Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Второе постановление — положение о комитетах по всеобщей трудовой повинности — устанавливало создание местных органов — губернских, уездных, а в случае необходимости и городских комитетов, а также и функции главка. На него возлагалось согласование хозяйственных планов «снабжения рабочей силой» (выделено мной — Ю. Ж.) отдельных отраслей хозяйства, определение порядка применения различных форм трудовой повинности²¹⁴.

Складывавшееся положение заставляло забыть о победе пролетариата в октябре 1917 года. Неимоверно повышало роль Троцкого, облегчало деятельность Рыкова, которому больше не приходилось заботиться о найме рабочих, направлении их по предприятиям. Томского же, несомненно, привлекли только для прикрытия. Для того, чтобы пока делать вид, будто все идет под контролем профсоюзов. Ну, а своеобразной компенсацией за потерю свободы труда должны были стать вскоре принятые меры чуть ли не прямого перехода в коммунизм: освобождение населения страны от платы за продукты питания (4 декабря), топливо (23 декабря), жилье и коммунальные услуги (27 января 1921 года), проезд на всех видах транспорта…

И все же милитаризация труда не только устраняла какую-либо дальнейшую роль профсоюзов, но и вела к их полной ликвидации. Только тогда Ленин осознал: прекращение существования профсоюзов даже лишь фактически приведет к непоправимому. К утрате со стороны ЦК контроля за многомиллионной массой рабочих и служащих. В основном беспартийных или ориентировавшихся на меньшевиков и эсеров. Понял Владимир Ильич и иное. То, что придется отказаться от лозунга «коммунизм есть свободный труд свободно собравшихся людей».

Два дня спустя, 8 ноября, был созван пленум ЦК для рассмотрения всего лишь одного вопроса — «О конференции профсоюзов», по которому было представлено два взаимоисключающих проекта резолюции, Ленина и Троцкого. Проект Ленина, весьма короткие тезисы, предлагал продолжить «постепенный и неуклонный переход… в деле направления лучших организаторских сил из отдельных союзов на усиление всего ВЦСПС, на улучшение его аппарата, на большую систематизацию работы во всех профсоюзах и укрепление, таким образом, профсоюзного движения в целом».

Не забыл Ленин и о Цектране. «В частности, — продолжал он, — это должно быть применено к Цектрану, его непропорциональное усиление по сравнению с другими союзами должно быть прекращено, а добавочное количество лучших сил должно перенести на все профдвижение те методы повышения демократии, самодеятельности, участия в управлении промышленностью, развитие соревнования и прочее, которые дали наилучшие результаты на практике»²¹⁵.

Тем самым, Ленин выступил, хотя и не по всем пунктам, в поддержку Рудзутака. Троцкий же в пространных тезисах продолжал отстаивать свою прежнюю доктрину. Обосновывал ее тем, что «наши профессиональные союзы переживают тягчайший кризис», порожденный «неопределенностью и двойственностью положения и роли профессиональных союзов в производстве», их параллелизм «с аппаратом, управляющим данной отраслью производства». Признавал: «чем дольше, тем более развивается самостоятельность и замкнутость административно-хозяйственных органов и, стало быть, их независимость от профессиональных союзов».

Выход из складывавшегося положения Троцкий предложил свой прежний — «партия должна перед союзами и собой поставить задачу реорганизации, перестройки, перевоспитания союзов. Необходимо теперь же приступить к реорганизации союзов, то есть прежде всего к подбору руководящего персонала», иными словами, делать то, что он уже успел проделать с союзами железнодорожников и водников при слиянии их в Цектран. Правда, соглашался, что в случае с Цектраном «организационные изменения с целью приближения союза к производственному типу были достигнуты путем крайне резких и крутых организационных мер, вызывавшихся особыми условиями».

Тут же пояснил: «организационные мероприятия по перестройке союзов могут принять гораздо более спокойный характер при минимуме трений», оговорив такие условия. «Союзы, — писал Троцкий, — не могут быть предоставлены сами себе, но должны получить ясные и отчетливые указания от партии». Вернее, «органом руководства и действий», каким являлся Главполитпуть, должны стать «временные комиссии при ВЦСПС с участием представителей ЦК партии, ЦК соответственного союза, хозяйственного главка и прочих».

Наконец, загодя решил обличить противников своего предложения. Писал: «Голое противопоставление военных порядков (приказ, кара) представляет собой проявление каутскиански-меньшевистски-эсеровских предрассудков… Само противопоставление трудовой и военной организации в рабочем государстве представляет собой полную капитуляцию перед каутскианством»²¹⁶.

При голосовании по двум проектам сложилась парадоксальная ситуация. Из шестнадцати присутствовавших на пленуме членов ЦК (отсутствовали X. Г. Раковский — председатель СНК Украины, И. Н. Смирнов — председатель Сибирского ревкома и Сталин) только восемь человек, то есть ровно половина, проголосовали за предложение Ленина, а семеро — за тезисы Троцкого. Тем самым голоса практически разделились поровну, заставив пленум принять за основу предложения Ленина, но передать их «для составления на основе их резолюции в комиссию из тт. Ленина, Троцкого, Зиновьева, Бухарина и Томского»²¹⁷.

Троцкий отказался участвовать в работе этой комиссии, а потому подготовленная ею резолюция практически полностью повторила то, что предложил Ленин. Да, она указала: «Центральный комитет еще раз напоминает всем рабочим организациям решение IX съезда партии, указавшего на абсолютную необходимость прибегать к формам работы по-военному в эпоху, когда рабоче-крестьянское государство приступает к ликвидации неслыханного хозяйственного развала». Но, вместе с тем, предложило и чуть ли не прямо противоположное.

«С другой стороны, — отмечал документ, — для успешности этой работы необходима максимальная самодеятельность рабочих организаций, в первую очередь профсоюзов, и наибольшая связь их с самыми широкими массами трудящихся. Для этого необходима самая энергичная и планомерная борьба с вырождением централизма и милитаризованных форм работы в бюрократизм, самодурство, казенщину и мелочную опеку над профессиональными союзами».

Резолюция продолжила в том же духе: «Задачей нынешнего момента является возрождение и усиление самого аппарата профсоюзов для того, чтобы дать возможность профсоюзам на деле все более расширять свою роль в производстве».

И не преминула подчеркнуть: «Ввиду достигнутых производственных успехов ЦК считает, что и для Цектрана время специфических методов управления (во имя которых был создан Главполитпуть), вызванных особыми условиями, начинает проходить и потому рекомендуется Цектрану усилить и развить нормальные методы пролетарской демократии внутри союза… Вместе с тем, ЦК считает необходимым, чтобы Цектран принял более деятельное участие в общей работе ВЦСПС, входя в его состав на одинаковых с другими союзными объединениями правах»²¹⁸.

Вечером того же дня, 8 ноября, пленум одиннадцатью голосами утвердил данный проект резолюции. Против проголосовали Троцкий, Крестинский, Рыков и секретарь ВЦСПС А. А. Андреев, а Преображенский воздержался. Правда, все же было решено «запросить всех отсутствовавших членов их голоса по вопросу о резолюции», что нисколько не изменило бы уже принятого решения.

Кроме того, пленум уполномочил Ленина выступить докладчиком на конференции, но при этом изменил состав комиссии, призванной окончательно утвердить текст резолюции, включив в нее Зиновьева, Томского, Троцкого, Рудзутака и Рыкова, то есть тех, кто высказывал различные взгляды на рассматриваемую проблему.

Наконец, вопрос Троцкого «Имеют ли право члены ЦК, оставшиеся в меньшинстве, выступать на фракции конференции профсоюзов с защитой своего мнения» получил весьма своеобразный ответ: «ЦК не встретит препятствий к тому, чтобы члены ЦК, оставшиеся в меньшинстве, выступили как во фракции, так и в печати, но, вместе с тем, ЦК считает нежелательным такое выступление в предстоящем заседании фракции конференции»²¹⁹.

Зафиксировала серьезные разногласия среди членов ЦК не только резолюция. То же отметило и продолжившееся утром следующего дня заседание пленума. На нем пришлось повторно утверждать все ту же резолюцию, но уже иным числом голосов — Каменева, Томского, Бухарина, Серебрякова, Сергеева (Артема), Дзержинского, Радека, Крестинского, Рыкова, Зиновьева, среди которых почему-то не оказалось Ленина.

«Собравшиеся 10 членов ЦК, — свидетельствовал протокол, — обсудив итоги пленарного заседания, пришли к следующим выводам.

1. Создав комиссию в составе 5 цекистов с участием Рыкова и Троцкого для детального обсуждения вопроса профдвижения, ЦК признал, что вопрос, поднятый на профконференции, еще требует дальнейшего обсуждения, которое может привести к устранению ряда имеющихся в данный момент разногласий среди членов ЦК.

2. Что поэтому впредь до окончания работ комиссии нежелательно выносить на широкое обсуждение разногласия, наметившиеся в ЦК.

3. Доклад Ленина отменить, назначив докладчиком Зиновьева (видимо, по той же причине, по которой Ленин не участвовал в голосовании — Ю. Ж.), обязав его сделать деловой, не полемический доклад.

4. Запретить другим членам ЦК выступать, кроме членов президиума (профконференции — Ю. Ж.)»¹.

Выполняя решение пленума, в тот же день Зиновьев выступил с почти часовым докладом перед комфракцией конференции. Не выпячивал, но и не скрывал разногласий среди членов ЦК, лишь растолковывая резолюцию на свой лад. А начал с наиболее важного — со сроков завершения гражданской войны, что только и позволило бы приступить к мирному строительству.

Первый пункт резолюции гласил: «Решение IX съезда РКП о необходимости сосредоточить силы на хозяйственном возрождении страны вновь приобрело теперь актуальность в связи с перспективой победы над Врангелем». Действительно, 9 ноября укрепления Перекопа уже были прорваны и части Красной армии вели бои в районе Джанкоя, чтобы затем устремиться к портовым городам — Евпатории, Севастополю, Ялте, Феодосии, Керчи.

Однако Зиновьев напомнил о результатах Северо-Кавказской операции. Той самой, в ходе которой белогвардейские Донская, Кубанская и Кавказская армии хотя и были разбиты, но все же сумели 27 марта эвакуироваться из Новороссийска в Крым. И потому постарался не выглядеть безосновательным оптимистом.

«Мы, — сказал он, — должны остерегаться той иллюзии, что у нас уже развязаны руки для мирного строительства. Основанием проведения какой-либо серьезной реформы является лишь окончательная победа над Врангелем, каковой у нас еще нет. Мы не должны повторять той ошибки, которая была сделана нами во время борьбы с деникинцами, так как мы тогда слишком рано заговорили о том, что можно все силы отдать мирному строительству».

Столь же по-своему Зиновьев трактовал, негативно оценивая, и роль профсоюзов в производстве — ключевую проблему для шедших и конференции, и пленума. Точнее, то, что стали называть кризисом профсоюзного движения.

«Многие советские учреждения, — откровенно говорил Григорий Евсеевич слишком хорошо знакомое его слушателям, — передали профсоюзам выполнение некоторых мер, которые довольно сильно жмут рабочих. Если мы посмотрим на нынешнюю мобилизацию рабочих, то мы знаем, что эта мобилизация очень далека от идеи. Что рабочих приходится насильно привозить в город, что 20 % из них разбегаются по дороге и что в этих случаях профсоюзам приходится играть роль не гостеприимного хозяина, а помогать нашему государственному аппарату выступать в роли органа принуждения.

Профсоюзам приходится тушить стачки, иногда начинающиеся по самому ничтожному, пустому поводу, а иногда происходящие по таким поводам, что нам становится стыдно, что мы что-то прозевали или не заметили.

Таким образом, профсоюзы выступают как будто против интересов рабочих и смешно было бы нам, работникам, видавшим виды и умеющим противопоставлять себя миллионным рабочим массам, впадать от этого в уныние».

И завершил тему столь же пессимистично: «Мы ясно должны осознать, что это может создать обстановку, похожую на кризис».

Вторым обстоятельством, отрицательно влияющим на положение профсоюзов в производстве, стало, по словам Зиновьева, их «обезлюдение». «Мы прекрасно знаем, — продолжил он, — что если бы завтра события повернулись в другую сторону так, что нам целиком пришлось бы налечь на фронт, нам снова придется налечь на профсоюзы, снова придется требовать, чтобы они дали новые силы на фронт.

У нас профсоюзы обслуживаются очень маленьким количеством сил. Например, в петроградском Союзе металлистов — в союзе далеко не маленьком, не имеется председателя потому, что нет людей. В целом ряде других городов дела обстоят значительно хуже.

Я говорю, что это обстоятельство также приводит к тому, что можно считать известным кризисом рабочего движения.

Если мы вынуждены отнять самое ценное, необходимое и отправить на фронт, если мы вынуждены оставить Союз металлистов без председателя, то, естественно, что это влечет ряд известных последствий. Таким образом, известный кризис — не какой-нибудь катастрофический, но вытекающий из данной полосы гражданской войны и рабочего движения, профессионального движения действительно переживаем».

И сразу же оговорился: «На конференции у вас был разговор о том, что производственная роль профсоюзов недостаточно ярко очерчена, и некоторые товарищи видят в этом основу кризиса, а вовсе не в тех двух причинах, на которые я указал выше. Мне сдается, что этот взгляд неверен. Если есть кризис, то он есть результат этих гигантских обеих объективных причин, которые важнее того, что можно назвать неопределенностью самой роли профсоюзов. Я не хочу сказать, что мы, партия, сказали последнее слово относительно роли профсоюзов. Это такая область, в которой нам придется шаг за шагом вырабатывать свою позицию, но в основе партия на этот счет дала достаточно полную формулировку».

Обрисовав исключительно собственное видение проблемы, Зиновьев постарался увести участников заседания комфракции подальше от поиска формулы роли профсоюзов в производстве как дела пустого. «Наша беда, — продолжил он, — не в том, что партийный съезд на этот счет не дал формулы о производственной роли профсоюзов. Эта формула дана. Наша беда в том, что объективные условия, два важнейших объективных условия, на которые я указал, помешали нам даже одну сотую часть этой формулы претворить в жизнь… Благодаря тому, что условия мешали нам приступить к выполнению этой формулы, она еще не выполнена. Нам было не до того, чтобы профсоюзы организовывали свои ячейки, когда из заводских комитетов мы должны были отсылать людей на фронт».

Так тема все еще продолжавшейся гражданской войны стала лейтмотивом, пронизавшим весь доклад Зиновьева. Главным, если не единственным объяснением тех чрезвычайных мер, от которых партия непременно откажется с наступлением мира.

Григорий Евсеевич вновь и вновь возвращался к негативной, хотя и вынужденной стороне деятельности профсоюзов. Ну, а делал же это резче, злее, нежели руководители ВЦСПС, выступившие до него.

«Кто из нас, — с горечью вопрошал он, — не зарекался от ареста, не застрахован от репрессий не только в тех случаях, когда цело идет о трудящихся? И вместо того, чтобы объяснять, считаем возможным прибегать к репрессиям. Мы видим, как вместо того, чтобы объяснять, чаще арестовываем. Никто из нас не заикается об арестах и репрессиях…

Надо десять раз подумать, прежде чем арестовывать, а у нас десять раз арестовывают вместо того, чтобы десять раз подумать, и ссылаются на милитаризацию. Мы думаем, что так продолжать нельзя».

Милитаризацию труда Зиновьев помянул далеко не случайно. Хотя о ней речь шла и в резолюции IX съезда РКП, Григорий Евсеевич отнесся к ней двояко. То защищал ее, то решительно отвергал. Утверждал: «Наша нормальная работа является работой по-военному… Если нам будет дано войти в полосу мирного строительства, то нашим девизом по мирному строительству будет — вести работу по-военному. То есть вести работу с наибольшей точностью, исполнительностью. Это должно остаться. То, что у нас есть нового, то должно рассматриваться как нарушение этой перспективы».

Однако несколько позже дал иную оценку пресловутой милитаризации.

«Если вы следите, — объяснял Зиновьев, — за белогвардейской печатью эсеров и меньшевиков, вы можете увидеть очень характерную ноту. Эти господа пишут: “Да, во время войны, когда прижим стал необходим и ясен, тогда интеллигенция и рабочие мирятся с большевистским режимом. Но когда война кончится и все войдет в более нормальную обстановку, рабочие не станут мириться с этим режимом и сметут его”. Главная их надежда на том и построена.

Конечно, господа меньшевики ошибаются, потому что мы не так глупы, чтобы в полосу, когда войны нет, вести дело теми же самыми методами, как во время войны (выделено мной — Ю. Ж.)». И чтобы усилить свою мысль, повторил: «Если бы наша партия стала навсегда, то есть после войны, после всех этих трудностей применять упрощенные методы, как их теперь понимают, если бы мы думали, что при помощи того обруча можно бороться против развала, это было бы роковой ошибкой. Рабочие нас бы скинули и были бы правы».

Но тут же поспешил дать и несколько иную оценку применяемым мерам. Мол, обруч «нужен, и всегда нужен, когда все расползается по швам… Но если кто-либо вообразил, что основной метод коммунистической партии — это щипцы и обруч и вообще хирургия, и что никаких (иных) способов нет, тот глубоко заблуждается».

Покончив с вопросом милитаризации труда, так и не сказав, что же с ним будет в мирную эпоху, Зиновьев перешел к не менее важной, злободневной теме — огосударствлению профсоюзов. Вот тут-то ему потребовался весь многолетний опыт оратора-полемиста. Способность убедительно опровергать противника, прямо не называя его. Но говорить так, чтобы все слушатели поняли — речь идет о сидевшем тут же, в зале, Троцком, и ни о ком ином.

«Вы знаете, — все же добавил Зиновьев, — в воздухе есть такая мысль, что с одной стороны профсоюзам дать большую производственную роль, даже поручить им железные дороги, что очень похоже на синдикализм. И в то же время прибавляют: для того, чтобы это сделать, приди в любое милитаризированное учреждение, я отниму у тебя избирательные права, разгоню все органы комитета (союза — Ю. Ж.), а потом, когда я признаю тебя достойным, я начну по чайной ложке возвращать тебе эти права».

Разумеется, услышав такое, участники совещания уже не могли не понять, что речь идет именно о Троцком, о его детище Цектране.

Однако Зиновьев поспешил пояснить: «Теперь большинство ЦК сходится на том, что мы не можем принять ни первый, ни второй лозунг». А продолжил, уже прямо говоря о Цектране.

«Если в этой организации, — разъяснял он, строго следуя резолюции пленума, — и были какие-либо отрицательные стороны, то ЦК совершенно не снимает с себя ответственности и нисколько не желает обескураживать тех работников, которые находятся там и работают в большинстве по назначению самого ЦК…

Может ли теперь партия предложить им нечто другое? ЦК пришел к тому выводу, что такое время пришло. Было такое время, когда там (в Цектране — Ю. Ж.) нужно было управлять специфическими методами. Это время теперь прошло и союз должен начать превращаться в такую же организацию, как и другие союзы».

А чтобы слушатели не приняли обвинения на свой счет, Зиновьев напомнил о роли не наркома путей сообщений, а РКП: «Мы, конечно, понимаем, что если там (на транспорте — Ю. Ж. ) и достигнуты более крупные результаты, что если туда нами бросались тысячи коммунистов и сотни превосходных коммунистов, то это было сделано по решению партии, ибо транспорт нужно было спасти во что бы то ни стало».

Все же Зиновьев не удержался и с плохо скрываемой иронией вспомнил о Троцком. Вроде бы выгораживая его от возможных обвинений, но опять же безлично. «Мы не должны, — объяснял Григорий Евсеевич, — размениваться на мелочи и заниматься взаимным подсиживанием и указывать на бревно в собственном глазу. За три года (1918–1920 — Ю. Ж.) всем нам пришлось этим погрешить. Одним — больше, другим — меньше. Если кто грешил, будучи народным комиссаром, то не потому он это делал, что любил быть народным комиссаром, а потому, что партия его туда направила».

Не забывая о самом, по его мнению, главном, Зиновьев в который раз сказал о назревшей необходимости отказаться от милитаристских методов. «Было бы опасно, — подчеркнул он, — если бы мы всякую исключительную меру превратили навек в постоянную (выделено мной — Ю. Ж.), если бы мы не сумели вовремя свернуть с пути и внести ту или иную поправку». И сказал — почему: «Если рабочая масса сейчас мирится с таким положением, то она знает, что это делается по вине Деникина. Если же она видит, что мы обнаруживаем желание и после Деникина, и после Врангеля продолжать в том же духе, то она, может быть, вежливо, а может быть, и не очень вежливо, но даст нам понять, что ей это нежелательно и что она сломит все препятствия».

«Наша партия, — продолжил Зиновьев говорить то, на что в резолюции пленума не было даже и намека, — была всегда достаточна чутка к рабочим. Она до этого не доведет, а сама сумеет встать во главе этого движения и указать рабочим путь… Мы не говорим, что сделаем это через месяцы, это было бы шараханием, так говорить. Конечно, мы поставим этот вопрос на всероссийском партийном съезде»²²⁰.

Зиновьев добился своего. Сначала комфракция, а затем и все остальные делегаты профсоюзной конференции поддержали резолюцию пленума ЦК. Скорее всего, потому, что наконец-то услышали обещание скорых перемен, отказа от милитаризации труда, превратившей рабочих в подобие крепостных. Но никто ни из членов ЦК, ни участников конференции и не подозревал, что сделал первый шаг на пути к отказу от политики «военного коммунизма». На пути к НЭПу.

Глава 8

16 ноября 1920 года можно было считать днем окончания гражданской войны. Отныне на территории советских России, Украины, Белоруссии, Азербайджана больше не оставалось армий ни белогвардейцев, ни сепаратистов, ни интервентов.

Нигде, если не считать Дальневосточной республики, и созданной как «буфер». По форме демократической, с многопартийным парламентом, в котором заседали депутаты — большевики, эсеры, меньшевики, даже кадеты. Начавшей переговоры в маньчжурском городе Дайрене с представителями Токио о выводе экспедиционных войск Японии, оккупировавших огромные пространства от Байкала до Тихого океана.

К этому же дню были установлены добрососедские отношения с Финляндией, Эстонией, Латвией, Литвой, Польшей. В Лондоне начались переговоры о восстановлении торговых отношений делегации РСФСР, что означало ее признание де-факто со стороны Великобритании.

Но на том успехи кончались. «Военный коммунизм», несмотря на робкие попытки ЦК на ноябрьском и декабрьском пленумах решить положительно судьбу профсоюзов, торжествовал. Милитаризация труда с 1 декабря распространилась на металлургическую промышленность, с 5 января 1921 года — на электротехническую.

Кризис, усугубленный недородом 1920 года, переживало сельское хозяйство. Накануне мировой войны в стране засеяли 102 млн десятин, из них половину, 52 млн, — пшеницей и рожью, собрав с них 4 600 млн пудов зерна. В 1919 и 1920 годах засевали не более 70 млн десятин (приблизительно 7–8 млн страна потеряла с получением независимости окраинных государств), дававших в среднем по 2 800 млн пудов. Из них по разверстке удалось взять лишь по 236 млн пудов: 138 млн хлеба, 14 млн — круп, 84 млн — овса и ячменя, чего явно было недостаточно.

Заводы и фабрики из-за нехватки сырья, топлива, рабочей силы постепенно останавливались. В 1913 году в России произвели чугуна 256 837 тысяч пудов, стали — 259 268 тысяч, проката — 214 220 тысяч, а в 1920-м — соответственно 7 024, 9 874 и 11 814 тысяч пудов. При этом почти весь металл шел на производство орудий, пулеметов, винтовок, снарядов и патронов, а еще — на восстановление паровозов.

ЦК оставалось лишь одно: искать выход из неимоверно тяжелого экономического положения. Выход, но пока только политический, удовлетворивший бы всю партию. И делать это следовало как можно быстрее, ведь гражданская война, которой только и объясняли все трудности, завершилась.

Поначалу такие поиски поручили одному Зиновьеву.

1.

Уже 18 ноября Зиновьев приехал в Харьков, тогдашнюю столицу УССР, а на следующий день выступил на 5-й конференции компартии Украины. Прежде всего, Григорий Евсеевич попытался прозондировать настроения, создавшиеся в этой, второй по величине парторганизации. Намекнуть на возможность близких важных перемен во внутренней политике. То есть продолжил то, о чем говорил на профсоюзной конференции. И говорил предельно осторожно. Как бы еще размышляя, призывая к тому же и делегатов. Потому-то и начал с самого главного.

«Многие товарищи, — произнес он, — говорили о кризисе, переживаемом нашей партией. Действительно, если посмотреть на некоторые явления последнего времени — на отдельные конфликты в рабочих организациях, иногда довольно острые конфликты, на дискуссию, хотя и глухую, придушенную военной диктатурой (выделено мной — Ю. Ж. ), не зависящую от нас, на дискуссию, которую мы замечаем, если обратить внимание на то, что создалось целое течение, которое называет себя рабочей оппозицией, приходится придти к тому выводу, что действительно есть какие-то жгучие вопросы, которые еще не получили своего разрешения. Которые, как бы сказать, просятся наружу и которые до сих пор общей обстановкой загонялись внутрь партии, не давая возможности поставить эти вопросы ребром».

Явная доверительность Зиновьева позволила ему перейти на главное для ЦК. «Есть ли кризис нашей партии?» — озвучил он напрашивавшееся и постарался разрешить сомнения: «Я думаю, что было бы слишком преувеличенным говорить о какой бы то ни было тяжелой болезни или кризисе в нашей партии. Есть, как мне довелось выразиться, серьезная болезнь». Тут же пояснил: «Я не хочу сказать, что это болезнь очень легкая, нет. Она довольно тяжелая и она может быть изнурительной. Не какой-нибудь действительный кризис, который надо рассечь чем-то, а это есть болезнь времени».

Высказав такое оправдание, Зиновьев поспешил к объяснению, на деле оказавшемуся защитой партии.

«До Октябрьской революции, — говорил он, — наша партия была, в основном, партией пропаганды и агитации. Наше дело, можно сказать, было маленьким… Мы были партией крайне революционной, наше дело было не строить, а разрушать… После Октября перед нами встали совершенно другие задачи. Мы должны были стать государственной партией… которая, с одной стороны, отбивала нападения врагов, а с другой стороны налаживала хозяйство». И заключил: «Если искать все основы нашего недовольства, наших неурядиц, то основное заключается именно в этом».

Затем неожиданно вернулся несколько назад и охарактеризовал внутрипартийных оппонентов — рабочую оппозицию. «Мы внимательно относимся к ним, — пояснил Григорий Евсеевич. — Но это не означает, что когда они говорят неправильно, мы их оставляем без ответа. Нет, мы будем возражать, и будем резко возражать, но мы не ставим дело так, что если оппозиция — то ату ее, это еретики…

Мы знаем, что в ее числе есть много старых работников, лучших старых работников, которые ничего, кроме блага, партии не желают. А если они ошибаются, то ошибаются искренне».

И снова в речи Зиновьева смысловой резкий поворот. Теперь — к проблемам Советов. «Мы пережили три года, — сказал он, — жесточайшей диктатуры. И не раз некоторые ловили себя на мысли, что мы стали идею Советов искажать. Давно указывали, что у нас не власть Советов, а власть исполкомов. А по совести надо сказать, что у нас не власть исполкомов, а власть верхушки исполкомов, власть президиумов, власть совсем маленькая по числу людей.

Смешно было бы это отрицать… Весь вопрос в том, вытекало ли это из злой воли, из недостатков механизма партийного, или вытекало совершенно неизбежно из логики диктатуры, той жесткой формы диктатуры, которую мы имели. Я думаю, что каждому человеку ясно, что это вытекало из последних основных проблем».

Итак, Зиновьев сделал то, что до него не делал никто. Не решался. Открыто признал и «болезнь» партии, и повсеместную подмену Советов крохотными группками. Признал: все это — результат трехлетней жесткой диктатуры, порожденной гражданской войной. Но ведь она завершилась. Так что же делать дальше?

«20 декабря, — как бы ответил Зиновьев на незаданный, но витавший в воздухе вопрос, — предстоит 8-й Всероссийский съезд Советов. Мы в ЦК партии обсуждали, что скажем этому съезду. Если дело пойдет так, что военная обстановка полегчает, то основное слово, которое мы должны сказать, — это напомнить то, что мы говорили в 1917 году о Советах». Тут же отметил: Советы — это не только совмещение законодательной и исполнительной власти. «Советы — самая лучшая и ценная форма управления людьми, самоуправления людей, она дает живой приток свежих сил, дает возможность, как говорил товарищ Ленин, каждой кухарке участвовать в работе».

Вслед за тем подчеркнул: «Все это теперь целиком остается в силе. Это мы теперь ставим на очередь и станем внимательно и организованно проводить в жизнь. Постепенно (выделено мной — Ю. Ж. ), ибо обстановка трудная и сейчас. Это будет новое и довольно старое слово, которое мы скажем съезду Советов и которое надо сказать в рамках нашей партии».

Таким Зиновьев видел выход из политического кризиса. Только политического, да еще и в пределах организации государственной власти. Но не ограничился тем, так как та же болезнь затронула и РКП.

«Как говорили на последнем съезде нашей партии, — отметил Григорий Евсеевич, — у нас активность партии заменена активностью Центрального комитета. У нас важнейшие вопросы нашей жизни решались небольшой группой… И иначе нельзя работать тому Центральному комитету, который управляет 1/6 частью мира и который каждый день на каждом заседании имеет на своей повестке не менее 40 вопросов, из которых один важнее другого… И то, что мы видим в советских организациях в малом и большом, то же самое мы видим в партийной организации…

Это была не вина верхов, поскольку дело идет о руководителях нашей партии. Они больно чувствовали этот момент, но другого выбора история не давала».

Защищая ЦК, а в том числе и самого себя, Зиновьев пояснил: «У нас линия была намечена правильно, принцип есть — называется демократическим централизмом. Но беда только в том, что жизнь не позволила нам применять наши собственные уставы. Вот к чему дело свелось. Будет ли вечно так? Конечно, нет. И повторяю: ЦК отдает себе отчет в том, что как только изменится обстановка, мы должны перед партией указать на этот счет новые пути».

Снова настаивал — все идет не так, как должно, но надо переждать. Изменится ситуация, изменится и работа партии. Но когда же? От ответа на такой вопрос Зиновьев уклонился. Даже не пояснил, что же еще должно измениться в жизни. Наоборот, сам вопросил участников партконференции: «Наступает ли время, есть ли объективная возможность и в какой мере она есть, чтобы начать ослаблять тот нажим, который мы должны были ввести, и открыть новую дорогу как в области советской, так и партийной?»

Не давая слушателям возможности сосредоточиться на чем-то одном, в данном случае — для партконференции наиважнейшем, Зиновьев вновь перескочил на иную, совершенно новую для его выступления тему. «Мы указали, — заявил он, — на болезни, какие наша партия имеет». И тут же добавил еще одну. «Ряд людей, — заявил Зиновьев, — иногда не самых худших, заболели бюрократизмом, заболели комиссарством в худшем смысле этого слова».

Казалось, за такими словами последует четкое разъяснение, но… У слушателей должно было сложиться впечатление, что докладчик хочет сказать очень важное, но не решается. Ходит вокруг да около, выражается обиняком.

«Самая большая вещь, — пытался пояснить Зиновьев, — армия… Она имеет две стороны. Армия — ударное учреждение, лучшее учреждение. Мы ведь говорим: работайте по-военному в профсоюзах. Но в этой армии есть свои тылы, где язвы бюрократизма пустили глубокие корни…

Мы не забыли того, что даже Красная армия — наша гордость, наше основное орудие борьбы, даже она одним концом заразила партию некоторыми плохими сторонами… Мы указывали на то, что небольшая часть командующих верхов армии, в том числе и коммунистических, разлагается и, безусловно, вводит такие методы, которые ложатся пятном и на армию, и на коммунистов, и на советскую власть».

Так и не сказав ничего конкретного о бюрократизме в армии, Зиновьев перешел столь же расплывчато к проблемам в системе управления. «Бюрократизм заключается в том, — пытался он объяснить свою мысль, — что сама постройка у нас иногда чрезвычайно запутанная, неверная. Часто наши экономические органы и главки не построены так, как нужно… а это неизбежно влечет за собой бумажные горы, бумажную волокиту.

Бумажная волокита — с полбеды, но настоящий бюрократизм коренится в том, что мы в области административно-хозяйственной не все пригнали к месту, одно к другому. У нас много путаницы, много нелепого и слишком сложного». И как бы между прочим заявил, что «Главполитпуть, который состоит из наших же людей, делает ошибки». Тем намекнул и на «комиссаров», так как сотрудники этого органа называли себя комиссарами, подчинявшимися только Троцкому, и на проблему, поднятую еще на профсоюзной конференции — «не все пригнано к месту».

Пообещал: «Мы (ЦК — Ю. Ж.) думаем на предстоящем съезде Советов борьбу с бюрократизмом так поставить, что дело пойдет не о сокращении числа бумаг, а чтобы основные приводные ремни (профсоюзы — Ю. Ж.) поставить на место. Это будет серьезная, деловая борьба с бюрократизмом».

Завершил же Зиновьев доклад классическим приемом опытного оратора — вернулся к тому, с чего начал, но уже в иной тональности — дидактической.

«Не трудно, — теперь свободно говорил он, — быть коммунистом, когда все идет гладко, идет по накатанным рельсам, когда полная демократия и так далее. Трудно сейчас, когда ждет иногда не только внешняя обстановка, но есть и внутри такая, что на первый взгляд отталкивает и трудно удержаться. Что делать, надо группировку менять, наши ряды расчленять. Это легко сделать, но это приведет к губительным результатам в рядах нашей партии».

И вновь обратился к аудитории с вопросом: как лечить это зло? Однако на этот раз дал иной ответ, нежели прежде.

«Всероссийская конференция, — заявил он, — в сентябре наметила 21 пункт практических мер. Некоторые меры мы стали проводить в жизнь». Напомнил о них. О создании контрольных комиссий — центральной и губернских, предложив компартии Украины сделать то же… О свободе критики, издании дискуссионного листка. О предполагаемом создании «комиссии для борьбы с тем недовольством внутри партии, которое иногда принимает большие размеры». И еще об одном, о котором прежде речи не было — «У нас часто, когда передвигают одного человека из центра, с ним снимается целое гнездо, 25–30 человек… Это манера буржуазная, с которой мы должны бороться, и должны ее искоренить».

Вторым предложением, высказанным Зиновьевым на партконференции в Харькове, стало внушение — почему для Украины не подходит та «новая линия, которую мы (ЦК — Ю. Ж.) назвали возрождением рабоче-крестьянской демократии внутри нашей партии, ослаблением централизма».

«Вы лежите на большой дороге, — втолковывал он и без того хорошо известное делегатам, — и если захочет вцепиться в горло Антанта, она сделает это через Черное море. То же самое и с поляками… Как ни тяжело людям сознавать, что придется, может быть, еще воевать — война вам осточертела, но общие условия остаются, а раз война, значит, военный режим, из этого не выскочишь… Но у вас еще плюс петлюровщина и махновщина, этого не надо забывать… Эти болезни не решаются силой оружия, это надо изжить».

Не ограничился только такими предложениями. «Третье условие, — добавил Зиновьев, — внутри нас самих, внутри нашей партии на Украине. Глупо нам теперь обижаться на то, что мы приняли в наши ряды боротьбистов, лучших меньшевиков, бундовцев. Не нужно прятать голову под крыло и не видеть, что партия на Украине пестрая, неоднородная. Иногда имеет меньше сил сопротивления».

И заключил речь Зиновьев весьма пессимистично. «То обстоятельство, — произнес он, — что у вас такая разнородная, пестрая партия — это результат исторических условий на Украине. Это не облегчает, а затрудняет положение. Здесь трудно будет проводить последовательно рабочую демократию и здесь придется идти с осторожностью.

Ядро вашей партийной организации должно сознательно сказать, что на Украине есть целый ряд обстоятельств, которые неблагоприятны для быстрой перемены курса (выделено мной — Ю. Ж. ). Мы должны этот курс менять с особой осторожностью»²²¹.

По возвращению в Москву Зиновьев представил стенограмму своего выступления в ПБ, которое приняло ничего не говорящее решение: «Доклад принять к сведению»²²². Иными словами, пока оказалось неготовым ни одобрить, ни раскритиковать его.

Только три дня спустя, 27 ноября, члены ПБ выработали, наконец, мнение о результатах поездки Зиновьева на Украину. Поручили ему доклад на 8-м Всероссийском съезде Советов, но только о борьбе с бюрократизмом. Да еще создали комиссию, включившую самого Зиновьева, Троцкого, Рыкова, Сталина и Томского, «дав ей следующее задание: обратить особое внимание на терминологию — “бюрократизм”, “бюрократ”»²²³. Сочли, что только данный аспект речи Григория Евсеевича на партконференции в Харькове возможно вынести на всеобщее обсуждение.

Ограничение Зиновьева в вопросах, которые он мог затронуть на съезде Советов, оказалось далеко не случайным. Конфликт в ЦК, порожденный речью Рудзутака о судьбе профсоюзов, еще только разгорался, что продемонстрировал декабрьский пленум. Тот самый, на котором разногласия между Лениным, резко сменившим отношение к милитаризации труда, и Троцким, остававшимся на прежних позициях, стали слишком заметными, очевидными.

7 декабря большинством в 8 голосов против 7 пленум отверг резолюцию, внесенную Зиновьевым, поддерживавшим водников в конфликте с Цектраном, и принял предложенную Бухариным. Вроде бы стремившимся к примирению обеих сторон, но на деле сыгравшим на руку Троцкому. Настоявшему на «функционировании» Цектрана, против чего резко выступали и на профсоюзной конференции, и в ВЦСПС, хотя и с управлением его одиозного «политического» органа — Главполитпути и Главвода²²⁴.

И все же на декабрьском пленуме ЦК Ленину и Зиновьеву удалось кое-что сделать. Во-первых, 8 декабря — поручения «СНК через Малый СНК с вызовом заинтересованных ведомств, добиться в первую очередь от военного (то есть от Троцкого — Ю. Ж.), а затем и от других подлежащих ведомств удовлетворения немедленно и фактически списка требований, предъявленного профкомиссией (ЦК — Ю. Ж. ) под председательством т. Зиновьева».

Во-вторых, 9 декабря — приняли «добровольную» отставку Троцкого с поста наркома путей сообщения, благодаря которому он мог воздействовать на Цектран, заменив его А. И. Емшаловым, но всего лишь на четыре месяца. Наконец, в тот же день по постановлению пленума «ввели Зиновьева с решающим голосом в состав бюро фракции ВЦСПС», а также, что стало самым важным, перенесли созыв 10-го съезда РКП на два месяца раньше предполагавшегося срока — на 6 февраля 1921 года²²⁵, что позволяло Ленину и Зиновьеву провести свои решения до того, как Троцкий сумеет мобилизовать своих соратников.

2.

8-й Всероссийский съезд Советов открылся 22 декабря. Абсолютное большинство собравшихся в Большом театре 2 539 делегатов знали о постановлении ЦК от 9 ноября лишь по повторившей его, но уже от своего имени, резолюции профконференции. Но ничего — о той дискуссии, которая развернулась в связи с решением вопроса о судьбе профсоюзов. Однако достаточно хорошо понимали положение в стране. Были согласны как можно скорее выводить народное хозяйство из кризиса, разрухи.

Знали содержание выступления Ленина на активе московской парторганизации 6 декабря. Услышали Ленина и в первый день работы съезда Советов. И всякий раз — о концессиях, которые уже официально допускались декретом СНК от 23 ноября. И получалось, что если отдать капиталистам американским Сибирь — для разработки недр, чехам и австрийцам земли по рекам Дону и Уралу — под пашни, неизвестным леса Архангельской губернии — под вырубку и вывоз, то все трудности будут преодолены.

Но каков же будет тот «новый курс», о котором Зиновьев говорил в Харькове, Ленин так и не обмолвился. Также не сказал он и о дальнейших перспективах — о судьбах продразверстки, трудовых армий, милитаризации труда. Сохранятся ли они и после бегства врангелевцев из Крыма?

Ответы на все эти вопросы делегаты съезда так и не получили. Ни в докладе председателя ВСНХ А. И. Рыкова «О положении промышленности», сведенного к необходимости сосредоточить все усилия на восстановлении Донецко-Криворожского региона, чтобы уже в следующем году довести добычу угля до 600 млн пудов и выплавку чугуна — до 25 млн.

Столь же далекими от решения насущных проблем оказались и остальные доклады. Наркома по военным делам Л. Д. Троцкого «О транспорте», рассказавшего о своих успехах в восстановлении железных дорог. Члена коллегии наркомата земледелия И. А. Теодоровича «О развитии сельскохозяйственного производства и помощи крестьянскому хозяйству», так и не затронувшего проблемы продразверстки и лишь предложившего расширить посевные площади чисто административным путем — созданием посевных комитетов. Председателя комиссии ГОЭЛРО Г. М. Кржижановского «Об электрификации», представившего наброски плана электрификации страны, который следовало осуществить в скором, но все же будущем. Зиновьева «Об улучшении деятельности советских органов в центре и на местах и борьбе с бюрократизмом», более чем далекого, как и другие доклады, от самой насущной проблемы — вывода экономики страны из жесткого кризиса.

Тогда, в конце декабря 1920 года, ни ПБ, ни ЦК, ни Ленин еще и не помышляли о том, чтобы предложить Советской России новый курс. Альтернативный тому, что проводился весь последний год, лишь усиливая разруху. Порожденный, как говорил Зиновьев, «жесточайшей диктатурой». И потому всего через месяц после завершения работы съезда Советов, 6 февраля 1921 года, Петроградский комитет РКП (ПК), не имея возможности самостоятельно снабдить фабрики и заводы старой столицы топливом и сырьем, все запасы которых оказались исчерпанными, принял решение, скорее напоминавшее отчаянный крик о помощи.

Во-первых, немедленно телеграфировать Ленину как председателю СНК «о тяжелейшем топливном положении». Во-вторых, не позже как через 48 часов «окончательно решить вопрос о закрытии заводов». Этот пункт тут же раскрыли. «В принципе, — отметило решение ПК, — должны быть закрыты заводы военной промышленности, учитывая в то же время политическое значение каждого завода в отдельности». Однако ПК не взял на себя ответственность за закрытие предприятий города. Переложил ее на Зиновьева, точнее — на возглавляемый им Петросовет, который следовало созвать 9 февраля²²⁶.

Ответ из Москвы оказался слишком оптимистичным. Владимир Ильич заверял: «Вчера Совет обороны решил купить 18, 5 миллионов пудов угля за границей. Продовольственное положение улучшим, ибо сегодня решили дать еще два поезда под хлеб с Кавказа»²²⁷.

Между тем, Петрограду топливо и хлеб требовались немедленно, сегодня же. И так как обеспечить работу уже было невозможно, пришлось, не дожидаясь пароходов с углем, закрыть 64 крупнейших предприятия. Таких, как машиностроительный и литейный «Путиловский», машиностроительный «Айваз», Сестрорецкий оружейный, электромеханические «Симменс и Гальске», «Эриксон», резиновый «Треугольник», табачную фабрику «Лаферн», иные. 64 завода из 79 с численностью свыше тысячи рабочих на каждом. Тех самых, которые в 1917 году давали четверть всей промышленной продукции страны. И десятки тысяч человек в одночасье лишились не только работы с зарплатой и пайками, но и будущего.

Зиновьеву пришлось объяснять причину такого решения. В статье, опубликованной «Правдой» 24 февраля — «Судьба петроградской промышленности и Выссовнархоз (ВСНХ — Ю. Ж.)», используя бесстрастную статистику, всю вину за происшедшее возложил на ВСНХ. В ноябре 1920 года, писал Григорий Евсеевич, петроградские заводы получили вместо предусмотренных 900 тысяч пудов угля лишь 147, 3 тысячи, а всего за вторую половину минувшего года не 3, 5 млн пудов, а только 2, 7 млн. Такое же положение сложилось и с мазутом. Предприятия Петрограда должны были получить его за период с июля по декабрь 1920 года 4, 9 млн пудов, из которых доставили лишь половину — 2, 4 млн.

Закрытие 64 предприятий переполнило чащу терпения петроградских рабочих. Но если прежде свое недовольство они могли выражать в кратковременных забастовках, то теперь даже такой возможности их лишили. Лишили, сделав безработными. И они начали собираться на митинги, устраивали уличные демонстрации, причем на последние выходили вместе с женами и детьми. А требовали всего лишь топлива для своих заводов да хлеба. И, кроме того, ликвидации заградотрядов, лишавших их возможности самим покупать или выменивать у крестьян продукты.

Уже 18 февраля положение в Петрограде настолько накалилось, что ПетроЧК начала арестовывать рабочих, чтобы дознаться: кто же у них заводилы или подстрекатели²²⁸. Оказалось, что протесты стихийные. Никем не организованы, не имеют руководителей. Потому-то 21 февраля ПК разработал предложения для переговоров с Петроградским советом профсоюзов, только который, как полагали, и мог усмирить, утихомирить пролетариев. Они предусматривали: «Оставить работать те предприятия, на которых рабочая сила действительно может быть использована. По возможности отпустить трудмобилизованных в деревни, при этом учесть положение на железных дорогах. Обратить внимание на снабжение рабочих продовольствием и прозодеждой из местных ресурсов… В спешном порядке издать листовки, в которых коснуться вопросов свободы торговли, свободы труда и т. д. По возможности выпустить листовки к рабочим, к гарнизону, к крестьянам…»²²⁹.

Все же попытка ПК мирно разрешить возникшее противостояние с тем самым пролетариатом, от имени которого партия и осуществляла диктатуру, не удалась. Волнения в Петрограде продолжались, почему 22 февраля бюро губкома объявило «мобилизацию 100 коммунистов, работающих в советских учреждениях и умеющих выступать, используя их через агитотдел губкома для выступления на заводах», а также создало «тройку», тут же преобразованную в Центральный штаб, включивший бывшего командующего 7-й армией М. М. Лашевича, после демобилизации введенного в президиум исполкома Петросовета, председателя Петроградского совета профсоюзов Н. М. Анциловича и командующего войсками петроградского военного округа Л. М. Аврова, «в распоряжение» которых переходили «все воинские силы» и без ведома которых «не проводился бы ни один арест». Кроме того, в каждом районе сформировали свои «тройки» из парторганизатора района, командира коммунистического батальона территориальной бригады и комиссара командных курсов, которые сразу начали снабжать оружием²³⁰.

Сочтя даже такие, экстраординарные для мирного времени меры недостаточными, ПК в тот же день дополнил их:

«А) Для предприятий работающих. В случае возникновения волнений предприятия закрывать, производить перерегистрацию рабочих и перебрасывать их на другие предприятия. Предприятия группы «Водосвет», электрические станции, мельницы, хлебозаводы, крупные заводы вроде «Балтийского», «Путиловского» должны быть усилены коммунистическими силами и обращено внимание на снабжение этих предприятий продовольствием и прозодеждой.

Б) для предприятий закрытых. Снестись с т. Зиновьевым о демобилизации трудмобилизованных. Немедленно разработать план об их эвакуации на родину, а остающуюся рабочую силу использовать более рациональным способом, в то же время выяснив вопрос с Москвой и о трудармейцах. Обратить внимание на заградительные отряды. Сменив их состав, введя соответствующий контроль, добиться через Москву увеличения норм провоза продуктов рабочими по удостоверениям соответствующих профсоюзов…

Начать в газетах кампанию подробного разбора меньшевистских и эсеровских предложений с указанием на их несостоятельность… Предложить агитотделу губкома, чтобы без его ведома никакие собрания не устраивались»²³¹.

В свою очередь, исполком Петросовета объявил 24 февраля в городе военное положение и восстановил отряды особого назначения, действовавшие в дни обороны в 1919 году. В тот же день из-за начавшейся на Трубном заводе и фабрике «Лаверн» забастовки их закрыли, запретив пускать на них рабочих, а «в зависимости от хода событий» бюро ПК и Центральному штабу поручили принять «экстренные меры к охране электрических станций «1896 год» и «Обуховская»²³².

Развивая положение, принятое бюро ПК 22 февраля, сам ПК два дня спустя постановил: «Военное положение входит в силу с момента фактического опубликования… Иметь в районах дежурную роту днем и ночью… Поручить Центральному штабу в кратчайший срок снабдить районы оружием… Провести мобилизацию коммунистов с военным опытом по указанию ПУокра (Политического управления округа — Ю. Ж.) для партийной работы (агитационной и пр.) и по казармам… Выпустить обращение к рабочим от имени курсантов и военной секции… Арестовать руководящую интеллигентскую группу с. — р. и меньшевиков, аресты отдельных руководящих групп поручить произвести ЧК по предварительному соглашению с районами»²³³.

Несомненно, власти Петрограда готовились к столкновениям. С кем? Разумеется, с рабочими, а может быть, еще и с красноармейцами гарнизона. Не случайно же о них вдруг вспомнили и проявили трогательную заботу — поручили «Петротопу и районным комитетам немедленно приступить к действительному улучшению топливного положения в казармах»²³⁴.

Между тем, обстановка в Петрограде 27 февраля ухудшилась настолько, что Зиновьев вынужден был обратиться за помощью к ПБ. Настаивать:

«1. Сегодня же дать директиву Наркомпроду о том, что по серьезным политическим соображениям необходимо напрячь все силы, чтобы продержать город Петроград и его гарнизон в течение минимум трех недель на нынешнем пайке.

2. Предложить Наркомпути пересмотреть вопрос о предоставлении Питеру семи продмаршрутов в Сибирь с тем, чтобы эти маршруты заблаговременно продвигались к Екатеринбургу и Тюмени.

3. Ассигновать сегодня же 20 миллионов рублей золотом специально для закупки предметов первой необходимости питерским и московским рабочим и послать с этой целью кроме наших уполномоченных по два-три беспартийных рабочих»²³⁵.

Кроме того, Зиновьев высказал наиболее приемлемое с его точки зрения объяснение происходящего в Петрограде. Обвинил во всех грехах меньшевиков. Мол, в городе появились прокламации, которые и подталкивают рабочих выступать против власти, «обнаруживают характер контрреволюционной агитации». А такие листовки действительно появились на улицах Петрограда²³⁶.

Объяснение недовольства рабочих, выражавшегося слишком бурно, да еще и не одну неделю, вполне устроило ПБ. Оно использовало его послание чуть ли не дословно в решении, принятом 28 февраля:

«а) Дать сегодня директиву Наркомпроду о том, что по серьезнейшим политическим соображениям необходимо… поддержать Петроград и его гарнизон в течение минимум трех недель на нынешнем пайке. Предложить НКПС пересмотреть вопрос о предоставлении Питеру семи маршрутов в Сибирь с тем, чтобы заблаговременно продвигались к Екатеринбургу и Тюмени.

б) Поручить СТО сегодня же ассигновать фонд до 10 миллионов рублей золотом на закупку предметов первой необходимости для рабочих».

Вторая же часть решения заключала меры репрессивного характера: «Арестованных меньшевиков не освобождать, поручить ЧК усилить аресты меньшевиков и эсеров, не исключая одиночек-рабочих, особенно в тех случаях, когда они выделяются своей активностью… Срочно запросить ВЧК о деятельности анархистов и других несоветских партий в связи с теперешними контрреволюционными выступлениями».

Наконец, содержало решение и персональное поручение — Ленину: на заседании пленума Моссовета 28 февраля в своем выступлении «поставить во главу угла оценки положения в РСФСР» содержание записки Зиновьева²³⁷.

Ленин поручение ПБ выполнил, но сделал это более чем своеобразно. Просто повторил то, о чем говорил на собрании партактива Москвы еще 24 февраля. Когда оценку ситуации свел к двум проблемам.

Во-первых, сообщил, что «улучшения с продовольствием не будет. Запасов мы не оставили. Сейчас все должно быть направлено на то, чтобы устоять, с максимальной устойчивостью вынести настоящее положение». И объяснил отсутствие хлеба кулацкими восстаниями, отметив: «В бандитизме чувствуется влияние эсеров. Главные силы их за границей. Они мечтают каждую весну свергнуть советскую власть».

Во-вторых, уведомил слушателей, что «ухудшение распространяется и на топливо. Здесь нет точных цифр, ясного вывода сделать нельзя и нельзя также определить причины топливного кризиса… Мы вынуждены останавливать предприятия и этим нарушать работу тех фабрик, которые даже имеют топливо… Топливный кризис сказался и на текстильных предприятиях, и они не в состоянии выполнять даже минимальную программу».

Столь же пессимистично Ленин и закончил выступление.

«Мы пришли к выводу, — сказал он, — что имеется недовольство общего характера». Однако поиск выхода отложил на будущее.

«Съезд решит, — пообещал он, — а сейчас мы на боевом посту»²³⁸.

То же самое произнес Ленин и четыре дня спустя, на пленуме Моссовета. Правда, говоря о нехватке продовольствия, все же признал допущенные ошибки. И продолжил отстаивать продразверстку, сведя ее к самой примитивной форме. «Выдать тому, — утверждал он, — кому больше всего нужно, и взять с того, кто имеет большие излишки». По его твердому убеждению, такие излишки имелись у крестьян Украины, Северного Кавказа, Сибири.

Трудность заключалась лишь в том, что имевшие излишки крестьяне «привыкли считать, что за такие излишки отдай им товары. Но откуда их взять, когда стоят фабрики, ведь чтобы их пустить, нужно время». И все же, но в самом конце речи, Ленин упомянул об альтернативе продразверстки. Как бы мимоходом заметил: «Когда беспартийные крестьяне говорят нам: давайте сообразовывать расчет с тем, что мелкому крестьянину нужно, ему нужна уверенность — столько-то я дам, а потом хозяйничаю, мы говорим: да, это дело, тут есть здравый смысл, совершенно соответствующий местным условиям. И пока мы не имеем машин, пока крестьянин не захочет сам перейти от мелкого хозяйства к крупному, мы с этой мыслью считаться склонны и на съезде партии через неделю вопрос этот поставим».

Что же касается собственно того, о чем сообщил Зиновьев и что он должен был поставить «во главу угла» своего выступления, Ленин попытался уйти. Вернее, как предлагал Григорий Евсеевич, что он, не произнеся слово «забастовки», свел происходившее не только в Петрограде, но уже и в Москве к проискам классового врага.

«Вот от тов. Зиновьева из Петрограда, — заявил Владимир Ильич, — я имею телеграмму, где говорится о том, что в связи с проведенными там арестами (кого, почему — Ленин не объяснил — Ю. Ж.) у одного из задержанных найден листок, из которого видно, что он является разведчиком заграничных капиталистов. Далее имеется листок под заглавием “К верным” с контрреволюционным содержанием.

Затем тов. Зиновьев сообщает о том, что в Петрограде расклеены листовки меньшевиков, в которых они призывают к забастовкам, а здесь, в Москве, раздули слух о какой-то демонстрации. На самом деле был провокационный выстрел, которым был убит один коммунист. Это — единственная жертва этих несчастных дней»²³⁹.

Что Ленин оставил тайным, явным, но лишь для предельно узкого круга лиц, сделал внутренний приказ ВЧК от 28 февраля. Потребовавший от всех губернских ЧК:

«2. Изъять (т. е. арестовать — Ю. Ж.) активных эсеров, меньшевиков и анархистов, работающих на заводах и призывающих к забастовкам, выступлениям и демонстрациям, действовать особенно осторожно по отношению к рабочим и принимать по отношению к ним репрессивные меры лишь при наличии конкретных данных об их контрреволюционной деятельности.

3. Решения об аресте лиц из рабочей среды принимать совместно с парткомами и всю эту работу обязательно согласовывать с ними…

5. Особенно зорко следить, чтобы все белогвардейские элементы из комсостава не подстрекали красноармейцев пускать в ход оружие против рабочих…

7. В случае выступления рабочих на улицу разлагать толпу включением в ее состав своих людей — коммунистов.

В. На виду толпы арестов отнюдь не производить»²⁴⁰.

Итак, во все тот же день, 28 февраля, «забастовки, выступления и демонстрации» петроградских рабочих, выступавших в защиту своих законных прав, отнесли к «контрреволюционным» деяниям, да еще и тесно связанным с активностью меньшевиков, эсеров и анархистов. Между тем, петроградские меньшевики своей прокламацией, датированной 27 февраля, отнюдь не стремились ни подтолкнуть рабочих к антисоветским действиям, ни возглавить их. Всего лишь констатировали события.

«Чаша терпения переполнилась, — отмечали они. — Голод и холод выгнали вас на улицу. Не боясь направленных против вас “рабоче-крестьянской” властью штыков и пулеметов, вы вышли и заявили: так дальше жить нельзя…

Сотни наиболее сознательных и мужественных рабочих были схвачены и брошены в тюрьмы. Аресты продолжаются и сейчас…

Товарищи! Поддерживайте революционный порядок. Организованно и настойчиво требуйте освобождения всех арестованных социалистов и беспартийных рабочих; отмены военного положения, свободы слова, печати и собраний для всех тружеников; свободных перевыборов завкомов, профсоюзов и Советов»²⁴¹.

3.

И Ленин, и ПБ, и ЦК, и Зиновьев опоздали. Изрядно опоздали.

Во все тот же ставший роковым день, 28 февраля, в Кронштадте, оставшемся

последней базой Балтийского флота, на одном из двух линкоров, все еще сохранявших боеспособность, — «Петропавловске» собрались матросы 1-й и 2-й бригад, чтобы морально поддержать и вышедших на улицы петроградских рабочих, и бастовавших рабочих кронштадтских заводов — электромеханического, ремонтного, деревообделочного.

1 марта на встречу с продолжавшими митинговать матросами пришли председатель президиума ВЦИК М. И. Калинин, комиссар Балтийского флота Н. Н. Кузьмин и председатель Кронштадтского исполкома Васильев. Попытались урезонить бушевавшую толпу, но не смогли. Вернулись в старую столицу. А матросы решили послать в Петроград делегацию с резолюцией, не очень отличавшейся от того, что писали в листовках меньшевики:

«1. Ввиду того, что настоящие Советы не выражают воли рабочих и крестьян, немедленно сделать перевыборы Советов тайным голосованием, причем перед выборами провести свободную предварительную агитацию всех рабочих и крестьян.

2. Свободу слова и печати для рабочих и крестьян, анархистов и левых социалистических партий.

3. Свободу собраний и профессиональных союзов и крестьянских объединений.

4. Собрать не позднее 10 марта 1921 г. беспартийную конференцию рабочих, красноармейцев и матросов города Петрограда, Кронштадта и Петроградской губернии.

5. Освободить всех политических заключенных социалистических партий, а также всех рабочих и крестьян, красноармейцев и матросов, заключенных в связи с рабочим и крестьянским движением…

8. Немедленно снять все заградотряды.

9. Уравнять паек для всех трудящихся за исключением вредных цехов.

10. Упразднить коммунистические боевые отряды…

15. Разрешить свободное кустарное производство собственным трудом»²⁴².

Столь очевидное сближение позиций митинговавших матросов и меньшевиков, эсеров объяснил, но уже после подавления мятежа Зиновьев. Напомнил, что кронштадтские матросы уже не те, что участвовали в революции. «Коморси (командующий морскими силами Республики быв. контр-адмирал А. В. Немитц — Ю. Ж. ), — писал Григорий Евсеевич в Москву, — и Раскольников (командующий Балтийским флотом до марта 1921 г. — Ю. Ж. ) привезли 7 000 молодых украинцев, никогда моряками не бывших. Как нарочно, собрали цвет махновщины, одели в морские мундиры, посадили на о. Котлин и дали в руки 12-дюймовые орудия»²⁴³.

Но еще до этих объяснений Зиновьев, познакомившись с резолюцией матросского митинга, попытался сделать все возможное, лишь бы предотвратить сближение питерских рабочих и кронштадтских матросов. Подготовил воззвание «Ко всем труженикам и труженицам Петрограда», которое подписал вместе с ним и Калинин. А 3 марта это воззвание жители старой столицы смогли прочитать в местных газетах, в листовках, расклеенных по всему городу.

Начиналось воззвание признанием катастрофического положения.

«Республика наша вновь переживает трудное время, наступила весна, а весна все три года была для советской страны самым трудным временем. С хлебом плохо, с топливом плохо, с железными дорогами плохо. А Петрограду приходится особенно плохо.

Из-за недостатка топлива нам пришлось на время остановить часть наших фабрик и заводов. Это вызвало у рабочих понятную тревогу и недовольство. Из-за ряда причин нам пришлось на время сократить пайки. И это тоже вызвало законное недовольство».

Покончив с очевидным, воззвание перешло к успокоению. Перечислило то, что вроде бы уже делалось, умолчав — обещания даны ПБ только 28 февраля:

«Советская власть уже купила за золото за границей 10 миллионов пудов угля для Петрограда. Скоро мы начнем его получать, и опять оживут наши заводы. Советская власть дает нам 7 маршрутных поездов за хлебом и мы пошлем с этими маршрутами беспартийных представителей от всех крупнейших фабрик и заводов».

Сообщило воззвание и о том, что делается Петросоветом.

«Советская власть все подготовила, для того, чтобы питерские рабочие могли обработать и засеять в этом году побольше огородов… На этих днях будет приступлено к распределению сорока тысяч сапог, которые, конечно, будут выдаваться тем, кто работает, а не тем, кто волынит».

И только затем воззвание возвестило о ликвидации важнейших деталей «военно-коммунистической системы»: «Всех рабочих, пришедших из деревни по трудовой мобилизации в Петроград, решено распустить немедленно, ибо они находятся в особенно тяжелом положении. Красноармейцев трех последних возрастов, временно задержанных в казармах в Питере и Москве, также решено распустить по домам… Ввиду желания, высказанного некоторыми фабриками и заводами, будет приступлено к созыву беспартийных рабочих конференций… Советская власть для облегчения положения всех крестьян России намечает переход от хлебной разверстки к натуральному хлебному налогу с тем, чтобы лишь определенный процент хлеба шел государству, а остальное — в полное распоряжение хозяина».

И все же завершалось воззвание угрозой.

Объявляло: «Петроградский совет предупреждает всех и каждого: ввиду провокаций белогвардейцев в Петрограде установлено военное положение. Всякий, кто посмеет нарушить революционный порядок, тот поплатится головой».

Разумеется, воззвание содержало и прямое обращение к петроградскому пролетариату. Дважды. В середине текста: «Вы были всегда опорой революции. Вами гордилась вся революционная Россия. Вы должны и теперь стать в первых рядах защитников рабоче-крестьянской революции». И в конце: «Петроградский совет просит более передовых рабочих разъяснить положение более отсталым. Питерские рабочие должны, как и подобает сознательным рабочим, организованно преодолеть все препятствия и пережить трудное время.

К станкам! На работу! К единству братских рядов всех тружеников Петрограда и России!»²⁴⁴.

Пункты воззвания, обращенные непосредственно к петроградским рабочим, естественны и понятны. Они — пусть пока еще и обещания, но обещания вполне конкретные. Должны были если и не снять полностью, то хотя бы значительно ослабить напряженность. Но пункт, касавшийся лишь крестьян, да еще всей России, прозвучал резким диссонансом.

Подписав воззвание, Зиновьев и Калинин явно превысили свои полномочия. Взяли на себя слишком много еще до открытия 10-го съезда РКП, который только и мог заявить о том, что способно стать коренной реформой: о роспуске по домам трудмобилизованных, созыве беспартийной рабочей конференции и, главное, о намеченном переходе от продразверстки к продналогу. Но не упомянули о еще важном пункте резолюции кронштадтцев — о снятии заградотрядов, так как, скорее всего, знали о том — это произойдет и без их обещания решением ПБ от 3 марта.

Зайдя достаточно далеко, Зиновьев и Калинин принципиально проигнорировали такие требования резолюции, как освобождение арестованных, проведение перевыборов в Советы при тайном голосовании, свобода слова, собраний, печати, профсоюзов. Ведь даже обсуждение их стало бы признанием полной капитуляции власти.

И еще очень хорошо понимали авторы воззвания возможность повторения того, что уже дважды происходило в 1917 году — десанта матросов в Петроград, соединение их с рабочими и солдатами. Потому-то, выполняя свои прямые обязанности, Зиновьеву пришлось заняться обороной города. На набережных, у стоянок давно введенных в Неву линкоров «Гангут» и «Полтава» выставили караулы. Только после того, 4 марта, Зиновьев приехал в Ораниенбаум, чтобы проконтролировать развертывание там штаба 7-й армии, столь вовремя сохраненной от переформирования в трудовую.

На следующий день командармом-7 назначили М. Н. Тухачевского, а все имевшиеся под Петроградом силы разделили на две группы. Северную, базировавшуюся на Сестрорецк и Лисий нос, куда срочно собрали части, до того растянувшиеся по Карельскому перешейку вдоль финской границы. Насчитывавшую 10 тысяч человек, командование которыми поручили Е. С. Казанскому при комиссаре Е. И. Вегере. И Южную, поначалу в 7, 5 тысяч человек с командующим А. Н. Се-дякиным и комиссаром К. Е. Ворошиловым.

Не бездействовали и мятежники. Еще в марте избрали Временный ревком, в который вошли только матросы: председатель левый эсер Петреченко, члены — меньшевики Вальк и Романенко, народные социалисты Орешин и Путилин, эсер-максималист Даманов, бывший летом и осенью 1917 года председателем Кронштадтского совета. В тот же день началось издание небольшой, всего в две полосы, газеты «Известия Временного революционного комитета Кронштадта». Дававшей материалы под «шапками» «Вся власть Советам, а не партиям», «Советы, а не Учредительное собрание», тем подыскивая общий лозунг для того, что они назвали «Третьей революцией трудящихся»²⁴⁵.

6 марта в Петроград приехал, но всего на три дня, Троцкий в сопровождении главнокомандующего вооруженных сил республики С. С. Каменева и начальника штаба РККА П. П. Лебедева и тут же направились в Ораниенбаум. Познакомившись с обстановкой на месте, поначалу ограничились «Обращением РВСР и командования Красной армии к гарнизону и населению Кронштадта и мятежных фортов». В качестве «последнего предупреждения» потребовали у «всех, поднявших руку против социалистического отечества, немедленно сложить оружие». Не получив ответа, отдали приказ артиллерии Сестрорецка, Лисьего носа и форта «Красная горка» открыть огонь по Кронштадту. Однако после ответных залпов «Петропавловска» и «Севастополя» (девятнадцать 300-мм и восемь 120-мм орудий) продолжавшаяся всего два дня артиллерийская дуэль прекратилась. Неудачей закончилась и попытка 10 марта войск Южной группы по льду подойти к острову Котлин.

Затишье, наступившее на несколько дней, отрицательно повлияло на боевой дух красноармейцев. 14 марта 235-й Невельский и 237-й Минский полки 27-й дивизии самовольно покинули с оружием в руках казармы и двинулись к деревне Мартышкино. Там были разоружены и переданы в ревтрибунал, по приговору которого 41 красноармеец был расстрелян²⁴⁶.

Воспользовался затишьем и Зиновьев. Со значительным опозданием приехал в Москву, на 10-й съезд партии и только 14 марта вместо 10-го выступил с докладом «Профессиональные союзы и их роль в хозяйственной жизни страны». В пространном выступлении, ставшем завершением дискуссии о профсоюзах, убеждал делегатов поддержать Ленина, его, Томского, Рудзутака, остальных членов так называемой «десятки» сохранить независимость профсоюзов от государства, их организационную свободу, роль защитников прав трудящихся, но, вместе с тем, стать «школой коммунизма». Убедил отвергнуть предложение Троцкого и Бухарина огосударствить профсоюзы, отклонить утопическую мечту рабочей оппозиции. В результате за предложение Зиновьева проголосовало 336 делегатов, Троцкого — 50, рабочей оппозиции — 18 и только двое воздержались.

А на следующий день, 15 марта, Ленину удалось провести резолюцию «О замене продразверстки продналогом». Еще день спустя съезд принял резолюцию «Об улучшении положения рабочих и нуждающихся крестьян». Утвердили ее делегаты, несмотря на то, что оглашению ее не предшествовал соответствующий доклад ее автора (значительно позже выяснилось — им был Ленин), ни необходимого в таких случаях обсуждения. Резолюцию, потребовавшую «в кратчайший срок обеспечить, по крайней мере, для рабочих важнейших центров республики (то есть Петрограда и Москвы — Ю. Ж. ) такой паек и такие условия жизни, которые действительно были бы для них стимулом оставаться на фабриках и заводах»²⁴⁷.

И только затем, 17 марта, части Красной армии вошли в Кронштадт и после коротких уличных боев заняли его к утру 18 марта. Небольшая часть мятежников сумела уйти по льду в Финляндию. Большую же арестовали и отправили в Ухту (северо-восток Вологодской губернии, с осени — автономная область Коми (Зырян)), в срочно созданную «дисциплинарную колонию».

Но еще накануне штурма Кронштадта, 16 марта, в последний день работы, 10-й съезд РКП избрал новый состав ЦК численностью в 25 человек. Ну а тот, в свою очередь — ПБ. Пятерых, из которых только Н. Н. Крестинского сменили на Зиновьева. Почему? Вполне возможно — чтобы придать большую значимость его посту председателя исполкома Коминтерна. А может, и за твердую, бескомпромиссную поддержку Ленина во время профсоюзной дискуссии, за отважное противостояние второму человеку в партии и стране, Троцкому. Но нельзя исключить и иного объяснения: за отличную подготовку победы в Кронштадте, в которой уже никто не сомневался.

Как бы то ни было, но Зиновьев, наконец, поднялся на самую верхнюю ступень партийной иерархии. Вошел в «руководящее ядро» большевистской партии, получившее еще в марте 1919 года право решать все экстренные дела. Стал одним из вершителей судеб страны наравне с В. И. Лениным, Л. Д. Троцким, И. В. Сталиным, Л. Б. Каменевым.

Глава 9

Избрание Зиновьева членом ПБ пало на такое противоречивое время, как становление НЭПа. Когда многие коммунисты полагали: происходит полный отказ от завоеваний революции. Другие же видели в происходящем лишь хитрый политический ход. Считали: к осени все отмененное вернется — и продразверстка, и трудовые мобилизации, и милитаризация труда. А потому новая партийная должность оказалась для Григория Евсеевича делом непростым.

К тому же слишком многое изменилось в его ставшей привычной жизни. Прежде ему крайне редко приходилось ездить в Москву. Только на пленумы ЦК да еще тогда, когда ПБ рассматривало внесенные им вопросы. Вот и приходилось жаловаться, как случилось в сентябре 1919 года, на то, что «решения, касающиеся Петрограда и, в частности, их, членов ЦК, живущих в Петрограде, принимаются Оргбюро и Политбюро без сношения с ними»²⁴⁸.

Теперь пришла иная крайность. Все меньше времени оставалось для привычной работы в Петросовете. Для заботы о городе, губернии, о людях, живших там. Приходилось постоянно, чуть ли не еженедельно приезжать на день, а то и на два-три в Москву. Обсуждать, решать вопросы, которые обычно до него даже не доходили. В которых он подчас слабо разбирался, но должен был высказывать свое мнение. К счастью, таковых оказалось не так уж и много. Преобладали те, что кровно касались его как председателя Петросовета или ИККИ:

27 апреля — о беспартийных конференциях, о которых ему поручили подготовить проект письма ЦК ко всем губкомам; 28 апреля — вопросы подготовки Третьего конгресса Коминтерна; 30 апреля — об установлении контактов между ИККИ и Международным советом профсоюзов; об освобождении Петрограда от партийных мобилизаций без замены отзываемых коммунистов; об усилении снабжения Петрограда и Москвы хлебом из Украины…

Правда, далеко не всегда личное присутствие Зиновьева на заседаниях ПБ гарантировало принятие вносимых Зиновьевым решений. Так, было отклонено его предложение о создании областных экономических органов (за что давно ратовал Сталин) с представителями от соответствующих губерний. Вряд ли могло понравиться Григорию Евсеевичу и поручение Радеку, а не Ленину или хотя бы ему сделать доклад о деятельности РКП на Третьем конгрессе Коминтерна. Но коллективное руководство всегда остается коллективным.

Между тем, все эти проблемы постепенно начали отступать на задний план из-за обрушившегося на страну бедствия — засухи, сопровождавшейся голодом.

1.

Зиновьев слишком хорошо знал, что еще в конце 1920 года в сельском хозяйстве обозначился весьма значительный спад производства. Возникший не в одночасье. Начавшийся с осени 1914 года. Тогда, когда в действующую армию стали призывать молодых и здоровых, самых трудоспособных крестьян. И призвали за три года 17 миллионов человек. А вместе с тем, и мобилизовывали на нужды фронта единственную тогда тягловую силу деревни — лошадей. За три года — 2 миллиона голов.

В гораздо большей степени сказалась на спаде производства гражданская война, боевые действия которой разворачивались не где-нибудь, а в хлебопроизводящих регионах — на Украине, Северном Кавказе, в Среднем и Нижнем Поволжье, Сибири. Приведшая к неуклонному сокращению посевных площадей, поголовья скота, исчерпанию зерна для посева.

2 февраля 1921 года «Известия» впервые дали рубрику «Борьба с голодом», материалы которой вскоре утвердились на полосах всех газет страны на долгие тридцать месяцев. Утвердились потому, что к существенному спаду сельскохозяйственного производства добавилось страшное природное бедствие — небывалая засуха. Та, что прежде охватывала только отдельные регионы России примерно раз в три года: в 1891, 1893, 1897, 1901, 1906 годах… Но эта, 1921 года, сначала выжгла и озимые, и яровые посевы сперва в Поволжье, где суховеи давно были обычными. А затем пришла на Украину, в Крым, на Северный Кавказ. Охватила 25 губерний с населением примерно в 40 миллионов человек.

Снятие заградотрядов должно было, по замыслу авторов постановления СНК от 23 марта, немедленно облегчить положение в крупнейших промышленных городах. И действительно, поначалу ситуацию в Москве удалось сразу же значительно улучшить — все же столица! Да и в Петрограде настроение рабочих изменилось к лучшему. Уже с 22 марта забастовки практически прекратились, что позволило председателю губернского совета профсоюзов Н. М. Анцеловичу предложить Бюро губкома партии снова взять на заводы и фабрики тех, кого уволили за участие в стачках.

Воспользовавшись затишьем, Зиновьев поспешил обратиться к тем задачам, решение которых, как тогда он думал, могло облегчить положение жителей Петрограда и губернии. В последних числах марта он направил в ПБ записку, в которой изложил широкий круг задач, решение которых могло многое изменить к лучшему. «Питер мы удержим, — писал Григорий Евсеевич, — и возродим, но для этого надо:

1. Чтобы вы помогли нам систематически хоть небольшими закупками из-за границы.

2. Чтобы вопрос о питерской промышленности стоял перед центром как особая проблема (спецы явно хотят загубить Питер, а Рыков беззаботен и небрежен в этом вопросе), для чего думать об угле, о плане, о всесторонней поддержке (Уткина заводь, Волховстрой, торф и другое местное топливо), о помощи нам, чтобы мы могли упятерить огороды (это мы наблюдаем).

3. Чтобы центр понял, что настолько измученному и изголодавшемуся городу нужно иногда делать и поблажки, а не верить басням о мнимой привилегированности Питера.

4. Скорее провести образование хозяйственного района вокруг Питера (5 губерний). Рыков тянет. Без этого Питер ожить не может. Это мы пытаемся вам доказать в докладе, который пошлем вам в пятницу.

5. Прикрепить к нам в качестве “колонии” Мурман. Ручаюсь, что поднимем его и Питер спасем.

6. Цека должен нам дать десяток-другой работников, а от нас не брать (слишком ободрали город)».

Завершил же Зиновьев послание пунктом чисто личного характера:

«7. Меня месяца 3–4 не посылать никуда. Мои отъезды сильно отразились. В ближайшее время я думаю ездить в Москву только по субботам-воскресеньям раз в 2 недели.

Привет Г. Зиновьев»²⁴⁹.

Так Григорий Евсеевич предельно четко изложил программу действий Центра для подъема Петрограда. Однако утвержденное 6 апреля решение ПБ — оно же ответ Зиновьеву — практически свело все предложения к одному — продовольственной проблеме.

«Ввиду острого недостатка продовольствия в центральных районах РСФСР, — отмечало оно, — и невозможности дальнейшего в них сокращения норм потребления, а также в целях обеспечения продовольствием республики в целом и Москвы, Петрограда, Иваново-Вознесенска и Кронштадта в частности, Центральный комитет постановляет:

1. Обязать Сибпродком, Сибревком и Сиббюро ЦК за их ответственностью ограничить внутрисибирский расход в хлебе, крупе и зернофураже не более как 1 1/2 млн пудов всех означенных продуктов в месяц с тем, чтобы общий расход начиная с 1 марта с. г. до нового урожая, т. е. до 31 августа, не превышал 9 млн пудов.

2. Обязать уполнаркомпрода т. Фрумкина, Кавбюро ЦК и Совтрудармию Юго-Востока ограничить внутрикавказское потребление, т. е. потребление в губерниях и областях, входящих в круг ведения указанных выше органов, в хлебе, крупе, кукурузе и зернофураже не более 2 1/2 млн пудов ежемесячно, а всего не более 12 1/2 млн пудов на время с 1 марта по 31 июля с. г. включительно с тем, однако, чтобы в означенные расходы было включено также и удовлетворение потребности Азербайджана, Дагестана, Грузии и Армении.

3. Обязать Сибпродком в лице тов. Кагановича отгружать и отправлять в центр ежедневно впредь до изменения не менее 150 вагонов хлеба, а уполнаркомпрода т. Фрумкина — отгружать и отправлять в центр не менее 145 вагонов, из коих 70 вагонов с хлебом, 30 вагонов с жмыхом и 45 вагонов с прочим продовольственным грузом, преимущественно ячменем, просом и кукурузой. Впредь до выполнения семенного плана изначальных 45 вагонов загрузить семенным зерном»²⁵⁰.

Так ЦК попытался решить, выделив, главную проблему — с хлебом. Еще не представляя размеров надвигавшейся засухи.

Убежденные — забастовки в Петрограде и Москве не возобновятся, и убежденные Лениным — у крестьян все еще сохраняются значительные запасы зерна, которые после отмены продразверстки они продадут государству, решив, наконец, проблему с хлебом.

Именно поэтому всего две недели спустя, 19 апреля, новое постановление ЦК, опубликованное от имени СНК, определило сокращение обязательных поставок чуть ли не вдвое. Если в 1920 году продразверстка должна была дать 423 млн пудов хлеба, 112 млн пудов картофеля, 24 млн пудов масличных семян (для производства подсолнечного масла), то на 1921 год запланировали 240 млн пудов хлеба, 60 млн пудов картофеля, 18 млн пудов масличных семян²⁵¹.

Однако уже 30 апреля не без воздействия Зиновьева пришлось корректировать снабжение хлебом Петрограда и Москвы. «Поручить, — гласило очередное постановление ЦК, — т. Владимирову (нарком земледелия УССР — Ю. Ж.) и всем продовольственникам Украины в своей продовольственной практике максимальное внимание устремлять на то, чтобы помочь во что бы то ни стало продовольствием Питеру и Москве в размере одного-двух миллионов пудов в месяц»²⁵².

Не очень доверяя обещаниям, в чем он убеждался не раз, 6 мая Зиновьеву пришлось официально уведомить ПБ: «Продовольственное положение Петрограда отчаянное. Свобода торговли Питеру ничего не дала, ибо в округе пусто. Вновь начались брожения на заводах. Нужны какие-то особые меры»²⁵³.

ПБ откликнулось очень скоро. 7 мая приняло очередное постановление «О продовольственном положении в стране». Но как и прежде, объясняло в преамбуле все трудности «исключительно тяжелого положения с продовольствием как результат перерасхода продовольствия на местах, а также большого недогруза Центру вследствие как внутренних осложнений общеполитического характера, так и удовлетворения в первую очередь местных потребностей». А потому потребовало:

«1. Поставить на вид Сиббюро и Сибревкому, с одной стороны, и Кавбюро и Крайэкономсовету с другой, за допущенный ими перерасход хлебофуража для внутренних потребностей против планов, утвержденных Наркомпродом.

2. Обязать указанные выше органы под личную ответственность тт. Смирнова (председатель Сибревкома — Ю. Ж.) и Белобородова (секретарь Юго-Восточного бюро ЦК, зам. председателя РВС Кавказской трудовой армии — Ю. Ж.) довести фактическое потребление хлебофуража в течение мая и последующих месяцев не свыше установленных Наркомпродом норм с общим расходом по всем группам потребления для Севкавказа не свыше 2500 000 пудов и для Сибири — не свыше 1 500 000 пудов…

6. Обязать УкрЦК, УкрСНК и Укрнаркомпрод под персональную ответственность тт. Раковского (председатель СНК УССР — Ю. Ж.) и Владимирова отправить в распоряжение Наркомпрода РСФСР в течение мая с. г. не менее 40 маршрутов преимущественно с хлебом»²⁵⁴.

Вслед за тем, 14 мая, ПБ приняло постановление «О положении в Петрограде», и ставшее настоящим ответом Зиновьеву на его послание полуторамесячной давности. «В продовольственном отношении, — отмечало оно, — необходимо снабжение на 20 % выше против Москвы… Создать преимущество в отношении с топливом, ассигновать дополнительно золотой фонд в 5 миллионов рублей на покупку продовольствия, растянув его на три года»²⁵⁵.

А третья сессия ВЦИК 30 мая, в свою очередь, дополнила партийные постановления собственным. Посвященным вопросам только хозяйственным — «О петроградской промышленности», учитывавшим многие из тех предложений, что сделал Зиновьев. «Закрепить, — указала резолюция сессии, — за Петроградом 18, 4 млн пудов угля, уже закупленного за границей… Поставить Петроград в одинаковые условия с Москвой… Те предприятия, которые признано будет необходимо оставить, должны быть на деле обеспечены всем необходимым, а рабочие поставлены в такое положение, чтобы они не имели импульса уходить с фабрик и заводов… в деревню… Использовать все доступные средства для закупки продовольствия для Петрограда… Прекратить дальнейшую выкачку из Петрограда технического оборудования, находящегося в деле… Усилить работу на Волховстройке… Возвратить Петрограду хотя бы часть тех квалифицированных рабочих, которые в течение трех лет были откомандированы в провинцию на административную работу…

Создать постоянную Комиссию помощи Петрограду при Совете труда и обороны из тт. Ленина, Зиновьева и Смилги (только что утвержденного заместителем председателя ВСНХ и начальником Главного топливного управления — Ю. Ж. )»²⁵⁶.

Зиновьеву следовало торжествовать: он, вроде бы, все же добился своего. Пусть и не сразу, а в два приема — решениями ПБ и резолюцией сессии ВЦИК. Однако никаких улучшений для города на Неве тогда же не последовало. Голод неуклонно наступал, и справиться с ним, а также породившей его страшной засухой власть при всем желании не могла. И петроградцам ничего не оставалось, как уповать на чудо, а Зиновьеву пришлось срочно переключиться на столь же важное для него дело — заняться подготовкой очередного конгресса Коммунистического интернационала.

2.

Третий конгресс Коминтерна открылся в Москве. В Большом театре, в 6 часов вечера 22 июня. Открылся, конечно же, вступительным словом Зиновьева, всеми силами пытавшегося объяснить причину полного провала наступательной тактики, выработанной на Втором конгрессе, за те десять месяцев, что прошли с его окончания. О чем делегаты, в отличие от большинства коммунистов Советской России, знали. Знали очень хорошо.

Следующий день работы конгресса, перенесенного в Андреевский зал Большого кремлевского дворца, принес нечто странное. Непонятное, необъяснимое. На трибуну вместо Зиновьева, которому и следовало в соответствии с объявленным накануне порядком выступить с отчетным докладом о проделанной ИККИ работе, поднялся Троцкий. С большой речью, произнесенной как всегда в театрально-пафосном стиле. Он явно узурпировал права и Зиновьева — открыть работу конгресса, и Радека — ему по решению ПБ предстояло выступить от имени РКП о тактике компартий во время революции. Троцкий не только выступил первым. Первым же заговорил о переходе к НЭПу. Защищая его, давая ему положительную оценку.

В тот же день, 23 июня, на вечернем заседании начались прения по речи Троцкого, занявшие и весь следующий день. Такой поворот событий породил среди делегатов слухи: а не означает ли происходящее скорую смену Зиновьева на посту председателя ИККИ Троцким?

Лишь на четвертый день работы конгресса Зиновьев смог отчитаться о деятельности ИККИ. Начал с рутинного: проведено 31 заседание, на которых обсудили 196 вопросов и среди них больше всего о положении в Германии — 21, в Италии — 12. Потом обобщил: «Мы должны были, с одной стороны, выправлять так называемые левые течения, обнаружившиеся в Германии, Италии, Англии, Америке… Одновременно мы вели… идейную борьбу с теми группами, которые были против использования парламентов». Поэтому, подчеркнул Зиновьев, вторым по важности вопросом стало соблюдение 21 условия, и позволявшее пребывание компартий в Коминтерне. А закончил данный раздел выступления такими словами: «Основная задача момента заключается в установлении еще большей связи с массами»²⁵⁷. То есть тем самым призывом, который несколько дней спустя повторил в докладе Ленин, сделав его главным для всех компартий.

Подкрепил Зиновьев свой лозунг конкретными примерами. Начал с самого сложного и опасного — с положения, сложившегося в компартии Италии, созданной всего лишь в январе 1921 года. Где лидер ее унитаристского крыла Д. Серрати выступил против требования разорвать с Итальянской социалистической партией. Той самой, взгляды которой привели к завершению движения, выразившегося осенью 1920 года в оккупации рабочими крупных предприятий Турина и других городов Севера. Установлении на них своего контроля в лице фабрично-заводских советов. Но ограничившихся чисто экономическими требованиями, так и не переросшими в политические. И вот теперь Серрати в случае неодобрения своей линии — союза с реформистами, всей итальянской делегацией грозит покинуть конгресс.

Вслед за тем Зиновьев остановился на положении в Германии. Вернее, на неудачной попытке начать 18 марта революцию. Немецкие коммунисты вынуждены были пойти на то лишь по настоянию Белы Куна, секретаря ИККИ, для того и присланного из Москвы. Попытке, сразу же провалившейся в Берлине, безрезультатно продолжавшейся несколько дней в маленьких городах Саксонии из-за того, что пролетариат страны не откликнулся на призыв Объединенной коммунистической партии Германии (ОКПГ) начать всеобщую забастовку.

Правда, Зиновьев умолчал о неблаговидной роли Куна, не пожелавшего прислушаться к мнению членов ЦК ОКПГ, созданной в декабре 1920 года. Заявивших и о слабости молодой партии, и о ее неготовности к вооруженной борьбе. Виновным в неудаче Григорий Евсеевич сделал председателя ОКПГ Пауля Леви, открыто высказавшегося против «бланкистской» тактики, навязанной Коминтерном, и потому вышедшего из партии в знак протеста.

Продолжая отчет, Зиновьев перешел к положению в других европейских компартиях. Также молодых, слабых, неопытных. В чехословацкой, не сумевшей направить в нужное русло мощное декабрьское движение пролетариата. Во французской, образованной в декабре 1920 года, но так все еще не сложившейся. Раздираемой собственными радикалами и реформистами.

Зиновьев подытожил: «Нет ни одной страны, где бы процесс раскола, объединения и очищения партий от оппортунистических элементов не имел места»²⁵⁸.

2 июля «ввиду болезни» Зиновьев вместо пространного, учитывавшего бы прения заключительного слова ограничился коротким выступлением. Попытался сосредоточить внимание делегатов на необходимости вести непримиримую борьбу против реформистов и центристов, а также и против левых радикалов, чьи призывы к преждевременным выступлениям представляют чрезвычайную опасность.

На следующий день, видимо, выздоровев, Зиновьев сделал еще один доклад. На этот раз — о профсоюзах, что было ему достаточно хорошо знакомо по прошлогодней дискуссии в РКП. Потребовал установить самые тесные связи с международным советом профессиональных союзов, преобразованным в те самые дни в Профинтерн, в то же время не ослабляя борьбы с оппортунистическим Амстердамом профсоюзов.

А 5 июля Зиновьеву пришлось сделать все возможное, чтобы срочно затушить дискуссию, начавшуюся после доклада Ленина о введении в Советской России благотворного для нее НЭПа. Призванного стать и необходимой передышкой, и послужить укреплению союза рабочих и крестьян.

Объяснения, данные Лениным для не скрываемого отступления, вызвали резкое неприятие тут же выступивших двух членов российской делегации: С. М. Закс-Гладышева, что стало особенно неприятно Зиновьеву — это был муж его сестры, и А. М. Коллонтай, вместе со Шляпниковым возглавлявшей подвергнутую уничижительной критике на 10-м партсъезде Рабочую оппозицию. Особенно въедливой оказалась Коллонтай, ветеран международного рабочего движения, широко известная в Европе.

«Думали ли мы, — вопросила она, — что перемена экономической политики укрепит социалистическую систему производства?.. Не есть ли перемена политики возвратом к старой капиталистической системе?» И продолжила, уже без риторических вопросов: «Выжидать можно лишь в том случае, если эта передышка в связи с новой экономической ориентацией не принесет вреда самому существу советского строя. Ведь крестьянство станет благодаря этой перемене политики экономически и морально сильней. В то же самое время пролетариат потеряет веру в свои собственные силы. Если же мы в этой политике пойдем еще дальше, то путем концессий у нас укрепится иностранный капитал, пролетариат ослабеет, дезорганизуется, и станет неизбежна новая революция, которую пролетариат не в силах уже будет совершить»²⁵⁹.

Ленин не стал вступать в полемику. Видимо, побоялся расширения дискуссии, для которой у него в тот момент не было больше аргументов. Вместо него поспешил выступить Троцкий, а вслед за ним — Бухарин. Своим красноречием, пылкостью речей и пафосом они убедили делегатов, тут же единодушно проголосовавших за резолюцию без возражений, поправок или дополнений, одобрившую политику РКП. Зиновьев же смог вздохнуть спокойно, но поспешил свернуть работу конгресса. На всякий случай.

12 июля Зиновьев выступил с докладом по национально-колониальному вопросу. Говорил легко, вспоминая свои речи на прошлогоднем съезде народов Востока в Баку. Предложил, но чтобы тут же забыть, новый лозунг: «Пролетарии всех стран и угнетенные всех народов, соединяйтесь!». При этом особо оговорил наиважнейшую деталь. «Мы, — заявил он, — точно также должны разоблачать всякий национализм, как бы он ни маскировался, и вести с ним борьбу»²⁶⁰. Напомнил, что в Турции с ее антиимпериалистским кемалистским движением коммунистов убивают точно также, как и в Германии.

Закрывая конгресс, Зиновьев в заключительном слове повторил самое важное, что уже не раз звучало в зале:

«Мы выступаем против теории наступления, но не потому, что мы его не желаем, а для того, чтобы лучше подготовить наступление в будущем.

Между Третьим и Четвертым конгрессами мы будем готовить наступление, быть может, нам кое-где и удастся провести его…

Задача дня — перейти от пропагандистской подготовительной работы к реальному координированию действий различных коммунистических партий. Надо подготовить совместные выступления там, где условия уже достаточно созрели для этого.

Мы находимся, безусловно, в огне революции и, не тратя лишних слов, мы сделаем все подготовительные шаги для грядущей революции в Европе, и мы должны использовать каждый шаг для координированных действий партий отдельных стран»²⁶¹.

В том Григорий Евсеевич Зиновьев был как никогда искренен, поскольку оставался пламенным поборником мировой пролетарской революции. Ее рыцарем без страха и упрека. Готовым сделать все ради ее приближения.

3.

Полтора месяца Зиновьев провел в столице безвыездно, занимаясь подготовкой и проведением конгресса Коминтерна. Правда, в значительной степени решая вопросы не столько сам, сколько исходя из директив ПБ. Так, по основной проблеме — положению в итальянской компартии — 26 июня получил следующее указание:

«Вести политику на съезде (описка, следует читать — конгрессе — Ю. Ж.) таким образом, чтобы итальянская делегация оставалась до конца съезда. Подтвердить политику исполкома Коминтерна в итальянском вопросе. Резолюцию составить таким образом, чтобы группе Серрати противопоставить массу рабочих в его партии. Ультимативно требовать исключения реформистов, бывших на конгрессе в Реджиа Эмилия. Предрешить образование паритетной комиссии без участия реформистов. Резолюцию об этой комиссии отложить до конца съезда»²⁶².

Подобного рода директивы Зиновьев получал не раз и, несмотря на все трудности, добивался их выполнения. Лишь потому, что лично знал многих делегатов не один год, знал и обо всех интригах, борьбе мнений. Скорее всего, именно для постоянного контакта с ПБ он, начиная с 31 мая, постоянно присутствовал на его заседаниях. Участвовал в рассмотрении полутора сотен вопросов, продуманно и обоснованно голосуя за их отклонение или принятие, вопросов, касавшихся не только Петрограда, сколько страны в целом, а среди них и таких:

Кадровых — утверждение Л. М. Хинчука председателем правления Центросоюза, которому передали почти все функции Наркомпрода; состав ЦК профсоюза металлистов; назначение нового начальника Николаевской (ныне Октябрьской) железной дороги…

Внутриполитических — разрешение выезда за рубеж актеру московского художественного театра Н. А. Подгорнову и Первой студии МХТ, поэту Александру Блоку, книгоиздателю З. И. Гржебину, писателю Максиму Горькому… Внешнеполитических — создание республик (просоветских) в автономной китайской провинции Синьцзян: Джунгарской на севере и Кашгарской на юге; проведение Первого международного (прокоммунистического) съезда профсоюзов… Организационных — отношение к членам Еврейской коммунистической партии, действовавшей на территории РСФСР… Экономических — вывоз достаточного количества хлеба с Украины; финансовая помощь рабочим Москвы и Петрограда…

Приходилось Зиновьеву решать вместе с остальными членами ПБ и более общие, более злободневные вопросы. Так, на заседании 25 июня он, как и другие, из доклада И. А. Теодоровича впервые узнал признание о страшном голоде в Среднем и Нижнем Поволжье, который прежде подменялся рассуждениями об ошибках при организации перевозок хлеба. Как и все члены ПБ, Зиновьев поддержал срочную закупку за рубежом 30–35 миллионов пудов продовольствия и ассигнование на то 100 млн рублей золотом, которые Наркомфину следовало срочно изыскать.

Попытался Зиновьев внести в попытки хоть как-то улучшить положение с продовольствием и свою лепту. Конечно же, заботясь прежде всего о петроградцах. 6 июля ПБ рассмотрело два его предложения — «О повышении ставок натурального налога», «О введении принудительного товарообмена», и приняло решение: «Возложить на Московский и Петроградский советы (во втором случае на Зиновьева — Ю. Ж.) и соответствующие губпрофсоветы специальную ответственность по проведению наиболее ускоренным темпом сбора продналога и по применению постановлений губпрофсоветов по проведению правильного товарообмена»²⁶³. Но только дать крестьяне этих двух губерний уже не могли.

Зиновьев, не обладая достаточными знаниями в экономике и, в частности, в вопросах сельского хозяйства, при голосовании на заседаниях ПБ ориентировался на остальных. Решительно поддержал неожиданное для тех дней предложение, позволявшее получать безвозмездную помощь из-за рубежа. Рассмотренную на заседании 29 июня записку М. Горького о создании общественного Всероссийского комитета помощи голодающим (Помгола), призванного заниматься сбором за границей добровольных пожертвований и закупкой на полученные средства продовольствия.

Предложение Горького тут же одобрили и утвердили руководство этой организации: председателем — члена ПБ и председателя исполкома Моссовета Л. Б. Каменева, его заместителем — члена Оргбюро ЦК и заместителя председателя СНК и СТО А. И. Рыкова. Несколько позже, для придания Помголу хотя бы внешне вида общественной организации, в состав президиума включили бывших членов Временного правительства — С. И. Прокоповича, нефракционного социалиста, и кадета Н. М. Кишкина.

Не стал Зиновьев возражать, как то сделал нарком здравоохранения Н. А. Семашко, и позже, 28 августа, когда было образовано Петроградское отделение Помгола. Возглавленного Горьким и включившего видных представителей науки, беспартийных академиков А. П. Карпинского, Н. С. Курнакова, Н. Я. Марра, А. Е. Ферсмана, В. А. Стеклова, С. Ф. Ольденбурга, историка, архивиста и пушкиниста П. С. Щеглова, иных. Дружно посчитавших, что им, как и москвичам, следует немедленно направить за границу собственную делегацию. Использовать при поездке свою научную известность.

Однако очень скоро выяснилось, что в помощи Помгола государство не нуждается. 11 июля ПБ пришлось рассмотреть предложение известнейшего полярного исследователя и после окончания мировой войны — общественного деятеля Фритьофа Нансена. «Насколько мне известно, — телеграфировал он из Христиании (ныне Осло — Ю. Ж.), — в Петрограде недостаточно продовольствия. Позволю себе спросить, не разрешите ли мне послать продовольствие для распределения среди всего населения и направить с ним человека для контроля над распределением в сотрудничестве с вашими властями». Присутствовавшие на заседании Ленин, Зиновьев, Троцкий и Каменев постановили: «Согласиться с предложением Нансена, приняв его условие, что он пришлет для контроля над распределением одного человека»²⁶⁴. (Этим человеком оказался В. Квислинг, в годы Второй мировой войны коллаборационист, возглавивший пронацистское правительство Норвегии).

Неделю спустя, 19 июля, ПБ одобрило еще одно предложение, поступившее от Американской администрации помощи (АРА), возглавлявшейся министром торговли США Г. Гувером. Уже поставлявшей в 1919–1920 годах продовольствие в Германию, Австрию, Чехословакию, Польшу, Югославию. Теперь АРА намеревалась снабдить продовольствием Советскую Россию, чтобы спасти от голодной смерти примерно миллион детей. Но доставлять и распределять помощь должны были американцы, и не одна сотня их.

Несмотря на столь непривычные, жесткие условия, заместителю наркома по иностранным делам М. М. Литвинову, начавшему в Риге переговоры с представителем АРА У. Брауном, ПБ предписало: Следует «во что бы то ни стало добиться осуществления предложенной в телеграммах Гувера продовольственной помощи, идя ради того на всяческие уступки, за исключением только двух случаев.

Во-первых, если будут выставлены какие-либо политические условия и, во-вторых, если в области административной будут предъявлены какие-либо абсолютно неосуществимые условия. В этом, втором случае однако все же предлагается т. Литвинову не рвать переговоры, а оттянуть их и снестись с Политбюро»²⁶⁵.

Переговоры с АРА завершились подписанием 20 августа взаимоприемлемого договора. И все же, опасаясь появления в стране большого числа неподконтрольных властям американцев, еще два года назад считавшихся интервентами, ПБ по предложению Ленина решило подстраховаться. 23 августа, скорее всего, из-за боязни непредсказуемых событий образовало комиссию в составе В. М. Молотова — секретаря ЦК, И. С. Уншлихта — недавно утвержденного первым заместителем председателя ВЧК и Г. В. Чичерина — наркома по иностранным делам. Им предстояло незамедлительно создать организацию для «усиления надзора и осведомления за иностранцами»²⁶⁶.

Итак, только теперь дело помощи голодающим стронулось с места. Больше не нужно было ехать в Европу с протянутой рукой за подаянием. Сам Запад пришел в страну для оказания помощи. А потому какая-либо нужда в поездке за рубеж делегаций Помгола или его Петроградского отделения полностью отпала. Оставалось найти подходящий предлог для отказа в выезде. И такой предлог слишком скоро нашелся. ВЧК «раскрыла» некий заговор, и не где-нибудь, а в Петрограде, что вскоре сыграло роковую роль для имиджа Зиновьева.

Основание в раскрытие «заговора» заложил превентивный арест 27 мая семи профессоров различных петроградских высших учебных заведений. Вернее, задержание на срок от 12 до 36 часов, но сопровождавшееся обыском на квартирах и изъятием всякого рода бумаг. И среди них те, которые можно было толковать как угодно²⁶⁷. Вскоре, 4 июня, председатель ПетроЧК Г. А. Семенов уведомил Уншлихта, что «участие в только что открытом заговоре» принимали «как члены, так и бывшие члены партии КД (конституционных демократов — Ю. Ж.)»²⁶⁸.

На следующий день Ленин полученной от Уншлихта информацией поделился, но не с Зиновьевым, а почему-то с Г. М. Кржижановским. «По секрету» сообщил ему: «В Питере открыт заговор. Участвовала интеллигенция»²⁶⁹. Однако с такой оценкой поспешил. Лишь через три недели, 29 июня, глава ВЧК выступил на заседании ПБ, принявшего предельно лапидарное решение:

«Сообщение т. Дзержинского о заговоре а) Утвердить и поручить тт. Бухарину и Каменеву окончательную редакцию, б) Поручить т. Чичерину послать ноту Польше»²⁷⁰.

Первым выполнил задание нарком по иностранным делам. Уже 4 июля в Варшаву направил ноту, выражавшую официальный протест в связи с пребыванием в Польше вооруженных отрядов Савинкова, Булак-Балаховича, Перемыкина. Постоянно переходивших границу и нападавших на советские города — Минск, Мозырь, Витебск, Псков, Остров… Грабивших, убивавших мирных жителей и сжигавших их дома. Нота подчеркивала, что такое положение нарушает условия Рижского мирного договора, потребовала немедленно разоружить банды и интернировать их.

Опубликованная 6 июля в советской печати, нота «главным инициатором и руководителем грандиозного заговора, имеющего цель государственный переворот в России, раскрытого в настоящее время», назвала Союз защиты родины и свободы, созданный известным еще до революции эсером-террористом Б. В. Савинковым.

Основной же материал о заговоре, над которым как редакторы трудились Бухарин и Каменев, увидел свет в «Правде» почти через месяц, 24 июля. Под пышным и пространным заголовком «Выдержки из доклада Всероссийской чрезвычайной комиссии о раскрытых и ликвидированных на территории РСФСР заговорах против советской власти в период май — июнь 1921 года». Материал огромный, занявший половину первой и почти половину второй полосы. Для удобства читателей разбитый на четыре раздела.

Первый, самый большой раздел был назван «Петроградский заговор». Раскрытый в начале июня, возглавлявшийся процессором географии В. Н. Таганцевым, уже привлекавшимся в 1919 году по делу «Национального центра». Его помощником являлся некий В. И. Орловский — руководитель «террористической секции». Участвовало же в заговоре более 200 человек, в том числе и члены Объединенной организации кронштадтских моряков, связанной с врангелевским «Союзом освобождения России». Правда, «достижения» заговорщиков выглядели более чем скромно по сравнению с савинковцами.

«Выдержки» указали, что, согласно показаниям Таганцева, целью их организации являлась «подготовка людей для переворота, постепенно подготовляя почву для сближения между культурными слоями и массами». Не более того. Зато подчеркивали связи с пребывавшими в эмиграции, в Париже, царским министром финансов В. Н. Коковцевым и одним из лидеров кадетской партии, членом «правительств» Деникина и Врангеля П. Б. Струве.

Вторым разделом стало краткое изложение фактов, уже приведенных в ноте НКИЛ от 4 июля. Третьим, весьма небольшим, как бы продолжением предыдущего — сведения об эсеровских бандах, выступавших под знаменем Союза трудового крестьянства, а четвертым, самым коротким, в несколько абзацев — изложение контрреволюционной деятельности меньшевиков.

Но какими бы в целом пространными не были бы «Выдержки», публикация их затянулась на столь долгий срок отнюдь не по вине Бухарина и Каменева. 4 июля произошло событие, и заставившее начать работу заново. Ленин получил телеграмму от Л. Б. Красина, наркома внешней торговли и по совместительству полпреда в Великобритании. Сообщавшую, не называя источников информации, о якобы состоявшемся в Париже совещании лидеров белоэмиграции — монархистов, кадетов, эсеров. Принявших решение поднять в Советской России восстание в конце июля — начале августа, когда начнется взимание продналога.

В тот же день с телеграммой ознакомились члены ПБ, и принявшие решение, заставившее возобновить вроде бы завершенное расследование. «Направить сообщение т. Красина, — потребовало оно, — о готовящихся новых заговорах т. Уншлихту, поручив ему созвать совещание из представителей Военного ведомства (явно руководство Особого отдела — Ю. Ж. ) и Петроградского комитета (несомненно, председателя ПетроЧК Семенова — Ю. Ж.) для принятия всех необходимых мер»²⁷¹.

Новым руководителем следствия в Петрограде стал срочно присланный из Москвы особоуполномоченный по важнейшим делам при начальнике Секретно-оперативного управления ВЧК (именно так звучала его должность) Я. С. Агранов. Он и провел более многочисленные аресты, составившие обвиняемых по делу Петроградской боевой организации (ПБО).

31 августа «Правда» и «Известия» опубликовали на первых полосах огромный материал — «Контрреволюционный заговор. Сообщение о раскрытии в Петрограде заговора против советской власти». Поданный столь сенсационно, будто и не было точно такого же в центральных газетах от 24 июля. Снова указавший на связь заговора с Парижем и Хельсинки, на решение осенью поднять вооруженное восстание. Только теперь заговорщиков называли «ПБО», хотя, если судить по конкретным фактам, приведенным в «Сообщении», его участники еще ни разу не воспользовались ни оружием, ни динамитом.

А 1 сентября, но уже только «Петроградская правда» опубликовала список 61 члена ее, расстрелянных по приговору ревтрибунала. Список весьма странный. Еще бы, в нем присутствовали пятнадцать женщин-домохозяек, три князя, один полковник, один подполковник, флотские два лейтенанта и три мичмана, шесть матросов, даже бывший прапорщик гусарского полка — известный поэт Николай Гумилев.

Для большей части жителей старой столицы дело «ПБО», раскрытое, согласно «Сообщению», петроградской ПК и Особым отделом Петроградского военного округа на огромной территории Северо-Запада и Севера РСФСР, выглядело вполне правдоподобно. Ведь и монархисты, и кадеты, и эсеры воспринимались ею как давние, со времен революции и гражданской войны, враги.

Иное дело — интеллигенция Петрограда. Вряд ли она могла поверить происходящему, так как среди заговорщиков оказались хорошо знакомые лично члены «профессорской группы», включавшей проректора университета Н. И. Лазаревского. Но все же по-настоящему взволновало ее иное — ликвидация петроградского отделения Помгола. То, что стало известно от ее председателя М. Горького из полученной 23 августа телефонограммы:

«Президиум Петроградского губернского совета ставит Вас в известность, что ввиду неутверждения петроградского отделения Всероссийского комитета (Помгола — Ю. Ж.) Вам надлежит немедленно прекратить деятельность петроградского отделения впредь до согласования вопроса о составе петроградского Комитета президиумом Петроградского губисполкома»²⁷².

И хотя телефонограмму подписал секретарь губисполкома С. Митрофанов, и Горький, и другие члены Помгола — академики А. П. Карпинский, Н. С. Курнаков, Н. Я. Марр, А. Е. Ферсман, С. Ф. Ольденбург, В. А. Стеклов, историк-архивист П. Е. Щеголев, словом, все члены Комитета, жившие и работавшие в Петрограде, сочли свершившееся происками Зиновьева. Ну как же без него могло произойти такое событие в старой столице?

Особенно должно было возмутить всех то, что газеты сообщили всего месяц назад, 23 июля — о декрете ВЦИК, подписанном М. И. Калининым 21 июля, о создании Помгола с перечислением его членов, в том числе и петроградцев. Кто мог противопоставить себя ВЦИКу? Разумеется, только глава Коминтерна, член ПБ и глава города с весны 1918 года Г. Е. Зиновьев. Ведь тогда никто не знал, да и не мог знать о решении, принятом 25 августа: «Оставить в силе постановление Политбюро об отклонении просьбы Всероссийского комитета помощи голодающим о посылке делегации за границу»²⁷³. Действительно, зачем такая поездка, когда о предоставлении продовольственной помощи уже практически договорились с Нансеном и Гувером?