уже через две недели (если не раньше) поставит Москву в такое же положение, в каком сейчас находится Петроград. Другими словами, поставит под вопрос все.

Вы скажете, что я нервничаю и преувеличиваю. Но это не так.

Вы только представьте себе на минуту, конкретно как может пойти дело. Ведь между Питером и Москвой у нас никаких войск нет. В тылу у Москвы получается немало кулаческих элементов. Антанта после первого решительного шага и успеха (Питер) станет оказывать белым во сто раз больше помощи. Рубикон будет перейден, колебания прекратятся. Финны получат возможность, не объявляя России открытую войну, всю свою армию дать белым в качестве хотя бы фактических арьергардов. Материальные запасы белые в Питере все же найдут колоссальные. Кто помешает им быть через несколько дней в Твери? Нахальства, дерзости у них хоть отбавляй. Помощь со стороны нашего командного состава белым будет увеличиваться прямо пропорционально их успехам. Месяцы подходят самые голодные. Разжечь на этой почве недовольство у нас не так трудно. Вот почему это не преувеличение. Если мы не скопим сил для защиты Петрограда, Москва через самое короткое время может оказаться в том же положении, в каком Питер находится сейчас. А вся 6-я армия после падения Питера будет в ужасном положении. Весь Север да Вятка тогда наполовину погублены, что опять-таки скоро приведет к прямой угрозе Москве.

Что же делать? Признать Питер первым по важности фронтом. Месяц тому назад он мог казаться последним по важности, теперь он бесспорно первый. Уфа — важна, Вятка — еще важнее, Харьков нам нужен до зарезу. Но потеря этих центров все-таки не прямая угроза Москве.

Я знаю, легко сказать — дай подкрепления. Я знаю, что сил мало. Но сознание опасности часто удесятеряло силы наши. Мы не сознали еще этой опасности. Это сказывается во всем.

Когда был брошен клич “На Юг! ”, туда двинулись десятки бронированных поездов и машин, десятки полков, сотни лучших работников. То же — с Восточным фронтом.

А теперь?

Иногородних коммунистов мы получили только 300 человек, потому что нам дали опустошенные губернии. Москва только еще почесывается и раскачивается. Ни одного человека из обещанных Моск. советом мы не получили до сих пор. Подкрепления даны ничтожные численно и, главное, гнилые (документы, пересланные Вам, должны были Вам показать, что нам досталось яблочко с самой большой червоточиной). Поездов бронированных — только 2, да и то на 3/4 негодных. Хорошего командного состава нет, а враг накапливается. Как же тут отстоять Питер?

1. Надо признать, что потеря Питера — самая смертельная опасность. Самому опасному фронту надо отдать самые большие силы. Надо дать сюда 10 бронепоездов и 10–15 обстрелянных полков. Надо всем губерниям центральной России приказать посылать коммунистов сюда. Надо отдать самых лучших комиссаров и командиров. Надо, чтобы Вы лично и Цека забили тревогу по поводу Питера.

2. Это главное. Затем надо еще: для разложения противника в возможно более торжественной форме заявить финнам, эстонцам, латышам, а заодно полякам и литовцам, что мы готовы с ними заключить мир и признать независимость. Кон., буржуа не пойдут и пр. Но это увеличит разложение у них, и это укрепит наших солдат, среди которых признаки усталости и нежелание воевать растут с каждым днем. Лучше всего сделать это в такой форме: созовите ЦИК и выступите там сами с речью и пошлите одновременно декларацию всем им. В нынешней новой своеобразной фазе это будет иметь значение.

3. Надо будет внести поправку к нашему курсу в вопросе о командном составе. Местами мы прямо создаем ячейки для белых — начвосо, упвосо (начальник, управление военных сообщений Полевого штаба. — Ю. Ж.) и пр. До сих пор для нашего комиссара законом было не вмешиваться в воен. дело. Теперь пора ему сказать: учись, готовься заменить специалиста. Теперь сплошь да рядом комиссар только прикрывает командира перед солдатами в особо тяжелых вопросах и перед нами (снижается часть ответственности). Собственными глазами вижу, как часть наших лучших работников глупеет при “специалистах”, частью ассимилируется ими. Надо выпрямить эту линию. Здесь хватили через край: не принципиально (принцип верен), а при практическом проведении. И не только в военной сфере.

Пункт 3 очень важен, но о нем надо поговорить в Цека, как только удастся собраться.

Пункт же 1-й должен быть разрешен сейчас же, ибо тут промедление в неделю может стать роковым. И даже промедление на несколько дней.

Я знаю: у Вас склонность объяснять мою тревогу тем, что я вижу только Питер, что мы страдаем «сепаратизмом», поддаемся панике и пр. Все это абсолютные пустяки. Настойчиво прошу принять те доводы, которые я привожу. На Питер больше года смотрели как на город, от которого надо только брать и которому ничего не надо давать. Это было бы еще с полбеды, если бы дело шло не только о самом Питере. Но Питер теперь — ворота Москвы. В этом гвоздь.

Буду очень благодарен, если черкнете ответ.

Привет, Зиновьев.

После написания этого письма у нас со Сталиным была беседа с пом. командарма Блюмбергом (Ж. К. Блюмберг — прапорщик военного времени — Ю. Ж. ), опытный и свой человек. Его мнение то же. Позовите к себе военного и спросите — только не такого, у которого всегда и все обстоит благополучно.

Военное положение на фронте нашем за это время еще ухудшилось.

Посылаю с нарочным, чтобы не пропал лишний день»131.

Ответ Ленина оказался более чем кратким: «С § 2 я не согласен. Сейчас это укрепит врага, усилив в нем веру в нашу слабость»132. Так Владимир Ильич решил сам. Один. Хотя Зиновьев пунктом 3-м предлагал вернуться к вопросу о «военной оппозиции» на заседании ЦК. Почему же Ленин так поступил? Видимо, потому, что еще верил в очень близкую мировую революцию. Верил в успехи Венгерской советской республики, все еще продолжавшей бороться. И ошибся. Советская Венгрия хотя и дольше Баварской — только три недели, и Бременской — один месяц, продержалась более четырех месяцев и все же пала 1 августа.

Между тем, не получив ожидаемого сообщения о сроках непременного, по их мнению, прибытия подкреплений, 10 июня Сталин и Зиновьев отправили очередную телеграмму, опять же на имя Ленина. В ней уведомляли и о случае измены, происшедшем еще в конце мая, но только теперь заинтересовавшем Москву, и о положении на фронте, остававшемся тяжелым: «На записку Склянского (сохраняется ли нужда в трех полках — Ю. Ж.) не дали ответа потому, что последние двое суток были на фронте, записку прочитали сегодня. На сторону противника перешла не одна рота, а три и один конный полк с двумя орудиями. Причина та же, о чем уже сообщалось. Ввиду оттяжки, которую Вы затеяли, нам пришлось почти оголить Карельский участок, за последствия чего должны отвечать Склянский, ком/андующий/ зап/адным фронтом/ и другие любомудры. Нападения финнов на нашу границу продолжаются…»133.

Возлагая ответственность за Склянского, Сталин и Зиновьев не знали, что происходило в Москве. Не знали, что, отправив письмо Зиновьева от 8 июня в архив, Ленин распорядился заодно переслать его копии Троцкому и Склянскому134.

Эфраим Маркович Склянский в мировую войну был сначала рядовым пехотного полка, затем зауряд-врачом, ибо не успел закончить медицинский факультет Киевского университета. В октябре 1917 стал членом ПВРК, с октября 1918 — уже заместитель Троцкого в наркомате по военным и морским делам, в Реввоенсовете республики. В отсутствие Льва Давидовича в Москве, что бывало достаточно часто, решал все текущие вопросы в обоих военных органах.

Познакомившись с полученным от Ленина письмом Зиновьева от 8 июня, Склянский не мог не вспомнить об отчаянных телеграммах Григория Евсеевича, начавшего еще две недели назад взывать о помощи и поддержке:

21 мая — «Прошу сообщить точно, какие и когда части и где находятся. Дорог каждый час. Время все. Если опоздаем на день, то будет крайне плохо. Настоятельно просим сосредоточить на этом все усилия. Дайте хоть пятьсот человек конницы непременно. Возьмите из Москвы все, что только можно. И притом сегодня, сейчас, сию минуту».

24 мая — «Прибывшие резервы приводят нас в отчаяние. Это не помощь, а обуза. Три полка четвертой дивизии, по заявлению формировавших их Семашко, никуда не годятся. Два полка идут невооруженными. Они недавно бунтовали в Брянске, годится только третья бригада. Полки второй бригады очень мало надежны»135.

Склянский отлично понимал, что если сейчас признать полную правоту и Зиновьева, и Сталина, то тогда ему, а не им придется отвечать за бездействие и прежде. А потому поспешил дискредитировать Зиновьева, переложив на него всю вину. Сделал же это весьма просто, сконцентрировав внимание на случае измены, который, кстати, не был единственным.

На рассвете 29 мая помощник (заместитель) командира 3-го полка и командир 1-го батальона Отдельной Петроградской бригады — оба бывшие офицеры гвардейского Семеновского полка, изменили. Воспользовавшись тем, что 1-й и 2-й батальоны ушли на позиции, привели белых в деревню Выру, что под Гатчиной, где был расквартирован полк. В завязавшемся бою погибли командир полка Таврин, комиссары бригады — Раков и полка — Купше. Однако уже ночью около 40 красноармейцев сбежали из плена к своим. Вскоре за ними последовали и почти все остальные136.

10 июня Склянский посетил Ленина и, судя по всему, сумел убедить его в неправоте Сталина и Зиновьева, чье вмешательство в командование и привело к столь возмутительному случаю. Заручившись поддержкой Владимира Ильича и его решением рассмотреть происшедшее на заседании ЦК, Склянский передал в высший партийный орган записку, точнее — кляузу, в которой постарался полностью выгородить себя.

«Владимир Ильич, — писал он 11 июня, — передал мне полученную от тт. Сталина и Зиновьева телеграмму, относительно которой должен заявить.

Первая телеграмма, адресованная, очевидно, Ленину (от 6 июня — Ю. Ж.), была переслана мне секретарем Совнаркома т. Фотиевой в ночь с воскресенья на понедельник, т. е. 9 июня между 2 и 3 часами утра (следовательно, если верить Склянскому, срочная телеграмма двух членов ЦК с фронта пролежала в секретариате СНК трое суток! — Ю. Ж.).

Я вызвал по телефону начальника Полевого штаба (В. Ф. Костяева, быв. генерал-майора — Ю. Ж. ), с которым выяснил, что из 6-й армии (действовавшей вдоль железной дороги Вологда — Архангельск и рек Печера и Северная Двина — Ю. Ж.), ослабленной постоянными перебросками в 7-ю армию, ничего взять нельзя, и потому я предложил ему в совершенно срочном порядке дать три полка Вост. фронта и вместе с тем… выяснить, какие части 7-й армии перешли на сторону врага.

Телеграммой от 9 июня главком отдал приказ Вост. фронту дать дивизию, из которой одну бригаду Питеру, две — Юж. фронту.

Утром начальник Полевого штаба сообщил мне, что на запрос по прямому проводу Запфронт ответил, что по слухам на сторону противника перешел один батальон слабого состава. Того же 9 июня Запфронт донес Полевому штабу, что сдалась лишь одна рота… Я, получив названное выше заявление о роте и устный доклад Полевого штаба, что на Петроградском и Гатчинском направлениях положение улучшилось, запросил 9 июня запиской по прямому проводу Сталина, настаивает ли он на посылке трех полков».

«Очевидно, — продолжал Склянский, — после телеграммы с запросом Владимира Ильича (скорее всего, о неприятии им предложений Зиновьева — Ю. Ж.) был получен 10 июня ответ Сталина и Зиновьева, в котором меня свалили в одну кучу с ком/андующим/ Западным фронтом и другими любомудрами, обвинили в оттяжке, в результате которой пришлось оголить Карельский участок».

Завершил же Склянский свое заявление практически жестким требованием: «Ввиду предъявленного мне двумя членами ЦК партии обвинения прошу вас, товарищи, либо признать его правильным, отрешив меня от должности и предав суду, либо, если оно неправильно, освободить от самого обвинения»137.

В тот же день, 11 июня, заседание ЦК, в котором участвовали Ленин, Стучка, Томский, Серебряков, Бухарин, Каменев, Стасова, но отсутствовали «обвиняемые», шестым вопросом рассмотрело «заявление т. Склянского по поводу задевающей его телеграммы тт. Сталина и Зиновьева». Не пожелав услышать объяснения другой стороны и, скорее всего, не желая конфликтовать с Троцким, используя никем не скрываемый факт перехода батальона 3-го полка на сторону врага, а также улучшение положения под Петроградом, ЦК принял следующее решение: «Признать действия т. Склянского совершенно правильными, нарекания тт. Сталина и Зиновьева неосновательными»138.

Результаты такого решения оказались печальными. Склянский так и не выделил вовремя необходимой помощи Петрограду, из-за чего положение там вскоре резко ухудшилось. Наступление 1-й эстонской дивизии вдоль южного берега Финского залива чуть было не завершилось успехом — 16 июня на фортах «Серая лошадь» и «Красная горка» начался мятеж, что открывало — через Ораниенбаум и Петергоф — прямую дорогу на Петроград. Только обстрел крупнокалиберной крепостной артиллерией Кронштадта, а затем и десант с моря позволили всего через сутки восстановить контроль над фортами. Одновременно пехотные части успели остановить эстонцев всего в 5 км от Ораниенбаума.

Собрав все силы, 7-я армия смогла 21 июня перейти в контрнаступление. Разбила эстонскую дивизию и 5 августа освободила Ямбург. Заняла позиции в 25 км от Нарвы. Несколько позже сумела достигнуть успехов действовавшая южнее, против 2-й эстонской дивизии, и 15-я армия. Ее части 26 августа вошли в Псков.

Воспользовался победами Зиновьев более чем своеобразно. Поспешил сделать то, что отверг Ленин 8 июня, но одобрил три месяца спустя. Конечно, не ссылаясь как на инициатора на Григория Евсеевича. 31 августа Чичерин направил Эстонии ноту с неожиданным предложением о мирных переговорах, a 11 сентября практически повторил их, обращаясь к Литве и Финляндии.

Схожим образом поступил и Зиновьев. В первых числах сентября написал текст листовки, которую сразу же начали распространять за линией фронта среди эстонских солдат. В ней Григорий Евсеевич прежде всего повторил ноту Чичерина от 31 августа — «с предложением вступить в мирные переговоры, которые имели бы целью установить границы Эстонского государства». Правда, оговаривавшую: «если советские войска в своих передвижениях будут руководствоваться одними лишь военными соображениями, причины этого будут заключаться исключительно в действиях ревельского правительства»139.

«Теперь, — призывала уже листовка Зиновьева, — слово за вами, эстонские солдаты. Хотите прекратить кровопролитие, откажитесь воевать против нас и заставьте ваше правительство заключить мир».

«Генерал Юденич и “генерал” Балахович, — взывал Григорий Евсеевич к чувствам эстонских солдат, используя лексику своих речей и статей 1917 года, — передрались друг с другом. Две собаки перегрызлись. Юденич арестовал Балаховича. Это просто шайка пьяниц и убийц. В одном Ямбурге эти твари повесили и расстреляли 650 человек. Неужели вы будете помогать этим палачам?»

«Мы взяли, — обращался Зиновьев к разуму, — Псков, Ямбург, на днях возьмем Гдов. Мы разбили Колчака и бьем Деникина.

Английские и французские буржуа заставили вас воевать. Своих солдат послать они не могут: они отказываются идти против русских рабочих и крестьян. А вы являетесь для них пушечным мясом.

Скажите: довольно! Тогда мир будет заключен на днях же. Если этого не будет, виноваты будете вы сами»140.

Но Зиновьев не был бы Зиновьевым, не был бы главой Коминтерна, если бы взывал к чувству и разуму только солдат. Одновременно он отправил по радио в Ревель обращение и к премьер-министру Эстонии Я. Тыниссону. Бывшему депутату 1-й Государственной думы Российской империи от партии кадетов. Даже отбывшему трехмесячное тюремное заключение за участие в протесте против роспуска этой Думы.

Свое обращение Зиновьев начал с резкого осуждения эстонских властей за разгон 31 августа Первого съезда профсоюзов молодой республики.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги