Хождение по углям

Глава VI

Холод, леденящий до мурашек. Сырые от непрекращающихся изо дня в день дождей с быстро тающим снегом земли, густо перемешанные с пеплом издавали чавкающие и побулькивающие звуки. Над землей распространился густой туман. Послышалось глухое лошадиное фыркание. На черном, как смоль, коне с белыми пустыми глазами восседала высокая женщина, лицо которой, еле заметное, было мертвецки-бледным, а глаза, как и у коня, были молочно-белыми. Эмоций она никаких не выражала, но чувствовалось в ней что-то печальное, мрачное, «морозное», леденящее до ужаса… Под стать коню она была одета в длинный плащ темного цвета с капюшоном, из которого просились наружу иссиня-черные густые волосы, локоны которых торчали, подобно змеям.

Конь остановился и потоптался на месте, издавая чавкающие звуки на слякотной земле. Женщина уверенно слезла и окинула взглядом место. То было поле побоища, прошедшего месяца три-четыре тому назад, усеянного трупами павших в неравной битве дружинников, обглоданных до костей воронами, которые все никак не успокаивались и кружили над полем, будто бы ожидали новых сражений и, соответственно, возможности полакомиться свежатиной. Женщина махнула рукой в сторону стаи и выставила ее слегка вперед; вскоре на нее, как на жердочку, присел большой ворон. Он что-то пронзительно и недовольно прокаркал, пока женщина вполне осмысленно его слушала, затем, когда он закончил, прислонилась щекой к его клюву и произнесла грубым, скрипучим и низким голосом с придыханием:

— Скоро, Мортимер, обязательно скоро…

И с этими словами уверенно выпустила птицу к ее стае. Она присела на холодную землю, будучи абсолютно босой, и аккуратно взяла в руку череп безымянного воина, на котором уже безвозвратно прилипла грязь и продырявлены особо голодными воронами дырки на висках и теменных долях, водрузила череп на посох, который она вытащила из потусторонних глубин своего плаща. И побрела на запад…

В то же время в версте от места былого сражения за холмом осторожно шагал из стороны в сторону Путша, разведчик из боевой дружины Анатрога. Горбун с рождения не захотел быть белой вороной в военной семье и пытался найти способы отдать долг родной земле. Сражаться он совсем не мог: воин из него выходил так себе, а каждое движение причиняло боль и колоссальное неудобство. Однако будучи весьма пронырливым человеком, умеющим тихо и незаметно подкрадываться, Путша нашел себя в иной стезе. Что удивительно, ведь по своей «горбатой природе» он должен быть совсем неуклюжим и постоянно обо все спотыкаться и ударяться; тихим и незаметным он научился быть с детства, когда вместо друзей он получал всеобщее пренебрежение и различные издевательства и грубости.

Он патрулировал окрестности деревни Ольх и границы князя Велимира, ведь было немудрено, если бы он решил отомстить за коварное нападение на его территории. У Путши было деформировано тело, однако слух был у него отменным, что также было несомненным качеством любого хорошего разведчика, а потому он услышал очень отдаленный топот двигающихся рысью коней, который точно доносился из-за холма. «Горбун» решил проверить свои догадки и поднялся на холм, где увидел широкий ряд конницы. Находилась она довольно далеко и особо не спешила, однако явно представляла надвигающуюся угрозу. К вечеру бы конница дошла до Ольха, сто пудов. Понаблюдав некоторое время за врагами, Путша заметил, что конница принадлежит не столько и не только князю Велимиру, но и, как бы это ни было странно, тенгри. Их коней ни с кем невозможно было спутать.

«Предатель гребаный», — подумал про себя Путша, развернул своего столь же незаметного гнедого жеребца и помчался в Ольх отдавать долг Родине.

Привыкшая вставать с петухами Анаис проснулась еще раньше от всеобщего уличного гула. За ночь выпал первый снег и резко похолодало, отчего она подошла к окну, завернутая с ног до головы теплым одеялом. Высунув свою любопытную головушку на улицу, Анаис наблюдала весьма удручающую картину: разведчик Анатрога, имя которого она из принципа не запоминала, так как он приходил только с дурными новостями и этим ее раздражал, тяжело задыхаясь и придерживая огромный горб на спине, что-то возбужденно объяснял ее дядюшке, непрерывно размахивая руками.

— Езжай к Радмиру, пусть собирает свою дружину и присоединяется к нам в срочном порядке! — отдал приказ Анатрог разведчику и тот стремглав помчался на Восток.

Постепенно к нему присоединялась вся дружина в полном ее составе, а позади них плелись бабы, завывали и отправляли в добрый путь своих сыновей и внучат. В толпе Анаис взглядом поймала Роггвера, восседающего на рыжей молодой выносливой лошади, у ног которого прислонила повязанную синей косынкой голову зрелая женщина слегка в теле. Рогги весьма неловко, но нежно и ласково поглаживал ее по голове. Прощание было недолгим: дружина не медлила, быстро собралась, села по коням и уехала защищать свои земли от врагов.

Таким образом Анаис снова покинули двое близких ей мужчин, оставив ее наедине со своими мыслями, переживаниями и страхами…

Тем не менее Анаис, оставившая тщетные попытки уснуть снова, встала раньше, чем петухи успели заорать, надела теплый зимний тулуп и пошла тренироваться. Конечно, в гололедицу и в хоть и не глубокий, но все же снег ни о каких пробежках и упражнениях, и речи быть не могло — она могла запросто поскользнуться и упасть, обеспечив тем самым себе освобождение от всяких тренировок. Но Анаис должна была отрабатывать движения, а потому она собралась в лес «драться» с деревьями, раз потенциальный оппонент уехал на войну. Однако, когда она вышла из дома, то поняла, что палки всегда находились лично в пользовании у Рогги, а потому их надо было как-то выудить из его хижины. Ей повезло: у северных ворот, понурив голову, вдаль смотрела та самая зрелая женщина в синей косынке, которую так ласково гладил Роггвер на прощание.

— Простите-извините, — пролепетала Анаис ей. — Вы мать Рогги?

— Ох-ох, — женщина слегка так испугалась от неожиданности, что ее необъятная грудь вздымилась, отчего Анаис покраснела от стыда. Однако женщина вмиг повеселела и охотно вступила в диалог. — А ты, должно быть, Анечка? Рогги много о тебе рассказывал.

— Анаис. Он о Вас тоже много рассказывал, — воодушевилась Анаис.

— Прости мне мое невежество, я баба простая, деревенская, заморских имен не ведаю. Можно я буду тебя просто называть Анечкой?

— Да, пожалуйста! Я уже привыкла, — смущенно улыбнулась Анаис в ответ.

— И что же он тебе такого обо мне рассказывал?

— Что он Вас очень нежно любит! И что кроме Вас у него больше никого нет.

— И в самом деле? Так и сказал? — потерянно переспросила мать Рогги и вновь посмотрела куда-то вдаль.

— Да, именно так и сказал, — неуверенно подтвердила Анаис, не понимая реакции матери на сказанное ею.

— Знаешь, Анаис, пойдем ко мне домой, уважь мать ушедшего на войну богатыря, я тебя квасом отменным угощу. У всех в деревне слюни текут от моего рецепта, — развеселилась женщина и поманила рукой.

— Ну давайте! — добродушно согласилась Анаис.

Женщина оказалась права: квас был действительно чудесным. В нем удивительным образом сочетались хлебный, хмельной и даже мятный вкусы! Он действовал на Анаис бодряще и успокаивающе одновременно. Квас разбудил в ней уверенность в себе, придал жизненных сил. Ей хотелось пить этот чудодейственный напиток еще и еще…

— Ну как тебе? — женщина прекратила наводить суету в доме и присела напротив Анаис, выжидающе на нее посмотрев при этом.

— Мммммм, — она закрыла глаза и вдохнула аромат кваса еще раз. — Я никогда такого не пила! Это чудно!

— Пей-пей, дочка, у меня еще есть, — взбодрилась женщина и зарделась от такой похвалы. — Сыночка наказал готовить кваса после того, как ко мне приходил сосед, Ермолка. Он наш знахарь местный, всякие там премудрости знает, знал и как мою хворь лечить. А я затем научилась у ныне покойной бабки Томилы этому рецепту. Когда-то к ней ходили толпами за квасом, теперь ко мне. Память поколений!

— А что Рогги говорил про меня? — осторожно спросила Анаис.

— Ох-ох! Многое говорил. Всего не упомнить. Он рассказывал, что учит тебя чему-то и что ты очень способная и мудрая ученица. Я сначала насторожилась, испугалась, что какая-то девка захомутала моего парня, — с этими словами женщина рассмеялась так, что ее груди весело подпрыгнули. — Но, оказалось, что я зря опасалась. Молодцу моему уже под шестнадцать годков, он совсем возмужал. Жениться надобно. Но девки здешние мне совсем не нравятся, честно скажу. Нет, я совсем не ханжа какая-то, но просто слушаю краем уха, что они говорят и как говорят. Сядут на шею моему парню и загубят бедного; кто за его дурной головушкой присмотрит после моей смерти?!

— Не говорите так, пожалуйста!

— Чую, недолго мне осталось землю топтать, — женщина уставилась в окно. — Эх, недурная ты девчонка, хорошая, сразу видно. Была б ты годика на два постарше, да, может быть, и сумела бы образумить моего недотепу… Да, все это лишь слова, а искать невестку все равно придется! А то совсем расхвораюсь и не успею даже посмотреть в глаза той, кто ему достанется.

— Не говорите глупостей, Вы еще долго будете жить! — запротестовала девочка. — А насчет невестки — может, он, когда придет время, сам отыщет себе избранницу…

— Дак подходит уже его время-то! — запричитала мать Рогги и подлила Анаис квасу. — А он таскается на каждую войнушку, как будто это вернет его отца покойного, прости Зрящий! Вот говорит, что любит меня, а сам бежит быстрее всех на смерть, ни о чем больше не думает, дурак… Говорю же, девицу ему надо, которая бы его спустила с небес на землю, родила детишек, охраняла семью…

— Отца он тоже любил все-таки, — осторожно ответила Анаис.

— Да, очень. Так убивался. Хотя он так бил моего Рогги, как в последний раз. Я не могла себе такого позволить, рука совсем не поднималась!

— А у Вас разве больше не было детей?

— Были, конечно, — печально улыбнулась женщина. — До Рогги у меня были двое сыновей. Отец забрал их на войну, и там они погибли. После этого с Рогги он стал более строг в науке и потому бил за каждый неверный шаг. Были еще трое детишек: две дочки умерли в младенчестве от хвори какой-то, и сынишка умер еще в утробе. Больше у меня не было детей, не смогла, так горевала. Сейчас я понимаю, что раз Зрящий так решил, так тому и быть. Значит, так надо.

Анаис слушала, уставившись в чарку с квасом, и не верила своим ушам — такой тяжелой казалась ей судьба этой милой женщины в синем платочке.

— Я…я не знала об этом, — запинаясь, произнесла Анаис. — Сочувствую Вам! Такая печальная история!

— Да ладно тебе, — отмахнулась женщина. — У меня хорошая жизнь, здоровый и сильный сын, парень на выданье хоть куда, лучший из лучших в дружине. Я очень им горжусь, но и очень сильно волнуюсь. Он превосходит своего отца по силе и умениям, я это прекрасно вижу, но он молод, глуп и весьма дерзок и думает, что со смертью можно легко и просто играть. В остальном моя жизнь по сравнению с другими как нельзя лучше! Была у меня в детстве подружка… Мы с ней ходили в баньку и гадали на суженного; она рассказывала, что в зеркале вместо мужика увидела за собой Черную Мару. С тех пор смерть глядела ей в затылок. Она пережила восемь беременностей, но каждый раз рождался мертворожденный ребенок. А на девятую умерла и она. Так что у меня довольно-таки счастливая жизнь.

Анаис не нашлась ничего ответить, просто допила квас и вдруг вспомнила, зачем она сюда в первую очередь зашла:

— Я хотела попросить Вас принести две палки, которые Рогги носит с собой на наши тренировки. Я знаю, что они всегда были у него…

— Да, конечно-конечно, — засуетилась женщина. — Только спину щемит, посмотри там, на чердачке. И возьми кусочек хлеба, дай домовому, а то я вечно про него в суматохе забываю.

Анаис отломила хлебушка и заглянула на чердак: там был жуткий бардак, а в углу сидел маленький, с кисть руки, лысенький старичок с бородкой, скрестивший свои ручки на груди. Он посмотрел на Анаис злобным взглядом и, приняв от нее хлеб, грубо прокаркал:

— Ах, ты ж, с*ка мелкая! Я днями голодаю, а ты мне какой-то жалкий хлеб кидаешь! Спасибо большое, что не плесневелый хотя бы, шваль ты рыжая!

Анаис удивилась и не на шутку испугалась. Таких грубых домовых она никогда не встречала и даже не подозревала о существовании таковых. В ее понимании все домовые — добрые, милые и благодарные существа, помогающие по хозяйству. Этот домовой готов был ее прикончить за кусок хлеба. Она быстренько достала палки и вылезла из чердака.

— Сильно ругался? — озабоченно спросила женщина.

— Эээээ…

— Значит, сильно, — печально подытожила она. — Прости, пожалуйста, за Аркашку! Я сама виновата в его поведении, все время забываю его покормить, хотя и понимаю, что так нельзя. Так и в злыдня превратится.

— Я, наверное, пойду, — неуверенно проговорила Анаис. — Мне тренироваться нужно.

— Заходи, Анаис, я всегда тебе буду рада, — улыбнулась женщина.

На выходе Анька поняла, что забыла спросить ее имя.

— Прасковья меня зовут. Но ты можешь меня звать и матушкой. Приходи только ко мне почаще, пожалуйста, здесь так одиноко и пусто.