Во сне я вновь парила над землей. А проснувшись, долго лежала и думала: да было ли это на самом деле? А потом как-то сразу поняла — было. Я боялась открыть глаза и встретить взгляд Пола, от которого мне и скрывать-то было нечего, а вот поди ж ты — веки мои не желали подниматься.
Было похоже, что он еще спит: наверное, опять полночи что-то писал. Один раз я сунула нос в его тетрадь, попыталась перевести хоть какую-нибудь фразу, но дальше слова "я" не продвинулась. Во сне Пол становился мягким, как любимая игрушка, и мне нестерпимо хотелось прижать его, но я боялась разбудить.
Режиссер сказал вчера, что надо просто взглянуть в глаза самым страшным вещам. Я не могла себя заставить взглянуть в глаза Полу. Неужели он стал вызывать у меня страх? Он, изгонявший все мои страхи?
"Это не страх, это стыд," — вдруг осенило меня. Но я тут же запротестовала: "Стыд за что?!" Нечего мне стыдиться. Ничего предосудительного не было между мной и Режиссером. Ничего?
…Он отступал, перешагивая с зубца на зубец, высокий и стройный, и даже не глядел под ноги. Он манил меня за собой своей странной улыбкой, от которой мороз пробирал по коже и которую снова хотелось увидеть. "Я поведу тебя на самую высоту!" — вдруг закричал он, запрокинув голову. Его густые волосы распушились и стали похожи на нимб. Только на темный нимб.
"Куда уж выше?" — попыталась отшутиться я, и в самом деле испугавшись, что он потащит меня куда-нибудь еще.
Но Режиссер спрыгнул на крышу и потянул меня за руку:
"Все, хватит! Посмотри мне в глаза".
Я притворилась: "На тебе же темные очки!"
Его лицо быстро передернулось: "Это ничего. Никто не видит меня настоящего. Смотри же! Отныне высота не будет тебя пугать. Ты мне веришь?" Я честно ответила, что не знаю. Зато знала, что если б он сейчас предложил мне еще раз пройти по самому краю, я сделала бы это. Особенно, если б Режиссер опять пошел впереди. Какая-то сила исходила от него, одновременно пугающая и влекущая за собой. Видит Бог, я ни секунды не думала о нем как о мужчине, поэтому мне нечего было стыдиться Пола. Режиссер казался мне чем-то иным. То ли большим, то ли просто состоящим из другой плоти и крови.
На прощание он вдруг предложил: "Хочешь, я сделаю тебя "звездой" кино?"
Я вспомнила слова Пола и ответила: "Для моего друга я и так звезда".
Режиссер внезапно вышел из себя: "Да отвлекись ты от своего друга! Я предлагаю тебе карьеру артистки. Мне нужна девушка с таким лицом, как у тебя. Ты, конечно, не особенно красива, но в тебе есть нечто…"
Задетая его словами, я ответила довольно резко: "Я не люблю кино. И мне никогда не хотелось быть актрисой".
Он выжидающе склонил голову и едва слышно спросил: "А кем?"
— Пол, как ты думаешь, кем бы мне стать?
— Что? — он, как младенец тер заспанные глаза тыльной стороной ладони и, похоже, еще не понимал меня.
— Ну, кем-то же мне надо быть! Художницы из меня не вышло. В институте я не доучилась… Но я ведь не могу до старости выгуливать чужих собак!
Он опять откинулся на подушку и сонно промычал что-то вопросительное. Я осторожно потрясла Пола за плечо, и его рука тотчас заползла мне под спину и перекатила меня на него.
— О, — застонал Пол, прижавшись щекой к моим волосам. — Как хорошо.
— Пол, давай поговорим! — я сползла на свое место и настойчивее потеребила его серебристую щеку. — Ты должен мне что-то посоветовать.
От слова "должен" он сразу проснулся и, проморгавшись, удивленно переспросил:
— Я должен — что?
— Посоветовать мне, какую выбрать специальность.
— Зачем? Я говорил… У меня есть деньги.
"Так сделай же мне предложение!" — в отчаянии подумала я, а ему ответила:
— Да не в деньгах дело! Я ведь должна чем-то заниматься в жизни. Чувствовать, что и от меня есть какая-то польза.
— О, от тебя есть польза, — нахально отозвался он и опять попытался сцапать меня.
Я вырвалась и села ему на ноги.
— О! — Пол оживился и ухватил меня за согнутые колени. — Выше. Пожалуйста.
— Нет уж, теперь ты не проймешь меня этим своим жалостливым "пожалуйста"! Знаешь, что тебе помогает? Что с твоим акцентом все слова звучат удивительно трогательно. Но я-то уже успела к нему привыкнуть, так что этот номер не пройдет.
— Ты не любишь меня?
— Пол! Если я в кои века хочу просто поговорить, это вовсе не значит, что я тебя не люблю. Да я смотреть на тебя спокойно не могу, во мне все так и сжимается! А ты говоришь — не люблю…
Он рывком сел и судорожно стиснул меня. Иногда, забывшись, он делал мне больно, потому что физически был сильным человеком. Но в этой боли я находила наслаждение, ведь еще никто не выплескивал на меня столько страсти.
Нам удалось поговорить только после душа, когда я отправилась готовить завтрак, а Пол сразу уселся за стол и виновато спросил:
— Что ты хотела сказать?
— Вспомнил! Я уже и сама забыла.
— Работа, — подсказал он.
— Ах да. Нет, правда, Пол, мне же надо как-то определиться… Какая-то польза от меня должна быть. Для чего-то же твой Бог меня создал!
Не моргнув глазом, Пол ответил:
— Для меня.
Я замерла, ожидая, что он заговорит о браке и о нашем будущем, но Пол то ли не понимал, к чему я клоню, то ли сознательно избегал этого разговора. "Ты же не думаешь, что он женится на тебе", — прозвучал в памяти Юрин голос. Оттолкнув его, я обернулась к Полу, ища поддержки, но он заговорил совсем о другом:
— Ты можешь учить в Англии русскому языку.
Я едва не выронила нож:
— В Англии?!
— Ты едешь со мной?
"В качестве кого, черт бы тебя побрал?!"
— Да.
— Да?
— Да. Хоть на край света. Знаешь такое выражение?
Пол задумчиво поморгал:
— Край света… Это… конец земли?
— Именно.
— О…
— Конечно — "О"!
Он удивился:
— Ты дразнишь?
И вдруг, изловчившись, хлопнул меня сзади. Я так и подпрыгнула:
— Что это значит?! Ты меня ударил?
— Нет! Нет! — испугался он. — Не ударил. Нет. Я…
Когда ему не хватало слов, а волнуясь, Пол забывал последние, его лицо принимало такое страдальческое выражение, что я немедленно бросалась на выручку.
— Я пошутила, Пол! Я знаю, что ты меня не ударишь.
— Никогда!
— Все-все… Да что ты так расстроился?
— Я вспомнил. Какой я был молодой…
— Ужасный, я знаю. Ты мог ударить женщину?
— Мог, — удрученно признался Пол.
Я присела перед ним и заглянула в глаза. В ясных озерах отразилось пасмурное небо.
— Но сейчас-то ты не такой!
Пол промолчал, но в этом молчании мне почудилось что-то недоброе. Я подняла его все еще небритое большое лицо и спросила как можно ласковее:
— Что, милый? Ты так часто погружаешься в меланхолию… Совсем, как я в детстве.
Он с подозрением нахмурился:
— Ты называешь меня стариком? Я знаю, старики бывают дети.
— Впадают в детство? Нет, это другое. То радостное помешательство, а то тебя что-то тяготит.
— Ты лучше всех! — неожиданно произнес он с чувством.
— Так тебя это давит?
— Нет. Я сам… давлю.
— Зачем? Ты не можешь без этого?
— Это любовь, — ответил Пол.
Меня словно окатили холодной водой. Я и не подозревала, что наша любовь столь мучительна для него. Чтобы скрыть растерянность, я отошла к плите и зачем-то перемешала яичницу. Пол проследил за моими безотчетными действиями и вдруг радостно сказал:
— Я придумал! Мы будем делать пикник. Я пойду в школу, а ты будешь готовить, да? А потом мы уйдем в лес. Или на остров. Куда?
— На остров! — загорелась я. — Хочется посидеть у воды. Да и лес наш уже, наверное, наполовину вырубили…
Он согласился:
— На остров.
Мы наспех позавтракали, и Пол, наконец побрившись, отправился в лицей. Как ученица я больше не представляла для него интереса. Почему-то он даже не пытался учить меня каким-нибудь выражениям, хотя, по его словам, жить нам предстояло в Англии.
У меня уже все было готово для пикника, когда Пол вернулся. Но выглядел он таким измученным, словно участвовал в сражении. Я настояла, чтобы он ненадолго прилег, решив, что "очень циничный" ученик опять приставал к нему с вопросами. Пол согласился лечь, но попросил сесть с ним рядом и положил голову мне на колени. Волосы у него не торчали "ежиком", а прилегали к голове. Я погладила их, потом помассировала виски и лоб. Он только блаженно постанывал и слегка поворачивал голову.
— У тебя совсем мало морщин, — сказала я, надеясь, что ему будет приятно. — Если б ты не поседел так рано, то вполне сошел бы за…
— Двадцать лет, — вставил Пол и залился смехом.
Я щелкнула по загорелому носу:
— Ну, это уж слишком! Хочешь быть моложе меня?
— Я хочу быть совсем маленьким. Чтобы ты дала мне грудь.
— Пол, у тебя одно на уме! — возмутилась я. — Ты можешь думать о чем-нибудь, кроме секса?
Он серьезно возразил:
— Это не секс.
— А что же это?!
— Любовь. Секс — это… с чужой женщиной.
Я не сдержала смеха:
— Интересно! Значит, в детстве я неправильно уяснила эти понятия. И полтора года в медицинском — коту под хвост.
— Куда? — Пол опять затрясся от смеха.
— Именно туда.
— О! Леди так не говорят, — он с притворной укоризной зацокал языком.
Я с гордостью напомнила:
— Ты сам говорил… Я не леди. Я — звезда.
И тут же вспомнила Режиссера.
— Пол, как ты думаешь, из меня вышла бы артистка?
— Нет, — не колеблясь, ответил он.
Я обескураженно переспросила:
— Нет? Почему ты так уверен?
— Ты… как это? Открытая. Ты не умеешь лгать. Играть. Артистка должна уметь.
— Разве этому нельзя научиться?
— Зачем? Ты будешь хуже.
Я забросила еще один пробный камень:
— Зато я стану знаменитой. Разве ты не хочешь иметь знаменитую жену?
Меня саму обожгло последнее слово. Я почему-то все время забывала, что Пол так и не сделал мне предложение. И, вместе с тем, все время думала об этом.
— Не знаю, — безразлично ответил Пол, не заметив моей оплошности. — Я хочу тебя. Без денег и призов…
Он сел и сам растер себе виски, недовольно выпятив губы. У него была такая привычка — выпячивать губы, одновременно ухитряясь их растягивать, отчего рот сразу становился на поллица.
— Голова такая… — пожаловался он.
— Тяжелая?
— Да. Тяжелая.
— Ничего, на воздухе все пройдет. Ты, наверное, понервничал?
Он посмотрел на меня со странной тревогой и ничего не ответил. Я встала и протянула ему руки:
— Пойдем, Пол. Ты сядешь на берегу и будешь смотреть на воду. Знаешь, как это успокаивает!
— А ты?
— Я буду хранительницей очага. Хотя нет, очаг — это в доме.
— У тебя будет очаг, — как бы между прочим пообещал Пол.
Может, он ждал, что я сама заговорю о свадьбе? Но разве я могла диктовать условия человеку, который был вдвое старше меня? Хотя когда он переоделся в джинсы, белую майку и надел бейсболку, то стал совсем молодым.
Мы добрались до Каменного сердца, как прозвали в народе этот остров, когда день уже оседал на воду едва заметной дымкой. Пока мы переходили по понтонному мосту, Пол держал меня за руку, словно опасался, что я проскользну между едва скрепленными перекладинами.
"Он все время страхует меня, — думала я, сжимая его теплую ладонь. — А Режиссер заставил бы пробежать бегом или пропрыгать на одной ножке, чтобы я перестала бояться…"
Ни на берегу, ни на острове не было ни души, но в тишине камни так громко захрустели под нашими ногами, что я невольно огляделась — нас было слышно за тридевять земель. Мы перешли заросшую ивами тенистую середину острова, где даже в самый солнцепек было прохладно. На узких листьях зависли тягучие пенистые выделения, похожие на слюну. Капля упала на руку Пола, и он весь передернулся от брезгливости.
— Отвратительно, — с трудом выговорил он, вытираясь платком.
— Это природа, Пол. Она не может быть отвратительной.
Он задумчиво посмотрел на меня и возразил:
— Может. Человек может быть… таким.
Мы вышли к острому мысу. Пол сразу положил пакет с провизией и, не говоря ни слова, пошел к воде. По привычке приподняв лицо, он стоял и смотрел на незаметно опускавшееся солнце, и я вспомнила, что как раз в той стороне находится его милая Англия.
— Ты скучаешь по дому? — спросила я, прижавшись к его плечу.
— Я не могу говорить… здесь. Я как немой. Я ничего не могу тебе сказать.
— Пол, ты все говоришь руками.
Он скосил на меня серый глаз и горделиво усмехнулся:
— Это я умею, да?
— Лучше всех.
— О нет! Я не лучше всех. Я… не очень хороший.
— Теперь у тебя приступ самобичевания? Ты — неврастеник, Пол, как и я.
— Ты? — удивился он. — А… Но это было давно.
— Ты же знаешь, ничто не проходит бесследно. Рецидив всегда возможен… Но ты ведь убережешь меня от сильных потрясений?
Пол вдруг отшатнулся и посмотрел на меня с ужасом:
— Я… я.
Договорить он не успел, потому что в отдалении послышался разнобой шагов. Пол рванулся ко мне, обнял и простонал:
— О нет! Я не подумал.
— Что, Пол? Что?
Он отстранил меня и закрыл собой. Мне даже не удалось как следует разглядеть тех троих, что уже подошли к нам вплотную. Стоило мне чуть высунуться из-за плеча Пола, как он тотчас задвигал меня назад.
— Загораете? — раздался сиплый голос, и я, вытянув шею, увидела крупную бритую макушку.
— Отдыхаем, — невозмутимо ответил Пол, но майка на его спине прилипла от пота.
— А мы тоже хотим, — сказал другой. — Подвинешься?
У Пола дернулось плечо:
— Остров большой.
— Ты — американец? — сиплый явно заинтересовался, но это еще ни о чем не говорило. У нас принято бить даже тех, кого любишь.
— Англичанин.
— Ух ты! Фунты есть?
— Я не взял бумажник.
— Зря. Зато девочку взял. Сколько ей платишь?
Пол высокомерно ответил:
— Это моя жена.
— Ну ясное дело! А вчера чьей была?
Я успела схватить его сзади за локти, потому что он весь так и рванулся вперед.
— Что вы хотите? — Пол все еще владел голосом, но я-то слышала, что он — на пределе.
— Да так, — неопределенно отозвался бритый.
Другой уточнил:
— Скучно. Поразвлечься б малость…
— Как? — спросил Пол.
— А ты как предлагаешь?
Повернув голову, Пол спокойно сказал:
— Иди домой.
— Пол! Я никуда не уйду! Даже не думай.
— Иди, пожалуйста. И не надо… Стресса не надо. Все хорошо.
Бритый подхватил:
— It's all right, baby!
— О! — непроизвольно вырвалось у Пола.
В тот же миг сиплый ударил его так, что Пол от неожиданности упал. Сухая галька так хрустнула, будто у него надломились все кости.
— Пол! — взвизгнула я и бросилась к нему, но меня отшвырнули.
— Бумажник не взял, говоришь? — заорал третий, самый худосочный из них. — Будешь брать!
Пол попробовал встать, но его пнули в живот, и он опять повалился. Меня все время отбрасывали то один, то другой, как я не пыталась прорваться. Солнце металось перед глазами ослепляя, а мне хотелось, чтобы ослепли эти трое и потеряли Пола. Они пинали его и орали что-то, но слов я не разбирала, только видела оскаленный от боли любимый рот, зажмуренные глаза… Пол закрывал руками голову, но даже не пытался увернуться от ударов. И ни разу не закричал.
И вдруг они оставили его в покое. Так же, как напали без малейшей на то причины. Как будто им просто наскучило очередное развлечение, и они продолжили поиски. Все это продолжалось не более двух минут.
Я упала на колени рядом с Полом и приподняла его голову. Лицо почти не пострадало, только из носа шла кровь. Я так и взвыла от жалости.
— Бедный мой, любимый, — бормотала я, промакивая кровь краем своей рубашки. — Сейчас все пройдет, сейчас… Как же это?.. Лежи, лежи! Приди в себя.
Он с трудом выговорил:
— Тебе стыдно?
— Ды что ты?! — поразилась я. — О, мой милый… Нет, нет, нет! Ты мне веришь?
— Да, — выдохнул Пол.
— Мне за свою страну стыдно, — с отчаянием призналась я. — Ты ее так любил…
— Эти… не Россия.
— А кто же? И они, и я, и мои родители, и твои ученики — все это Россия. Просто она разной бывает… Как и человек.
— Да, — повторил он и громко сглотнул кровь. — Как человек.
Пол часто задышал, наверное, что-то заболело у него внутри, потом шепнул:
— Я хочу домой.
— Сейчас мы пойдем! Ты полежи чуть-чуть. Они уже ушли, не бойся.
— Я не боюсь.
— Нет, конечно. Я имела в виду — не волнуйся. Я ведь знаю, что ты больше за меня волновался. А я почему-то даже не испугалась.
— Нет? — Пол недоверчиво приподнял брови. Одна из них была испачкана кровью, но не разбита. Послюнив палец, я отерла ее.
— Нет, только разозлилась… Вот странно! Я ведь такая трусиха.
— Ты храбрая, — сказал он, как в тот, первый, день, когда я бросилась ему на помощь. — Очень храбрая.
Пол начал подниматься, хватаясь за меня, и все пытался продохнуть, а у него никак не получалось. Я встревожилась, что Полу могли сломать ребро, и тогда ему еще долго будет больно. А ведь у него до сих пор ныла нога. Сколько я его знала, он все время жил в состоянии боли и относился к этому так стоически, словно к другому и не привык.
Распрямившись, Пол с каким-то изумлением огляделся, будто опять попал в другой мир, и мне показалось, что он думает: "Каким ветром занесло меня сюда? И как же теперь выбраться?"
— Жаль, что ты не умеешь летать, как ваша Мэри Поппинс, — сказала я. — Ты мог умчаться от них вместе с ветром и уже был бы в Англии. Он дует с востока.
Пол удивленно посмотрел на меня и оскорбленным тоном ответил:
— Ты думаешь, я могу улететь один? Нет.
— Нет?
— Нет.
Я не спросила: почему. Но Пол ответил:
— Потому что я не хочу жить, если тебя не будет.