Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

Глава 12 ЧУДЕСА ПЕРВОГО ДНЯ

…И вот словно глаза тогда застило у всех. Ладно бы у люда тёмного, заботами отцов Церкви не просветлённого ещё.

Разум отнял Нечистый и у мещан богатых, и у торговцев, и у людей святой службы – аж до нунция, и генерального комиссария, и – страшно сказать – милостивого короля нашего, и князя Московского, диссидента. И даже у тех, кто выше их[87].

Какими чарами добились этого жулики те – Богу ведомо. Но дивно, почему все так ослепли и почему та слепота от чародейства мерзкого так быстро прошла потом, когда начали их законно гнать за блуд ихний, за то, что хлеб находили, где его не было, и врагов сильных, с малым людом против них выйдя, громили – а явно же силою Сатаны.

Тот злодей Петру-рыбаку – а кто говорит: мещанину – и другим себе подобным двенадцати мазилам личины апостольские выбрал, а сам себя Христом назвал и обманул тем самым святую матерь нашу Церковь. Ведь князья Церкви простыми были, как голуби, и чистыми сердцем, как дети, коих есть Царствие Небесное. И эти князья о простом люде посполитом думали и полагали, что Пан Бог, Себя явив, облегчение и радость великую тому люду принесёт.

О, великим был после гнев ихний за обманутую злодеями теми веру! Ибо открыл им из высот Господь глаза и приказал мечом карать тех жуликов за еретичные вымыслы их и ересь ту огнём выжигать, а злодеев тех уничтожить.

А покуда злыдни те в Гродно, несколько дней замешкав, одержимость от дьявола учиняли и живность старанием своим себе и людям добывали, ибо своей кухни не имели. И тот Христос тогда сам, как ошалевший, по хозяевам и рынкам бегая и по лавкам, хлеб людям хватал и мясо из горшков и мис цапал и на свои товарищи метал, а они его хватали и ели. И было там в то время многое множество людей.

И вновь брехня. И надоело уже нам, людям, с ним ходившим, читать это и слушать это. Но кто же очистит правду от кала[88] и возгров[89], если не мы? Кто остался в живых? Эти двое, что выше, ещё хоть немного, вполслова, правду говорят. Находили и хлеб. Били и врагов. Добывали и мясо, и рыбу, и живность людям. И было там взаправду «многое множество людей».

Но прочее – ложь. Сами видели, как мы, горемычные, ту церковь и начальство то «обманули». Под угрозой дыбы и костра. Сами увидите, как эта их «слепота» прошла, чуть только он руку на золото церковное поднял. И что тогда сделали те, «простые, как голуби», – узнаете вы также.

Но Варлаам и летописцы из Буйничей меньше лгут. Вы Мартина Бельского послушайте. Он Братчика Якубом Мельшцинским называет, шляхтичем коронным. В то время как не знаем мы, был ли он даже мирским школяром. Чудной слишком был для школяра. То ли умный чересчур, то ли с луны свалился – не разберешь.

А было так.

…Бросились к нам люди. Тысячи многие. Подхватили на руки, подняли, понесли. А за нами понесли тех самых князей церкви. Дьявол знает откуда появились в руках, ввысь воздетых, факелы, ленты пёстрые, цветы. Огонь скачет. А мы, счастливые, смеёмся: казни избежали, бедолаги.

Знали бы, сколько нам с тем апостольством мучиться ещё, плакали бы, как иудеи на реках вавилонских, да вместо того, чтоб лиры на вербы вешать, им подобно, сами бы на тех вербах повесились.

Толпа скачет, ревёт, ликует: Христос в Гродно пришёл. А мы уже на Старом рынке поняли, в какую кулагу влипли. Там один человек, видимо слабый в вере, целый воз мышеловок привёз.

– Мышеловки! – кричит. – Чудесные мышеловки!

И тут народ вдрызг и вдребезги разбил тот воз и разнёс, а мышеловки стал топтать ногами: зачем, мол, нам мышеловки, когда вы у нас есть? Тут мы и напугались.

– Чу-да! Чу-да! Чу-да! – кричат.

И в ладони плещут…

Братчик было растерялся, но потом похлопал своего «коня», некоего мужика Зенона, чтобы тот остановился, подъехал к Богдану Роскашу, а теперь Фоме Неверному, и шепнул ему что-то. Фома головой закивал.

– Тпру, – сказал Христос. – Хорошо, люди! Сделаем всё. Будет вам чудо.

Закатал рукава:

– Принесите нам из домов своих сотню мышей.

– Ага, – подтвердил Каток-Фаддей да вынимает из-за пазухи мышь.

Толпа взвыла. Побежали за мышами.

…И вот сидим мы все в каком-то сарае за множеством клеток. Тумаш достаёт из клеток мышей, а мы их дёгтем мажем. И всё это здорово напоминает фабричный конвейер[90]. Правильно это Братчик придумал, а Фома-Тумаш подтвердил. Мышь – она дёгтя не любит. Пустишь такую – других перепачкает, те – прочих. Мыши полжизни моются, а дёготь языком не отмоешь. Начнут они метаться, в другие дома бежать, в своё жилище и там всех пачкать. Затеется страшная драка. И самое позднее через день все мыши из города уйдут.

И вот мы работаем. Достаём, держим за хвост, ковшом плюхаем. А Иуда тех мышей в норы выпускает.

…И вышли мы из сарая того, и вновь подняли нас на руки, и пообещал Христос, что завтра мыши уйдут из города, ибо услышал Отец Его на небе моления человеческие.

Всё было бы хорошо, но тут Иуда увидел, что Лотр с Болвановичем смотрят на Братчика, как на своё творение. И улыбаются, словно оценивая: «А ничего», – и руки их встречаются в крепком пожатии.

Так неудобно тогда сделалось. Словно будущую судьбу свою увидел.

…Потом впечатление от обещанного прошло, и тут все эти люди с измождёнными лицами, бледные женщины, нищие в лохмотьях, дети несчастные, всё это бедное море ощутило, что голодает оно, что готово было жизнь положить за этого человека и имеет теперь право испрашивать величайшего чуда, возможного на земле, куска хлеба. И началось моление о другом чуде:

– Хле-ба! Хле-ба! Хле-ба!

Руки тянут. И тут уже растерялись не только мы. Растерялись и «простые, как голуби», князья церкви.

Счастье великое, что некоторые, услышав моление людское, подумали, будто он взаправду даст хлеба и тем торговлю подорвёт, и от одной лишь этой мысли слегка ошалели. Глядим: протиснулись сквозь толпу от своих лавок два человека. Один худой, рыжий, копчёной рыбой пахнет. Другой словно из хлебных буханок слеплен. И последний язвительно так Христу говорит:

– Ага. Хлебчика. Покажи им чудо.

А другой с этакой фарисейской мордой спрашивает:

– Что ж не накормишь их хлебом и рыбой?

Братчик молчит.

– Или не можешь, и это нужно сделать торговцам? – спрашивает хлебник.

И тут свеженький наш Христос, кажется, уяснил что-то. Поглядел на торговцев. На лавки. На цеховые знаки над дверями.

– Это ваши склады?

– Н-ну, наши.

– Так проще, видно, было бы, если бы это вы людей накормили.

– У нас нету, – говорит хлебник. – Евангелием святым клянусь.

– Да они у нас пустые, хоть собак гоняй.

– Хорошо, – говорит Братчик. – Что у вас есть, люди?

Поискали в толпе. Наконец говорят:

– У нас тут только пять хлебов и две рыбины.

– Вот и хорошо, – улыбается школяр. – Вот мы их сейчас и нарежем. А чтоб не видели вы своими глазами Божьего чуда, сделаем так. Ты, Тумаш, возьми несколько апостолов и две рыбины, да и идите в те двери (вот я их благословляю). А я с шестерыми хлеб возьму да пойду сюда… А вы, люди, становитесь в очередь, не толкайтесь, не в свой черед не лезьте, хватит на всех. А хлеб и рыбу подадим через оконца.

Хлебник с рыбником бросились было к нему. Тот голос возвысил так, что смотреть на него страшно стало:

– Чего вам? Люди, вы все слышали! Эти Евангелием клялись, что у них там пусто. Зачем же мешают вам свой хлеб получить?

Только мы и слышали, как шипел хлебник у своих дверей:

– Нельзя сюда. Конкурируешь, пан Иисус.

Толпа надвинулась ближе. И тут заголосил у лавки рыбник:

– По желанию верующих чуда не будет!

Но торговцев оттёрли уже. Христос лик свой почти к самым глазам рыбниковым придвинул:

– А ну, лети отсюда!

Тот не хочет.

– У вас же там ничего нет? – снова спросил Христос.

– Н-ну.

– Тогда идите…

И потекли толпы. Две огромные человеческие змеи. А мы подавали и подавали через оконца хлеба, копчёную и солёную рыбу, мехи с сухарями и зерном.

Позже сказали нам, что хлебник с рыбником испугались голодной толпы: того и гляди разорвёт, но до самого конца смотрели, как это можно из пустых складов двумя рыбами и пятью хлебами накормить весь город. Больно им это любопытно было.

И хлебник будто бы сказал:

– Кормилец! А ещё Христос! Разве Христос бы так сделал?

А рыбник якобы ответил ему:

– А я удивлялся ещё в церкви, какие это обалдуи кричали: «Распни его!» Дур-рак старый!

И накормили мы теми хлебами и рыбинами весь город, и в запас людям дали, и сами наелись так, что лоб и живот были одинаковой твёрдости. Да ещё и осталось двенадцать кулей объедков.

Одно настораживало. С этих самых пор большинство «апостолов» вошло во вкус сладкой жизни и утратило извечную бдительность бродяг. Ещё бы: то воровали, а теперь сами несут тебе. И никуда не надо бежать, и здесь хорошо, а пыточная – это нечто далёкое. Лявон-Пётр даже богохульствовал, гладил себя по пузу и вздыхал: «Царствие Божие внутри меня есть». А когда Братчик сказал ему, что не кончится это добром, Пётр бросил: «Бежать не вздумай. Выдадим. Тут денег – реки». И сколько ни говорил Иуда, что разумный человек давно бы подумал, как из города навострить лыжи, никто про это всерьёз не думал, ибо редкое это явление на земле – разум.

Что же касается мышей, то они действительно вышли из города. Молча стояла толпа. В открытые ворота ветром несло мусор и пыль. И вот появился передовой отряд мышиного войска.

А потом пошло и пошло. Перепачканная, тревожно-молчаливая река.

Шло войско. Заполняло ворота, плыло, двигалось. В некий свой последний поход…