Утреннее июньское небо еще не набрало интенсивности синего цвета. Оно было почти бирюзовым, а бледные пятнышки облаков выглядели размытыми, как "яблоки" на лошадиной шкуре. Подумав об этом, я поймала себя на том, что это — первый образ, пришедший мне в голову за долгие-долгие месяцы. Я с благодарностью погладила свой огромный живот: еще нерожденный ребенок упорно заставлял меня жить. А когда я норовила ускользнуть в отчаяние, задиристо пинал меня изнутри. Похоже, он был таким же крепким и длинноногим, как Пол…
Ланя ревновала меня и давно уже не показывалась. Теперь целые дни напролет я разговаривала с моими мужчинами. Больше я не испытывала никаких трудностей в общении, потому что Пол воображаемый понимал меня без труда. Вот только ничего не отвечал. Улыбался и слушал…
Каждый раз, возвращаясь домой, я кричала во все горло: "Пол! Я пришла!" Благо квартира была большой, а стены толстыми, и можно было не опасаться, что соседи вызовут "Скорую", приняв меня за сумасшедшую. От улыбки Пола в комнате сразу светлело. Я улыбалась в ответ и рассказывала ему обо всем, что видела на улице. Я описывала ему сибирский мороз, которого он так и не дождался. Пыталась объяснить, что чувствуешь, когда отморозишь щеку. Или, вернее, что ничего не чувствуешь. Скатывая плед, я показывала, как лепят снежную бабу, вот только морковка в ткань не втыкалась. А под новогоднюю елку, которую Пол назвал бы рождественской, я положила для него подарок — деревянного круглобокого мальчишку, сделанного по типу матрешки. Я садилась рядом с елкой и доверительно шептала Полу: "Сколько ты хочешь сыновей? Можно одного. А можно… Смотри! Уже два. А вот и третий…" Семеро мальчишек, мал мала меньше, выстраивались шеренгой, и мне казалось, что все они чем-то похожи на Пола.
Когда наш ребенок впервые пошевелился, это было похоже всего лишь на крошечный пузырек воздуха, пробежавший по стенке живота. Но я сразу поняла — что это. В тот момент я ехала к родителям и едва не завопила на весь трамвай: "Он шевельнулся!"
Мама, конечно же, разрыдалась, когда я ворвалась к ним и с порога сообщила эту новость. Но к тому времени я успела привыкнуть, что сам вид моего набухающего, как весенняя почка, живота вызывает у нее слезы. Они меня уже ничуть не расстраивали.
Заходя к родителям, я каждый раз опасалась другого — встретить Риту. Если Андрей рассказал, как я ворвалась к ним среди ночи со скальпелем, то она, без сомнения, все поняла. Как не был мне симпатичен ее муж, я отдавала себе отчет, что Рита намного умнее его. Даже странно, что она сразу не догадалась: Пол ей не по зубам.
Иногда страх начинал душить меня: "А с чего я взяла, что он ей не по зубам? Для него она молода и красива, к тому же, они могут свободно поговорить. А он ведь так мучился, что ничего не может сказать…" Эти мысли заставляли хвататься за самоучитель английского, но даже четверть часа занятий усыпляли меня, и за несколько месяцев я так и не осилила таблицу с временами глаголов. Словно издеваясь надо мной, автор самоучителя выбрал выражение "он идет", и я была вынуждена повторять на языке Пола: "Он уходит (ежедневно). Он ушел (вчера). Он уйдет (завтра)".
Но закрыв книгу, я могла сказать только одно и по-русски:
— Он ушел.
Ребенок тут же недовольно толкал меня ножкой. Я торопливо расстегивала халат и с восторгом наблюдала, как острая пятка, выпирая, движется по моему животу. Иногда я щекотала ее, и ножка отдергивалась.
— Жаль, что ты не видишь этого, Пол, — бормотала я, гладя растянувшуюся кожу и выпяченный пупок. — Я обещала, что ты сможешь все увидеть… Что ты будешь прижимать руки к моему животу… Ох, Пол… Что же я наделала…
Родители опекали меня, как в детстве, носили фрукты целыми пакетами, а мама пичкала деревенским творогом. С Ритой мы так ни разу больше и не виделись, и даже в день моего рождения она передала поздравления через отца.
— Угораздило же тебя родиться в День защиты детей, — усмехался он, целуя в обе щеки. Потом без стеснения погладил мой живот. — Так что давай, защищай!
— Пап… Спасибо тебе… Вам с мамой… Я бы без вас…
Отец строго оборвал меня:
— А-ну, прекрати! Ты чего тут сопли развела? Тебе на занятиях не говорили, что нельзя плакать? Ты на занятия-то ходишь?
— Хожу. Пап, я сижу у вас на шее…
Он зашел сбоку и приобнял меня.
— Ну и пузо у тебя! Если б сам не видел УЗИ, решил бы, там двойня. Еще бы, есть в кого… Твой Пол — здоровый бычара!
Меня коробило, когда он так говорил, но по-другому отец не умел. Пол ему нравился, даже несмотря на то, что произошло. Впрочем, никто не знал того, что произошло…
Я взяла отцовскую крепкую руку хирурга и повела его в свою комнату.
— Куда ты меня тащишь?
— Сейчас я тебе кое-что покажу.
Отпустив его, я взяла со стола перевернутый лист и, держа двумя пальцами, обернулась к отцу:
— Смотри!
Возникшая за его плечом мама вскрикнула:
— Ох ты! Как живой!
Отец скептически покосился на нее и спросил:
— А почему он с тростью? Ни разу не видел его с тростью.
— Это я придумала.
— Ой, Томка, — тем же тоном произнесла мама, — как здорово!
— Хорошо получилось, — наконец одобрил отец. — Я не знал, что ты снова рисуешь.
— Я и сама не знала. У меня долго не получалось.
Мама убежденно заявила:
— Это хорошо, что ты начала рисовать. Раньше я почему-то боялась этого.
Отец хмыкнул:
— Так боялась, что всю спальню твоими работами облепила. Эту ты, конечно, у себя повесишь? — и как бы между прочим спросил: — Когда ему сообщишь?
Мы выясняли это уже раз сто, но отец то и дело возобновлял разговор. Наверное, надеялся, что я передумаю.
— После родов. Пап, да уже неделя осталась, не больше!
— Да знаю я, — махнул он рукой. — Не хуже твоего считать умею. Да и живот у тебя совсем опустился… Давайте садиться! Кого ждем? Водочки хочется, я сегодня не за рулем. Твой англичанин глоточками пьет…
— У них так принято.
— Просто они пить не умеют! Так мы кого-то ждем?
— Юра обещал прийти. Он мне так помогает! Вчера картошки опять притащил… Да не смотри ты так! Вы его знаете. Бояринов.
Мама сразу оживилась:
— А, тот артист? Гамлет? Ты у него еще собаку выгуливала?
— Дурью маялась! — хмыкнул отец. — Нашла работу… Скажи спасибо, что я твою трудовую пристроил, а то без декретных осталась бы…
— Спасибо.
Он даже смутился:
— Да ты что?! Я же просто так сказал… Что там в Англии пьют перед едой?
— Херес. У меня нет.
— Ничего, твой человек-пол привезет целый ящик, когда узнает…
Мама умоляюще спросила, подергиваниями поправляя скатерть:
— Ты нам когда-нибудь расскажешь, что у вас произошло? Ну не могу я поверить, что он просто бросил тебя и все! Я в жизни не видела, чтобы из кого-нибудь так любовь сочилась, как из твоего Пола!
Отец заметил в пространство:
— А уж ты повидала…
— Попридержи язык, — посоветовала мама. — Я с дочерью разговариваю.
— Дочь, отвечай матери, — потребовал он. — Мне тоже интересно.
— Я… Я…
Короткий звонок освободил меня от ответа. Вскрикнув: "Это Юра!", я бросилась к двери, но, открыв ее, чуть не убежала назад. Не переступая порога, Рита протянула букет роз.
— Можно?
— Конечно.
Мой голос прозвучал так незнакомо, будто мы обе погружались в бездну океана, то ли пытаясь утопить друг друга, то ли спасая. Темные пятна волновались перед глазами, выдавливая их. Сняв плащ, Рита расправила перед зеркалом плечи, провела пальцем по подбородку. Я настороженно вбирала каждый ее жест, хотя она вела себя точно так же, как всегда.
— Что ты так смотришь? Боишься? — ее голос легко прорезал водную преграду.
Рита была сильной женщиной. По-настоящему сильной, ведь она смогла пережить отсутствие и любви, и таланта. Желая уберечь себя от грядущих ударов судьбы, она так прочно заковалась в стальные доспехи, что просто не успела их снять, пока Пол находился здесь. Ей впервые захотелось этого, а времени не хватило…
— Чего мне бояться? — я удивилась тому, как ослабел шум в голове.
— Ну! — она вскинула подбородок. — Ты же всегда чего-то боялась!
— С Полом мне нечего бояться.
У нее страшно передернулось лицо, а глаза стали огромными и будто слепыми — она смотрела сквозь меня.
— Пол здесь? Он приехал? — отрывисто спросила она.
Я положила руку на живот:
— Он во мне.
Еще несколько мгновений Рита глядела так же слепо, затем прищурилась, сведя густые ресницы черными острыми стрелами.
— Ах, в тебе! Решила, что заполучила его, да?
Она шагнула ко мне, и я непроизвольно выставила вперед ее букет. Рита перевела взгляд на цветы и сказала:
— В английской литературе розой называли мужчину. В их языке она — среднего рода. Офелия сравнивала с розой Гамлета. Ты это знала?
Не позволив мне ответить, она продолжила:
— А ведь он ничем не походил на розу. Не слишком красивый и толстоватый… Все женщины глупеют от любви. Да и мужчины тоже, иначе Пол не влюбился бы в тебя…
Все еще держа перед собой букет, я другой рукой нащупала чугунную подкову на массивной подставке, что стояла на столике у зеркала. Когда-то моя сентиментальная мама подарила ее нам со Славой — "на счастье!" Тогда подкова не особенно мне помогла, но сейчас… Если сжать ее покрепче, размахнуться как следует и припечатать Рите в висок…
Голос Пола шепнул из далекого дня: "Вся голова… понимаешь?"
Я разжала руку. Мое счастье не стоило той самой слезинки ребенка, о которой Пол вслух читал из Достоевского. Ведь Рита стала Алениной матерью…
— Да кто там? — крикнула из комнаты моя мама. Чувствуя, что разговор не окончен, я громко ответила:
— Мы сейчас!
Рита поглядела на меня как-то особенно пристально и вдруг спросила:
— Помнишь сказку про спящую царевну? В день рождения одна доведенная до отчаяния колдунья сделала ей страшный подарок…
— Это была злая колдунья, — защищаясь, вставила я.
— Любой разозлится, если его лишают праздника жизни! Так что, маленькая, капризная царевна, хочешь получить от меня подарок?
— Какой? — у меня вновь пропал голос, а шепот прозвучал так жалко, что самой стало стыдно.
— Прозрение, — произнесла Рита голосом гонца, зачитывающего приговор.
— Прозрение?
Что-то лопнуло у меня в животе и по ногам потекло. Я так заорала, что мои родители столкнулись, выскочив из комнаты.
— Воды отошли! — закричала мама ничуть не тише моего. — Еще же рано!
И набросилась на Риту:
— Что ты ей наговорила?!
Отец вопил, пытаясь перекрыть ее голос:
— Нормально, нормально! Неделей раньше, неделей позже — это ничего. Сейчас-сейчас, Томка, ты только не паникуй!
Я первой пришла в себя:
— Надо вызвать "Скорую", да?
— Я своим позвоню, — отец бросился к телефону, но звонок в дверь остановил его. — Кого там еще черт принес?!
— Это Юра. Пап, у него машина.
Оттолкнув сестру, он бросился открывать, а мама повела меня в душ, без конца поглаживая и приговаривая:
— Сейчас мы помоемся, вещички соберем… Папа все проконтролирует, ты не бойся. Чего ты трясешься? Не надо так! Все хорошо будет.
— Мам, — простонала я, вжимаясь в ее плечо, — почему я ему не написала? Если б он был здесь, я ничего не боялась бы. Он… знаешь, мам, он только прикасался ко мне, и я сразу успокаивалась. Рита что-то хотела сказать… Ой, мам, а вдруг я умру без него?
Она грубо прикрикнула:
— Дура! Что еще выдумала? В твои годы пачками рожать можно!
Подсадив в ванну, она сама помыла меня и промокнула полотенцем.
— Накинь пока халат, в комнате оденешься, тут тесно. Да не трясись ты! Я же тебя родила, даже разрывов не было. У тебя, конечно, пацан покрупнее…
Она вдруг захихикала, и лицо ее ожило:
— А как у него отчество будет? Полович, что ли? Ой, цирк! Нашла ты себе… Да ладно, ладно. Хороший, хороший. Лучше всех!
Проходя в свою комнату, я заметила в передней Юру. Он махнул рукой и нарочито весело крикнул:
— Привет, подруга! Я жду!
Видимо, он здорово струхнул, что я рожу прямо у него в машине. Риты нигде не было видно.
— Мам, вы не ездите со мной, ладно? — попросила я. — А то все потом смеяться будут: мама с папой рожать привезли.
— Ты раньше думала бы, кто тебя рожать повезет. Одна, что ли?
— Юра проводит. Сойдет за мужа.
— Конечно, сойдет! — она заметно воспряла духом. — Такой лапочка… Вы с ним как?
— Никак! Мам, я иногда думаю, что папа неспроста на тебя орет.
Она загадочно усмехнулась и не стала возражать.
Помогая одеваться, мама все пичкала меня советами, будто произвела на свет по меньшей мере десяток детей. Я кивала, молчала и думала о своем. Я пыталась подсчитать, утро сейчас в Лондоне или вечер. А может быть, ночь, и Пол спит крепким сном, не подозревая о том, что сегодня он — раз! и станет папой.
"Твой Бартон ведь мог и жениться за это время, — как-то невзначай обронил отец. — Если уж он вообще решился на этот шаг…"
"Нет, — ответила я тогда. — Я точно знаю, что он не женился. С запада плывут воздушные корабли".
"Что плывет?" — не понял он.
"Облака. Они совсем светлые и похожи на корабли с парусами. А если б случилась беда, то ползли бы серые раки…"
Отец притянул меня и поцеловал в лоб:
"Дурочка ты моя… Какие еще раки?"
"А Пол их видел…"
И отец поверил.
"Наверное, видел, — серьезно сказал он. — Наверное, вы на все смотрели одними глазами".
— Пол! — всхлипнула я, прижав к груди пакет с вещами. — Мам, позвони ему, а?
— Куда? — всполошилась она. — Ты хоть номер его знаешь?
— Рита знает.
Почему-то я была в этом уверена.
Сжав мою голову, мама размеренно произнесла:
— Ты поезжай с Юрой. Я дозвонюсь твоему Полу. Он будет здесь завтра же, вот увидишь. Думай о ребенке, и все будет хорошо.
— Что Рита хотела мне сказать? Какой-то страшный подарок. Может, он разлюбил меня?
— Глупости! — рассердилась мама. — Нашла о чем сейчас думать.
"А о чем же еще?" — удивилась я про себя.
Уговаривать отца не ехать со мной не пришлось, он все понял с полуслова. Отдав Юре распоряжения, куда меня везти, он схватился за телефон прежде, чем мы вышли.
— Позвони Полу! — молила я, отталкивая Юру, который пытался вытащить меня в подъезд. — Потом в больницу. Сначала Полу!
— Да иди ты уже! — вспылил отец, оторвавшись от трубки. — Спохватилась! Он на метле летает, что ли? Все равно к родам уже не успеет. Иди рожай!
И я пошла рожать. Юра все норовил подхватить меня под мышки, хотя идти мне было ничуть не труднее, чем обычно. Никаких схваток не было, только тягучая боль внизу живота.
— Юра, ты помнишь Пола? — спросила я, не в состоянии говорить ни о чем другом.
Он хмыкнул:
— Его забудешь! У меня мороз по коже бежал от его взгляда…
— Пола?! Ты что-то путаешь…
— Да ничего я не путаю! На тебя-то он, наверное, так и не смотрел. Но он может, может! От ревности бесился, я понимаю.
— К тебе? — это прозвучало не слишком вежливо, но я уж очень удивилась.
Однако, Юра не обиделся. Ничто не могло повлиять на его мнение о себе.
— Я ведь моложе лет на двадцать, — простодушно улыбаясь, пояснил он.
Возле машины Юра оставил меня в покое и перебежал на другую сторону. Я смотрела на застывший живой стеной бор и думала, что у меня, наверное, уже начинается родовая горячка — мне везде мерещилось лицо Пола. Стоявший под аркой человек в светлом костюме отступил в тень, и я шагнула за ним:
— Пол!
— Садись, — крикнул Юра. — Я открыл.
— Подожди… Там Пол…
— Да какой там Пол! Что ты в самом деле? Садись, я не умею принимать роды.
Последнее слово заставило меня очнуться. Продолжая вглядываться в затененное пространство под аркой, я села на переднее сиденье и попросила:
— Поедем вон там… Пожалуйста!
Но Юра заупрямился:
— Роддом в другой стороне. Зачем нам терять время? У меня спектакль скоро.
— Но это же пять минут!
— Тома, я все понимаю, — терпеливо вздохнул он и повернул в другую сторону. — Беременные все капризничают. Но тебе осталось быть беременной считанные часы, так что отвыкай.
Я с надеждой переспросила:
— Часы? Так может, он еще успеет прилететь?
Юра пробурчал:
— Я бы на это особенно не рассчитывал.
— Почему?
— Ну что ты, как маленькая, честное слово! Нельзя же быть такой доверчивой… Ты впервые слышишь, как ведут себя мужики в командировках? А тем более — за границей… Попробуй, достань его теперь. Ты даже алименты с него не стрясешь. Он же не бедный, правда? Судя по костюмчикам… Вот именно. Таких адвокатов наймет, что еще ты ему должна останешься. Мой тебе совет: лучше и не связывайся.
— Как же ты его плохо знаешь, — с сожалением заметила я.
Юра отрезал:
— Я его вообще не знаю и знать не хочу! Но в целом мужиков-то я знаю. Этого достаточно… Уж поверь мне: в этих делах мы все одинаковы.
— Раки…
— Что?
Я указала пальцем в лобовое стекло:
— Раки ползут…
— Эй, ты чего? — испугался он. — Какие еще раки? Тома, Тома, я пошутил! Вернется твой Пол, как пить дать!
— Он и сам не верит в это, — донесся сзади насмешливый голос Режиссера.
Разрывая паутину страха, что в мгновение ока спеленала мое тело, я обернулась и увидела рядом с ним Ланю.
— Вы оба тут?!
— Видишь, какие у тебя друзья, — Ланя с упреком подняла темные глаза. — А ты хотела променять нас на того — единственного.
Режиссер издал едкий смешок:
— Единственный! Да таких, как Пол Бартон, миллионы! Заурядный легионер из несметной армии обывателей.
— Вы тоже его не знаете, — возразила я. — Никто его не знает.
— Великолепно! Я его не знаю! Да я провел с ним рядом всю жизнь.
— Почему же теперь ты здесь?
Чей-то далекий голос, который я никак не могла узнать, пытался докричаться:
— Тома, ты с кем разговариваешь? Успокойся, успокойся, уже почти приехали!
— Вот почему я здесь, — пояснил Режиссер. — Чтобы скрасить твое одиночество. Никто ведь не слышит тебя, и ты никого не слышишь. А Ланя слишком хрупкая соломинка, чтоб удержаться за нее.
— Зато я всегда рядом, — обиженно возразила она.
Я смотрела на них и понимала, что надо смириться, что никуда не денешься от этих двоих, и мне предстоит жить с ними. От их взглядов мое тело дрожало, как в лихорадке, и не было ни малейшей возможности ее унять. Я никогда не умела самостоятельно погружаться в состояние покоя. А Полу стоило всего лишь положить руку мне на затылок…
— Да перестань ты думать о нем! — одернул Режиссер. — Немного он заботился о твоем покое, когда привел в Красный замок.
— Красного замка больше не существует.
— О нет! Это лишь видимость… Мы вернемся туда, не волнуйся. И будет весело, как никогда, и все заботы уйдут, и никаких больше мужей и детей… Ведь ты же не примитивная самка, созданная для размножения. Ты — актриса и художница…
Он заворожил меня своими словами, опутал их легковесной пеленой. Я не верила им, но я их слушала, даже не очень вдумываясь в смысл. И только одно слово внезапно выбилось из общей цепочки, уже обвившей меня, и я машинально уцепилась за него:
— Никаких детей? Что это значит? Как это — никаких детей?
Режиссер неприятно ухмыльнулся. Мне было неудобно все время сидеть вполоборота к нему и не хватало дыханья, но я должна была видеть его лицо, которое по-прежнему было до конца неразличимо.
— А ты хочешь стать толстой, безобразной кормилицей?
— Ланя! Что он говорит, Ланя?
Она опять посмотрела на меня с укором:
— Нам было так хорошо вместе, а ты все испортила…
— Я ничего не испортила!
Маленькая пяточка толкнула меня в ребро, потом сползла вниз, и я поймала ее рукой. Новая жизнь копошилась в моей ладони, подталкивая к действию, и мне стало страшно от того, что я опять поставлена перед выбором и должна принять решение. Ох, как я этого не любила!
Ножка отдернулась, и я почувствовала себя пустой, словно ребенок уже ушел из меня по доброй воле. Ушел, чтобы даровать мне свободу…
— Никогда, — громко сказала я, глядя в темные линзы, скрывающие глаза Режиссера. — Я никогда не отдам тебе нашего сына.