Я проходила над пропастью по тонкой упругой нити, напоминающей вытянутую жилу. Она соединяла каменистые края и внизу тоже были камни, с высоты похожие на разбитые сердца. Я думала о тех людях, что угодили в пропасть до меня, и чьи трупы бесследно исчезли, а вот сердца, поди ж ты, сохранились. Мне было ничуть не жаль этих людей, ведь они пустились в свой последний путь добровольно, как и я сама. Вот только Пола было жаль… Избитого судьбой Пола, оставшегося на той стороне, от которой я удалялась. Он лежал на боку, оперевшись на локоть, а другую руку тянул ко мне: "Пожалуйста!" И я бы вернулась… Но ждавший на том берегу Режиссер притягивал. Охваченный ветром, что обходил меня, он казался величественным и прекрасным, хотя я по-прежнему не видела его лица.
"Кто ты?" — хотелось спросить мне, но что-то подсказывало: если я произнесу хоть слово, то сейчас же сорвусь. Небо было совсем близко, я чувствовала макушкой его касание. И чудилось, что когда я доберусь до Режиссера, оно осядет на мои волосы, как голубой газовый шарф. Оба берега были на одном уровне, и все же меня не оставляло ощущение, что я поднимаюсь от земли к небу. Пол был моей землей, моей твердью, а я уходила от него…
Проснулась я от того, что он пальцем вытирал мне слезы.
— Опять, — произнес он с горечью. — Страшный сон?
— Самый страшный, — я прижалась к нему всем телом и постепенно успокоилась.
Пол бесстрастно спросил:
— Я умер?
— Нет, нет! Такое мне еще не снилось. Просто я… уходила от тебя.
— Это страшнее, — с него разом слетела невозмутимость. И как эхо его слов над нашими головами вдруг раздался выстрел.
Не знаю, почему я сразу поняла, что это именно выстрел, ведь до сих пор их вживую не слышала. Пол подскочил так, будто стреляли в нас, и одновременно прижал меня к постели. На какое-то мгновение взгляд его стал безумным — он не понимал, что происходит.
— Это у Аленки! — вскрикнула я и попыталась выбраться из-под его руки, но Пол впервые прикрикнул:
— Лежать!
Именно в такой форме, как собаке. Видимо, все русские спряжения и наклонения перепутались в его голове. Чуть понизив голос, он добавил:
— Я должен посмотреть.
— Да ты сам чуть живой!
Пол только презрительно приподнял брови и начал одеваться. Его волнение проявилось лишь в том, что он надел пуловер задом наперед и, чертыхаясь, переоделся, опять обнажив кровоподтеки.
— Можно я с тобой? — умоляюще проговорила я, хотя уже знала, что Пол не позволит.
Он категорично мотнул головой и вышел, стараясь не суетиться. Даже руки в карманы сунул, чего никогда не делал. Очевидно, чтобы они не задрожали у меня на глазах. Дверь он оставил незапертой, и я порадовалась, что инстинкт самосохранения не покинул его.
Наспех одевшись, я на цыпочках приблизилась к двери и осторожно выглянула в подъезд. Там стояла такая тишина, что становилось жутко. Словно никого уже и в живых не осталось. Я знала, что если поднимусь наверх, Пол убьет меня собственными руками за непослушание. И я осталась томиться на пороге.
Вдруг подъезд наполнился шагами. Это Пол спускался, как русский солдат-победитель, с девочкой на руках. Губы его что-то нашептывали, наверное, на английском — слишком уж быстро он говорил. Алена крепко держалась за его шею, и мне подумалось, что ее нелегко будет отцепить. Пол посмотрел мне прямо в глаза, и я поняла, что ничего не надо спрашивать при девочке. Я протянула к ней руки, она перебралась ко мне, но не охотно, а с каким-то безразличием.
— Пойдем, поставим чайник, — весело сказала я ей. — У нас есть вкусные пряники. Такие большие, как шоколадки, а внутри — повидло. Ты ручки мыла?
Алена покачала головой. Я включила ей воду и выскочила к Полу.
— Что там?
— Он убил ее мать.
— Кто?
— Отец.
— Пол…
— Я не знаю, — он оглянулся на ванную.
— Она видела?
— Не знаю. Я взял девочку и ушел. Он сидит в кухне, держит пистолет. А она лежит на полу.
— Пол, вдруг она еще жива?!
Он опять предварительно обернулся и прошептал:
— Вся голова… Понимаешь?
Я уткнулась ему в грудь, но Пол строго сказал:
— Нельзя плакать. Девочка здесь. Надо улыбаться.
— Наверное, нужно вызвать милицию?
Он поморщился и высокомерно произнес:
— Я не буду. Это не мое дело.
— И не мое тоже… Кто-нибудь все равно это сделает. Знаешь, а у них ведь здесь нет родственников. Поэтому они меня и наняли.
Из ванной вдруг донеслось тихое поскуливание. Пол дернул головой, прислушался и удрученно сказал:
— Она видела.
Погладив меня по щеке, он пошел туда и снова взял девочку на руки. Наверное, ему было нелегко это делать, ведь он еще не оправился от побоев, но если б я попробовала ее отобрать, Пол обиделся бы. Он не утешал Алену и не уговаривал не плакать. Он просто ходил с нею по комнатам, едва заметно прихрамывая, и что-то тихо напевал. Какую-то несложную английскую песенку.
Когда я пришла пригласить их к завтраку, оказалось, что Алена уснула. Но Пол так и стоял с ней посреди комнаты, слегка покачивая. Лицо у него покраснело от напряжения, но улыбка была растроганной.
— Я думал… как будто это наша дочь, — сказал он мне и часто заморгал.
— Пол! Да разве я против детей?!
— О! Ты сама такая… девочка.
— По русским меркам у меня самый подходящий для этого возраст. Это у вас женщины рожают после тридцати.
— Карьера, — выразительно сказал Пол.
"Хочешь, я сделаю тебя "звездой" кино?" — вспомнились мне слова Режиссера.
— Положи ее, — быстро сказала я Полу, стараясь заглушить тот, непрошеный голос. — У тебя, наверное, уже руки отваливаются.
— Да, — не ломаясь, признался он и осторожно опустил девочку на наш диван. Повернувшись ко мне, он спросил: — Ты боялась?
— Еще бы! Я же не знала, что там происходит.
Невидимый Режиссер шепнул мне в ухо: "Надо смотреть в глаза своему страху. Он не пустил тебя туда, чтобы ты не научилась обходиться без него".
Я тряхнула головой:
— Пойдем завтракать, Пол.
— О чем ты… думала?
У меня едва не вырвалось: "Как ты догадался?!" Это было ужасно глупо, он ведь понятия не имел о Режиссере.
— Об Алене. Что теперь с ней будет?
У меня даже сердце сдавило: "Вот я впервые и солгала ему…" Пол как-то чересчур внимательно посмотрел на меня, и я почувствовала, что мое лицо начинает пылать.
— Тамара, — кажется, впервые за все это время он назвал меня по имени, — я что-то не знаю?
— Что ты хочешь знать, Пол?
Слезы так и рвались из меня, а ведь плакать-то было не о чем: я не изменяла ему. Я всего лишь не рассказала о Режиссере. Ради него же! Предугадывая, что ему будет неприятно.
— Ты… делала аборт?
— Да, — удивленно созналась я.
— У тебя… будут дети?
Я опять разволновалась:
— Никаких осложнений не было. Наверное… Конечно, будут, Пол!
Он с облегчением улыбнулся:
— Хорошо.
После завтрака Пол предложил прогуляться, точно забыл, что в соседней комнате спит внезапно осиротевший ребенок. Но когда я напомнила, Пол воскликнул:
— О конечно! И она тоже. Мы пойдем к реке.
— Опять? Нет, Пол, хватит.
Он спросил с легким презрением в голосе:
— Я должен бояться?
— Нет, но… Осторожность не помешает.
— Разве русские бывают осторожны?
— Бывают. Но сейчас я говорю о тебе.
Возле подъезда остановилась милицейская машина и тут же подъехала "Скорая".
— Наконец-то! Кто-то все же позвонил, — заметила я.
Пол спохватился:
— Надо сказать, что девочка у нас.
— Кому? Никто про нее и не вспомнит.
— А как же… — он растерянно замолчал.
— Пока поживет здесь. Все-таки я ее нянька, и мне заплатили за месяц вперед.
Пол проникновенно сказал:
— Ты очень добрая.
— Ой, Пол! У меня скоро нимб над головой засветится. Не надо так…
— Но я хочу…
Отказать ему, когда он говорил: "Хочу", было невозможно. Он обнял меня сзади, и мы молча наблюдали, как выносят на носилках тело, как выводят Алениного отца.
"У нее нет родственников в этом городе, — снова подумала я. — А где-нибудь они вообще есть?" Я представила, что девочка останется у меня навсегда и не ужаснулась. Алена мне нравилась. И она могла помочь. Через год… Когда закончится контракт…
— Кто он? — спросил Пол.
— Скульптор. Помнишь, Рита о нем говорила? Самый известный в нашем городе. Возле Красного замка — его работа.
— Я видел… А она?
— Журналистка. Она писала о нем, так и познакомились. Обычная история… Ох, Пол, как все ужасно! Почему? Они казались мне такими счастливыми.
Обе машины рванулись, спугнув голубей, один из которых ударился о наше стекло. Я вскрикнула от неожиданности, а Пол почти беззвучно рассмеялся и сказал:
— В Риме много голубей. В Лондоне меньше.
— Ты и в Риме побывал?
— Да, — его щека скользнула по моей. — Я ездил смотреть на Пиету.
— Кто это? — насторожилась я.
Пол куснул меня за ухо:
— Художница! Это Богородица с телом Христа. Она держит его на руках. Там инициалы Микеланджело. Только на ней.
— И ты ездил в Рим, чтобы только взглянуть на нее?!
Он положил голову мне на плечо и сбоку заглянул в глаза:
— Смешно? Но для нее даже дорогу сделали. Специально. Мрамор везли из Каррары. Очень красивый мрамор. Как молоко — такой.
— А итальянки? Они тоже красивые, как эта статуя?
Поморщившись, он с упреком сказал:
— Нельзя так… сравнивать.
— Ах прости, мой добропорядочный католик! Так они красивые?
— Очень. Лучше наших девушек.
— А русские?
— В России только одна красивая девушка, — он потерся о мою шею и поцеловал.
— Пол, скажи хоть раз правду!
— О! Я всегда говорю правду.
Потом сжалился:
— Да, в России девушки красивее, чем в Англии.
— Ты с кем-нибудь познакомился тут до меня?
— Да. И женился.
Я так дернулась, что Пол испугался:
— Ты что? Я шучу.
— Не шути так! — я оттолкнула его руки и укусила себя за палец, пытаясь сдержать слезы. Но они уже обнаружили себя.
— Не буду, не буду, — виновато забормотал Пол, хватая меня за плечи и заглядывая в лицо.
— Это жестоко!
— Да, да, да! Я — жестокий человек.
Я обхватила его шею и задохнулась от запаха, который стал настолько родным, что без него воздух мертвел.
— Ты не жестокий, не говори так…
Он приподнял меня и перенес на кухонный стол. От желания глаза у него так темнели, будто наступала ночь. Склонившись, он стал целовать мне колени, и я подумала, что мне уже не странно видеть, как в первые дни, седую голову на своем теле. Теперь мне казалось, что лишь так и может быть.
Алена проспала не больше часа, а поднявшись, выглядела такой беззаботной, словно решила для себя, что все случившееся утром было только сном. Полу нравилось с ней возиться: он сводил девочку в ванную и сам помыл ее мордашку большой ладонью. Потом усадил за стол и сел рядом, как соскучившаяся по внучке бабушка. Пока Алена жевала пряники, он любовался ею, подперев щеку, и что-то коротко спрашивал, но из комнаты я не слышала его слов. Сполоснув за девочкой посуду, Пол объявил:
— Мы идем гулять.
И Алена запрыгала от радости, что было на нее совсем не похоже.
День сегодня был, что называется, "левитановским". Небо затянулось грустной дымкой, а листья, после ночного дождя, обвисли истрепавшимися флажочками. Но Пола такая погода только взбодрила. В сером, спортивного типа джемпере и синей бейсболке, почти скрывающей седину, он выглядел совсем молодым и полным жизни. Я не могла отвести от него глаз, как влюбленная школьница. Пол замечал это, и когда смотрел на меня, глаза его неизменно улыбались.
Но, в отличие от меня, легко уступившей ему свои обязанности няньки, Пол не забывал и о девочке. Едва мы вышли из подъезда, как он неожиданно заговорил с ней на английском, и самое поразительное было то, что она отвечала. Это было похоже на волшебство, будто Пол разбудил в ней атавистическую память, ведь я знала, что Алена выучила по детским картонным книжкам всего несколько слов. Мне стало даже неловко за себя: я до сих пор не предприняла никаких попыток овладеть языком моего любимого.
Не имея возможности поучаствовать в их немыслимом разговоре, я слушала Пола и наслаждалась тем, как он говорит — напевно и складно, с легким придыханием. Совсем не так, как по-русски, который давался ему с трудом. Я даже не обращала внимания, куда мы идем, полностью доверившись Полу. И от того вздрогнула, увидев перед собой Красный замок.
— Пол, что мы здесь делаем?!
Он посмотрел на меня с недоумением:
— Алена хочет мороженого.
— Его можно купить и в другом месте.
— Я не знаю других мест. Разве тебе не понравилось в замке? Я думал…
— Да нет, все нормально, — я мысленно обругала себя "неврастеничкой". — Конечно, мне тут понравилось.
— О'кей, — не глядя на меня, сказал Пол и распахнул незрячие двери.
Внутри было теплее, и это ощущение усиливалось переливом янтарных тонов. Держа Алену за руку, Пол прошел в зал и уже у столика оглянулся:
— Где ты?
Я набрала в грудь воздуха и поспешно пересекла небольшой зал, стараясь не озираться, но всей кожей, каждым ее участком, чувствовала взгляд Режиссера. Он так и расползался по мне, оставляя ощущение, что мое тело уродливо сморщивается. Может, Режиссер и правда прятался где-нибудь за колонной, потому что когда Пол увел девочку в зал игровых автоматов, а меня оставил сделать заказ, Режиссер возник точно вышел из стены.
— Я знал, что ты придешь, — заговорил он не здороваясь. — Сегодня ночью начинаются съемки.
— Ночью?
— Самое подходящее время, чтобы творить чудеса. Я буду ждать тебя здесь.
— Я не приду.
— Придешь, — уверенно сказал он. — Или ты хочешь всю свою жизнь готовить обеды и заваривать к пяти часам чай?
— Мне это нравится!
— Ску-учно! Твой друг — скучный. И тебя сделает такой же. И вы станете двумя скучными стариками.
Я вспылила:
— Неправда! Он совсем даже не скучный!
— Он правильный, — жеманясь, пропел Режиссер. — Наверное, он даже не курит?
Я была вынуждена признать:
— Не курит. Но я тоже не курю. Что в этом плохого?
Режиссер пожал плечами. Он стоял позади меня, но я чувствовала каждое его движение. Вот только опять не видела лица.
— Ничего плохого, — наконец ответил он. — Вы два тихих, мирных обывателя.
— Я не обыватель!
Он с готовностью похвалил:
— Вот, уже лучше… Разозлись! Выпусти свой гнев, дай волю эмоциям. Покажи мне, какая ты внутри.
— Зачем это? — с подозрением спросила я.
— Чтобы я тобой заинтересовался. Я снимаю лишь тех, кто мне интересен.
— Для этого обязательно показать свою дурную сторону?
Режиссер спокойно подтвердил:
— А как же? Человек на самом деле отвратителен и грязен. Только боязнь чужого осуждения заставляет его постоянно носить маску добродетели. Живи такой индивидуум на необитаемом острове, ему не было бы нужды заботиться об этом.
Чтобы хоть чуть-чуть сбить с него спесь, я заметила:
— Ты как-то странно говоришь. Будто выступаешь с трибуны.
Ничуть не смешавшись, он ответил:
— Я говорю для истории.
— Ты уверен, что войдешь в нее?
— Уверен. Потому что я переверну мир своими фильмами.
— Интересно, что в них такого, в твоих фильмах… Хотела бы я посмотреть. Сколько ты уже снял?
— Сегодня ночью начну второй.
Я так захохотала, что самой стало неловко.
— Ой, извини! Но у тебя такое самомнение…
— Без него в искусстве нельзя.
— А я думала, в искусстве нельзя без таланта…
Режиссер подхватил:
— Таланта и жестокости. Надо хлестнуть побольнее. Это не каждый умеет.
Я удивилась:
— Кого хлестнуть? Артистов?
— Зрителей, — буркнул он, недовольный моей недогадливостью. — Читателей. Слушателей. Тех, к чьей душе пытаешься пробиться сквозь толщу жира, которым она оплыла.
— Ты не забьешь их до смерти?
От равнодушия его голос поскучнел:
— Что ж, если и так? Лучше мертвый человек, чем живой обыватель. Да ты не пугайся так, от фильмов еще никто не умирал.
Пытаясь все же разглядеть его лицо, я обернулась, запрокинув голову, но Режиссер тотчас отступил так, что опять стал невидимым. Я сказала:
— Ты сегодня какой-то другой.
— Я задел за живое? Ты придешь.
— Ты даже не спрашиваешь это?
— Нет. Потому что и так ясно, что ты придешь. Ты не позволишь своему другу похоронить тебя заживо.
— Он не хоронит меня! Он меня любит.
Режиссер насмешливо поинтересовался:
— Что же, в таком случае, он не сделает тебя "звездой"?
— Потому что Пол не умеет снимать фильмы.
— Да? — тем же тоном продолжил он. — А ты спрашивала?
Я быстро оглянулась. Позади никого не было, но я этому даже не удивилась. Пол с девочкой уже возвращались, наигравшись, оба веселые и возбужденные. Подмигнув мне, Пол поставил на стол бутылку вина.
— Ты не скучала?
— Нет.
— А мы так играли! — Алена не сводила с него восхищенных глаз. — Тут та-ак здорово! Мы придем сюда еще?
— О, конечно.
Пол заметил мой взгляд:
— Что ты так смотришь?
— Пол, ты можешь ответить мне на один вопрос?
— Не знаю, — откровенно признался он. — Скажи вопрос.
— Что на тех кассетах, которые ты прячешь от меня? Кто снял эти фильмы?
— Давай лучше выпьем вина, — ответил Пол, не запнувшись ни на одном слове.