Гуру и ученик

III. Тапованам

Гарольд и Странник пообедали в городе, боясь причинить неудобства обитателям ашрама, вернись они в полдень. Они поняли, что у Шри Джнянананды не было слуги или ученика, который бы постоянно проживал вместе с ним. Ученики, приезжавшие каждое утро первыми, занимались хозяйственными работами, и среди них почти всегда оказывалось несколько набожных женщин- брахманов, которые с радостью готовили учителю пищу. В другие дни Свами получал еду из соседнего аграхарама. Вот почему наши два друга вернулись в ашрам лишь после полудня: неисправимые европейцы, они боялись расстроить других и, тем более, расстроиться самим. К своему большому сожалению, потом они узнали, что Свами очень долго ждал их в то утро, чтобы разделить с ними свою трапезу.

Шри Джнянананды уже не было, в той комнате, где они застали его утром. Теперь он сидел в центральной зале, едва вмещавшей двадцать-тридцать человек, втиснувшихся туда. Входя, каждый из них простирался перед Свами, предлагал ему фрукты и цветы, а затем садился напротив него (мужчины справа, а женщины слева). Страннику редко удавалось наблюдать эту церемонию в такой близи.

Мужчины оставляли верхнюю часть тела обнажённой, а нижнюю прикрывал кусок ткани, обёрнутый вокруг бёдер. Положив своё подношение перед стопами Свамиджи, они отходили назад на несколько шагов, складывали ладони в анджали, простирались ниц с руками над головой, дотрагивались пола лбом, каждым ухом и каждым плечом, а затем поднимались на колени или вставали, далее они вновь складывали ладони и вновь простирались ниц, проделывая это упражнение три, пять или семь раз в зависимости от истовости своего благочестия. Однократное простирание ниц считалось дурным тоном и ярким показателем того, что человек не принадлежит к высокой касте. В конце концов мужчины вставали, закрывали уши ладонями, низко кланялись, дотрагивались до стоп учителя, а затем прикладывали к своим глазам пальцы, вступившие в контакт с телом уважаемого гуру.

Женщины не совершали полного поклона, а ограничивались лишь коленопреклонением, прикасаясь лбом к полу. Иногда приходили целые семьи, и тогда из вежливости все разговоры прекращались до тех пор, пока отец, мать и каждый из детей не закончит совершать вышеописанный обряд.

Уходя, каждый совершал те же действия, на этот раз получая фрукт или цветок из груды собранных подношений. Эти предметы известны как прасад, который принято брать двумя руками и затем с почтением подносить к глазам. В реальности прасад — это милость, приходящая свыше, а также знак этой милости. В частности, по завершении храмовой пуджи верующим раздаются предметы, предложенные во время обряда. Однако прасад, полученный из рук святого или божьего человека, — совершенно особый дар и знак благодати, ведь эти люди суть более яркое проявление бесконечного божественного присутствия, чем прочие смертные. Прасад гуру, будь то листок, цветок или остатки пирожного, всегда принимается с великой преданностью, приносится домой и делится со всей семьёй.

Дети быстро сообразили, что прасад всегда сопутствует прощальному поклонению, так что эти маленькие проказники совершали ритуальные посещения и прощания практически беспрерывно. Гуру просто улыбался и всегда давал им что-то до тех пор, пока запас апельсинов и бананов не иссякал.

***

Люди приходили и из города, и из близлежащих деревень. Очень часто Шри Джнянананду навещали бывшие ученики Махарши из Тируваннамалая, которые были рады вновь обрести видимого учителя и услышать из его уст эхо наставлений Шри Раманы. Частенько мальчишки, особенно из расположенного неподалёку аграхарама, заглядывали сюда по дороге в школу и из школы, а перед экзаменом никто из них не смел приступить к контрольным заданиям, не заручившись благословениями Свами.

Вошла бедная женщина, поклонилась, предложила фрукты и цветы. Свами благословил её привычным жестом, мудрой, прошептав «Ом Дева».

«Амма, откуда ты? Всё ли в порядке в твоей деревне? Дома? Как поживают твои муж и дети?»

Женщина начала свою длинную историю. Её деревня находится примерно в тридцати километрах отсюда. Она со старшей дочерью уже приходила к Свами, но это было в другом ашраме, Ситтилингамадам. Свами благословил их обеих и благословение принесло свои плоды. На этот раз она пришла одна, но её привело беспокойство за дочь. Девушка достигла брачного возраста и два двоюродных брата претендуют на её руку и сердце. В соответствии с традициями их касты, оба они имеют равные права. Бедная женщина в замешательстве: кого же выбрать в женихи для своей дочери? И теперь она пришла просить у гуру совета.

Женщина говорила с трудом, и её диалект был сложен для понимания. Когда же люди наконец поняли, в чём дело, они расхохотались, и лишь Свами сохранял серьёзное лицо. Он мягко осведомился о деталях, узнал о мнении девушки, задал несколько вопросов о юношах, а затем попросил женщину немного помолчать. Несколько мгновений спустя он снова заговорил с ней, успокоив и предложив прийти в следующем месяце после поста полнолуния вместе с дочерью.

Затем появились два крестьянина, выглядевших одновременно озабоченно и болезненно расслабленно. Они стояли в дверях, прислонившись к стене, не решаясь ни войти внутрь, ни совершить поклонение. Однако Джнянананда заметил их и спросил о цели их визита. Бедные крестьяне пробормотали свою просьбу, и чёткий ответ Свами последовал незамедлительно:

«Если вы больны, сходите к доктору и он даст вам все необходимые медикаменты. Если ваша жена или дочь боится, что ей угрожают злые духи, обратитесь к экзорцисту. Неподалёку живёт мусульманин, который в совершенстве владеет искусством изгнания злых духов. Если вы хотите излечиться от духовного невежества, приходите сюда. Но будьте уверены, что у нас нет ни врачей, ни экзорцистов. Мы занимаемся только духовными болезнями».

Один из гостей попросил Шри Джнянананду объяснить значение названия ашрама, Тапованам, что он и сделал:

«Слово тапас переводится как „сильный жар“ и указывает на усердие, отречение, аскетическую практику. Вана (на тамильском ванам) означает „роща“ или „лес“. В древности в Индии было множество лесов и джунглей, где отшельники могли уединяться и проводить время в размышлениях о Боге, питаясь дикими плодами и кореньями. Но сегодня в нашей части страны лесов практически не осталось. Их все вырубили, уничтожили. Поэтому, раз у нас больше нет леса, мы должны хотя бы отделить какую-то территорию, где желающие смогут спокойно вести аскетическую и молитвенную жизнь. Наш ашрам создан для тех, кто хочет как минимум небольшую часть своего времени посвятить духовному поиску, вдали от людей и повседневных тревог. Здесь они могут получить соответствующие наставления и заняться медитацией».

Беседа продолжалась. Начиная с повседневных вопросов, гуру всегда находил путь возвысить ум слушателя до предметов, которые действительно имеют значение, до подлинных проблем. И в каждом случае он проявлял неисчерпаемую доброту.

Странник сидел рядом с ним, страстно впитывая каждое его слово. Вскоре он заметил, что Свами притих, но постоянно спрашивал, привезли ли уже молоко: было ясно — он волновался о Страннике и его спутнике. Поскольку гуру не-удалось разделить с ними полуденную трапезу, он хотел предложить им хотя бы лёгкие закуски, прежде чем они уйдут.

Тогда Странник сказал: «Свамиджи, зачем вы беспокоитесь? Мы пришли сюда не за пищей для тела. Мы жаждем молока премудрости. Прошу вас, научите нас. Мы действительно больше ни в чём не нуждаемся».

Очень мягко и едва раскрывая губы, Свами с полным спокойствием ответил:

«Есть время для пищи духовной, а есть — для телесной. Телёнок не может получать материнское молоко каждый раз, когда он этого хочет. Корова знает, когда его покормить и сколько молока ему дать. То же самое и с молоком знания».

Было ли время подходящим или нет, но каждый из присутствующих прилагал все усилия, чтобы получить от этого духовного пира как можно больше, задавая Учителю все возможные вопросы о джняне, мудрости и дхьяне, пути, ведущем к ней.

К сожалению, рядом со Свами сидел пришедший в гости садху по имени Шивапракашам (т. е. «Слава Шивы»). Он посредственно изъяснялся и на английском, и на тамильском, будучи родом из страны народа каннада, где, по слухам, до того, как принять санньясу, работал журналистом. Тем не менее он постоянно вмешивался в разговор, иногда даже не давая гуру возможности ответить на вопрос и комментируя объяснения последнего. Временами его беззубый рот был широко раскрыт, а иногда лицо застывало в самодовольной ухмылке. Он активно жестикулировал и всё время говорил на повышенных тонах.

Странника это очень раздражало и вскоре он понял, что прочие собравшиеся разделяли его чувства. Тогда он сказал зануде: «Махарадж, мы пришли сюда, чтобы получить благо от наставлений гуру, которыми он одаривает нас в своей несравненной манере.

Комментарии лишь ухудшают восприятие его слов. Мы хотим слушать только его, причём делать это в безмолвии».

Реакция садху-каннада не заставила себя ждать. «Безмолвие — это то-то и то-то», — принялся он цитировать шлоку за шлокой. Странник едва удержался, чтобы не заявить ему откровенно: безмолвие — это прежде всего закрытый рот.

Ничуть не смутившись, Шивапракашам продолжал болтать: он осведомился об именах двух иностранцев, о месте и дате их рождения и о прочих подробностях. В то утро гуру также мягко задал им несколько вопросов, скорее из вежливости, нежели из любопытства, в основном для того, чтобы представить их остальным. Ему было достаточно узнать, что два гостя — европейцы, приехавшие в Индию несколько лет назад, что они живут там-то и там-то, посвящая большую часть времени медитации и безмолвной молитве. Его не интересовали их имена, национальность, религия и прочее.

Странник сказал невоспитанному садху: «Простите, Махарадж, но садху не должны задавать такие вопросы. Они бессмысленны. Как только человек принимает санньясу, он лишается и собственной страны, и родного дома. Если же вы настаиваете, то не является ли его страной, местом его рождения, пунктом его отправления и целью та „пещера сердца“[78], о которой говорят писания и в которую он пытается погрузиться всё глубже и глубже? Мои шафранные одежды — знак того, что в день, когда я облачился в них, я отрёкся от всего и на земле более нет ничего такого, что бы я мог назвать „своим“. Кем я был и где я был вчера или десять лет назад — абсолютно не важно. Какая разница, где это тело появилось на свет и какое имя ему дали те, кто впервые взял его на руки? У садху больше нет ни имени, ни страны, воистину, он не имеет права даже на своё собственное „я“».

Было ясно, что Свами Джнянананду обрадовал ответ Странника. Глядя на него, но обращаясь к Шивапракашаму, он спокойно произнёс: «Зачем ты задаёшь ему такие вопросы? Вероятно, он даже не помнит обо всём этом».

Принесли молоко, кофе, фрукты и выпечку. Странника и Гарольда проводили в соседнюю комнату, чтобы они могли там отдохнуть. Вскоре прибыла почта, и все разошлись по дому и саду. Свами, по-прежнему очень подвижный, несмотря на свои сто двадцать лет, присел, скрестив ноги, на веранду, и ему стали зачитывать письма. Любой мог послушать, ведь в них по большому счёту не было ничего личного. На самом деле их содержание было практически одинаковым: люди благодарили Свамиджи за его благословения, за блага, полученные по его молитвам, за его непременную доброту и гостеприимство. Ещё чаще авторы сообщали о своих проблемах с деньгами или здоровьем, просили его благословений, молитв за учёбу детей или приближающиеся свадьбы. Прослушав все послания, Джнянананда принялся диктовать ответы, передавая каждому хотя бы несколько слов поддержки, благословения и обещания помнить о нём.

***

За домом росло большое манговое дерево, а рядом был огромный пень, на который Странник присел, удалившись от толпы.

Но не прошло и пяти минут, как его окружила группа брахманов (как он узнал позднее, предварительно испросив разрешения гуру). Они попытались простереться перед ним ниц, но он запротестовал: «Как вы можете делать это в ашраме такого выдающегося Свами? Только ему следует выражать своё почтение!»

Однако единственным результатом этой короткой проповеди стала их ещё большая убеждённость в его святости. Затем они сели вокруг него и начали разговаривать, частично на английском, а частично на тамильском.

Некоторые из них жили в Тирукойилуре, а некоторые в соседнем аграхараме. Среди них был юрист, пожертвовавший свой дом Шри Джнянананде, полицейский, несколько крестьян. Памятуя об ответе, который дал Странник на бестактные вопросы Шивапракашама, они совершенно не хотели показаться слишком любопытными. Кроме того, как это часто случается в индуистском мире, ответы духовного уровня на вопросы о мирских вещах приносят вопрошающему не меньшее удовлетворение. Поистине, когда люди получают даршану санньяси, они прежде всего ждут вдохновения подняться над повседневными заботами и прикоснуться к тайне сердца, всегда столь привлекательной для каждого подлинно духовного индуса. Беседа в основном касалась Свами, к которому они относились с бесконечным почтением.

«Будучи молодым человеком, — начал вспоминать один из них, — я не уважал ни веру, ни закон и приносил своим родителям сплошные разочарования. Я презирал садху, этих бездельников… Но сейчас, несмотря на моё образование, статус и финансовое положение, для меня нет большей радости и чести, нежели поклоняться им, получать их даршану и служить им. Не проходит и дня, чтобы я не пришёл сюда вместе с женой и детьми хотя бы на несколько минут за благословением Шри Джнянананды. Я преобразился лишь благодаря ему. Через него я вновь обрёл Бога».

«Его благословения всегда с нами, — продолжал другой. — Мы постоянно получаем конкретные тому подтверждения. Однажды мой ребёнок был на грани смерти. Я часто молил Свамиджи помочь ему, но состояние сына лишь ухудшалось, а болезнь прогрессировала. Однажды мы совсем потеряли надежду: счёт шёл на часы. Я дошёл до точки, но нашёл в себе силы сесть на машину и броситься к Свамиджи. Я надеялся, что он даст мне немного сил пройти это испытание. Прибыв сюда, я поклонился ему и сквозь слёзы рассказал о состоянии сына. Он поднял меня с колен и посмотрел на меня глазами, исполненными сострадания, которые вы сегодня видели. „Твой ребёнок? — сказал он. — Почему ты так разволновался? Он в полном порядке!“ Я отказывался верить, но он настаивал и велел возвращаться домой. Когда я приехал, мой сын был вне опасности».

В то же время история жизни самого Свами покрыта завесой тайны. Единственным достоверным фактом было то, что он пришёл в Ситтилингамадам порядка тридцати лет назад. Сначала он жил в храме, соблюдая обет молчания и питаясь подаянием. В те времена у него были чрезвычайно длинные волосы, достигавшие до пят, которые он иногда обматывал вокруг головы. Его единственной одеждой был кауманам — небольшая полоска материи между ног. Иногда его приглашали переночевать в подсобных строениях, а затем он получил в дар дом. С этого момента ему больше было не нужно просить милостыню, так как всегда находился кто-то, кто мог бы ему приготовить пищу. Он прервал своё молчание и начал отвечать на вопросы людей. Однажды он остриг волосы и надел дхоти. Слава о нём распространилась по всей округе, и люди стали приходить к нему из самых отдалённых мест в поисках советов и благословений.

А что происходило до этого? До этого он жил где-то недалеко от Салема. У него был большой ашрам, в настоящее время пустующий. Иногда он возвращался в эти места, чтобы навестить своих учеников, в основном бедных ткачей. Говорят, он провёл там двадцать-тридцать лет. Рассказывают также, что перед тем как отправиться в Велланатхам, он жил в местечке Ваннандур (близ Коимбатора). Там также было множество ашрамов, носивших его имя, — Кришнапури, Бхавани, Идаппади, Анангур. По всей видимости, каждый раз, приходя в новое место, он обосновывался там и приступал к медитации. Постепенно его слава распространялась по окрестностям и для него строили ашрам. Он оставался там в течение какого-то времени, давая наставления всем, кто хотел его послушать, а затем в один прекрасный день исчезал. В ашраме Велланатхам в Салеме был найден календарь на 1872 г. Брахман, рассказавший нам всё это, подвёл итог: «Пока Свами хочет жить среди нас, давайте пользоваться этим и не делать ничего, что может его расстроить и заставить уйти в другое место».

Сам Джнянананда был весьма сдержан, рассказывая о своей предыдущей жизни. Когда кто-то просил его предоставить точную информацию, он отказывался, обещая рассказать всё позже. Когда кто-то спрашивал о конкретной дате того или иного события, он отвечал: «Это произошло давно, давным-давно!» Вместе с тем место его рождения известно (точнее, считается, что оно известно): это Мангала- гири в стране каннада. Его отца звали Венкатапати Рао, а мать — Чандашикла Бай. Он убежал из дома в возрасте одиннадцати-двенадцати лет после ссоры со старшим братом, который побил его. Встретив одного садху, он отправился вместе с ним в Гималаи. По другим сведениям, сначала он посетил Велланатхам, а уже затем оказался в Кашмире. Несомненно, путешествие в Кашмир стало важной вехой на его жизненном пути: он всегда говорил о ней с некоторой ностальгией, хотя никогда не раскрывал, что же именно там произошло. Впоследствии он, как и многие садху времён Британской империи, обошёл всю Индию, Цейлон и Бирму. Однажды он поведал Страннику, что встречался со святым Саи Бабой[79]из Махараштры. Ко всему прочему он очень хорошо знал многие уголки Тамил-Наду.

Очевидно, он официально принял санньясу лишь после сорока или более лет аскетической жизни. Поскольку он не скрывал имени гуру, давшего ему посвящение, его вамшу (духовную генеалогию) можно проследить от гуру к гуру: ученики распечатали её схему и повесили в зале для даршаны вместе с открытками на тамильском и санскрите, которые люди присылали по случаю дней его рождения.

Что же можно сказать о его возрасте? Некоторые говорили, что ему сто двадцать лет. Другие, произведя астрологические вычисления, пришли к выводу, что ему сто пятьдесят три. Но как он мог быть настолько стар? Он по-прежнему был столь активен, проворно двигался и сам набирал воду из колодца для утреннего омовения. Его здоровье было превосходным, он лично руководил мельчайшими деталями жизни ашрама и контролировал все строительные проекты. На его лице не было и следа от морщин. Глядя на него, ему невозможно было дать и семидесяти.

Но могло ли произойти столько событий его жизни за такой короткий промежуток времени? Единственное возможное объяснение такому положению вещей (которое, похоже, подтвердили дальнейшие исследования) заключается в том, что подсознательное желание возвеличить гуру заставляло рассматривать его посещения различных мест в долгосрочной временной перспективе, в то время как на самом деле они разворачивались в один и тот же период.

Кто-то достал документ на тамильском, в котором говорилось, что Шри Джнянананда появился на свет 30 января 1814 г.! Его автор — последовательница гуру из Бангалора. Свами сам рассказал ей об этом, а точнее, однажды, во время её уединённой медитации, продиктовал историю своей жизни. На самом деле ей явился Шри Муруган, Бог-Мальчик, Прекрасный Бог древней тамильской традиции, и у неё не было ни малейшего сомнения в том, что Джнянананда — истинный аватара Шри Муругана, явившийся в человеческой форме ради блага и спасения Своих поклонников. Когда кто-то предоставил этой страстной последовательнице исторические факты и даты, не укладывавшиеся в её рассказ, она убедительно заявила, что её источники выше любых рукотворных свидетельств.

Муруган Дас сказал: «Гуру по меньшей мере двести лет. Однажды он рассказывал, что находился в состоянии самадхи близ своего ашрама в Анангуре, в лесу Перамбалур, когда принц Навалу охотился там на оленей; при виде гуру принца охватил ужас и он убежал. Как это могло произойти, если он родился лишь в прошлом веке?»

«Гуруджи, — добавил он, — уже жил на берегах реки Пеннар, когда юный Рамана, покинувший дом, пришёл в Акханданаллур и провёл ночь в храме.

Именно Гуруджи накормил его и отправил в Тируваннамалай».

«Также он был знаком с Аувеяр, поэтессой из Сангхам, сестрой Тируваллувара[80]. Но Аувеяр жила двадцать веков назад!»

Но происходило ли всё это на уровне мысли, которым пользуемся мы? Когда джняни говорит с нами, всегда ли мы знаем, из какого уровня он исходит? Взгляд мудреца должен быть привязан к хронологии мира внешних событий не более, чем взгляд пророка в будущее. Он может говорить на уровне Атмана, единственной Реальности; он может также использовать язык повседневного опыта, чтобы его слова были доступны для понимания слушателей. Атман нерождён, всепроникающ и трансцендентен по отношению к пространству и времени.

Та конкретная форма, которую мы называем телом того или иного джняни, не представляется ему более «своей», нежели любая форма в тварном мире (человеческая или любая другая). Даже сам термин «джняни» ошибочен, ведь это определение подразумевает партикуляризацию и, следовательно, отличия между джняни и так называемым аджняни, что в свете Атмана не имеет смысла.

В реальности тот, кто осознал Атман, пребывает везде и во все времена. Он — юный Рамана, убегающий к Аруначале, и он — священник, давший ему пищу. Он — отшельник, медитирующий в лесу во времена раджей, и он — санньяси, встретивший Аувеяр. Он — Яджнявалкья, явивший царю Джанаке[81] Упанишаду Бытия; и он — риши, впервые услышавший Веды. Воистину, он — Сам Шива, восседающий в джунглях на тигровой коже под баньяном и Своим третьим глазом испепеляющий Каму, Любовь искушающую, пытавшуюся отвлечь Его[82]; Шива, Который однажды в образе Дакшинамурти в молчании учил четырёх сыновей Брахмы, рассеивая их невежество высшей мудростью. Он — бесформенный и нерождённый, проявляющий частицу себя в каждой форме и заново рождающийся в каждом воплощении.

Странник сказал: «Какая разница, сколько лет Свамиджи, пятьдесят, двести или даже четыреста? Принесёт ли нам это знание мокшу, спасение, видение единого Сущего? Какой смысл знать, чем он был раньше и чем будет завтра, где он был шестьдесят лет назад и где будет через сто лет? Даже когда он говорит с нами человеческим языком, являясь в своей нынешней форме, для нас главное, что именно через него мы получаем слова освобождения, внутренний призыв Господа. Важны его слова и его взгляд, проникающий в наши сердца! Что же касается таинственности, которой он вуалирует всё, что не относится к настоящему моменту, то она — лишь способ преподать нам высший урок: важен лишь тот момент, в который мы становимся „сознающими себя“».

До нас донеслись звуки пения: где-то брахманы начали рецитировать Вишну-сахасра-наму, литанию тысяче имён Вишну. Такое воспевание проходило каждый день после обеда в знак того, что гуру вновь дома и пришло время рассаживаться вокруг него в комнате для даршаны.

По завершении песнопений Странник встал и сказал: «Свамиджи, сегодня утром я пришёл к вам из любопытства, но смотрите, что произошло! Год за годом я приезжал в Тируваннамалай и месяцами гостил там, практически рядом с вами, но ни разу даже не слышал вашего имени. Как же всё это сегодня случилось со мной?»

Ответ Джнянананды был крайне прост: «Всё это произошло потому, что для тебя настало время и пришёл нужный момент прийти сюда». Затем он добавил:

«Возвращайся и оставайся со мной. Мы вернёмся к нашему разговору. У тебя будет время заняться молчаливым созерцанием. Никто не будет тебя беспокоить. Тебе не придётся заботиться о еде и прочем. Помимо разговоров со мной, ты будешь пребывать в молчании. Приезжай через несколько месяцев после праздника Понгал. Я буду ждать тебя».