Глава 3

Реми

К концу первой ночи у нас была проточная вода, хоть и потребовалось двадцать минут, чтобы она стала прозрачной, а не темной от ржавчины. Джуд подметает свою комнату и устанавливает раскладушку, пока я забиваю досками самые вопиющие дыры в стенах, окнах и потолке.

Я думала, что жить в главной комнате будет круто, но быстро пожалела о своем выборе. Пространство напоминало пещеру, мой фонарь еле освещал кровать, не говоря уже об остальной части комнаты. Деревянные панели были черными, как сердце шахты, а большая кровать с балдахином стояла в окружении заплесневелых портьер, которые я мгновенно сняла. На матрасе какое-то неприятное пятно прямо по центру, поэтому я снимаю его и меняю на свой надувной.

Ветер стонал над трубой и шептал в камине. Пепел шевелился, словно его трогали невидимые пальцы.

Мысль о преследовании казалась смешной при дневном свете, но совсем не смешной в полночь. Мне было трудно заснуть, когда в голове крутились тысячи проектов и навязчивые мысли о моем новом соседе.

Почему сексуальность и придурковатость идут рука об руку?

Наверное, потому, что никто не осмелился бы ударить по этому аристократическому носу.

Дейн пугает меня, как, должно быть, многих людей. Он чертовски пугающий. Держу пари, никто не говорит ему ни хрена.

Хотела бы я сказать то же самое.

Он был таким спокойным и сдержанным на протяжении всей нашей встречи, в то время как я с трудом удерживалась от взрыва. Конечно, это именно то, чего он хотел — он подстроил все это, чтобы запутать и расстроить меня.

И чего он хочет завтра?

Вероятно, использовать свое влияние на меня и ткнуть мне в лицо.

Я знаю таких парней, как он. Я сталкивалась со многими, работая на стройке — мужчинами, которые хотят чувствовать себя большими, заставляя меня чувствовать себя маленькой. Что ж, я маленькая. Но я никому не позволю заставлять меня чувствовать себя такой.

Я починю, уберу или перевезу все, что нужно. Затем я покажу ему два средних пальца, поднятых вверх, пока буду обналичивать чек за этот дом.

Мне любопытно посмотреть на его квартиру. Я смогла разглядеть только фронтоны сквозь верхушки деревьев, но он выглядел темным, воздушным и элегантным по сравнению с неуклюжим, облупившимся месивом, в которое превратился Блэклиф.

Интересно, действительно ли он был врачом моего дяди. Эрни никогда о нем не упоминал. Но не то, чтобы мы были близки — мы обменивались письмами всего пару раз в год. Эрни был более — чем эксцентричен. Этот дом рушился вокруг него задолго до того, как он заболел.

Мой дядя воображал себя изобретателем, и за эти годы он действительно изобрел пару вещей: садовый инструмент со сменной головкой и конфеты, меняющие цвет — среди сотен заброшенных проектов и откровенных неудач.

Его сарай до сих пор забит старым оборудованием и мензурками, а также записными книжками, полными его безумных каракулей.

Я любила Эрни, потому что он был первым, кто научил меня обращаться с токарным станком и циркулярной пилой. Когда мы были детьми и приходили к нему в гости, он показывал нам все, что было в доме, и позволял мне возиться со всеми оставшимися кусками труб и досок, которые он не использовал.

Мои родители совершенно точно не умели делать ничего практичного. Мой отец был ребенком из трастового фонда, а моя мать была южной красавицей — она танцевала котильон5, но никогда в жизни не работала по-настоящему.

Тем не менее, они любили нас. Боже, как они нас любили. Это было лучшее в моих родителях — жизнь была игрой, это было просто для развлечения. Они возили нас в Африку на сафари, в Таиланд мыть слонят, в Бразилию на карнавал, в Париж на Рождество…

Каждый день с ними был наполнен игрой и смехом, остротами моей матери, отцовскими руками, обнимающими меня за плечи.

Вот откуда я знаю, что никаких призраков нет. Мои родители послали бы нам сообщение, если бы могли — мой папа наверняка.

Я наблюдала годами. В самые трудные, самые хреновые времена я никогда не слышала даже шепота. Никогда не чувствовала ничего, кроме прохладной руки на затылке. Куда бы они ни ушли, возврата нет.

Тем не менее, скрипы и стоны оседающего дома кажутся тревожно живыми. Это могли быть летучие мыши, белки, еноты… мы не единственные жители этого места. Но некоторые движения кажутся тяжелыми.

Я сажусь на надувном матрасе, снова зажигая электрическую лампу.

Главная комната находится на третьем этаже. Двойные двери были заперты, когда мы приехали, так что они были избавлены от посягательств подростков. Я взломала замок отверткой, войдя в помещение, которое, казалось, было запечатано десятилетиями.

Все окна здесь целы, но на шторах столько пыли, что я оставила их открытыми. Деревья стоят близко к дому, их ветви колышутся прямо за стеклом. Движение заставляет меня резко повернуть голову, думая, что кто-то подглядывает в окна.

Внизу доски сдвигаются, как будто кто-то пересекает главный этаж. Ветер шумит в трубе.

Я говорю себе, что это ерунда — старые дома шумные, особенно те, которые едва держатся на ногах, и откидываюсь на спинку надувного матраса. Пока резкий скрип снова не заставляет меня резко выпрямиться.

Я жду, прислушиваясь.

Два долгих скрипа и стон доносятся из коридора внизу — как будто кто-то остановился и обошел мягкое место в полу.

Тишина, которая следует за этим, хуже шума. Мой разум заполняет пробелы всевозможными ужасами.

— Я просто... взгляну мельком, — шепчу я вслух.

Разговаривать сама с собой — плохая привычка, которой я обзавелась, когда у меня не было никого старше и мудрее, к кому можно было бы обратиться за советом.

Я высовываю босые ноги из-под одеяла и нахожу на полу свои кроссовки. Все лучше, чем лежать здесь и сводить себя с ума. Я обойду дом, чтобы доказать, что это ерунда, и тогда смогу заснуть.

У меня не хватает смелости обыскивать чердак ночью, и, в любом случае, шум доносился снизу.

Я спускаюсь по первым ступенькам в спальню Джуда на втором этаже. Я прислушиваюсь, затем тихонько поворачиваю ручку и заглядываю внутрь, чтобы убедиться в форме его спины под одеялом. Затем я закрываю дверь и медленно отодвигаю задвижку, издавая меньше шума, чем мыши, снующие по стенам.

Я рада, что у Джуда не было проблем с засыпанием — я просто удивлена, что он не храпит.

В соседней комнате на библиотечных полках полно пустот, недостающие книги разбросаны по полу, как упавшие птицы. Мое собственное отражение пугает меня в серебристом зеркале. Я пересекаю комнату, чтобы посмотреть на себя, босоногая, в рубашке DMX6 большого размера. Футболка принадлежала Гидеону. Я украла ее без угрызений совести — это меньшее, что он мне должен.

Еще один скрип заставляет меня крутануться на каблуках, тени кружатся, когда фонарь поворачивается. Снизу, из столовой, доносится отчетливый звук клавиш пианино…

Мой скальп стягивается, а кожа холодеет.

Звучит одна нота, потом другая, потом еще: бинг, бинг, бинг…

Я застываю на месте, сердце превращается в кусок льда в моей груди. Затем внезапно я несусь вниз по лестнице, бешено размахивая фонарем. Я перепрыгиваю через сломанные ступеньки внизу, только чтобы поскользнуться на мокром пятне на плитке и растянуться. Мой фонарь разбивается о стену.

Я поднимаюсь и прихрамываю в столовую.

Там пусто. Клавиши открытого пианино блестят в лунном свете, как кость. Комната наглухо закрыта, все разбитые окна забиты досками.

Я все равно осматриваю пространство, сердце уже проснулось и колотится. Я услышала, как кто-то движется здесь внизу. И я знаю, что слышала игру на пианино.

Я ощупью пробираюсь на кухню, нахожу спички и свечи, которые оставила на столешнице. Свет от свечи менее мощный, чем от фонаря, и освещает всего пару футов перед моим лицом. Я проверяю заднюю дверь, затем переднюю и даже дверь в застекленный зимний сад. Все три заперты на засовы.

Сейчас дом кажется пустым, темным и тихим. Окна заколочены, все двери надежно заперты.

Повинуясь интуиции, я хватаю ключи от машины и забираюсь в Бронко, возвращаясь по единственной дороге прочь от этого дома. Когда я подъезжаю к точке с железными столбами забора, я выключаю фары и подкрадываюсь немного ближе. Затем я паркуюсь и выхожу.

Я иду в лес в направлении темно-синих фронтонов, пустот на фоне звездного неба.

Я должна быть напугана больше, чем когда-либо, одна здесь, в темноте, но мной движет странная уверенность. Под моими ногами хрустят ветки и опавшие листья.

Уже больше двух часов ночи.

И все же, как я и подозревала, в доме Дейна горит единственный свет.

* * *

Мне бы хотелось встретиться с ним лицом к лицу прямо здесь и сейчас, но я чувствовала себя немного уязвимой без штанов.

Вместо этого я поехала домой, поспала несколько беспокойных часов, натянула джинсы и чистую рубашку, затем помчалась обратно, чтобы постучать в его дверь.

Отвечает Дейн, выглядя помятым и крайне раздраженным.

— Ты пришла на двенадцать часов раньше, — он проводит рукой по своим густым, растрепанным волосам, от чего они только еще больше встают дыбом. На нем тот же халат, без рубашки, свободные брюки, босые ноги. Я вдыхаю теплый, пряный аромат его сна и не могу не представить, каково было бы забраться к нему под простыни.

Каким-то образом, только что встав с постели, он выглядит еще лучше. Возможно, это потому, что он выглядит немного более человечным с растрепанными волосами и слегка раскрасневшимся лицом. Его кожа выглядит мягче, но его желудок тяжелеет еще до того, как он что-нибудь съест.

Он прекрасен пугающим образом, как ледник или меч, эти золотистые глаза жестоки, как у хищной птицы. Все это чрезвычайно отвлекает, и если это делает меня поверхностной, то да, должно быть, так оно и есть. Потому что трудно составить предложение, и не только из-за трехчасового сна…

Я выпаливаю:

— Ты был в моем доме прошлой ночью?

Дейн бросает на меня долгий взгляд, который я не могу прочесть.

— Ты видела меня в своем доме?

— Странный способ ответить на этот вопрос...

— Не такой странный, как то, что ты стучишь в мою дверь в семь часов утра. Что является ужасным способом расположить меня к себе на случай, если тебе интересно.

— Я не уверена, что пытаюсь расположить к себе, — я искоса смотрю на него. — Отчасти зависит от того, вломился ли ты.

— Зачем мне это делать? У меня есть свой собственный дом прямо здесь.

Он не улыбается, но что-то в его тоне заставляет меня думать, что это была его версия шутки. Это, безусловно, напоминание о том, что дом за его спиной массивный, красивый и в отличном состоянии, в то время как мой — груда хлама. Даже у призрака был бы лучший вкус, чем преследовать меня, пока есть такая возможность.

— Я услышала, как кто-то внизу, — говорю я довольно неуверенно. — Играет на пианино.

— Какую песню?

Это снова сбивает меня с толку. Он так... бесит.

— Они не играли My Heart Will Go On, — огрызаюсь я. — Это была пара нот.

— Может быть, мышь пробежала по клавишам, — Дейн выглядит скучающим, и кажется, что он предпочел бы вернуться в дом выпить кофе или еще поспать. Судя по теням у него под глазами, я бы предположила последнее.

— Это была не мышь, — говорю я, хотя уже не так уверена. В ярком утреннем свете мысль о том, что кто-то вломился в мой дом, чтобы поиграть на пианино, звучит примерно так же глупо, как привидения.

— Это тоже был не я, — Дейн зевает и не утруждает себя тем, чтобы скрыть это.

— Почему же ты тогда не спал?

Его взгляд заостряется, и зевота исчезает.

— Откуда ты знаешь, что я не спал?

— Я приехала сюда. Я видела у тебя свет.

Его рот слегка изгибается.

— Ну и кто теперь кого преследует?

Он прислоняется к дверному косяку, и халат, будто не желая больше сдерживать его, распахивается, обнажая больше его длинного, худощавого тела. Мышцы его, такие рельефные, что я видела подобные только на страницах журналов, а не у реального человека, стоящего всего в двух футах от меня. В 3D это выглядит еще ярче, даже в 4D — каждый раз, когда он двигается, я ощущаю его теплый постельный аромат, и моё лицо вспыхивает ещё сильнее.

— Я не преследовала, — я смотрю на его босые ноги, которые на самом деле очень хороши для мужских ног — чистые и гладкие, как и все остальное в нем. Вместо этого я заставляю себя посмотреть ему в лицо, которое особенно пугает, когда он наклоняется так близко. — Я подумала, может, Эрни дал тебе ключ.

— Ты даешь своему врачу ключ от своего дома?

Его спокойствие заставляет меня чувствовать себя идиоткой.. Как этому парню удается сохранять превосходство, если я никогда не видела его без пижамы?

— Я думала, вы могли бы быть друзьями.

— Мы были друзьями, — говорит он, удивляя меня. — Видит бог, ему это было нужно, — выражение его лица снова стало жестким и презрительным.

С меня хватит.

— Да, я бы тоже хотела навестить его, — я заставляю свой голос оставаться тихим и ровным, хотя мне хочется кричать. — К сожалению, я жила за две тысячи миль отсюда, работала на трех работах, пытаясь уберечь своего брата от отчисления.

— Ты его сестра или мать?

— Оба! Мне пришлось заботиться о нем уже через неделю после того, как мне исполнилось восемнадцать, и это было чертовски тяжело. Так что, если бы ты мог перестать быть таким самоуверенным, я и так чувствую себя достаточно дерьмово из-за того, что мой дядя умер в одиночестве!

Я унижена, осознавая, что в моих глазах стоят слезы, а лицо, вероятно, приобрело цвет раздавленного помидора. К черту этого парня и его гребаные суждения.

Я уже отворачиваюсь, когда голос Дейна окликает меня.

— Семь часов вечера. И не нужно стучать в дверь, я буду ждать.

* * *

Когда я возвращаюсь, Джуд на кухне поглощает лучший завтрак, который он мог приготовить без работающей плиты, холодильника или тостера. Он нарезал банан одинаковыми ломтиками и намазал каждый ложкой арахисового масла. Он накалывает ломтики вилкой, аккуратно отправляя их в рот. С детства Джуд терпеть не мог, когда у него липли руки. Он даже пиццу ест ножом и вилкой.

— Куда ты так рано ушла? — бормочет он с набитым ртом.

Я вкратце рассказываю ему о своей встрече с нашим соседом. Джуд смеется мне в лицо, что не улучшает моего настроения.

— Ты обвинила его в том, что он вломился в наш дом? Господи, Реми, вот почему у тебя нет друзей.

— У меня есть друзья!

— Да, но я твой лучший друг, — он ухмыляется. — Что немного жалко.

— Почему это так трогательно? — я ерошу его волосы. — Ты мой любимый человек.

Он приглаживает волосы назад, хмурясь.

— Лучше стань любимым человеком Дейна, или нам крышка.

— Держу пари, его любимый человек — Тед Банди7.

— Тогда начинай убивать, потому что нам нужно сохранить его расположение.

— Это не смешно.

— Чего бы это ни стоило — разве это не твой девиз, сестренка?

— Возможно.

Я беру банан и не прожаренный кусок хлеба, желая, чтобы Джуд не использовал мои мантры против меня.

Я съедаю свою еду по дороге обратно в город, чтобы купить нашу первую партию строительных материалов.

— Уже вернулись? — спрашивает дама за прилавком. Ей за шестьдесят, на ней зеленый фартук с табличкой с именем — Ронда — и очки в форме кошачьих глаз с драгоценными камнями по углам оправы.

— Вы, вероятно, будете часто меня видеть. Я ремонтирую дом в Блэклифе.

— О, правда? — Ронда делает паузу в просмотре моих вещей, осматривая меня гораздо более внимательно. — Где ты остановилась?

— В Блэклифе.

— Внутри? — она вздрагивает. — Вы бы не поймали меня в радиусе пятидесяти миль от этого места.

— Почему?

— Это жуткое место! От одного вида этого у меня мурашки по коже.

— Там не так уж плохо.

Я надеюсь, что потенциальные покупатели не почувствуют того же, что Ронда, когда я закончу с этим.

— И мужчина, который жил там раньше… — она корчит гримасу. — Он был безумен, как бутерброд с супом.

— Эрни был моим дядей, — я стараюсь, чтобы это не прозвучало как упрек, но меня все равно немного раздражает эта леди.

Эрни был сумасшедшим, но он также был теплым, забавным и щедрым. Я сомневаюсь, что Ронда вообще его знала.

— О, мне очень жаль, — говорит она сладким, высоким голосом, который совсем не похож на «прости». — Так все его здесь называли — сумасшедшей Эрни.

Я разрываюсь между желанием защитить своего дядю и желанием убраться отсюда как можно быстрее. Я бы хотела отчитать эту даму, но Эрни здесь нет, и ему все равно, и мне, вероятно, придется видеться с Рондой три раза в неделю, пока не закончится ремонт. Это единственный хозяйственный магазин в городе.

Я удовлетворяю себя, говоря:

— Он был невероятным дядей. И он оставил мне свой дом.

Ронда фыркает.

— Не знаю, было ли это одолжением — жить в лесу рядом с Доктором Смертью.

Она старая язвительная сплетница, но меня все равно пробирает озноб.

— Почему ты его так называешь?

— Ну... — Ронда оглядывает магазин, чтобы убедиться, что мы единственные в нем люди.

Старик возится с рыболовными принадлежностями, а муж Ронды пополняет запасы гвоздей, но ни тот, ни другой не обращают на нас никакого внимания. По крайней мере, я предполагаю, что это ее муж, судя по ногтям — они выглядят совершенно одинаково, мистер и миссис Картофельная голова в одинаковых зеленых фартуках, за исключением того, что у него квадратные очки.

Ронда оставила товары ждать на конвейерной ленте. Она смотрит на меня поверх очков и поджимает губы, как будто решая, как много мне рассказать.

— Все остальные называют его Ночным доктором из-за того, как он ведет дела, которые происходят ночью. Клиника на Элм закрывается в шесть, а до больницы больше часа езды для любого, кто живет за пределами Гримстоуна. Но я бы не пустила его в свой дом, даже если бы он был последним человеком на земле со стетоскопом.

Она ждет, что я спрошу:

— Почему бы и нет?

Затем радостно шепчет:

— Потому что он убил свою жену! И своего маленького сына тоже.

Мой желудок сжимается. Это не то, чего я ожидала.

— Ронда... — ее муж выпрямляется, прижимая руки к пояснице, как будто ждал этого. — Ты не можешь говорить такое людям.

Ронда поднимает брови и поджимает губы.

— Ну... он это сделал.

— Ты этого не знаешь.

— Я действительно это знаю! Моя двоюродная сестра Энни работает в морге, и она мне рассказала.

— Она не говорила тебе, что он убил свою жену, — терпеливо повторяет муж Ронды. Очевидно, что этот разговор они вели много раз.

— Ну, она сказала мне, что отчет коронера8 был изменен, и как вы думаете, почему Билли изменил его? Если он не сделал этого для Дейна Коветта, тогда он позволил ему сделать это самому, потому что кто еще, кроме врача, мог знать, как это исправить?

— Ты не видела никакого отчета, — ее муж качает головой, хватая еще одно ведро с гвоздями. Он бросает на меня извиняющийся взгляд. Ронда замечает этот взгляд и надувается, как курица.

— Энни увидела это и рассказала мне! Этот ребенок умирает, а через месяц умирает и жена? Он убил ребенка, и она знала об этом, поэтому он убил и ее тоже!

— Ты не можешь так говорить, — ее муж так сильно качает головой, что выглядит как качающаяся голова, повернутая не в ту сторону.

Он засовывает обе руки в гвозди и занимается пополнением запасов, как будто на этом все и закончилось.

Для Ронды это еще не конец. Она раскраснелась, глаза у нее блестят, она полна решимости сказать свое слово.

— Я говорю вам, он никогда не хотел этого ребенка! — она указывает пальцем на спину своего мужа, затем поворачивается ко мне. — Все знают, что он сделал. И именно поэтому он живет там, наверху, совсем один, выходит только по ночам. Ему стыдно, как и должно быть.

У меня скручивает желудок. Мне ни капельки не нравится Ронда, но она кажется чрезвычайно уверенной.

Но, с другой стороны, она тоже была уверена в Эрни, и она ни черта о нем не знает.

Вот только... Эрни был немного не в себе.

Меня тошнит, руки липкие, и я просто хочу убраться отсюда.

— Ты принимаешь картой? — спрашиваю я, чтобы напомнить Ронде, что я хочу оплатить.

— Конечно, — она возобновляет сканирование. — Все, кроме American Express. Кем они себя возомнили, требуя три процента?

Она просматривает мои вещи с особой тщательностью, запихивая их в сумку, как будто вырывает прямо из рук жадных корпоративных руководителей Amex.

Дейн, кажется, ничего не стыдится.

Но он немного похож на человека, который мог бы убить свою жену.

И он пригласил меня прийти к нему домой. Один. Сегодня вечером.

Загрузка...